Карельский перешеек. Выборг — за десять дней!
Машина подъехала к большому камню на опушке леса и встала — дальше, в район пунктов, надо идти пешком. Нагрузились приборами, инструментами, продуктами и двинулись.
Дорога на протяжении более двух километров прикрыта трехметровым плетнем по обочине, через каждые 10–15 метров — щели для укрытия. Опытным глазом ищешь свежие воронки, но их не видно — ни свежих, ни старых. Все блиндажи, встречающиеся по дороге, — в 4–5 накатов, орудия — в ДЗОТ'ах. Приходим на высоту 96.0, где указан район нашего пункта. На вершине — мощный, четырехамбразурный орудийно-пулеметный ДОТ («Энгель»), тяжелые (с колодцами и накатами) НП, у подножия — просторные, прекрасно отделанные блиндажи. В каждом из них — по две комнаты (одна — с нарами, другая — с койками для комсостава), оклеенных обоями, пружинные матрасы, картины, фотопортреты на стенах, радиорепродукторы, электросвет. Район блиндажей оплетен проволокой (при надобности можно пустить электроток), для часовых сделаны прекрасные огневые точки. И все это покрыто густым естественным дерном.
На проволоке сушится белье. На зеленой полянке, поверх блиндажей, лежат и загорают солдаты-уровцы»{81}. Среди них много девушек, преимущественно из Ленинграда. Обстановка — сугубо семейная. Звонят по телефону:
— Приходите сегодня к нам. У нас — кино. Какая-то Клава говорит Мише и Володе:
— Уйду от вас с Борисом на «Лев», — его туда переводят нач. штаба.
Да, в такой обстановке мы воевать не привыкли, да и, очевидно, с нашим приездом положение может измениться — финны начнут действовать более активно.
...»Новоселье» в новом блиндаже. Весьма уютно. Три хороших кровати, матовый электрический свет, концерт из Москвы. «Блаженствуем» с Фроловым и Максимовым. Разговор на «довоенные темы». Томик О.Генри, масса смеха. Осторожный стук в дверь:
— К вам можно?
Соседки-»уровки» не выдержали одиночества и пришли знакомиться. Моментально нашлись «общие точки», ведь Павел — ленинградец. Часа через два разговор принимает более интимный характер. Приходит с ОП Линчук с двумя литрами водки. «Вот это кстати», — [169] вырывается единодушно у всех. Девушки наши совершенно по-домашнему оформляют закуску, «сервируют» стол и делают все необходимые приготовления. Вечер проходит исключительно весело.
— Эх, хлопцы, постоять бы нам хоть месяц за всю войну в обороне, — мечтательно обобщает Николай.
Пока — хорошая, спокойная жизнь. Много читаю. Масса писем. Ежедневно слушаем радио. Финны поначалу действовали активно, а затем, с отъездом основной массы войск на фронт, присмирели.
Часто любуемся природой. Замечателен лес в тылу, домики на опушке, причудливые формы облаков на закате, хороши озера — Райки и Лембаловское. Пытаемся загорать, но солнце больше, чем 20–30 минут, не греет.
Впечатления о Ленинграде, где мы были проездом, Ижоре, Неве. Сам город разрушен мало, выглядит очень свежо, но жителей маловато. Толпа дачников при разгрузке в Токлево — будто бы Кратово или Красково под Москвой в воскресенье, а не прифронтовой город.
С утра получаем цели и начинаем кочевать с одних НП на другие, связываться с пехотой, оформлять документацию. К последнему здесь относятся особенно придирчиво. Комфортабельный блиндаж пустует.
Здесь гораздо более беспокойно. До противника 800–900 метров. Частые налеты, причем иногда бьет тяжелая артиллерия.
Знакомство с минометчиками. Работаем на их пункте.
Вечером второго — массированные налеты артиллерии.
Ночью отдыхаю, в полном одиночестве. Большая грусть — страшно хочется, чтобы скорее все кончилось и вернуться в Москву, домой, напряженно учиться, а не прозябать, как это имеет место сейчас.
Давно ничего нет от Андрея. «Появился на горизонте» Яшка Корф.
С удовольствием сижу с наушниками и пишу эти строки. Отправил Люле письмо и последние свои записи. Интересно, дойдут ли.
Мозг особенно ясен, спать не хочется. На улице уже светло — темнеет здесь лишь на полтора-два часа и то относительно.
Когда же начнутся решительные события? Этот вопрос волнует всех нас.
Данилевский. Шекспир. «Цимбелин». Какая широта восприятия человеческих характеров, человеческих пороков и слабостей! Как блестящ и сверкающ язык! Шекспиру можно только поклоняться. [170]
Все сравнительно тихо. Целый день (и большую часть ночи) с удовольствием занимаюсь литературой и наслаждаюсь одиночеством — Гельфанд и Фролов на огневых, в блиндаже — я один.
Обычная жизнь на пункте; ежедневно, а то и по нескольку раз в день изменяются цели, много приходится «метаться» в поисках за ними.
Неоднократно разведки боем с целью захватить «языка», в остальном — тишина и спокойствие.
Рассказы командира минометной батареи Смирнова о временах блокады. Хлеб возили под конвоем, брички сопровождались усиленным караулом. Машины из Ленинграда. Случаи перехода к финнам.
6 июня узнаем об открытии второго фронта — это праздник{82}. Ко мне приходят Сафонов, Каплун и Максимов. С огневых приносят спирт и закуску. Проводим вместе замечательный вечер.
— Вот теперь я верю, что не позднее будущего года война окончится, — говорит сияющий Сафонов. Зашел разговор об американской технике, а потом перешел в плоскость оценки вообще всего заграничного.
