«Невельский мешок». Отчаянные бои под Витебском
— Моя «поездка домой» — похлеще, чем у тебя зимой 1942-го. Все. Твердо решил, что поеду домой только тогда, когда совсем буду увольняться, — говорит он мне с горечью.
...Оживленный, чистый, бодрый вид Москвы. Светло на улицах.
Ожидание приказа т. Сталина. Вечером установили в вагоне рацию. До 12-ти слушали Москву.
Первый снег.
«Сверхнахальство» (армейский вариант): «сидеть в тылу с золотыми погонами, иметь жен фронтовиков и кричать: «Вперед, на Запад!». Немецкий часовой — «кусок мяса, завернутый в солдатскую шинель и поставленный на пост с целью обморожения».
Слова железнодорожника: «В Торопец — не торопитесь (там сильные бомбежки)».
Огромное удовольствие от Мопассана. Широта и отточенность мысли. Выразительность и яркость слов. [139]
«...Только уйдя далеко от обычного мира, начинаешь понимать, как все близко, быстро, точно и пусто; только в поисках неизвестного становится ясно, насколько все посредственно и преходяще; только путешествуя, видишь, как мала земля и однообразна».«...Знаете ли вы цену привязанности к женщине, которая вдруг, много лет спустя, вспыхивает в вас, когда вы вернетесь в то же место, где однажды обладали ею? Это одно из самых сильных и самых неприятных чувств, которые я когда-либо испытывал.
О! Не возвращайтесь никогда в тот город, в тот дом, в ту комнату, в тот лес, в тот сад или к той скамье, где вы однажды держали в своих объятиях женщину» («Сестры Рондели»).
«...Не перечитывайте никогда ваших старых писем» («Самоубийство»).
«...Для чего мне это лучше знать, когда другие испытывают только удовольствие жизни? К чему точит меня эта неведомая мука? Почему не могу познать всей сущности удовольствий, ожиданий и наслаждений? А потому, что ношу в себе способность ясновидения, составляющую одновременно силу и горе писателей. А пишу потому, что я понимаю и страдаю от всего существующего, потому что я слишком хорошо его знаю, а особенно еще потому, что, не имея возможности насладиться им, я его вижу в самом себе, в зеркале моей мысли.
Не завидовать нам, а жалеть нас нужно, потому что — вот чем отличается писатель от себе подобных. В нем нет ни одного непосредственного чувства. Все, что он видит: его радости, удовольствия, страдания, отчаяния, — немедленно обращаются у него в предметы наблюдения. Несмотря ни на что, против воли, он буквально анализирует сердца, лица, жесты, звук голоса...» («На воде»).
Выбор НП в Матюгово, готовый пункт и блиндаж. Вид на Новосокольники и Желобовскую высоту.
Разведка боем, предпринятая немцами. Эшелон, отправленный «под шумок» на Дно. Работа русских военнопленных. Выявление огневых точек противника на высоте Желобово. Большая активность артиллерии противника.
Обстрел пунктов тяжелой артиллерией (211-миллиметровой). Беседа с комбатом из дивизиона артиллерии (332–178) и с начальником разведки 87-й батареи.
Группа разведчиков из корпуса отправляется в тыл противника. Все прекрасно владеют немецким языком, одеты в немецкую форму и даже с крестами.
Обстрел озера из пулеметов. Ранение одного связиста.
Вечер в блиндаже. Вьюга, обстрел. Письма домой и Люле.
Встреча с Е.С. Дуниным. Планшет масшт. 1/10 000, на который он заносит воронки от разрывов. Следы бессонных (из-за страха) ночей. Жалкий и в то же время несчастный человек.
Время идет очень медленно. Всеми фибрами души хочется скорейшего окончания войны, возвращения домой. До сих пор не восстановлено еще душевное равновесие после суток, проведенных в Москве.
