1947
Надо записать. 26 декабря мы были в Музее Изобразительных искусств им. Пушкина. Смотрели картины бывш. Дрезденской галереи. Они еще не открыты для общего обозрения, но разговорами о них полна вся Москва уже давно.
Ход через библиотеку. Два зала наверху — один небольшой, второй побольше. Картины висят вплотную. По чести говоря, если бы не знать заранее, что это картины Дрезденские, то, за исключением нескольких полотне, мы не отличили бы их от основного собрания музея. Как раз пару месяцев назад я был на открытии музея — послевоенном — и тогда был просто подавлен его богатством.
Три картины и произвели сейчас на меня наибольшее впечатление. «Портрет старика» Рембрандта — он может сниться, а его глаза все время в памяти, как нарисованные перед тобой. «Спящая женщина» — французского художника, имени которого не запомнил — одновременно вызывающая и светлое восхищение, и желание лечь рядом. И, наконец, «Сикстинская мадонна» Рафаэля. Недаром о ней столько говорили и говорят. Она висит на стене малого зала среди других картин и открывается неожиданно и неправдоподобно. Неужели это она и есть. Ибо, ждешь ее одну, а не в сообществе живописи.
Сначала я не заметил ничего особенного. В глаза только бросилась ее необычная простота и ясность. Потом я почувствовал желание постоять около, потом посидеть. И смотреть, смотреть. Нам попался очень толковый гид — Ротенберг. Он раскрыл нам художественные особенности картины, и она начала доходить до нас вся. Так же, как Белинский в 1848 г, мы начали видеть, что Иисус на руках — не младенец, а будущий властелин. И образ мадонны, держащей в руках не сына, а будущее мира, осветленной провидением исторической роли сына.
В нашей группе были Заславский, Кононенко, Курганов, Полевой, Лукин, Гершберг и др. Полевой вспомнил, как увозили эту картину из-под Дрездена. Директор музея Меркуров рассказывает, что все эти картины найдены в горах, спрятанные немцами, и являются военными трофеями. За «Мадонной» из Москвы прислали специалиста. Стал вопрос транспортировки. Командир фронта Конев дал свой самолет. Специалист отказался:
— А если он разобьется?
— Это мой личный самолет, — сказал Конев. — Я, маршал, летаю на нем и не боюсь, что разобьется.
— То — маршал, а то — мадонна! — ответил тот.
Окончив осмотр картин, мы поднялись в зал скульптуры. Там всеобщее внимание привлекла полуразрушенная фигурка Гулящей античной девки (мрамор), полная динамики, экспрессии, и потрясающего мастерства исполнения. А вся она — с пол-аршина!
На выходных встретились с директором музея скульптором Сергеем Дмитриевичем Меркуровым. Широкий, черный, чернобородый, энергичный, шумный, умный, любящий себя показать, с нарочито грубоватой. и двусмысленной речью. Ему за 60, но проворен юношески. Обожает анекдоты, острые словечки, остроты. Острит непрерывно.
Он заявил, что узнав о посещении правдистов, решил им сам все показать. И потащил нас знакомиться с фондами музея. То, что я когда-то собирался писать «В подвалах такого-то музея». Мы не пожалели.
Меркуров спросил, как нам понравилась «Мадонна», и рассказал по этому поводу две занятные истории.
1. Один художник, посмотрев Мадонну, вернулся домой и изрезал в куски свою картину. Меркуров рассказал об этом Ворошилову. Тот рассмеялся и заметил: «А из него толк выйдет!».
— Это был молодой художник? — спросил я.
— Конечно, молодой. — ответил Меркуров. — Старые считают, что это Рафаэль должен резать картину.
2. Показывал Меркуров Мадонну одному хозяйственнику. Тот спросил: «Сколько она стоит?». Меркуров ответил, что оценить трудно, но, во всяком случае, многие десятки миллионов долларов. Хозяйственник долго смотрел картину, подошел, пощупал и недоумевающе сказал: «А с виду — обыкновенное полотно».
По сему поводу Меркуров заметил:
— Он не знал, что на рояли играют и «Чижика» и «Кампанеллу».
Вообще же к собранию Меркуров относится с величайшей почтительностью, хотя заявляет, что в живописи ничего не понимает, но сознается:
— Если бы я видел все это 47 лет назад — я бы заново учился. Или хоть бы сейчас мне было бы 30 лет!
Он мучится, что музей тесен, грезит о новом помещении, говорит, что добивается в ЦК расширения за счет ИМЭЛа:
— Перефразируя известное материалистическое положение, я могу сказать, Что у нас количество заедает качество.
Фонды музея действительно грандиозны. Мы видели сложенные штабелями, как дрова, папки с подлинниками рисунков виднейших художников Запада и Востока (а их в музее десятки тысяч), гигантскую коллекцию фарфора в подвали — навалом (Меркуров не удержался и сострил: «Одна генеральша спрашивает: а где же тут сервизы?»)- и впечатление действительно не музея, а магазина посуды Кузнецова и Ко (по словам Меркурова), смотрели чудесные ткани Египта, золотые изделия Тибета. Куда все это ставить?
Рассказывал он, кстати, занятную историю из молодости, которую можно использовать в рассказе:
Сидел он с приятелем в кафе. Тот пьян в дым. Вдруг входят и садятся напротив два человека — вылитые близнецы. Меркуров решил воспользоваться этим, чтобы уговорить приятеля больше не пить.
— Хватит тебе, ты пьян.
— Кто? Я? Ничуть!
— Ну я тебе докажу. Сколько сидит человек напротив?
Тот посмотрел.
— Конечно, один!
Концовка сцены была очень комичной.
Уже несколько дней (с 29-го) у нас идет партийное собрание, посвященное вопросу об идеологической работе партии. Докладывал редактор отдела пропаганды генерал-майор Д.Т. Шепилов. В своем докладе он обрисовал значение идейного фронта, исключительное внимание, которое партия в последнее время уделяет этим делам. Он провел целую цепь последних решений по этому вопросу, начиная от постановлений по «Звезде» и кончая решением об открытии Академии общественных наук и ВПШ.
Коротко сказал он о философской дискуссии. По его словам, основные указания Хозяина по книге Александрова «История западноевропейской философии» сводится к следующему:
объективистский книжный подход к изложению философских систем.
изложение идей дается в аполитическом духе.
не вскрыта до конца реакционная сущность немецкой философии конца 19 века.
не показана ярко разница между боевой революционной марксистской философией и разными теоретическими течениями.
Выступая в прениях, Рабинович (из «Большевика») привела еще одно замечание: книга — это галерея портретов философов без марксистской оценки их мировоззрения.
Сказал Шепилов и о том, что сейчас выходит краткая биография Сталина, и вскоре — Ленина, и привел при этом высказывание (без ссылки на автора), что издание биографий великих людей имеет очень большое значение, т.к. знакомит самые широкие круги с их жизнью и деятельностью, а через жизненные факты — с нашей программой, борьбой и ее историей, тем самым подготавливает их к изучению «Краткого курса» и Сочинений.
Собрание идет уже два дня и будет продолжаться завтра. Идет оно довольно активно.
Интересным было выступление Хавинсона, рассказавшего о современных социологических школах и воззрения США.
Сегодня закончилось партийное собрание. Всего заседали четыре дня на протяжении двух недель. С большой речью сегодня выступил Поспелов.
Он сказал, что указания по книге Александрова имеют важнейшее теоретическое значение, и более подробно, чем остальные, изложил их, подчеркнув, что ЛИЧНО присутствовал при беседе у Хозяина.
Важнейший недостаток книги — изложение философских систем оторвано от истории, экономики, политической борьбы того времени. В результате она приобрела характер аполитичный.
Изложение различных философских систем дается в духе объективного изложения, пересказа. Не показаны их подосновы, классовые основы той или иной системы. В книге не объяснено, например, почему особенного развития достигли философские воззрения в Греции. А дело заключается в том, что в Греции был расцвет культуры, греки много ездили по миру, и к ним много ездили, торговые связи выходили далеко за пределы страны. Здесь имеется некоторая аналогия с эпохой Возрождения в Италии. Греки много видели, сравнивали и делали попытки объяснить явления мира.
Особенно подробно Хозяин останавливался на критике немецкой идеалистической философии. Главная критика в книге должна была идти с точки зрения направленности всей философии Гегеля, а этого нет. А ведь Гегель был напуган французской революцией и поэтому пытался создать стройную философскую систему, которая оправдывала бы существовавший в Пруссии порядок и тянула назад от идей французской революции.
Хозяин подчеркнул, что неправильно называть Гегеля просто консерватором. Если правильно оценить тогдашнее положение, что надо сказать, что он тянул человечество назад, все, что угодно — только не идти по стопам французских материалистов, создать систему, которая опрокинула бы идеи французской буржуазной революции.
Хозяин говорил о значении идеологии марксизма, как символа веры, как жизненной основы нашего мировоззрения, и со всей силой подчеркивал, что Маркс и Энгельс — не догматики, а живые вожди живого учения, и этого никогда нельзя забывать. Правда, Маркс использовал некоторые положения Гегеля, но Гегель писал очень противоречиво, сам себе противоречил, и Маркс воспользовался этими противоречиями.
Особенно важно не допускать аполитичность в научных статьях. В них должна быть боевая политическая направленность. Важнейшей задачей Хозяин поставил -будить сознание у советских людей, воспитывать любовь к партии, которая бессмертна.
