Петроградская жизнь
Поезд подошел к Петрограду в одиннадцать часов дня 25 января. А за дневник я сумел взяться только ночью.
Впечатлений столько, что не знаю, с чего и начать.
Еще из окна вагона я увидел большие питерские заводы. Их так много, что и представить трудно. Один кончается, другой начинается. Всюду дымят высокие кирпичные трубы. Охта, наверно, в несколько раз больше всего нашего Камышлова. А ведь когда-то Камышлов казался мне большим городом.
Опять невольно все сравниваю с Камышловом. Взять, например, Петроградский вокзал. В Камышлове такого размера лишь паровая мельница, да винокуренный завод, и то вряд ли. Военная казарма куда меньше.
А сколько на вокзале народу! И какая разнообразная публика!! Кто в военной одежде, кто в деревенской, кто в городской. У некоторых огромные, тяжелые мешки, другие совсем налегке. Толкотня, ругань. Я даже поначалу растерялся. Но потом вместе с товарищами через одни двери, другие, третьи вышел на площадь.
Впервые увидел трамвай. Но увидеть легко, а сесть в него — трудно.
Чтобы не мёрзнуть, прошлись по площади, посмотрели памятник Александру III. Ничего интересного и красивого: на неуклюжей, толстой лошади сидит такой же неуклюжий и толстенный городовой. Только и всего.
Можно было бы ехать на извозчике. Их тут немало. Зазывают: «Давай прокачу, недорого возьму!» Но мы воздерживаемся. Нам ехать далеко, и, конечно, это обойдется в копеечку.
В конце концов удалось штурмом взять трамвай. Давка невероятная. Я протиснулся к окну, подышал на стекло и стал наблюдать через проталинку.
На тротуарах, мостовых — сплошные сугробы. Даже рельсы заметены. Трамвай идет медленно. Иногда останавливается, ждет, пока расчистят путь. Снег убирают женщины. Их мало, а снегу очень много.
Несмотря на сугробы, беспорядок, видно, что город красивый. Я не мог оторваться от окна.
Еще на вокзале комендант нам объяснил, до какой остановки ехать и как пройти в гостиницу, где для нас подготовлены места.
На доме, к которому мы подошли, большая железная вывеска: «Меблированные комнаты Червонная Русь».
Впервые за свою жизнь попал в гостиницу и сразу же был разочарован. На лестницах грязь. Коридоры длинные, холодные и темные, хотя освещаются не керосином, как у нас в Камышлове, а электричеством.
И все-таки после фронта, давки в вагоне здесь не так уж плохо!
Нас разместили по комнатам. В каждой два — три человека. Я прилег на кровать и почувствовал блаженство. Первый раз в жизни лежал на настоящей кровати с пружинным матрацем. В деревне спал на полатях и на полу, в Камышлове — на каком-нибудь диванчике или железной солдатской койке.
К вечеру в наших комнатах появились незваные гости. Прямо без стука заходили какие-то накрашенные и напудренные молодые женщины. Садились на стулья, на кровати. Бесцеремонно обращались к нам:
— Эй, миленочек, дай закурить, угости папироской.
Выпроводишь одних, появляются другие. Женщины эти нигде не работают и не хотят работать. Их интересует одно — нет ли у нас денег или продуктов. До поздней ночи они фланировали по коридорам.
Настроение испортилось. Гостиница показалась мне грязным притоном.
Когда первое возмущение прошло, я задумался. Если бы эти женщины жили в нормальных условиях, если бы они получили образование и труд по душе, разве стали бы такими, разве опустились бы? Конечно, нет!
Многое, наверно, мне предстоит узнать и понять за время петроградской жизни.
Удалось все-таки выбраться из «Червонной Руси». Жизнь там стала совершенно невозможной. Обращались в контору, разговаривали — ничего не помогло. Нашествие непрошеных посетительниц продолжалось. Отбою не было. Хорошо, что эти так называемые «меблированные комнаты» не сегодня — завтра закроют.
Теперь совсем другое дело. Нас разместили в Смольном. Раньше, в царские времена, в этом здании жили и учились дворянские дочки. Смольный тогда именовался «Институтом благородных девиц».
Во время революции, в октябре 1917 года, здесь был штаб большевиков. Товарищ Ленин отсюда руководил пролетарским восстанием.
Сейчас в Смольном — Петроградский комитет РКП (б). Нижний этаж отвели для наших курсов. Тут все под боком: классы, библиотека, канцелярия, кухня, столовая.
Курсы наши называются военно-агитаторскими, подчинены они Петроградскому военному округу. Учиться будем долго — месяца три. Нашего брата, красноармейцев, набралось человек полтораста — двести. Еще больше гражданских — человек четыреста, из всех губерний Северной коммуны{2}. Мы после курсов станем военными агитаторами в полках, они — работниками на селе.
Присматриваюсь к курсантам. Очень уж разный народ. Много людей зеленых, не видевших ни армии, ни завода, ни деревни.
Позавчера с несколькими такими же приезжими красноармейцами, как и я, гулял по городу, осматривал Дворцовую площадь и Зимний дворец. Стены дворцового корпуса, поврежденные во время левоэсеровского мятежа, уже заделаны.
Несколько часов мы провели во дворце. Бродили по лестницам, смотрели картины, мебель, заглянули в царские покои.
Больше всего меня заинтересовала комната, в которой жил Степан Халтурин. Сюда он тайно приносил динамит. Потом устроил взрыв, чтобы убить царя. Степан Халтурин — настоящий революционер. Он не ведал страха.
Мы долго стояли на Дворцовой площади. Представляли себе, как подходил сюда народ 9 января 1905 года, как по приказу царя стреляли в народ солдаты. Но эта площадь знала не только такие горькие часы. По ней 25 октября шли на штурм Зимнего питерские рабочие, солдаты, матросы.
Куда ни посмотришь в Петрограде — все напоминает о революции, о жестоких классовых боях.
Смольный и сейчас имеет военный вид. У высокой ограды из толстых железных прутьев дежурят на часах матросы. У каждого, кто входит в ворота или калитку, строго проверяют документы. Возле самого здания стоят направленные на улицу две трехдюймовые пушки. Их охраняют вооруженные солдаты-артиллеристы.
Вечером, после лекции, состоялось собрание по выборам курсантского комитета. Избрали десять человек.
Судя по первому впечатлению, основную работу на курсах и в комитете ведет завкурсами товарищ Зеленский. Ему не больше 22 лет. Одет в хорошее гражданское платье. Грамотный, развитый, уверенный в себе. Вопросы решает самостоятельно, быстро. Собрание ведет умело. Товарищ Зеленский, наверное, из студентов-большевиков.
Заведует учебной частью товарищ Иткина. Ей под тридцать, может быть меньше. Она черноволосая, черноглазая. Держится серьезно, говорит мало, никогда не улыбается, все время занята.
Что бы ни делал, не идет из ума родной полк. Много, конечно, интересного и хорошего в Петрограде, но по полку, по друзьям все равно тоскую. Тем более, что они на фронте, а я в тылу.
Почему все-таки Павел Мамонтович настаивал так упорно? Предполагаю, что из дружеских чувств к отцу. Мне кажется, у него такая мысль: «Голиков-старший арестован белыми, кто знает, как сложится его судьба, надо, чтобы сын вырос полезным для партии работником, а потому — пусть учится».
Не забыть мне прощания с товарищами Юдиным, Ослоповским, Стригановым, Цеховским, Мишей Ковригиным. Тепло расстались и с комбатом Андреем Полуяхтовым. Нравится он мне своей душевностью и смелостью. По-братски простился с Осипом Полуяхтовым, с боевым разведчиком Колей Садчиковым.
Павел Мамонтович, Иван Андреевич и Осип Полуяхтов отвезли меня к поезду на станцию Верещагине. Они были последними из нашего полка, с кем я виделся.
Бурно течет наша жизнь в эти дни. Прошло четверо суток с начала занятий. А сколько хорошего и дурного, интересного и скучного! Недостатков и непорядков куда больше, чем хотелось бы. Учеба трудно, медленно входит в колею. Одна лекция срывается, вторая переносится, третья заменяется. Занятие занятию рознь. Одно полезное, содержательное, другое — вялое, никчемное.
Состав курсантов еще не устоялся. Подъезжают опоздавшие, некоторые откомандировываются по болезни или неподготовленности. Есть и такие, что предпочитают учиться не на наших курсах, а на каких-нибудь других.
Не хватает книг. Идешь вечером в библиотеку, просишь такую-то книгу — нет.
Меняются не только учебные классы, но и жилые комнаты. Не успеешь обосноваться — пожалуйте в другой конец коридора. Забираем подушки, одеяла и перебираемся на новое место. Не налаживается дело с баней.
Никак не возьму в толк, что за странный набор курсантов. Большинство — гражданских, есть бывшие студенты, попадаются женщины. Среди военных имеются и матросы. Но их немного.
