Н. Иноземцеву — близкие и друзья
Донбасс, Артемовск, п/я 42, школа МКС,
курсанту Н. Иноземцеву
4 декабря 1939 г.
Здравствуй, Коля! Твое письмо получил вчера. О том, что ты в рядах РККА, предполагал давно, но уверился окончательно, только получив письмо от тебя. Жаль, конечно, что не пришлось тебе в этом году учиться в институте, но, с другой стороны, необходимо иметь в виду, что существуют обстоятельства, когда все личное приходится отодвигать на второй план. Это не громкие слова: я, вот, например, лишен возможности служить в армии. Может, вот именно поэтому подвизаюсь на метеорологическом поприще. На этой работе иногда приходится чувствовать себя почти военным человеком. Так было, например, во время событий в МНР. Кроме того, ты сам после окончания срока службы увидишь, что получил очень мало. Трудно бывает иной раз предвидеть, для чего нужно знание того или другого. Ведь я, к примеру, попав на Ангару, ничего делать не умел. А сейчас, если бы нужно было, сумел бы многое. Сибирь научила меня и топором владеть, и сапоги шить, и в любом лесу, в любое время года чувствовать себя как дома (...) А учиться еще времени хватит. Если будет желание, не один, а два института после армии успеешь кончить.
Читая твое письмо, я вспомнил один забавный случай, бывший со мной в первый год жизни на Ангаре. Ехал я домой с целым ворохом покупок. Была ночь и стоял сорокаградусный мороз. Я лежал в санях, накрывшись одеялом. Спустившись в одном месте с горки, конюшка мой встал. Не вылезая из-под одеяла, дергаю вожжами. Конь делает несколько шагов и вновь останавливается. Выпрастываю голову и пытаюсь при свете луны установить причину остановки. Некоторое время ничего не могу понять, но затем замечаю, что будто бы у лошади чего-то не хватает. А чего именно — никак не могу сообразить, но что не хватает — сомнений нет. Лишь только вылезши из саней и подойдя к лошадиной морде, соображаю — дугу потерял. А когда я эту проклятую дугу нашел (метрах в ста сзади), то никак не меньше часа ее прилаживал обратно: никак для нее соответствующего места не найду. Теперь, думаю, в случае надобности и слона сумел бы запрячь, а тогда седло с хомутом путал.
В Богучанах все по-старому. Работы у меня и Дуси{211} хоть отбавляй. Засоряем советское небо шарами-пилотами и при этом зверски мерзнем: карты у теодолита металлические и так дурацки устроены, что только в тонких перчатках можно наводку делать, а морозы у нас [386] уже за 40 градусов бывали. Приходится изобретать всякие приспособления. На днях открываю зимнюю «навигацию» на велосипеде. Никто здесь и не думает в мороз на «лисипеде» катать, а я вот хочу испытать удовольствие, а то обидно держать машину только для 4-х летних месяцев... Ну, пиши поподробнее о своем житье... От Дуси и ребят привет. Желаю всего наилучшего.
P.S. «Навигацию» открыл. Ехать можно, и приятно. Только все 35 град, сильно за нос хватают, а вообще — жарко.
Богучаны
Валентин
УССР, Дорогобычская обл. Самбор, п/я 450
Иноземцеву Николаю
8 января 1940 г.
Мой дорогой Коля! Извини, что так долго тебе не писал. В конце четверти приходилось много работать. В доме пионеров ничего нового нет, кроме того, что я участвовал в сталинский юбилей{212} в массовых сценах в пьесе «На рассвете». Ничего особенного в этом нет, но все же в первый раз был на настоящей сцене. До каникул изнывал от скуки, но сейчас чувствую себя очень хорошо. Новый год встречал я в школе и дома. В 12 часов я был дома, а потом опять пошел в школу с шумом в голове.
Я купил себе новые лыжи за 36 руб. и теперь на них катаюсь. Ездил на дачу 30 декабря и вчера. Вчера мы ездили втроем: Люля{213}, Коля{214} и я... и на обратном пути срубили Люле очень хорошую елку. Вообще у меня с Люлей отношения хорошие, можно сказать — близкие. Колька, неужели ты не видишь девочек? Черт возьми, я за последнее время так привык к ним, что без них пришлось бы довольно туго.
