Прибалтийский фронт: «прорыв захлебывается...»
Вечером с Шульгой выезжаем по Ленинградскому шоссе на Усть-Далъний и затем сворачиваем налево. Ночь проводим на пункте сосредоточения.
Ночью — встреча с Кушниром и Сафоновым.
Пехота и танки за 30–40 минут овладевают высотой 160.1, 160.2, 160.5, затем встречают сопротивление и останавливаются. Резервы [157] почему-то в бой не бросаются, легкая артиллерия колесами пехоту не сопровождает. Прорыв захлебывается...{73}.
Стреляли по целям 160.1, снаряды — все.
Ночью отлично действует наша авиация, тяжелая и легкая.
Ночь с Ушаковым и Фроловым в новом блиндаже.
Вечером 4-го — приказ сняться на ОП — тактика маневрирования у «кацо» в большом почете.
Ночь в землянке Волкова — сравнительно спокойная и в относительно человеческих условиях за всю неделю.
5 марта. Пешочком «топаем» с управленцами в район новых ОП — деревню Печенево. Прекрасное место у озера Неведро — красота такая, что «душа радуется».
Под вечер открываем огонь: я — первым орудием, Ушаков — вторым. Разрушаю блиндаж на Ерзовской высоте.
Живем все эти дни вместе с Ушаковым.
...Вновь и вновь перед глазами большое, полуразрушенное здание на Витебском шоссе. Подвальные окна заложены кирпичом и прикрыты бревенчатой стеной. У двери — амбразура и разбитое противотанковое орудие немцев. Орудие направлено в сторону каменного дома. Вдали сквозь снежную пургу видны контуры танка. Подошел ближе: наша «тридцатьчетверка». Орудие также направлено в сторону каменного дома. Очевидно, именно оно и разбило противотанковую пушку. Но последняя успела выпустить снаряд, пробивший лобовую броню и остановивший танк. Сквозь приоткрытый люк виден водитель, убитый осколками брони, попавшими в грудь. Хорошее, простое русское лицо, шлем снят, волосы упали на широкий лоб. Вся фигура устремлена вперед, руки крепко зажали рычаги управления. Кожанка расстегнута, из внутреннего кармана выглядывает письмо. Вынимаю его, — совсем свежее, только что распечатанное. Оканчивается (врезавшимися в память) словами: «Приезжай скорей. Любила, люблю и буду любить. Твоя Муся». Как не гармонируют эти слова, наполненные жизненным эликсиром, с картиной смерти, с небытием. Как подчиняет каждого из нас круговорот истории, «диалектика общественного развития»!
...Вспоминается только что освобожденная от немцев деревня. Неостывшее, дымящееся пепелище одного из домов. Рядом — три обгоревших трупа. У одного сгорело все до костей, за исключением одной ноги, на которой уцелел даже валенок. У второго — обгорелая спина с лохмотьями одежды и лицо — молодое, искаженное нечеловеческими муками страдания. У третьего в руке зажат пистолет: косточки фалангов крепко держат обожженный кусок металла.
Эти трое — наши разведчики, заскочившие первыми в деревню, когда в ней еще было полно немцев. Хозяин дома, жалкий предатель, выдал их немцам. Те окружили дом и подожгли его. Немедленно собрались толпы отступающих немцев и восторженно приветствовали случившееся. После нескольких пистолетных выстрелов внутри дома все затихло, затем рухнула кровля. Это был конец.
Страшная смерть!
...Врезался в память длинный, полутемный сарай. На соломе двумя правильными рядами лежат 12 трупов в полушубках и валенках. Разведчики-гвардейцы, среди них два лейтенанта и старший лейтенант. Преимущественно высокие, здоровые, сильные ребята. Около каждого из трупов — личное оружие. У всех двенадцати — страшные окровавленные лица — убиты ударами топора, обуха, либо каким-то другим тяжелым предметом по голове. Дряхлый, изможденный старик объясняет: [159]
— Ворвались вечером еще впереди танков, немцы разбежались. Хлопцы вошли в избу, увидели бочонок с водкой, напились и легли спать в сарае. Немцы увидели, что больше никого нет, вернулись, окружили сарай и перебили всех прикладами.