Еще на пути в Питер, где-то возле Вологды, к нам в поезд подсели два красноармейца. Оказалось, что они тоже посланы на курсы. Я с ними познакомился и вскоре сдружился. Иван Шабанов — серьезный, образованный; Василий Зеленцов веселее и проще. Сейчас наши койки стоят рядом. Другие товарищи, прибывшие с нами из 3-й армии, — Соснин, Опарин и Анчугов — попали в соседнюю комнату.
В помещении холодно. На ночь поверх одеяла накидываем шинели.
Нам объявили полное название наших курсов. Сразу и не упомнишь: «Военные агитационно-просветительные курсы при агитационно-просветительном отделе Петроградского окружного военного комиссариата».
Вчера разговорился с заведующим курсами товарищем Зеленским. Я считал, что он старше меня года на два — три, а выяснилось, что моложе на полтора года. Он окончил гимназию. В партию вступил в 1918 году. Работал секретарем уездного исполкома.
Одно время служил, как и я, в издательстве. Потом был комиссаром госпиталя.
Александр Федорович Зеленский — бодрый, живой, хлопотливый товарищ. Бывает почти на всех занятиях. Мне нравится его образованность, распорядительность. Никак не могу привыкнуть к мысли, что товарищ Зеленский моложе меня.
Но мне кажется, в отношениях с курсантами у Зеленского проскальзывает высокомерие. Нет-нет да и даст почувствовать свое превосходство.
Я думал, что товарищ Иткина заведует учебной частью наших курсов, а оказывается, она заведует агитационно-организационным отделением, и курсы подчинены ей. На днях она обходила наши комнаты, спрашивала насчет занятий, столовой, газет, книг. Выслушивала внимательно, но сама говорила мало. Распоряжения отдает быстро, строго. Все ей подчиняются.
Теперь мы знаем программу учебы. Будем изучать такие темы: капитализм, империализм, коммунизм, политическая экономия, почему мы воюем, о задачах Красной Армии, о школе, о сельском хозяйстве, о конституции, о партийности.
Военная учеба, физические упражнения, даже утренняя разминка не предусмотрены. Жаль.
День проходит так: встаем, приводим себя в порядок, завтракаем и идем на уроки. Вечером занимайся сам сколько влезет.
Постепенно знакомимся друг с другом. Откуда только не приехали товарищи! Гражданские — из Петрограда и разных уездов Петроградской губернии, из Новгородской, Псковской, Олонецкой, Вологодской, Северо-Двинской, Архангельской губерний. Военные — из гарнизонов, расположенных в окрестностях Петрограда, с Восточного, Западного, Южного, Северного и Карельского фронтов. Моряки — с Балтики.
Народу много, но размещены мы не тесно. Нар нет. Между койками — проходы. Возле каждой койки — тумбочка.
Самая шумная у нас на курсах комната № 58, где размещается что-то вроде канцелярии. Сюда каждый идет со своей нуждой, со всякими хозяйственными, финансовыми и бытовыми вопросами. Служащие к нашим просьбам подходят строго: требуют документы, подтверждения. Но стараются во всем помочь, всегда идут навстречу. Курсанты получают записки на ремонт ботинок или пимов, замену телогрейки или вконец износившейся шинели. Тут же даются направления и на прием к фельдшерице. Сюда приходят письма, телеграммы и газеты.
Короче говоря, без пятьдесят восьмой комнаты нельзя себе представить курсантскую жизнь.
В это воскресенье не занимался. Партийная ячейка предложила мне сходить в город на собрание учащихся средних школ.
В зале было человек четыреста, все — бывшие гимназисты и реалисты. Вид не такой, как у наших камышловских учеников. Одеты лучше, чище, пострижены модно — «под польку». Многие в очках.
Однако очень плохо держат себя. Шумят, ругаются. Никто не признает порядка, дисциплины. Один выступает, остальные кричат, смеются.
Надо было обсудить вопрос о задачах учащихся советской школы и выбрать школьный комитет. Но разве в такой неразберихе можно что-нибудь решить?
Когда я немного освоился, то понял: дело не только в шуме и гаме. Учащиеся вовсе не хотят признавать советской трудовой школы, не желают изучать общественные науки. В то время, когда все честное, стремящееся к справедливым идеалам человечество пришло к нам, в наши ряды, эти чистенькие молодые люди стоят особняком. Они не видят, не хотят видеть жизни. В их упорстве есть что-то тупое, мещанское, отдающее странным, по-моему, запахом.
Чего же они ждут, о чем мечтают? Или, как Обломов, рассуждают о высоких материях, а сами способны только спать, спать и спать...
Уверен, среди учащихся есть и такие, которые интересуются общественным движением, борьбой масс.
Но почему не слышен их голос, почему они отмалчиваются? Значит, эти люди не пошли дальше мелкобуржуазных идей, остановились на полпути, не доросли до сознательного участия в современных событиях.
Тон на собрании задавали маменькины сынки, белоручки. Их ничто не интересует, кроме собственной персоны. Это они все время кричали, что нужна организация «без политической подкладки».
Нет, такая организация нам не нужна. Организации «без политической подкладки» сейчас быть не может.
И еще я подумал вот о чем. Тысячи юных борцов сегодня бьются с врагами пролетарской власти, проливают свою молодую кровь на фронтах. А эти люди могут учиться, читать книги, получать образование. Так неужели они не чувствуют своего долга?
Если они не сольются с семьей трудящихся, не пойдут вместе с ней по пути борьбы за освобождение человечества, не нужны никакие их игрушечные, половинчатые организации. Никто не поверит их болтовне о «свободе личности». Волна жизни захлестнет, обгонит этих жалких кривляк. Их уделом будет духовно-нищенское прозябание.
Три часа шумели, разглагольствовали, а под конец решили не принимать никакой резолюции. Мотив: отсутствовали многие делегаты, они, видите ли, не могли явиться из-за того, что не шли трамваи.
Выискались умники, посоветовавшие «не терять непроизводительно времени на обсуждение вопросов, решение которых не будет авторитетно для более полного по составу другого собрания».
Нет, как раз наоборот. Коль пришли, назвали себя «собранием учащихся», то надо по-деловому разобрать вопросы, а не увиливать от них. Будущее собрание, узнав постановление, сможет присоединиться к нему. Во всяком случае, я считаю так: если пришел, то действуй.
Этот разброд, шумная и никчемная болтовня напоминают мне пустопорожние собрания, какие проводились иногда в нашей камышловской гимназии года полтора назад.
Но с тех пор вокруг нас и с самими нами произошли громадные перемены. Неужели же здешняя молодежь ничему не научилась за это время, не увидела своего места в классовых битвах? Неужто не появилась у этих молодых людей потребность стать наследниками тех, кто жил и умирал ради трудового народа. Встряхнитесь! Становитесь в наши ряды! Будьте нашими боевыми товарищами!
В комнате тихо. Все спят. Я только что пришел с заседания Петроградского Совета. Нас, человек двадцать курсантов, посылали туда партийные ячейки.
Первый раз в жизни я был на таком заседании, слушал опытных большевиков-руководителей.
Дворец Урицкого{3}, где размещается Петросовет, — красивое, просторное, хотя и невысокое здание. Зал и коридоры переполнены рабочими, пожилыми и молодыми. Немало красноармейцев, матросов.
Мы попали на балкон и оказались недалеко от президиума. Все было хорошо видно и слышно. Публика прибывала. Стало душно. Но на это, конечно, никто не обращал внимания.
Первым выступил с докладом товарищ Воровский. Он вместе с членами советской миссии только что вернулся из Стокгольма. Правительства Швеции, Норвегии, Дании, которые пляшут под дудку американских, английских и французских империалистов, порвали отношения с нашей Республикой. Теперь империалисты науськивают финских белогвардейцев, подталкивают их на войну против нас.
Обо всем этом рассказал товарищ Воровский и призвал всех слушавших его крепить военные и экономические силы Советской республики, по-братски дружить с пролетариями всех стран.
Я взволнованно слушал оратора. Товарища Воровского нельзя слушать иначе. Он говорит страстно, громко и смело. Очень ясно и твердо выражает свои мысли. В нем чувствуется опытный агитатор-большевик.
Свою речь Боровский закончил словами: «Империализм спасует перед нами». И сошел с трибуны — высокий, прямой, подтянутый.
Мы вместе со всем залом долго и громко аплодировали ему.
Потом сделал доклад товарищ Литвинов. Он тоже недавно вернулся из-за границы. Совнарком посылал его убедить империалистов кончить интервенцию и заключить мир.
Товарищ Литвинов подробно рассказал о своей поездке, о дипломатических беседах. Потом зачитал ноту насчет переговоров на Принцевых островах. Эта нота, подписанная наркомом по иностранным делам товарищем Чичериным, послана самым крупным странам капитала.