Да, я забыл сказать, что в школе в Новый год я был в котелке с усиками и тросточкой и чуть не получил премию за костюм. За последнее время получил несколько анонимных записок от девочек с различными приглашениями и даже признаниями. Но я на них никогда не отвечаю. В письме спрашивать о тебе нечего, так как я все знаю из твоих писем. Ну, прощай, будь здоров!
Москва
Алык. С. Андер {215} (Александр)
Полевая почта 34581 Ж
Иноземцеву Николаю
1940 г.
Здравствуй, дорогой братец! Как поживают твои коняшки? Ежели ты говоришь, что кататься на лошади приятней, чем на велосипеде, то я тебе очень в этом завидую. Мои делишки довольно хорошие. Колов пока нет. С большим интересом занимаюсь в Доме пионеров. На последнем занятии выяснилось, что у меня лучшее дыхание во [387] всем кружке и очень хороший голос. После 24-го или 30-го получу роль, надеюсь, что большую и хорошую.
Свободного времени почти нет: очень большую часть приходится уделять школе. Теперь я ухаживаю за Люлей, а Борька{216}, который очень часто у меня бывает, за Наташей Пешковой{217}. Только ты, пожалуйста, не пиши об этом Люле, если ты ей вообще будешь писать. Довольно часто мы такой компанией ходим в кино. Я сделал большое продвижение в танцах. Знаю много па и танцую румбу с чечеткой, а фокстрот двойным шагом. Меня считают лучшим танцором школы, это выяснилось на предпраздничных вечерах, которых у нас было несколько.
Твоих ребят я не видел и никто из них нам не звонил. (...) Ну, до следующего письма. Привет от Кольки М.
Москва
Алык С.Андер
[Три последних письма Александра Иноземцева из действующей армии и с фронта, о которых Николай Иноземцев узнал от своих родных]
Москва,
Н.Н. Иноземцеву
25 июля 1941 г.
Милые мама и папа! За это время произошло много неприятного. Бомбили Москву, и вы, вероятно, в это время были там. Мы переехали в другое место — еще дальше. Поход был очень трудным. Я дошел с трудом, хотя чувствовал себя лучше других. За эти дни мы впервые за время пребывания в армии столкнулись с большими трудностями. Здоровье мое довольно хорошее — пока, конечно. О том, где мы, писать не приходится. Ну, вот, мои милые, пока все. У меня снова появился адрес. На старый я не получил ни одного письма. Теперь я нахожусь в действующей армии, но не на фронте. Мы еще пока далеко, — километрах в 250–300-ах. Мой адрес:
Полевая почтовая станция 527, П/я 32/3, 2-ая рота, 2-ой взвод
бойцу А.Н. Иноземцеву
Целую, ваш Шура
Москва
Н.Н. Иноземцеву
(июль-август) 1941 г.
Милые мамочка и папочка! Это второе письмо, которое я пишу из действующей армии. У нас по-прежнему, как на старых местах, продолжаются работы и боевая учеба. Живем мы сравнительно спокойно, так что беспокоиться вам нечего. Есть ли вести от Коли? Сейчас, вероятно, есть возможность отправлять посылки. Если можно, пошлите мне что-нибудь вкусненького, перочинный нож, письменные [388] принадлежности и ложку (свою ложку потерял). Чувствую я себя физически хорошо, а морально неважно. О скором возвращении домой нечего пока и думать. Писать о подробностях не приходится, свободного времени мало. Целую много раз,
Действующая армия
ваш Шура
Москва, Арбат,
Староконюшенный пер., д 37, кв. 7 Цыпкиной П.А. {218}
22 августа 1941 г.
Здравствуйте многоуважаемая Полина Александровна. Это письмо пишу из Действующей армии, куда попал всего дней 20 назад. Находимся мы недалеко от Центрального фронта. Нас перебросили сюда на машинах. За последнее время пришлось перенести ряд трудностей. Но в общем живем прилично. Здоровье мое до сих пор меня не подводило. От родителей я ничего не получал. Вы, вероятно, знаете их местонахождение. Очень Вас прошу переслать мне их адрес и сообщить обо мне.
Действующая армия, Полевая почтовая станция, п/я 32/3, 1-ый батальон, Истребительный отряд, бойцу А.Н. Иноземцеву
Шура Иноземцев
УССР, Дорогобычская обл. Самбор, п/я 450
Иноземцеву Николаю
8 января 1940 г.