Тяжелая плата за беспечность!
Изредка бываю на огневых. Встречаюсь с Иваном, Аметовым, Морвинюком.
Снарядов нет, но выбрали и оборудовали ПНП. Куча документации. Фролов отправлен в госпиталь, командую батареей.
Регулярно получаю письма из дома. Слухи о нашей переброске, к сожалению, не подтверждаются, хотя всем уже по нескольку раз снились железнодорожные эшелоны.
Вечера с Денисенко и Яшкой. Зощенко в исполнении Ушакова.
Затишье. Начинается распутица. На душе тоже какая-то слякоть.
Вечером: «У микрофона орденоносец Исаченко. Начинаем наши выступления». «Трио» — Карпов, Селиванов, Сыпало. Общее «ура!» на всех станциях и исполнение гимна.
Разговор о водке. Реплика: «Оставьте и другим немного».
Давыдов снят и разжалован. Батарея переезжает на новую ОП.
Выбор передовых в Турлакове с Цвеленевым. Непрерывные огневые налеты. Огонь 280-миллиметровой мортиры — видно, как летит снаряд. «Шумные соседи» — минометчики.
Масса документации.
31 марта. Письма из дома. Поздравления с днем рождения. Глубокая уверенность в том, что я, их сын, достигну своего. Что ж, пожалуй, если не помешают непредвиденные обстоятельства (их, к сожалению, на фронте много), то будет так.
Готовлю водку к 4-му. «Цикл воспоминаний» о старых друзьях и «добром старом времени».
Сообщения о Черновицах, Делятине, Снятине. Родные места! Прекрасные воспоминания. Русские от Сталинграда дошли до Карпат. Неплохо! Глубокая уверенность в неожиданном окончании войны подтверждается полковниками, прибывшими из Москвы{77}.
Более интенсивная подготовка к предстоящим операциям.
Первый по-весеннему теплый день. Мысли далеко отсюда, от фронтовых будней.
1 апреля. Вечер с москвичом, командиром взвода ПТР в гвардейском стрелковом полку. От традиций сибирских полков, завоевавших звание гвардейских под Москвой под командованием Рокоссовского, осталось мало: личный состав много раз менялся полностью.
Сергей (так звать лейтенанта) после контузии заикается, говорит очень медленно, что усиливает эффект его рассказов.
— Пе-пе-пехота та-та-такая: о-о-обед получает — шумит, ужин по-по-получает — шумит, по-по-поднимается у-у-утром — шумит, в а-а-атаку идет — молчит, а Ва-ванька взводный кри-кричит; У-Ура...а...а!
Нервное ожидание «новостей». Подготовка ко дню рождения. Письмо с «философией» домой.
Друг! Как много заключается в этом коротком слове, каким глубоким смыслом наполнено оно на фронте. И как тяжело терять друзей.
2 апреля. Ничего нового.
Рассказы Тишкова о Цвеленеве, «всегда красном и потном», о приеме взвода от Денисова. Цвеленев:
— Ну, показывай передний край.
— А зачем он тебе?
— Покажи цели.
— Вон, видишь два бугра?
— Что там? Блиндажи?
— Что, я там был, что ли? Наблюдай, узнаешь.
— А чего у тебя карта такая?
— Какая? Повоюешь, у тебя хуже будет. [161]
— Так ты не хочешь сдавать взвод?
— Как не хочу, хочу, у меня уже вшей полно. Сегодня же пойду на огневую.
Разговор по телефону:
— Ильченко, где начальник разведки?
— Начальник разведки в бегах. Вызов Бубенина на НП:
— Что, вы хотите меня врагом народа сделать? Смотрите, — заставили меня убежать из бригады.
...Перечитал Ремарка «На западном фронте без перемен». На каждого фронтовика книга производит огромное впечатление, настолько реальны в ней переживания солдата, его быт, его чувства. Подобную вещь мог написать только человек, систематически бывавший под огневыми налетами и пулеметом, человек, «до дна» опустошенный бессмысленным убийством, человек, переживший бесславное поражение своей родины. Прекрасно подмечены звериные инстинкты и интуитивная борьба за жизнь, за самосохранение солдат, возбужденных атакой.
