1942-й

С 28 декабря по 19 января 1942 года жили около бараков в этой землянке в 17 км от станции Погостье. С 10 января увеличен паек, хлеба вместо 600 грамм в день получаем 900 грамм. Кухня кормит два раза в день; завтрак в 8 часов 30 минут, обед в 17 часов.

С 19 января по 26 января живем на болоте в срубиках, сделанных кое-как из тонких бревен. На топливо собираем сухие сосновые сучки и пеньки. Они сильно коптят, мы все превратились в негров, покрылись копотью. Расчистили снег и установили пушки, но земля под снегом не промерзла, пушки стали тонуть. Пришлось их переставлять на другие места. От станции Погостье находимся примерно в 7 км.

С 26 января по 14 февраля живем в лесу примерно в 13 км от бараков, в стороне. Производится ремонт орудий.

14 февраля переехали на новую позицию, ближе к станции Погостье. С 10 февраля наш артиллерийский полк переведен в одиннадцатую дивизию. Получаем дополнительный паек: масла, крупы, мяса, сахара. С 20 февраля отпали все добавки, паек стал прежний.

4 марта из орудийного расчета меня перевели писарем в штаб второго дивизиона к лейтенанту П.В.Васильеву. До войны он жил в том же доме № 27 по улице Пестеля, в котором жил заряжающий нашего орудия Лавров, и с фронта Васильев тоже не вернулся. После войны, в 1945 году, его тетради, записи разные я отнес его жене.

Лейтенант Васильев в то время находился на переднем крае. К нему я пошел прямо от орудия. Шел по берегу небольшой речки. По сторонам стоял густо запорошенный снегом хвойный лес. Навстречу мне попался солдат. Правая рука у него была перевязана, сквозь бинт просачивалась кровь, капала прямо на снег. Солдат был похож на узбека или казаха. Через некоторое время навстречу мне шел санитар, он тянул за веревку лодку, она скользила по утоптанному снегу. В лодке лежал раненый. Санитар спросил меня, где найти ПМП (пункт медицинской помощи). Но ответить было не просто. На расставленных по сторонам дороги указателях значилось: «ПМП Семенова, Петрова, Иванова и т. д.», а какой части, указано не было. Я подходил к железной дороге, к станции Погостье. С левой стороны, не очень далеко от дороги и недалеко от насыпи, стояла батарея. Вокруг нее земля всюду изрыта, воронка на воронке. Пушки покрыты сетками, как неводом, это была маскировка от самолетов. Когда я подошел близко к насыпи, меня предупредили, чтобы я шел не в полный рост, а пригибаясь. Немцы были недалеко, они это место простреливали даже из автоматов. Железной дороги я не увидел, была только насыпь, песок, да железная труба около трех метров высотой торчала в песке. Полуразрушенный мост через небольшую речку. А станции не было. Не было видно каких-либо признаков, что тут были постройки. Около железной дороги и у самой станции когда-то стоял плотной стеной лес. Теперь вокруг на большом расстоянии торчали рваные пни разной длины. Деревья были срезаны осколками снарядов, а земля вспахана так, что не было места, где бы не было воронки. С нашей стороны в насыпи были вырыты углубления, небольшие пещеры, в них сидели наши солдаты. Лейтенанта Васильева я найти не смог и пошел обратно. Навстречу мне попался наш человек, он рассказал мне, где найти лейтенанта. Я быстро отыскал его. Он сидел один в землянке, вырытой под корнями большой ели.

Через несколько дней меня вернули обратно в батарею к нашему орудию. Батарея в мое отсутствие уже переехала на новое место. Пушка была установлена на углу, в пересечении двух просек, двух дорог. Для врага это оказалось хорошим ориентиром. Когда я подошел близко, увидел около орудия грузовую машину, в ее кузов укладывали раненых четырех наших ребят. Вражеский снаряд разорвался около самой пушки, стальной щит был пробит осколками снаряда, на нем появилось много рваных дыр. Четыре человека из орудийного расчета вышли из строя. Один из четырех был тяжело ранен, ему перебило крестец. От нестерпимой боли тяжелораненый страшно кричал. Я вспомнил, как в один из вечеров, когда мы еще стояли на старой позиции, мы все сидели в землянке, разговаривали, и этот товарищ, которого тяжело ранило, вдруг заплакал. Слезы потекли по его щекам. У него в Ленинграде остались жена и двое маленьких детей. Плача, он говорил, что ему очень жаль детей. Он, как будто, предчувствовал свою большую беду.

9 марта 80-я дивизия ушла на отдых, а наш артиллерийский полк вошел в 198-ю дивизию, в поддержку третьему стрелковому полку. Штаб второго дивизиона находится недалеко, метров 400 от железной дороги от станции Погостье.