В заключение беседы Хозяин подчеркнул, что книга интересная, и что никто из философов такой книги не написал, т.е. исправить ее можно. В книге нет боевого политического духа и надо основательно поработать, чтобы переработать ее по-настоящему.
Ну, кажется, в основном закончили избирательную компанию. Я делал номер на 9-ое, 9-го парились с материалом до 8 ч. утра, вчера я сидел до 7. Пора возвращаться в свой отдел, а то там дела совсем развалились.
Компанию, как будто, провели неплохо. Сегодня у нас крутили кино («Глинка»), я сидел рядом с Поспеловым, и он выражал мне свое большое удовлетворение.
Я совершенно измучился за эти три выборных месяца, похудел, щеки впали до языка, нарушился сон — ложусь и ворочаюсь по несколько часов.
Дня три назад был в ВОКСе на очередном приеме. На этот раз — Ливанской и Сирийской делегаций культурных связей с СССР.
Встретил там Ботвинника — как всегда подтянутого, светского, уверенного, с насмешливым блеском очков, в обычном темно-сером костюме. Он был один, жена танцевала в спектакле, в Большом, он нетвердо назвал постановку.
Сейчас в Ленинграде идет очередной чемпионат на первенство СССР. Участвуют все крупнейшие шахматисты, кроме Ботвинника. Турнир начался 1 февраля. Так как его отсутствие вызвало большое недоумение, я посоветовал тогда Ботвиннику официально выступить в печати. Он дал нам беседу, в которой сослался на то, что он занялся своей докторской диссертацией о синхронных системах (он — электрик). Попутно он оценивал шансы участников, считал претендентами Кереса, Смыслова, Болеславского, Бронштейна. Беседу мы дали числа 3-го.
Мы встретились с ним в ВОКСе, в банкетном зале, и разговорились. Принял участие в беседе и комендант Москвы — генерал-майор Козьма Романович Синило в — грузный представительный мужчина, ярый болельщик спорта и — особенно — шахмат.
— Ну как вы оцениваете турнир? — спросил я.
— Все идет так, как предсказывала «Правда», — улыбнулся Ботвинник. — Впереди Керес, Смыслов и Болеславский, вплотную за ними — Бронштейн.
— А кто возьмет? — вмешался Синилов.
— Сейчас Керес оторвался на полочка (это было после 10-го тура — ЛБ). Впереди еще очень много испытаний. Если бы Керес за время с 1940 года играл в крупном чемпионате, он бы несомненно взял первое место. А сейчас может и не вытянуть. Но шансы у него очень значительны.
— Не хотелось бы видеть его в короне чемпионата, — сказал комендант.
— Я знаю, что вы имеете в виду, — засмеялся Ботвинник. — Но не забудьте, что когда Красная Армия приближалась к Эстонии, он был в Норвегии (или в Швеции? — ЛБ), мог там остаться, но вернулся. Он любит своих двух детей, любит свою Эстонию. Правда, он, кажется, предпочел бы, чтобы она не была советской, но это он него не зависело.
— А как вы считаете шансы Болеславского? — спросил я.
— Очень высокими. Мы все недооцениваем его. Это очень крупный шахматист. Через десять лет он будет играть еще лучше.
— Чем объясняется странный миролюбивый старт Бронштейна? -продолжал я пытать. — Он с маху сделал шесть ничьих.
— Во-первых, он почему-то решил попробовать себя в позиционной игре, хотя всем ясно, что это — не его стихия. Во-вторых, — тонко заметил иронический собеседник, — он женился. Так что причину надо спросить у Игнатьевой.
— У кого?
— У Игнатьевой. Это его жена, шахматистка. Заняла, кажется, четвертое место в женском чемпионате. Она стала играть немного лучше, он немного хуже. Так и должно было получиться, иначе пришлось бы опровергнуть закон сохранения энергии.
Мы посмеялись.
— Что слышно с чемпионатом мира? — спросил я.
— Я махнул на это рукой. Вы помните, при вас же, здесь, в этом зале, осенью, мы бились с Эйве, еле-еле уломали его играть не весь матч в Голландии, а половину в Москве. Эйве знает, что он хорошо играет только в Голландии, кроме того, для него это дело коммерции. Недавно они прислали два приглашения, чтобы официально все закрепить. Ваш милый Романов (председатель комитета по делам физкультуры и спорта)...
— Последний из династии Романовых? — перебил генерал.
— ... ответил, что матч должен играться в Москве. А это значит, что он не будет играться тут вообще, и его выиграют без нас. Напрасно думать, что они заинтересованы в нашем участии. Они знают, Что без нас кто-нибудь из троих — Эйве, Файн или Решевский — будет чемпионом мира. А если будут участвовать трое наших — тут всякое может получиться. Но вот пойди, докажи. Я уже всюду писал и махнул рукой. Что мне — больше всех надо, что ли?
— А если мы сейчас упустим эту возможность?
— Сейчас мы можем автоматически, по уговору, послать трех: Ботвинника, Кереса и Смыслова. А дальше — надо лезть в угольное ушко. По утвержденным правилам следующий раз можно оспаривать звание чемпиона мира в 1949 году. Но для этого претендент должен занять первое место в международном турнире, затем сыграть в отборочном турнире претендентов, и только тогда — допускается.
— А не чешутся у вас сейчас руки на ленинградский турнир? — спросил я.
— Очень чешутся, — просто ответил он.
— Не кажется ли вам, что Смыслов незакономерно проиграл Кересу? — спросил генерал.
— Очень закономерно, — живо ответил Ботвинник. — Он был убежден, что он черными проиграет, и блестяще реализовал свои убеждения. Я это увидел еще накануне, когда Вася в партии с Левенфишем (кажется -ЛБ) имел лишнюю пешку и хорошую позицию, но не смог ничего сделать. Он уже накануне думал о завтрашней партии с Кересом, считал, что проиграет ее, и поэтому не смог довести и партию с Левенфишем. Это же совершенно ясно. Надо знать Васю. Я, помню, играл с ним одну очень важную для него партию. Долго думал над длинным вариантом, а когда сделал ход, то увидел, что он вторым ходом может опровергнуть все задуманное. Но Вася верил в меня. Он видел, конечно, этот ход, но полагал, что я не мог ошибиться, поэтому не сделал этого хода, пошел так, как я вначале рассчитывал, — и проиграл партию.
Вскоре меня остановил Романов. Он был навеселе, и весьма сильно, лицо его обрюзгло, но, как обычно, он был очень самоуверенный и чуть снисходительный.
— Что вы к нам не заходите? — спросил он.
— А что у вас делать? Рекордов нет, успехов у вас мало. ЦК вас не слушал еще?
— Нет, и — видимо — не будет. Готовится постановление Совета Министров, материально-техническое. Может, дадите тогда передовую?
— Ладно, напишу.
— Остро ставим вопрос о профсоюзных обществах, должно решиться.
— А как с розыгрышем первенства мира по шахматам?
— Будем участвовать, — без запинки ответил Романов. — Они не хотят играть в Москве, а мы настаиваем на своем. Вот в июне будет конгресс ФИДЕ, мы решили войти в эту международную организацию. И тогда внутри ее и решим этот вопрос.
— А где еще будем участвовать?
— Да вот скоро должно разыгрываться первенство Европы по боксу. Королев мне житья не дает — устрой ему встречу с Джо Луисом на звание чемпиона мира. Он до известной степени прав. У нас ему драться не с кем. И первенство Европы он сможет выиграть. Вот осенью во время поездки в Чехословакию и Польшу он встретился с четырьмя чемпионами — бывшими чемпионами Европы — и всех нокаутировал в первом же раунде.
К нам подошел Арам Хачатурян, композитор. Высокий, с гордым красивым лицом, высоким лбом, густыми черными волосами с блестками седины. Отличный черный костюм, три значка — золотом — лауреата Сталинской премии.
— Наши женщины-артистки только что высказывали зависть с спортсменам, — шутливо обратился он ко мне. — Наша пресса не только пишет только о спортсменах, а не об искусстве, но и беседует только со спортсменами.
Я сказал ему, что накануне ночью слушал концерт из его произведений для зарубежных радиослушателей.
— У меня нет приемника, — ответил он, — и я только расстраиваюсь от таких сообщений.
— Над чем вы работаете?
— Пишу сейчас торжественную вещь — вроде победы, торжества. Не знаю, что получится, и как ее будут играть. Я там даю очень сложную инструментовку. Даже не знаю, как оркестр справится. Только что приехал из Армении, как там хорошо!
Мы разговорились о наших армянских друзьях — Вагаршяне, Григоряне, Демирчане. Он сказал, что сейчас на сцене драм. театра поставлена новая хорошая пьеса Демирчана, а Вагаршян там отлично играет сравнительно любопытную роль.
— Но он же пьет вино вечной молодости, — засмеялся я.
— Да, из Вагаршапата, древнего города. Знаете, после этих вин — здешнее кахетинское просто безвкусный квас, как «Чижик» после Вагнера, — ответил он.
Избирательная группа, слава Богу, закончила свою работу, и я вернулся в отдел. Устал предельно. Похудел, осунулся, мучает бессонница. Был у врача — вроде, все в норме, надавал всяких пилюль. Надо будет съездить за ними в аптеку.
20-го открылась Сессия ВС СССР. Выходим на 6 полосах. Сидим до утра. Написал передовую о Дне Красной Армии.
