Отступление с тяжелыми боями. Деражня. Винница. Умань
С тяжелыми боями и ноющей болью в сердце прошли старую границу и движемся в направлении к укрепленному рубежу Деражня — Летичев, на подступах к Виннице{21}.
По дороге — военный городок. Идет бой. Перелетные пули летят к нам, на шоссе. Лошадь моя падает. Снимаю седло и уздечку и буквально на бегу бросаю их на бричку Лапидуса и Агафонова. Сажусь к ним и сам. Вся колонна движется крупной рысью. Так же проходим и крупный город Ермолинцы. На одной из площадей какой-то генерал-майор, с кучкой людей и одной противотанковой пушкой пытается занять оборону. Он останавливает два наших орудия 1-й батареи — остальные уже проехали — и устанавливает их здесь же, на перекрестке. Остальные продолжают движение.
Едем к Троекурову. Через некоторое время поворачиваем и выезжаем в лес — Проскуров занят немцами. Занимаем круговую оборону и кормим лошадей, дальше все равно не поедешь, настолько они утомлены. Да, если бы не бричка Лапидуса и Агафонова, остался бы где-нибудь и я, отстав от дивизиона. В такие минуты к лошадям преисполняешься особой нежностью, относишься как к лучшим друзьям.
Ночью — дождь. Ехать становится еще труднее. Во многих местах вытаскиваем орудия на руках. Лошади вяло-вяло жуют брошенный им пучок сена и смотрят на проезжающих серьезными, умными, виноватыми глазами. Глаза эти надолго останутся в памяти.
Дороги, дороги... Сколько их уже пройдено, но сколько осталось пройти. Если раньше отставшие спрашивали проезжающих: «Вы какого полка?», то теперь пытаются найти хотя бы свою дивизию, настолько много народа появилось из различных потрепанных и разбитых дивизий.
Вот, наконец, и Деражня. Проезжаем город и останавливаемся у озера. Моментально все бегут купаться, смывая многодневную грязь. Известно, что здесь проходит линия укреплений, которую мы и занимаем. Проходящие части отводятся в разные места, собирают отстающих и делают привалы, чтобы двигаться дальше, к Летичеву, к Виннице.
Ночью батареи выехали на огневые позиции. Мы переехали немного дальше. Получили из 6-й батареи (которая потеряла все свои минометы), людей, а главное — лошадей, причем довольно свежих. Минометы же батарея потеряла при переправе через Збруч. [46]
Никаких признаков немцев пока нет. Линчук с Савосько поехал в Деражню, забрал в складах обмундирование, шинели, белье, амуницию, — все было не тронуто, несмотря на то, что команда, охраняющая склады, вся разбежалась. Вскоре весь дивизион одевается во все новое — нет только сапог, — склад с сапогами сгорел еще до нашего прихода. Огромные армейские склады с продовольствием вскрываем и содержимое раздаем населению. Из всех окрестных деревень бегут люди, либо едут на бричках, берут, кто сколько может забрать, а дома закапывают продукты (муку, крупу, горох и пр.) в землю, увозят в поле и прячут там. Колоссальный склад овса, раздав его, сколько можно было забрать, поджигаем.
Выбрали себе НП, начали рыть. Ночью перекрыли его могильными плитами с соседнего кладбища. Смеялись: «вот, мол, и хоронить не придется — заранее похоронены». Орудия поставили частично в ДОТ'ах, а частично открыли сами огневые позиции. Командир дивизии устроил командный пункт там же, в одном из ДОТ'ов.
Утром с Медяком оформляем документы. Сидим в маленькой хатенке, перед каждым из нас — миска творога со сметаной, и чертим схемы, разбираем и составляем карты и т.п. Ясный солнечный день. Невольно забываешь о войне, думаешь, что находишься на одном из учений, которые у нас так часто бывали.
Вот слышен гул — сильнее и сильнее. Пролетают около 30-ти бомбардировщиков — это первые наши, советские самолеты, которые мы увидели с начала войны. Общий вздох облегчения: «Ну, наконец-то!»
Агафонов, как всегда, спит. Лапидус сделался «ярым» обозником и ездит со старшиной за разным барахлом. Замполит Савельев по-прежнему на кухне у Кузнецовой, при малейшем «подозрительном» шуме бежит метров за 200 в чистое поле, маскируясь от авиации. «Мужичок» Савченко крутится у кобылы Аембеша, так же тщательно ее выскребывая, как и в Лаврах или Розлуге. Мишка Бергман и Егоров на НП вместе с Долгим, Валевичем и Шишковым, Федорова нет — он пропал где-то около Яблонова, будучи связным к[омандир]а д[ивизион]а.