Большая ноющая боль. Желание как можно глубже уйти в себя, изолироваться от чертовски надоевшего. Огромное стремление к [141] большой, целеустремленной, умной жизни, всепоглощающей деятельности.
Ночной марш. Задержка, огромные пробки на дороге.
Нормальная деятельность на пункте. «Фрицы» совершенно не маскируются, часовые стоят на пулеметных точках и хлопают руками, чтобы согреться; большое движение подвод и автомашин по шоссе Невель — Витебск.
Очень сильный артобстрел всех высот и лощин. Бьют «Ванюши» и тяжелые метательные аппараты. На высоте 213.3 попали в центр накрывающей группы, но все обошлось благополучно. Осколки, пролетающие на расстоянии 0,5–2-х метров, перестали уже считать. Два вынул вечером из шапки, другим потеряли счет. Цели найдены. Ищем новый НП. Вечером еле-еле добрались до землянки. Всю ночь — возня с отправкой тракторов и прицепов за снарядами.
Методический артобстрел, относимся к нему уже безразлично. Успел написать несколько строк домой, впервые за эти дни почувствовал, насколько устал и хочу спать.
Методический обстрел из минометов и «Луки». Последний «поет» особенно противно. Он же называется «пила» и «скрипун». В действительности же — тяжелый метательный аппарат реактивного действия.
Рытье картошки в Артюхине (? — неразб. — М.М.) — «братья-славяне» абсолютно обнаглели, — стрельба прямой наводкой.
Систематически наблюдаем за противником. Оживление, земляные и инженерные работы.
Показания двоих пленных: «К 1-му января должны отойти на старую границу».
Перебои с подвозом продуктов. Ребята вспоминают об «огороде старосты».
Скорее бы активные действия, большое наступление! Мопассан и две газеты, полученные за время выезда из Великих Лук, зачитаны до дыр.
Отличное оформление документации.
Отвлекаешься от действительности ночами. Вот уже несколько ночей подряд снятся школьные годы и друзья, былые развлечения и даже экзамены. Пробуждение же в сырой, темной землянке — не из приятных.
Вечером написал четыре письма, в том числе Андрею и Вале.
Своим ребятам рассказываю Джека Лондона.
Николая, Яшку и Ивана не видел уже давно. Без них чувствуешь себя еще более одиноким и заброшенным.
Масса документации — больше, чем когда-либо раньше. Посещение «большого начальства». Письмо от Андрея.
Карты по вечерам. Самые приятные минуты — у приемника.
Большое движение по шоссе Невель — Витебск. Обнаружили танки противника. Отдаленная артканонада под Невелём. Немцы все-таки хотят «завязать мешок».
Встречи по вечерам с Николаем и Яшкой. Минуты у приемника. Переживание встречи Сталина с Рузвельтом и Черчиллем{71}. Настроение у всех сверхоптимистическое.
Занятия с коммунистами. Скучаем без писем — давно нет почты.
Пятиминутный огневой налет всей артиллерии и «PC». Вслед за этим 30 минут пристрелка, затем 40 минут стрельба на поражение. После 20-ти минут работает прямая наводка и «PC» по глубине обороны и последние 20 минут — общий огневой налет с участием всех систем.
В 11.00 — пошли вперед танки и пехота.
Несмотря на такую артподготовку, артиллерия немцев продолжает огрызаться, особенно из глубины.
Пехота врывается в передние траншеи, занимает высоту «Безымянную», слева — деревня Кашкино (? — неразб. — М.М.). Я с Олейником находимся на К.НП (командно-наблюдательный пункт. — М.М.) 46-го гвардейского стрелкового полка. Подполковник Островерхое дважды поднимает полк в атаку, но неудачно. Ночью полк отбивает 5 контратак, но неудачно.
Выступившую на одном участке пехоту возвращают обратно. Островерхов — со своими командирами. Беседы с начальником штаба Дворниковым. Большие потери в офицерском составе.