Позавчера позвонил Кокки. Сказал, что увлекся фотографией, снимает днем и ночью. «Дошла бацилла до печенок». Предложил через недельку смотаться с ним на неделю в Среднюю Азию. Маршрут: Баку — Ашхабад — Самарканд — Хива — Бухара — Ташкент — Москва. На «Ил-14», пассажирский, двухмоторный.
Что-то забыл даже, что надо записывать.
Во-первых, 10 марта открылась Московская Сессия Совета Министров иностранных дел. Даем ежедневно по полосе. Пока большой драки не чувствуется.
Три дня назад выступил президент США Трумэн с пакостной речью. Гольденберг о ней сказал: «Раньше, после такой речи, отзывали посла и объявляли войну». Как мы ответили — пока не ясно. Дали на следующий день передовую в «Известиях», потом — у нас.
Было 30 лет «Известий». Прошло тихо, несмотря на ожидания известинцев.
У нас особых новостей нет. Места нам дают с гулькин нос. Вопим, но не помогает. Принято решение ЦК (по инициативе Хозяина) о значительном расширении номенклатуры. У нас раньше утверждались только члены редколлегии. Сейчас будут зав. отделами, первые замы редакторов и замы отв. секретаря. Послали характеристики.
Подал заявление в Союз Писателей.
У нас идет сокращение штата. Надо поджать на 60–70 человек. Сократили фотографов Лагранжа и Кунова, лаборантов Шмакова и Шаталову, у меня — Джигана, корреспондентов Воронова (Ленинград), Ляхта (Харьков), Власова (Тула), Кучина (Сталинабад), Дубильера (Ижевск), и др., писателей, которые только числились — Брагина, Горбатова, Хубова, Баяджиева, Первомайского и др. Это лишь начало.
Да, надо записать. 23 февраля был у нас вечер Кр. Армии. Должен был выступать маршал бронетанковых войск Рыбалко. Встретил меня секретарь партбюро Креславский.
— Пойдем тащить Рыбалко. Не хочет выступать.
Зашли в кабинет Поспелова. Маршал там. Сидит за столом, рядом Брагин, Яхлаков и член партбюро Рабинович. Поздоровались. Маршал — низкий, толстый, заплывшее квадратное лицо и очень маленькие, но очень умные глаза. Крупные черты лица. Протестует.
— Нет, не пойду. Я думал, что надо выступать перед работниками типографии и поэтому согласился. А перед работниками редакции -не буду. Обманули (к Рабинович).
Она извивалась.
— Нет, не буду. Ну о чем я буду говорить? Моя главная обязанность — молчать. Я за это деньги получаю.
— Вы можете молчать целый год, — сказал я, — но сегодня смеете право на речь.
— Не буду, — упрямо повторял он. — Не о чем говорить. Ведь эти люди сами доклады делают и статьи пишут.
— Ну ладно, — сказал Брагин. — Давайте я буду рассказывать о ваших делах, а вы будете меня поправлять. И Бронтман тоже.
Маршал скосил глаза в мою сторону.
— Да, — подтвердил я. — Я расскажу о вашей операции на Переяславском плацдарме, и как вы потом перебросились под Киев — на Вышгород.
— Уже неправильно, — быстро сказал маршал. — Я не перебросился, а форсировал Днепр.
— Ну вот видите, уже у меня ошибка. А я собирался рассказывать так, как писал, — шутливо сказал я.
— Тогда идемте, — засмеялся Рыбалко, и все пошли в зал.
Вчера позвонил мне Георгий Алексеевич Ушаков и сказал, что он едет заместителем начальника экспедиции по наблюдению солнечного затмения в Бразилию. Хотел бы написать нам оттуда пару очерков — надо ли? Я поговорил с Сиволобовым, Викторовым. Надо. Попросил его приехать, поговорить.
Сегодня он приехал. Потолстел, чудно выглядит. Яша Гольденберг взглянул на него:
— Да вы настоящий бразилианец!
Затмение состоится 20 мая. Наблюдать его будут с плоскогорья, отстоящего от Рио-де-Жанейро в 400–500 км. Состав экспедиции 32 человека. Маршрут — поездом до Либавы, там погрузка на пароход и прямиком в Рио. Начальник экспедиции — членкор Академии Наук Михайлов.
Яша рассказывал о положении в Бразилии, об интересующих нас вопросах, в частности, просил осветить тему о проникновении американского влияния и капитала в Бразилию.
— Уже могу ответить, — засмеялся Ушаков. — Американцы посылают туда экспедицию из 200 человек. Я убежден, что во всех штатах не наберется столько астрономов. Наверняка 9/10 из них звездочеты в чине майора.
Посмеялись.
— А сколько продлится затмение? — спросил я.
— Полное? Четыре минуты и сколько-то секунд.
— Сколько продлится экспедиция?
— Туда месяц, там — полтора, обратно месяц.
— Недурно, — заметил я. — Три с половиной месяца для того, чтобы пять минут посмотреть в закопченное стеклышко. Георгий Алексеевич, я тоже хочу получить протуберанец!
Потом мы сидели у меня и он рассказывал о планах своей тихоокеанской экспедиции. Он мне уже не раз вскользь говорил о ней и раньше. С полгода назад на похоронах Белоусова и он, и Ширшов, и Бочаров усиленно звали меня принять в ней участие. Сегодня он подробно рассказал о ней. Он идет начальником экспедиции, Веня Бочаров — заместителем по научной части. Мы взяли атлас мира и смотрели по нему.
— Маршрут?
— Ленинград — Панама. Оттуда — Тихий океан, где и начинается вся колбаса. Делаем несколько разрезов от 5о до Калифорнии — зигзагами. Доходим до меридиана Гавайских островов, оттуда — на Гавайи и на Алеутские острова, затем — длинный разрез от Алеутских островов до кромки Антарктических льдов (примерно, до 60о Ю.Ш.), затем вверх, снова зигзаги около экватора до Филиппинской впадины.
— Время?
— 12–14 месяцев. Это — первый этап. Затем два следующих — это изучение треугольников: Гавайи — Алеуты — Калифорния и Гавайи — Филиппины — Алеуты.
— Судно?
— Уже есть. Их трофейных. Чудный корабль, красивый, и капитанская рубка в фальшивой трубе. Сейчас он специально оборудуется и переоборудуется. Водоизмещение около 5 тыс. тонн, грузоподъемность — 2200–2300 тн. Удлиняем надпалубные постройки, ставим стрелы, лебедки и т.д. Будет эхолот, радар и все, что полагается.
— Как поведет себя на волне?
— Поезжай, увидишь.
— Стоянки?
— Каждый месяц — заход в порт за водой, углем, продуктами.
— Программа?
— Полный комплекс. Вся океанология — течения, особенно экваториальное (они, говорят, идут вдоль экватора, слева и справа, мощные, со скоростью до 4 миль, а посередине — в обратную сторону), изучение воды, глубины, грунт, бентос, рыбы, планктон, земной магнетизм и проч.
— Зачем это нужно?
— Для развития науки.
— Ага, сокровищница?
— Вот именно — наш вклад в нее. До сих пор в таком масштабе никто Тихого океана не изучал. Были частные экспедиции у берегов Японии, Калифорнии, Южной Америки. Но такого комплекса никто не поднимал. Наиболее близкая по масштабу — это русская экспедиция на «Витязе».
— Состав?
— 70 ученых и 60 команды.
— Радисты?
— Подбирает команду МорФлот.
— Возьми полярных!
— Ты прав. Надо будет подумать. Найти Гиршевича и других.
— Газета будет?
— Обязательно.
— Правительство разрешило?
— Есть постановление Совнаркома за подписью Берия: разрешить тихоокеанскую экспедицию в 1946 году.
— Стоимость?
— Шесть миллионов рублей плюс 300 000 долларов.
— Когда?
— Думаем в августе-сентябре.
Я подсказывать ему не форсировать этого дела. Подождать нового урожая. если урожай будет хорошим — разрешат. Если сунется сейчас.... Он согласился.
— Ну как? — спросил он меня под конец.
— Занятно.
— Да, знаешь, на земном шаре осталось только несколько таких маршрутов для настоящих бродя вроде нас, — сказал он убежденно. — Едем, не пожалеешь!
Вчера закрыли журнал «Спутник агитатора». Он ухитрился весь последний номер забить официальным материалом, уже давно опубликованным в газетах. Хозяин написал на нем: «Это сборник официальных материалов, а не журнал». Обсудили на оргбюро и закрыли.
Сегодня шел дождь. Все развезло. А снега — ужас, зима была бесконечно снегопадная. Сугробы всюду до крыш. И дождь!
Тихий день. Уже почти неделю отдел не получает ни строчки. Я говорю, что мы превратились в общественную организацию, типа МОПРа или «Друга детей». Все сочувствуют, но места нет. Вся газета занята Советом Министров иностранных дел, откликами на решения Пленума ЦК о сельском хозяйстве. Вчера опубликовали Указ о Героях сельского хозяйства и Указ о награждении орденами передовиков сельского хозяйства. Об орденах дали начало и, по обычаю, сегодня продолжения не дали, думали сойдет. Однако, позвонили из ЦК, сказали, что Указ имеет очень важное значение и предложили напечатать полностью. На завтра даем на 4 колонки на первой полосе.
Сегодня было заседание редколлегии. Обсуждали планы сельхозотдела, партийного и экономического в связи с решением Пленума. Утвердили.
Утвердили характеристики на номенклатурных работников для представления в ЦК на утверждение в должностях, в т.ч. и на меня. Назначили Азизяна зам. редактора пропаганды, а Креславского — зам. редактора партотдела.