Днем приходит приказ — принять разрозненные остатки какой-то полковой батареи. По поручению Медяка иду, распределяю людей и лошадей по батареям, отбираю несколько человек в управление.
Днем же приходит мл[адший] командир огневого взвода 1-й батареи Ткаченко, оставшегося в Ермолинцах. Он рассказывает, что они тогда поставили орудия немного сбоку от перекрестка, где был генерал-майор с противотанковой пушкой, и приготовились вести огонь. Впереди — рота пехоты. Через некоторое время показались цепи немецких автоматчиков. Шли они в полный рост, без всякого снаряжения и даже без противогазов, рукава гимнастерок закатаны кверху. [47]
В общем, — прогулка. Откатились. Затем опять все повторилось сначала; опять отбили. В горячке не заметили, что пехота давно уже отошла, и немцы подбираются справа и слева, перебегая огородами и домами. «Передние к орудиям!» Частый огонь автоматов, один корень (коренной конь. — М.М.) и передний у нас убиты, двое кр[асноармей]цев падают ранеными. Наводчики заклинивают затворы, снимают панорамы и вместе с остальными «срываются». Падают еще несколько человек. Шесть человек вместе с Ткаченко пробрались к нам. Так потеряны два первых орудия.
Вечером «приходят в гости» Тарковский, Хорунжий и Афанасьев. Уславливаемся, что на след[ующий] день будем делать привязку боевого порядка.
Иду в ДОТ к[омандира] дивизиона. Бугор метра в 2 высотою, стоящий на окраине деревни. Бетон толщиною в 2,5 метра. Три станковых пулемета, колоссальный запас патронов. Прекрасный перископ, воздухофильтр, большой запас воды. Комната для отдыха личного состава. Нет одного — связи.
Командир ДОТ'а мл. л[ейтенан]т Притеник(?) вежливо знакомит меня со всеми особенностями своей «конуры», как он ее называет: «Если бы нам хоть немного пехоты и легкой артиллерии, чтобы предотвратить блокировку, мы здесь продержимся много недель». Но я-то прекрасно знаю, что пехоты очень мало, что наша дивизия, прикрывающая отход 12-й армии, заняла оборону от Деражни до Летичева и дальше, что рота охраняет участок в 1,5–2 километра. Из легкой артиллерии — только мы, гаубичники в стороне от нас, корпусники — сзади. И самое главное — команда укрепленного района состоит из приписников, крестьян этой же, Винницкой, области, причем у большинства дома уже хозяйничают немцы.
Вечером получаем приказ сделать на Винницком шоссе противотанковый ров. Все свободные люди начинают его рыть.
Утром со всех пунктов звонят, что замечено движение неприятеля. Но пока он близко не подходит — ждет подкреплений. По Деражне снуют его машины. Эх, хорошо бы шарахнуть, но мало боеприпасов. Днем начинает огонь 2-я батарея. Через некоторое время немцы в ответ бьют по нашей деревне. Несколько снарядов рвется в обозе 1-го батальона — один человек убит, двое ранено.
Получаю приказ командира дивизиона отправиться в 1-й взвод батареи, который за несколько минут до этого вел огонь:
— Укажи им место для прямой наводки, покажи рубеж сосредоточения машин и пехоты противника, расскажи обстановку.
Иду на ОП. Там — радостное возбуждение, как всегда во время успеха. Николай Сафонов, довольный и улыбающийся, сидит верхом на пушке с бутылкой шампанского в руках — прислали из 2-го дивизиона, у них там обнаружен целый винный склад. Выпили. Указал [48] все, что надо. В это время на пригорке, километрах в трех от нас, выехала группа в 10–12 немецких автомашин.
— Знаешь, Николай, надо по прямой.
Быстро подняли орудия из лощины вверх, на окраину кладбища. Через две минуты — ураганный огонь двух орудий. Сафонов встал наводчиком и «дает класс» — через 4–6 минут горит 8 машин. 4 — успели удрать.
С КП дивизиона передают:
— Отличная работа! Хороший почерк.