Николай с искренним возмущением говорит о людях, поклоняющихся и слепо подражающих всему заграничному:
— Нужно быть исключительно ограниченным человеком, чтобы не знать, какое огромное место в мировой культуре занимают русская литература, музыка, художественное творчество. Пушкиным, Толстым, Репиным, Суриковым, Чайковским, Римским-Корсаковым, Глинкой гордится весь культурный мир, и тем более обидно, что есть «русские», не понимающие их величия. А ведь искусство — это моральный облик нации, ее душа.
Или взять науку. Разве в условиях реакции, неотъемлемой для России, могли быть в любой другой стране Менделеев, Павлов, Тимирязев, Циолковский?.. Сколько великих открытий, сделанных в России, осталось под спудом, и сколькими воспользовались другие?!
Имеет ли какой-либо другой народ таких личностей, как Петр и Ленин? Очень немногие. И ни один народ, пожалуй, не смог бы вынести напряжения трех революций и трех крупнейших войн на протяжении менее чем за полвека.
Буквально за 20–25 лет преобразилась огромная страна, воспиталось совершенно новое поколение людей, которые оказались способными удержать безумный натиск всей Европы.
У каждого русского могут быть свои взгляды на жизнь, на достоинства и недостатки нашего общественного строя, но не может не быть чувства гордости за свою нацию, за свой народ...
«Коля, хватит, а то это становится похожим на политинформацию», — подтрунивает Каплун. Николай в долгу не остается: «Конечно, Яшка, ведь до тебя это не доходит», Общий смех. [171]
Замечательно стреляют наши батареи. Шабров, Леденцов, Внуковский, Горенштейн разрушили цели 18–20-ю снарядами, имея 1–2–3 прямых точных попадания. Отлично действует прямая наводка, расчеты слажены артистически. Пехота почти без потерь занимает высоты 182.5 и 123.2, на которых не осталось не только ДЗОТов, но даже и траншеи все засыпаны. Взято 14 финнов, обезумевших от огня нашей артиллерии. И все это на вспомогательном отвлекающем направлении.
Приказ о переводе в штабную батарею (забота Стасюка и Денисенко). Назначен командиром взвода разведки. Состоялось первое знакомство с новым комбригом — полковником Тишенко. Кажется, друг другу оба понравились.
Вечером снимаемся с пунктов, сосредоточиваемся на ОП. Ночью сдаю взвод Ефимову, прощальный разговор с Шульгой.
Утром марш на левый фланг, на направление главного удара, в район Белоострова. Чуть ли не на марше принимаю у Харченко взвод разведки штабной батареи. Морвинюк очень рад моему приходу, особенно же доволен Сумяцкий.
Появились финские истребители — наподобие наших старых «ишаков», два из них сразу сбиты «Кобрами»{84}.1 и 3-й дивизионы ведут огонь по отступающим колоннам противника.
Вечером — опять вперед, по шоссе Белоостров — Выборг. Место сосредоточения — Матилла, в лесу, рядом с хорошенькой деревушкой, сияющей белизной своих домиков. Действуют одиночные ночные бомбардировщики (немецкие). Массированный огонь наших зенитчиков.
Большой прочный железнодорожный мост цел и невредим, — слишком поспешно «драпали» финны. На перекрестке — девушки-регулировщицы с флажками в руках. По улице величаво шествует милиционер, очевидно, первый и единственный пока в городе. Быстро проносятся «Виллисы», степенно проезжают в колонне господа «Студебеккеры», ритмично работают «Катерпиллеры», свободно и легко тянущие 203-миллиметровые орудия. С мощным ревом идут «ИС'ы» с шестиметровыми орудиями в башнях. Полный порядок, полностью соблюдаются все правила уличного движения. Пехота идет по боковым улицам; обозы едут где-то по окраинам. В воздухе — неумолкающий гул наших самолетов. Эскадрилья за эскадрильей летят «Петляковы», соблюдая точный строй по 27 машин, нескончаемыми лентами тянутся восьмерки «ИЛ'ов», легко поют в воздухе «Аэрокобры». Все это в целом больше напоминает прекрасно организованный военный парад, чем войну. Сердца солдат, успевших все перевидеть за три тяжелейших фронтовых года, наполняются гордостью.
Разведчик Сафонова Майоров от избытка чувств хлопает в ладоши и притопывает ногами:
— Ну, Ильич, порядочек в воздухе, а? — И повторяет утвердительно:
— Порядочек полный!
Невольно ярко встает в мозгу сцена воздушного «боя» под Днепропетровском, 28 сентября 1941 г.
— Коля, вспомни Днепропетровск 41-го. Немногие, пожалуй, являются свидетелями, подобно нам с тобой, этих колоссальных изменений. Насколько легче стало воевать!
— И еще раз убеждаешься, как нечеловечески много сделали кадровые дивизии в 41-м...{85}.
Да, теперь мы сильны, теперь мы — великая непобедимая армия, достойная своей Родины, вызывающая всеобщее восхищение во всем честном мире!
Прорыв сделан. Наступление идет вполне успешно{86}.
...Вечером отправляемся с Денисовым в район НП, точнее КП — даже с деревьев противник не виден, так как только перед надолбами и траншеями расчищена полоса для обстрела шириной в 100–150 метров.
Впереди — вторая укрепленная линия финнов, построенная в 1942–1944 гг. в районе Мустомяки — Куперселъскя.
Мощная оборонительная полоса должна быть взята с ходу, основной упор делается на внезапность атаки, чтобы финны не успели придти [173] в себя после первого прорыва. Системы встали на ОП ночью, разведку начали вести в 5 часов утра следующего дня.