На улице — дождь и снежные лужи. Тепло.
Сегодня утром позвонил мне домой Водопьянов.
— Поздравляю!
— С чем? — недоумевая, спросил я.
— 10 лет назад я повез тебя на полюс.
И верно. Я сразу вспомнил. Такое же хмурое, облачное утро. Оттепель. Лужи на аэродроме. Долгий спор — с 6 ч. утра до полудня — на чем вылетать: на лыжах или колесах. Улетели на колесах.
— Что ты в это время делал? — спросил Михаил.
— Блевал, — ответил я чистосердечно.
— Правильно, — подтвердил он, — сейчас 2 часа дня — в это время мы болтались в воздухе. Я хочу написать статью к 21 мая — ко дня посадки на полюс.
— Хорошо, поговорю. Я — за. Как поживает твой бильярд на даче?
— У, вспомнил! Давно продал и деньги уже проел. Вот хуже, что наша экспедиция на полюс недоступности лопнула. Надо что-то выдумывать — ты бы посоветовал.
Я решил позвонить участникам экспедиции и поздравить их. Занятно записать, что делает сейчас, спустя 10 лет каждый из них.
Позвонил Шмидту. Женский голос попросил позвонить спустя полчаса, т.к. у него сидит врач. Последние два года он был очень болен — обострения туберкулеза, врачи считали его уже приговоренным, тем более, что начался процесс в горле. Но на зло медицине он выжил. Врачи рассказывали мне, что изобретатель стрептомицина американский (он же одесский) химик Ваксман, который прошлой осенью приезжал в СССР по приглашению Академии Наук с докладами, привез О.Ю. в подарок порцию стрептомицина, и она подействовала изумительно. Тем временем Шмидт разработал математическую теорию происхождения вселенной, которая, по словам С.Вавилова, вызвала исключительный резонанс среди ученых мира и получила общее признание в Европе и Америке.
Через полчаса я позвонил, поздравил. Он был очень тронут.
— Рад слышать, что вы не забыли меня. Я сегодня уезжаю в Ялту, а то бы обязательно устроил встречу с друзьями. Своего рода маленький старт перед новыми делами.
— Надолго?
— До июня. На гнилой период. Сами видите, как все развезло. Врачи меня буквально выгоняют. А потом, когда там начнется жара, вернусь под Москву.
— Как вы себя чувствуете?
— Гораздо лучше, чем пару лет назад.
— Видимо, стрептомицин — чудодейственное средство?
— Стрептомицин — чудодейственное средство, но не в моем случае. Он мало помогает при хроническом процессе, а замечателен при начинающемся или очень остром развитии. А у меня было основным климатическое лечение, а главное — я ни за что не хотел умирать. Это чрезвычайно важно для легочных больных. Их спасение — в твердой, непреклонной воле к жизни. Даже в самые тяжелые дни я продолжал очень интенсивно свою научную работу. Результаты были отличными и для науки, и для меня. Не забывайте меня, и обязательно увидимся по приезде.
Позвонил Ширшову. Ныне он — министр Флота СССР.
— Что? Какой юбилей? А, совсем забыл. Спасибо за память и напоминания. А я совсем запарился с подготовкой к навигации.
Женя Федоров, начальник Гл.Упр. Гидрометеослужбы при Совете Министров СССР, генерал-лейтенант. Он тоже захлопал сначала ушами.
— Точно, точно. И погода была такая же — лужи, облачность. Только она была еще ниже и плотнее — я сейчас разбираюсь лучше.
— Когда выдашь весну.
— А это тебе не весна? Самая настоящая. Будут, конечно, заморозки, но она началась.
— Чем ты сейчас занят?
— Подготовкой к паводку. На юге уже началось. Севернее — мы шлем предсказания, чтобы готовились. Вот сейчас москвичей пугаем. Кое-кого затопим здесь. Паводок будет высокий. Река Москва вскроется между 10–15 апреля, снег в окрестностях сойдет в первой декаде апреля. Ты поинтересуйся, хлопот у москвичей много. Кстати, ты думаешь публиковать статью Острекина о втором Северном магнитном полюсе?
— Да сейчас места нет, все Совет Министров занял. Устареет.
— Не устареет. За это время полюс не переместится, хотя, вообще говоря, он не стоит на месте, а все время перемещается по эллипсоиду. Надо, надо дать. Во-первых, это интересно, во-вторых — утвердить приоритет русской науки. (Эту статью Федоров мне и прислал с весьма мотивированной запикой).
Позвонил Марку Шевелеву. Он сейчас генерал-лейтенант, депутат СССР, зам. нач. Аэрофлота, занимается строительством.
— Спасибо, Сан-Лазар! Позвони бороде!
— Чем занимаешься?
— Да вот выкраиваю, как прокормить рабочих на моих стройках и дотянуть до нового урожая. Самая главная проблема и больше всего сил трачу. Зашел бы на коньяк.
— Да ты не пьешь!
— Зато ты пьешь!
Позвонил Илье Мазуруку. В начале февраля он был у меня в редакции, сидел часа два, рассказывал, как лезут американцы в Арктику, бесился по поводу безрукости ГУСМП, мрачно оценивал нынешнее состояние полярной авиации. Я советовал ему написать в ЦК, но он что-то не шел на это. В связи с уходом Папанина его освободили от обязанностей зам. нач. ГУСМП и члена коллегии и оставили только нач. полярной авиации. Видимо, в связи с этим он, хотя говорил о жажде учиться, хотел уйти в Академию Генштаба. Не в пример многим другим знатным летчикам, в феврале 1946 г. его снова избрали депутатом СССР.
— Здравствуй, здравствуй, спасибо!
— Что делаешь?
— Готовлю людей и машины к глубокой разведке. Крузе уже улетел на восток, скоро пойдут другие.
— А как с Академией?
— Лопнуло. Придется на будущий год отложить эту задачу. Ты бы заехал — распили бы пол-литра за наши общие дела. А?
Позвонил Папанину. Он, после снятия из ГУСМП, сначала лечился на юге, потом охотился, затем провел два-три месяца в Москве, перед Новым годом звонил со страшной обидой («Забыли! Никогда не думал, что ты будешь блядью! Из одной чашки хлебали, один хлеб ели!»). Сейчас уже месяц отдыхает в Барвихе. Он тоже забыл о дате. Очень обрадовался звонку.
— Обнимаю тебя за заботу. Это для меня лучшее лечение. Вообще, чувствую себя хорошо, о припадках забыл. Скоро смогу сидеть за столиком с врачом и пить кисленькое винцо не как с доктором, а как с приятелем.
— Желаю тебе долечиться до возможности пить водку!
— Спасибо. Я ее не пью с 1938 года. И не буду.
Я сообщил ему, что, судя по сообщениям ТАСС, его книга «На льдине» пользуется большим успехом за границей.
— Очень рад. Я сейчас строчу новую вещь. И есть один план. Вот выйду из санатория — все расскажу тебе. Похлеще Северного полюса. Буду говорить со Ждановым и т. Сталиным. И обязательно твое участие — только не корреспондентом, это -говно, а парторгом. Пойдешь? Ну передавай обязательно привет женушке и ребяткам, обними их за меня.
Позвонил Юре Орлову. У него в конце войны стряслась беда. Летел из Германии домой на «Дугласе» пассажиром, загорелся в воздухе, остальные сгорели, а он обжег всю левую половину. Долго лежал по госпиталям. Вылечился, назначили его командиром московского отряда Полярной Авиации. И вот с полгода назад — паралич, отнялась левая (или правая) половина, лицо не двигается и застыло в гримасе, один глаз не видит.
— Сейчас почти прошло, — говорит он, — только нижняя губа еще не двигается, да легкий перекос лица. Продолжаю ежедневно лечиться в институте физических методов лечения на Петровке: массаж, УВЧ, высокая частота. Помогает.
— А потом?
— Снова летчиком на север. Командиром больше не буду — это не по моему характеру. Учусь, зубрю — надо сдавать экзамен на звание командира корабля.
Сообщил он мне, что Саша Погосов снова засыпался. В декабре 1945 г. он заплутал с летчиком Томилиным и сел на вынужденную в 500 км. от Дудинки. Сейчас он заплутал, подлетая к Красноярску из Якутска, а на днях — из Свердловска -к Москве, были полные баки, а сели из-за недостатка бензина на колесах в сугробы под Москвой. Сейчас туда выехали рабочие делать аэродром для взлета. Видимо, попрут его из Арктики.
Позвонил Лиде Виленской. Сидит дома, не работает, продает вещи.
— Почти ничего не осталось. Живу плохо. Марику учиться еще год (ему 21 год). С женой не живет, а она ему родила двоих.
Ну что ты скажешь?
— Да, Лазарь, — продолжала она, — Многих уже нет за эти годы!
И верно. Погиб при аварии в 1938 г., возвращаясь с ЗФИ, Миша Бабушкин (в Архангельске, на взлете самолета Мошковского). Разбился на празднике Морского флота в Химках с парашютом Яша Мошковский. Умер в 1938 г, возвращаясь с ЗФИ с поисков Леваневского, Симка Иванов. Погиб при взрыве дирижабля «В-6», направляясь на спасение папанинцев в 1938 г., Алеша Ритсланд. Погиб при испытании самолета (еще до войны) Паша Головин. Погиб в войну Костя Сугробов. Умер Эзра Виленский под операционным ножом. Это только те, о ком дошла весть...