Советую Николаю «срываться» с орудиями вниз, а то немцы дадут здесь «перцу». Орудия скатываем вниз. А через две минуты — интенсивный минометный огонь по кладбищу, тара от снарядов разбита вдребезги.
Возвращаюсь в свой ДОТ. Начальник штаба говорит:
— У тебя зрение хорошее, пристреляй взвод 2-й батареи по дальним высотам.
Начинаю первую самостоятельную стрельбу.
— Взводам,... огонь!
Разрывов не видно, очевидно, в балке, недолет. По таблице увеличиваю прицел на 400 метров.
— Огонь!
Вот два клубка пыли в середине высоты. Еще увеличиваю прицел, беру в вилку, половиню, даю 4 снаряда. Разрывы — на дороге, у группы вишневых деревьев. Медяк говорит:
— Ну, вот, тебе все не терпелось дорваться самостоятельно стрелять. Теперь доволен?
— Да, все в порядке.
В это время на гребне высоты появляется строй, примерно с роту. В сомкнутой колонне идут по шоссе.
— Зарядить!
Колонна все ближе и ближе подходит к вишням, вот первая шеренга поравнялась с ними.
— Огонь!..
Два разрыва в центре колонны, во все стороны разбегаются маленькие фигурки солдат.
Медяк, мой начальник штаба, жмет руку.
— С первой удачей!
В это время строго над головой с громким свистом проносятся мины, рвутся метрах в 80-ти позади.
— Засекли орудия, сволочи!
Бросаюсь к телефонам. Связи нет. Вскоре раздается голос Мишки Банкина:
— Николай, это ты? Дал по нас. Засыпало Новикова. Сафонов с ребятами его откапывают. [49]
Новиков — командир огневого взвода у Сафонова, человек отличного характера.
Опять свист... Летит следующая партия. Разрывы. Через 3–4 минуты голос Банкина:
— «Венера», «Венера», я — «Береза». Все в порядке. Один ранен. Новикова откопали.
Как это просто сказать — «откопали», и как трудно сделать это, когда рвутся мины и инстинкт жизни прижимает к земле. И все-таки — откопали: целого и невредимого, только засыпанного парой кубометров земли.
Вечером бьет лейтенант Калинин со вторым орудием .1-й батареи, выкатив его из ДОТ'а. Результат — прекрасный, немцы падают кучами.
В Деражню и по шоссе за ней бьют корпусники. Но и у них мало снарядов. И как только они прекращают огонь, так снова по шоссе движутся немецкие машины. Ночью по временам — ружейная перестрелка. Знаем, что пехоты впереди очень мало. Весь дивизион бодрствует. Кругом выставлены секреты, в деревне — патрули. Всю ночь проверяю охрану узла связи и штаба дивизиона.
На следующий день с утра немцы идут в наступление. Быстро залегают под пулеметным огнем ДОТ'ов. ДОТов здесь 2–3 на километр, все они взаимно обстреливаются. Немцы очень точно бьют по нашим огневым — работает звукозасечка и корректируется огонь с самолета. Стоит одному из наших орудий несколько раз выстрелить, как в ответ летят десятки мин. Разрывы в 5–10–20 метрах от орудия. Подобной точности огня мы впоследствии не видели — кадры у немцев изменились.
Долгий и Егоров, а потом Хорунжий и Тарновский (они сидели с приборами в недостроенном ДОТ'е) заметили огневые позиции минометной батареи немцев. По ней открывают огонь два орудия 2-й батареи. Шесть немецких минометов обрушиваются на них. И те, и другие ведут огонь, находясь под обстрелом. Минометы замолкают — у русских нервы крепче.
Вот у опушки рощи, к полю, где залегла немецкая пехота, движется еще один батальон. Наша батарея, молчавшая до сих пор, получает приказ открыть огонь. Меткий, чрезвычайно сосредоточенный огонь моментально рассеивает колонну. Браславский, командир взвода управления 3-й батареи, стрелял мастерски. Мин, к сожалению, больше нет: осталось по одной на миномет, даже передки и те пусты.
Сидим на узле связи — в погребе, построенном десятки лет назад. Сказывается утомление двух бессонных суток: спишь, не обращая внимания ни на обстрел, ни на напряженную обстановку.
Вечером опять «показывает класс» 1-я батарея. Всю ночь строчат пулеметы и опять весь дивизион на ногах. Несколько атак отбиты. Потери у нас небольшие,, но выведено из строя много лошадей. [50]
Побатарейно начинаем отход. Обоз уехал раньше. Только километрах в шести нас ждут наши брички: это очень кстати, каждый тащит помимо оружия и снаряжения — приборы и катушки с кабелем.
