Второй Белорусский. Дорогами Польши
Польша. Подготовка к боям за расширение плацдарма на реке Нарев, километрах в шестидесяти севернее Варшавы{94}. Мой пункт — на плацдарме, на крутом берегу, между двух переправ — место «веселое». Пункт Сафонова рядом с командующим артиллерии 3-й армии, примерно в 8 километрах от нас, в сосновом лесу. Наблюдение ведется с 23-метровой вышки. Тоже скучать не приходится, особенно когда бьют бризантными снарядами{95}.
Итак, опять война...
На армейском НП — боевое крещение: в 150–200 метрах — бризантные снаряды.
По дорогам встречаешь много красивых девушек-полек, но смотреть на них что-то не хочется. Началась мобилизация в «Польско войско».
3 октября. Опять весь день «мечемся». Выборы пунктов для дивизионов. Вечером приехали тылы дивизионов, с ними — Баранов. Встреча с Яшкой и Шумаковым.
Разведка боем. Огонь не сильный, но заняты три деревни. Ночью противник четыре раза контратакует, но безуспешно.
На следующий день два батальона при поддержке сорока танков атакуют район Наторке-бютке. Подбито 13 танков, два захвачены целыми. Превосходно действуют «ИЛ'ы». Немцы не продвинулись ни на шаг.
На вторую ночь блиндаж в основном окончен. Зверски устал. Плохо себя чувствую. Очевидно, простудился.
Немцы продолжают атаковать. Исключительно массированный огонь противника по нашему переднему краю. За день уничтожено семь танков. В воздухе непрерывно «висят» «ИЛ'ы». Один взорвался — не то во время выстрелов «PC», не то от зенитки. Летчик выбросился на парашюте, приземлился у немцев. Что он должен пережить за те минуты, что летит в воздухе?!
Жизнь на НП налаживается, все идет своим чередом. Оставил с собой Миронова и Бердюгина.
Подал еще пять целей.
Непрерывные разговоры по телефону. Только сегодня узнал подробности о ранении Фролова (ранен он в ногу 6-го ночью — бомбил «кукурузник»). Исключительно жаль, — замечательный парень.
«Открывается» Володин:
— Сокол, Соколенок, Соколеночек!
— Шура, Шурочка, Шуренок, что молчишь, мать твою?! «Семейный разговор» с Фроловым:
— Я тебе вышлю одеяло!
— Нет, вышли обязательно.
— А я все равно вышлю! И все станции повторяют:
— Да, да, даешь одеяло!
«Покупки» Курилкина с ежеминутной проверкой.
Вечером слушаем радио. Сосед наш содействовал Баграмяну. Что ж, скоро начнем и мы.
Рассказы Кулькова о прошлом наступлении: две тысячи пленных. Солдаты ждут не дождутся начала наступления.
...Вадим Кожевников «Любимые товарищи». Есть довольно образные выражения.
Большое письмо Асе. Откровенно говоря, довольно скучновато становится без ее романтически-философских, искренних писем. Давно нет писем из дома. Очень часто совершенно отчетливо вижу во сне Шурика — скоро должно, наконец, выясниться, жив ли он. Я все еще глубоко убежден, что должен быть цел{96}.
Ушаков получил «Отечественную войну». У нас с Морвинюком, очевидно, она «завернулась». Ведь с Ленинградского фронта мы вышли, да и подавали довольно поздно. В общем, «везет» как утопленнику: в 41 г. — «Красное знамя», зимой 1943 г. — «Слава», а сейчас — «Отечественная война». Черт с ним, проживем и без знаков отличия, остаться бы целым, — это была бы самая большая награда{97}.
В 5 часов утра — все на местах. Туман. Видимости нет. В 12.00 — начало артподготовки. 15 минут пристрелка, 70 — поражение, затем — сопровождение пехоты. Мощные залпы «PC». На левом фланге темп огня не затухает ни на минуту. Из 2-го дивизиона докладывают: «разрушены две цели»; из 4-го — «три цели»; из 1-го — «четыре цели». Но основной — 3-й дивизион. Ведь он ведет огонь по фортам и костелу. Денисенко докладывает: «Шесть прямых попаданий в бетон, двадцать девять — в поверхность форта».
У Кушнира — десять прямых попаданий в костел, над костелом — красное облако кирпичной пыли.
Пехота почти без сопротивления прошла 2 и 3-ю траншеи. Ее сопровождают наши самоходки. К исходу дня заняты Ремишево, Прушки, Лосевиты. Пехота преодолела мощный противотанковый ров и еще одну линию траншей. Взят юго-западный форт. Ночь дежурил с Морвинюком.
