1943
1 января я был назначен ответственным за тренировочные курсы для сержантского состава, которые организуются каждую зиму во 2-й истребительной дивизии. Я уже вел эти курсы в прошлом году, поэтому меня прозвали Последний Пруссак. Я должен считаться с этим прозвищем, даже если оно ничего для меня не значит. Мы, летчики, не занимаемся муштрой, зато занимаемся физической подготовкой, воспитанием стойкости и боевой выучкой солдат.
Стойкость и боевая выучка — это важнейшие элементы воспитания немецкого солдата. Война обрекает нас на невероятные трудности. Кампания в России стоит нам величайших усилий и огромных жертв. Несколько дней назад мы потеряли Сталинград. Величайшая битва в истории этой войны закончена.
Я коротко рассказал моим курсантам, наблюдая их мрачные лица, о широкомасштабной операции, которая закончилась окружением и уничтожением 6-й армии.
Я прошел к взлетной полосе. Полк, набранный в моем родном городе, входил в состав армии Паулюса. В этом полку служили многие мои одноклассники и друзья детства из Хаммельна. Они отняты у своих матерей новым Крысоловом.
Глядя на снежные просторы за окном, я представлял себе могилы — тысячи и тысячи могил, на каждой деревянный крест со стальным шлемом на верхушке — в бесконечно тянущейся русской зиме.
В полдень американские бомбардировщики нанесли первый удар но германскому побережью Северного моря. Мы ожидали этого уже несколько недель. Налеты совершали четырехмоторные тяжелые бомбардировщики «Консолидэйтед либерейтор» и «Боинг-Б17с». «Боинги» нам известны, их по праву называют «летающая крепость». Это не натяжка — у них исключительно тяжелое вооружение, создающее большие трудности для нашего командования.
Наша разведка несколько месяцев доносила сведения об этих огромных самолетах. Понемногу мы осваивали каждую техническую деталь их конструкции. Как истребители, мы интересовались их вооружением. Шестнадцать супертяжелых пулеметов расставлены так, что поле обстрела с самолета лишено мертвых зон.
Я провел много часов, обсуждая с пилотами наилучшую тактику боя с этим самолетом. Мы быстро сделали модели и используем их для демонстрации разнообразных тактических маневров. Каждая минута свободного времени посвящена вычислению оптимальной скорости для разных атакующих маневров. Составлены таблицы дальней стрельбы, нарисованы чертежи и планы, сделаны новые модели.
С момента, когда наша истребительная эскадрилья, расположенная у Ла-Манша, первый раз встретилась с «летающей крепостью» и вступила в бой, постоянно посылаются донесения нашим лучшим летчикам-истребителям для анализа, до самых мельчайших деталей.
Во время налета на цели во Франции были сбиты первая «летающая крепость» и «либерейтор». Так был развеян миф о том, что эти монстры неуязвимы.
Продолжается интенсивный инструктаж летчиков-истребителей, направленных на защиту рейха, их подготовка к грядущим ожесточенным воздушным боям.
Создание сложной сети радиолокационных завес и дополнительных наземных станций, оснащенных системой «», а также новейших приемно-передающих радиоустановок очень облегчило обнаружение и перехват самолетов на большой территории.
Мне совершенно ясно, что сегодняшняя первая дневная атака американцев означает новую фазу войны в воздухе.
Вечером я позвонил в свою часть в Джевер. Дитер Герхард и лейтенант Фрей, назначенный командиром, сбили свои первые тяжелые бомбардировщики. Они возбуждены до крайности. Сержант Мюллер был сбит, но спасся, выпрыгнув с парашютом.
Затем я отослал телефонограмму командующему дивизией с прошением о моем немедленном возвращении в эскадрилью. В такое время мое место там, с моими товарищами. Ночью я улетел в Джевер.
С раннего утра мы были готовы взлететь но тревоге. Служба обнаружения сообщила о большой концентрации вражеских самолетов над Ярмутом.
Мне не терпелось встретиться с ними. Настроение у летчиков прекрасное. Каждый из моих товарищей будет биться с полной отдачей, когда представление начнется.
11.13 — взлет. Через минуту я в воздухе над полем. Одиннадцать моих товарищей летят рядом.
Сообщение с базы: «Малышки в секторе Дора-Нордпол. Двигайтесь к Ханни-восемь-ноль».
Это значит, что бомбардировщики находятся на востоке от Лейвардена и я должен подняться на высоту 8000 метров.
Вдруг на высоте 5000 метров двигатель зашипел. Самолет не может подняться выше, Я связался с Дитером, передал ему командование и в бешенстве вернулся на базу. Механики столпились вокруг моего самолета. Что могло случиться с проклятой колымагой?
Оказалось, закупорка насоса мешала доступу топлива в двигатель на большой высоте. Механики работали как бешеные над устранением неполадки.
Через 13 минут я снова в воздухе.
«Вражеские самолеты в зоне Фридрих-Паула».
Это далеко на юге. Я увеличил скорость. Теперь двигатель работает прекрасно. На высоте 7000 метров вошел в зону облаков. Я должен найти моих товарищей.
8000 метров.
«Малышки в зоне Густав-Паула».
Мерзавцы направляются на юг, они в 40 метрах от меня.
«Следуйте курсом два-ноль».
Что за черт?! Почему я должен поворачивать назад? Сомневаясь, я полетел в обратном направлении. На мой запрос с базы пришло приказание на посадку.
Я сел в 12.58. Через две минуты появились мои товарищи, они тоже зашли на посадку.
Позвонил лейтенант Крамер, дежурный. Он сообщил, что, достигнув южного побережья, американцы развернулись и полетели обратно. Сообщений о бомбардировке не поступало.
У меня не было времени даже на то, чтобы выругаться. В 13.08 я должен лететь на очередное сопровождение конвоя. Эту монотонную работу я ненавижу.
Что за день!
Я чувствую неистовое желание схватиться со стаей американцев. Погода прекрасная, небо чистое и безоблачное.
Над Ярмутом полное спокойствие.
Летчики, закутавшись в одеяла, греются под лучами весеннего солнца. А я, прищурившись, лениво рассматриваю небо.
Из двух огромных колонок доносится танцевальная музыка. Мы наслаждаемся музыкальной программой Би-би-си для немецких солдат. Когда диктор начал пропаганду, раздались иронический смех и аплодисменты.
— Заткни пасть, парень, давай музыку!
Неожиданно музыка стихла.
— Внимание! Всем внимание! Лейтенант Кноке к телефону!
Это вызов из штаба дивизии: вражеские самолеты замечены в секторе Дора-Дора. Значит, янки готовятся к атаке на Ярмут.
В 10.50 нам приказано находиться в готовности. Янки направляются к Вильгельмсхафену.
10.55. Тревога!
Люки закрыты. Механики заводят стартер. Мой двигатель завелся сразу. Я посмотрел, как обстоят дела у других.
Все прекрасно! 12 самолетов взлетели одновременно в правильном строю.
Я включил радио и вызвал базу: «Ельба-один вызывает Бодо. Ельба-один вызывает Бодо. Прием. Прием».
«Бодо — Ельбе-один, Бодо — Ельбе-один. Прием».
Связь с землей хорошая. Мы быстро поднимаемся на высоту 8000 метров.
«Малышки в зоне Литон-Квелле-восемь».
Я повернул налево. Наши самолеты оставляют полосу дыма на голубом небе. Вдруг я заметил вражеские самолеты.
Это было впечатляющее зрелище. Около 300 бомбардировщиков, собранных в одном строю, напоминали гроздь винограда.
Я проверил оружие и прицелился.
Враги в нескольких километрах от нас, направляются на юг. Я сообщил о своих наблюдениях на базу. Сейчас их строй превратится в растревоженный пчелиный улей, я не могу удержаться от улыбки, вообразив эту суматоху.
Мы подобрались к ним ближе. Я невольно прибавил скорость. Теперь могу рассмотреть каждый самолет. Большинство из них «либерейторы». Кажется, их толстое брюхо набито бомбами. Я наметил свою жертву.
— Сейчас ты у меня попляшешь, дружок, — пробормотал я.
Хочу зайти на лобовую атаку. Янки виден в моих прицелах. Он растет прямо на глазах. Я протянул руку к гашеткам. За моей головой прошла очередь. Они открыли огонь по мне!
Огонь! Я нажал обе гашетки, но янки удалось улизнуть. Я вижу только несколько царапин на правом крыле.
Я почти догнал этого толстопузого, ринувшись вслед, но попал в аэродинамический мешок, меня сильно закачало, и в какой-то момент даже показалось, что мне отстрелили хвостовой стабилизатор. Я круто поднялся вверх и повернул влево. Трассирующая очередь прошла слишком близко от меня.
Проклятая куча металлолома!
300 тяжелых бомбардировщиков в общей сложности вооружены почти 5 тысячами тяжелых пулеметов. Даже если один из каждых десяти имеет возможность стрелять, это значит, что нас накроет шквал огня.
Я зашел на вторую лобовую атаку, спустившись чуть ниже, и стрелял беспрерывно, пока не был вынужден свернуть, чтобы избежать столкновения. На этот раз я попал.
Я нырнул вниз и оглянулся. Нижняя часть фюзеляжа «либерейтора» охвачена огнем. Он далеко отстал от основной группы.
Я атаковал еще дважды, на этот раз зайдя сзади. Меня встретила стена огня. Мой самолет трясет от отдачи двух пушек и 13-миллиметровых пулеметов. Вижу, что попал в верхнюю часть фюзеляжа и правое крыло, но не могу оторвать рук от гашеток.
Правое крыло у него загорелось, а через некоторое время отвалилось совсем. Тело раненого монстра, закрутившись, понеслось вниз. Длинный черный хвост протянулся за ним. Один из членов экипажа попытался выпрыгнуть с парашютом, но парашют загорелся. Черт возьми! Тело камнем упало на землю.
Чудовищный взрыв, разрушивший фюзеляж бомбардировщика, произошел на высоте 1000 метров. Часть пылающих обломков упала на ферму в 200-300 метрах от аэродрома Цвишенан. От взорвавшихся баков ферма загорелась. На огромной скорости я последовал за своей жертвой и, приземлившись на аэродроме, побежал к месту падения самолета. Там уже собрались люди, спешившие потушить пожар на ферме. Я присоединился к ним, помогал спасать мебель, животных и технику из горящих построек. Дым слепил, сдавливал горло, комбинезон опалило, когда я пытался вытащить из свинарника, охваченного огнем, жирную свинью, которая визжала как бешеная. Наконец дом и коровники спасены.
Обломки «либерейтора» раскиданы по лугу, а в груде дымящихся обломков лежат изуродованные тела летчиков.
На расстоянии 1000 метров я обнаружил кресло командира и переднее колесо. Маленькая фигурка, очевидно талисман, невредимая лежала в кабине.
Через час я приземлился в Джевере. Парни несли меня на руках. Это моя четвертая победа в 164-м боевом вылете, а вообще я поднялся в воздух 1004-й раз с начала учебы у сержанта Ван Дикена.
Дитер сбил свой седьмой самолет и второй тяжелый бомбардировщик. Кроме того, Раддац, Веннекерс и Добрик сбили по «летающей крепости». Значит, всего пять сбитых самолетов без каких-либо потерь.
Я не мог перестать думать об американских летчиках. Когда придет наша очередь? Эти люди такие же романтики неба, как и мы. Сейчас мы разделены барьером войны, но после смерти в воздухе мы пожмем друг другу руки.
Всю ночь лейтенант Герхард и я сидели в моей комнате. Американцы доставляют нам много беспокойства. Мы размышляли о том, что же с ними делать.
Дитер предложил прекрасную идею. Почему бы не разбомбить плотный американский строй, используя наши самолеты как бомбардировщики.
Всю ночь мы рассчитывали скорость и траектории и пришли к одинаковому выводу: желаемый результат может быть достигнут путем одновременного сброса бомб всем звеном на плотный строй американских бомбардировщиков. За этим может последовать традиционная атака с использованием наших обычных возможностей.