Итак, единственная, действительно укрепленная линия, проходящая уже за старой границей, оставлена через два дня. Укрепленный рубеж держали всеми силами. Орудия вели огонь бесподобно. Немцы только от нашего дивизиона понесли потери в несколько танков, несколько десятков автомашин и сотни солдат.
Узнаем, что взорвался в ДОТ'е командир 5-й батареи старший лейтенант Ращупкин, когда его блокировали немцы. Разведчики и радисты отстреливались до последнего патрона из ДОТ'ов, брошенных пехотинцами-приписниками. Убит Хорунжий, ранен Тарновский и Афанасьев. У них снаряд попал в недостроенную амбразуру. Хорунжему оторвало ногу и вырвало кусок бока. Он был жив еще 10–15 минут, держался чрезвычайно мужественно, был в полном сознании. Тарновский, раненный в ногу, до последней минуты не терял надежды вынести его тело и ушел тогда, когда немцы были совсем близко. Так кончилась их большая дружба. Михаил Бергман целыми сутками работал на своей 6-й ПК в каменном подвале, вызывая огонь на себя. По ночам все выходили к реке защищать берег от вражеских вылазок, ибо пехоты не осталось.
И враг на участке 192-й Горнострелковой дивизии, пришедшей сюда с Сана, с первого дня войны не имевшей ни суток отдыха, — был задержан.
Это — первая наша победа{22}!
Весь следующий день двигаемся по направлению к Виннице. Встреча с немецкой разведкой. Одна из них — очень печальная для второй батареи. Ее командир, младший лейтенант Сидоров, получил приказание выдвинуться с двумя орудиями на помощь стрелковой роте. Но пока они с орудиями ехали, рота отступила, и они лицом к лицу встретились с немцами. Их обстреляли из пулеметов и автоматов. Комбат растерялся и вместо того, чтобы развернуть орудие и открыть огонь, приказал поворачивать обратно. В это время первое орудие перевернулось, на втором убит корень. Расчеты бросились бежать... {23}
Время от времени — разрывы снарядов на самом шоссе, все пригибаются, но движение продолжается.
Вот и город Винница. Внутри его войск очень мало. Чистые, ровные, широкие улицы, обсаженные деревьями, почти пусты. [51]
Окна заклеены бумажными полосками. И только по шоссе — непрерывный поток отступающих частей. Мост разбит. Вероятно, разбомбили. Саперами сделана переправа — реку запрудили, вода постепенно прибывает, но и песок на переправу все подсыпают и подсыпают. Порядок полный. Двигаются быстро, без сутолоки. Две батареи зениток. Несколько сбоку — группа генералов, человек 5–6. Разрывы снарядов довольно близко, но никто из них не обращает внимания. Многие здания в городе горят. В церковную колокольню попал снаряд. Она покачнулась, застыла, будто подумав, и рухнула вниз. Люди даже не подняли голов. Как часто вспоминалось это спокойствие и порядок позднее, когда действовали уже не кадровики!
Проехали переправу. Получили от командира дальнейший маршрут. Общая задача — идти на Белую Церковь, уничтожая десанты немцев и части, прорвавшиеся через линию фронта.
Большое поле. На перекрестке дорог — регулировщик. Он на легковой машине, в форме полковника. В руках — список номеров многих дивизий и десятков полков. Дает и нам направление, но оно не совпадает с маршрутом, данным командиром дивизии. Позднее оказалось, что «регулировщик» — немецкий шпион. Сколько путаницы сумел он сделать!
Проезжаем краем Турбов и вечером того же дня — 16 июля — останавливаемся на привал.
Здесь собирается вся дивизия. Утром, уже не подивизионно, а целым полком выступаем вслед за 676-м полком. Сзади нас — гаубичники 510-го, встречаю Аемку Гульдина, долго идем с ним вместе, вспоминая все пережитое с первого дня войны, а гл[авным образом] Москву, институт, общих знакомых. Как это все теперь далеко!
Рядом с нами прямо по полю двигаются несколько отрядов парашютистов и большая группа летчиков.
Через два дня подходим к станции Оратповка. Здесь, по данным разведки, действует целая «ефрейторская» мотодивизия немцев, прорвавшаяся вместе с танковой бригадой где-то у Бердичева. Танки в основном уже уничтожены, а мотопехота осталась.