Форты — старинные, еще русской постройки, с огромными казематами для укрытия от артиллерийского огня, обнесенные рвом. Ров простреливается из специальных маленьких казематов с амбразурами. Немцы использовали форты как укрытие от бомбежек и артиллерийского обстрела, а на поверхности сделали траншеи с открытыми огневыми точками и НП. Во внутренних территориях каждого форта (площадь их примерно 200 X 150 квадратных метров) стояли закрытые артиллерийские ОП и минометы. Толщина стен и перекрытий достигает 2,5–3 метра (бетон плюс кирпич), земляная [196] подушка — от 1,5 до 4,5 метра. Вполне понятно, что артиллерийским огнем разрушить эти форты не было никакой возможности, но подавили мы их надежно. Вылезать наверх немецкие солдаты не осмелились, и пехота легко блокировала каждый из трех фортов. Кое-где были пробиты стены, разрушены НП и огневые точки на поверхности, разбиты орудия.
Я хожу с блокнотом в руках и записываю все виденное, разведчики бегают и подсчитывают воронки. Работа довольно нервная, так как немцы ведут по форту методический огонь. Смотрю — впереди, на бруствере, сидит какой-то чудак и что-то пишет. Подхожу:
— Сафонов!
— Ну, а кто же еще мог быть?
— Ты что делаешь?
— Зарисовки, а ты?
— Описания. Я так и знал, что увижу тебя где-нибудь здесь.
— Как же, давно установленная традиция. Закругляйся скорее, пойдем, выпьем рому, достал у одного пленного. Да и костел надо посмотреть, с него вид должен быть чудесный.
Вечером Сафонов в полуразрушенном костеле организовал НП. Немцы, правда, не ожидали подобной наглости (костел почти разбит, прицельного огня по нему не вели).
Противник продолжает вести непрерывный огонь из минометов, изредка бьет по фортам тяжелая артиллерия. Южный форт поражен вполне хорошо, северный — тоже прилично (брешь в бетоне, 22 попадания, два разбитых орудия, до 30-ти трупов). На площади нашими снарядами разрушено до 50% домов.
Встреча с Цвеленевым, Яшкой. Трофеи — футбольный мяч. Город целиком эвакуирован. Хорошая зарядочка под огнем, помогла и водка: чувствуем себя прекрасно.
Вечером еду в штаб, пишу со Стасюком доклад о стрельбе по фортам для фронта.
Пехота подошла к Макуву, задача по расширению плацдарма выполнена.
Встреча с Николаем Шумаковым. Торжественный обед с жареной рыбой и блинами. Водка — Кушнира. «Музыкальный вечер» в машине. Вернее, из «машины», ибо слушатели все на улице.
Полный отдых. Начальство разъехалось. День сумрачный, пасмурный (немцы, очевидно, страстно за это благодарят бога).
Как неприятна задержка с развитием событий и у нас, и на Западе! Очевидно, здесь что-то связано с визитом Черчилля в Москву{99}. Неприятные слухи о возможности химической войны{100}.
Лига уехал в училище. Хороший способ «выйти из войны», но слишком дорогой ценой — армия на всю жизнь, испорченное будущее. «Сие для нас неприемлемо».
Немцы широко применили тяжелые метательные аппараты. Бьют примерно 8 батарей, земля дрожит на 6–8 километров, взрывная волна глушит на 150–200 метров. В разгар всей этой «катавасии» еду со своими разведчиками в район 3-го дивизиона. 9-я батарея ведет огонь по роще — немцы сконцентрировали там до 40-ка танков.
Строим блиндаж. Вечером — проливной дождь. Сплю у Яшки.
Вечером приезжает Морвинюк, а я еду в Милоны и в урочище Маку в — за отзывами о действиях бригады. Оттуда — «домой», то есть в район размещения штаба и батареи — впервые за все время. Идем с Иваном в кино, в медсанбат. Затем — выпивка с Шуликом и встреча с Аней.
Оформление материала на «Отечественную войну» I степени. Боюсь, что получится так, как в Финляндии, то есть ничего не получится.
После обеда еду на НП. Остаюсь с Лобовым, Аметовым и Кульковым. Остальных отправляют в тыл.
Ответ из «Артиллерийского залпа». Просят быть корреспондентом.