В 7.00 — начало артподготовки. Несколько залпов «PC», в основном же стрельба по площадям, так как наблюдение очень ограничено.
За несколько минут до начала артподготовки звонит Шульга:
— Доложи полковнику потери: 4 убитых и 4 раненых во взводе управления 7-й батареи. То есть в моем бывшем взводе.
— Тяжело ранен лейтенант Касарин, — я ему сдавал взвод.
Оказалось, что в руках у разведчика Креймера разорвалась «лимонка» (потянул спросонья за кольцо). Его самого убило, троих ранило, остальные попали под артналет при выносе раненых.
Полковник говорит:
— Тебе повезло. Если бы остался в 3-м дивизионе — был бы сейчас на месте Касарина.
После артподготовки пехота занимает траншеи противника, танки с десантниками захватывают узел обороны — высоту 96.8 в деревне Куперсельскя.
Ранен Гельфанд. Убит Горенштейн. В 7-й вышла из строя вся разведка: убит Зуев, тяжело ранены Нечаев и Ушаков, легко — Каримов и Л... (неразб. — М.М.).
Ефимову оторвало ногу.
К исходу дня артиллерия противника уже разведана лучше и подавляется более основательно.
Знакомство с Тишенко. Человек прекрасного характера и замечательная душа.
— Назначаю вас ответственным за участок Куперсельскя — высота 96.2.
Открываем огонь по участкам. Командиры 1 и 2-го дивизионов вместе с командирами батарей и разведчиками обороняют свои пункты ружейно-автоматным огнем. Командиры взводов управления ушли вперед, но связи с ними нет. Командир артиллерийской дивизии просит открыть огонь по 96.2, якобы финны вытеснили оттуда наших.
Полковник распоряжается:
— Одним дивизионом — огонь! Прицел увеличить на 300 метров. Прибегает Беликов (начальник рации на нашем НП): [174]
— Товарищ старшина, слышу Сафонова, он не может связаться с Шульгой.
— Пусть связывается с тобой и немедленно передает обстановку.
— Нахожусь на 96.2. Положение улучшилось. Дайте огонь севернее 800 метров. Узнайте, кто из тяжелых орудий ведет огонь по высоте, пусть немедленно прекратят, бьют прямо по нас!
Полковник кричит в телефон:
— Шульга, немедленно прекрати огонь! Увеличить прицел на 800 метров.
Сафонов, впоследствии узнав, что огонь по нему вел собственный дивизион, пришел в ярость. И долго потом делился впечатлениями от разрывов 203-миллиметровых снарядов, да притом еще своих.
На место прибывает несколько генералов. Положение быстро восстанавливается. В 14.00 противник забирает своих раненых и начинает отход. В направлении на Мустомяки в прорыв входят танки. К 20.00 наши продвинулись на 6–7 километров. Взята Лийкола.
Итак, прорвана мощная оборонительная полоса финнов на участке Мустомяки-Куперселъскя. Продвигаемся с командующим артиллерии вперед. Осматриваем оборону в Куперсельскя. Сделано все прочно и фундаментально. Проводка в 6 рядов. Мощные гранитные надолбы в 5 рядов, высота камней — 1,5–2 метра. Поставлены в глубоком противотанковом рву, с наземных пунктов совершенно не наблюдаются. Траншея, выложенная бревнами, глубиной в 2,5 метра, с открытыми огневыми точками и убежищами в три наката, с камнем через каждые 10–15 метров. Вслед за первой траншеей — вторая. С мощными ДЗОТ'ами и орудиями прямой наводки. В непосредственной близости от нее — бетонные куполообразные убежища на 15–20 человек. Разбить их можно только тяжелыми бомбами. На всех открытых местах и особо важных направлениях — ДОТ'ы со стенками в 1,8–2,2 метра толщиною и бронированными колпаками. На километр фронта только на переднем крае насчитывается 5–6 ДОТ'ов и 10–12 бетонных укрытий. В 250–300 метрах — вторая линия, почти аналогичная первой. Здесь же проходит узкоколейная железная дорога.
Многие сооружения финны достроить не успели. Часть ДОТ'ов стоит в опалубке, везде склады цемента, блиндажи, еще не обложенные камнем, лебедки расставлены на треногах. В лесу — разборные фанерные домики для рабочих.
Во всех траншеях и особенно между ними — масса трупов. Открытые огневые точки поражены прямой наводкой и минометчиками, часть ДОТ'ов уничтожена «БМ'овцами», но огромное большинство сооружений цело. Финны не выдержали залпа «PC», массированной бомбежки и мощной артподготовки и ...побежали. Сразу же попали под огонь артиллерии, сделавшей перенос в глубину, и «ИЛ'ов». На второй линии обороняться уже было почти некому. [175]
Вырвавшиеся вперед «ИС'ы» решили исход боя и погнали остатки совершенно деморализованных финнов в деревню Куперсельскя. Массированный удар нашей авиации, особенно штурмовой, — и мощный опорный пункт полностью занят танками, самоходками, пехотой.
Вторая линия обороны финнов на Карельском перешейке — самая мощная из всего, что нам приходилось видеть, и значительно более мощная, чем «линия Маннергейма», была прорвана менее чем за 12 часов и с ничтожными потерями с нашей стороны.
Вот что значит культурная армия, высокая техника и русская доблесть!
К вечеру сосредоточиваемся в лесу в районе Мустомяки. Ночью действует авиация противника.