Сейчас дома на столе я увидел «Петроградскую правду», в которой напечатана нота товарища Чичерина. Прочитал ее. Как точно и правдиво описано здесь наше положение, как настойчиво добивается мира наша рабоче-крестьянская власть.
Я вырезал из газеты ноту и вложил в дневник. Вот она:
«РАДИО НАРОДНОГО КОМИССАРА ПО ИНОСТРАННЫМ ДЕЛАМ ОТ 4 февр. 1919 г.ПРАВИТЕЛЬСТВАМ ВЕЛИКОБРИТАНИИ, ФРАНЦИИ, ИТАЛИИ, ЯПОНИИ И СЕВЕРО-АМЕРИКАНСКИХ ШТАТОВ
Русскому Советскому правительству стало известно из радиотелеграммы, заключающей в себе обзор печати, о якобы обращенном державами Согласия ко всем фактически существующим в России правительствам приглашении отправить делегатов на конференцию на Принцевы острова. Не получив никакого приглашения такого рода, которое было бы ему адресовано, и узнав опять-таки из радиотелеграфных обзоров печати, что отсутствие ответа с его стороны истолковывается, как отказ дать ответ на это приглашение, русское правительство хочет устранить всякое ложное толкование его образа действий. Принимая во внимание, с другой стороны, что иностранная печать систематически представляет его действия в ложном свете, русское Советское правительство пользуется этим случаем для того, чтобы точно определить занятое им положение в полной ясности и откровенности. Несмотря на все более благоприятное положение Советской России и в военном отношении и в отношении ее внутреннего состояния, русское Советское правительство считает настолько желательным заключение соглашения, которое положило бы конец военным действиям, что оно готово немедленно начать с этой целью переговоры, и, как оно неоднократно заявляло, добиться такого соглашения даже ценою серьезных уступок, поскольку они не будут угрожать дальнейшему развитию Советской республики, принимая во внимание, что враги, против которых ему приходится бороться, черпают свою силу сопротивления исключительно из той помощи, которую ему оказывают державы Согласия, и что поэтому последние являются единственным действительным противником русского Советского правительства.
Последнее обращается именно к державам Согласия с изложением тех пунктов, по которым такие уступки оно считало бы возможным, с целью прекращения всякого конфликта с этими державами. Ввиду особенного значения, придаваемого не только в печати, но и в многочисленных заявлениях представителями правительств Согласия вопросу о русских займах, Советское правительство прежде всего заявляет о своей готовности сделать уступки по этому вопросу требованиям держав Согласия. Оно не откажется от признания своих финансовых обязательств по отношению к своим кредиторам, причем точное определение того, каким образом эти пункты будут проведены в жизнь, будет заключаться в специальных договорах, выработка которых будет являться задачей предлагаемых переговоров.
Во-вторых, ввиду затруднительного финансового положения Российской Советской Республики и неудовлетворительного кредита ее за границей, Советское Правительство предлагает гарантировать уплату процентов по своим займам известным количеством сырых материалов, относительно которых должно еще состояться специальное соглашение. В-третьих, ввиду постоянно обнаруживаемого иностранным капиталом значительного интереса к вопросам эксплуатации естественных богатств России, Советское Правительство готово предоставить подданным держав Согласия горные, лесные и другие концессии на условиях, подлежащих еще точному определению, с тем, чтобы экономический и социальный строй Советской России не был затронут внутренними распорядками этих концессий. Четвертый пункт, к которому, по мнению Советского Правительства, могли бы относиться предлагаемые переговоры, касается территориальных уступок, так как Советское Правительство не имеет в виду во что бы то ни стало исключить из этих переговоров рассмотрение вопросов о каких-либо аннексиях державами Согласия русской территории. Советское правительство прибавляет, что, по его мнению, под аннексией следует подразумевать сохранение на той или другой части территории бывшей Российской империи, за вычетом Польши и Финляндии, военных сил Согласия или же таких, которые поддерживаются правительствами Согласия или пользуются их финансовой, технической, военной или иной поддержкой.
Поскольку идет речь о пунктах 2-м, 3-м и 4-м, размер уступок, на которые пойдет Советское Правительство, будет зависеть от его военного положения по отношению к державам Согласия, причем в настоящее время это положение улучшается с каждым днем. На Северном фронте советские войска только что овладели Шенкурском. На Восточном фронте, только что потеряв Пермь, они взяли обратно Уфу, Стерлитамак, Белебей, Оренбург и Уральск, в результате чего, между прочим, железнодорожное сообщение со Средней Азией находится теперь в их руках. На Южном фронте они недавно взяли важные железнодорожные станции: Поворино, Алексиково, Урюпинскую, Таловую, Калачев, Богучар, и таким образом, в их власть перешли железные дороги этого края, в то время как с юго-запада движущиеся со стороны Луганска украинские советские войска угрожают тылу Краснова. На Украине местные советские войска завоевали Харьков, Екатеринослав, Полтаву, Кременчуг, Чернигов, а также многочисленные менее важные города. Белоруссия, Литва, Латвия почти целиком перешли в руки советских войск вместе с большими городами Минском, Вильной, Ригой, Двинском, Митавой, Виндавой и др. Значительное укрепление внутреннего положения Советской России доказывается фактом — начатием с Советским правительством переговоров со стороны членов учредительного собрания, которых представители, а именно: председатель их съезда Ракитников, секретари Святицкий, Вольский, Хмелев, Гуров, Черненко, Антонов, состоявшие все членами центрального комитета партии с.-р. прибыли вчера, 3 февраля, в Москву, причем эти, пользующиеся значительной известностью представители социалистов-революционеров высказались с большой решительностью против вмешательства держав Согласия в дела России.
Улучшение отношений между Советским Правительством и элементами русского общества, бывшими до сих пор по отношению к нему враждебными, иллюстрируется переменой положения меньшевиков, конференция которых равным образом протестовала против вмешательства держав Согласия в дела России и орган которых «Вперед» свободно теперь издается в Москве. Общее ослабление прежней напряженности внутреннего положения в России доказывается упразднением уездных чрезвычайных комиссий. Наконец, лживое измышление иностранной печати относительно якобы происходящих в Петербурге и других местах беспорядков — являются целиком с начала до конца выдумкой. Подчеркивая еще раз, что положение Советской России не может не отразиться на размерах предполагаемых уступок, русское Советское правительство тем не менее остается при своем предложении вступить в переговоры по изложенным выше вопросам. Что же касается часто высказываемых в печати стран Согласия жалоб по поводу международной пропаганды русского Советского Правительства, последнее, указывая на невозможность для него ограничить свободу революционной печати, заявляет о своей готовности в случае необходимости включить в общее положение державами Согласия, на указанных основаниях, обязательство не вмешиваться в их внутренние дела.
Русское Советское правительство готово немедленно «начать переговоры или на Принцевых островах, или в каком бы то ни было другом месте со всеми державами Согласия совместно или же с отдельными державами из числа их, или же с какими-либо российскими политическими группировками. Согласно желанию держав Согласия русское Советское Правительство просит державы Согласия немедленно сообщить ему, куда направить ему своих представителей, когда именно и каким именно путем».
Из ноты видно, как нам необходима передышка. Мы должны пользоваться каждым случаем, чтобы сохранить и умножить свою силу, еще больше укрепить Советскую Россию и Рабоче-рестьянскую Красную Армию. Ведь буржуи никогда не станут нашими искренними друзьями. Они всегда будут точить нож против нас.
Нота товарища Чичерина очень важна и в другом отношении: если капиталисты не примут сформулированных в ней наших мирных предложений, то они до конца разоблачат себя. Трудящиеся всех стран еще яснее увидят ложь и подлость буржуазии, которая только на словах клянется в своем миролюбии.
В общем будущее покажет многое. Я уверен, что Ильич все предусмотрел.
От товарища Литвинова мы узнали также о нарастающем стачечном движении зарубежного пролетариата. Рабочий класс готовится к новому революционному выступлению. Эксплуататоры в страхе мечутся, ищут, как им быть: то ли идти напролом, то ли лавировать, уклоняться от открытого боя. Но какую бы тактику они ни избрали, все равно дни их сочтены. Мировая революция не за горами. Об этом очень убедительно говорили представители пролетариата Швеции, Дании, Норвегии. Они приветствуют нашу революцию, учатся у нас. Они верят: коммунизм спасет трудовое человечество.
Я даже не могу найти слов, чтобы выразить свое впечатление от заседания Петроградского Совета. По-моему, это — выдающееся заседание.
Только недавно узнал: оказывается, наш набор не первый, а второй. Руководители и учебная часть уже имеют некоторый опыт. Поэтому неполадки первых дней довольно успешно утрясаются. Правда, еще не совсем утряслись. Бывают срывы занятий.
Работать приходится допоздна. Читаю, пишу, обдумываю. Много нового и интересного открывается мне.