9 марта с утра наши войска вели наступление. От станции Погостье продвинулись на 7 км. Немцы отступили почти без сопротивления. От моста по льду речки пришлось ползти. В лесу по обе стороны близко были немцы, они простреливали это узкое место. Дальше занятая нашими войсками территория значительно расширялась. По другую сторону железнодорожной насыпи, недалеко от моста, стояло около десяти наших подбитых танков. Среди них были маленькие, средние и даже большие танки «КВ» (Клим Ворошилов). Их экипажи находились внутри танков мертвыми. Метрах в четырехстах по ту сторону моста, на обочине дороги стояла небольшая сорокапятимиллиметровая немецкая пушка, разбитая нашим снарядом. Она и подбила наши танки. Пушка стреляла термитными снарядами на таком близком расстоянии прямой наводкой без промаха. Снаряд, ударившись о броню танка, не отскакивал от нее, а мгновенно воспламенялся, развивая температуру до двух тысяч градусов, и металл в этом месте плавился. У танка заклинивало башню или же он загорался. У наших подбитых танков в броне были выжжены термитом ямы. Около подбитой немецкой пушки лежали убитые четыре рыжих немца. Как новинку военной техники, пушку эту разобрали и увезли в Ленинград.

Станция Погостье, вероятно, имела большое стратегическое значение. Говорили, что были даже рукопашные бои: она семь раз переходила из рук в руки. Большой ценой досталось нам это Погостье, тысячами трупов была усеяна изрытая снарядами земля. Трупы, всюду трупы. Куда ни пойди, везде лежали убитые. Я уже не новичок, мне приходилось видеть страшные картины войны, но здесь, увидев устланную в таком огромном количестве трупами землю, я был потрясен до глубины души. Среди убитых много было и вражеских солдат. Ни словами, ни на бумаге не передать, как сам видел и ощутил эти страшные картины.

В наступлении принимали участие наши самолеты и около пятидесяти танков. Активно била по немцам наша артиллерия.

С 12 марта вместе со штабом второго дивизиона переехали за станцию Погостье. Но слева и справа около железной дороги еще были немецкие части. С обеих сторон они обстреливали нас из минометов и орудий. Мы врезались в середину, вглубь.

14 марта говорят, что прибыло наших еще двести танков. Авиация участвует как с нашей стороны, так и со стороны немцев. Писем не получал ни от кого около полутора месяцев.

24 марта получил письмо от товарища В. А. из г. Омска. Очень был рад ему. Наш завод «Прогресс» обосновался в помещениях Омского сельскохозяйственного института. Люди, персонал завода разместились в домах города. Сослуживцы читали мои фронтовые письма с большим волнением и интересом. Они писали, что оборудование завода было установлено в короткие сроки. Станки завертелись, завод через два месяца стал выпускать военную продукцию для фронта.

25 марта идет дождь. Сплошной березовый лес. Наши танки, приминая березы, зашли немцам в тыл. В этом лесу длинной цепочкой недалеко одно от другого немцы сделали пулеметные гнезда. Впереди стенка из снега, а за нею сидел пулеметчик. Около каждого гнезда оставлены конусная пулеметная коробка из гофрированного железа и большая куча стреляных гильз. А местами около гнезд оставлены искусно сделанные из соломы огромные боты. Их землянки были тут же рядом. Около землянки я нашел небольшую очень легкую, сделанную из какого-то сплава монету.

27 марта переехали на новое место в направлении д. Кондуя. Ехали лесом по бревенчатому настилу, уложенному немцами. Впереди еще были немцы, ехать по открытому месту было нельзя. Наш дивизион с дороги повернул в левую сторону в лес. Земля под снегом рыхлая, колеса, особенно у старых пушек, глубоко врезались в землю. С трудом переправились по опушке леса. Листьев на деревьях в это время года нет, хорошо было видно. Рядом, от самого леса начиналось поле, а за полем на возвышенном месте когда-то стояла деревня Бабино. Теперь там видны были одни березы, да колодец с «журавлем». Еще видны были какие-то штабели. Впоследствии, когда мы заняли эту территорию, оказалось, что в штабели были сложены квадратные продолговатые сплетенные из прутьев пустые из-под снарядов и мин корзинки.