Письмо Асе. Приятно сидеть одному (главное, без телефонов) и иметь возможность собраться с мыслями. Изредка, правда, встают перед глазами разорванные на куски лошади, крики людей после массированного огневого налета по перекрестку дорог. Но настолько ко всему этому привык, что не обращаешь внимания. Раньше с болью переживал ранение каждого, даже мало знакомого человека, а теперь, когда позавчера были ранены Лунин и Саблин, — люди, с которыми полтора года воевали, думаешь: «Ну, вот, теперь ребятки немного отдохнут».
Страстно хочется, чтобы скорее начинались крупные операции. Во многих случаях это влечет за собой развязку.
Настроение плохое: до сих пор нет писем. Беспокоюсь о доме.
Ну, пора спать, во сне иногда (редко, правда) забываешься и переносишься в другой мир, о котором в действительности давно уже забыл, но к которому стремишься всеми фибрами души.
Много времени провожу с Яшкой и Николаем, вечером в моем блиндаже «не протолкнешься». Прочел «Воспоминания» Вересаева. Есть хорошие места и выражения, многое написано вполне откровенно.
Сосед — 3-й Белорусский — начал действовать. Пора и нам, надоело бездельничать (сравнительно, конечно){101}.
Пришла почта. «Отхватил» 24 письма. Большинство из дома и от Аси. Прислала хорошие фото, письма по-прежнему ласково-романтические, нежные и искренние. Хорошая девушка!
Андрей где-то рядом, месяц тому назад был в Белостоке. Письмо из Ленинграда от Жезмера. Дома сравнительно все в порядке, переехали в Москву. У папы в одном легком — вспышки. Как хочется, чтобы он скорее выздоровел!
Блиндажи закончили, новоселье. Ссора с Аней.
Переобмундирование в зимнее. Длинные беседы с Морвинюком. Очередной анекдот Приселкова (.?): «Когда кончится война?» — «Тогда, когда армии навоюются, интенданты наворуются, медсанбаты нае...» Науськивание «моськи» на петуха комбрига. Вмешательство Мирзакулова. В общем, полная идиллия.
Переезд на НП. Вечер с Кушниром и Максимовым. Кушнир рассказывает свои ленинградские похождения. Письмо Асе.
...Метрах в 300-х расстрелян перед строем солдат (поляк, Брестско-Литовская обл.) — самострел. Все коротко и ясно, вполне прозаично и спокойно. Насколько привык видеть человеческую смерть! Очередь из автомата, несколько громких слов прокурора и все спокойно разошлись по своим делам. Подлецы только такой смерти и заслуживают.
...Инструкция о действиях на вражеской территории, сообщенная нашим соседям: «Русский солдат должен руководствоваться только своей совестью».
...Во «Шронтовой правде» опубликован мой очерк о стрельбе по фортам и взятии Рожан. Итак, первый маленький «опыт», вернее, просто «проба сил» вполне удалась.
Томительное ожидание крупных наступательных операций, ведь они приблизят «финал». Так хочется заняться созидательным трудом, зажить полнокровной жизнью.
Разговоры с Максимовым, анекдоты Яшки. Читать нечего. Вечера (а впрочем, и дни тоже) заполняются картами. Быстро постигаю законы игры (замечательная вещь — теория вероятности!), «маэстро» Каплун пророчит успех на этом поприще.
Книг нет, — скучно. Письмо от Буськи. Пишет, что Игорь Горячев вырвал зуб, получил заражение крови и умер. Вот уж, действительно, не знаешь, где ждет смерть. Еще пару таких фактов, и можно стать фаталистом.
Писать что-то нет никакого настроения, хоть есть и время, и условия. Очевидно, действует мрачное состояние духа в связи с затяжкой событий и на наших фронтах, и на Западе. Эх, как хорошо было бы встретить праздник 7 ноября в стремительном продвижении вперед! Больше не надо ничего, кроме водки (для солдата — это крупная жертва, ведь он во всем сугубый материалист).
...Письма от Аси. Как много в них нежности и заботы, как успокаивающе они действуют в той обстановке, в какой мы сейчас находимся. И все это при условии сугубо моральной влюбленности, ведь [200] мы с ней очень мало времени были вместе. Хорошая девушка! И сентиментальность, и романтичность, присущие в некоторой степени ей, действуют на меня, проникнутого мыслью жизненной борьбы, «победы сильного», отрезвляюще и успокаивающе.
Что же, Аюля многое потеряла, — перестал даже о ней вспоминать.