Станция Лоунайтиоки. Масса имущества, которое не успели эвакуировать железной дорогой. Переезд юго-западнее Перкьярви, 1 и 4-й дивизионы ведут огонь. Остановка на берегу замечательного озера, окруженного сосновым бором. Глушим рыбу. Используем плавательный костюм. Большинство ныряет в воду без него. Природа прекрасная, надолго остающаяся в памяти. Немного суровая, но в то же время и ласкающая мягкими красками.
Ночь спим спокойно (оз. Сяркиярее) впервые за несколько дней.
Приказ сняться. Следуем в район Аккала.
В 7.45 — приказ Сталина о взятии Выборга. Произошло это менее чем через десять дней после начала наступления. В 1939–1940 гг. на это потребовалось почти 3 месяца{87}.
Двухчасовая артподготовка. Продвинулись только на километр.
Сразу несколько писем из дома, от Ники, от Аси.
3-я годовщина войны. Живы воспоминания 22 июня 1941 г. Из-за авиации противника не особенно приятно и сегодня.
НП минометчиков на берегу озера. Замечательная панорама местности, портят ее только снайперы, сидящие на противоположном берегу.
Утром 23-го переходим к КАД'у на мызу Халколяынен. «Берлога» в камнях. Бомбежка и методический артобстрел.
Знаменитая переправа в Тали — «чертов мост». Вряд ли кто-либо из тех, кто хоть раз побывал на ней в дни боев, забудет ее и через 10–15 лет. Дефиле двух озер. Железная дорога и церковь, служащие прекрасными ориентирами. На Север наши части продвинулись на 8–10 километров, а на флангах — финны и немцы в 1,5–2 километрах от переправы. Оба озера под контролем финских снайперов. По переправам (их две на участке 800 метров) непрерывно бьют тяжелая артиллерия и минометы. Обойти или укрыться от разрывов негде, по обочинам дороги — заминированное болото. Несмотря на это, идет пехота (вернее, бежит, так как все движение в этом районе только бегом).
Вот прямое попадание в «Студебеккер». Машина разбита. Ее вместе с шофером быстро стаскивают в канаву, и движение продолжается. Солдаты на переправе забегали еще быстрее, а затем все, кто бы где ни был, бросаются на землю — в воздухе 24 «Фокке-Вульфа». Идут на большой высоте, затем стремительно несутся в пике. Ожесточенный лай зениток. Один из хищников врезается в землю. Разбит трактор. Танк, идущий сзади, тараном сбивает его с дороги. Наскоро перевязывают раненых, на убитых не обращают внимания, их черед придет позднее.
Движение ускоряется — вслед за «Вульфами» «должны прийти» «Юнкерсы», немцы ведь пунктуальны во всем. Через 10–12 минут воздух наполняется ровным гулом — четким строем идет 30 машин. Это бросают пятисотки, чередуя их с сотками. Переправа разбита. Пехота бежит по ее развалинам, артиллеристы, танкисты и саперы с инструментом бегут к переправе, — ведь остановка надолго в ее районе подобна самоубийству. Через 1,5 часа движение возобновляется.
Связисты, исправлявшие линию, поймали трех финнов, сидящих с рацией в развалинах церкви и корректирующих огонь. Очередной минометный обстрел. Связист-конвоир и один из финнов убиты, двое других бросаются бежать, но попадают под град пуль, направляемых в них со всех сторон.
Переправа живет. [177]
Дождь, пасмурно, сыро. Переходим на правый берег. Блиндаж у стены.
Иду с Кульковым и Бессмертных в Тали. Переправу по-прежнему перебегают бегом — артналеты следуют непрерывно, один за другим.
Застряли танки и самоходки. Несколько лошадей завязло по уши. Масса трупов. Местечко, что и говорить, «приятное»!
На окраине Тали в полуразрушенном доме нахожу КАД'а. Приказ выполнен.
Обратно решили переехать через озеро с Кульковым на лодке. Поехали. Посредине озера заметили всплески около лодки: с берега, восточнее Репола бьет снайпер. Нажали на весла. Перелет, недолет, вправо, влево. Временами приходится падать на колени, пригибая голову. Жмем изо всех сил, берег ближе, ближе, вот и кусты. 19-я пуля — около ног. Но теперь уже мы в безопасности.
Возвратившись утром, узнаю тяжелую весть: Мордвинов и Токмаков подорвались на минах. Первый погиб сразу, второй умер от ран.
Переезд штаба в рощу, напротив КНП. Сильный налет. Уезжаем в район отметки 31.7. Впервые за все дни — относительно спокойно, сплю 4–5 часов.
К событиям в Анискале автор вновь возвращается в своих дневниках месяцем позже. Из записей 23 июля 1944 г.:
...КНП в деревне Анискала. Густой лес, наскоро построенный блиндаж в два наката. В 100 метрах от нас — КАД-64, которую мы поддерживаем. [178]
Обстрел. Снаряды рвутся в 80–100 метрах. Комбриг говорит: «Ну, орлы, делайте третий накат».
Не успели положить третий накат, как огонь повторяется, на этот раз разрывы в 20–25-ти метрах от нас. Выходим из блиндажа и заваливаем накаты камнем, полковник ворочает самые здоровые из них. Знакомый свист. «Пикируем» в блиндаж. Разрывы в 5–10-ти метрах. Ранен Насилевич. Наскоро перевязав, разведчики несут его на плащпалатке в ПНП.
Регулярно через час обстрел повторяется. Тишенко на стенке блиндажа ставит цифры: 8, 9 и т.д., считая огневые налеты. В минуту затишья прочесываем район — огонь кто-то корректирует, но никого не находим. К вечеру леса почти не осталось, просматриваем берег озера, занятый противником. На стенке блиндажа стоит жирная цифра «22».