С Новым годом, дорогой Коля! Сегодня получила твое третье письмо, написанное уже в 40-м году. Исполняю свое обещание и пишу обстоятельное письмо. Прежде всего, мне хочется сказать, что твои письма меня всегда чрезвычайно радуют и невольно создают у меня хорошее настроение. Твои письма, самый факт переписки говорят мне о том, что моя работа не всегда кончается в школе, а идет и за ее пределами. Кроме того, это говорит и о том, что отношения нашего класса в целом и в частности твое ко мне именно таковы, какими должны быть отношения современных учащихся к своим преподавателям. А о моем отношении к вам, к школе ты, вероятно, и сам знаешь.
Мне 48 лет, из них 27 лет отданы школе. Самый предмет мною преподаваемый, таков, что у меня всегда устанавливаются дружеские отношения с учащимися, особенно старших классов. И наличие этих отношений наполняет меня чувством глубочайшего удовлетворения от той работы, какую я выполняю. Надо признаться, что к тебе и Бусерке{219} у меня всегда было особенно теплое чувство, и сейчас мне грустно, что я уже давно не вижу Бусерки. Часто, часто мы с [389] Елизаветой Семеновной{220} вспоминали наших активистов прошлогоднего 10А класса и признаемся в том, что в этом году Ваша помощь была бы очень кстати. Ведь в прошлом году комсомол в нашей школе работал именно так, как нужно, в том именно направлении, ставя те (неразб.), о которых мы слышали в выступлениях на X пленуме. А в этом году работаем в исключительно тяжелых условиях. Ты, вероятно, знаешь, что к нам присоединили 19 классов 103-й школы, которая ликвидирована совсем. А 103-я школа — это новостройка прошлого года. Ни коллектив преподавателей, ни коллектив учащихся еще не сработались, традиций никаких. Во многом вернулось то, что мы уже пережили в 1936–37 учебном году. Тяжелее всего то, что это слияние прошло в конце 1-й четверти и некоторое время и у учащихся, и у учителей еще жила надежда на возвращение в прежние условия работы.
Для меня это имеет свои специфические осложнения. Пишу сейчас тебе о том, что у меня самой еще только определяется в сознании. Я за это время пережила много очень горьких часов и дней. Морально истерзалась чрезвычайно. Не знаю, поймешь ли ты такое состояние. Дело в том, что за 4 года работы в школе я отдала ей очень много сил, что передо мной серьезно стоял вопрос о размерах моей работоспособности, так как, к сожалению, здоровьишко у меня неважное, жизнь прожила с большим напряжением. И вот сейчас, в этих новых условиях, я чувствую, что у меня недостаточно сил, чтобы с должным напряжением включиться опять в только что проделанную работу — налаживать дело и в этих новых 19 классах. Дело же это большое, и, очевидно, нужен был какой-то промежуток времени, чтобы снова за него же приниматься. И передо мной встал вопрос о том, чтобы отказаться от учебной части, оставив за собой только преподавание. Это — не капитулянство, нет. Мне больней всего думать именно о возможности такого вызова. Это — состояние крайней усталости, которое сейчас особенно сильно чувствую. Ведь еще в прошлом году, когда я была у профессора в поликлинике МГУ и рассказала о моей нагрузке, он первым требованием поставил вопрос о разгрузке. А сейчас нагрузка не уменьшилась, а выросла и качественно и количественно.
Ты извини меня за (неразб.) излияний, но именно с тобой, как с прежним моим учеником, хотелось мне об этом поговорить. Тем более, что и вчера и сегодня я чувствую себя физически неважно все на той же почве переутомления.
Поговорим о тебе. Судя по письмам, тебе скучновато в новых условиях, да это и понятно. Но знаешь, что мне вспомнилось, когда я читала твои письма. Года три мне пришлось жить в глухой провинции: 3 тысячи жителей, железная дорога в 50-ти км. И до сих пор я вспоминаю с большой теплотой об этом времени. Я много играла, руководила [390] муз. кружком не только учащихся, но и учителей, работала как председатель Горсоюза{221} учителей, организовывала периодические съезды учителей волости, с постановкой целого ряда вопросов педагогического и общеобразовательного характера, даже руководила школьным драмкружком, который ставил спектакли, посещавшиеся охотнее, чем спектакли городского театра. И хорошо работалось, и весело жилось — скучать было некогда. Ты попал приблизительно в такую обстановку, где ты будешь не только получать, но и давать другим. А давая другим, ты проделаешь для себя огромную работу, ценность которой никогда, ни в каких условиях не уменьшится. И, по-моему, ты пошел по правильному курсу, используя это время и для самообразования, и для культурной работы с окружающими.