Исключительно верно, что стоит только попасть в сферу артиллерийского огня противника, как человек приобретает «шестое чувство», — внешне оставаясь самим собой, но изменяясь внутренне, настораживается всеми фибрами своей души, своего сознания, прислушивается к каждому шороху.
Внутренняя опустошенность после боя. Мелочность всех житейских интересов в сравнении с основным — «ты остался жив, для тебя светит солнце, для тебя поют птицы». Человек, не побывавший в двух шагах от смерти, никогда по-настоящему не будет ценить и любить жизнь.
Фронтовая дружба. Чувство взаимной поддержки. Без них ни одна сила не заставила бы идти в огонь.
Замечательные сцены пребывания фронтовика в тылу. Приветствия и все прочее; преображение людей, вышедших из огня хотя бы на несколько километров. Насколько все это реалистично!
Первое свидание со своей комнатой, со своими книгами и вещами. Далекие нереальные образы! В душе что-то оборвалось и изменилось, взгляд на вещи стал совсем иным. 20 лет плюс хотя бы год пребывания на фронте — это уже 30, а в некоторой степени чуть ли не зрелость старика.
Двадцатилетние, прибывшие в армию и на фронт со школьной скамьи, — «выбиваются из колеи»: впереди ничего нет, иллюзии прошлого все полностью разбиты. В некоторой степени это применимо и к нам, хотя мы и в чем-то богаче Ремарка: у нас борьба за идею, за Родину и все, что ее составляет.
«Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Она лишь делает попытку рассказать о поколении, которое было уничтожено [162] войной, хотя и избежало ее гранат» — прекрасная попытка, блестяще претворенная в действительность...
Ъ апреля. Иду на ОП. Встреча с Иваном Сумяцким и Ушаковым. Подготовка ко дню рождения, соответствующее «материальное оформление». Вечером приказ сосредоточиться на ОП и приготовиться к маршу. Вот уж, поистине, армия отличается неожиданностью.
Ночь в землянке Гринчака.
Хороший солнечный день. Иду гулять, хочется побыть одному и собраться с мыслями. Итак, прожито 23 года. Получен большой жизненный опыт, характер и воля закалены 15-месячным пребыванием на фронте, «жажда жизни» и энергия, приобретенные, очевидно, с молоком матери, неизмеримо возросли. Дело теперь в том, чтобы вернуться и плодотворно работать, учиться и творить. Глубоко уверен, что свой план осуществлю и добьюсь того, о чем тревожно и напряженно думаю во время длинных фронтовых ночей, о чем мечтал в минуты затишья между боями. Пережито много тяжелого, многое, что раньше казалось простым и легким, приобрело гораздо более серьезную окраску, рассеялся всякий романтизм, часто, даже слишком часто смерть стояла перед глазами, но я остался прежним, сила жизни победила, мир по-старому интересен и притягателен. И это уже много, это — залог в будущей жизненной борьбе. Я силен морально, а ведь побеждают только сильные.
«Торжественный обед» с Иваном, Яшкой и Николаем. Выпивка в достаточном количестве, хорошая закуска (даже крабы и сардины), блины. В общем, подобным образом этот день за время пребывания в армии оформлен впервые.
Письма домой. Драгоценные мои «старики», как много они должны обо мне думать, как хотелось бы быть сейчас вместе с ними.
Вечером — «прощальная гастроль» немцев — ОП обстреливается тяжелой артиллерией. Выезжаем на Устъ-Далънее. (Ленинградское шоссе), чтобы дальше следовать на Невель.
Знакомство со своими соседями по квартире, четырьмя девушками-студентками. Две из них почти москвички. Зоя, Ася, Нина, Люба. [163]
Быстро устанавливаются «дипломатические отношения», находится общий тон — Москва, институт, — тема слишком общая для всех нас.
Почти ежедневно — танцы. Компания в составе Фролова, Кушнира, Внуковского и меня. Время идет быстро и весело. Ася — замечательная девушка, интересная, веселая, содержательная, нежная, как все «истинно влюбленные». Спать ложимся в 3–4 часа, встаем в 7, но чувствуем себя вполне нормально — слишком уж давно не жили мы такой жизнью, слишком давно не имели ничего личного.