Некоторые подразделения уже разместились в срубиках тут же в лесу. Но пушки еще не все перетащили к месту назначения. Штаб нашего полка, и недалеко позади от него штаб дивизии, расположилась на высоком берегу небольшой речки. От нашего расположения они были на расстоянии трех-четырех километров. Было еще светло, меня по делам послали в штаб нашего полка. Я проходил мимо застрявшей в рыхлой земле старой пушки, ее народом вытаскивали на поверхность. Недалеко от этого места мне крикнул командир батареи лейтенант Галикман: «Чуркин, не видел, пушку вытащили или нет?» Я ответил, что еще вытаскивают. Не прошел я и двести метров, как на опушку леса обрушился шквал тяжелых мин. Я мгновенно шлепнулся на землю: этот прием спасал меня много раз. Я знал, что прямое попадание бывает на практике очень редко. Как я чувствовал себя в эти минуты? Скажу откровенно, мне страшно было, очень страшно, а душа вся ушла в пятки, так уж водится. Неприятный свист летящих мин и еще более противный их сухой треск при разрыве, да комья мерзлой со снегом земли, перебрасываемой далеко через меня, напоминали мне, что смерть очень близко. Обстрел кончился, я встал, отряхнулся, сбил с себя прилипший снег и пошел выполнять свое задание. Когда я вернулся из штаба полка к себе и подошел к тому месту, где окликнул меня тов. Галикман, увидел, как солдаты рыли могилу, и два командира собирали с земли части разбросанного тела. Один из них сказал мне, что в лейтенанта Галикмана было прямое попадание, разорвавшийся снаряд разнес его на куски. Ранило еще несколько человек в нашем дивизионе, в том числе ранило в ногу нашего младшего политрука, молодого парня, в прошлом студента какого-то института. От ранения он скончался в госпитале.

Гангрена была бичом: при ранении в ноги, даже в мякоть, умирали почти все от гангрены.

Немцев из деревни Бабино мы выгнали и 1 апреля переехали на новую позицию, километров на шесть вперед. Противник отступает.

Со 2 апреля наша дивизия из 54-й армии перешла в 3-ю армию, в которой была под Ораниенбаумом.

6 апреля меня перевели писарем в штаб полка.

7 апреля находимся на расстоянии 4 км от деревни Кондуя.

14 апреля переехали ближе к фронту на 3 км в большой лес.

22 апреля переезжаем обратно, ближе к Кондуе на 2 км, к 4-й батарее. Говорят, что наша дивизия будет иметь другое направление.

6 мая выпал обильный снег, который пролежал до 10 мая.

20 мая получил письмо от моего друга Василия Алексеевича Лысякова из Омска, с нашего завода. Он пишет мне: «Дорогой мой друг Вася, я получил известие, письмо, что мой брат Иван Алексеевич умер в Ленинграде от голода 26 февраля... Я совершенно выхожу из строя. Мои нервы не выдерживают, я хожу как умалишенный». Очень хороший был человек его брат Иван Алексеевич, я встречался с ним много раз. «Любимый мой друг Вася, пиши мне письма почаще, хоть пару слов, что ты жив. Будем надеяться, что мы еще встретимся. Не все же должны погибнуть! Будь здоров! Желаю скорой победы и возврата домой. Твой друг В. А.»

27 мая получил письмо от отца. Он пишет, что пришло извещение: мой старший сын Женя погиб 10 февраля. Схоронен в Ленинградской области, в деревне Вдицко. Не выскажешь, какая тяжелая для меня утрата. Женя, всегда улыбающийся, веселый. Энергичный, умный. Сколько инициативы было в нем. А как мы дружно жили. Ни единого раза я не знал не только грубости с его стороны, но даже какого-либо небольшого возражения. И с моей стороны я не помню, не знаю причиненного ему огорчения или обиды. Совсем не было причин для этого. Хотя материальные условия у нас были очень плохие. Я работал один на всю семью, на четырех человек. А жизнь в тридцатые годы, как известно, была вообще тяжелая: карточная система и во всем недостатки были.

6 июня послал письмо младшему сыну Толе. «Толя! Я очень беспокоюсь за тебя. Ты ведь теперь один у меня остался. Жени уже нет. Пиши мне чаще. Я очень, очень буду ждать твоих писем. Твой папа». Получил письмо от отца, он пишет: «Стал очень плох, а помочь мне некому, все три сына на фронте».

23 июня проводил беседу с орудийной обслугой штабной батареи на тему «Забота об орудии».