Развитие успеха на правом фланге. После вторичной артподготовки взяты Гурки и Пыльки, перерезано Витебское шоссе.
Вечером — возвращение на свой НП, ужин и выпивка в честь прорыва. [144]
Вечером — опять на КНП 46-го. Ночью немцы оставили высоту 215.7, Зезюлино, Межи.
Незаконченность немецкой обороны. Большое количество трупов наших солдат на подступах к тр[етьей] траншее и на исходном рубеже. Большое количество трупов и у «фрицев», главным образом, у блиндажей и в глубине обороны — немцы подводили подкрепления. По показаниям пленных, потери во время артподготовки составляют не менее 50% личного состава. На участке в 1,5 километра по фронту и 3 километра в глубину насчитали не менее 100 убитых «фрицев». Большинство — кадровики. Одеты плохо, но многие в сапогах. Вместо шинелей — брезентовые белые куртки. Шапок почти нет. У офицеров — бурки.
Трофеи: одеяла, сапоги, журналы, газеты. Масса порнографии.
Выбор места для батарей с капитаном Шульгой. Вытаскивание машин. Оборудование блиндажа.
Группы пленных немцев. Окружение двух дивизий под Городком. Сообщение по радио о нашем прорыве.
Масса немецких трупов на полях вокруг деревни — отлично действовали наши танкисты.
Трупы троих наших разведчиков, сожженные в доме во время выпивки.
Дивизион 69-й батареи, отбивая атаку 500 немцев, ударил картечью и положил более 300, остальные разбежались. Вручение орденов прямо на поле боя.
Вечером марш в Морозы и занятие боевого порядка. [145]
Большое количество нашей артиллерии сосредоточено на узком участке: «выставка вооружения», по словам Денисенко.
Выбор и занятие НП. Установление связи. Наблюдение за г. Городок. Церкви, водокачка, Витебское шоссе. Заранее подготовленная немецкая оборона с траншеями, блиндажами, проволокой. Беспорядочный огонь немецкой артиллерии.
Оборудование пункта и землянок. Пожар в 9-й батарее — сгорела землянка с вещами разведчиков и комбата. Шутки и смех, доклад по телефону об этом происшествии и пропаже пол-литра водки.
Артиллерия немцев молчит, подавлена вполне надежно. Огромные потери в Городке и окружающих деревнях. Ошибки дивизиона «PC».
Осмотр переднего края. Мы с Фроловым перебрались в блиндаж командующего. Хорошая оценка действий бригады, подача на награждение.
Вечером приказ сосредоточиться на ОП.
Ночь в землянке Пантуса, выпивка в честь победы.
Рассказ о партизанском крае, существовавшем по март 1943 г. ...Бомбежка нашей авиации. Угон населения в Германию. Приход крупного партизанского отряда.
Звон железных кружек сливается с грохотом залпа: артиллеристы дают «новогодний салют» по немцам. В числе других бьют и орудия 9-й батареи, стоящие от нас в 1,5 километрах. Денисенко не выдерживает и, вопреки указанию командира дивизиона, дает залп. Выбегаем на улицу и даем залп из пистолетов, карабинов, автоматов.
Веселые лица, улыбки, смех, звуки баяна, который в руках Петрова превращается в инструмент с огромным диапазоном.
Воспоминания и рассказы о довоенных встречах этого чудесного праздника. Да, есть что вспомнить. Сафонов мне тихонько говорит:
— Как это ни удивительно, а если бы я сейчас попал в Москву, то за исключением родных встречать Новый год было бы не с кем, из ребят не осталось никого, а девушки повыходили замуж, в том числе и Валя. Да и как-то дико быть среди людей, которые даже издали не видели того, что пережили мы...
— Ничего, Коля, только бы вернуться, а компанию мы с тобой заведем такую, что с ней не сравнится ни одна довоенная, — ведь мы и здесь не привыкли скучать...
Расходимся под утро, спев на прощание традиционную «Черемуху».