Никому из старых моих знакомых (девушек, конечно) не пишу. Ведь люди интересны, если нет каких-то общих чувств, только в том случае, когда стремишься их познать, ищешь в них (и находишь) что-то новое, до этого неизвестное. Когда же знаешь их мысли, их логику, их взгляды и вполне твердо уверен в том, что они сделают завтра (не говоря — сегодня), — они скучны. Кроме того, если знаешь их слабые стороны, умеешь на них воздействовать, они вдвойне скучны.
Итак, да здравствуют новые встречи, поиски, неожиданности, стремления, — ведь в этом сама жизнь! «Не стоять на месте, не останавливаться на достигнутом, не довольствоваться тем, что имеешь», — такова диалектика жизни, применимая ко всем ее сторонам.
Вечером 3-го получен приказ сняться с боевых порядков и сосредоточиться в лесу, южнее Кунина. Кушнир со своим «котелком» уехал, мы же спали сном праведников в ожидании машины.
Построение бригады, зачитка приказа, самодеятельность.
Вечеринка у меня в землянке. Собрались Иван, Николаи (Румянцев, Сафонов, Шумаков), Яшка, Духанин. Замечательно провели время, хоть водки было и мало. «Зоопарк» и подражания Сафонова. Шумаков — «жертва гипноза». Коронный номер дал Яшка с письмом от «прекрасной незнакомки» («Лицом крупна, некрасива, но очень симпатична. Остались 100 га овса»).
Традиционная «Черемуха» и репертуар Лещенко и Вертинского. Разошлись, вернее, «улеглись» в 4 часа — все остались ночевать у меня.
Встреча с Аней. [201]
Переселение к нам в землянку Маши Андреевой и Ани. Масса разговоров. Подъем в настроении моих ребят.
Хожу на охоту за зайцами. Выпал первый снег, погода замечательная. Наслаждаешься зимним пейзажем, пока еще таким новым и непосредственным.
Охота. Встреча с Аней.
Ромен Роллан. Изредка прогулки с Иваном по дивизионам.
«Жан Кристоф» — в который раз? Замечательная, все преодолевающая жажда жизни. И в то же время Ромен Роллан называет Толстого своим учителем. Только он хочет «несравненно больше здоровья, чем нравственности».
«Тем, кто страдает, борется и победит»:
«К счастью, как и все люди его породы, он был защищен от гибели щитом и оплотом, которых не было у других; прежде всего — своей силой, инстинктом жизни, восстающим против смерти, более мудрым, чем ум, более сильным, чем воля. А кроме того, в нем таилось неосознанное им странное любопытство художника, страстное «безличие», свойственное каждому человеку, одаренному подлинной творческой силой. Он любил, страдал, целиком отдавался своим страстям, но он их видел. Они были в нем, но не были им».
И еще: «...Жизнь — борьба без устали и пощады, в которой всякий, желающий быть достойным имени «человека», должен неустанно бороться против полчищ незримых врагов, против смертоносных сил природы, нечистых желаний, темных мыслей, предательски толкающих его к нравственной гибели и самоуничтожению».
Иди, иди вперед, не зная отдыха...
Вечер у комбрига. Пропажа коровы.
«Афродита», «Законная любовница» и прочие «шедевры» в компании Ивана, Сафонова и Шумакова. Вечера с Аней в ее блиндаже. Хорошая, милая женщина. Ее не портит даже сентиментальность.
Настроение у всех слабое. Хочется, чтобы скорее начиналось наступление, ведь оно приблизит конец войны. Необходимо переменить обстановку.
Вообще я теперь больше двух недель на одном месте жить не могу, — начинаю страшно скучать.
Костя мой уехал в Белосток к брату, Яшка — в отпуск, на родину, на 15 суток.
Кое-что делаю по составлению «Истории бригады».
...Бальзак — «30-летняя женщина», «Покинутая женщина», «Силуэт женщины». Замечательная глубина психологического анализа, придающая реальность самой невероятной фабуле действий. Филигранность и законченность мыслей и произведения в целом.
Расходимся часа в 4 утра.
...»Морская душа» Соболева. Крепкий, сочный язык. Очень символичны (в лучшем смысле этого слова) многие описания{103}.
...Часто бродим с Сафоновым по окрестностям, изредка ходим на зайцев. Вспоминаем Западную Украину. Прошло уже четыре года с тех пор, как мы оттуда уехали. Здешние места трудно даже сравнивать [203] с тем, где мы побывали в 1940–1941-х годах. Отроги Карпат, особенно Северная Буковина, — изумительно красивы, поэтому после них остальная территория Польши кажется очень бледной, не интересной и однообразной. Да и живут здесь гораздо хуже, чем там.