28 июня одна батарея была установлена недалеко от штаба 88-го артиллерийского полка на высоком берегу речки, метрах в двухстах от штабной машины, которая стояла в котловане. Батарея отстрелялась по немцам, и через несколько минут вражеские пушки обрушили на нее свой огонь. Снаряды ложились совсем рядом, один солдат из орудийного расчета был убит осколками. Он пытался отбежать от пушки подальше, но не успел. Вражеская батарея перенесла огонь ближе к штабной машине, где помещалась вся канцелярия артиллерийского полка. Снаряды рвались на расстоянии не более 50 метров от машины. Все побежали в укрытия, в землянки. Огонь немцы переносили по берегу речки все дальше. Один снаряд угодил в землянку, где помещались двенадцать человек отдыхающих, которые пришли с переднего края на несколько дней. Крыша землянки с одним накатом, засыпанным сверху слоем земли, рухнула. Отдыхающих завалило. Но пострадавших не оказалось: спасла их стоявшая около самой землянки сосна, ее перерубило осколками разорвавшегося снаряда. Во время обстрела был убит один солдат из нашего орудийного расчета. Он приехал вместе с командиром нашего дивизиона верхом на конях. Командир ушел в штаб полка, а он оставался держать под уздцы двух лошадей. Обе лошади были убиты этим же снарядом. Фамилию нашего бойца не помню, забыл. Рассказывал он, что перед войной работал на мельнице в Выборге помощником директора. Он говорил, как у них на мельнице было чисто. Стояли цветы, и нигде не было пыли.

В этот же день получил от сына Толи письмо. Он пишет: «Здравствуй, дорогой папа! Шлю тебе свой сердечный привет и желаю тебе всего хорошего в твоей жизни, а главное здоровья. Я нахожусь все там же в комсомольском полку противопожарной обороны Ленинграда. Живу около Володарского моста в казарме, но скоро переведут на военный объект, там и жить будем. Писем я от Жени не получал с ноября, только от тебя, папа, я узнал, что Женя окончил артиллерийское училище и уже на фронте. Сейчас, папа, в Ленинграде стало получше, но ты бы знал, что творилось зимой! Голод, холод, воды не было. На Неву ездили за водой на саночках. Трамваи не ходили, света не было, радио не работало. Каждый день бомбежка, обстрелы тяжелыми снарядами и пожары, всюду пожары. Если бы ты, папа, видел, как трудно было в Ленинграде, как тяжело было ленинградцам в то время. Каждый день много умирало от голода. Мама тоже умерла 29 марта 1942 года от истощения. Она умерла одетой в твое зимнее пальто на черном меху. Во дворе нашего дома ее вместе с другими уложили на грузовую машину как дрова и повезли на Пискаревское кладбище в общие могилы. Свесившиеся на борт машины волосы мамы раздувало ветром. Мы, папа, остались с тобой одни из нашей семьи. Папа, отомсти за Женю и маму двуногим зверям! До свидания! Твой сын Толя. Пиши мне чаще».

В этот же день получил письмо из Омска от друга В. А. Он пишет: «Дорогой друг Вася! Письмо твое получил 25 июня. Я не знаю, как тебе написать, нет у меня слов выразить твою горесть. Жаль, очень жаль твоего сына Женю. Он исключительный был мальчик, умный, кроткий, прямой и здоровый. Условия жизни его не баловали, но он шел уверенно и смело. Ну, а теперь его нет. Вечная память Жене. Живы будем, встретимся и помянем его. Вася, не смотря ни на что, пиши мне письма, нам не надо терять связь, Вася! Ты меня извини, я твое письмо давал читать многим нашим сотрудникам, и все они отнеслись к тебе с глубоким сочувствием. Женщины, читая письмо, не могли удержаться от слез, а в особенности Мария Феоктистовна. У нее шестнадцатилетний сын Витя был послан из Ленинграда на рытье окопов и там, в окружении немцев, умер от голода. Вася! Посылаю тебе две фотокарточки разных периодов моей омской жизни. Не удивляйся, может быть на одной из них, меня — старого твоего друга не узнаешь, но все же это я. Дорогой мой друг, мне очень хочется верить, что мы еще встретимся. Будь жив и здоров. Желаю тебе скорейшего возвращения. До счастливого свидания! Крепко целую, твой друг В. А.»

4 июля на празднование годовщины полка из Ленинграда из Куйбышевского района приехали делегаты, привезли подарки.

6 июля меня и еще троих человек командируют в Ленинград до 10 июля. Мне принесли столько посылок и писем к своим родным, что я вряд ли успел бы обойти все адреса в это малое время. Посылки были крохотные, но каждый от всей души хотел хотя бы немногим помочь своим родным, близким. Я тоже хотел помочь своей сестре, она еще была жива в то время. Принесли посылки товарищи Чудаков Л. Д., Морозов К. Д., Кузанов В. П., Широков Л. Е., Тимофеев Д. И., Старк, Калиниченко, Токарев и лейтенант Л. В. Беляев. Лейтенант Л. В. Беляев погиб под Синявиным. Когда его тяжелораненого привезли в медсанбат, он кричал: «Спасите меня! Я жить хочу!» Он был молодой, высокий, стройный, красивый блондин. Но спасти его не удалось, он скончался. В Ленинграде у него остались жена и маленький сынишка.