Сольные номера Кушнира и Внуковского, «Сарочка» Сидорова, «Сказки» Фролова. В клубе танцуют только наши. В общем, «БМ» — гремит, как и всегда.
Ожидание погрузки. Из нашей комнаты никто, конечно, не торопится.
...Письма от Любы и Ники. Как далеки они мне сейчас, как далек мир, в котором они вращаются. Пусть они кончили институты, пусть я по-прежнему солдат, но я смотрю на них в известной степени свысока, узнав в совершенстве, что такое жизнь и что является в жизни основным. Мой внутренний мир изменился почти до неузнаваемости, их — остался прежним, мне органически чужда спокойная, размеренная жизнь, они — стремятся к «уютному» московскому благополучию. В общем, ничего общего не осталось.
Семенко, Денисенко и вся 9-я стоят по соседству с зенитчиками, устанавливают с ними полный контакт. Ежедневно за самовольные отлучки три-четыре девушки садятся на гауптвахту, командир батареи зенитчиков не знает, что делать.
Спать стали еще меньше, но на служебной деятельности это совершенно не сказывается, и командир дивизиона не имеет ничего против, изредка и сам бывает с нами. В общем, понемногу возрождаются обычаи старого русского офицерства. [164]
Прочел «Пиквикский клуб». Остроумные вещи остаются такими и через сто, и через двести лет после написанного.
С Асей установились тесные, дружеские отношения с полным доверием одного другому.
Разговор «по душам» с Яшкой. Он серьезно задумал учиться и с физики переключиться на дипломатию. По всей вероятности, и я не вернусь в МЭИ.
Кушнир и Внуковский, или «пан Внуковицкий», как он себя называет.
Постановка «Вынужденная посадка» в исполнении Актерского театра. Наш школьный драмкружок был значительно сильнее, а игра много культурнее. Размещение артистов на ночлег, вытаскивание завязшей автомашины — все это выпало на долю мне как дежурному по дивизиону.
Ежедневное ожидание погрузки.
Через 20 минут дивизион вытянулся на шоссе, еще через 30 — сосредоточился на станции.
Прощание с девушками из цензуры. Сбежались все, в том числе, в конце концов, и сам начальник — собирать на работу.
Теплое, задушевное расставание с Асей. Условились часто друг другу писать.
Дивизион погрузился за 2,5 часа. К 17.00 эшелон стоял на главном пути, готовый к отправке. Вдали блестят церкви Невеля, правее видна роща у кладбища и домики, в одном из которых жили мы. Три недели, проведенные в культурной, интересной компании, да еще вдобавок с замечательной девушкой, пронеслись как миг.
Прощальный гудок. В который раз за свою жизнь переживаешь это чувство прощания с чем-то родным и близким, и каждый раз оно все-таки остро. Очевидно, человек уж так устроен, что ему дорого прошлое, дороги воспоминания о минувших днях, когда он был моложе, чем в данный момент. И так всегда, — пока готовишься к отъезду — думаешь только о настоящем и прошлом, о том, что ты здесь теряешь, а уже на следующее утро или вечер, находясь в пути, строишь планы на будущее, думаешь о том, что тебя ожидает впереди. [165]
Расставание с невельской компанией запивается хорошим красным вином, предназначенным сыграть свою роль 1 Мая, но не дожившим до этого. Прекрасная закуска — сардины, крабы, шпик. Поздно вечером — «танцы на тропе», под аккомпанемент баяна и зениток.
Длинный паровозный гудок, и эшелон медленно трогается. После бурной фронтовой жизни — впереди тыл, то есть серое, неинтересное существование в условиях неизбежной муштры и специфики «глубокого тыла». Перспектива далеко не блестящая. Хочется, чтобы это пребывание в тылу было возможно более кратковременным, а потом попасть бы куда-нибудь на Украину, на юг. Таковы мечты огромного большинства из нас.