Каждый из нас мечтал попасть на Юг, на Украинские фронты, повторить путь 41-го года и пути дальше на Запад: Будапешт, Вену, Прагу. К сожалению, этому не суждено было сбыться.
Возобновилась самодеятельность, концерты нашей бригады продолжают «греметь» в корпусе и в армии, начались гастрольные поездки. Но каждый из нас с нетерпением ждал начала большого зимнего наступления{104}, которое должно было предопределить сроки окончания войны, поэтому затянувшееся пребывание в тылу никого не радовало.
— Рокоссовский был в передних траншеях, увидел, как какой-то солдат возит овес и сказал: «Скоро, орлы, будете немецкую свинину жарить и кур варить, потерпите немножко». И еще сказал пехотинцам, что подбросит их километров двести на танках, а там, мол, воюйте.
В два-три дня эти крылатые слова облетают весь участок фронта. Ежедневно сдаются в плен мелкие группы немцев. Мотивировка у всех одна и та же: «Вашим фронтом стал командовать Рокоссовский, значит скоро наступление, а Рокоссовский в плен не берет — надо сейчас сдаваться».
В прифронтовой полосе появились новые танки, более мощные, чем «ИС'ы», — «Сотки» (противотанковые пушки калибра 100 мм, пробивающие любую броню, с дальностью стрельбы свыше 30 километров), масса американских бронетранспортеров. С каждым днем становится все больше и больше артиллерии, но вся она, кроме ранее работавшей, молчит: от дивизиона пристреливается одно орудие в установленный графиком день. В передних траншеях бродит много танкистов [204] и летчиков — знакомятся с обстановкой. Все меры маскировки соблюдаются с особой придирчивостью.
Днем 31 декабря еду «в тыл», то есть в Михайлово-Нове, встречать Новый год.
Клуб иллюминирован, в центре — большая елка с игрушками, на сцене — традиционные цифры «1944», сделанные из красных лампочек. Начинается концерт. Выступает хор: «Песня о Сталине», «Песня о советских генералах», «Песня о бригаде», «Застольная». Потом под аккомпанемент струнного оркестра «БМ'овский Лемешев» — шофер Стасюка — Егоров исполняет «Маленький домик на юге» и «В лесу прифронтовом». Гимнастический этюд Тарасенко. И вот с диким криком и визгом появляется из зала Мезенцев в обычном своем клоунском костюме (рыжий парик с лысиной, огромный нос с бородавкой, широченные штаны и туфли с 60-сантиметровыми носками). На ремнях, веревках и веревочках тащит за собой дюжину собак всех мастей и размеров. Долго их рассаживает по голосам, и солистка собачьего хора «Роза» (фокстерьер начальника штаба) начинает завывать под губную гармошку Сержа Мезенцева. Воет собака превосходно, строго в тон гармоники. «Майкл» Джека Лондона — ничто по сравнению с этой «Розой». Номер проходит с огромным успехом. Несколько вещей Симонова читает Сафонов. Затем Лобов под аккомпанемент баяна исполняет «Офицерский вальс» — самую модную вещь зимы 1944 г., по крайней мере на нашем фронте. Выступает группа партерных акробатов, и опять появляется Серж с балалайкой в руках. Конферансье отбирает ее у него, потом последовательно — еще несколько инструментов, спрятанных в недрах необъятных брюк. Кончается номер «Цыганочкой», исполняемой на мандолине одновременно с танцем — танцует Мезенцев поистине замечательно.
Конферансье объявляет:
— Небольшая лекция на тему «Анатомия человека». Среди публики — полуудивленный, полувозмущенный шепот. Появляется Сафонов в костюме дворника, с бородкой, в руках — метла и скелет:
— Граждане! Профессор уехали, и лекцию читать буду я! — заявляет он с самым свирепым видом и без дальних слов переходит к делу:
— Вот то — шкелет. Это — голова для ношения шляпы и прочее и т.д. в том же духе. В заключение «лектор» заявляет:
— А вообще, граждане, профессор уехали и с вопросами обращайтесь к нему, а у меня и без вас делов по горло, — и долговязая нескладная фигура медленно удаляется стариковской походкой, захватив под руку гремящий скелет. Гром аплодисментов, — прочитана сия нехитрая «штука» превосходно, в самом серьезном тоне, со свирепой гримасой и угловатыми жестами. [205]
Первое отделение кончилось. Во втором выступает «трио» с «Тиритомбой» и украинскими песнями, затем — ритмичный танец и появление Сержа. В руках у него огромная папка с нотами. Он их раскладывает на полу и начинает танцевать. В трудных пируэтах вдруг замирает с головой, обращенной к нотам, и кричит конферансье:
— Переверни, переверни!