Относительно специальности, мне кажется, сейчас надо перестать думать. Пожалуй, в этом один из самых положительных моментов Вашего пребывания в Армии: в ВУЗ Вы пойдете не зелеными юнцами, не знающими жизни, а уже много взвесившими людьми, и поэтому сделанный выбор будет более основательным и более отвечающим Вашим интересам и стремлениям.
Жду от тебя и в дальнейшем писем. Не думай, что ты можешь ими наскучить мне и не обижайся, если в минуты большой занятости я отвечу тебе открыткой. Повторяю, что твои письма всегда доставляют мне большое удовольствие. Итак, до следующего письма. Будешь писать Бусерке, передавай мой привет ему.
Москва
Твоя Е. Лобанова {222}
УССР Дрогобычская обл. Самбор, п/я 450
Иноземцеву Николаю
21 января 1940 г.
Здравствуй, дорогой Коля! Я очень благодарен тебе за теплое и дружеское письмо. Редко получаю я такие письма, тем дороже оно для меня. Спасибо за то, что несмотря на бесконечную твою занятость, не забываешь обо мне. Твоим успехам я очень рад — но ничего другого я и не предполагал. Я читаю все твои письма, так что я «в курсе дела». Конечно, я с огромным бы удовлетворением поговорил бы с тобой обо всех вопросах, о которых ты пишешь, сидя у тебя или у себя дома... Прежде всего, мы с тобой коллеги, я тоже занимаюсь в школе печатью, я ответственный редактор общешкольной газеты. Отдаю этому все время. За 2 месяца выпустил 4 газеты и 6 бюллетеней, особенно удачные — новогодний и сталинский с колоннами, порталами, картинами, «бархатом», «золотом» и пр. Учусь неважно — часто болею, сильно устаю, сижу до 2-х — 4-х часов ночи.
Очень рад, что мы сходимся во мнениях о литературе. Я продолжаю увлекаться Шекспиром — только что начал писать обширный [391] труд об «Отелло». Во время проходивших у нас общемосковских контрольных по литературе мне удалось написать довольно удачные работы. Совершенно согласен с тобой, что сейчас институт для нас есть цель, к которой мы должны все время стремиться. Кстати, мы будем сдавать экзамены этим летом, так что места за нами будут закреплены. Жаль только, что покутить не удастся. Я, кажется, окончательно избрал себе западное отделение литературного факультета ИФАИ. Мы пробовали организовать в школе кружок диамата, я уже погрузился, как и ты, в недра немецкой классической философии, но Наркомпрос многого не одобрил.
Недавно прочел (к своему стыду, впервые) «Воскресенье». По-моему, это произведение исключительной силы, и глубоко не правы те, кто считает его неудачным (а такие, к несчастью, еще есть). Очень значительных новостей на сцене нет. «Ревизор» у вахтанговцев поставлен исключительно некультурно (Хлестаков во время монолога щелкает орехи дверью, потом стремглав бежит... в туалет), просто безобразие. МХАТ хорошо, но не блестяще поставил «Тартюфа» (Кедров-Тартюф неудачен). ГАБТ очень хорошо поставил «Хованщину»... Малый довольно удачно поставил «Жизнь» Парфенова (бывшие «Бруски»). Сейчас все мы с великим нетерпением ждем «Ур. Акосту». Там будут играть Остужев (конечно, главный), Гоголева, Яблочкина, Нароков и др.
С Шуркой я дружу по-прежнему. Ты, кстати, был прав — 5-го января мы, продолжая твою традицию, закатили вечеринку. Ну, правда, у нас было намного скучнее, чем было у тебя, но что делать?! — и то хорошо. Шурка процветает, в него влюблена вся женская половина класса, только вот учится он не очень хорошо. Хотя, впрочем, уж чья бы корова мычала, а моя и т.д... По сему молчу, а то я заболтался. Желаю всего лучшего, крепко жму копыто.
Москва
Кол(я) [392]
Татищево, Саратовской обл. лагерь № 3 п/я 37Г
22 февраля 1942 г.