«Мессершмитт-109G» способен нести груз весом 500 (250кг) фунтов. Таким образом, каждый самолет может взять пять{17} бомб по 100 (50 кг) фунтов или одну бомбу весом 500 фунтов, либо кучу маленьких осколочных бомб, таких, какие я сбрасывал на головы Иванов в России.
Нам нужен 15-секундиый взрыватель. Высота для эффективной бомбардировки — 1000 метров. Утром я доложил командующему{18} о нашем плане. Он подумал, что это шутка, и расхохотался. Но наши серьезные доводы убедили его, и он согласился поддержать наш план в штабе дивизии.
Вечером, предварительно предупредив командующего, я полетел в штаб дивизии в Штаде (Stade). Генерал Швабедиссен{19} и полковник Хеншель (командующий истребительной авиацией дивизии) выслушали мой рапорт и согласились помочь.
Затем я представил на одобрение прошение о выделении нам 100 стофунтовых учебных бомб, бомбометательных механизмов для всех типов бомб, средств для загрузки бомб в самолет. Кроме того, я попросил предоставить нам на один час в день самолет для буксировки мишени, желательно «Ю-88». Этот самолет, двигающийся со скоростью, равной скорости «боинга», будет нести мишень, к которой мы станем пристреливаться.
Мои просьбы были немедленно удовлетворены. Полковник Хеншель не отходил от телефона, пока нам не было предоставлено все необходимое.
Мы будем пользоваться каждой возможностью для того, чтобы в ближайшие дни отработать все до мелочей.
Через 48 часов после моего визита в штаб дивизии прибыли три тяжелых грузовика с учебными бомбами. Все остальное нам доставили этим утром.
Тем временем звено проводит учения каждый день. Все мои летчики очень талантливы и опытны, поэтому вскоре мы уже освоили необходимые маневры. Теперь можем лететь крылом к крылу, устойчиво, как единая конструкция. Каждый маневр выполняется четко и аккуратно, включая синхронное приземление группы самолетов.
Для боевых целей мое звено выделено из эскадрильи как отдельная тактическая единица для борьбы с большими группами вражеских самолетов. Мне даже выделили мою собственную систему «».
Вечером я и Дитер сбросили первые учебные бомбы на мишень, буксируемую «Ю-88». Результаты далеки от идеальных.
Сегодня мы целый день упражнялись в бомбометании в Цвишенане. Результаты отличные.
Прибыла первая партия боевых бомб. Теперь звено готово к выполнению новых задач.
Наши механики работают как черти, загружая бомбы в самолет как можно быстрее. Они очень стараются, и я доволен их энтузиазмом. Они действительно хорошие парни.
Утром Дитер и я сбросили по четыре учебные 100-фунтовые бомбы на мишень. Моя третья бомба попала точно в яблочко.
Без какого-либо предупреждения в 14.12 поступил приказ на боевой вылет. Нам следует атаковать и перехватить тяжелые бомбардировщики, приближающиеся к побережью. У нас нет времени загрузить бомбы.
Перед тем как закрыть люк, Дитер сказал мне, что хочет сегодня сбить ведущего в строю бомбардировщиков. Я, смеясь, спросил, рисуют ли янки на крыльях своих самолетов знаки отличия.
На высоте 8000 метров в районе Хелиголанда мы встретили врагов. Я вел звено плотным строем во фронтальную атаку.
Я открыл огонь по «либерейтору», находящемуся чуть ниже меня. Он немедленно загорелся и отклонился вправо от строя, рухнув вниз. Я снова зашел на атаку с хвоста, затем провел еще одну лобовую атаку, расстреливая падающий «либерейтор» спереди и снизу. Никогда у меня еще не было такой удобной цели. Вдруг он взорвался и пылающие обломки посыпались мне на голову. На несколько минут я оказался в опасности столкновения с падающим двигателем или с крутящимися, пылающими крыльями. Это означало бы катастрофу для меня. Надо было действовать как можно быстрее, и я стал пикировать вниз. Фюзеляж «либерейтора» прошел всего в нескольких сантиметрах от меня. Самолет упал в море в 30 километрах к юго-востоку от Хелиголанда.
Это мой пятый.
Я поднялся на высоту 8000 метров для следующей атаки. Вдруг мое сердце чуть не остановилось.
Дитер находится прямо посередине строя янки, следуя тем же курсом. Первый сбитый им «либерейтор» рухнул вниз несколько минут назад. Сейчас он собирается отправить в Северное море ведущего американцев. Кажется, парень сошел с ума. Он держится прямо у хвоста «боинга»{20}, беспрерывно стреляя. Трассирующие очереди попадают в него.
Он совсем обезумел.
Я нырнул вниз, пробираясь к Дитеру сквозь строй американцев, беспорядочно стреляя по всем ближайшим самолетам.
Вдруг самолет Дитера стал резко падать. За ним потянулся хвост дыма. Он открыл люк и выпрыгнул. Его парашют раскрылся. Я летел рядом с ним. Лицо Дитера перекошено от боли, он обхватил себя руками. Похоже, Дитер ранен.
Через 15 минут он упал в море в секторе, обозначенном на карте как У-Р-9. Ему удалось освободиться от парашюта, его резиновая лодка надулась, и он забрался в нее. Я пролетел прямо над ним и помахал ему рукой. Он не ответил. Кажется, он ранен серьезно, видимо в живот.
Я немедленно сообщил по радио о месте падения нашего сбитого товарища и попросил для него помощи, потом вернулся на базу. Механики потрясены новостями. Мой собственный успех не принес мне никакой радости.
Только бы Дитера успели спасти...
Я один направился к морю. Остальные пока не вернулись. Не могу найти Дитера. Надеюсь, что какой-нибудь из патрульных кораблей заметил падающего парашютиста и поспешил на помощь.
Наступила ночь. Пока никаких новостей о лейтенанте Герхарде.
В его шкафчике я нашел бутылку коньяка. Такая же бутылка стоит в моем шкафчике. Когда-то мы с ним договорились, что, если кто-нибудь из нас не вернется с задания, эти бутылки достанет другой и вместе с ребятами помянет погибшего. Что же случилось с Дитером?
В полночь в моей квартире зазвонил телефон.
— Лейтенант Дитер Герхард найден экипажем корабля «Фальке». Он мертв.
Я медленно положил трубку. Дитер мертв. Он был самым близким моим другом.
Я взял бутылку из шкафа и пошел к лейтенанту Фрею. Он вместе со своей женой, Лило зашла к ним в гости. Они тоже с большой тревогой ждали новостей о Дитере. Когда я вошел, они обо всем догадались без слов.
Я протянул бутылку Фрею:
— Мы должны помянуть его.
Мы все чувствуем одно и то же, но раз мы так договорились с Дитером, значит, должны сдержать обещание.
Тело Дитера привезли в Куксхафен и положили в морг тамошнего госпиталя. Я сделал огромный венок. Мои ребята положили его в «Физелер Шторх», на котором я собираюсь полететь к Дитеру.
Я лечу над Ядебузеном, над широким устьем Везера. Вода блестит как зеркало, гладкая и спокойная, отражая лучи восходящего солнца. На севере раскинулось море, оттуда доставили тело моего погибшего друга.
Приземлился на маленьком поле недалеко от госпиталя и понес венок в маленькую церковь. Там, в центре белой маленькой холодной комнаты, лежит Дитер, накрытый белым покрывалом.
Кто-то откинул покрывало. Прекрасный стройный парень лежит холодный и умиротворенный. Он как будто спит, расслабившись после ожесточенной схватки и падения. Его глаза закрыты, в чертах лица сохранился вызов.
Спи спокойно, Дитер. Ты заслужил покой, сражаясь и умерев за наше любимое отечество. Ты был моим лучшим другом, я никогда тебя не забуду. Я остался один, но буду продолжать сражаться за Германию в этой великой битве, которую мы начинали вместе, ты и я, верные клятве, которую дали.
14.24. Завыла сирена.
Проклятие! Снова у нас нет времени, чтобы загрузить бомбы. Американцы приближаются с севера, летят над морем. Они собрались, как обычно, в том же секторе Дора-Дора, над Ярмутом.
Через несколько минут мы получили приказ возвращаться. Вражеские самолеты повернули назад и уходят на запад. Вернутся ли они?
После посадки самолеты немедленно заправлены, летчики пребывают в ожидании новой тревоги. Намерения врага не ясны, поскольку он постоянно меняет курс.
Я пытаюсь как можно быстрее загрузить 500-фунтовую бомбу в мой самолет. В это время поступает приказ на взлет, но я еще не готов.
— Сержант Веннекерс, принимайте команду, — передал я приказ.
Веннекерс помахал рукой. Он понял меня и начал разбег по взлетной полосе. Остальные последовали за ним. В тесном строю звено поднимается в воздух.
Потные механики лихорадочно работают под брюхом моего «Густава». Я, пристегнувшись, сижу в кабине и нетерпеливо курю.
— Давайте, давайте, быстрее, быстрее!
Мои товарищи исчезли из виду, направляясь в сторону моря. Янки пересекли побережье Голландии.
Готово!
Мой перегруженный самолет, грохоча, покатил к дальнему концу взлетной полосы. С бомбой я не могу стартовать по ветру. Во время разворота мой самолет неожиданно стал крениться влево — лопнула шина.
Я выстрелил красную сигнальную ракету. Мои люди поняли, в чем дело. Двадцать или тридцать человек забрались в грузовик, который помчался ко мне. Левое крыло подперли сильные спины, колесо заменили в течение нескольких секунд, я даже не заглушил двигатель.
Все в порядке! Они разбежались, я начал разбег, но самолет снова накренился влево. Несмотря на это, я попытался подняться, через 200 метров взлетел, пройдя в нескольких сантиметрах над крышей второго ангара.
Я на полной скорости поднимаюсь в безоблачное небо, направляясь к морю. Над моей головой видны следы выхлопа наших и американских самолетов. Здесь уже разгорелся бой.
7000 метров. Мой самолет еле двигается с невероятно тяжелым грузом. Я с трудом поднялся до 10 000 метров, затратив 25 минут.
Янки бомбили Вильгельмсхафен, насколько я могу понять по дыму и пожарам внизу. Они возвращаются через Хелиголанд.
Я медленно шел вперед, пока не оказался над передней машиной вражеского строя, состоящего исключительно из «боингов». На несколько минут я оказался под огнем снизу, в то время как с большим трудом пытался прицелиться, наклоняя то одно, то другое крыло, чтобы видеть вражеские самолеты внизу. На моем левом крыле появились две или три пробоины. Я поджег фитиль, прицелился окончательно и сбросил бомбу. Она пошла вниз. Отвернув в сторону, я наблюдал за ее падением. Она взорвалась, в самом центре строя бомбардировщиков. У одной машины оторвалось крыло, еще две отбросило в стороны.
В 50 километрах к западу от Хелиголанда мой третий тяжелый бомбардировщик упал в море. Нет никаких признаков пожара. За ним последовало его оторванное крыло, падающее, качаясь, как осенний лист. Бомба попала в цель. Это попадание произвело фурор и среди высшего командования.
Сразу после приземления меня потребовали на рапорт к командиру нашего авиакрыла. Он сам был в воздухе одновременно со мной и наблюдал падение «боинга».
— Бог мой, Кноке, вы должны повторить это вместе со всем вашим звеном!
— Я намереваюсь так поступить, господин командующий.
— Вы думаете, это сработает?
Откровенно говоря, я был не очень уверен в успехе. Возможно, сегодня мне просто повезло, но, может быть, мы сумеем сбить больше этих «малышек» таким образом.
Позже позвонил полковник Хеншель:
— Я в восторге, мой дорогой Кноке. Это было восхитительно. Хочу вас поздравить.
Он довольно блеял и казался взволнованным. Надеюсь, его монокль от волнения не упал в чашку с какао.
Авиация немецкого побережья Северного моря получила свою сенсацию.
Последние восторги ждали меня на нашем аэродроме. Мне этот ажиотаж но поводу одного сбитого бомбардировщика кажется довольно абсурдным. Во-первых, эту бомбу мог сбросить кто угодно. Во-вторых, идея была не моя, а Дитера. В-третьих, у меня восемь пробоин в самолете.