Номер оригинален и вызывает громкий хохот солдатской аудитории.
Выступает джаз. Основные болельщики, сумевшие его сколотить, — Горелик, Павлов, Фролов. Дирижирует... Сафонов. Он же солист. Одна за другой исполняются любимые песни собравшейся аудитории: «Андрюша», «Татьяна», «Пароход», «Дядя Ваня» ... Джаз сегодня дебютирует, и вполне удачно. Дирижирует Николай живо, весело, энергично, весь сливаясь со своим джазом. Успех полный!
Завершается концерт «Красноармейским плясом», мастерски поставленным Мезенцевым. Впечатление у всех от концерта, без преувеличения, — самое хорошее.
Время 23.30. В мою землянку заходят Иван, Сафонов, Шумаков, Шулик, Яшка, Духанин, Петров. Стол накрыт, все приготовлено. В 24.00 — тост в стихах Сафонова, и начинается выпивка. Все уверены, [206] что встречаем последний год воины, поэтому настроение превосходное. Традиционная «Черемуха», затем сольные номера. Сафонов выступает со своим зоопарком, Мишка — с «Проповедью к православным». Петров вкладывает всю душу в свой баян. Часа в четыре угомонились последние: Иван, я и Сафонов (остальные заснули раньше).
Утром на следующий день встретились с Николаем у полковника: я пришел по делам разведки, Сафонов — просить, чтобы его направили в командировку в Москву (должно было ехать четыре человека за «Знаменем»). Полковник усадил нас с собой завтракать, «тяпнули» (как он выражается) впервые в 45-м году. Сафонова пообещал отпустить после наступления:
— Завтра самодеятельность выступает в армии, да и Шульге в крупной операции без тебя будет трудно. И орден потеряешь.
Все это полковник, человек чудесной души и замечательного совершенно неармейского характера, сказал ему таким тоном, что обидеться было нельзя.
Выйдя из машины комбрига, пошли прогуляться. Сафонов говорит мне:
— Знаешь, ты, может быть, будешь смеяться, но мне очень не хочется ехать на пункты. Откровенно говоря, я просто боюсь, — у меня какое-то нехорошее предчувствие, которого никогда раньше не было.
— Брось, Николай, это ерунда.
Длинная пауза. Потом Сафонов, не глядя на меня, говорит:
— Я видел сегодня Аню. Обижается, что ты вчера приехал и не мог даже зайти.
— Я больше вообще не пойду к ней.
— Почему?
— Да так, решил, что не стоит.
Накануне я совершенно неожиданно от своего разведчика узнал, что Николай, якобы, влюблен в машинистку нашего штаба — Аню (у меня с ней отношения были довольно близкие, но без всяких намеков на возможность чего-либо общего, — обычная фронтовая «дружба»). Когда я стал анализировать его поведение у нее, в моем присутствии (мы часто заходим в землянку Ани, проводя там порядочно времени), то должен был признать, что это похоже на правду. И сразу вспомнился случай с Андреем, когда мы в 38-м году были оба влюблены в Нику и оба поссорились из-за нее.
Вывод напросился сам собой: пора кончать эту начинающую надоедать историю, тем более что она связана с Николаем.
Опять молчание. Мы настолько хорошо всегда понимали друг друга, что и в последнем «щекотливом» вопросе не понадобилось ничего говорить: обоим все было ясно.
Через час Николай и Иван, посадив в машину, проводили меня на НП. [207]
...С каждым днем напряжение нарастает. Переехал штаб, заняли огневые. Ежедневно десятки одиночных «ИЛ'ов» проходят в сторону боевых порядков немцев — ведущие изучали передний край. Все леса в 10–12-ти километрах от передовой забиты танками и самоходками. Утверждены цели на разрушение, получен план артнаступления. Комбриг и командиры дивизионов круглосуточно находятся на пунктах. В ночь на 12 января выходят в районы последнего сосредоточения танки прорыва и самоходки, используя звукомаскировку, — всю ночь «кукурузники» «капают» на немцев бомбы всех размеров. Вглядевшись в темноту, видишь нескончаемые шеренги людей на дорогах — меняется пехота. На армейском пункте рядом с нами появилось несколько генералов, приехали автомашины с рациями генералов-летчиков.