Больше всего, по-моему, пользы, когда сам, сидя над книжкой, доходишь до сути. Но чувствую, что за последние месяцы голова отвыкла от занятий. Отвлеченные понятия по программе политической экономии усваиваются с большим трудом. Спасибо Ване Шабанову — терпеливому и умному другу. Он всегда готов пособить, побеседовать. В такой беседе и выясняется то-, что оставалось непонятным.
Особенно пригодилась Ванина помощь, когда я читал у Маркса о труде, прибавочной стоимости, деньгах и прибыли. Остальные разделы дались легче.
В гимназии у меня тоже не все шло гладко. Математика и физика давались гораздо труднее, чем другие предметы.
Понял, как важно делать выписки, конспектировать.
Вечерами к нам часто присоединяется Вася Зеленцов. Он очень старателен. Но ему порой приходится туго.
Приятно после бани попить горячего чаю. Особенно, если баню ждешь давным-давно, а «разведчики» работают вовсю. Теперь они уничтожены горячей водой и мылом. Можно распивать чаи. «Чай» у нас название условное. Пьем-то мы ячменный кофе.
Занятия идут своим чередом. В последние дни Почти без срывов, строго по расписанию. Охотно посещаем все лекции. Даже если лекция не особенно удачная, из нее можно кое-что извлечь. Это я понял сразу и совсем не хожу в город. Потому до сих пор и не выполнил поручения, которое дал мне еще на фронте мой дальний родственник Зиновий Иванович Золотавин.
Зиновий Иванович — коммунист, доброволец полка «Красных орлов», раньше служил матросом на Балтийском флоте. В Питере у него много дружков из военных моряков. Одному из них он прислал со мною письмо. В ближайшие дни обязательно надо передать его адресату.
Постепенно мы знакомимся с работниками агитационно-организационного отделения. Курсанты обращаются к ним по своим делам. Кто насчет жалованья, командировочных, суточных, верстовых. Кто насчет ботинок, гимнастерки. Кто хлопочет о дорожных литерах, продовольствии, табаке.
Эти просьбы почти всегда удовлетворяются. Хозяйство у нас не свое, а общее со всеми учреждениями Смольного. Поэтому, накладывая на заявление резолюцию, работники агитационно-организационного отделения обычно пишут: «В Смольный».
Товарищ Иткина подписывает документы как член коллегии агитпросветотдела Петроградского окрвоенкомата. Что такое «коллегия», я еще не представляю себе ясно.
В агитпросветотделе, оказывается, кроме агитационно-организационного, есть культурно-просветительное отделение. Чем занимается это отделение, видно по его секциям. Секции такие: школьно-курсовая, клубная, театральная, музыкальная, библиотечная, кино и массового пения.
Это отделение, как мне объяснили, работает еще и совместно с инспекцией военных оркестров Окрвоенкомата. Ею заведует товарищ Чернецкий.
Агитпросветотделом, говорят, заведует товарищ Холодилин. Я его никогда не видел.
Все было бы неплохо, если бы не приходилось подголадывать. Особенно не хватает хлеба.
Почти все мы занимаемся с восьми утра до одиннадцати вечера. Нагрузка немалая, а питание слабовато.
Делаю новые открытия. Узнал, что при наших курсах имеется школа военные комиссаров. В ней учится около тридцати человек. Все военные. Есть и моряки. Программа отличается от нашей. Комиссары изучают политвопросы, топографию, тактику, историю военного искусства, стратегию, артиллерию, фортификацию и войсковое хозяйство. Занимаются они много и не только в помещении Смольного.
Говорят, что скоро будут создаваться курсы чтецов, инструкторов массового пения, работников внешкольного образования. Никогда раньше не представлял себе, что бывают и подобные курсы, особенно чтецов и пения. А ведь и верно — нужны нашим красноармейцам такие люди. Почему только до сих пор их никто не готовил?
С завистью смотрю на товарищей, которые получают вести из дома. Правда, иногда это невеселые вести. Бывает, что курсанту надолго приходится оставлять курсы!. Некоторым и вовсе не удается больше вернуться на учебу.
Курсант Кузнецов получил телеграмму о том, что вся его семья болеет. Надо спешно выезжать. Дали отпуск на четырнадцать суток. Потом поедет прямо в свою часть.
Курсанта Жеглина телеграммой вызвали домой, так как у него отец при смерти. Получил недельный отпуск с возвращением на курсы.
Товарищам Степанову и Изборскому сообщили о тяжелой болезни их жен. Вернувшись из отпуска, они будут продолжать учебу.
После заседания Петросовета я не ходил больше в город. Некогда. И все другие товарищи нашего отделения такие же домоседы. Знакомых у нас здесь нет. Развлекаться не собираемся. Народ подобрался трезвый.
Установили закон: никаких разговоров о женщинах. Стоит кому-нибудь нарушить уговор, его сразу же обрывают.
В общежитии мы ничего друг от друга не прячем, не знаем никаких ключей и замков, а все всегда в целости и сохранности.
Некоторые курсанты получают из деревни посылки с продуктами, сухарями. Хочет товарищ — делится, не хочет — нет. Никто никогда не просит.
Целую неделю не принимался за дневник. Все больше ухожу в занятия. Растет и напряжение, и интерес. Много хороших, поучительных лекций. Но для меня по-прежнему важнее всего самому думать над книгой и записями.
Преподавателей не хватает. Те, что есть, едва успевают прочитать лекции, побеседовать с нами. Больше половины работы остается на вечер. В какую комнату ни заглянешь, всюду одна картина: курсанты допоздна сидят, читают.
Наш «тройственный союз» продолжает действовать. Сначала мы с Шабановым и Зеленцовьгм занимаемся врозь, потом сходимся вместе, обсуждаем прочитанное. Часто присоединяются и другие товарищи, особенно из числа слабых. Мы их охотно принимаем. Порой собирается кружок в пять — семь человек.
Сейчас я делаю выписки из очень интересной и богатой мыслями книги Фридриха Энгельса «Материалистическое понимание истории».
Вдумываюсь в прочитанное у Маркса и Энгельса, и словно пелена падает с глаз. Я уже давно не верю в бога, в загробную жизнь, во всякие сказки о душе. Но только сейчас начал постигать происхождение людей и человеческого общества. Мне стало ясно, какую роль в истории играют экономические отношения людей, что значила в прошлом и значит сейчас борьба классов.
В библиотеке отыскал Шекспира. Особенно мне нравятся его исторические трагедии. Прочитал «Юлия Цезаря» и «Гамлета». Надеюсь в ближайшие дни Прочитать «Леди Макбет».
В гимназии я установил для себя определенную систему в чтении. Сперва читал основные произведения одного писателя. Потом принимался за другого. Так я прочитал всех русских классиков. Мне по душе Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Короленко, Мамин-Сибиряк, Мельников-Печерский, Лесков. Больше всего люблю произведения, о народной жизни. Поэтому, наверное, из поэтов мне особенно дороги Некрасов и Кольцов.
Сейчас хочется получше узнать Горького, Чехова и Андреева. Особенно Горького. До сих пор помню отрывок о Данко, который читал товарищ Мулин в первую годовщину Октябрьской революции.
Из иностранных писателей мне нравятся прежде всего те, которые пишут о приключениях, путешествиях и на исторические темы. В Камышлове я прочитал многие книги Вальтер Скотта, Майн Рида, Жюля Верна, Луи Буссенара. Шиллера и Байрона, к сожалению, читал маловато. Все мы в гимназии увлекались Натом Пинкертоном, Ником Картером, Шерлоком Холмсом, Путилиным, вообще «сыщиками». Начинаю понимать, что это не ахти какая ценная литература.
Недавно написал и отправил два письма в полк. Ответа еще нет. Скорей бы уж. Как они там, на фронте?
В партийной ячейке нам сказали, что финские белогвардейцы готовят нападение на Питер. Но внешне в городе все спокойно.
Не так давно раскрыт новый заговор «левых» эсеров. У них обнаружили подпольную типографию, конспиративную квартиру, листовки. Заговорщики ставили своей целью свержение власти Советов. В Москве и Питере арестовали их главарей. Спиридонова опять попалась. Едва над Республикой нависает какая-нибудь новая опасность, эти гады сразу же вылезают из своих нор…
В столовой все хуже с питанием. На обед дают какую-то жижу, в которой плавают два — три капустных листа. Встаешь из-за стола таким же голодным, каким сел. На сутки получаем по фунту черного хлеба, как правило, невыпеченного.
Нам дают много больше, чем жителям города. Ценим это. Но голод не проходит. Среди курсантов все время разговоры о хлебе.
Нашлось несколько человек, которые из-за голода бросили учебу. Считаю, что у товарищей не хватило стойкости.
Ничего особо важного за последние дни не произошло. Но был один случай, о котором хочу написать. Этот случай чем-то характерен для нашей курсантской жизни.