Останавливаемся около станции. Берем на складах кое-что из продовольствия, оставляем обозы и двигаемся вперед. Доезжаем до села. Пехота оттуда немцев уже выбила, бой идет метрах в 400-х за селом. Где-то рядом сбоку строчит пулемет. Бобров посылает меня узнать, что это за пулемет. Дает мне Бондаренко и Матвеева. Пробираемся на стук, едим по дороге прекрасные вишни. Потом все умолкло. Двигаемся дальше, осматриваем несколько домов, но так ничего и не находим. Встречаем пехотинца, спрашиваем у него. Он примерно указывает дом, откуда стреляли. С гранатами в руках двигаемся перебежками туда. У открытого окна стоит пулемет, на полу — пулеметчик, [52] обер-ефрейтор, лежащий в луже крови. Вероятно, был ранен, но так и истек кровью у своего пулемета.
Матвеев и Могучий обнаружили в колхозных конюшнях несколько племенных жеребцов. Едем туда, заседлываем и зануздываем их и начинаем объезжать. Мне своего пришлось через пару дней отдать вместо убитого корня, а у Матвеева он так и оставался до Днепропетровска.
К вечеру наши продвинулись (при поддержке 1 и 3-й батарей) еще на несколько километров. В село приезжает со станции весь обоз и спокойно спит ночь.
По дороге на обоз пикировали штук семь самолетов, бросали бомбы с сиренами, — звук, надо прямо сказать, не из приятных. Потерь почти не было.
Разведка наша вся полностью уехала в распоряжение к[омандир]а дивизии для связи его с полками. Эти конные посыльные были, фактически, единственным средством связи.
Рано утром выступаем и двигаемся часов до 2 дня. Подъезжая к Собаровке, попадаем под минометный обстрел. В деревне батареи разворачиваются, оборудуются штаб дивизиона и узел связи. Я с Шишковым еду искать обоз. Около деревни стоят корпусной и гаубичный дивизионы, по дорогам двигаются обозы. Находим свой обоз в овраге: брички только что съехали с горы и на следующую еще не поднялись. Справа — болотистый лесок, слева — кустарник на холме. Совершенно неожиданно одновременно застрочили несколько пулеметов, пули падают вокруг нас. Что за черт, засада какая-то, что ли? Стрельба усиливается, и становится все понятно: на горе, с которой мы только что съехали, показалось несколько немецких танков и танкеток. Все бросаются врассыпную, мы с Шишковым бежим в лес, не выпуская поводьев из рук. Мой «Малыш» и его «Нагель» заупрямились и тащить их чрезвычайно трудно. Злишься, бьешь их ногами и в такую минуту проклинаешь все на свете.
Вот мы и за деревьями. Смотрим назад: 25 легких танков и санитарная танкетка медленно спускаются вниз, специально наезжая на застрявшие брички и повозки. Стреляем (из всей массы приписников к нам присоединяются только несколько человек) бронебойными пулями из винтовок — толка никакого. Тогда «планово» отходим дальше, выходим на поле и стремимся попасть в Собаровку.
Танкисты же, когда все успокоилось, вылезли и стали забирать с бричек мешки с сахаром, мукой, крупой и т.п., но не долго, — торопились прорваться к Оратовке и найти там горючее.
Чуть было трагично не закончилась встреча с танковой колонной Николая Сафонова. Во время одного из переездов опрокинулось орудие. Сафонов, сидящий на лафете, попал под колеса, затем под станины. Его здорово помяло, очевидно задело позвоночник. Совершенно [53] недвижимого, но в полном сознании положили на бричку — «От своих никуда не уйду». Кроме того, знали, что если сдать в госпиталь, то через 3–4 дня попадет к немцам, — госпитали эвакуироваться не успевали. Поэтому всех своих раненых, за которыми не требовался особый уход, везли с собой.
Когда с появлением танковой колонны обозники разбежались, то убежал и ездовой, везший Николая. Последний не только убежать, но и вообще встать на ноги не мог. Поэтому спокойно чуть-чуть приподнялся, взял вожжи и погнал лошадей в сторону от дороги. Кончилось все благополучно: танки прошли, Николай уцелел. Когда вернулись разбежавшиеся обозники, он лежал и «тянул» из фляги водку.