Привет, милый друг! Я бесконечно рад, когда, наконец, получил твое письмо. Я терялся в догадках, где ты, что с тобой. Через маму я узнал, что твои родители выехали в Чкалов, я послал им письмо и вдруг получил твое. Сегодня исполняется 8 месяцев войны. Можно подвести итоги. По окончании училища я поехал в Свердловск, а оттуда с полком на фронт. Воевать начал на западной границе у (неразб.), Калининской области. С тех пор кручусь в ней. Мой путь войны таков. До Невеля отступали с боями, под ним попали в окружение, вышел к Великим Лукам, здесь повоевал, потом опять окружение, вышел на Западную Двину, после отступили к Калинину. Ожесточенные бои за Калинин, громадные трофеи. Далее Старица... сейчас стоим под Ржевом. Вот 8 месяцев, из них 2 у немцев в тылу, воюю я на фронте без отдыха.
Нахожусь я в РАД'е{223}, работаю по своей специальности. С Валечкой{224} имею связь. Мы, кажется, уже муж и жена. Милая славная девушка, как я ее люблю. Моя мамаша живет в Москве, работает. Сестра уехала в г. Петровск. Из наших друзей адресов не знаю. Если имеешь связь, сообщи. Ну, пока с приветом,
Полевая почта 46 644 а.а.п РГК РАД
Андрей {225}
Татищево, Саратовской обл. лагерь № 3 п/я 37Г
5 мая 1942 г.
Здравствуй, дружище! Получил твое письмо и пишу тебе ответ. Жизнь течет по-старому, фронтовому. Сейчас особо активных операций на фронте нет, ждем пока подсохнут дороги. А потом будут активные операции. Я работаю комбатом, бьем немцев.
Николай, когда читал твое письмо, я тебе завидовал, что ты побывал в Москве, как дорог и мне этот замечательный город. С ребятами попробовал завязать переписку. Нашел адреса Бусятки и Миши Смирнова{226}, написал им письма. Если получу ответ, напишу тебе об этом... Напиши Нике{227}, она очень скучает, т.к. у нее нет милого человека. Коля, вспомни старину. Я с Валей поддерживаю постоянную связь. Очень скучаю по ней, по моей милой очаровательной блондиночке. Думаю, что ты тоже скоро будешь на фронте и будешь бить немцев как положено по Уставу... Пиши почаще, с приветом,
Андрей
Полевая почта 46 644а.а.п РГК РАД
Ст. л-нт Якимович А.
Татищево, Саратовской обл. лагерь № 3 п/я 37
30 октября 1942 г.
Дорогой Коленька! От Андрея узнала твой адрес, даже не верится, что пишу тебе письмо. Ведь мы с тобой, наверное, года полтора не [393] переписывались. Хочется описать хотя бы кратко события за этот период жизни... На третий месяц войны я попала в Омск! Сначала жила с папиной женой, потом приехала мама. Все это жуткое время мы стремились домой. Очень жалела, что уехала (из Москвы). Просто сглупила. Плюс ко всем страданиям от Андрея 5 месяцев не было писем. Представляешь, сколько я пережила. И 23 июля мы с мамашей вернулись в Москву. Квартира наша была занята, много вещей разворовали. Но это мелочи по сравнению с тем, что сейчас теряют люди. ...Работаю опять на старой работе. Оклад, конечно, паршивый. Но Андрей ежемесячно высылает, так что — ничего. Мама тоже работает, там же... На днях встретила в метро Надю Перцеву, с которой не виделась 4 года. Она работает в МК комсомола. От нее узнала, что погиб Герольд Полешко и как будто бы Коля Воробьев. (Как видишь), веселого мало — больше горького. Часто с фронта приезжают ребята, рассказывают подробно, как они там живут. Андрей на Ржевском фронте, прислал свою фотографию, ...стал здоровенный дядя. ... Он очень похож на свою маму, и я подолгу смотрю на ее лицо, вспоминая моего дорого Андрюшеньку... (неразб.).
Москва
Твоя Валя
Полевая почта 34581 Ж
Иноземцеву Николаю
14 июня 1944 г.
Милый Николаш! До сего времени я не сумела определить себе места в общественной жизни, или, что еще лучше, продолжаю с безобразной халатностью относиться к своим обязанностям и по сей день. Я не знаю, кто бы из моих сверстников сейчас уже совершенно ясно не видел бы перед собой цели в жизни. Ты — первый сквозь огненный вихрь пронес и продолжаешь нести свою целеустремленность, и никакие испытания не в силах заставить тебя изменить ей, а сколько таких, как ты?! Это люди, независимо от того, насколько... высок их интеллектуальный уровень.