Трескотня автоматов. «Во фланг проскочили финны!», — сообщает КАД. Телефонист, ушедший исправлять линию на КП 2-го дивизиона, находящегося в двух километрах впереди нас, не вернулся. Утром его нашли с пулей в виске. На дороге из Анискалы В Талимюллю, по которой вчера свободно шли автомашины, полностью уничтожен обоз в 25 бричек с боеприпасами, ехавший на передовую. Трескотня автоматов ближе и ближе. Заняли оборону вокруг блиндажа. Во все гранаты ввернуты запалы. Вставать в рост нельзя — на метр от земли все время свистят пули.
Окружен и почти полностью уничтожен противотанковый дивизион, стоящий в 800–900 метрах от нас. Из уцелевшей пушки ведут огонь командир взвода и один красноармеец. Командир взвода тяжело ранен, но корректирует по радио огонь наших минометчиков. Красноармеец отбивается гранатами от нападающих финнов. «Путешествие» от нашего блиндажа к КАД'у становится очень опасной, рискованной операцией, — дорога простреливается полностью. Тишенко говорит:
— Никуда отсюда не уйдем, к утру подойдет свежий батальон.
Батальон подошел, но ничего не смог сделать: оказалось, что финны не просто просочились, а по всему левому флангу продвинулись на 1,5–2 километра вперед, воспользовавшись тем, что все наши основные силы вели бой впереди, за шоссе.
Штаб дивизии и мы остаемся на месте. Отойти — значит наделать паники и сорвать всю операцию. Тишенко дает команду:
— Подготовь данные по себе и передай в дивизионы. По команде «смерч» взять прицел на 100 метров больше и открывать ураганный огонь!
К вечеру трескотня усилилась. Время от времени из-за камней в 20–30 метрах от блиндажа прочесываем местность огнем ручных пулеметов, — на помощь к нам пришло 30 человек огневиков из 1-го дивизиона с пулеметами и гранатами. [179]
— Ну, теперь мы сила! — смеется полковник.
Огневые налеты стали реже — финны боятся поразить своих. Боеприпасы полкам, находящимся впереди, подвозятся только на танках и бронетранспортерах.
К исходу третьего дня, в сумерки (ночи нет) два батальона пехоты, минометчики и артиллеристы с громким «ура!» рванули вперед по лесу и через час восстановили положение. Потеряли троих убитыми и шесть человек ранеными.
Война в Финляндии — препротивное дело.
Вечером продвинулись соседи слева и справа. Мощное «ура!» — наши погнали автоматчиков, впервые за несколько дней — относительная тишина. Только с воздуха «капают».
С Денисовым, Морвинюком и Харченко строим блиндаж — людей больше свободных нет.
Выходим на шоссе. Пикировщики бомбят Нармелу (? — неразб. — М.М.) и Вярямяту — там наши танки. КАД'а находим в лесу на высоте 34.0. На дорогах масса трупов финских солдат — артиллерия наша срабатывает славно.
Пачка писем из дома и от Андрея и Аси. Вечером всем «гомоном» или «богадельней» переходим в район КАД'а. Командир дивизии приехал и уехал обратно, за переправу. Тишенко в шутку зовут «пехотинцем».
Встреча с Шумаковым и Ушаковым. Рассказы комбрига о его спортивной деятельности и трехмесячной жизни у чеченцев (12-летним мальчишкой).
Относительная тишина. Моемся, бреемся, читаем газеты, радуемся успехам Балтийского и Белорусского фронтов{88}.
Впервые за все эти дни получил возможность написать хоть эти несколько строк. Огромная моральная усталость и некоторая «пришибленность» за последние дни — уж слишком часто смерть перед глазами. Таких потерь мы не имели нигде, даже под Витебском. [180]
«Мертвый час». Гадюка под боком. И никакой реакции — настолько ко всему привыкли. Нервы собраны в комок. Ни малейших признаков раздражительности или чего-либо подобного.
Рассказы Приселкова о Ленинграде. Буханка хлеба с фронта. Смена 63-й — 72-й. Старые знакомые!
Вечером, после артналета на штаб, узнаем, что Баринов ранен, а Киселев убит. Итак, художника нашего не стало... Как он хотел жить{89}!
Финны пытались контратаковать.
Ожидание перемен — солдатский барометр начал работать.
За время финской кампании накопилась масса впечатлений, многое гвоздем засело в мозгу, но писать нет никакой возможности — слишком много крови и ушедших жизней перед глазами, слишком много близких приятелей уже никогда не увидишь, чтобы «повествовать» об этом. Да и у самого слишком часто смерть стоит перед глазами.
Уже появилась жажда к книгам. Бесконечные разговоры по телефону с Иваном Сумяцким и Ушаковым. Пять писем от Аси. Она ставит рекорды!
Все спокойно. «Семья Лоранти». Сильная вещь, хороший язык.
«Гастроли» Приселкова. «Вперед на Иоханталу». «Семь морей» Льва Никулина. Интересна сама форма очерка. Чувствуется широта познания жизни. Можно только завидовать в знании стольких языков. [181]
Несколько писем: домой, Люле, Асе, друзьям.
Долгие беседы с Тишенко. Нам, не успевшим познать семейную жизнь, они дают очень многое. Исключительная прямота и искренность...
Подготовка операции. Напряженная разведка.
Часы у рации с Денисенко и Морвинюком. «Уличные бои в Вильнюсе», — это звучит неплохо.
С какой радостью отмечаешь сейчас, как изменяются на наших глазах понятия о родине, отечестве, патриотизме. Ведь все эти слова получили право голоса и засверкали своими действительно замечательными красками на протяжении последних нескольких лет.