С тех пор бричка Сафонова единодушно была названа «противотанковой бричкой». Одной из ее особенностей было то, что в головах у Николая около подушки всегда стояла четверть тройного одеколона, зачем — сказать Затрудняюсь, очевидно, для напоминания о московских парикмахерских. После Умани ее, правда, заменил объемистый деревянный бочонок с хорошим вином.
При бомбежках «сафоновская бричка» не сворачивала с дороги ни на один дюйм, — ее хозяин досконально придерживался теории вероятностей: слишком мала вероятность прямого попадания в бричку, особенно когда все соседние съезжают с дороги и едут в стороны.
По дороге в Собаровку нашли остатки полкового обоза во главе с капитаном Аеви-Гуровичем. Здесь же от Козлова узнали о гибели Мишки Бергмана. Как не хотелось верить, что больше не увижу живым остроумного, милого, чрезвычайно отзывчивого Мишку! Погиб хороший друг, самый, пожалуй, близкий из моих армейских друзей, с которыми вместе вспоминали Москву, школу, институты, с которыми выпивали бокал на скромных вечеринках, отмечавших знаменательные даты нашей жизни. А, главное, строили планы на будущее, живо представляли себе, как будем вместе проводить время в Москве. И самое обидное, что погиб невероятно глупо: его застрелил замполит Савельев якобы за невыполнение приказания{24}.
Вечером же узнал о гибели Валевича — старого, опытного разведчика, с которым мы служили вместе в 298-м полку, с полковой школы в Артемовске. Он тоже погиб трагически — от своего снаряда. Гаубичный дивизион открыл огонь по окраине Собаровки, когда она уже была в наших руках. В результате убиты 3 человека, в том числе Александр Валевич. Хорошо, хоть не мучился — умер сразу от огромной раны в бок и спину.
День 22 июля, то есть месячная годовщина войны, был одним из самых тяжелых, особенно морально. Я, человек не суеверный, после [54] этого случая и после 22 июля, когда все мы по приказу были зачислены в пехоту, с большим волнением ждал 22-е число каждого месяца.
На следующее утро проезжаю мимо места, где на обоз напали танки. Несколько свежих могил и несколько сломанных бричек — больше никаких следов.
Получаем задание продвинуться вперед в следующую деревню — Юшковцы. Из Собаровки выезжаю вместе с Трофимовым, едущим на коляске, командиром полка майором Леонтьевым и начальником особого отдела. Вместе с нами Долгий и несколько коноводов. Дорога сильно обстреливается. Спешиваемся и идем врозь. Пехота только что заняла этот рубеж. Долгий ранен осколком мины в ногу. Кладем его на бричку, везущую раненых, сами двигаемся дальше. Трофимов говорит, чтобы я отошел от него дальше, а то моя лошадь демаскирует нас обоих. Иду вперед, изредка пригибаясь при близких разрывах. Оглядываюсь — капитана моего не видно. Беспокоюсь, что он убит и поворачиваю назад. Прохожу метров 80, вижу кто-то лежит в окопчике, свернувшись калачиком. Смотрю — Трофимов, цел и невредим. Не глядя в лицо, говорит мне, чтобы я ехал к Медяку. Громко смеюсь, поворачиваюсь, вскакиваю на лошадь и галопом еду в лощину слева от дороги. Здесь может накрыть только случайная мина. Встречаю Шпунтова, помкомбата 1-й батареи (Калинин болен), узнаю, как у него дела, и еду на окраину Юшковцев, где должны быть Бобров и Медяка. Встречаю коноводов, а потом приходит Бобров. Вместе все «уписываем» ведро меда, только что найденного в одной из хат. Мед — замечательный и никаким образом невозможно оторваться от него.
С тыла приходит 753-й полк, лучший полк дивизии, командует им старик — полковник Новиков. Роты идут чуть ли не строевым шагом, порядок полный, дух чрезвычайно высокий. Короткий митинг, и полк порбтно двигается к исходным рубежам для атаки.
Наш НП — в скирдах хлеба, около кладбища. Стрельбой 3-й батареи руководит сам Медяк. Мины рвутся точно на переднем крае немцев. Две роты 753-го бросаются в атаку и скоро достигают опушки рощи, которую должны были занять. Другие полки дивизии выбивают немцев из большого леса, загоняя их в Лукашевку. В лесу немцы оставляют более 250 машин — все хозяйство ударной ефрейторской мотодивизии. Причина — дороги, размокшие после дождя, отсутствие бензина, но прежде всего, оторванность от своих главных сил. Очень много штабных машин, раций, машин со спаренными минометами. Некоторые стоят с невынутыми ключами. Вскоре все наши тылы были уже на этих машинах.