6 июля мы вчетвером выехали в тыл, к медсанбату. Ночевали под березой около дороги и ждали машины. 7 июля командир нашего полка майор Мозалев послал ординарца верхом на лошади с запиской, чтобы мы вернулись обратно в свою часть. Командировка наша сорвалась.

Наша батарея стояла около березняка. Впереди на расстоянии трех-четырех километров от нас был наш передний край. Позади, примерно на таком же расстоянии, размещались штабы нашего полка и дивизии на берегу речки. День был солнечный. Появились немецкие самолеты-бомбардировщики «Юнкерсы». Наши зенитки по ним открыли огонь. Один самолет загорелся, пошел вниз и упал на крутой берег речки. Летчик выпрыгнул на парашюте, и когда он был еще в воздухе, другой самолет кружил над ним, делал крен крыла и почему-то строчил из пулемета по своему же товарищу. Все мы побежали к упавшему на землю самолету. Один из наших, лейтенант, попал под пулеметную очередь самолета. Грудь его прошило пулями, он упал на землю. Летчик с подбитого самолета приземлился около самого леса, и мы его не нашли, прочесав весь лес, не очень плотно растущий березняк. В этом березняке стояло много шалашей: когда-то тут находилась пехота. Видимо, летчик успел спрятаться в шалаше под настил. Ночью я стоял на посту около орудия, услышал шаги. Окрикнул: «Кто идет?» Ответа не было, и все стихло. На следующий день кто-то увидел немецкого летчика. Опять все побежали туда, где его обнаружили. Нас было много, окружили шалаш со всех сторон, и вдруг в шалаше выстрел. Летчик из пистолета выстрелил себе в висок. Документы, пистолет, парашют снесли в штаб дивизии. Летчик, молодой 23-летний Ганс, расправился с собой сам. Вдвоем от нашей батареи ходили на передний край на ПНП, где размещалась наша пехота. Я забирался на елку, смотрел в стереотрубу. В нее все просматривается до 20 км. На обратном пути прошли мимо выстроившегося взвода солдат. Перед ними стояли двое, один лейтенант, а второй солдат. Офицер прочитал перед строем бумагу, вытащил из кобуры пистолет и два раза выстрелил в рядом стоящего солдата, он упал. Мы прошли около неглубоко вырытого котлована. Два минометчика в нем устанавливали тяжелый крупнокалиберный миномет. Около них стоял командир пехотного полка майор Маргелов. Он торопил с установкой миномета и смачно ругался.

1 августа получил письмо от брата Дмитрия из Вологодской области станция Кощуба. «Добрый день, Вася! Я был потрясен, узнав из твоего письма о смерти Анны Антоновны и гибели твоего сына, моего племянника Жени. Читая твое письмо, я не мог удержаться от слез. Ведь он только стал входить в жизнь. Я нахожусь в учебной части. Сдал испытания на командира орудия (башни) танка. Прошли стрельбу из орудия и пулемета. Изучаем технику. Ждем отправки на фронт. Будь здоров, мой дорогой брат Вася! Дмитрий».

3 августа получил письмо от сына Толи. «Здравствуй, дорогой папа! Шлю тебе свой сердечный привет и желаю всего хорошего в твоей жизни. Я нахожусь все там же, только нас перевели на охрану фабрики «Рабочий». Тетя Маремьяна жива, но выглядит плохо».

24 августа ночью и утром шел дождь. В ночь и днем слышна канонада в направлении Шапок.

28 августа получил письмо от сына Толи. «Папа, тетя Маремьяна неделю тому назад лежала в госпитале и там умерла. Комнату и вещи управхоз опечатал. Ей советовали эвакуироваться, но она пожалела оставить вещи. Папа, напиши о смерти Жени подробней, если знаешь. До свидания, папа! Пиши чаще. Твой любящий сын Толя».

Наш полк размещается невдалеке от штаба дивизии и от реки, ближе к переднему краю. Ровная местность, кустарник и редкий лес. Живем в землянках, которые ранее отрыли для себя пехотинцы. Одной тихой лунной ночью на посту стоял ординарец начальника штаба полка тов. Кузанова Федя (фамилию его не помню). На вооружении у него был автомат с круглым диском ППШ или ППД, я точно не знаю. В эту ночь разведчики нашей дивизии пошли на передний край, им было дано задание добыть языка. Когда они поравнялись с часовым, один из них подошел к часовому и попросил прикурить. Уловив момент, быстро вырвал у него автомат и ушел вместе со своими товарищами. Часовой Федя был здорово горластый. Он закричал во всю свою мощь. Прибежало начальство и комиссар полка тов. Пименов, он поднял весь полк и приказал прочесать всю местность. Ничего не обнаружили. Эту ночь никто не спал. Позднее узнали, что автомат у часового забрал не враг, а наш разведчик. Был ли он наказан за этот хулиганский поступок, неизвестно.