Ночью меня разбудил телефонный звонок. Это был коммутатор.
— Вам звонят из командования военно-воздушными силами.
— Что? Мне?
Я назвал свое имя.
На другом конце провода был майор из штаба рейхсмаршала Геринга:
— Вы сбили сегодня вражеский самолет, сбросив на него бомбу?
— Да, господин майор.
Он стал расспрашивать меня в деталях: какого типа бомба? какой взрыватель? насколько точно была рассчитана атака? какой был результат?
— Кто отдал приказ на бомбардировку?
— Никто, господин майор. Я действовал по собственной инициативе.
На другом конце провода наступила тишина. Первый раз я подумал о том, что не получал приказа снести такое большое яйцо на головы несчастных янки и это может рассматриваться как в высшей степени непозволительное самоуправство.
В это время на линию вернулся майор:
— Я соединяю вас с рейхсмаршалом.
Я пережил самый большой шок в жизни. Я окаменел, лежа на кровати, и отрапортовал:
— Лейтенант Кноке, командир пятого звена первой авиагруппы.
— Я очень впечатлен вашими действиями. Хочу лично выразить вам мою высокую оценку.
Так-то вот!
Таким образом, мы получили только что оперившегося прусского лейтенанта германских военно-воздушных сил, разговаривающего со своим главнокомандующим лежа на кровати, одетым только в пижамную куртку. Невероятно!
Если бы старик видел! На мне не было даже трусов, теснота раздражает меня. Я не мог удержаться от смеха при этой мысли.
Мне сказали, что прошлой ночью звонили с экспериментальной станции в Рехлине. Они просят прислать им полный отчет немедленно.
Боже правый! Лучше бы я не сбивал этот бомбардировщик!
В 10.00 позвонил генерал Камхубер{21}. Этот отвратительный маленький хам, известный как Гном, является командующим 12-м воздушным корпусом.
Я получил разнос за вчерашнее своеволие. Он вне себя от бешенства. Я был вынужден держать трубку телефона на расстоянии вытянутой руки.
— Где, вы думаете, мы окажемся, если каждый лейтенант будет делать то, что ему вздумается, черт побери? — доносился его разгневанный голос. — Что за чертовщиной вы занимаетесь?
Я знал, что этот вопрос возникнет. Он возникает в наших службах каждый раз, если у вышестоящего офицера иссякает запас красноречия, когда он делает выговор. Он ждет от меня признания, что я не мог удержаться и не поиграть с бомбами, поскольку мне нравится наблюдать, как они взрываются.
— Вы можете сказать что-нибудь в свое оправдание?
— Конечно могу! Да, господин генерал. Прошлой ночью мне звонил рейхсмаршал и лично выразил высокую оценку моей инициативы.
Попал! Это насторожило Гнома. Я слышал, как он шумно выдохнул. Что для одного мед — для другого яд, как говорится в старой немецкой пословице.
Полковник Лютцов, инспектор командования военно-воздушных сил, прибыл на самолете вечером.
Высокий молодой полковник — один из наших самых прославленных летчиков-истребителей, среди его наград — Рыцарский крест с мечами. Он пользуется большой популярностью, которую заслужил своей доброжелательностью. Просто и открыто он обсуждал со мной возможности, связанные с бомбардировкой летящих самолетов.
В качестве эксперимента было решено, что одно из звеньев 26-й истребительной авиагруппы, базирующееся на побережье у Ла-Манша, проведет бомбардировку американских бомбардировщиков{22}. Мы оба убеждены, что в любом случае эта тактика не может применяться долго: американцы будут посылать бомбардировщики в сопровождении истребителей.
— Что за суета вокруг такого пустяка, господин полковник! Я уже жалею, что сбил этот самолет!
Лютцов засмеялся: — Я тоже!
Сегодня американцы атаковали Бремен. Мы поднялись на перехват, загрузив бомбы, которые сбросили, когда звено в плотном строю летело над центром Бремена. Ни одна бомба не попала в цель.
Мы немедленно пошли в атаку, используя пулеметы. Я три раза атаковал «боинг», и в конце концов он загорелся. К юго-западу от Бремена, в поле, находящемся недалеко от Бассума, он разбился. Пять членов экипажа выпрыгнули с парашютами.
Мои товарищи сбили еще три самолета.
Враг бомбит Киль. Мы спешим к нему, погрузив бомбы. Несколько раз мы предпринимали коллективную атаку на высоте 10 000 метров над Хольштайном. Каждый раз вражеские самолеты ускользали от нас. Очевидно, они знали о наших намерениях.
Над Килем мы попали в шквальный огонь наших зениток. К несчастью, моряки стреляют так хорошо, что мы полностью дезорганизованы.
Я наблюдал, как бомбят янки. Они сбросили бомбы точно на верфи «Германия». Я впечатлен точностью, с которой работают эти мерзавцы, — фантастика!
У меня появился шанс осуществить мой план, поэтому я собрал всех, чтобы довершить нашу работу.
Моя бомба не взорвалась. Но сержанты Фюрманн{23}, Фест{24} и Бирман{25} сумели попасть. Три «6оинга» уничтожены в воздухе.
Положившись на мои пулеметы и пушки, я пошел в лобовую атаку на отдельную группу из 30 «боингов».
Почти сразу я почувствовал попадание в мой фюзеляж и вынужден был отказаться от атаки. Мой двигатель работает ровно, приборы показывают, что все в норме.
Я предпринял другую атаку. Мой первый залп попал в кабину «боинга». Он заметался, как смертельно раненный зверь, и резко ушел вправо. На высоте около 10 000 метров у него оторвалось крыло. Он разбился недалеко от Гузума в 12.17.
Я вернулся с несколькими пробоинами в фюзеляже и хвосте.
Сегодня мое звено сбило 5 бомбардировщиков. Общее число сбитых нами бомбардировщиков достигло 50, и 50-й сбил сержант Веннекерс. Таким образом, мое 5-е звено сбило больше бомбардировщиков, чем офицеры штаба, 4-е и 6-е звенья, вместе взятые.
Во время инспекции эскадрильи сегодня вечером генерал Холланд, командующий истребительной авиацией, оставил запись в Книге почетных гостей, выразив наилучшие пожелания и поздравления с нашей 50-й «малышкой».
Американцы сегодня повторили атаку на Киль.
Я могу поднять в воздух только пять самолетов, поскольку почти все наши самолеты имеют значительные повреждения. Мы встретили вражеские самолеты у Сент-Петер-Пенинсула, до того как они достигли материка.
Только одна из наших бомб, сброшенная сержантом Леннарцем{26}, попала в цель. Один из «боингов» рухнул вниз.
Я дважды безуспешно пытался атаковать одну из групп вражеских самолетов. Американцы применили тактику «волнообразного полета». Это делает лобовую атаку очень сложной, поскольку цель оказывается в прицеле на три-четыре секунды. Расчет времени очень важен из-за бешеной заключительной скорости. Наша скорость прибавляется к скорости противника на высоте 8000 метров и составляет в сумме более 1000 километров в час.
Наконец .мне удалось выйти на «боинг», летевший на внешней стороне строя. Я увидел, что попал в правый внутренний двигатель. Но «боинг» просто переместился вглубь, в хорошо защищенный центр строя. Следующая лобовая атака не принесла результата. Я едва успел избежать столкновения с огромным хвостом одного из американцев. Только его руль был равен по размерам всему размаху крыла моего «Me-109».
Это был один из тех дней, когда все катится к черту. Я потерял из виду «боинг», который подбил. Ждать больше нельзя. Я круто спикировал в хвост другому «боингу». Наконец мои атаки возымели эффект. Загорелись два левых двигателя. Янки стремительно теряет скорость. Он уже отстал от своих, это конец. Я опять зашел с хвоста, стреляя из всего оружия. Языки пламени появились в нижней части фюзеляжа. Все десять членов экипажа выпрыгнули с парашютами. Парашюты казались в небе бельем, повешенным на невидимой веревке. А гигантский самолет тем временем падал вниз, оставляя длинный след дыма, бесконтрольно вращаясь, и в конце концов развалился в воздухе.
Он разбился в 10.56, в секторе, обозначенном на карте как Тони-Зигфрид-четыре.
Кроме боев с американскими бомбардировщиками, мы продолжаем сопровождение морских конвоев. Таким образом, я совершил мой 200-й боевой вылет.
В 13.40 я сбил мой 7-й тяжелый бомбардировщик.
Вечером замечен вражеский разведчик, летящий на большой высоте, над Хелиголандом он улизнул от меня. Я не мог точно определить: кажется, это «лайтнинг».
Американцы снова приближаются над морем. При первой атаке над Хелиголандом двигатель моего самолета серьезно поврежден, как и насос для подачи топлива. Мы только что заняли позицию, удобную для бомбометания. Я был вынужден отделаться от моего «яйца», после чего чудом дотянул до базы.
Сержант Крамер также подбит над Вангерооге. Его машина с полностью оторванным хвостом, потеряв управление, столкнулась в воздухе с машиной лейтенанта Бирмана. Два самолета сцепились на несколько секунд и ста ли падать почти отвесно. Затем Бирман каким-то образом выровнял свой изуродованный самолет и смог спланировать на аэродром. Он пошел на жесткую посадку, но скорость оказалась слишком велика, и он перевернулся. Самолет полностью разрушен, а Бирман остался невредим.
Крамер выпрыгнул с парашютом. Он потерял хладнокровие и попытался раскрыть парашют на скорости более 900 километров в час. Две стропы на парашюте порвались, и он раскрылся наполовину. Крамер упал в море, его достали и отправили в госпиталь — он харкал кровью.
Американцы не появлялись до сегодняшнего вечера.
Мы два раза поднимались на перехват. Только на второй раз, когда бомбардировщики летели над морем, возвращаясь домой, я получил шанс выйти на удобную позицию. Один «боинг» в конце концов рухнул вниз после моей пятой атаки.
Сегодня 13-е число.
Наше звено атакует группу из 120 бомбардировщиков. Я вижу в прицеле спокойно двигающийся «боинг». Жму обе гашетки и... ничего не происходит. Я проверяю магазин, предохранитель, жму гашетки снова — и опять молчание. Вне себя от бешенства, я ныряю в облака.
Сегодня — 13-е!
Я чувствую себя разбитым после того, как, вместе с другими пилотами, сидел в баре до рассвета. Там раскидана куча пустых бутылок.
На небе сплошная облачность. Мы надеемся, что в такой день янки оставят нас в покое. Не замечено ни одного вражеского самолета. Я лег в надежде хоть немного поспать в комнате отдыха, рядом с помещением для персонала.
Звонок телефона разбудил меня в 7.00 — вражеские самолеты в районе Дора-Дора.
Как будто они не могли выбрать другой день!
Летчики еще спали. Я не стал их будить, а сам пошел к самолету. Главный механик доложил, что все машины проверены и готовы к полету. Зайдя в столовую, я заказал омлет, масло, хлеб и попытался поесть. Еда показалась мне безвкусной. Первый раз я не испытал удовольствия при мысли о том, что скоро лететь на задание. Какая-то неожиданная слабость появилась в животе. Страх?
Нет, думаю, это не страх, а равнодушие. Даже визит в туалет не приносит облегчения. Я в течение пятнадцати минут бегаю по взлетной полосе, пытаясь собраться. Турит, мой пес, бежит рядом. Снова и снова он бросается вперед, лая на чаек.
Из штаба пришло распоряжение быть готовым к взлету. Летчики, зевая, выходят один за другим. После того как немного перекусили, они надели меховые ботинки, комбинезоны и спасательные жилеты. Некоторые переговариваются. Я положил аварийный паек и аптечку во вместительный наколенный карман. Мы медленно направились к нашим самолетам. Объявления тревоги ждали в любой момент. Механики уже у самолетов. Мой главный механик болтает ногой, развалившись на крыле и жуя травинку. Какая иллюстрация бдительности!