Революция, низвергнувшая русскую отсталость, вынуждена была временно «аннулировать» и эти понятия — слишком тесно они были связаны с классом, который уходил в небытие. Зато теперь, на базе нового государственного строя, созданного кровью и потом целого поколения, и нам, приходящим ему на смену, есть все предпосылки к тому, чтобы понятия «родина», «отечество» стали недосягаемо высокими, родными и неотъемлемыми для самых широких народных масс, впитываемыми с молоком матери нашим будущим поколением. Наше же поколение «перевоспиталось» в огне войны, — то, что не всегда давала школа, дали тяжелые фронтовые годы. Родина — это мы, Русские — самый талантливый, самый одаренный, необъятный своими чувствами, своими внутренними возможностями народ в мире. Россия — лучшее в мире государство, несмотря на все наши недостатки, перегибы в разные стороны и т.п.
Русь — основа нашего государства, и не надо стыдиться об этом говорить. Интернационализм, братство народов и прочее — это все хорошо, это неотъемлемые черты нашего государства, но основное — воспитание чувства долга перед Родиной, чувства гордости за свою страну, за всех великих людей, несказанно обогативших человеческое общество во всех областях науки и искусства, то есть воспитание истинных патриотов. Родина, наша замечательная русская родина, — выше всего.
Наши три революции, в том числе Великая Октябрьская революция, — неотъемлемые элементы нашей родины, возможны только в России и возвысившие Россию на недосягаемую высоту.
Помимо всего лучшего, что мы берем из всех эпох жизни старой России, мы должны брать все лучшее и из Европы, из Америки, но не слепо подражать им, а систематически, разумно, прогрессивно выращивать это лучшее и действительно передовое, к каким бы областям науки, техники, искусства, общественного строя это ни относилось. [182]
Советская Россия — это звучит гордо во всем прогрессивном мире, это дает силы и надежду всем борющимся народам Европы и мира. Русским симпатизирует каждый действительно честный человек, какой бы национальности он ни был и каким бы строем не был воспитан.
Завоевано все это кровью сотен тысяч лучших русских людей, миллионами беззаветных бойцов русского народа, а поэтому и в будущем, после войны, гордость за Россию должна оставаться на высоте. Наше и последующие поколения, безусловно, этого добьются...
Выбор НП на высоте 52.0, на берегу озера, в 250 метрах от противника. Постройка блиндажа. Наблюдение, оформление документации.
Прямые попадания в проход и угол блиндажа, — испытание на прочность. Разведчики все уцелели чудом.
Набросился на Достоевского. Особое впечатление осталось от «Игрока», хоть я его читал и раньше.
Разговоры «по душам» со своими разведчиками. Прибавились Поляков и Миронов. Разведка, в целом, — лучшая в бригаде. Замечательные ребята!
Пожар в лесу. Кончилось все удачно — быстро ограничили сферу распространения огня, а потом пошел сильный дождь, и все потухло.
Ожидание переезда, у всех уже «чемоданное настроение».
Все сравнительно тихо. Финны изредка дают огневой налет по нашим батареям.
«Брусиловский прорыв» Сергеева-Ценского кончил «за один присест». Русским офицерством, в большинстве своем, можно только гордиться. Сравниваешь те операции с нашими и удивляешься, какой огромной силой была тогда пехота, как мало артиллерии участвовало в прорыве. 10–12 орудий на километр фронта (максимум 25–30), [183] а теперь, при крупных операциях, не считая залпов «PC», — 150–200 орудий. Все это коренным образом изменяет и психику солдата. «Нет генералов» — вот что больше всего мешало русской армии. И сколько талантливых генералов дала наша отечественная война! Все дело в том, чтобы создать условия, в которых могли бы выдвигаться и «всплывать наружу» действительно способные и талантливые люди, чтобы не иссякал боевой и творческий (в тылу) энтузиазм русского народа, исключительно одаренного по самой натуре своей, направлялся по правильному руслу.
Отдых на этот раз был вполне заслуженным, а потому и наиболее желанным. Приезжая в тыл, дурачились буквально как дети. Настроение подогревалось ежедневными многочисленными салютами Москвы — все западные фронты показывали класс наступления. Минск, Вильно, Львов, Брест, Кишинев — все это звучало замечательно и заставляло быстрее биться сердце.
Погода установилась прекрасная. Каждое утро южный берег Лейтимо-Ярви покрывается телами «БМ'овцев», а в полдень по поверхности озера скользят десятки лодок. В одной из них плывет замечательная компания: Сафонов, я, Фролов, Петров, Кушнир. Петров с баяном в руках (он с ним, кажется, не расстается и ночью), под его аккомпанемент Кушнир исполняет сольные номера на русском, еврейском, молдаванском и цыганском языках одновременно, Фролов декламирует Пушкина или поет «Дипломаты». Сафонов же напевает все по очереди и дирижирует хором из пяти глоток, наводящих ужас на мирные берега Лейтимо-Ярви. Время от времени все бросаемся в воду, и тогда лодка одиноко крутится на месте, потом все возобновляется сначала. Кушнир восклицает:
— Замечательное озеро!
— Особенно хорошо оно было, когда шли бои за станцию Тали, — добавляю я и рассказываю случай, который произошел на этом озере со мной и Кульковым — моим разведчиком.
— Э, так это озеро для тебя особенно знаменательно. Я бы даже сказал, что ты должен к нему испытывать нечто подобное сыновнему чувству, — смеется Сафонов.