15 сентября. Полк готовится к наступлению. От Кондуи переехали на новый КП, на берегу реки Смердыньки, ближе к деревне Смердыня. Составили план наступления на деревню Смердыня. Лейтенант Широков дал мне переписать план наступления на чистовую бумагу. Уже назначен был час наступления. Тов. Широков меня торопил, несколько раз приходил в землянку, где я, скорчившись, сидя на земле, что-то подложив, на коленях переписывал с чернового наброска на чистовой. С потолка землянки капало. Мне все время приходилось беречься от капель сверху. Но самое неприятное, что мне врезалось в память, от письменной работы в землянках без света я не догадывался, что потерял зрение. Раньше, до войны, очками я не пользовался, они мне не требовались. Я вспоминаю, как я напрягал зрение, мне хотелось скорее написать, но быстро не получалось. Я нервничал. Кузанов нажимал на Широкова, а Широков торопил меня.

За несколько дней до наступления брат В. П. Кузанова Костя стал командиром строевого взвода. 16 сентября наши войска вели артподготовку по деревне Смердыня, пехота пошла в наступление. Немцы открыли ураганный огонь, и наступление было сорвано.

Говорили, что большие потери понесли наши пехотные части. Были слухи, что артподготовка с нашей стороны была недостаточна. Продвинулись всего на два километра. Костя Кузанов был убит в этом бою. Его похоронили на крутом берегу речки Смердыньки.

17 сентября получил письмо от сына Толи. «Здравствуй, дорогой папа! Письмо твое получил 14 сентября, очень обрадовался. Сейчас стою на Токсовском артполигоне. Это уже второе место, куда нас перевели, но сегодня опять куда-то переведут. Вчера принимали присягу. Успехи в учебе хорошие. В нашей квартире в Ленинграде, Рылеева, 6, народу осталось мало. Дядя Гриша, Исай Исаакович, Борис Исаакович умерли от голода. Лена тоже умерла и, я уже писал, мама умерла еще раньше их. В доме ребят никого нет. В квартиру Уваровых попала бомба, Мишу ранило, его бабушку и мать убило, сестренку Лиду прижало дверью, и она осталась жива. Отец Иван Александрович не выдержал, умер. Костя остался жив. Напиши, как твое здоровье. Ты в том письме писал, что болел. Напиши конкретней. Сейчас у вас идут большие бои в районе Синявино. До свидания, папа! Пиши чаще. Твой сын Толя».

Хороший был человек Иван Александрович, и вся семья была хорошая, дружная. Мы вместе с ним работали в товарищеском суде при ЖАКТе.

Наша батарея продвигалась сплошным лесом. Дорога была неважная. Свернули в правую сторону. Вырубили мелкий лес, частокол и стали устанавливать пушки. Недалеко от нашего орудия поставили буссоль. Приказ дан стрелять по Киришам, — там были немцы.

Стволы орудий были направлены на левую сторону дороги, а за дорогой, очень близко, стоял еловый высокий лес. Стрелять надо было на максимальную возможную дальность нашей пушки, на 14 км. Стволы были подняты высоко. Мы смотрели в открытый канал ствола, как будто на пути снаряда ничего нет, но поступила команда, на какую-то десятую долю градуса прицел подать влево. Ствол нашего орудия сместился, и на пути снаряда оказалась вершина елки. Первым снарядом наше орудие сбило макушку елки. Снаряд разорвался. Под елью размещалась команда ПВХО, осколками ранило четырех человек, а коробки противогазов, большую груду, сложенную тут же под елкой, изрешетило и привело в негодность. Пришлось переехать на новое место. Там, где мы остановились, у дороги лежал труп лицом к земле в одном белье. Руки были сзади связаны веревкой, ноги тоже были связаны. Кто был этот покойник, наш или немец, осталось тайной.

23 сентября получил письмо от сына Толи. «Здравствуй, дорогой папа! Я нахожусь в Токсово в учебном дивизионе. Учусь на младшего командира радиста в артиллерию. Это уже третье письмо, как я в армии. Я тут буду около двух месяцев».