Мины на исходе. Около 20 ящиков осталось в Собаровке, их там охраняют Кяшкин и Лапидус. Медяк дает мне две брички из боепитания — через два часа мины должны быть у церкви, на огневой. Времени мало, едем не в обход, а по дороге, которая непрерывно обстреливается. [55] Ложимся и гоним лошадей. Минут 20 проходят не совсем спокойно, но зато мы уже в Собаровке.
На крылечке одного из домиков сидит Трофимов, «объятый думой». Он так и не решил перейти в Юшковцы, где к этому времени находился уже весь его дивизион. Почему же он, пешка, до последнего времени был командиром дивизиона, а не Медяк и не Бушперт?
Затемно уже спокойно едем в Юшковцы. Обозы разместились под деревьями на улице. Иногда их беспокоили минометы, но настроение благодаря предыдущей удаче — прекрасное.
Проходят три дня в боях за Лукашевку, превращенную немцами в опорный пункт. Пехота действует прекрасно. Каждую ночь несколько взводов врываются с гранатами в село и громят немцев. Молодые, смелые ребята. Они касок не носят «принципиально», в атаки ходят только с гранатами и автоматами, а у кого их нет — просто со штыками, считая винтовку излишней обузой. На каждое опасное дело охотников выявляется больше, чем нужно, и взводы назначаются по очереди.
Но потери большие. И день и ночь мимо штаба полка, расположенного рядом со штабом 676-го СП (стрелкового полка. — М.М.), едут брички с ранеными. Роты истекают кровью, продвигаясь вперед. Командир полка подполковник Ильин дает приказание сделать еще одну решительную атаку. В ней участвуют все: штаб полка, весь комсостав, все лишние хозяйственники. Ценой огромных усилий удалось продвинуться на 2–3 километра вперед и занять окраину Лукашевки.
Вечером приносят тяжело раненого начальника штаба 676-го СП майора Жузина, живого, темпераментного, проклинающего немцев на чем свет стоит. Убиты многие командиры рот. Как жаль этих людей, идущих в атаку, главным образом, из-за недостатка красноармейцев: в ротах осталось 8–14–17 человек. Как будут нужны эти кадры позднее!
Я эти дни все время в штабе группы НП, то есть у командира полка, делегатом связи от своего дивизиона. Часто езжу на огневые и хожу на НП, чувствую себя прекрасно, лучше всех зная обстановку и положение, выполняя нужную и интересную работу.
Однажды поехал в штаб дивизии. Километров в шести от нас, на поле стояли примерно три артиллерийских полка, выстроившиеся в каре и ощетинившиеся во все стороны орудиями. В лесу — более дивизии (причем свежей, полного состава) пехоты. Почему же их не бросают на помощь нам, так обескровленным в предыдущих боях? Вот что значит сложная работа штабов и отсутствие взаимодействия. Основная же причина выявилась гораздо позднее, в августе, из приказа т. Сталина от 16 августа: командир 13-го СК (стрелкового корпуса. — М.М.) и командующий армией оказались предателями. Пока же оставалось только видеть и возмущаться{25}. [56]
Днем надо было перейти от Медяка, из штаба дивизиона, на НП командира стрелкового полка, расположенном чуть ли не на передовой линии. Вместе со мной пошел Чуриков, командир разбитого орудия 1-й батареи, направлявшийся на смену мне в штаб полка. Спокойно идем по улице, хотя и знаем, что временами она обстреливается. Вчера здесь были убиты 8 командирских лошадей, стоявших в куче, — мина, а за ней еще три упали совсем рядом. Коноводы остались живы, только были завалены трупами лошадей.
Выходим на Колхозную площадь, проходим ее. В это время очередь в 4 мины рвется на улице, метрах в 150-ти от нас. Идем дальше. Следующая группа рвется дальше нас. Моментально соображаю, что мы в «вилке», но не успеваю ничего сделать, как разрыв рядом с нами. Мгновенно падаем на землю, в маленькую канавку. Слева бугорок, справа — плетень. Почти одновременно мы оказались в центре накрывающей группы. Ближний разрыв в 2,5 метрах от нас, дальний — в шести. Земля дрожит, пилотка слетает, комья земли сыпятся сверху, нечем дышать, в ноздри бьет резкий запах угарного газа. Да, уцелели буквально чудом. Тихонько ползем вперед. У стены дома — Ткаченко, шедший из штаба. Он буквально вскрикивает от удивления, что мы остались живы. Вот что значит «повезло». Дальше уже движемся ползком и перебежками.