Позвонил Василию Молокову. Он сейчас начальник авиации Главного Управления Гидрометеослужбы. Я его искал весь день и нашел только дома вечером.
— Я уже думал, что ты снова улетел на какой-нибудь полюс!
— Ну куда же я без тебя полечу, — засмеялся он.
— Как здоровье?
— Ничего, в полном порядке.
— Заспиртовано?
— Да, и давно.
— Что делаешь?
— Да вот подводим финансовые балансы наших предприятий за прошлый год. Втерли меня председателем комиссии. Хожу весь в активах и пассивах. Ну и работа для летчика! Да кроме того, свое хозяйство большое: самолеты, шарики.
— А как большой пузырь?
— Видимо, в этом году не пойдет. Поставили нам очень жесткие условия — не успеем.
— Смотри, американцы обгонят. Там Пакар собирается.
— Знаю. Ты водку пьешь?
— Нет.
— Тогда заходи, выпьем. А то Надежда Ивановна мне не велит с пьющими пить.
Позвонил Эрнсту Кренкелю. Он всю войну был начальником АртикСнаба, а сейчас — нач. управления полярных станций.
— Весь протух от табачного дыма. Кое-где на станциях цинга. Вот и думаю, как им свежинки подбросить. Опять же готовимся к навигации. Слушай, как бы отметить 10-тилетие?
— А вы поставьте вопрос по начальству.
Позвонил Вале Аккуратову. Подошла его жена — Наташа Конюс, балерина театра Станиславского.
— Вали нет. Он снова в воздухе. Улетел с Крузе. Вчера получила радиограмму с мыса Роджерса. Это восточный сектор? А я — хандрю и танцую, танцую и хандрю.
Занялся приведением в порядок папок. Ну и работка! Уже, в общем, потратил с неделю, а конца еще не просвечивает. И это только накопленное за время войны! А еще — довоенные годы. Уй-ю-ю-ю!
Вчера вечером позвонил мне Кокки. Рассказал, что вернулся из Адлера, летал на один день.
— Какая там весна, Лазарь!
— А ты не дразнись!
— Да, ведь вместе там пировали. Слушай, как летели обратно — умора! Пришли в Москву в 9 ч. утра 21 марта, впрочем, это ничего тебе не говорит, т.к. для тебя это — глубокая ночь. Еще на маршруте получаю сообщение, что ни один московский аэродром не принимает, все закрыты облаками, туман, видимости никакой. Ладно. Летим дальше. Подлетаем к Москве, получаем комплимент: «Сумасшедший, куда лезешь!» Ладно. Находим свой аэродром, садимся. Уже на рулежке слышу, как с командной вышки спрашивают: «Где вы находитесь?» Отвечаем: «У ангара» «Как?!» Представляешь, какая погода, если нас даже не видели, как мы садились.
— Такой полет приятен для пассажира, понимающего в авиации, — заметил я. — Вот «оценил» бы тебя.
— Да. Но у меня же дома Валюша больна воспалением легких. Я не мог ждать — температура 39о, когда улетал. Мой радист сказал: 16 лет летаю, а такого полета не видел.
Сегодня — 29 лет со дня смерти папы. 29 лет!!
Кожевников рассказывает, что Сталин прочел в «Звезде» (ленинградской) пьесу Симонова «Русский вопрос» и сказал:
— Многие были за это время в Америке, а только он один заметил и написал то, что надо.
Сейчас пьеса уже идет в Москве в театре им. Ленинского комсомола и репетируется еще в 4-х (по другим данным — в 6-ти) театрах Москвы, идет в Ленинграде, во многих городах провинции.
Солнечный день — второй или третий за всю весну. Снег в городе весь сошел, остался кое-где во дворах, мостовый уже сухие, но тротуары в нашем районе еще сочатся. Холодно.
Редакция внутренне живет самой полнокровной жизнью. По инициативе партбюро решили ознаменовать 35-тилетие «Правды» (5 мая) организацией юбилейной выставки, которая затем превратится в кабинет истории «Правды», а затем — в музей «правды» и музей большевистской печати. Создана комиссия партбюро под председательством Поспелова.
Предполагается обширнейшая работа: собирание всех документов за 35 лет, реликвий, фотографий, воспоминаний старых правдистов, наиболее интересных оригиналов, комплектов и т.д. На первых порах порах, к 5 мая, решили организовать выставку в конференцзале 5-го этажа. Председателем — Блисковский. Мне поручен раздел (1.5 стенда) — Отечественной войны. Сегодня собираю совещание военных корр-тов, чтобы подсказали — как интереснее сделать это и какие экспонаты нужны. Это должно быть совещание «выдумщиков».
Параллельно бурлит и учебная жизнь. По средам читаются лекции семинара публицистики, по вторникам — лекции по психологии.
Позавчера были в Доме Актера на творческом вечере артиста театра Вахтангова — В.Г. Кольцова. Были показаны отрывки из «Фронта», «Дороги победителей», Чеховского «Предложения», «Егора Булычева». Участвовали М.С. Державин, Мансурова, Астангов, Блажина и др. Очень хорошо.
После спектакля встретились с Рубеном Симоновым — художественным руководителем театра.
— Мы сразу были сегодня на двух веерах — сказал я., — творческий вечер Кольцова и творческий вечер Державина. Он отлично участвовал во всех сценах.
— Да, талантливейшие актеры, — сказал Симонов. — Они выросли у меня на глазах, и я просто любуюсь на них. Когда вы к нам?
— Как позовете.
— Вы этого спектакля не видели? Советую. Но приезжайте быстрее, а то я сам уеду в Армению.
Внизу, в подъезде, я увидел Державина. Месяца два назад вахтанговцы были у нас в доме культуры с показом для журналистов «Правды». Тогда, за сценой, за рюмкой (как раз в это время был оглашен по радио Указ об их награждении в связи с 20 или 25-тилетием). Мы долго с ним говорили. Он жаловался мне на скудость нового репертуара и рассказал между прочим о своей работе над образом советского генерала.
— Меня не удовлетворяло то, что я видел на сцене других театров. Не совсем устраивало и то, что я видел в жизни. После долгих поисков я создал свой тип. И. знаете, ко мне после спектакля нередко заходили генералы и говорили: «Вот такими мы и должны быть! Спасибо!»
Занятно и необычно: не театр черпает у жизни, а жизнь равняется по образу, созданному театром.
Я поздравил Державина с отличным вечером Кольцова и его собственного.
— Да, много пришлось поработать, — сказал он, — знаете, это труднее, чем полностью сыграть один спектакль. Надо не только быстро разгримироваться и загримироваться, но и внутренне перестроиться. Зритель-то артист! Да, кроме того, не просто играть, а подыгрывать товарищу! А завтра с утра снова на репетицию. Готовим «Русский вопрос» Симонова. Я играю Мерфи. Приходите смотреть запросто: я хочу посоветоваться.
Наконец-то решился, вроде, вопрос о переиздании «Вершины мира». Включена в план «Молодой гвардии». Сегодня буду писать заявку на договор. Надо будет не просто переиздать, а заново переделать книжку, показав весь объем нашего наступления на север, наиболее значительные походы и довести до сего дня.
Задумал также книжку «У последних параллелей» -цикл очерков из трех экспедиций «Садко», полюс и вывод «Седова». Предположительно 15 печатных листов. Хочу предложить издательству «Главсевморпути».
А после этого надо сесть за книжку «Они говорили...» Первую прикидку сделал. Должно получиться интересно. Надо будет посоветоваться с Поспеловым, Морозовым, а м.б. Александровым и Ждановым.
Вообще, хорошо бы в ближайшие 3–5 лет реализовать эту программу и дать еще книжку «Летные встречи». Тогда на покое можно будет засесть и за «Встречи журналиста». Это должно быть итогом моей журналистской деятельности. Задумал я ее лет 15 назад. В дальнем плане — за все годы газетного творчества. Может получиться интересно. Однако, размечтался, пане!
Сиволобов поздравил меня с тем, что я уже «законнорожденный». 12 апреля секретариат ЦК утвердил меня зав. отделом информации. Получена выписка за подписью Жданова. Такие же выписки получены на Гершберга и Объедкова, Романчикова, Шишмарева.
Принято решение Политбюро о переводе «Правды» на непрерывный выход. Итак — снова! В ближайший понедельник уже работаем.
Позавчера был на читке новой пьесы в клубе Осоавиахима. Читал поэт Вершинин. Пьеса о Чкалове. В стихах. Мне звонил Байдук и очень просил послушать: считает большой удачей. Автор был у меня несколько дней назад, говорил о своей работе (работал 6 лет), об идее — внутренний дружеский конфликт между ясной волей Сталина и неорганизованной стихией Чкалова. Говорил, что очень понравилось Ольге Чкаловой, и она, мол, обещала продвинуть ее («а она, знаете, бывала у т. Сталина на даче в день именин») и т.д.
Я пошел на читку. Был Байдук, сказал вступительное слово, но говорил не о пьесе, а о Чкалове. Был Микулин, Чкалова. Пьеса мне не понравилась. Тоже сказал открыто автору Микулин.
— Сталин у вас непрерывно говорит. И говорит напыщенно. Это неправильно. Мне приходилось много раз бывать у Сталина. Он всегда очень немногословен. И говорит очень просто. Но скажет немного, всего несколько слов, но они сразу по-новому освещают вопрос. Вот мне недавно рассказывал Черкасов о своей встрече. Он был там с женой. Ужинали. Сталин говорил очень немного, хотя и в домашней обстановке. Но эти несколько слов, которые он сказал, были для Черкасова откровением. А у вас все на так. И Чкалов -не такой — сплошной оратор. И пьесы нет, один разговор.