Арндт{27} застегнул ремень безопасности, я надел шлем. Он протянул мне трубку телефона. На связи командующий. Спросил, готовы ли мы. Командиры звеньев ответили по очереди: лейтенант Зоммер{28}, я и капитан Фалькензамер{29}. Враг приближается к побережью: по всей видимости, сегодня они опять направляются в Вильгельмсхафен. 8.11. Взлет.
Звенья взлетают по очереди, всего 44 самолета. Пелена туч на высоте 2000 метров. Мы поднялись выше, приблизившись к побережью. Время от времени мы успевали мельком увидеть землю сквозь разрывы в облаках.
5000 метров. Мы преодолели еще одну пелену туч.
6000 метров. Никаких разговоров по радио. Сообщается только о расположении самолетов противника.
7000 метров. Мы ожидаем появления противника в любой момент.
Я проверил оружие. Кислородная маска мне тесна. Я пристроил ее поудобнее.
Мы летим сквозь скопления кучевых облаков. Сверху нависает третья пелена тяжелых туч. Мы летим сквозь долины, пещеры, горы в облаках. Наши самолеты кажутся невероятно маленькими, подавленными этим великолепием.
Вот и они!
«Боинги» на расстоянии около 1000 метров под нами.
Сегодня они летят не в плотном строю, а по одному или по три-четыре, сквозь сказочную пелерину облаков. Мы по одному стали пикировать вниз.
Вперед! Погоня началась.
Наша атака привела американцев в полное замешательство. Они беспорядочно мечутся, пытаясь скрыться в облаках, сбежать от нас. Невозможно оценить, сколько их. Они напоминают растревоженное пчелиное гнездо. Мы сообщаем друг другу выгодные позиции по радио.
Наши пилоты парами атакуют группы «боингов». Сегодня мой ведомый — молодой сержант, он первый раз летит со мной. Это его первый воздушный бой. У него прекрасная возможность одержать первую победу, если он не потеряет самообладания.
Я выбрал два бомбардировщика, летящие отдельно, крыло к крылу, мы спустились ниже, чтобы атаковать их с тыла.
— Деллинг{30} (Dolling), возьми того, что слева.
Вызываю сержанта, но он отдаляется от меня и двигается вправо, не обращая внимания на мои вызовы.
— Держись ближе ко мне, парень! В другую сторону, влево! Иди влево и атакуй!
Я открыл огонь с близкого расстояния. Снаряды из моей пушки легли точно в центре фюзеляжа бомбардировщика. Задний стрелок упорно стреляет по мне. Я медленно приблизился, беспрерывно паля. В моем правом крыле появились пробоины. Этот мерзавец у хвостового пулемета не хочет оставить меня в покое, и, по всей видимости, нервы у него железные.
Расстреливаю с близкого расстояния «боинг», концентрируясь на хвостовом пулемете. После моих очередей он замолчал. Раздался взрыв, после которого замолчал и верхний пулемет.
Мы летим точно в глубоком каньоне, с отвесными стенами облаков с обеих сторон. Потрясающее зрелище! Деллинг упорно летит справа, не ввязываясь в бой. Почему он не атакует второго?
Потеряв терпение, я закричал: — Стреляй, осел несчастный, стреляй!
Он совсем не реагирует.
Я услышал разрывы снарядов.
С правой стороны меня обстреливает пулемет со второго бомбардировщика. Он совсем близко от меня. Другой стрелок тоже начал стрелять по мне из спаренного пулемета. Очереди проходят прямо над моей головой.
Я почувствовал еще одно попадание по моему самолету. Мы попали в скопление облаков. У моего «боинга» уже пылает хвост и левый внутренний двигатель. Но два пулеметчика со второго бомбардировщика продолжают обстреливать меня. Они всего в 30 метрах от меня.
Стараюсь добить мою жертву. Этот негодяй будет сбит, даже если за это придется заплатить головой. Я держусь в 70 метрах от его хвоста. Огонь перекинулся на его правое крыло.
На мгновение я отпустил штурвал, чтобы привлечь внимание Деллинга и указать ему на второй бомбардировщик. Вдруг перед глазами у меня полыхнуло, и рука, которой я махал, отлетела к стенке. Я судорожно схватился за штурвал, но тут же бросил его. Моя правая перчатка, разорванная в клочья, набухла от крови. Боли я не чувствую.
Я снова схватил штурвал раненой рукой, прицелился и длинной очередью разрядил магазин в противника. «Боинг» стал падать, пылая как факел{31}. Я последовал за ним и проводил до самого моря. Горящее масляное пятно — все, что осталось от тяжелого бомбардировщика.
Я почувствовал боль в руке. Левой рукой взялся за штурвал, он скользкий от крови. Из правой руки течет кровь.
Некоторое время назад я перестал понимать, где нахожусь. Взял курс на север в надежде достичь земли. Мой двигатель чудом уцелел. Мне повезло, что стрелки на этом «боинге» оказались никудышные.
Боль в руке усиливается. Я теряю много крови. Мой комбинезон выглядит так, словно я лежал в луже крови.
Как далеко от берега я нахожусь? Минуты тянутся бесконечно, но я не вижу никаких признаков этого проклятого берега. У меня появился какой-то странный жар, болезненное ощущение, кажется, я теряю сознание.
Боль в руке мучительная. Впереди замаячил остров — Нордерней. Через семь-восемь минут я смогу приземлиться. Время тянется бесконечно. Наконец я над Джевером. Несмотря на пульсирующую боль в руке, стал медленно спускаться, покачав крыльями в знак победы.
Механики махали руками и кепками, радуясь, как дети. Сейчас мне нужны обе руки, чтобы приземлиться. Я сжал зубы. Правая рука совсем онемела.
Мой механик пришел в ужас, увидев мою руку и кровь, растекшуюся по комбинезону. Другие механики столпились вокруг моего самолета. Командир ранен!
В пункте оказания первой медицинской помощи дежурный врач снял перчатку с моей руки и наложил повязку, потом сделал мне профилактическую инъекцию.
Сейчас только 9.00. Остальные самолеты не возвращались до полудня. Мы записали на свой счет еще две победы.
В поддень меня забрали в госпиталь, похоже, собираются оперировать. Мне ампутировали сустав пальца. С рукой все будет в порядке, если не начнется гангрена. Медсестра взяла меня под опеку. Я должен оставаться здесь до дальнейших распоряжений. Я выглянул в окно: моя машина стоит во внутреннем дворе. Юнгмайер, мой водитель, ждет меня.
Я осторожно осмотрел длинный коридор. На берегу тоже никого нет. Терпеть не могу запаха больницы. Через полчаса я уже вернулся на свой аэродром.
Не могу удержаться от смеха: они там, наверное, ищут меня.
Я хотел остаться со своими товарищами, но командир эскадрильи, капитан Шпехт (он принял командование эскадрильей два месяца назад), приказал мне отправляться в отпуск на несколько дней, поэтому я вместе с Лило и маленькой Ингрид поехал в Хамельн.
Три с половиной года прошло с тех пор, как я покинул родной город. Тогда я только что поступил в институт и хотел стать солдатом, сейчас вернулся старшим лейтенантом — мне присвоили это звание месяц назад и утвердили в должности командира звена. Я награжден Железным крестом первой и второй степени, у меня черная нашивка за ранение, значок пилота. За несколько последних месяцев я вдобавок получил бронзовый, серебряный и золотой значки-крылья за 200 боевых вылетов.
В те дни я был по-юношески влюблен в Аннелиз, а сейчас я женатый человек, отец семейства.
В моем дорогом старом городке ничего не изменилось.
Каждый день мне меняют повязку. Я хожу с правой рукой на перевязи. Почему-то горжусь моим первым ранением, не могу удержаться.
У меня еще почти неделя отпуска. Но я понял, что скучаю по аэродрому, по моим товарищам, по самолетам, и решил вернуться.
Кроме того, не могу представить мое звено без меня!
Я получил что-то вроде кожаного чехла, предохраняющего мою перевязанную руку, и теперь снова могу летать при помощи ремешка, привязанного к штурвалу.
За последние несколько дней я совершил множество полетов на красивом четырехместном самолете «Мессершмитте Тайфуне».
Сейчас я лечу над Гамбургом. Англичане ночью, а американцы днем проводят массированные бомбардировки и практически разрушили этот огромный город. Целые районы лежат в руинах, вследствие ночных бомбардировок зажигательными бомбами, проводимыми англичанами. Около 100 000 человек погибло. Американцы днем атакуют военные объекты.
Я вижу пожары, пылающие на развалинах. Клубы дыма поднимаются на высоту 1000 метров. Дым распространяется на площади 20 километров, медленно дрейфуя к Балтийскому морю, расположенному в 140 километрах отсюда.
На небе ни облачка. Огромные столбы дыма поднимаются в лазурное небо. Ужас происходящего потряс меня. Это ужасная картина человеческих страданий.
Я немедленно хочу вернуться в бой, несмотря на раненую руку.
Во время пробного полета я понял, что смогу летать на моем «Густаве», привязав руку к штурвалу.
Вечером поднялся в воздух вместе со всем звеном на учебный полет. Пока рука не заживет, я должен избегать столкновений с вражескими истребителями, но атаковать бомбардировщик смогу.
К несчастью, во время этого полета сержант Крамер, всего через несколько дней после того, как его выписали из госпиталя, упал в море — у него были неполадки в двигателе. Мы видели, как он падает, но помочь ничем не могли. Самолет навсегда исчез в глубинах Северного моря.
Скопление вражеских самолетов в секторе Дора-Дора. Это значит боевой вылет. Я привязал руку к штурвалу и взлетел.
В 8.35 мы поднялись в воздух. Бомбы прикреплены под фюзеляжем.
Над Хелиголандом мы поднялись над приближающимися бомбардировщиками и сбросили бомбы. Под нами возникла потрясающая картина огромного взрыва.
Строй плотно летящих самолетов полностью дезорганизован. Несколько «боингов» стали резко падать, остальные отброшены в стороны. Они едва избежали столкновения. Бомба, сброшенная сержантом Фестом, взорвалась в самом центре группы из трех бомбардировщиков. Все они одновременно рухнули и разбились. В небе раскрылось более 20 парашютов.
В наших наушниках гремели возгласы триумфа. Это что-то невообразимое! Мы носились над разбитым врагом в полном восторге, потребовалось несколько минут, чтобы мы успокоились. Подумать только, Джонни Фест смог сбить трех монстров одной бомбой! Несколько других самолетов повреждены.
Я прокричал моим ребятам:
— А теперь дадим им жару!
Мы строем ринулись на янки. Мои парни рвутся в бой. В наушниках раздается: «Вперед! Вперед!» Подобрались на расстояние, удобное для атаки. У меня новый самолет, с 30-миллиметровой пушкой. В фюзеляже моей жертвы появились огромные пробоины.
Летчик в панике пытается уйти вниз, надеясь спастись. Пять или шесть бомбардировщиков, некоторые из них горят, отклонились в сторону. Сейчас мы можем перебить их по одному! Один за другим они падают в море, горя как факелы. Только пылающие масляные пятна остаются на поверхности.
Какая охота!
Добив одного противника, я вернулся, чтобы наметить себе другого. Вместе с сержантом Раддацем я вел огонь по «боингу», пока он не загорелся. Раддац добил его, когда он пытался скрыться, повернув на восток.
Вдруг я увидел, что один из моих товарищей горит. Подобравшись ближе, я увидел, что это сержант Хефиг.
— Спокойно, Хефиг! Только не паникуй!
Длинные языки пламени вырываются из-под фюзеляжа.
— Прыгай, Хефиг, если не хочешь поджариться!
Я приказал остальным успокоиться. Крамер не разбился бы вчера, не потеряй он хладнокровия.
Сержант Хефиг прыгнул с парашютом. Потоки воздуха бросали его в разные стороны. Сначала он падал как камень, потом его парашют раскрылся.
Я проводил его, кружа над ним. Хефиг помахал рукой, потом показал вниз. Там его ждало море.
Я вызвал базу:
— Младший брат сбит в районе Ульрих-Квелле-шесть. Он падает в море. Прошу помощи.