Подъезжает вторая лодка. В ней Цыбанев и Внуковский («паны Цыбановски и Внуковицкий», как они себя величают), Денисенко и Коротя. Ведущий жанр сегодняшнего дня в этой лодке — еврейские и армянские анекдоты. Цыбанев исполняет их с артистическим блеском. [184]
В течение получаса происходит обмен программами, а потом обе лодки устремляются к берегу «за добычей» — пришла большая компания девушек из двух госпиталей, взявших «в окружение» территорию бригады. Смех, шутки, брызги, перевертывающаяся лодка наших «союзников». Наконец, в наш утлый бот удалось втащить три «жертвы». Выезжаем на середину. Лодка продырявлена и довольно быстро наполняется водой, один из нас все время выкачивает ее. Вдруг Павел говорит:
— Ну, пока! — и прыгает в воду.
Через полминуты прыгаю и я. Остался один Сафонов и три девушки (мы все трое в трусах, девушки же в платьях, только босиком). Сафонов вполне серьезно говорит им:
— Не беспокойтесь, я вас ни в коем случае не брошу. — Пауза.
— А вода быстро прибавляется, — надо срываться, — и следует красивый прыжок «ласточкой» с носа лодки. В лодке — смятение, «жертвы» хватаются за весла, но судно наше в неумелых руках способно только крутиться на месте. На берегу — гомерический хохот. Минут через пять все трое вернулись в лодку, дипломатические отношения с пассажирками вполне установились. Логическое завершение «плавания» — договоренность о танцах вечером.
С этого дня каждый вечер брали с собой Петрова и ходили танцевать в один из госпиталей.
Однажды танцы затянулись. Несмотря на настойчивые предложения начальника госпиталя покинуть «чужую территорию», никто из гостей (артиллеристов и танкистов) не уходил. В ответ на это оскорбленный начальник (уже немолодой, с «прифронтовым брюшком», как у нас было принято говорить, педант с головы до ног) приказал часовому закрыть ворота и нас не выпускать. Каждому понятно, что нас это вполне устроило, и танцы продолжались. В два часа ночи решили расходиться. Часовой сначала не захотел открывать ворота, но пара окриков сделала его благоразумным, тем более, что человек он был «не первой молодости» — под пятьдесят. Ворота раскрылись, но сам факт, что кто-то послал запереть «БМ'овцев» и танкистов-»ИС'овцев», не мог остаться с открытым счетом, — решено было расплатиться немедленно. Какой-то лейтенант, командир танка, и Сафонов, успевший с ним близко познакомиться, исчезли минут на двадцать и вернулись с двумя дымовыми шашками. Одновременно кто-то принес гильзу на проволоке (традиционный сигнал химической тревоги и пожара).
Зрители скопились у забора, метрах в 20-ти от домика начальника госпиталя. В числе их, кроме танцоров, было большинство девушек из госпиталя, начальник которого явился жертвой нашей мести. Вот положены и зажжены шашки: одна под дверью, другая — под окном. Дым вырывается густой струей и через открытое окно [185] поступает в комнату. В окне зажегся свет. Высунулась удивленная голова:
— Пожар!
Чтобы не было в этом никаких сомнений, ударили в гильзу. Буквально через несколько секунд дверь распахнулась и из нее выскочила долговязая фигура с брюшком в одних подштанниках. Оглушительный смех потряс суровый финский пейзаж!
Со стороны «дирекции данного предприятия» были приняты все меры найти виновных сей славной истории, но ведь все присутствующие были фронтовики, успели достаточно навоеваться и далеко не против были лишний раз посмеяться и потанцевать.
Все кончилось вполне благополучно, нрав педантичного начальника изменился к лучшему, впоследствии он даже стал бывать у нас на офицерских вечерах.
Мы всю эту картину наблюдали с расстояния в 6–8 километров, в общем, как в кино.
Много времени проводим с Иваном, ведь давно не были вместе.
Кушнир, Павел и их «окружение» дают «гастроли», голос Кушнира слышен на обоих берегах.
Вернулся, вернее, сбежал из госпиталя Лучук. Раны его заживают. Жил прекрасно, но госпиталь стал эвакуироваться, и он побоялся отстать от бригады.
«Крупный разговор» с Козловым. Решили остаться на прежнем положении. Откровенные беседы со Стасюком по вечерам. Замечательный человек!
Ожидание крупных перемен и вдруг — приказ занять новые боевые порядки и готовиться к наступлению. Опять надо ехать вперед... Денисов ездил на рекогносцировку.
Звонит Морвинюк: «Все по-старому». В 2.30 идем на свой старый КП. Пробираемся по лесным тропам. Пришли. С «боем» выгнали из своих блиндажей «пришельцев». Чувствуем себя как дома, — ведь достаточно солдату пожить два дня на одном месте, чтобы он считал его своим «домом», а мы простояли здесь около двух недель.
Вечером — танцы под баян с девушками из штаба полка, а в самый разгар веселья — звонок Денисова:
— Немедленно занять новый боевой порядок!
Выбрал НП, связался с «матушкой» (она же более прозаически зовется «лаптями»). Ночью опять шум, частые огневые налеты, попытка вести разведку боем.
Приехал Лобов с остальными артразведчиками.
Вечером замечательная баня с паром.
Два фильма: «Они сражались за Родину» и «Антон Иванович сердится». Началось кино засветло и кончилось тоже засветло — ночи еще очень коротки.
Часто любуюсь на «наше» (как мы его зовем) озеро — оно меняет окраску каждый час, по ночам же поистине чудесно, заря на горизонте, вернее, ее отблески, не исчезают ни на минуту. [187]
У Лобова все в порядке. Оборудуем еще одно укрытие «про запас», в районе КП стрелкового полка.