Вечером танцы под баян.
Итак, начался новый год. В нем мне исполнится 23 года. Возраст уже достаточный, чтобы определить свое место в жизни. Что ж, основное — уметь желать и иметь характер, способный все побороть и превратить желание в действительность. И то, и другое у меня есть. Будем же бодро смотреть вперед!
Письма к Люле. Положение ясно. Иллюзии рушатся. Остаются приятные воспоминания...
Павел рассказывает одно из бесконечных приключений своей доармейской жизни. (Он — воспитанник детдома, и во всех анкетах в графе «домашний адрес» пишет одно слово — Ленинград). Юрка бренчит на гитаре. Лучук вносит тарелки с борщом.
— Садитесь обедать, все готово.
Не успевает он этого сказать, как слышим целую серию разрывов. Бросаюсь к двери, она открылась сама. На фоне белого снега видны быстро опускающиеся черные точки и вслед за этим — волна разрывов, как от «Катюши», только слабее. Неужели артналет? Поднимаю голову кверху и становится ясно: отчетливо видны разрывы зениток, самолеты же скрыты в облаках. Кричу в комнату:
— Бомбежка!
Все сбились в передней. Вот опять разрывы, на этот раз близкие. Вылетают стекла, домик наш дрожит, как игрушечный, а лежа на полу, дрожим и мы.
— Надо срываться на улицу, а то здесь завалит, — бросает Павел.
По одному выбегаем и несемся к блиндажу, метрах в 30-ти от дома. Блиндаж забит — в нем весь взвод управления. Приткнулись друг к другу в проходе. Новая серия разрывов. Один, тяжелый, совсем близко. Инстинктивно стараемся как можно глубже спрятать голову. В это время по спине бьют комья земли... Перерыв. Поднимаем головы. На солнце сверкают девять «Юнкерсов». Быстро приближаются. Разворот.
— Пойдут на нас, — мгновенно проносится в сознании. И хоть при виде пикирующих самолетов, если они недалеко, кажется, что они идут на тебя, на этот раз они действительно пошли на нас: две «клетки» разорвались в 40 метрах от нас, между орудиями, одна — метрах в 15-ти около трактора, другая — совсем близко, так что завалилась стена прохода.
— Ну, сеанс, кажется, окончен...
На улице крик: бомба попала в палаты санчасти, трое убитых и четверо раненых. Под нашим трактором лежит туловище, от ног не осталось и следа: какой-то капитан, проходивший по улице, хотел укрыться под трактором и не успел.
К санчасти подъезжают машины и брички с ранеными, у Бритнера (наш врач, совсем старик, замечательный хирург) работы более чем достаточно. Немного дальше, у 8-й батареи, целая серия бомб попала в походную хлебопекарню, развернутую в двух огромных брезентовых бараках. 17 человек убито, большинство из них девушки. Потери большие. К вечеру зарегистрировано более 50 раненых только из нашей бригады, не считая тех, кому были сделаны перевязки на месте.
На большинстве крыш — черные пятна. Немцы применили кроме обычных фугасок специальные противопехотные бомбы: метрах в 500-х от земли раскрывается большой кожух и из него сыпятся сотни [148] маленьких бомбочек, размером с ручную гранату осколочного действия.
В нашем домике выбиты дверь и все окна, на накрытый обеденный стол обсыпалась вся штукатурка с потолка. Обходим кругом. Целая куча мелких воронок и одна крупная, в шести метрах от стены. На кладбище, метрах в 50-ти от стены дома, видны сломанные деревья. Подходим. Большая воронка, на дне ее — свежая красная пирамидка со звездочкой — обычный солдатский памятник, а сбоку, метрах в шести, — большой белый гроб, полурасколовшийся при падении. Из гроба высунуты голова и грудь покойника. Белое лицо с открытыми помутневшими глазами и приподнятый обрубок руки без кисти, посылающей проклятие тем, кто нарушил его покой. Много нам всего приходилось видеть, но этот покойник, выброшенный бомбой из могилы, надолго оставил гнетущее впечатление.