База подтвердила прием. Они найдут Хефига. Он медленно дрейфовал в воздухе, пока не упал в воду.
Десять самолетов вернулись на базу в 9.50 без повреждений. Механики несли нас на руках от самолетов до казарм. Они были в восторге.
Арндт, мой механик, поздравил меня и в шестой раз подарил мне ритуальный цветочный горшок со словами:
Каждый раз я дарю этот старый горшокНа аэродроме царит невиданное веселье. Пилоты рассказывают солдатам о прошедшем бое.
Сегодня мы записали в свой актив еще 11 сбитых самолетов. 11 бомбардировщиков больше не будут бомбить Гамбург.
Спасательная команда выловила Хефига вместе с компанией его коллег-американцев.
Вечером Хефиг прибыл из Хелиголанда, куда был доставлен вместе с американцами. Он в прекрасном настроении, невредим, если не считать легкого ожога на лбу.
«Да, ребята, какая прекрасная вечеринка!» — это все, что он смог сказать в ответ на поздравления товарищей.
Джонни Фест, конечно, герой сегодняшнего дня. Он сбил три самолета за один вылет.
Нам звонят из других звеньев. Они видели наш бой и поздравляют с успехом. Я действительно горжусь моим «пятым». Сам я записал на свой счет 13-го.
Этот день останется в нашей памяти как потрясающая «вечеринка со стрельбой».
И снова мое звено (моя «пятерка») получило специальное задание.
Под крыльями наших самолетов установили нечто странное, с виду похожее на печную трубу. Их так и прозвали — «печные трубы». В действительности это пусковые установки для минометных снарядов или скорее для ракет. Они состоят из отсека для горючего, отсека для взрывчатки и взрывателя с таймером. Похоже, на наши самолеты скоро поставят тяжелую артиллерию.
Наша задача заключается в том, чтобы, расположившись на расстоянии 700 метров позади вражеского строя, использовать эту хитрую штуку для стрельбы ракетами.
Рано утром нас неожиданно перебросили за Рейн, на 200 километров к югу. Массированные атаки американских бомбардировщиков ожидаются в Центральной Германии. Нам следует работать в сотрудничестве с авиасоединениями, дислоцирующимися в этом секторе.
Но всего лишь через 90 минут нам дали новый приказ — двигаться к Гилзе-Рину, в Голландию. Мы прибыли туда в 11.15.
Несколько красивых девушек принесли нам поесть и угостили летчиков восхитительным завтраком прямо у самолетов.
Широкая взлетная полоса блестит на жарком солнце. Томми обработали ее бомбами несколько ночей назад, когда здесь приземлялись наши ночные бомбардировщики.
Я узнал, что старший лейтенант Гайгер, мой старый товарищ со времен Военной академии, тоже служит здесь. Сразу после моего телефонного звонка он приехал. Внешне он очень изменился, я едва его узнал, а он настаивает, что я нисколько не изменился. Гайгер — командир звена ночных истребителей, несколько недель назад он был награжден Рыцарским крестом. Его характер не изменился — такой же честный пруссак, серьезный и упорный, как прежде.
В 13.15 объявлена тревога. Гайгер помахал мне, когда я выезжал на взлетную полосу. Над Антверпеном мы встретили «боинги» в сопровождении «спитфайров». Из-за моих «печных труб» мне нельзя вступать в бой с ними. Я хочу использовать их только в случае острой необходимости. Сейчас нужно дождаться удобного случая для атаки.
Я следую за «боингами», направляющимися на юго-запад двумя группами, стараюсь не очень к ним приближаться и жду момента, когда «спитфайры» полетят обратно в Англию.
Над Аахеном я получил возможность атаковать. Но до того как смог открыть огонь, они пробили мое левое крыло и отстрелили «трубу». Я едва удерживаю самолет в повиновении. В левом крыле зияет огромная пробоина. Боюсь, что поврежден лонжерон. От большой нагрузки крыло может переломиться. Я должен избегать резких маневров и попытаться выстрелить из второй «трубы».
Мои летчики тем временем прекрасно отстрелялись ракетами. Фюрманн и Фест попали по разу. Их цели (бомбардировщики) взорвались в воздухе. Остальные стреляли неудачно, насколько я могу судить. Моя ракета прошла по центру строя бомбардировщиков, но никого не задела.
Я развернулся и пошел на посадку в Бонне (Хангеларе). Немедленно заехал к ремонтникам. Они подтвердили мои опасения насчет того, что лонжерон моего левого крыла серьезно поврежден. Это выбивает меня из боев. В течение ночи на моем самолете поставят новое крыло.
Я медленно побрел через взлетную полосу к диспетчерской вышке. Возвращаются из боя «мессершмитты» и «фокке-вульфы». В общей сложности 30 самолетов сейчас пополняют боекомплект и запасы топлива. Все они входят в состав разных авиасоединений. Жаль, что большинство летчиков неопытны. Среди них нет ни одного командира группы.
Американцы опять бомбят шарикоподшипниковые заводы в Швайнфурте. Они прошли над головой на огромной высоте, направляясь на юго-восток.
Меня мучает мысль о том, что мой самолет непригоден для полетов. Я решил лететь на поврежденном самолете, несмотря ни на что. Игнорируя запрет механика, я загрузил боекомплект и заправился.
Я собрал всех летчиков, находящихся на аэродроме, и сказал им, что они переходят под мое командование. Мы поднялись в воздух вместе, большой, компактной группой в 17.00. Американцы в это время уже возвращаются домой. Я надеюсь доставить им много неприятностей.
Я должен обращаться с моим самолетом как с корзиной, полной яиц. Мы быстро поднялись на высоту 7000 метров. Прямо перед нами строем летят около 150 «боингов». Мы постепенно приближаемся к ним. Посылаю пилотов в атаку одного за другим. А сам, оставаясь чуть позади, выбрал отдельно летящий бомбардировщик. С расстояния 150 метров открыл огонь короткими очередями. Американцы открыли ответный огонь: их трассирующие снаряды свистят вокруг, очень близко над моей головой. Эти жемчужные ожерелья становятся все плотнее и плотнее. Мне кажется, в воздухе слишком много металла.
Я оказался в очень невыгодном положении, вынужденный лететь за группой бомбардировщиков несколько минут, не имея возможности для атаки. С тревогой смотрю на крыло с пробоиной.
Внезапно мой измученный самолет попал под град огня. Чувствуется запах пороха. Несмотря на это, двигатель работает нормально. Я уклонился, и стало чуть легче. Приблизившись на 100 метров к своей жертве, медленно прицелился.
Мой самолет содрогнулся от удара. Судя по звуку, снаряд попал в фюзеляж.
А сам я попал в цель. Самолет янки горит, отклонившись влево от основной группы. Пять парашютов выросли как грибы.
Неожиданно в мой самолет попало подряд несколько снарядов, меня закачало. Звук был такой, словно мешок с картошкой опорожнили в пустую бочку, в которой я сижу. Из двигателя поднимаются языки пламени. От дыма тяжело дышать, слезятся глаза.
Они все-таки добрались до меня! Проклятие!
Я отодвинул стекло, чтобы увеличить доступ воздуха. Дым становится плотнее. Горячее масло из двигателя течет по основанию крыла. Заложив широкий вираж, ушел от скопления самолетов. Я получил удовольствие, наблюдая за тем, как мой «боинг» разбился в горах Эйфеля. Огромный столб дыма взметнулся из соснового леса.
Вот это да!
Я выключил зажигание и подачу топлива. Термометр показывает, что температура в радиаторе и температура масла очень высока. Боже мой! Как разворочено мое левое крыло! Оно может сломаться в любой момент.
Пламя ослабевает. Пожар прекратился. Я включил экстренную деблокировку и откинул люк. От стремительного потока воздуха у меня перехватило дыхание. Ветер чуть не сорвал с меня шлем и подхватил шарф на моей шее.
Должен ли я прыгать? У моего «Густава» множество пробоин, но он все-таки летит.
Я остановил пропеллер и начал планировать. Двигался на восток, теряя высоту. Ветер свистит над крыльями и фюзеляжем, а я обливаюсь потом. Впереди река Рейн, серебряная лента, пересекающая иссушенное солнцем поле. Широкая равнина Рейнланд пышет жарой.
4000 метров. Если мне немного повезет, то я смогу добраться до аэродрома Хангелар, недалеко от Бонна.
3000 метров. Кажется, я теряю высоту слишком быстро. «Мессершмитт-109» — это не планер.
Как там мой двигатель? Я включил зажигание, выровнял крен, опустил нос, чтобы увеличить скорость движения вперед. Двигатель загрохотал и заскрежетал, но завелся.
Получилось! Не осмеливаясь прибавить скорость, осторожно вернулся на высоту 4000 метров. Снова повалил дым и появился запах гари. Скорее выключить зажигание и снова планировать.
Я не дотяну до Хангелара, не могу включить двигатель снова.
2000 метров... 1500... 1000... Я заметил что-то похожее на большое поле и стал снижаться. Земля стремительно несется навстречу.
Приготовился к посадке на фюзеляж, снова включив зажигание. Двигатель завелся. Мне нужно совершать более плотные круги, чтобы приземлиться на этом поле. Внезапно двигатель заскрежетал, загрохотал и остановился совсем. Все!
Двигатель молчит. Пропеллер застыл, словно его зажало в тисках. Самолет потяжелел и вышел из-под контроля. Скорость падает, левое крыло отвалилось.
Проклятие!
Я резко опустил нос и восстановил контроль. Внизу мелькают дома деревни. Мой спидометр показывает 500 километров в час. Я чуть не задел верхушки высоких деревьев.
400 километров в час. Я должен приземлиться.
300 километров в час. Я задеваю деревья.
На спидометре 250 километров в час. Сбил два или три деревянных забора. Обломки стоек раскидало в разные стороны. Пыль и комья земли взметнулись в воздух. Я коснулся земли, затянув ремень безопасности и упершись ногами в педали руля. Впереди показалась каменная ограда. Господи, помоги!
Удар!
Наступила мертвая тишина. Я ослабил ремень безопасности и выполз из кресла. Мой «Густав» похож на старое ведро, которое долго пинали и топтали. От него остались одни обломки. Не сохранилось ничего, кроме хвостового шасси.
Кровь сочится из моего рукава.
Сегодня спасательный самолет эскадрильи «Вайе» целый день собирал сбитых летчиков. Мы называем его летающим мусоровозом.
Мое возвращение в Джевер в полдень было встречено громкими криками радости. В правой руке у меня остались осколки. Врач в Хангеларе извлек их прошлой ночью.
В будущем наши самолеты оснастят дополнительными топливными баками, чтобы увеличить продолжительность полета. Эскадрилье поручено выполнять боевые задачи в центре и на юге Германии.
«Густавы» в моем звене стали неповоротливы и тяжелы в управлении по причине тяжелых «труб» и всего остального, что на них нагружают.
Вражеские самолеты замечены в секторе Дора-Дора. Снова пора на взлет...
10.30. Мы в состоянии готовности.
10.45. Готовность к взлету. У меня новый самолет. Арндт полировал его, пока машина не заблестела как зеркало, — значит, скорость самолета увеличится на десяток километров в час.
10.55. Сигнал на взлет. Как обычно, из громкоговорителей раздается: «Всем на взлет! Всем на взлет!» Небо совсем закрыто тучами. Мы поднимаемся над облаками, на высоту 3000 метров и в тот же момент видим «боинги» прямо над нами. Мы летим параллельным курсом на восток, на высоте 6000 метров. Теперь они недалеко от нас.
Я приказал пилотам сбросить резервные баки, хотя они заполнены. Мы стремительно зашли на атаку, стараясь выйти на удобную позицию для стрельбы из ракет. Когда мы уже достигли цели, американцы разделились на группы по 30-40 самолетов и стали время от времени менять курс. Мокрые хвосты на фоне туч двигаются зигзагами. Приблизившись на расстояние 600 метров, я приказал открыть огонь из ракет. В следующее мгновение перед моими глазами открылась фантастическая картина. Две мои ракеты попали в «боинг». Я увидел огромный огненный шар. Самолет взорвался в воздухе вместе со своим страшным грузом. Пылающие и дымящиеся осколки стали падать вниз.