Вчера и сегодня нам давали совсем плохой суп. Вода с гнилой капустой. Но это еще полбеды. И сегодня, и вчера мы обнаруживали в супе червей.
Братия привыкла уже к супам, именуемым у нас «жареной водицей». Но вот черви — неожиданность. Неприятная неожиданность! Ругань, шутки, недобрый смех не затихают в столовой.
Сегодня большинство курсантов обедало одной чечевицей.
После обеда тарелку супа с десятком белых червячков принесли товарищу Зеленскому. Вместо того чтобы разобраться, он отмахнулся: «Ничего не могу сделать, я тут ни при чем, никакого отношения к продовольствию не имею». Посоветовал «пострадавшим» подать заявление в Петроградский Совет.
Пусть даже товарищ Зеленский «не имеет никакого отношения к продовольствию», все равно нельзя закрывать глаза на безобразия, стараться во что бы то ни стало остаться чистеньким, незапятнанным администратором — «моя хата с краю». Курсанты прямо это высказали заведующему. Он только кусал губы и удивлялся нашей дерзости.
Безобразия с питанием все сильнее возмущают товарищей. Они обращаются не только к заведующему. Шлют записки лекторам. Результатов пока не видно.
Из-за недоедания, беспорядков в столовой интерес к занятиям ослабевает. То от одного, то от другого слышишь: «Хоть бы поскорее уж убраться отсюда». Такие настроения появились и в нашей компании.
Опять часто отменяют и заменяют лекции. Время иногда проходит без всякой пользы. Очень досадно. Я вошел во вкус и мне сейчас хочется заниматься.
Все-таки еще надеюсь, что дело наладится.
Завтра наш праздник — день Красной Армии. Первая годовщина!
Я вступил в Красную Армию, когда ей было три месяца. Много же я повидал за это время. Самое главное и отрадное — наша армия на моих глазах делалась все сильнее. У нас были очень трудные бои, мы терпели поражения. Но только слепой не заметит, как мы крепнем.
И сейчас обстановка нелегкая, враги налезают со всех сторон. Однако Красная Армия сдерживает беляков, а местами сама наступает.
Большую пользу принесут Красной Армии всевозможные курсы, на которых из нашего брата — красноармейца, готовят командиров, комиссаров, агитаторов. Сколько таких курсов в одном лишь Питере!
Теперь я не жалею, что попал на учебу. За четыре недели узнал много полезного. Постараюсь, чтобы и оставшееся время не прошло впустую.
Недавно сообщили, что после окончания занятий нас направят в губернии Северной коммуны. Для меня это неожиданность. Но коль так случится, я бы хотел попасть в деревню. Деревня — мое родное место. Старался бы принести пользу крестьянам, да и сам продолжал бы учиться.
Как только услышали об окончании учебы, стали считать дни. С одной стороны, хочется учиться, а с другой — не терпится поработать.
По случаю годовщины Красной Армии каждому курсанту выдали по два фунта хлеба. Все очень довольны. Сидят по комнатам, жуют хлеб, запивают его водой или овсяным кофе. Настроение поднялось.
Днем было небольшое собрание. Докладчик говорил о текущем моменте и о Красной Армии.
Занимаюсь. Никуда не хожу, не отрываюсь от книг. Теперь у всех такое чувство: надо нажимать, поторапливаться. Праздничный день прошел по-деловому. По-моему, это очень хорошо.
Сижу в комнате один. Товарищи ушли в театр. Первый раз за время учебы мы получили билеты. Мне очень хотелось, да и братия агитировала. Но я дал себе зарок — проводить вечера только за книгой.
Сегодня изучал труд Ленина «Государство и революция». Сейчас сделал короткий перерыв и взялся за дневник. Кончу запись, примусь за «Памятную книжку марксиста».
Решил приналечь в эту неделю на занятия, чтобы суметь к 5 марта держать экзамены за всю программу. Нормально курс учебы должен кончиться через месяц. Но я измерен ускорить окончание. Программа в основном знакома, особых трудностей не предвижу, а засиживаться на курсах нет резона. Скорее сдам и уеду в деревню или на фронт.
Вопросы, которые нам зададут на экзамене, уже известны. И мне кажется, большинство курсантов в и их разбирается. Почти каждый сумеет разъяснить, что означает материалистическое понимание истории, в чем состоит значение книги товарища Ленина «Государство и революция», как надо понимать тему «Капитализм и коммунизм». Я имею в виду ответы сознательные.
Вчера ненадолго ходил в город, в книжные магазины. Купил много ценных книг на политические темы и томик стихотворений Некрасова.
Из полка — никаких известий. Каждый день читаю газету, прежде всего просматриваю сводку с фронтов. Особенно внимательно слежу за Пермским фронтом. Тянет меня туда.
28 февраля для нас, курсантов, оказалось неприятным днем. С самого утра мы ходили, как травленые тараканы, неприкаянно слонялись с места на место. В помещении холодно, как на улице.
В комнате, расположенной над нашей, недавно был случай оспы. Пришлось делать дезинфекцию. Сделали неудачно. Запах жженой серы распространился по всем комнатам и коридорам. Многие курсанты отравились. У меня было такое чувство, что грудь вот-вот разорвется.
В довершение всех бед в комнате, где делали дезинфекцию, вспыхнул пожар. Пол прогорел и остатки его рухнули к нам, чуть не на головы. Больные, едва державшиеся на ногах, мы перебрались в нетопленые комнаты. Ночь просидели в шинелях, пальто, пимах. У кого что было, все натягивали на себя. Выспаться не удалось.
Несмотря на эти неприятности, именно 28 февраля состоялось общее собрание по перевыборам курсантского комитета. Администрации и старому комитету досталось по первое число. Собрание проходило бурно. Товарищи резко говорили о недостатках. Я тоже выступал.
Избрали новый состав комитета.
Комитет должен помогать налаживать занятия, укреплять порядок, защищать интересы курсантов, а с тех, кто халатно учится или неправильно ведет себя, строго спрашивать.
Товарищи Зеленский и Иткина были на собрании все время. Им нелегко приходилось. Товарищ Зеленский очень нервничал, сердился, несколько раз брал слово.
Я считаю, что их справедливо критиковали и за учебные дела, и за столовую. Но кое-кто на собрании вел себя не как сознательный, курсант, а как скандалист. Такие крикуны не желали признавать порядка, творили и говорили, что в голову придет. Словно анархисты. Особенно отличался высокий рыжий курсант в студенческой шинели. Фамилии его не знаю.
Мы потребовали от этой публики подчиняться общему порядку. Тогда несколько человек во главе с рыжим студентом в знак протеста ушли с собрания. Ну и черт с ними. Зачем и как эти бузотеры попали на курсы?
Лучше всего держали себя фронтовики и матросы.
Меня избрали в новый состав комитета.
Вчера у меня был неожиданный фронтовой гость. Из полка «Красных орлов» в Питер приехал на несколько дней мой родственник Зиновий Иванович Золотавин. Он очень похож на моего деда Николая Андреевича. Тоже черный, с карими глазами, с большим лбом. И, как дед, уже лысеет, хотя и не старый.
С Золотавиным мы встретились в полку, когда шли бои под Егоршином. Он прибыл к нам с отрядом товарища Ослоповского.
Сейчас суровая зима, а Зиновий Иванович щеголяет в матросском бушлате и бескозырке. Только обут по-зимнему — в большие пимы.
В Питер Золотавин приехал из Глазова по заданию хозяйственной части: должен кое-что купить для полка. Весь вчерашний день провел вместе с ним. Узнал от него о полковых делах.
Много крови «красных орлов» утекло с тех пор, как я расстался с друзьями и уехал на курсы. Отправлен в госпиталь тяжело раненный помощник командира полка товарищ Кобяков. Нет в живых командира 5-й роты Миши Коробицына, бесстрашного коммуниста, верного друга всех красноармейцев.
Смерть Миши Коробицына особенно тяжела. Ведь погиб он, как и некоторые другие товарищи, ни за понюшку табаку.
Произошло это еще в конце января. Наш 2-й батальон наступал на деревню. Одна рота с фронта, другая — в обход. Эти-то две роты и столкнулись с 62-м Ржевским полком, приняв его за белогвардейский. Трижды ходили в атаку на ржевцев. Положение разъяснилось только тогда, когда взяли в плен нескольких красноармейцев.
Дело это расследовал товарищ Цеховский. Он арестовал Сухарева, исполнявшего должность командира 2-го батальона. Сухарев во время боя вел себя как трус. Ни во что не вникал, отсиживался в хате, лопал блины и просил прислать еще один батальон «красных орлов».
Мы прикинули с Зиновием: за девять месяцев непрерывной, жестокой борьбы наш полк потерял многих старых бойцов-коммунистов. Сколько их, дорогих товарищей, отдало свою жизнь за победу пролетарской революции и власть Советов! В Нижней Синячихе, около Алапаевска, погиб Василий Данилович Жуков. Погиб в бою командир пулеметного отделения товарищ Шабанов... Да разве всех перечислишь.