Молча идем домой к Сафонову. Юрка говорит:
— Все-таки в городе бомбежка производит более сильное впечатление. Все соглашаются...
— Брось мешок, — в ответ недовольное бурчание:
— Да как же я его брошу, когда тамочки сухарики.
— Брось мешок, мать твою…
Серия разрывов падает в проходе, как и в прошлый раз. Но «мелочи» почти нет, рвутся фугаски. Одна за другой проходят три партии. Утихло. Поднимаемся. Над центром города — черный дым, что-то горит. Фролов идет к орудиям, я проверяю взвод управления. Прибегает посыльный:
— Товарищ старшина! Штаб горит и раненых много.
— Хорин, быстро машину!
Едем на полной скорости, стою на подножке и смотрю в небо — вроде все тихо. Из дверей штаба вырывается пламя. Подбегаю к окну и рукояткой пистолета выбиваю его. Спокойный голос Сафонова:
— Здесь никого нет. На, возьми папки с бумагами.
— Ты что, здесь был?
— Нет, только что пришел.
Во дворе полыхают бензозаправки паркового взвода, горит наша штабная машина. Ужева посылаем за трактором — иначе не растащишь. В это время подходит «американец» 1-го дивизиона. Бегом возвращается Ужев: [149]
— Товарищ старшина. Королевский ранен.
Подбегаем к следующем дому. У крыльца лежит старшина управления дивизиона Королевский. Лицо совершенно белое. Тихо говорит:
— Что-то с ногами...
Вдвоем с Сафоновым осторожно переворачиваем его на другой бок. Одна нога держится только на штанине, у другой — раздроблена ступня. Накладываем жгуты и грузим на подъехавшую машину. Кто-то подносит еще двоих.
— Хорин, полный — в военный городок, в госпиталь! Приехали, сдаем. Королевский почти шепотом говорит нам вслед:
— Прощайте, хлопцы, — и чуть приподнял руку.
Быстро едем обратно. Часть машин горит, большую часть вытащили. Группа человек в 20 лихорадочно разбирает камни во дворе [дома], оборудованного под бомбоубежище. Одна из фугасок угодила прямо в центр подвала, и он обрушился, задавив тех, кто был внутри. Сколько там было человек — никто не знает.
— Ты заметил, что во всех самых тяжелых и неприятных переделках мы всегда бываем вместе, — говорит Сафонов. — Попробуй после этого не быть фаталистом.
— Пока все это кончалось благополучно. Знаешь, пойдем домой, я что-то отвратительно себя чувствую.
— Не хотите ли вы сказать, молодой человек, что у вас испортились нервы и вы не выносите подобных зрелищ?
— Вполне возможно.
— Пойдем обедать.
— Нет, спасибо.
Между обрушившимся подвалом и санчастью до вечера ходили солдаты с носилками, накрытыми плащ-палатками, — в подвале было погребено около 40 человек, половина из них — гражданские.
«ИЛ'ы» идут на передний край группами по 20–50 машин. Крепенькая артподготовка. Пехота же продвинуться не смогла.
Переезд на 9 километров от Городка, в деревню Малые Стайки. Ночной марш. С неба «слегка капют» и наши, и фрицы.
Начинается метель...
Подготовка к прорыву обороны немцев северо-западнее Витебска {72}. Блиндажи у нас с Николаем (Сафоновым — М.М.) — рядом, но чаще сходимся в блиндаже начальника разведки «РС'овцев» — замечательного парня, москвича, бывшего моряка. Опушка леса, где мы живем, — в центре внимания немцев. В день — до 6–8 огневых налетов, ночью — методический огонь 210-миллиметровых систем. В виде разнообразия, в особо торжественных случаях, — залпы тяжелых метательных аппаратов (таких, как наша «Луна» и «Ванюши»). [150]
В общем, не скучаем. У Николая — новый начальник разведки, лейтенант Денисов, служивший все время огневиком. Во время сильного обстрела он с непривычки выбегает из блиндажа в щель. «РС'овец» говорит ему: «Что ты «мудишь», а еще москвич! Постесняйся хоть солдат — ведь они увидят, как ты бегаешь!»