У Веннекерса также прямое попадание. Его жертва, объятая пламенем, рухнула вниз.
Мой ведомый, сержант Райнхард, пустил ракету, которая взорвалась позади «боинга». Кажется, у бомбардировщика поврежден фюзеляж, и он отвернул влево. Я наблюдаю, как Райнхард ринулся за ним и, стреляя из всех пулеметов, пристроился в хвосте американца.
Вдруг мое внимание привлек странный, очень быстрый самолет, появившийся из-за двух бомбардировщиков. Кто это может быть? Насколько я знаю, с нашей стороны в операции участвуют только «мессершмитты» и «фокке-вульфы». Эти странные самолеты кружат над бомбардировщиками. Если это немецкие истребители, то почему они не атакуют бомбардировщики?
Я поднялся выше, чтобы рассмотреть их. Боже правый! Двенадцать или четырнадцать самолетов: янки идут в сопровождении истребителей! Я предупредил по радио своих товарищей. Поскольку не мог атаковать истребители в одиночку, вошел в пике, спускаясь к бомбардировщикам.
Неожиданно еще четыре странных одномоторных самолета спикировали за мной. У них на крыльях белая звезда и широкие белые полосы. Проклятие! Это «тандерболты». Я никогда их прежде не видел.
Немедленно спикировал за ними. Они резко ушли влево, направляясь к одинокому «боингу», у которого остановились два внешних двигателя. На хвосте у него висит «мессершмитт» — это Райнхард. Болван видит только свою добычу и не подозревает о вражеских истребителях за спиной.
— Райнхард, Райнхард, проснись! Сзади «тандерболты»!
Райнхард не ответил, продолжая расстреливать свою жертву. Я двинулся за «тандерболтами». Один из них открыл огонь по моему ведомому. Тот все продолжает палить по бомбардировщику.
Сейчас ведущий «тандерболт» попал в мои прицелы. Одна очередь из пулемета — этого достаточно. Он охвачен огнем и рухнул вниз, войдя в штопор. Это моя вторая победа сегодня.
В моем самолете послышался взрыв. Я обернулся. Это «тандерболт», прямо у моего хвоста. К нему присоединяются еще два. Я вошел в крутое пике, пытаясь скрыться в облаках.
Слишком поздно: горит мой двигатель. Я чувствую жар. Скоро он становится непереносимым.
Откинув люк, я сорвал с лица кислородную маску, отцепил ремень безопасности и катапультировался. Меня выбросило из кабины по дуге, я перекувырнулся и почувствовал, как ветер прижал мой комбинезон к телу.
Я медленно потянул вытяжной трос. Когда парашют раскрылся, меня подбросило вверх. После стремительного падения мне кажется, что я стою в воздухе. Меня качает из стороны в сторону. Надо мной колышется широкий белый купол парашюта. Ветер свистит в стропах. Я получаю большое удовольствие от полета. Какое прекрасное изобретение — парашют, если бы он еще всегда раскрывался.
Джевер находится севернее. Они наверняка видят меня. Если бы они знали, что это позорно болтается командир «пятерки», позволивший «тандерболту» перехитрить себя! Я приземлился в поле, пробежав по нему несколько метров.
Время 11.26. Прошла всего 31 минута с тех пор, как я в воздухе. Время, достаточное для того, чтобы были сбиты три самолета. Я утешаюсь тем, что счет два-один в мою пользу.
Арндт, мой преданный механик, смотрит, как я возвращаюсь с парашютом. На его лице написана грусть. «Этот прекрасный «Густав»...», — простонал он, удрученно качая головой.
Сегодня действительно черный день для нашей эскадрильи. Вечером выяснилось, что из моих нилотов убит сержант Деллинг, сбиты Раддац и Джонни Фест. Фест ранен, он в госпитале в Эмдене. 4-е звено потеряло двоих пилотов убитыми, один тяжело ранен.
Один из самолетов офицеров штаба тоже не вернулся.
6-е звено понесло самые тяжелые потери. Погибли девять из двенадцати летчиков. Остальные три совершили аварийную посадку или прыгнули с парашютом. Ни один из двенадцати самолетов не вернулся.
В наш актив можно записать 12 сбитых вражеских самолетов, как компенсацию наших потерь. Не менее 6 из них сбиты моей «пятеркой».
Мой личный счет увеличился до 16.
Тяжелые потери с нашей стороны можно объяснить тем, что мы не ожидали встречи с истребителями. Нас застигли врасплох.
Приятно то, что сегодня мы помешали американским бомбардировщикам достичь цели Они вынуждены возвращаться со своими бомбами. Единственным исключением стала небольшая группа «боингов». Они сбросили свои бомбы сквозь разрыв в облаках на маленький город Есенс в Восточной Фризии. Попали в школу, 120 детей убиты. Это треть всех детей в городе.
Война стала беспощадной. Подобная жестокость неизбежна.
Нас перевели в Маркс, там, к югу от Джевера, огромный военный аэродром с бетонными взлетными полосами.
Наш первый вылет неудачен. Во-первых, мы не смогли догнать «боинги», они повернули к морю; во-вторых, один из летчиков 4-го звена разбился во время полета в плохую погоду.
С раннего утра наши станции слежения докладывают о высокой активности в воздухе на юго-востоке Англии. Погода хорошая. Ожидается появление американцев. Сообщения, полученные до настоящего времени, однако, не дают четкого представления о том, что происходит.
Мы сидим на аэродроме, около ангаров. Из громкоговорителей доносится легкая музыка.
Старший унтер-офицер подошел ко мне с папкой, набитой бумагами. Эта проклятая бумажная война доводит меня до изнеможения. Я быстро просмотрел документы, останавливаясь на самых важных. Мысленно я далеко, сосредоточившись на предстоящем бое с «боингами».
Турит бежит по взлетной полосе, сердито лая на морских чаек, прилетевших с моря.
Вчера я взял его поохотиться на кроликов. Турит прекрасный охотничий пес, быстрый, умный, задорный.
Внезапно музыка в громкоговорителе оборвалась. «Внимание всем звеньям! Внимание всем звеньям! Объявляется готовность к взлету».
Механики бросились к самолетам. Летчики бегут за ними. Турит сидит на моем левом крыле, пока я застегиваю ремень безопасности, и доверчиво смотрит на меня карими глазами. С того времени, как я привез его из Норвегии, он прыгает на крыло каждый раз, когда я готовлюсь к взлету. Только после того, как заведется двигатель, ветер сдувает его с крыла. Потом он бежит за взлетающим самолетом, пока тот не скроется из виду.
Арндт протянул мне телефонную трубку.
Командиры звеньев докладывают капитану Шпехту. Он объясняет нам ситуацию. Американцы приближаются с моря к северу Голландии. Сегодня мы в первый раз собираемся пойти в лобовую атаку плотным строем всей эскадрильей, это более 40 самолетов.
В 9.32 из штаба дивизии пришел приказ на взлет. Одно звено за другим поднимается в воздух, закладывая левый вираж и пристраиваясь к основному строю эскадрильи.
Курс три-шесть-ноль — это приказ с базы.
Мы постепенно набираем высоту. Тишина в эфире практически не нарушается. На высоте 7000 метров за нашими самолетами начинает тянуться белый след. Холодно. На кислородной маске у моего рта и носа появляется иней. Время от времени я сильно хлопаю себя по бедрам, чтобы согреться.
Мы видим вражеские самолеты, около 300 или 400 тяжелых бомбардировщиков, далеко на западе. Командир взял курс к ним.
Через несколько минут мы уже врываемся в строй самолетов противника, стреляя из всех видов оружия. Я на полной скорости несусь к «либерейтору». Огонь! Я ныряю под его огромный фюзеляж, чтобы избежать столкновения, двигаясь по правому краю вражеского строя. Поднимаясь вверх, сделал разворот налево и снова зашел на атаку.
Я в него попал. Бомбардировищк отклонился от основной массы и полетел обратно.
Нет, друг мой, так не пойдет! Куда ты?!
Как только мой «либерейтор» оторвался от своих собратьев, я приблизился к нему снизу и расстреливал его толстое брюхо до тех пор, пока он не загорелся. «Либерейтор» горит намного быстрее, чем более современный «боинг». Девять человек выпрыгнули с парашютом. Их парашюты качаются в небе.
Огромный самолет падает вниз. Я спускаюсь вместе с ним на расстоянии 60 метров, уверенный, что ни одной живой души там не осталось. Отчетливо вижу огромные пробоины от моих снарядов на его носу и хвосте.
Вдруг я заметил огонек на верхнем пулемете. Слишком поздно! У меня загорелся двигатель. Самолет вышел из-под контроля.
Пришло время опять открыть люк, отстегнуть ремень безопасности. Мой двигатель за глох, самолет клюнул носом, выровнялся и... словно чья-то огромная рука выбросила меня из кабины. Не помню, как открылся мой парашют, кажется, я не дергал за трос. В нескольких сотнях метров подо мной вижу другие парашюты. Я и американцы будем купаться вместе.
Мне показалось, что вода прыгнула мне навстречу. Я быстро освободился от парашюта. Вода холодная, очень холодная и соленая.
Меня подхватила пенистая волна и подняла вверх. Мой спасательный жилет надулся. Я оказался на вершине волны, перекатился через нее и уже с другой стороны спустился в глубокую зеленую яму.
Моя резиновая лодка тоже в порядке. Когда она наполовину заполнилась воздухом, следующая волна чуть не вырвала ее из моих рук. В промежутке между двумя волнами мне удалось забраться в качающуюся лодку.
Волны идут одна за другой. Каждая из них покрыта шипящей белой пеной, они накрывают меня, я задыхаюсь и некоторое время ничего не вижу. Меня монотонно качает вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Вода в моей лодочке прибывает. Не успеваю ее вычерпывать.
Я разорвал мой маленький пакет с краской и смотрел, как вода вокруг окрашивается в какой-то нездоровый желто-зеленый цвет. В такой же цвет постепенно окрасился и мой комбинезон.
Товарищи видели мое падение. Я уверен, что помощь придет. Если бы не этот холод и бесконечная качка... Я посмотрел на часы — остановились. А предполагалось, что они водонепроницаемые.
Когда я прыгал, мне показалось, что оторвался карман на моем колене. Пакет с аварийным пайком пропал, и пистолет выпал из кобуры. Я расстегнул ремень с прикрепленными к нему сигнальными ракетами и выбросил. Зачем мне теперь этот бесполезный хлам?
Небо надо мной расчеркано следами от самолетов. Эскадрилья давно ушла на восток. Я не знаю, сколько мне придется сидеть в холодной и соленой ванне.
С юга появился самолет, двигающийся в моем направлении. Я замахал руками как сумасшедший. Они увидели меня, собираются вытащить отсюда. Не хочу быть брошенным, как бездомный пес.
Это «фокке-вульф» — самолет спасательной службы «Вайе». Он прошел совсем низко надо мной, я даже смог рассмотреть летчиков. Они тоже мне помахали и сбросили какой-то пакет. Упав в воду, он надулся. Это спасательный плот.
Поскольку я очень хотел достать этот плот, не заметил очередной волны, которая чуть не выбросила меня из лодки. Я наглотался воды и чуть не задохнулся. В это время меня накрыла другая волна. Вода непереносимо соленая.
«Фокке-вульф» все кружит надо мной. Плот прямо впереди меня. Я могу легко доплыть до него. Мне стоило больших трудов забраться на туго надутый плот. Наконец я свалился на него в полном изнеможении.
Около двух часов лежал, качаясь в бесконечном ритме, вверх-вниз, вверх-вниз. Замаячил силуэт спасательного корабля. Сильные руки подняли меня на палубу. Спасен !
Завернув в теплое одеяло, меня перевезли в Хелиголанд, затем спасательная служба «Вайе» доставила меня назад, в Маркс.
Целый день я мучаюсь от похмелья. Всю ночь вместе с летчиками мы отмечали чей-то день рождения. Это было невероятно! Комната сегодня похожа на руины после боя.