Мне надоело заниматься самобичеванием. Все равно дальше этого дело не идет... Если бы ты знал, как я ненавижу себя за неумение достигать тех или иных целей, поставленных жизнью! Вот уж поистине лишний человек XX века из плеяды Лаврецких и им подобных... Ну ладно. Хватит, а то я так распалилась, что начну всерьез ругаться (Урал в этом отношении достаточно просветил меня). Истинная же причина коренится все в той же обломовщине, которую (я уже убедилась) преодолеть мне не под силу без чьей-либо посторонней помощи.
Подобно тебе уделю внимание несколько «общим» моментам. На носу экзамены, почему я и устремилась в кинематограф. Валю и Любу{228} вижу редко... Андрей продолжает молчать, что сильно тревожит их близких. Недавно была на просмотре... американского фильма [394] «Серенада солнечной долины». Нашумел он изрядно, хотя для широкой публики выпущен еще не был. Пустота потрясающая... Единственное, что хорошо, — фигурное катание и спуск на лыжах. Сегодня пойду в Дом актера, будет Журавлев{229}, а я его люблю. Ну, вот и все. Поздравляю с успехами и желаю здоровья. Пиши побольше. Буду ждать.
Свердловск
Ника
Полевая почта 34581 Ж
Иноземцеву Николаю
13 ноября 1944 г.
Дорогой дружище! Получил твое письмо, жалею, что я не смог с тобой встретиться, я бывал недалеко от тех мест, где ты сейчас, а теперь расстояние увеличилось, я уехал южнее. Ну, сейчас я временно не воюю, немного учимся и собираемся с силами для последнего сабантуя по фрицам.
Любуемся польками в Люблине, уж больно они хороши, просто слюнки текут, тем более, что Валентину не видел уже месяцев десять, а таскаться по рукам и иметь дешевое удовольствие — все это не в моем стиле.
Поздравляю тебя с Днем артиллерии, ведь мы с тобой кровные артиллеристы, а артиллерия — бог войны. Праздник думаю встретить как положено, тем более почти в мирных условиях. В остальном, дикая скука, просто хоть умирай, литературы нет, а занятия надоедают, просто можно отупеть. Пиши, как твои делишки. Жму руку,
твой Андрей.
Полевая почта 34581 Ж
Иноземцеву Николаю
15 ноября 1944 г.
Дорогой Коля! Получил твое письмо. У меня в общем все по-старому — отдыхаю. Хожу в театры, бываю на футболе. Погода у нас испортилась, но это особенно не мешает. На днях в Краснопресненском Райкоме встретил Елизавету Семеновну. Она очень обрадовалась, потащила меня к себе домой. Там мы часа полтора вспоминали школьные годы, как мы к ней бегали за разными делами, а также как иногда к ней нас и водили. Много расспрашивала о тебе и велела передать большой привет. Сейчас она работает зав. РОНО. Между прочим, в разговоре она упомянула, что если нужно восстановить аттестат (у меня он тоже пропал), то она это сделает (...) Недавно встретил Муську Штейн, она замужем. Рассказывала, что видела Марью Николаевну{230}, которая очень постарела. У нее большое горе — и муж, и сын погибли на фронте. На днях видел Ирку Левинсон. [395] Она собралась в аспирантуру, но из этого ничего не вышло, и ей предстоит ехать в Абакан — куда-то к чертовой бабушке и быть там педагогом. Понятно, что она не в восторге. Недавно от Мишаныча{231} приезжали его сослуживцы, передавали приветы. Сам он все в своей конуре. Ну, вот, вроде, и все. Жму руку.
Москва, Афанасьевский пер., д. 30, кв. 12. Вайнштейн Б.К.
Борис
Полевая почта 34581 Ж
Иноземцеву Николаю
12 января 1945 г.
Дорогой Коля! Наконец-то после полугодового молчания получил от тебя твое послание (от 31.10.44 г). Из-за осенней распутицы твое письмо дошло до меня лишь через два месяца. Теперь пора уже поздравить друг друга с Новым годом. Уверен, наши с тобой новогодние пожелания одинаково сводятся, в основном, к одному — скорее увидеть конец войны; тебе видеть, а мне (за дальностью) только знать, что над Берлином развевается наше знамя, да повесить Гитлера и его команду. Впрочем, если бы это зависело от меня, то я бы эту сволочь вешать не стал: смертная казнь через «повешение за шею впредь до наступления смерти» слишком уж гуманный способ освобождения нашей планеты от виновников всех несчастий, связанных в нашем представлении со словом немец.