Сафонов в это время спокойно дочерчивает разведсхему, ни на секунду не отрываясь от планшета. Только когда дрожит блиндаж от близкого разрыва, он возмущенно бормочет себе под нос: «Не могут подождать, мать их... пока человек не кончит работать».
Всему личному составу, находящемуся на пункте, дают по 200 граммов водки ежедневно. Меня называют самым счастливым человеком — три солдата в моем взводе абсолютно не пьют, следовательно, налицо 800 граммов «живительной влаги». Сафонов, в меру сил своих, помогает этим граммам не залеживаться.
В эти длинные зимние вечера и ночи было пересказано, кажется, все, чем жили до войны... Воспоминания прерывались только выкачиванием воды из блиндажа — за сутки выливали от 40 до 60 ведер, в зависимости от погоды.
Выбор пунктов с Борисенко и Сигалом. Осмотр деревни Полоншики. Налеты на опушке леса двумя-четырьмя тяжелыми батареями по 80–120 снарядов.
Ожесточенные, исключительно массированные налеты артиллерии противника. В лес бьет 210-миллиметровая батарея, землянки «ходят ходуном».
24–28 января. Живем вдвоем с Сигалом, изредка наведываются Стасюк и комбаты. Исключительно тщательное оформление документации. Водка в изрядном количестве, — для успокоения нервов.
Роман Степанов. НП систематически обстреливается тяжелой артиллерией.
Рассказы «РС'овцев» о северо-западном фронте. Ожесточенные атаки без успеха. Масса нашей и «его» артиллерии. Беспримерная атака балтийских моряков, захват господствующей высоты...
Подтягивание артиллерии. Тактические занятия пехоты с танками и боевыми стрельбами.
Приезд дальневосточников — их сразу узнаешь по приветствиям.
...Оборону занимает 26-я дивизия. Знакомство с их разведкой. Ночной поиск, привод «языка» (без ноги), и пулемет новой системы. Всем ордена, десятидневный отпуск и два ведра водки лично от командующего. [151]
...Установление связи с пехотой. С Борисенко попали под ожесточенный огневой налет. «Прогулка» в Матрасы.
Артиллерия противника продолжает неистовствовать. По всем основным дорогам — отдельные могилы и маленькие солдатские кладбища. У артиллеристов — снаряд вместо памятника. Большие потери в пехоте.
Вечера с Фроловым, Денисенко и Сигалом.
В ночь на 3-е — установление связи с пехотой по приказу Стасюка. Денисов — пешка.
Яшка и Николай Сафонов.
Подготовка сравнима с той, что была под Зушей. Хорошее поражение глубины обороны противника. 152-миллиметровые орудия — прямой наводкой. Три «БМ'овских» бригады участвуют в прорыве.
Двухчасовая артподготовка. Третий наш снаряд — и у цели. Цель полностью подавлена. Стрельба в глубину по участкам. Бесперебойная телефонная связь.
После артподготовки на Сыворотку и Машкино наша пехота пошла в полный рост, почти без потерь.
Первые пленные. Артподготовка оказалась неожиданной, боевое охранение и пехота первой линии полностью вышли из строя.
Выдвигаюсь с рацией вперед в район Сыворотки. Корректирую огонь по «Фердинандам». Нет поддержки нашими со стороны артиллерии, нет тяги и нет дорог. За Кисляками наступление захлебывается.
Насквозь мокрый возвращаюсь «домой»...