23 сентября в 19 часов выехали из-под Кондуи. Приехали к баракам в 4 часа. 26 сентября выехали к 8-му поселку (направление Синявино), ночевали в лесу.

27 сентября в 24 часа выехали по шоссейной дороге к станции Назия, 6 км от 8-го поселка. 28 сентября приехали в два часа ночи, спали до утра в срубиках в густом еловом лесу.

29 сентября большинство наших уехали на новое КП полка у деревни Новая. Деревни нет, не осталось даже щепок, только несколько берез на высоком берегу реки. Вырыли землянки для КП полка и других подразделений. У командира полка землянка была со стеклянной дверью с выходом к реке. Мы с штабной машиной остались в этом густом лесу, рядом около станции Назия. Тут же около нас в лесу была установлена мощная дальнобойная пушка, стрелявшая до 25 км. Ее обслуживало около 15 человек. К ней были проложены рельсы. Эта тяжелая пушка после нашего приезда сюда стояла не более двух суток. Видимо, боясь обнаружения и налета вражеской авиации, по этим же рельсам ее увезли на другое место. Мы как соседи для них не подошли.

6 октября живем со вторым эшелоном около станции Назия.

С 10 по 16 октября нахожусь во втором дивизионе, налаживаю учет личного состава.

18 октября получил от сына Толи письмо. «Здравствуй, дорогой папа! Я сейчас живу в городке. Учусь на радиотелеграфиста. Успехи в учебе хорошие. Мы очень много занимаемся, целыми днями и даже ночью. Папа! Я бы очень хотел служить с тобой вместе. Узнай, нельзя ли это сделать сейчас или, когда кончу курсы. Напиши, что было с твоими ногами, а то я очень беспокоюсь, не на всю ли жизнь. Папа! Ты, наверное, будешь читать и ругаться, что я кончил восемь классов и не научился чище и лучше писать. Писал в перерывы между занятиями, а вечером нет света. До свидания, папа. Пиши мне по адресу: 524 п. п. часть 268, я жду с нетерпением. Твой любящий сын Толя».

24 октября ходили в баню на станцию Назия. У станции Назия около дороги стоял рубленый двухэтажный дом, обшитый вагонкой, крытый железом, с водосточными трубами, крашеный с хорошим фундаментом. Дом, вероятно, казенный, в нем никого не было. Подъехали две подводы, на каждой подводе по два солдата. Остановились около дома, взяли топоры и стали отдирать доски — обшивку. По дороге ехала машина, остановилась около дома. Вышел из машины генерал и сразу же закричал на солдат: «Что вы делаете, преступники! Я вас расстреляю!» Прогнал солдат. Они поехали обратно и все время оборачивались, смотрели на генерала. Увидели, что генерал уехал, повернули лошадей к этому дому. Отодрали доски, положили на свои повозки, увязали веревками и отправились туда, откуда были посланы своим начальством, лейтенантом или капитаном. Землянки хорошими досками будут отменно оборудованы. Через два дня я проходил мимо этого места и двухэтажного нового дома не увидел, остался один фундамент.

1 ноября получил письмо из Омска от моего друга В. А. «Здравствуй, дорогой мой друг! Ну вот, я и вернулся из леса. Поработать пришлось немало. Работали от нашего завода 40 человек. Напилили и уложили 6000 кубометров дров. Без привычки мне было тяжело, но зато задание выполнили полностью. Твои письма и фотокарточку получил, за все большое спасибо. Очень, очень рад, что ты жив и здоров.

Вася, пиши мне письма почаще, если есть возможность. До счастливого свидания. Жду ответа. В. А.»

Недалеко от станции Назия живу вдвоем с лейтенантом Морозовым в срубике, сделанном кем-то еще до нашего прихода в эти места, на сыром болотистом месте. Топим железную печку, дров не жалеем. Костя Морозов — начфин полка. До него начфином был Сыромятников, а писарем у него был Никитин. Сыромятников стал командиром строевого взвода. В начале он искусственно старался быть строгим, и когда наказывал кого-либо из подчиненных, говорил: «Ничего не поделаешь, служба». Он плохо выговаривал букву «л». Никитин перешел писарем в штабную машину полка. Он погиб, — осколками разорвавшегося вблизи машины снаряда ему оторвало обе ноги и он умер. Оба они ленинградцы-добровольцы. Лейтенант Морозов тоже доброволец из Ленинграда, но уроженец Сыктывкара, говорил с акцентом. В Ленинграде у него была жена, она работала учительницей, и две дочки-красавицы (он показывал фотокарточки). Сам он работал портным, а как оказался в офицерском звании, — не знаю. Образование у него было 7 классов и больше никакого другого. Но зато он был настоящим пронырой. Морозов настойчиво упорно осаждал врачей, пытался уволиться из армии под предлогом болезни почек, но добиться увольнения никак не мог.