Чкалова тоже была обескуражена и спрашивала меня — участвовать ли ей в обсуждении. Я посоветовал не выступать.
Все заняты выставкой к 5 мая. Я лично загружен по горло. Ребята охотно таскают мне фотоснимки, интересные документы и проч.
К юбилею Сенька выпускает «Правдист» на 36-ти полосах! Я написал вчера туда подвал — полосу о сопроводительных письмах военкоров — по их личным запискам ко мне. Получилось занятно. Назвал — «При сем препровождается...» В числе других привожу одно письмо из партизанского отряда Ковпака от некоего Филиппа Рудя, который писал, что с удовольствием будет сообщать обо всем интересном, «если позволит время и связь». Но где он, что с ним? Позвонил Вершигоре.
— Рудь? Как же, знаю. Он был политруком 2-ой роты. Отличный человек! Он раньше, кажется, работал в Черниговской газете и был корреспондентом «Правды Украины» до войны. И рота была хорошая, и он сам молодец. Жаль, погиб. Осенью 1942 года. Был жаркий бой, убили командира роты, он принял командование и тоже погиб.
Он долго и тепло рассказывал о нем.
— А не сохранилось ли у вас каких-нибудь документов, связанных с темой — «Правда» в тылу врага?
— Вряд ли. По-моему, нет. Тогда же мы никак не думали, что вы нам сейчас позвоните. Но вообще я должен вам сказать, что настоящая ценность газеты познается только там. Здесь газету читают два-три человека и часто не читают, а просматривают. Там читают 300–500 человек каждый номер, читают все, даже телефоны редакции. Лично мне «Правда» спасла жизнь. Я очень хорошо помню этот номер — от 12 июня 1942 года. Меня сбросили в тыл для диверсионной работы. С радиостанцией. Ну, попал в расположение партизан. «А, шпион, и рация — немецкая». Рация была правда с английскими обозначениями, но тогда в отрядах еще не было людей, понимавших эту разницу. Сколько не доказывал — ни капли толку. Повели расстреливать. Перед расстрелом стали обыскивать и нашли в кармане этот номер «Правды» — я утром читал в штабе фронта перед отлетом и машинально сунул в карман. Я сразу уцепился: «Какой же я шпион, какой немец, если «Правда» за вчерашний день у меня в кармане?» «Ну, мол, еще посмотрим, что за «Правда» и что там написано». Ух, думаю, все-таки два часа выиграл. Ну, а где два часа — там и два года. Так и спасся.
Уже три дня стоят ясные солнечные дни. Теплынь. Днем ходим в костюмах. Но сегодня жестоко простыл.
Сегодня закончилась конференция министров иностранных дел в Москве. Результаты, вроде, скудные. Интересно, какое будет общее коммюнике. Яша Гольденберг говорит:
— Если осенью будет хороший у нас урожай — они будут гораздо сговорчивее. А если у них разразится или приблизится кризис — будут на задних лапках служить.
Позвонил сегодня Валентин Аккуратов.
— Здравствуй! Вчера прилетел. Есть интересные новости. Нашли остров.
— Где?
— В 600–700 км. от Врангеля. Мы возвращались с разведки. Шли на одном моторе. Заметили остров в самом неподходящем месте — по всем старым представлениям — глубины, бассейн.
— Координаты?
— 76°10' и 173° западной.
— Размеры?
— Примерно 30 км. на 25 км. Покрыт ледниковым щитом. Отчетливо видна замерзшая речка. Высота его небольшая, на глаз — метров 50, ровный низкий.
— С какой высоты видели?
— С 2500. Ниже опуститься не могли — один мотор, боялись. Но все члены экипажа видели отчетливо.
— С кем летел?
— С Крузе.
— А, может, это — паковое поле?
— Непохоже. Вокруг виден припай, паковые поля. Да и характер не льда, мы уже знаем ведь лед всякий. Дает тени.
— Когда это было?
— 19 марта. Мы вернулись на Врангель, сели. Потом получили мотор и пошли на Москву. Сейчас снова собираемся туда лететь. Задание — сесть.
— Давай уговоримся: прилетаете, подымаете флаг и даете оттуда мне радиограмму. Тогда и дадим в печать.
— О-Кей!
Занятно очень. И местечко хорошее — на стыке с американской зоной. Удобно. А сколько еще может быть земель в Арктике!
Сейчас, наконец, снова берутся за нее. Вызывали Афанасьева, дали инструкции.
Впрочем, писать не пришлось в газету ничего — острова там не оказалось. Очевидно, они приняли за остров большую льдину.
Все майские дни работал. 1-го давал в номер полторы полосы, второго — тоже. Да еще возился все время с организацией выставки к 5 мая.
Ночью с 30 апреля на 1 мая меня вызвал Поспелов и спросил:
— Как сыграли наши баскетболисты в Праге?
В Праге шли баскетбольные соревнования на первенство Европы. Участвовало 14 стран. Мы к этому времени сыграли 2 игры — с Венгрией и Болгарией, обе встречи выиграли. Но особого интереса редакция к этому не проявляла: мы с трудом впихивали по 5 строк. Последнюю заметку дали, кажется, 29-го.
Оказалось, что звонил Маленков, звонил из кабинета Хозяина, сказал, что вот позавчера напечатали и больше не информируете читателя.
Я начал узнавать: никто в Москве еще не знал результатов. Спешно заказали Прагу. Удалось получить быстро. Оказалось, что выиграли снова. Дали строк 50. Поспелов немедля продиктовал через Поскребышева записку Маленкову. Наши выиграли первенство Европы.
7-го — День Радио. Сегодня звонил мне министр связи К.С. Сергейчук. Предложил свою статью, спросил — нельзя ли дать передовую.
Я поехал к Сергею Лапину, зампреду Всесоюзного Радиокомитета консультироваться к передовой. Разговор перепрыгивал с одного на другое, шел откровенно и непринужденно.
— Интересное дело, — говорил он.. — Я ведь всю жизнь был газетчиком, а когда по окончании ВПШ меня направили сюда — я был внутренне недоволен. А сейчас очень увлекся, нельзя этим не увлечься. Недостатки? Мало у нас станций на длинных и средних волнах, а на коротких — там почти никто не слушает. Типичный массовый заграничный приемник не имеет коротковолнового диапазона, это, по большей части, роскошный ящик, а внутри 2–3 лампы. У нас же вообще мало приемников, а существующие — малодоступны. Недавно Совет Министров обсуждал цены на приемники и забраковал. У нас нет доступного, народного приемника.
Мы увлекались проволочной трансляцией. Она очень несовершенна, срезает и искажает высокие тона, а заменить пока нечем. Да, кроме того, сеть мала — у нас радиофицировано всего лишь 2 процента колхозов. Это — капля. Вещаем на 70-ти языках народов СССР и 33 иностранных.
Много он говорил о новом способе записи: магнитофоне. Это немецкая и очень совершенная система: точнейшее звучание, дешево, быстро, можно править звук, выбрасывать, устранять кашель, заикание и т.д. Показал мне ленту: узенькая полоска, матерчатого вида, серо-коричневатая.
Рассказал о Хозяине любопытные вещи. Он очень внимательно относится к вещанию, часто слушает.
— Мы знаем совершенно точно, что он любит. Он превосходно разбирается в музыке. К примеру, как-то нам позвонили и сказали, что он просит поставить «Полонез» Шопена в исполнении оркестра п/у Голованова. Поставили. Новый звонок: тот же «Полонез» в исполнении оркестра п/у Орлова. Поставили. И начались сердитые звонки слушателей: что у вас там не смотрят, одну и ту же пластинку ставите два раза подряд!
— А какой приемник у него?
— Дома — не знаю, а в кабинете — тарелка.
— То есть?
— Обыкновенный репродуктор сети. Да-да! Иногда нам заказывают целый концерт. Как-то ночью, часиков в 11 нам позвонили и сказали, что на даче гости, и просят дать концерт. Заказывали — и мы ставили. Самое трудное было заполнить паузы. Концерт длился часа два. Потом нам позвонили от его имени и благодарили. Иногда мы посылаем запись на пленку или пластинки домой. Посылали в дорогу в Берлин. И всегда нам аккуратным образом возвращает.
— Почему вы рано кончаете передачи? — спросил я.
— Не рано, а в 2 часа. Правда, сеть кончает в час. Это тоже имеет свою историю. Раньше у нас сеть кончала в полночь. Однажды, это было, кажется, в 1941 году, позвонили от него и сказали, что он просит — нельзя ли кончать в 3. Так и сделали. Посыпались звонки и письменные проклятия от москвичей. Оказывается, многие не выключали на ночь радио, чтобы слышать воздушную тревогу или вставать на работу. А как отменить? И вот однажды в кулуарах, как раз перед выступлением Хозяина, за три-четыре минуты до начала, Пузин (председатель радиокомитета) стоял с Поскребышевым и объяснял ему это. Хозяин услышал и обернулся.
— Чем вы недовольны? — спросил он.
— Да вот, мы сейчас даем программы до 3 ч. ночи. Москвичи жалуются, что мешает спать.
— А как вы предлагаете?
— До часу, двух.
— Делайте, как знаете, — ответил он и пошел на трибуну.