Вскоре штаб дивизиона переносится вперед{26}.
В целом на всем пути, начиная с Оратовки, шли тяжелые, напряженные бои — наступали на отборную мотомеханизированную дивизию немцев, окружив ее в больших лесах и отрезав от танковых сил, стремившихся прорваться на Белую Церковь. Дивизион наш непрерывно сопровождал огнем и колесами наступающую пехоту...
Большая Ивановка, 30 июля. Здесь прекрасно действуют наши танки. Небольшими группами они врываются в расположение противника, внося панику и сумятицу, или стоят в засаде. Пехоты, к сожалению, очень мало, поэтому никакие крупные операции невозможны.
Утром Медяк мне предлагает поехать отдохнуть в обоз, — ничего серьезного не предвидится.
Обоз разместился в замечательном вишневом саду. Вишен так много, что ребята рвут их губами, прямо лежа на бричках. С удовольствием провожу время с Лапидусом — видеться с ним мы стали редко, ругаться совсем перестали. Только позднее, потеряв его, я понял, как он был мне близок и дорог! Здесь же, на НП 3-й батареи, Кяшкин, Малышев, Могучий, Матвеев, Егоров и Шишков с Бобровым, коноводы — там же, Агафонов — в штабе дивизиона. Мог ли я думать, что никогда их больше не увижу! [57]
Проезжает Бобров и говорит, что все обозы сосредоточиваются в Малой Ивановке (Либермановке), то есть примерно в шести километрах от нас. Поручает мне перевезти туда и наш обоз. Переезжаем. Встречаем 2-ю батарею с ее разбитыми орудиями, управляющего] полка и службы. Поступаем в распоряжение помощника командира полка капитана Леви-Гуровича.
Из штаба приходят часть связистов и все, кто был в охранении, — ожидается передвижение; но ночь проходит спокойно.
Утром Аапидус с Кяшкиным отправляется с завтраком в штаб, следом за ними думаем ехать вечерком и мы с Могучим, но приходит приказание собраться и в 16.00 обозам и всему личному составу, не входящему в минимальный боевой расчет, двигаться на Умань. Остальные должны начать отход ночью, под утро. Начальник колонны — капитан Леви-Гурович. Медяк назначает меня старшим управляющим 1-го дивизиона, в моем распоряжении. — 14 человек и три брички.
Двигаемся. Входим в Умань. Горят аэродром и железнодорожная станция. Из города уходят отставшие рабочие, евреи, партийные и комсомольские работники; местные органы власти и большая часть тех, кто должен быть эвакуирован, уехали раньше. Выпускаются заключенные из тюрем, уходит местный гарнизон. Магазины уже вскрыты, каждый берет, что ему надо. Наши ребята абсолютно безразлично относятся к вещам, ищут что-нибудь спиртное. Если поиски проходят успешно, сейчас же подскакивают брички, грузится бочонок или ящик с бутылками, и бричка моментально возвращается в строй.
Вообще же картина полного безвластия и крушения всего общественного порядка, к которому мы все так привыкли, который мы строили собственными руками, оставляет неизгладимое впечатление, очень тяжелое. Большинство буквально морально убито.
Город Умань — белый, уютный, чистенький, несмотря на все происходящие события, уже позади. Стемнело. Над дорогой появляются два самолета, замечают горящие папиросы и открывают огонь из пулеметов. Курение, конечно, прекращается, все разбегаются, за исключением нашей колонны, продолжающей движение. Самолеты улетели. Опять курение. Нас, привыкших за два с половиной года к строжайшей походной дисциплине, это возмущает, но ничего не поделаешь, — людская масса, двигающаяся с нами, настроена по-другому. Вот она, русская беспечность!
Останавливаемся на привал. Ужинаем. Пьем. Всем известно, что пьяных быть не должно. И люди пьют в меру, вопреки, казалось бы, всему, пьют преимущественно вино, ложатся в кучу у бричек, так чтобы легко было разбудить... [58]