Но кровь эта льется не зря: наступит светлая жизнь для всех трудовых людей.
Положение на Пермском фронте прекрасное. Вскоре после моего отъезда были разбиты офицерский штурмовой ударный батальон и два белых полка. При этом захвачены исправные орудия, пулеметы.
Особую роль в бою сыграл комбат товарищ Полуяхтов. Он со своими связистами сумел подслушать телефонный разговор белых офицеров. Беляки сговаривались насчет предстоящего боя, обсуждали его план, свои силы. Этими сведениями воспользовались комполка товарищ Ослоповский и комбриг товарищ Акулов. Командиры 29-й и 30-й дивизий совместно устроили белым ловушку и задали баню. Вернули назад все станции по линии железной дороги до самых Шабуничей.
Я всегда верил, что пролетарская сознательность и боевой дух «красных орлов» будут побеждать.
Как жаль, что мне не пришлось участвовать в таком славном деле!
С середины февраля «красные орлы» на отдыхе в Глазове. Вот когда только удалось. их сменить! Полк пополняется: получает людей, оружие. Вовсю работает партийный коллектив. Военком товарищ Юдин выбран делегатом на Всероссийский съезд Советов в Москву.
Павел Мамонтович назначен начальником учебной полковой команды. Я знаю, это его давнишняя мечта. В царской армии он был унтером в учебной команде, любит и умеет обучать солдат.
Иван Андреевич Голиков выдвинут на должность начальника полковой саперной команды.
Товарищ Акулов получил новое назначение — командует кавалерийской бригадой. Вместо него комбригом-1 товарищ Пульников.
Лучше всего было бы, если бы меня после курсов направили на фронт, в свой полк или куда-нибудь поблизости. Я стану разъезжать по батальонам, рассказывать о текущем моменте, о наших боевых задачах. Такой теперь будет моя работа.
С самого утра и до вечера водил меня Зиновий Иванович по Петрограду. Он хорошо знает город со времен своей флотской службы. Показал Адмиралтейство, Дворцовый мост, Фондовую биржу, Марсово поле, Главный штаб, штаб корпуса жандармов, казармы царской гвардии, памятник Суворову. Потом повез на Лиговку.
Я слыхал про эту толкучку, однако никогда не видел ее своими глазами. Что тут творится! Сотни людей. Кого только нет! Глаза разбегаются. Но теряться нельзя — вмиг карманы очистят. Кругом шныряет шпана.
Есть и другого сорта завсегдатаи Лиговки. Солидные барыни продают какие-то ленты, кружева, коробочки, флакончики. Старики в шубах с бобровыми воротниками торгуют подсвечниками, кусками мыла, старыми альбомами.
Чего только не предлагают тебе на толкучке — драные брюки, часы, тыквенные семечки, люстры, фарфоровые безделушки, хрусталь, певчих птиц, связки дров, офицерские мундиры, генеральские шинели! Втридорога продают хлеб, селедку, воблу. Навязывают сахарин и еще черт знает какие порошки. Торгуют и русские, и цыгане, и евреи, и татары, и чухонцы. Много нищих, калек, старух, детишек.
Когда мы уже собрались уходить, Зиновий Иванович попросил меня подождать, а сам отлучился. Через минуту вернулся и сунул мне в руку карманные часы:
— Держи подарок.
От благодарности я не знал, что и сказать. Это первые в моей жизни часы. Сейчас пишу, а они лежат рядом на столе. Иногда беру, прикладываю к уху. По-моему, ход очень хороший.
Зиновий Иванович поделился со мной своими командировочными запасами хлеба и картошки, я в свою очередь поделился всем этим с товарищами. Вроде бы и наелись, но сытости не чувствуем.
Последние дни среди курсантов наблюдается прямо-таки бегство домой, вернее туда, откуда прибыли. Объясняется это прежде всего плохим питанием. Кроме того, с занятиями опять дело ухудшилось. Ежедневно срывы лекций. Беспокоят заразные болезни, появившиеся у нас, — оспа, тиф. Несколько человек уже отправлены в госпиталь и там умерли.
Всеми правдами и неправдами, добиваясь какой-нибудь бумажки об окончании, товарищи покидают курсы.
С моим планом сдать экзамены 5 марта ничего не вышло. Я теперь и не стремлюсь к этому. Тем, кто уезжает преждевременно, вместо диплома дают куцые удостоверения о том, что лекции прослушал. Мне такое удостоверение ни к чему. Если уж делать шаг вперед, то не оставлять ногу поднятой. Обязательно нужно опустить ее и идти дальше. Я мечтаю и после войны учиться.
Сегодня вечером занятия не клеятся. Кружится голова то ли от табачного дыма, то ли от простуды. Болит горло, насморк. В комнате духота, форточки нет.
С трудом читал книгу Павловича «Что такое империализм». Вчера дочитал его же «Милитаризм, маринизм и война 14–18 годов». Очень устал. На что уж люблю писать дневник, а и то нет охоты.
По случаю международного праздника работниц партийная ячейка поручила мне вчера сделать доклад на митинге в 18-й столовой.
Должны были прийти женщины из трех столовых. Собрались только из одной восемнадцатой. Было человек сорок, не так уж много. Но я волновался. Никогда не выступал перед женщинами.
Сели полукругом в большом обеденном зале. Для меня выдвинули столик на середину. Я не сел за столик, подошел поближе к работницам. Слушали хорошо, внимательно. Но когда кончил — ни одного вопроса. Вызываю на беседу, советую выступить — никто не хочет.
Так я один и стоял минут десять. Женщины смотрят дружелюбно, улыбаются, а слова ни одна ее берет. Говорят: и так все понятно, разобьем буржуев, настанет настоящая жизнь для трудящейся женщины. За резолюцию, которую я предложил, проголосовали все как одна.
Я недоволен митингом — не сумел добиться простоты, откровенности. А еще агитатор. Хорошо хоть вовсе не стушевался.
В Москве недавно открылся I конгресс 3-го Коммунистического Интернационала. Сегодня Питер встречал иностранных товарищей. Мы тоже ходили на площадь Восстания к Николаевскому вокзалу. На митинг собрались тысячи рабочих и работниц. Погода была хорошая — сильный снегопад, но тепло. Когда иностранные товарищи вышли на площадь, все дружно кричали «ура», «Да здравствует мировая революция!»
Товарищи говорили на своих языках. Но такие слова, как «Ленин», «революция», «советы» всем нам понятны и близки. Снова и снова кричали «ура», махали флагами, пели «Интернационал».
Вчера был на торжественном заседании Петроградского Совета, посвященном 3-му Интернационалу. Мы между собой много говорим о Коммунистическом Интернационале, читаем в газетах все, что о нем пишут. Вчера напечатано приветствие Петроградского Комитета РКП (б) делегатам конгресса.
На заседании вместе с депутатами Петросовета сидели представители от профсоюзов, красноармейцы, матросы, курсанты с командирских и наших, военно-агитаторских, курсов. С появлением иностранных гостей все встали, захлопали, запели «Интернационал». Их приветствовал председатель Петросовета. Потом один за другим выступали делегаты от рабочего класса Германии, Франции, Австрии, Венгрии, Сербии, Финляндии и Швейцарии. Выступление каждого сразу же переводили на русский язык.
Уверенно и твердо говорили зарубежные товарищи о грядущей победе пролетарской революции. Из их речей нам стало ясно, что рабочий класс капиталистических держав освобождается от угара шовинизма, который напустили во время войны господа каутские, томы, ланге и другие. Пролетарии всех стран идут по пути русской революции. Классовая борьба кипит, как в котле. Рабочие собирают силы, организовываются. Час пролетарского наступления недалек.
В Германии положение особенно серьезное. Даже желтая пресса господина Шейдемана, как сообщил немецкий товарищ, признает, что спартаковцы оправились после поражения в Берлине. Если так пишут продажные газеты Шейдемана, плохи дела социал-предателей.
Чем-то кончится новое выступление германского пролетариата? Всем сердцем желаем ему победы. Гнусное убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург не обезглавило немецкий рабочий класс.
Проясняется сознание и французских пролетариев. С презрением гонят они своих прежних вождей — социал-демократических лакеев капитала.
Готовится к новым классовым схваткам рабочий класс Финляндии. Усиливает борьбу трудовой люд Швейцарии, Сербии.
Никогда прежде я так глубоко не чувствовал слова нашего гимна: «Весь мир насилья мы разрушим». Хоть и сопротивляется проклятый старый мир, дни его сочтены.
После иностранных коммунистов дали слово товарищу Луначарскому. Как зажигательно, умно он говорил, с каким подъемом прочитал резолюцию! Мы долго хлопали товарищу Луначарскому. Своим выступлением он завоевал симпатии всех. Заметно было, с какой теплотой относятся к нему товарищи из президиума и зарубежные гости.