Вечером я поднялся в воздух с четырьмя самолетами на поиски людей, пропавших в море. Вчера я сам качался на волнах, а сегодня мы ищем оставшихся в живых членов экипажа корабля, который вчера потонул, подорвавшись на мине.
На море сильный туман. После полутора часов безуспешных поисков вернулись на базу. Море снова забрало свою очередную жертву. Мне повезло, что я избежал этой участи.
Сегодня я сделал следующую запись в своем бортовом журнале: «Дата: 8 октября.
Взлет: 14.22 — Маркс.
Приземление: 15.21 — Маркс.
Продолжительность полета: 59 минут.
Примечания: Группа бомбардировщиков в сопровождении истребителей перехвачена в Северной Голландии. Один бомбардировщик сбит к югу от Долларта».
Сбив вчера мой восемнадцатый самолет, сегодня я был вынужден прекратить бой с «боингами» над Флемсбургом.
Поврежден мой пропеллер. Он застыл как вкопанный, и я был вынужден остановить двигатель и совершить аварийную посадку на аэродроме острова Вестерланд.
Янки не хотят оставить нас в покое. Сегодня они активно атаковали Мюнстер. А как только мы вышли на позицию для атаки «боингов», летящих над горящим городом, появились «тандерболты».
Разгорелась ожесточенная схватка. «Тандерболты» выглядят сделанными топорно, но их неуклюжесть компенсируется высокой скоростью и маневренностью. Но «мессершмитт», управляемый умелым летчиком, может его одолеть.
Во время боя я наблюдал, как «Мессер-шмитт-110» — один из самолетов 76-го авиакрыла истребителей-бомбардировщиков — выпустил четыре ракеты по группе «боингов». Два из них взорвались в воздухе. После этого несколько «тандерболтов» ринулись за героем. Унтер-офицеры Барран, Фюрманн и я бросились вслед за ними.
После моей первой же очереди один из «тандерболтов» взорвался прямо передо мной, Фюрманн сбил другого. После этого все остальные «тандерболты» стали преследовать нас. Мы сделали все, чтобы стряхнуть их с хвоста. Я совершал все маневры, на которые способен, и практически провел показательную демонстрацию фигур высшего пилотажа. В конце концов я ушел от них, введя самолет в вертикальный штопор.
Я знал, что «тандерболт» не может совершить такой маневр. К несчастью, ни Барран, ни Фюрманн не смогли последовать моему примеру. Они находятся в очень затруднительном положении — у них на хвосте висят 10 или 12 янки, в то время как наши истребители-бомбардировщики скрылись из виду.
Я вернулся вниз, беспорядочно стреляя, чтобы отвлечь внимание преследователей от Баррана и Фюрманна, и почувствовал сильный толчок от попадания в хвост моего самолета и в левое крыло, туда, где находится шасси.
Потеряв управление, самолет рухнул вниз. Я не могу вернуть контроль над ним. Это невероятное падение продолжалось до высоты 1000 метров. Ситуация катастрофическая. Я покрылся холодным потом, руки начали дрожать. Кноке, сказал я себе, на этот раз действительно крышка!
В полном отчаянии попытался открыть люк, но его заклинило. Я снял ноги с педалей управления и из последних сил ударил по люку. Неожиданно самолет сильно тряхнуло, так, что я ударился головой о боковой иллюминатор, и он выровнялся.
Барран спускался вместе со мной, но, пребывая в полной растерянности, не мог вымолвить ни слова.
В Твенте я посадил самолет на фюзеляж рядом с посадочной полосой. Не было половины хвоста и правой стойки шасси.
Вскоре показался «фокке-вульф», идущий на посадку. У него сломалось шасси, и как только он коснулся бетона, перевернулся и загорелся. Летчик пристегнут к креслу, он сгорел заживо на моих глазах, не успев освободиться. Я не мог ему помочь и был вынужден, едва сдерживая дрожь в коленях, смотреть, как он горит под обломками самолета.
Через несколько минут на некотором расстоянии от аэродрома посыпался град бомб, сброшенных тяжелыми бомбардировщиками.
На сегодня с меня хватит.
14 октября, 13 и 15 ноября мы поднимались на перехват тяжелых бомбардировщиков над Ринеландом, но удача отвернулась от моего звена. Каждый раз мы сталкивались в ожесточенном бою с «тандерболтами», «мустангами» и «лайтнингами».
Сегодня утром три летчика-истребителя и три истребителя-бомбардировщика отправились на инспекционный парад в Ахмер. Рейхсмаршал Геринг появился в сопровождении кортежа из 30 автомобилей. Я разговаривал с ним около десяти минут, когда ему лично были представлены «специалисты по «боингам».
Мне посчастливилось оказаться лидером дивизии — я сбил 15 бомбардировщиков. Капитан Шпехт — второй, а старший лейтенант Фрей — третий, они сбили соответственно 14 и 12 самолетов.
Геринг производит очень странное впечатление. Он одет в какую-то вычурную форму. Его фуражка и эполеты украшены золотыми галунами. Полные ноги обуты в ярко-красные замшевые ботинки. При взгляде на его обрюзгшее, одутловатое лицо создается впечатление, что он болен. Приблизившись, я понял, что он пользуется косметикой. Однако у него приятный голос, он очень тепло разговаривает со мной. Я знаю, что он искренне заботится о благополучии летчиков.
Геринг расспросил меня о вражеских самолетах, которые я сбил. Особенно его интересовали подробности о моем первом «москито», которого я сбил год назад. По его мнению, «москито» — не более чем мелкая неприятность. Он выразительно повторил это снова. Год назад те два самолета особенно раздосадовали его, поскольку в тот момент он начал выступать с важной речью и должен был отложить ее на два часа в связи с налетом.
Он лично вручил мне Золотой крест.
Затем рейхсмаршал обратился к нам с речью о трудностях, связанных с защитой рейха и с теми особыми сложностями, с которыми мы столкнемся. К нашему удивлению, он сказал, что мы, летчики, стоящие на страже рейха, несем ответственность за провал воздушной обороны на западе.
Он сослался на поразительные усилия летчиков Королевских военно-воздушных сил в сражении за Британию и назвал их смелость блестящим примером для нас. С этой частью его выступления я полностью согласен. Но мне кажется, что, несмотря ни на что, командующий Военно-воздушными силами Германии имеет очень расплывчатое представление о том, что происходит, когда мы сталкиваемся с сильными американскими авиаотрядами.
Нельзя не признать, что с технической стороны летные данные наших самолетов ниже всякой оценки. После побед в Польше и во Франции высшее руководство германских военно-воздушных сил просто почивает на лаврах. Количество подразделений, стоящих на защите рейха, совершенно не соответствует выполняемой задаче. Численное превосходство врага по меньшей мере восемь к одному. Успехом, который был достигнут на фоне сокрушительного превосходства противника, мы обязаны исключительно выдающимся моральным и боевым качествам наших летчиков. Нам нужно больше самолетов, двигатели получше и поменьше штабных крыс.
Вчера, после неудачной попытки перехватить приближающиеся самолеты янки, мы приземлились поздно вечером в Сент-Тронде в Бельгии.
Погода испортилась. Небо над Голландией и Бельгией покрыто плотными тучами, свирепствуют снежные бури. Сквозь просветы в облаках мы поднялись на нашу боевую высоту. На этой высоте возникает опасность обледенения. Тучи внизу растянулись, как бесконечное белое одеяло, тянущееся к северу до самого моря. Наши неутомимые «мессершмитты» блестят, искрясь на солнце. Из двигателей «Даймлер-Бенц» тянется след выхлопов по холодному и бледному осеннему небу. В кислородных масках перехватывает дыхание от холода.
Мы направляемся на север плотным строем, совсем как стая журавлей. С базы сообщают о приближении со стороны моря большого количества «боингов». Один из наших самолетов — это Фюрманн — постепенно отстает от строя и теряет высоту, словно обессилев от долгого перелета.
На мой запрос по радио он ответил, что у него проблемы с двигателем. В таком мраке, имея проблемы с двигателем, нужно прыгать — это единственный выход, если жизнь дорога. Но сержанту повезло. Его двигатель не заглох, и после часа полета мы повернули обратно, поскольку вражеские бомбардировщики вернулись на свою базу. «Тандерболты» расстреляли бы его еле двигающуюся машину, как утку на гнезде.
Сквозь приветливо проглянувший просвет в облаках я провел мое звено в Сент-Тронд.
Эрих Фюрманн приземлялся последним, его самолет рывками двигался по изрытому дерну в конце посадочной полосы. Начал падать легкий снег — это довольно необычно в этих краях в такое время года. Еще до того, как мы смогли согреться у печки в столовой, наши самолеты покрылись толстым слоем снега и выглядели как окаменевшие монстры из какой-нибудь сказки. Через час, когда Фюрманн присоединился к нам, мы шумной компанией сидели за дымящимися стаканами ромового пунша. Двигатели его самолета уже в полном порядке: неполадки были обнаружены в компрессоре. К этому времени мы начали нашу обычную игру в карты и опустошили по нескольку стаканов крепкого, согревающего душу напитка.
Сначала Фюрманн не хотел присоединяться к азартно играющей, шумной компании. Он просто пожимал плечами и, подняв руку, потер большой палец об указательный, объясняя этим жестом, что у него нет денег. Кто-то насильно усадил его на стул. Кто-то еще сунул две пятифранковые монеты. Много событий играли свою роль в жизни Эриха Фюрманна, но в конце его жизни самая странная роль была сыграна этими двумя монетами.
Эрих начал играть и — этого никогда до сих пор не случалось — выиграл. Фюрманн поднял свою ставку и снова выиграл. Он продолжал выигрывать с поразительным постоянством. Он взял банк и опять выиграл. Мы были потрясены. Прошло несколько часов. Большие облака голубого табачного дыма клубились под низким потолком. Пустые бутылки и стаканы были разбросаны по полу.
Я смотрел на Фюрманна.
Он был назначен в наш полк несколько месяцев назад и стал одним из наших товарищей. Небо было его родным домом. Как и остальные, он чувствовал себя там как рыба в воде. При всей своей изменчивости, небо давало нам возможность отдалиться от развороченных боями полей Европы, над которыми мы пролетали.
Как и мы все, он влюбился в жизнь летчика-истребителя — сочетание радости полета и волнующего восторга боя. Поскольку Фюрманн разделял наше чувство патриотизма, он стал хорошим воином и летчиком.
Для него, как и для нас, удивительный момент полета и дух рыцарства, витающие в воздушных боях, выливались в ощущение бесконечного счастья и душевного спокойствия. Постоянная близость смерти добавляет пикантности жизни, пока она продолжается. Преданно сражаясь за интересы родины, мы можем наслаждаться простым фактом нашего существования с искренним восхищением, просто потому, что жизнь так непредсказуема и прекрасна. Мы рассматриваем ее, как бутылку изысканного рейнвейна, с чувством настоятельной необходимости насладиться им до последней капли, пока мы имеем такую возможность, осушая бутылку до дна в атмосфере веселого праздника.
Когда мы не были в воздухе, Фюрманн мог находиться в окрестностях аэродрома, в ангарах, в столовой. Он просто был там. Никто не обращал на него особого внимания, но, когда он уходил, оставалось смутное ощущение, будто чего-то не хватает. Он воспринимался как элемент фона. Он редко открывал рот, но, даже когда что-то говорил, никто его не слушал.
Однажды, когда мы говорили о нем, о том, какой он тихий, одна из девушек заметила, что в тихом омуте черти водятся. Она улыбнулась украдкой, наверное, знала, о чем говорила...
Когда игра закончилась, возбужденный шум, царивший вначале, сменился напряженной тишиной. Фюрманн продолжал выигрывать до самого конца. Затем он удовлетворенно положил в бумажник шесть банкнотов по 100 марок и любовно, с улыбкой добавил две монеты но пять франков.
Затем он вернулся на свое обычное место где-то сзади.
Сегодня в полдень мы отправились в обратный путь. Погода не изменилась.