...На третий-четвертый день прорыва Сафонов с двумя радистами идет корректировать огонь дивизиона. В предыдущие дни ходили мы с Сигалом, но задача тогда была проще! Позиции немцев просматривались тогда на расстоянии в 1,5–2 километра, а сейчас их передний край в этом районе виден только с высоты 65,2, расположенной в 500–600-х метрах от противника. Кроме того, за последние сутки немцы полностью восстановили свою огневую мощь, — артиллерия встала на место, огонь систематизировался. Задача Сафонова — пристрелять две высоты, недалеко от переднего края, на которые в момент атаки нашей пехоты выходят «Фердинанды». Орудия прямой наводки подтащить не удалось. Дивизион во время артподготовки [152] должен вести огонь по наблюдательным участкам вероятного скопления немцев, а по вызову Сафонова немедленно перенести огонь на пресловутых «Фердинандов».
С нашего НП прекрасно видна высота 65,2, на которой должен находиться Сафонов. Эта же высота закрывает от нас немецкий передний край. В 12.00 — артподготовка, а сейчас 10 часов. Рации стоят на приеме. Вот началось знакомое посвистывание в телефонах.
— «Земля», «Земля», я — «Луна». Как слышите, я «Луна». Прием.
Через пару минут связь установлена. Данные для стрельбы подготовлены еще утром, сейчас ввожу только поправки по последнему бюллетеню AM П.
— 7-я, один снаряд залпом, огонь! — Командую по телефону Фролову (он заболел и находится на ОП):
— Огонь!
«Луна» передает:
— Разрыв северо-восток 250. Огонь!
Ввожу корректуру:
— Огонь!
«Луна»:
— Отлично! Стой! 8-я, один снаряд, залпом, огонь!
Минут через пятнадцать пристрелены все батареи. До артподготовки осталось томительных полтора часа. Немцы, поняв, что огонь корректируют с отметкой 65,2, усиливают по ней огонь. Навожу на нее стереотрубу. Через каждые 15–20 минут огневой налет в 40–60 снарядов. Снег потемнел, высота стала выделяться на фоне окружающей местности. «Луна», экономя питание, дает А = 3–10, то есть включается через 10 минут.
Время 11.30. На «Луне» ранен один из радистов, его оттащили в блиндаж к пехотинцам. На моей телефонной линии за час — шесть порывов, все от снарядов. Фролов высылает на линию трактористов, связисты не успевают бегать. Но вот внимание привлекает характерный, проникающий в душу скрип и скрежет — залп немецких «РС'овцев». В районе с отметкой 62,5 — серия разрывов, следующих один за другим, с отчетливо видной, расходящейся концентрическими окружностями, взрывной волной. Высота стала черной. «Луна» молчит. До боли сжалось сердце, не можешь сказать ни слова и весь только сливаешься с рацией. Впервые вкралась мысль — Николай, наверное, погиб, — и от этой мысли на лбу и щеках выступает пот, несмотря на мороз и ветер.
И вдруг в телефоне знакомый голос, чуть искаженный эфиром:
— Я, «Луна», отвечайте, я — «Луна». Прием. Успеваю только крикнуть:
— Колька, дорогой, ты жив! — как все наполняется гулом начавшейся артподготовки — 12.00. [153]
С чем можно сравнить эти блаженные минуты, которых все так ждут. И чем сильнее огонь, тем большей гордостью наполняется сердце каждого из нас. В эти минуты всеми фибрами души желаешь успеха, все готов отдать ради этого. Вот все высотки покрылись вышедшими из щелей и блиндажей артиллеристами-разведчиками и общевойсковыми командирами — в такое время никого не удержишь в земле. Перенос огня в глубину, — пехота начинает атаку. И почти одновременно с этим заговорила «Луна»:
— «Земля», «Земля», по «Тигру» дивизионом огонь! — «Тигром» закодирована ранее пристреленная высота.
— Есть, огонь!