Ночью — Великие Луки. Исключительно массированный огонь зениток, масса прожекторов. В вагоне, кроме дневальных, все спят непробудным сном, — сразу видно, что едут фронтовики.
27–28 апреля. Нелидово, Западная Двина, Оленина, Ржев. Все районные центры Калининской области наталкивают на воспоминания о старых друзьях из 298-го ГАП'а — Егорове, Малышеве, Козлове, Могучем. Хорошие были ребята!
Везде следы разрушений, во многих местах — свежие воронки. В Западной Двине, на станции — красивый памятник: «Коменданту и помощнику военного коменданта на станции, погибшим на своем посту 22 апреля 1944 г.». Памятник увит свежей зеленью.
Много водки. Пьем по нескольку раз в день с Фроловым и Колыминым. Волков и Гринюк где-то отстали. Копытин, после скандала с командиром дивизиона, самовольно поехал домой. К вечеру пьяных столько, что командир дивизиона лично обходит эшелон, всех «подозрительных» водворяет в вагоны и в дверях ставит часовых. Самолет «пикирует» на полном ходу, но вполне благополучно. Во всех вагонах — песни, на платформах время от времени пулеметные очереди и выстрелы из ПТР: солдаты салютуют. Едут фронтовики. Завтра их зажмут в тиски тыловой жизни, сегодня еще можно делать что угодно.
Едем за 9 километров в молодой лесок, преимущественно осиновый и березовый. Очень сыро, почва глинистая, и снеговая вода вся стоит на поверхности. Вот парки 1-го и 2-го дивизионов, значит, где-то рядом должны быть и мы. Среди ребят разговор:
— Татищеве номер два.
— Нет, это будет похлеще, там хоть сухо было.
К вечеру вся техника стоит в парке, начато строительство землянок.
Встреча с Ушаковым, Сумяцким, Аметовым. Ночую у Сумяцкого.
1 мая. Итак, сегодня праздник. До 12-ти — работы по строительству лагеря, затем — митинг, зачитка приказов и прочее. Всех радует бодрый, уверенный тон приказа Верховного Главнокомандующего.
Вечер у Ивана. Каплун, Сафонов, Романов. Кулинарное мастерство хозяина получает наивысшую оценку со стороны нас, потребителей.
Перед сном — литр водки, распитый с Фроловым и Денисенко в честь присвоения «капитана» последнему.
Праздник прошел, хоть и бедно, но, во всяком случае, был достойно отмечен.
2 мая. «Нормальный тыловой день». Перспективы поездки в Москву и связанные с этим хлопоты. Новоселье с Фроловым в нашей новой квартире — маленьком уютном домике, обитом внутри досками и обвешанным одеялами и плащ-палатками. Вечером — «откровенный разговор с бумагой», то есть запись в эту книжку.
4 мая. Документы оформлены, еду с Комаровым и Акимовым в Москву. Приключения в поездке с матерью Комарова, бессонная ночь.
5 мая. В 4.40 поезд приходит в Москву, в 5.30 я — дома, свалился как снег на голову. Оформление дел с машинкой. Встречи с Николаем (Мерпертом. — М.М.). Первый вечер дома.
6 мая. Встреча с Буськой и Любочкой. Вечером приход Люли, Вали, Ники, Любы, Буськи и Николая{78}.
Воспоминания о «давно минувших днях» за рюмкой водки. С Любой, Никой и Буськой встречаюсь впервые за 4,5 года. Масса впечатлений, масса воспоминаний.
Танцы под старые милые пластинки. Расходимся в два часа ночи. Люля остается у нас, сидим вдвоем до утра.
7 мая. Прогулки по Москве. Вечером иду с мамой на «Раскинулось море широко» в Камерный. В костюме чувствуешь себя совсем другим человеком. Встреча с Асей{79}.
8 мая. День в Подлипках с мамой и тетей Валей. Прекрасный, спокойный вечер в кругу Костинских дома{80}.
9 мая. Останкино. Выставка. «Визит» к Сергеевым. Вечером приходит Люля и остается ночевать. Салют в честь Севастополя. Окно открыто. Замечательная во всех отношениях ночь.
Планы на будущее. Последняя ночь дома.