В резолюции Совет благодарил делегатов конгресса за приезд в Петроград, за их горячее сочувствие рабочему классу России. Совет заявил, что он готов отдать все свои силы великому делу Коммунистического Интернационала, что он счастлив чувствовать себя отрядом армии освобожденного труда.
Когда председатель закрыл заседание, весь зал как один человек встал и с большим волнением снова спел международный пролетарский гимн «Интернационал».
Нам будут завидовать потомки: мы были свидетелями и хоть небольшими, а все-таки участниками создания 3-го Интернационала, который обновит земной шар, перестроит мир на принципах коммунизма.
Пусть тернист наш путь, пусть трудна борьба, но мы достигаем своего, добьемся светлой и счастливой жизни для всех тружеников земли!
Если бы отец был на этом заседании Петросовета! Если бы он слышал, как выступали представители зарубежного пролетариата, как мы пели «Интернационал»! Только он мог бы понять, что я переживаю сегодня.
Но отец далеко, в лапах свирепого врага. Мне даже неведомо, жив ли он, знает ли о нашей работе, борьбе.
Все равно палачам не остановить, не запугать нас. Проклятье и смерть врагам революции!
Все мои помыслы об одном: скорее окончить курсы и на фронт.
Прибывшие из Северо-Двинской губернии курсанты — человек сорок — едут домой 15 числа. Их нельзя задержать — начнется распутица. Так же как будто намерены поступить курсанты из Олонецкой губернии. Срок отъезда остальных не установлен. Живем слухами. Кто говорит, что экзамены проведут 25 марта, кто — не раньше 15 апреля. А сегодня я уже слышал, что курсы распустят будто бы 15 марта без всяких экзаменов...
Питер бурлит — в городе Ильич!
Вчера во дворце Урицкого он выступал с большим докладом на заседании Петросовета. Потом отвечал на вопросы, на записки.
Сегодня группа курсантов, среди которых был и я, присутствовала на митинге в Народном доме. Сотни рабочих, красноармейцев, матросов в переполненном зале слушали товарища Ленина.
Вот какое счастье выпало на мою долю — я сам видел и слышал Владимира Ильича! Случилось это первый раз в моей жизни, а кажется, что я уже встречался с ним раньше. Такое же чувство, оказывается, у всех. Настолько прост, близок, понятен Ильич.
И еще интересная подробность: даже тот, кто находился далеко, в задних рядах, уверен, что был рядом с Лениным.
Ленин невысокого роста, немного худощавый. У него большой лоб. Говорит громко, быстро, чуть картавит.
Каждое слово Ленина было слышно во всех концах зала. Никогда не представлял себе, что собравшиеся вместе сотни людей могут соблюдать такую тишину.
Владимир Ильич говорил о самом важном: о Советской власти и ее укреплении, о текущем моменте и 3-м Интернационале, о продовольственном вопросе и мерах Совнаркома по борьбе с голодом. Он сообщил, что пассажирское движение на железных дорогах приостанавливается на три недели. Весь транспорт будет перевозить хлеб с Волги,
Рассказал нам товарищ Ленин и о восстановлении разрушенного хозяйства, об успехах Красной Армии на Дону и на Украине.
Все, кто был в зале — рабочие, красноармейцы, — подались вперед. Сердцем слушали мы родного Ильича. С радостью и подъемом воспринимали его речь, полную уверенности в победе Советской власти.
После выступления Ильича была принята боевая резолюция. Председательствующий читал неторопливо, и мне удалось записать ее. Вот что в ней было сказано:
«Многотысячный митинг рабочих, красноармейцев, матросов и других граждан Петербурга, выслушав речь вождя мировой революции тов. Ленина, заявляет, что красный Петербург ясно сознает подлинные причины голода и разрухи транспорта, что Советская власть делает для преодоления их больше, чем захотело бы и смогло бы сделать любое другое правительство. Он полон надежды на близкое улучшение положения, но твердо знает, что и улучшение это, и выздоровление транспорта, и дальнейшие успехи революции, и ее полная победа зависят от выдержанности, дисциплины, трудоспособности и внутреннего единства среди рабочих и крестьян России.Петербург готов вновь и вновь показать пример энергии, выносливости и верности знамени социальной революции!
Да здравствует близкая победа мировой социальной революции!
Да здравствует ее вождь Ленин!»
Полные радостных впечатлений, возвращались мы к себе в Смольный. Каждый испытывал такое чувство, словно бы заглянул в будущее и увидел жизнь, озаренную солнцем коммунизма.
Вчера на курсах была лекция об организации Красной Армии и ее задачах. Читал окружной военный комиссар Петроградского военного округа товарищ Позерн. Читал зажигательно, взволнованно. Товарищ Позерн — хороший оратор. Его лекция — лучшая из всех, прослушанные нами на курсах.
Неплохо читают товарищи Иткина, Зеленский, Алексеев. Но у некоторых лекторов получается не совсем удачно.
Начались экзамены. Экзаменовались товарищи, отъезжающие в Северо-Двинскую губернию. Им нельзя дольше оставаться в Питере, т. к. скоро наступит весеннее бездорожье. Вслед за ними должны были держать экзамены мы с Шабановым и еще четверо курсантов. Несколько дней добивались этого и добились с большим трудом. Ни в какую не хотели выпускать нас досрочно.
Начало экзаменов взволновало всех. С утра братия толпилась у дверей комнаты, в которой отвечали северодвинцы. Только появится кто-нибудь из них, сразу же засыпают вопросами: строго ли спрашивают, на что делают упор, как ставят оценки? Экзаменационная комиссия строгая: товарищи Иткина, Зеленский и Алексеев.
Сорок два человека экзаменовались весь день. До нас с Шабановым очередь не дошла. Северодвинцев спрашивали крепко, оценки ставили без поблажек. Только двое — товарищи Грибанов и Кушмышев — получили хорошие оценки. У остальных оценки — «выше среднего», «среднее», «ниже среднего». Кое-кто схватил «слабо» и даже «плохо».
Те, кто заработал «слабо» и «плохо», получат удостоверение о прослушании программы курсов.
Слов нет, результат не особенно приятный. Но ведь у нас на курсах есть товарищи, которые едва умеют расписаться. Для них (да и не только для них, для всех нас!) курсы послужили неплохой школой.
Северодвинцев, когда они приедут на место, будут назначать на работу по уездам и волостям.
Сегодня наконец экзаменовали меня, Шабанова, Юровского, Некрасова и еще нескольких товарищей. Мы шли отдельной группой. Спрашивала та же комиссия, что и северодвинцев. После вчерашних «слабо» и «плохо» мы, конечно, здорово волновались.
Начали в девять утра. Первым вызвали меня. Сперва расспрашивали, чему я научился на курсах, что успел прочитать, где хочу работать, почему тороплюсь окончить? Эта беседа меня успокоила, и я уже уверенно отвечал на главные вопросы — о классах и классовой борьбе, о государстве и Советской власти, об Интернационале и о задачах коммунистов в Красной Армии.
Прошло, наверное минут двадцать — двадцать пять (я сам времени не замечал, это мне потом товарищи сказали). Комиссия объявила оценку «очень хорошо» и посоветовала остаться на очередной набор, который будут обучать шесть месяцев. Я ни в какую не согласился.
Нашу группу экзаменовали часа два. Шабанов тоже получил «очень хорошо», ему тоже советовали остаться на шестимесячные курсы, и он тоже отказался.
У остальных товарищей оценки похуже, но «плохо» получил только Костылев.
Мы с Шабановым попросили отправить нас обратно в 3-ю армию. Я мечтаю вернуться в родной полк «Красных орлов». После приезда Зиновия Ивановича особенно тянет к старым боевым друзьям. Сплю и во сне вижу себя опять с «красными орлами».
Мы с Шабановым довольны своими оценками. Но для того, чтобы особенно гордиться, не видим причин. Мне, конечно, сильно помогла гимназия, хотя там были совсем другие науки. Она дала хорошую общую подготовку, приучила заниматься, читать.
Сегодня вечером состоялось общее собрание, посвященное Дню Парижской коммуны. Потом показывали очень мне понравившийся фильм «Экспедиция в Северную Африку». За время учебы мы смотрели: «В Ясной Поляне», «Несчастная», «Уплотнение». Раза два волшебным фонарем показывали туманные картины.
Вспомнился один случай. Как-то раз группа наших курсантов пошла на концерт-бал в красноармейский клуб Нарвского рабочего полка. Там оркестр завода «Треугольник» исполнял чардаш, попурри из русских песен, увертюру Зутше. Потом выступала певица. После концерта были танцы. Товарищи остались довольны.