Я рассказал, как Маленков интересовался баскетболом.
— У нас был подобный случай, — ответил Лапин. — Правда, до войны. Шел футбольный матч. Велась передача, как часто делается, со второго тайма. Позвонили от Хозяина и сказали, что он просит, чтобы комментатор рассказал, что было в первом тайме, и как он протекал. Созвонились с Синявским на «Динамо», и он успел перестроиться.
Стоят чудные дни: тепло, солнце. Сегодня я в первый раз за время с перехода на непрерывный выход — выходной. Очень много работы было с первомайскими днями, потом с выставкой по истории газеты. Открыли ее 8 мая. Вступительную речь произнес Поспелов. Потом выступал Креславский (секретарь партбюро) и огласил постановление партбюро, отмечающее активное и добросовестное выполнение этого задания группой товарищей, в т.ч. назвал и мою фамилию. Затем он огласил постановление редколлегии о премировании организаторов выставки и художников.
Вечером 8 мая состоялся торжественный вечер, посвященный 35-тилетию «Правды». Выступал Поспелов, затем был роскошный концерт. Я почти не был, т.к. писал передовую о Дне Победы. Зашел в зал, когда он уже кончался. Потом сидели с артистами за столом. Были Барсова, Михайлов, Иванов, Марецкая. Наши «башиловские» (с ул. Ст. Башиловка — С.Р.) жены стали требовать, чтобы спела Зина. Она страшно смутилась. И сколько маститые не настаивали — не стала.
Барсова в концерте разливалась ручьем и бисировала сколько угодно.
— Любопытно у вас выступать, — сказала она, когда я благодарил. — Хороший народ.
Алексей Иванов приехал после «Риголетто» очень усталый, но пел и сидел долго.
— Вы -совсем правдист, — пошутил я.
— А в штат зачислите — перестану ездить, — ответил он. — Я ведь так всегда в доверие втираюсь.
В субботу был у нас Борис Горбатов. Он сидел весь вечер, уехал поздно ночью, сидел взволнованный и горячий, толстый, похожий на японца.
— Как работается, — спросил я его.
— Отлично. Пока к нашему союзу писателей отношение превосходное. Только пиши!
Я сказал ему, что переиздаю «Вершину мира».
— Подожди, — сказал он. — Сейчас правительственная комиссия разрабатывает новые ставки и тиражи. Через 2–3 недели будет решение. Я тоже пока не подписываю договоров.
— Когда пойдет твоя пьеса «Закон зимовки»?
— Если бы я знал. Там нашлись полярные ортодоксы, которые никогда в Арктике не бывали, и говорят, что она неверна. А много ли театру надо — уже подслушал и струсил.
— Когда будете нас, грешных, принимать в Союз?
— Скоро. Там, кроме твоего, есть еще 4 заявления. Вот разом. Тут такие новости у нас!
Он рассказал, что руководство Союза написало письмо Хозяину о своих делах — о гонораре, тиражах, жилье и проч. Неожиданно их вызвали туда: Фадеева (генсека), Симонова (зам) и Горбатова (зам и секр. партгруппы правления).
Дело было в понедельник, 12 мая. Борис страшно волновался, чтобы не опоздать, и чтобы не было какого-нибудь недоразумения. Назначено было на 6 ч. вечера. Он приехал в бюро пропусков к 5 ч. Там выписали пропуск. Дали провожатого. Пришел он к Александру Николаевичу. Извинился, что рано. Тот засмеялся:
— Вы можете подождать вот в той комнате.
Большая комната, мягкая мебель. Стол, заваленный новейшими иностранными журналами, в том числе и «Лайфом» и газетами. Без 15 минут шесть приехал Фадеев. Время подходит, а Симонова нет. Они страшно нервничали. Без 10, без 5... Он появился без 2-х минут шесть. А в 5 минут седьмого А.Н.Поскребышев вышел и сказал: «Вас ждут.»
Они построились по старшинству — Фадеев, Грбатов, Симонов и вошли. За столом сидели Сталин, Молотов и Жданов. Сталин встал навстречу, с трубкой в руке, поздоровался с каждым и жестом пригласил садиться. Поздоровались и остальные. Молотов сразу сказал:
— Мы получили ваше письмо. Прочли. Ваши предложения правильны. Надо будет составить комиссию для выработки практических мер и утвердить их. Вот вы и будете нашей комиссией.
Это посетителей сразу ошарашило. Уж очень все неожиданно. Первым опомнился Фадеев.
— Мы думали — будет комиссия ЦК.
Сталин улыбнулся и ответил:
— Вот вы и будете комиссией ЦК, нашей комиссией.
— Мы бы хотели, — сказал Фадеев, — чтобы туда вошли государственные деятели, — и посмотрел на Жданова.
Жданов сказал:
— Я согласен им помочь и могу войти в комиссию.
— Хорошо, — сказал Сталин.
— Мы бы просили ввести и т.Мехлиса, — сказал Фадеев.
— Мехлиса? — засмеялся Сталин. — Да он вас зарежет. Непременно зарежет, — повторил он, смеясь.
Фадеев объяснил, что они считают Мехлиса большим другом писателей, что он хорошо знает дела и нужды писателей.
Сталин согласился.
— Ну, раз просите, у нас возражений нет.
Разговор зашел об отдельных предложениях писателей, изложенных в письме.
— Вот, вы просите пересмотреть положение о тиражах, — сказал Сталин. — Мы ввели тогда этот закон потому, что некоторые писатели предпочитают жить на переизданиях, а ничего нового не пишут. А нам надо, чтобы писатели творили новые веди.
Фадеев стал говорить, что они пишут, а положения о тиражах очень задевает материальные интересы писателей.
— Ну, что же, — сказал Сталин. — Мы не возражаем. Нам для писателей денег не жалко. Только учтите эти соображения.
В письме писатели жаловались на налоги — их берут не как с рабочих и служащих.
— Это надо пересмотреть, — сказал Сталин. — Это ведь писатели, они не мыло варят, а искусство делают.
Зашла речь о жилье. Тогда решили ввести в комиссию т.Попова, чтобы он им практически помог.
Фадеев сказал, что они сейчас расширяют работу и поэтому просят расширить штат союза до 70 человек. Говорят, что это нельзя, сейчас везде штаты сокращают.
— Мы сокращаем штат там, где он разбух, — сказал Сталин. — А это — организация молодая, растущая. Можно дать. Ну, какие еще вопросы? Нет?
Хотя беседа шла очень непринужденно, но писатели решили, что уже всё, и пора уходить.
— Тогда у меня к вам есть вопрос, — сказал Сталин. — Над чем сейчас работают писатели?
Фадеев начал рассказывать. Сказал о том, что во время войны накопили много материала, много мыслей, кое-что уже появилось, еще больше будет — многие работают над военными темами. Вот хуже — с показом труда, людей, современных тем будней. Да и меньше знают это писатели. Надо, чтобы они больше ездили по стране, наблюдали, жизнь изучали.
— Это правильно, — сказал Сталин. — Но не только в поездках и командировках дело. Вот Лев Толстой никуда не ездил, а писал.
Фадеев рассказал о других основных темах, над которыми трудятся писатели. Сталин внимательно слушал, потом сказал:
— Все это хорошо. И, все же, нет главного. А главная задача писателей, генеральная задача — это борьба с низкопоклонством перед заграницей.
И в течение получаса т. Сталин развивал эту мысль (между прочим, впервые он ее высказал на приеме папанинцев в 1838г). Он обрисовал исторические корни. Петр I, несмотря на то, что выл выдающимся деятелем, и многое сделал для России, но не доверял способностям русских. Он наводнил Россию немцами, отсюда пошло низкопоклонство перед немцами. Следующая волна — это начало 19 века. Русские разбили наголову Наполеона, который считался непобедимым, завоевал всю Европу, завоевать хотел весь мир. А, все-таки, пошло низкопоклонство перед французами.
Сейчас мы разбили немцев, спасли всю цивилизацию Европы, справились с противником, перед которым трепетал весь мир. В этой войне советский человек показал, что он на три головы выше других. А, между тем, наблюдается низкопоклонство перед англосаксами. У военных этого уже нет, а среди интеллигенции — сильно развито это чувство. Вот Клюева. Сделала великое изобретение. А из-за низкопоклонства сама отдала в руки американцев, и они его присвоили. Вот вам и тема для литературы, острая, очень нужная.
— Какая тема для пьесы! — воскликнул Симонов. (Борис говорит, что он и подумать не успел, как Симонов поставил заявочный столб)
— Сколько тут драматических моментов, — подхватил Шолохов.
Беседа продолжалась в очень дружелюбном духе, очень непринужденно и просто.
Сталин спросил: «А что делает Тихонов?» Фадеев ответил, что пишет, переводит. Сталин сказал, что это очень хорошо: сильному человеку встряска полезна и он начинает лучше работать. Затем он спросил, над чем работает Ванда Василевская? Фадеев ответил.
— А вам нравятся ее последние вещи? — поинтересовался Сталин.
Фадеев ответил, что не очень.
— А мне нравятся, — сказал Сталин, но таким тоном, что они почувствовали, что он просто высказывает свое личное мнение.
— Ну, какие еще вопросы? — опять спросил Сталин.
Симонов попросил увеличить объем «Нового Мира». Сталин сказал, что бумаги не жалко, но есть ли в журнале хорошие вещи. Вообще, журналы за последнее время стали лучше. Симонов заявил, что есть и он, как редактор, обещает улучшить журнал. Сталин согласился увеличить объем.