Да, закончить победно войну, а потом встретиться всем нам опять в Москве! Я даже согласен не лазить к черту на кулички куда-нибудь на 12-й или 15-й этаж в одном из ресторанов гостиница «Москва». Можно ограничиться и 9-м, и 2-м или просто круглым столом на террасе в Красково. Когда же мы были там вместе? Кажется, в 39-м. Много времени прошло. Особенно для тебя. Я здесь хоть и числюсь в вольнонаемном составе НКО{232} и 9/10 моего рабочего времени уходит на обслуживание некоего важного военного объекта, но в конечном счете я по сравнению с тобой похож на Кота, сидящего на печи. Иногда до чертиков обидно, но, к сожалению, ничего не поделаешь.
Боюсь, что твой адрес опять изменится прежде, нежели это письмо дойдет до тебя. Тем не менее не могу ограничиться трафаретным сообщением, что де живы и здоровы. Рискну и опишу вкратце основные события моего бытия в последнее время.
С августа 43-го веду жизнь наполовину кочевую. Наше Красноярское управление поручило мне инспектирование некоторых станций. Это привело к тому, что зимой 43–44 гг. мне пришлось побывать «где Макар телят не гонял». Понимать эту вещь нужно не только в переносном смысле, но и буквально, ибо где я таскался, никаких телят кроме оленьих не было. Забирался я в глубину Эвенкийского национального округа, примерно за 1000 км. от своего дома. Путешествовал [396] и на самолете, и на лошадях, и на оленях, и (больше всего) на «топтобусе». Последним способом покрыто за 4 месяца более 1500 км. Учитывая, что дорог там в общежитейском понятии нет, это порядочно. Последний раз выезжал туда в июле 1944 г. Это было замечательное путешествие, так как в целях ознакомления с некоторыми интересными местами я последние 300 км. «пропер» по тайге безо всякой тропы. Много было интересных встреч со зверьем. К сожалению, возня с «транспортом» лишала меня, выражаясь вашим военным языком, маневренности. Ехал я последние 200 км. один, и в моем распоряжении были кобыла и жеребец. На жеребца сядешь — кобыла его боится и, того гляди, оборвет повод — артачится, никак с места не стянешь. На кобылу сядешь — жеребец норовит тебя вместе с кобылой оседлать. Как я в конце концов приспособился — рассказывать долго. Суть же дела сводится к тому, что эти скоты требовали с моей стороны неусыпного внимания и норовили выкинуть какую-нибудь пакость, чаще всего именно тогда, когда нужно было соблюдать тишину. Не успеешь заметить косяк лосей или дикарей-оленей, как приходится крыть «в бога, душу и всех святых», чтобы водворить порядок. Тем временем «объекты» со всех ног удирают. Так и не пришлось заснять ни одной звериной физиономии. Впрочем, был один клиент, который ни мало меня не стеснялся, и можно было бы сделать много снимков, но вместо лейки пришлось взяться за карабин, иначе Михаил Иванович оставил бы меня без лошадей. От Эвенкии и эвенков остался я в диком восторге. Вот это охотники! Одно — читаю про Дерсу Узала у Арсеньева, и совсем другое — видеть таких людей. Не хвастаясь, скажу, что в тайге я привык чувствовать себя как дома, и считают меня тут неплохим охотником; но по сравнению с эвенками я — жалкий пачкун. С июля 44-го на месте подолгу не сижу, но и очень далеко не уезжаю. По совместительству работаю «лесным прокурором», т.е. охотинспектром: но в основном я пока еще метеоролог. Стараюсь делать так, чтобы станция в целом оправдала возложенные на нее надежды нашего командования. Если у тебя есть знакомые летчики, знающие наши края, спроси про Мазуруковскую трассу. Они тебе расскажут, что это такое. Вот эту трассу мы и обслуживаем. Недавно был награжден Почетной грамотой. Значит не зря небо копчу.
Мои литературные работы хоть и двигаются, но не такими темпами, какими хотелось бы. Печатать что-либо в ближайшее время не собираюсь. Дело-то вот в чем. Я сейчас работаю над одной вещью, задуманной в большом плане — над повестью. Герой этой повести — сибиряк-охотник, попавший на фронт, где он становится разведчиком. Понимаешь, мне надо показать, как навыки, приобретенные в тайге, помогают моему герою выполнять такие задачи, которые другому были бы не по плечу. И вот временами я готов сжечь написанное и поставить [397] на этом крест. Я знаю тайгу, знаю приемы выслеживания зверя, но в военной науке — я профан. Ведь я не видел фронта! Приходится питаться крохами, то есть по разрозненным рассказам наших фронтовиков воссоздавать в своем воображении действительность и брать из нее то, что мне нужно. Трудно, чертовски трудно. Вот если бы нам сложить наши с тобой труды воедино — мне кажется, получилось бы весьма неплохо. Может быть, когда-нибудь так сделаем?