Письмо от Насилевича — он в Ленинграде, влили 1,5 литра крови, будет эвакуирован дальше. Регулярно получаю письма от Аси — теплые, живые, непосредственные, несмотря на то, что она от меня (неизвестно почему) ничего не получила.
Регулярно слушаем известия в полиотделе. Письма из дома и от Аси.
Живем ожиданием перемен, хочется куда-нибудь уехать. Так уж устроен человек — устроились прекрасно, не воюем по существу, а обстановку сменить хочется.
В ночь с шестого на седьмое регулирую движение дивизионов (получен приказ оттянуться в район Кяхари).
7 августа. Переезд на новое место.
Все чаще и чаще задумываешься над «послевоенными» проблемами, в первую очередь, над личной. Какой же все-таки путь избрать? И что сделать, чтобы быть демобилизованным сразу же после окончания войны? Что ж, ближе к концу будет яснее, во всяком случае, приложу максимум энергии, и это должно помочь. Первое гораздо труднее, хотя и зависит только от меня лично. [188]
Три недели назад, под Иоханталой думал только о том, как остаться живым, сейчас уже думаешь о своем месте в жизни, об учебе и прочее — такова диалектика живого человека. Именно этой исключительной способностью жить в любых условиях и силен человек, особенно русский. Сила жизни и жажда ее — сильнее всего на свете и не подходит под рубрики никаких сравнений.
«Серенада солнечной долины». Вечером — по дивизионам. Письма.
Начинаются дожди. Хочется скорее уехать из Финляндии куда-нибудь на юг.
Неожиданно открылся еще один «талант» Сафонова — поэтический. В два дня по заказу комбрига была написана «Песня о бригаде», ставшая впоследствии традиционной:
Запоем эту песню простую,...Удается читать. Константин де ля Мор «Вместо роскоши». Внучка крупнейшего политического деятеля и герцога Испании становится женой майора-летчика, будущего командующего авиацией республиканцев.
Костылев «Иван Грозный». Новая, по сути дела, трактовка образа Ивана. Какая разница с тем, что было 8–10 лет тому назад!
И опять Лавренев: «Седьмой спутник», «41-й», «Мир в стеклышке», «Ветер». Изумительные вещи, вполне достойные своей славной революционно-романтической эпохи.
Кервуд. К сожалению, я уже не мальчишка, — впечатления никакого.
...Встреча с Аней. Полная откровенность. Иногда сам удивляюсь своему нахальству.
Получил Асины письма. Обижается на холодность в моих письмах.
События во Франции и Румынии замечательные{91}. Неужели мы обречены до конца войны быть в Финляндии?
Мопассан «Монте Ориоль», «Пьер и Жан». Прекрасные вещи!
Чехов.
...Письма из дома. Со здоровьем папы утешительного мало, это влияет на психику и настроение.
«Прощальное письмо» Люле. Так и хочется сказать: «Смотри, теряешь слишком много». Да, это — все. Один раз можно было пойти [190] на компромисс с собственной гордостью, во второй — нельзя, да и не за чем.
Итак, юность окончилась и в этом — в «привязанностях сердца».
...Стрельба из пистолета. Еще не разучился. Класс остается высоким.
Настроение «слабое» — ничего нового не предвидится, дивизионы заняли пункты.
Снаряды, кроме НЗ, отвозятся на станцию. Денисов уезжает в Ленинград и оттуда еще дальше.
Сплошные дожди.
Иван Сумяцкий уехал в отпуск, то есть я остался «одиноким». Часто заходит Яшка. Очередной его анекдот об овсе: «Пятнадцать солдат выгоднее держать, чем одну лошадь (овса на прокорм идет одинаковое количество)».
Вечером 3-го военторг привез спирт (летчики его не перевозят: собьют зенитчики). Устраиваем вечеринку во главе с Морвинкжом. Закуску Зайцев оформил замечательно. В самый разгар веселья узнаю, что вступаю опер, дежурным по бригаде. Пришел и завалился спать.
Все готово к движению. Дивизионы вытянулись на дорогу.
Играем в волейбол с Тишенко. В 12.00 узнаем об официальном заявлении по поводу прекращения военных действий против Финляндии{92}. Как это все просто и неожиданно получилось.
Встреча с Касариным. Все подробности «заключения мира» ротными. Война прекратилась фактически в 7.30, формально — после [191] встречи наших представителей с финским генералом (на Выборгском участке фронта), часов в 11 дня.
Готовы и к движению в Финляндии, и к погрузке. Последнее, безусловно, было бы приятнее.
Вечером — карты. Встреча с Аней.
Дождь не прекращается. Наш лагерь похож на Венецию, — масса обводных каналов, стоков, водохранилищ и т.п.
Переезжаем в домик, устраиваемся вместе с топовзводом.
Страшно измотался, не бываю «дома» целыми сутками.
Погрузка 35-й бригады. Поиски парикмахерши (Тамара) и неудавшееся похищение. «Дитя полка» — девочка, родилась в полку во время операций.
В 15.00 — начало погрузки. Ночь в вагоне. Вечер с Шумаковым.
Народа в городе почти нет — с отъездом 11-й он осиротел. Ночью — Полоцк.
...Кончил «Цимбелина» Кронина. Получил огромное удовольствие. Прекрасная вещь — одна из лучших в современной литературе.
18.00 — остров Мазовецкий. Разгрузка. Выбор местности для дивизионов.
Западная Белоруссия производит гораздо более бедное впечатление, чем Галиция. Особенно отстает архитектура.
...Итак, будем действовать на новом 2-м Белорусском фронте. [193]