К нам в срубик часто приходил ветеринарный врач играть в преферанс. Морозов как человек был хорошим парнем, простым, но у него были и теневые стороны, для меня совершенно чуждые. К нам приходил еще один его знакомый, фельдшер. Когда они сходились вместе, их излюбленной темой и, видимо, идеалом, был разговор о пьянке и о женщинах. Каждый из них старался перещеголять друг друга рассказами о своих непристойных похождениях.

В то время у всех нас еще были противогазы, и в каждой сумке противогаза в уголке в кармашке стояла маленькая бутылочка с загрязненным спиртом. Назначение спирта смывать с тела предполагаемые капли иприта. Однажды этот фельдшер под предлогом проверки собрал несколько десятков бутылочек, принес их и змеевик к нам, устроил перегонный аппарат, перегнал грязный спирт, и они вдвоем с Морозовым с наслаждением пили его.

Каждый месяц, а иногда и реже (в зависимости от обстановки) на продовольственном складе полка снимались натурные остатки. Назначалась комиссия из офицерского состава в количестве 3–4 человек. В состав комиссии включали наиболее покладистых офицеров. В комиссию часто входил и Костя Морозов. Комиссия проверяла наличие продуктов на складе по спискам и, как правило, на складе всегда недоставало наиболее ценных продуктов. Зав. складом по «доброте» своей души щедро раздавал сверх положенной нормы масло, консервы, мясо и прочие важные продукты, и особенно спиртное, котелешникам, прибывшим на склад от начальства. Недостачи каждый раз были большие. Но зав. складом и начальство не тужили, комиссия все недостачи спишет, не впервой ведь. Бумага все стерпит. В акте комиссии значилось: «Снарядом, миной или бомбой уничтожено 100 или 200 литров спирта, 300 банок консервов и т. д.» Акт подписали К. Морозов и другие члены комиссии. Члены комиссии по снятию натурных остатков не оставались обиженными. Костя приходил домой всегда с двумя, с тремя бутылками водки и с полными карманами разных закусок.

Вот так легко и просто обманывали государство. Крали не только у государства, а и у рядовых солдат, злоупотребляли своим положением, допускали произвол. Часто задерживалась неделями выдача положенных сто граммов водки на каждого бойца, да закладывалась в котел не полная норма консервов.

Но случилось так, что ни бомбежек, ни обстрелов не было. Стояли в пассивной обороне. Проверить продовольственный склад нашего полка нагрянула комиссия сверху. А привычки у начальства хорошо поесть оставались прежними. Зав. складом так же, как и прежде, посланцам от начальства отпускал сверх нормы продукты. В результате, при проверке на продовольственном складе оказалась большая недостача, главным образом, наиболее ценных продуктов.

Зав. складом тогда у нас работал старшина Прохор Михайлович (фамилию его не помню). При допросе он пытался объяснить, что не мог отказать, они требовали, а они (начальство), когда их опрашивал трибунал, отвечали, что они продукты брали со склада только в пределах положенной нормы.

За халатное отношение к своим служебным обязанностям, старшину Прохора Михайловича трибунал приговорил к 10 годам тюремного заключения без отбытия наказания в штрафной роте.

10 ноября получил письмо от сына Толи. «Здравствуй, дорогой папа! Я бы очень хотел попасть вместе с тобой в одну часть после того, как я закончу курсы радистов-телеграфистов. Я думаю, это можно сделать. Прислать затребование в наш 473 АП от вашей части, а я здесь напишу своему начальству рапорт. Может, что и выйдет. Я был бы очень рад. До свидания, папа! Жду твоего письма. Целую тебя, твой сын Толя».

9 декабря переведен во вторую батарею на должность помощника старшины.

14 декабря переведен в огневой расчет второй батареи. Орудие стоит около деревни Новой, речка Назия.

24 декабря получил от сына Толи письмо. «Здравствуй, дорогой папа! Сегодня для меня хороший день: получил сразу два письма, от тебя и от дедушки. Папа, ты пишешь, есть ли у меня деньги. Денег у меня нет, но мне и не нужно их. Купить здесь можно все, но очень дорого. Сто граммов хлеба стоит 30 рублей. 25 граммов сахара — 25 рублей. На бумагу и другие мелочи мне хватает тех денег, что получаю. Папа, насчет перевода я тебя очень прошу, устрой, потому что нас скоро отправят на фронт, ждем со дня на день. Погода у нас дождливая, почти весь снег растаял. До свидания папа! Твой любящий сын Толя».