А на другой день я читал телефонограмму из культурно-просветительного отделения агитпросветотдела: «...на основании приказания по Петроградскому военному округу № 21 от 20.1.1919 года танцы безусловно запрещены». Телефонограмма попала в Нарвский военкомат и только оттуда была направлена в полк. Пришла она к адресату, когда танцы давным-давно кончились и красноармейцы уже спали.
Получилось, конечно, забавно. Но я считаю, что приказание правильное. Сейчас не до танцев. В дни, когда мировой капитал хочет задушить революцию, устраивать балы с танцами, по моему убеждению, совсем неправильно.
Скоро начнутся экзамены на курсах инструкторов массового пения, на курсах чтецов и на курсах внешкольного образования, где готовят также библиотекарей для красноармейских библиотек.
Усиленно занимается школа военных комиссаров. Там экзамены после двадцатого марта.
Наш дружок Вася Зеленцов остается до конца обучения нашего набора, до 10 апреля. Он хочет тоже попасть в 3-ю армию. Хорошо, если бы удалось.
Товарищ Зеленский подтвердил ходившие в последние дни слухи: действительно в Питере стали поднимать голову «левые» эсеры. Уже не первую неделю они подбивают против Советской власти несознательный, неустойчивый элемент среди рабочих. Лучшие силы рабочего класса ушли на фронт бить белогвардейцев. На заводах оказалось немало шкурников, бывших буржуев, а также отсталых и темных людей. На них-то и делают ставку «левые» эсеры, которые проникли даже на большие питерские предприятия.
Народ голодает, а эсеры пользуются этим, хотят всех натравить на Советскую власть. Они усиленно спекулируют на том, что в стране временно приостановлено пассажирское сообщение. Товарищ Ленин объяснил, для чего это нужно: транспорт перевозит хлеб голодающим рабочим, женщинам, детям, старикам, а кроме того, красноармейцам, которые на фронте бьют врагов.
«Левые» эсеры хотят возбудить недовольство трудящихся, подбить их на выступление против родной власти. Провокаторы под маркой какой-то делегации ходили по заводам и призывали к забастовке. На Путиловском и на «Скороходе» им было поверили некоторые. Но вскоре липовых делегатов вывели на чистую воду.
Эсеровская сволочь не гнушалась в такое тяжелое время подбить на забастовку и рабочих булочных, пекарен.
Из кожи вон лезли «левые» эсеры, но своего добиться так и не смогли. Питерский пролетариат, красноармейцы, моряки Балтики потребовали беспощадной расправы с врагами Республики Советов.
14 марта во дворце Урицкого состоялось экстренное заседание Петросовета. Разбирались вопросы о продовольствии, о «лево»-эсеровских провокациях, о положении на Путиловском заводе.
На курсах из рук в руки ходила «Петроградская правда», в которой написано об этом заседании Совета. Передовая статья называлась «Долой провокаторов!».
Прошло несколько тревожных дней, и вот уже полностью покончено с происками «левых» эсеров. Опять не удалось им осуществить свои гадкие планы. Подавляющее большинство рабочих Питера до конца оставалось верным знамени пролетарской революции. А те, что временно заколебались, поняли свою ошибку и тоже дали отпор провокаторам.
Не сбылась и никогда не сбудется надежда врагов революции!
Одно отделение за другим держит экзамены. Проэкзаменовалась почти половина нашего набора. «Очень хорошие» отметки пока что лишь у двоих — у Шабанова и у меня. Оценок «слабо» 54 и полтора десятка «плохо». И все-таки, как мне кажется, это не огорчительные результаты. Ведь занимались неполных два месяца. А в каких условиях!
Мне не по душе, когда какой-нибудь товарищ, получивший «слабо» или «плохо», начинает винить всех на белом свете, кроме самого себя. Конечно, если искать для себя поблажек, всегда можно их найти.
Школа военных комиссаров сдает лучше, чем мы, хотя экзаменов там больше. Если смотреть по отметкам, то военкомы хорошо изучили не только политвопросы, но и военные науки: стратегию, артиллерию, фортификацию, топографию.
Сейчас в коридоре, в комнатах только и слышишь:
— Как сдал?
— Куда посылают?
Мы привыкли друг к другу, и всех волнует судьба каждого.
Нам с Ваней Шабановым повезло — мы едем в 3-ю армию. Всего туда направлено 16 человек. Почти все мы хорошо знакомы между собой. Так что ехать будет весело. Возможно, с кем-нибудь из товарищей доведется вместе воевать. Особенно хочу быть вместе с Иваном. Вот уж настоящий друг, сочувственный, честный, прямой.
Мои сборы подходят к концу. Завтра получу на руки командировочное предписание, билет — и на вокзал.
Не зря прошли эти два месяца. Я узнал много нового и очень важного. До курсов только верил, что пролетариат должен победить, что справедливость и правда на стороне бедняков, но научно доказать этого не умел. А сейчас, особенно после того, как прочитал книгу В. И. Ленина «Государство и революция» и работу Г. В. Плеханова «Материалистическое понимание истории», твердо усвоил, в чем состоит закон развития человеческого общества и почему это общество неизбежно придет к коммунизму. Хорошо понял я и роль партии коммунистов в классовой борьбе пролетариата.
Раньше знал лишь маленький Камышлов. Теперь проехал с востока на запад через всю Европейскую Россию, побывал в Петрограде, жил в Смольном. Своими глазами видел я город русской революции и Октябрьской победы, слышал, как бьется его пролетарское сердце. Этот великий город — твердыня, опора власти Советов и всемирной революции. Я дышал одним воздухом, горел одним огнем с питерскими коммунистами, с революционными солдатами и матросами. Такое навек запомнишь.
А разве забудешь когда-нибудь встречи с представителями мирового рабочего класса, с делегатами I конгресса Коммунистического Интернационала. Разве когда изгладится в памяти, как пел вместе с ними «Интернационал» и голосовал за скорейшую победу мировой социалистической революции?!
В Петрограде же мне довелось видеть и слышать старых борцов партии, а главное — нашего вождя Владимира Ильича Ленина. Я стоял совсем рядом с ним, видел его лицо и глаза, слышал каждое его слово, вместе с ним принимал боевую резолюцию.
На курсах у нас было много недостатков и с лекциями, и с питанием. Обо всем этом я писал в дневнике. Но вот кончились занятия, подошла к концу петроградская жизнь, и все недостатки куда-то отступили, а все хорошее — со мной, при мне.
Во время учебы над нами, шестьюстами курсантами, не было почти никакого начальства. Один заведующий — наш ровесник товарищ Зеленский, в распоряжении которого находились несколько преподавателей, фельдшерица Алексеева, машинистка Палту-сова, регистратор, уборщица и кладовщик. Как тут не сравнить с гимназией, где на триста учащихся — и директор, и инспектор, и священник, и классные наставники и два надзирателя. Я не говорю уж об учителях, о докторе и стороже.
Конечно, товарищу Зеленскому помогали партийные ячейки и комитет курсантов, тогда как в гимназии ничего подобного не было.
На курсах нам приходилось заниматься не только учебой, но и участвовать в субботниках, пилить и таскать дрова, убирать снег. По заданию ячеек мы выступали на митингах, на собраниях рабочих. И не было случаев, чтобы кто-нибудь не выполнил поручение.
Курсанты во всем проявляли сознательность. Среди нас не случалось ни пьянок, ни дурных разговоров или слухов. Мы жили одной жизнью со всей Республикой и с рабочим классом всего мира. Нам было не до пустяков.
Доброе слово хочется сказать о наших руководителях. Эти люди не жалели себя, все делали, чтобы помочь нам в учебе. Они находили время поговорить с каждым и, если надо, пособить каждому.
Помню, в первые дни многие курсанты не имели теплой одежды. Тогда товарищ Зеленский посылал с запиской Ермолая Масельгина в Выборгский военный комиссариат, чтобы там дали две тысячи рублей на ватные телогрейки под его, Зеленского, личную ответственность.
Обо всем этом сейчас говорят курсанты, укладывая свои чемоданы и мешки. Прямо не верится, что в этих же самых комнатах не так давно было сказано столько резких слов насчет непорядков на курсах.
Сейчас все сходятся на одном: спасибо Питеру, спасибо Смольному, спасибо военно-агитаторским курсам, их руководителям и лекторам!
Документы на выезд из Петрограда — в кармане. Получены на дорогу деньги, хлеб, сахар и чай. Сборы закончены, можно и в путь.
Приобрел бритву и красноармейский значок. Многие курсанты купили себе часы. Это оказалось не таким-то простым делом. Пришлось и здесь обращаться к товарищам Иткиной и Зеленскому. Они выдали отпечатанные на машинке справки: товарищ такой-то, слушатель военно-агитаторских курсов, действительно крайне нуждается в часах. В магазине с этими справками считались.
Поезд на Вятку отходит в 3 часа 25 минут дня.
Кончается моя петроградская жизнь.