Мои племянницы собираются тебе писать о себе сами. Не буду лишать их этого удовольствия. Пока ими доволен. Учатся хорошо, здоровы. А чего еще надо? Дуся работает вместе со мной на станции. Здоровье ее на ахти какое, но все же ничего. Из Москвы от наших письма хоть не часто, но получаю. Ну, до свидания. Желаю тебе всего наилучшего. Пиши, если будет время. Крепко жму лапу.
Богучаны, твой Валя
Полевая почта 34581 Ж
Иноземцеву Николаю
13 мая 1945 г.
Дорогой Коленька! Крепко, крепко целую! Поздравляю с великой Победой! Дожили мы до этого счастливого дня. Желаю скорейшего возвращения домой. Для меня, конечно, этот день не был праздником.
Надо было видеть, что делалось в этот день в Москве. Этот день на всю жизнь будет в памяти. Люди буквально бесились. Все были пьяные. Как только ночью услышали по радио об окончании войны, многие тут же побежали на Красную площадь. Коленька, я в этот день первым делом подумала, кто из моих друзей остался жив. Как их мало. Получила твое письмо. (Это) было для меня большой радостью. Я получаю много писем из его (Андрея) части от друзей. Но это сухие письма, написанные стандартным языком. А твои теплые письма я особенно жду. Мне больше не от кого их ждать.
Коленька, ...скоро настанет такой день, когда мы все увидимся, соберемся все вместе, только не будет за нашим столом нашего дорогого Андрюшеньки. Он так мечтал о таком дне. Жаль твоего друга Сафонова и Асю{233}. Немного не дожили они до Победы. В этот день было больше слез, чем радости. Теперь действительно мы с тобой вдвоем остались, у меня никого нет ближе тебя. Так хочу тебя увидеть. Ты правильно пишешь, что когда вернешься в Москву, мне будет легче...
Коленька, дорогой, сегодня 3 месяца как не стало моего любимого, все так же плачу и не было дня, чтобы были сухие глаза. Очень хочется, чтобы ты поскорее приехал. Пиши, Коленька. Целую,
Москва, Валя [398]
Полевая почта 34581 Ж
Иноземцеву Николаю
27 мая 1945 г.
Мой дорогой друг! Горячо поздравляю тебя с великой Победой. Уже немало времени прошло со дня капитуляции безумной Германии, но все еще трудно почувствовать до конца, понять все величие этого момента, все величие России, ее Армии, всех, всех. Буду теперь с нетерпением ждать момента, когда смогу долго и подробно говорить обо всем с тобой. Ты все прошел сам, все видел. Я видел это иначе. Мы сможем многое порассказать друг другу, во многом друг друга дополнить. Дорогой мой! Я всегда буду стараться быть тебе хорошим товарищем, действительно близким человеком. И тем больше я жду тебя: сейчас, хоть и странно это, у меня таких людей нет.
Поручение твое я, конечно, выполнил. Был дважды в Институте. Первое мое посещение было неудачным. Вторично ездил со справкой, полученной Маргаритой Сергеевной. В управлении делами исправили год (новую справку дать отказались). Потом сам лично нашел тебя в списке 39-го года. Пока никаких инструкций свыше о вызове студентов не было. Если таковая будет, то этот список будет иметься в виду (так мне сообщили в управлении делами)... Я буду следить за ходом дела. Кроме того, попытаюсь что-либо сделать через Наркомат электростанций. Обо всем, конечно, буду сообщать немедленно...
Я кончил сессию и перешел на пятый курс. Теперь мне предстоит защита дипломной работы и два гос. экзамена... Кроме того, я продолжаю работать над моей излюбленной темой — мечами. Две работы — о римских и скифских мечах удастся, возможно, напечатать. Теперь же собираюсь в длительную командировку в Керчь, там предстоит большая полевая работа... Жду писем. Крепко жму руку. Папа и мама горячо тебя приветствуют
Москва, Мерперт Н.Я.
Николай