Работает весь дивизион. Темп — замечательный. Огневики знают, что в эти минуты решается успех всего боя. «Луна» кричит:
— Работаете отлично, еще огонь!
Минут через десять:
— Дивизион, стой!
Сафонов докладывает командиру дивизии Шульге:
— Сразу после артподготовки 6 «Фердинандов» вышли на свое место, на высоту. После первого нашего залпа один — задымился, после второго — другой «Фердинанд» перевернулся на бок, а минут через пять уцелевшие начали драпать. Пехота продвигается, прошла метров 600, заняла первые траншеи...
Встреча с начальником штаба 75-го полка:
— Успеха нет и не будет. Пройдем максимум еще два-три километра. Артиллерия поддерживает нас плохо. Местность исключительно тяжелая — сплошные болота. Дополнительных резервов нет.
Авиации много, но толку мало, «ИЛ'ы» часто штурмуют своих. «Юнкерсы» же кладут исключительно точно. В точках, где расположены медсанбаты, — сплошной крик и стоны.
Успеха нет. Пехота окапывается.
Артподготовка сильная, но артиллерия противника не подавлена, и он дает встречную подготовку, по началу переднего края и району сосредоточения танков и самоходных пушек. Несколько танков горят еще до боя.
Пехота занимает несколько деревень, а вечером под огнем «Фердинандов» и исключительно массированных налетов тяжелой артиллерии оставляет несколько деревень. Да. Успеха нет.
Артиллерия противника ведет огонь — ожесточенный, справа по 8–10 налетов в день дают тяжелые метательные аппараты. Это — похуже бомбардировки.
Настроение у всех плохое. Большие потери!
Приказ окопаться и занять оборону. Убит Берендеев.
Живая сила противника большой активности не проявляет. У нас часть пехоты тоже ушла в тыл.
Впереди слышен гул канонады — навстречу идут войска или Западного, или Белорусского фронта. Все с надеждой прислушиваются к этой спонтанно приближающейся канонаде.
Дождь, сырость, блиндажи текут. Круглыми сутками лежишь мокрый. Огромная моральная усталость, граничащая с апатией.
...Подали на орден Славы, но безуспешно, орденов нет — одни медали. Какая глупость!
...Приход Шевелева. Рассказы о жизни в тылу. Многие, очень и очень многие ни черта не чувствуют войны. Это обидно.
...Изредка получаю письма из дома. Сам пишу гораздо реже, чем раньше, слишком уж неопределенная обстановка. Кроме дома, вообще никому не пишу. Все кажутся далекими и чужими. О своих вспоминаю без всякой боли и грусти, — так оно и лучше...
Вечером 17-го получаю приказ — сняться с НП, сосредоточиться на огневой и быть готовым к маршу.
Снимается вся артиллерия, куда ни глянешь — везде связные мотают линии. Колоссальное движение по шоссе: машины, трактора, танки, конники, пехота. У всех зажжены фары, кругом море света. [155]
«Русс окончательно обнаглел», — думают «фрицы» и дают массированные огневые налеты.
Да, так может себя вести только такая армия, которая три года находится в огне сражений и солдаты которой безразлично относятся к опасности, считают войну своим бытом и привыкли быть на краю смерти.
Ночью разоружаются системы и перетаскиваются на дорогу. Завяз один трактор.
Все то же море света — «Бродвей» в Белоруссии. «Керосинки» изредка, для порядка, «капают» 5–6 бомбочек.
Встреча с Ридным. Его разговор с регулировщицей в Краснопольске:
— Какого х... пришел? — увещания о совести вообще и солдатской, в частности, и — эпилог:
— Скажи своим солдатам, что у меня спи... шинель. Кто найдет — получит пол-литра и 8 раз.
Нравы военного времени.
...Стоим без масла. Впервые за месяц как следует побрился и вымылся. Впереди — 125-километровый марш. Хорошо, если бы ушли от «кацо» — на другой фронт, может быть, там будет больше порядка и организованности. [156]