Когда мы приземлились, Фюрманна не было. Он снова отстал от нас. Его самолет постепенно терял высоту, пока совсем не исчез в пелене облаков.
Я доложил на базу о том, что мы потеряли его, и вечером начались поиски. Мы долго ждали без всякого результата. Стемнело. Зазвонил телефон. Новости о Фюрманне? Товарищи смотрели, как я нервно схватил трубку.
В районе Емс-Мура произошла катастрофа. Кто-то из крестьян нашел обломки крыльев и хвоста самолета. Двигатель, кабина и тело пилота погрузились в колыхающееся, бездонное болото. Среди груды искореженного металла спасательная команда нашла обрывки комбинезона и бумажник. В бумажнике были шесть банкнотов по 100 марок и две монеты по пять франков.
Фюрманн!
Товарищи, потрясенные, смотрели на меня. У меня такое чувство, что будущее всегда приносит какие-то потери.
Сегодня в полдень пришло известие о том, что разбился капитан Доленга.
На стене комнаты для летчиков мы повесили его фотографию, рядом с фотографиями наших погибших товарищей. Под каждым портретом печатными буквами написаны звание, имя и дата смерти. На некоторых подпись, иногда юмористическое посвящение.
Сержант Волни, лейтенант Штайгер, унтер-офицер Кольбе, лейтенант Герхард, сержант Крамер, сержант Деллинг, лейтенант Киллиан, сержант Фюрманн...
Кто следующий?
«Никто не остается наверху», — написал Штайгер своими характерными каракулями. Мы точно знали, что хотел сказать этот рыжеволосый здоровяк, когда написал это под улыбающимся портретом. Тысяча взлетов подразумевают тысячу приземлений. Каким-нибудь образом приземление происходит, так или иначе. Но когда-то это будет в последний раз.
— Хорошо, что мы не нашли его, — не переношу вида трупов!
Это Барран. Много лет они с Фюрманном были неразлучными друзьями. Он сидел, широко расставив ноги, и смотрел на портрет друга, не в силах свыкнуться с мыслью о его смерти. Он не жаловался, не просил сочувствия, он нашел выход своей скорби, приглушенно ворча, что из всех людей именно Фюрманн должен быть погребен на дне северного болота.
Барран, конечно, прав в том, что он говорит о трупах. Мы все прекрасно понимаем, что он имеет в виду. Это чувство непросто выразить словами.
Каждая черта лиц наших товарищей и каждая особенность их характера близки нам. Мы храним в памяти их жесты, походку, голос, смех, даже когда их самих нет рядом. Изуродованное тело не сочетается с образом товарища, сохраненного в нашей памяти. Это страшное явление отталкивает нас. Поэтому мы отводим глаза, чтобы не отравлять память о нашем хорошем товарище, не разрушать образ, хранящийся в нашей памяти, глядя на бренные останки. Нет, не будем смотреть. Мы любим жизнь. То, что сделала смерть, не должно стать частью нашего мира.
Кроме того, они на самом деле не мертвы — Дитер, Доленга, Фюрманн, Штайгер, Кольбе и остальные. Просто они больше не с нами, они ушли. Господь забрал их к себе — это то, что я хочу сказать их матерям. Они остались в облаках — наших облаках, которые мы знаем и любим. Разве мы не стремимся к ним, измучившись в этом безумном мире?
Этот предмет, который утонул в болоте, вещь, которую выловили из моря, изуродованные останки на каменистых утесах — они не имеют ничего общего с нашей памятью о Фюрманне, Дитере, Доленге...
— Друзья, вам не кажется, что они могут умереть от смеха, глядя на наши тоскливые лица? Можно поклясться, что этот негодяй Фюрманн просто ждет следующего партнера, чтобы сыграть с ним в карты, — сказал Джонни Фест. Его юмор неподражаем.
— Это невыносимо, — прорычал Барран.
Его девиз: «Ругательство — это слабительное, облегчающее душу». Он уже написал эти слова на своем портрете, на тот случай, если этот портрет присоединится к тем, которые на стене.
26 и 27 ноября и 1 декабря мы перехватили американские истребители над Руром и Рейнландом.
Сегодня мой личный счет достиг 20 сбитых самолетов.
Мне предложили отпуск на три дня, но сейчас я не могу уехать.
Американцы появляются каждый день. Вчера я уже сидел в машине, которая должна была доставить меня к поезду, когда из громкоговорителей раздался сигнал тревоги. Я выпрыгнул из машины и помчался к моему «Густаву». Мой водитель покачал головой, и даже Арндт сказал, что мне действительно нужно отдохнуть несколько дней.
На высоте 3000 метров я вынужден отказаться от преследования, потому что у меня не убирается шасси. Веннекерс принял командование. Они сбили две «летающие крепости» и «тандерболт». Кажется, они смогут обойтись без меня, в конце концов.
Сегодня я уезжаю. Юнгмайер довез меня до железнодорожного вокзала. Стоя на перроне, я вижу, как эскадрилья поднимается в бой.
Я долгое время видел их из окна поезда. Первый раз за год меня с ними нет.
Мы с Лило снова в Берлине. Планируем провести здесь несколько веселых деньков, навещая старых друзей, совершая походы в оперу и на спектакли.
Мы едва узнали Берлин: здесь все так изменилось. Город наводнили сотни и тысячи иностранцев — голландцы, французы, датчане, бельгийцы, румыны, болгары, поляки, чехи, норвежцы, греки, итальянцы, испанцы. Любой из европейских языков можно услышать в переполненных кинотеатрах, театрах, кабаре, ресторанах, в метро, на улицах. Везде они потеснили берлинцев. Мы с Лило не могли найти местечка, где можно было бы присесть.
Это смешение языков и толпы людей, кишащих повсюду, куда бы мы ни пришли, действует мне на нервы. Люди живут здесь так, словно на свете и не было войны.
Наша жизнь на войне, может быть, проста и примитивна, но, по крайней мере, она реальна. Есть нечто, что мы, солдаты, поняли здесь, каждый день рискуя своей жизнью в этой смертельной битве. Для меня было шоком обнаружить то, что здесь, в городе, люди стремятся удовлетворить только свои собственные, эгоистичные стремления к всяческим увеселениям. Такое поведение продиктовано всецело менталитетом гражданского человека, не воспринимающего основные истины, к которым мы привыкли там, на войне.
Я вижу штабных офицеров, которые служат в Берлине, чистеньких, ухоженных, одетых в безукоризненные мундиры. Я слишком долго жил в другом мире, и у меня сложилась другая система ценностей. Атмосфера этого места выбивает меня из равновесия.
Вместе с Ингрид мы поехали навестить моих родителей в Ширац. Здесь, дома, с моей семьей, я начал ощущать некоторое спокойствие. Я запрягал лошадь в сани и отправлялся в долгие путешествия по зимней дороге на берегах Варты.
Лило и я счастливы быть вместе, Ингрид — прекрасная малышка с вьющимися локонами, и мне здесь очень нравится. Но даже здесь я скучаю по моим товарищам и аэродрому, запаху самолетов и звуку ревущих двигателей.
Мы встречаем очередное Рождество. На земле все еще царит война.
Сегодня рано утром пришла телеграмма из штаба эскадрильи: «Фалькензамер убит. Зоммер ранен. Шпехт ».
Командир эскадрильи не приказывает мне прямо закончить отпуск и немедленно вернуться в часть, но я понял, как необходим ему сейчас, когда убит капитан Фалькензамер, командир 4-го звена, и ранен старший лейтенант Зоммер, командир 6-го звена. Сейчас я единственный командир звена, готовый к бою.
Через два часа после получения телеграммы я уехал с первым же поездом. Лило поняла меня. Она храбрая, такой может быть только жена солдата. Она махала мне рукой, улыбалась, когда поезд тронулся.
Встретимся ли мы еще?
Я ехал весь день и ночь. Юнгмайер встретил меня в Вунсдорфе. Он доставил меня к аэродрому. Эскадрилья переведена сюда несколько дней назад. Это прекрасно оборудованный гражданский аэродром, по самому современному проекту.
Я немедленно доложил о своем прибытии командиру эскадрильи:
— Старший лейтенант Кноке прибыл из отпуска, господин капитан.
Шпехт улыбнулся, пожав мне руку:
— Я знал, что вы не бросите меня, Кноке. Вы мне очень нужны сейчас.
Он рассказал мне, как погиб Фалькензамер. Я очень тяжело переживал смерть этого первоклассного офицера. Безукоризненно выглядящий, высокий, стройный. Его любили, его поведение, манеры очаровывали. Он был из Вены, раньше служил в Военно-воздушных силах Австрии. Его отец был офицером империи во время Первой мировой войны. У него совершенно очаровательная жена, с которой Лило и я встречались в Джевере несколько месяцев назад.
Фалькензамер был очень высок ростом, а Шпехт, который сейчас сидит напротив меня в своем кожаном комбинезоне, — низкий. Он самый маленький во всей эскадрилье. Но каждый человек, который общался с ним, чувствовал его мощь.
Ни один из офицеров, которых я встречал, не влиял на меня в такой степени.
Он строг к себе в той же мере, что и к подчиненным, и ожидает от них поддержки спартанских методов руководства, приверженцем которых он является.
Он потерял глаз во время боя в начале войны. Но даже с одним глазом он смотрит как орел. Бой сделал его таким. Единственное, о чем он мог говорить, — это «боинги», «тандерболты», «мустанги» и «лайтнинги». Однажды он вытащил меня из постели среди ночи только для того, чтобы обсудить некоторые тактические вопросы Женщины были для него абсолютным злом. Он запретил своим офицерам привозить жен или подруг в расположение части. Если он замечал летчика с проституткой, то применял но отношению к нему строгие дисциплинарные взыскания.
За последние десять месяцев он сбил 20 бомбардировщиков, и теперь он опередил меня. Точность его стрельбы поистине сверхъестественна.
Он очень жесткий командир, и у меня с ним было много столкновений. Несколько недель назад он сделал мне выговор за то, что несколько моих летчиков организовали вечеринку в соседней деревне с девушками, известными своим легким отношением к морали. Он приказал мне объявить дисциплинарные взыскания моим ребятам.
Я отказался выполнить приказ, сказав:
— Я не могу сделать этого, господин капитан.
— В таком случае вы не достойны командовать звеном! — рявкнул он вне себя от ярости.
— Тогда вам нужно поискать другого командира «пятерки».
— Я освобожу вас от должности командира и разберусь с вашими летчиками.
— Должен напомнить вам, что за последние несколько месяцев, которые были трудными для всех нас, мои летчики сбили больше самолетов, чем два остальных звена и ваши штабные, вместе взятые.
Я знаю, что Шпехт очень высокого мнения о моей «пятерке», но такой сдержанный человек никогда бы этого не признал.
Несмотря на раздражительный характер, я очень уважаю его. Вне всякого сомнения, это — большой человек.
Мы запланировали вечеринку в канун Нового года. В 17.00, однако, Шпехт приказал не покидать казармы ни офицерам, ни летчикам, ни персоналу. Вместо вечеринки мы устроили праздничный обед в офицерской столовой. Шпехта никогда так не ругали, как после этого приказа. Когда мы вошли в столовую в 20.00, у всех было приподнятое настроение. Несколько бутылок были опорожнены, чтобы забыть о наших печалях.
Шпехт призвал нас к тишине и кратко объяснил причину своего приказа: — Господа, я получил сообщение из дивизии о том, что сегодня будет принято важное решение. Предполагая, что потребуется максимальная эффективность наших действий, я решил запретить традиционное празднование Нового года. Мы вместе проведем оставшиеся часы старого года здесь и после полуночи немедленно отправимся спать.
Он говорил звучным, командирским голосом. Мы предпочли не высказывать то, что каждый из нас думал по этому поводу.
Ровно в полночь пришло важное сообщение из дивизии. Шпехту присвоено звание майора.
Он был совершенно ошеломлен, потому что ожидал какого-то специального боевого задания для эскадрильи. Под хор поздравлений он немедленно приказал летчикам расходиться. Через несколько минут в комнате никого не осталось.