Фадеев сказал, что в Союзе есть еврейская секция. Есть отделения в Киеве, Минске. А журнала нет, был до войны, а сейчас нет. И сейчас еврейским писателям негде печататься.
— А почему не пишут на русском языке? — задал вопрос Сталин.
Фадеев ответил, что большинство еврейских писателей пишут на русском. Но есть старики писатели — Перец Маркиш, Фефер — которые пишут на еврейском.
— Это правильно, — сказал Сталин. — Им надо печататься. Но для журнала не хватит вещей. А надо выпускать альманах — пусть там печатают свои произведения. (Борис говорит, что еврейские писатели после этого известия прямо ликуют).
На этом беседа закончилась. Продолжалась она 1 час 10 минут.
Встретил в Кремлевке Б.И. Россинского.
— Ты зачем сюда? Больше дела — и врачи не нужны. Я всем интересуюсь, даже астрономией и медициной. Поэтому — и к врачам не обращался. И ты не ходи.
Вышел из поликлиники и на стоянке столкнулся с Кокки, Ильюшиным, и бывшими с ними Максимом Максимовичем Литвиновым и Яковом Захаровичем Сурицем (наш полпред в Бразилии). Все в штатском. Ильюшин, кажется, еще ниже, чем обычно, дипломаты — седые, пожалуй, даже важные. Поздоровались.
— Ты что нас забыл совсем, — попенял Ильюшин.
— Да вот все хочу посмотреть твою новую машину.
— Едем сейчас, — предложил он. — Немедля. Садись с Володей.
Поехали. Володя за рулем своего «Бьюика», Ильюшин ведет свою машину, с ним же дипломаты. Володя гонит — «надо чехлы снять с кресел, пока старики тянутся». От Кремлевки до аэродрома — за 5 минут! Шофер он чудесный, расчет точнейший, реакция мгновенная. На спидометре — 80–100. Обгоняет впритык. На баранке — одна рука. У переезда к ул. Расковой внезапно выскочил и завернул грузовик. Я думал — в машину. Володя так спокойно про себя говорит: «Ну, и куда? Сюда что ли?» — и на всем скаку свернул вправо по бровке тротуара.
— Да, знаешь, — сказал он между прочим, — Я позавчера горел на этом хреновом «Забеле». Летим, вдруг Павел (брат) говорит: «Горим!» «Где?» (Он рассказывает так, как будто в полет просто из любопытства поинтересовался — где горит. Впрочем, он настолько спокоен и привычен в воздухе, что психологически, видимо, так и было). Смотрю — из правого мотора так и хлещет пламя. Ну, начали тушить пожар — раз горит, надо потушить. Погасили в воздухе, а мотор-то не хочет работать. И так его, и сяк — нет. Плюхнулись в Саранске.
— Никуда сегодня не летишь?
— Да особенно и некуда. Сегодня пару полетов сделаю, а вот завтра надо смотаться в Астрахань на денек.
Приехали. В стороне от кольцевой дорожки, на площадке у ангара стоит громадная четырехмоторная машина — «Ил-18». Это и есть — оно. Я помню, как зимой прошлого года я ночью как-то ехал от Кокки и у Академии нам перегородил дорогу фюзеляж — его везли на аэродром. Он был в два раза шире шоссе, и мой шофер все уверял меня, что это дирижабль. Так он и выглядел действительно.
Светлозолотистая металлическая обшивка. Могучие моторы (Швецова, по 200 л.с., новые. «Ресурс у них маловат — 25 часов, я из них выжал 40, хорошие, не хуже американских», — говорит Володя.)
Высокие, убирающиеся ноги, далеко выдающаяся летная рубка.
По высокой стремянке (на 2 этажа) влезли в пилотский отсек, так как у двери в пассажирскую кабину работали. Вскоре приехали и дипломаты. Кабина — театральный зал. 66 мест. По 5 кресел в ряд и бесконечные ряды. Кресла удобные, откидные, с движущимися подголовниками. Трубки люминесцирующего света вдоль бортов и плоские тюльпаны в центре. Трубы кондиционного воздуха. Полки для ручных вещей, карманы на креслах для мелочи. Багаж — в пузо машины. Три уборных. Буфет. Просторно, воздуха — полно. Обогрев. Ковры на полу. Приятная обшивка. Радиола. Светящиеся указатели. Громкоговоритель от пилота.
Две радиостанции (рубка между пассажирами и пилотом). С особым удовольствием Кокки показал мне пилотскую рубку. Великолепный обзор. Два управления. Автопилот. Телефон.
— Да ты сядь, погляди, как удобно.
Я сел в кресло и сразу захотелось нажать педали и подвигать рычажки. Приборов, ручек, стрелок — без числа.
— И ты их все знаешь? — пошутил я. — Какой ты умный!
— А ты думал?!
Все сделано культурно, чистенько, аккуратно.
— Можно с такой машиной выходить в люди? — спросил я Литвинова.
— Не стыдно куда угодно прилететь, — ответил он. — Тут мы догнали Америку.
Ильюшин рассказал, что у него разработано 4 варианта этого самолета: на 66 мест, спальный — на дальние расстояния — на 32 места, салон и еще какой-то, кажется, на 12 мест.
— Высота? — спросил Суриц.
— 10 000 метров. Кабина герметичная. Но, на всякий случай, будет и индивидуальное кислородное питание — баллоны под креслом.
— Скорость?
— рейсовая — 400км/ч. На высоте 300– 450км/ч. На 7500 (после того, как поставят нагнетатели) — 500 км/ч. Владимир Константинович ходил в Ленинград и обратно за 3 часа. Вот думаем поставить ее на линию Москва — Сочи. Путь туда займет 3.5 часа, а сейчас на «Дугласе»- 5 ч. 50 минут.
— Добавьте к этому, — сказал Кокки, — что она дешевле летает, чем «Дуглас», берет на человека меньше бензина. Спокойнее в полете. В Аэрофлоте стонут: дайте нам ее скорее на Ленинград, и мы снизим цену до железнодорожного билета.
— Радиус с полной нагрузкой? — спросил я.
— 3000 км.
— То есть: все средние расстояния?
— Вполне, — улыбнулся Кокки.
Суриц только что прилетел из Бразилии. Он летел через океан на одном самолете (кажется, «Консолидейтед»), через Европу до Хельсинки — на другом, и оттуда — на третьем — на «Дугласе». Он говорит, что «Ил-18» вполне с ними равняется и даже лучше.
Обратно повез меня Ильюшин. Ехали вместе с дипломатами. Ильюшин сказал, что хочет написать об этом самолете сам в «Правду». Я одобрил, он обещал в ближайшие дни завести к Поспелову статью. Суриц расспрашивал меня что стоит посмотреть в театрах. Я порекомендовал «Глубокие корни» у Вахтангова и «Русский вопрос» Симонова.
— Я читал пьесу. Она очень плакатная, там нет драматургического элемента, действия, — сказал он. — Хотя очень жизненна. Вот и в Бразилии сколько угодно таких жуков.
Я сказал, что приезжают грузины.
— А Хорава тоже? — спросил он. — Вот бы посмотреть его в «Отелло».
Рассказал я ми, как были недавно у нас англичане-журналисты. После осмотра редакции они вежливо спросили:
— Есть ли в редакции Красный уголок?
— Есть, — ответил Сиволобов и повел их в Дом Культуры. Они обалдели.
Дипломаты смеялись от души.
Сегодня позвонил генеральному прокурору СССР Горшенину.
— Ну, как вам передовая?
— Большое спасибо за нее. Лучшая из всех передовых сегодняшних газет. Особенно ценно то, что она спускает юбиляров на землю, конкретно указывает на задачи. Я приказал всюду ее проработать.
А я маялся вчера — что писать?!
Был сегодня у меня художник Кручина. Он задумал написать серию рисунков о Сталине — «Творец победы». Несколько принес с собой. Сам маленький, подвижный, худой, с острым лицом, седоват, в форме капитана. Рисунки мне понравились. В числе других — рисунок: Сталин в метро с детьми и женщинами, укрывающимися от воздушных налетов. Маленькая девочка прильнула к нему и обняла его, кругом — топчаны, женщины, спящие дети.
— А был такой факт? — спросил я.
— Да, мне рассказывал об этом Новиков, директор метро. В ночь с 5 на 6 ноября 1941 года Сталин приехал на ст. Маяковская. Сначала он остановился в начале зала, посмотрел, потом пошел по залу. В первые минуты его не узнали, затем кинулись к нему.
Другой рисунок: Сталине в госпитале сидит у постели раненого, положил на него руку. С соседней койки приподнимается боец, кругом сестры.
— А такой факт был?
— Да. Когда Еременко лежал раненый в госпитале (это было, видимо, летом 1941 г., если не ошибаюсь в датах, когда летчик Таран вывез раненого Еременко из окружения — Л.Б.), Сталин навестил его и обошел другие залы, беседовал с ранеными.
Я посоветовал ему написать письмо о своих планах Ворошилову. На том и порешили.
Ого, какой перерыв. И как-то сразу не придумаешь и не вспомнишь, о чем надо записать.
В последнее время много работаем. Месяц назад звонил Хозяин и сказал: поменьше занимайтесь экономикой, побольше политикой. Разговор был часа в 4 утра, в ту же ночь перестроили газету, и пошло в тот номер полторы полосы информации. Вновь вынесли «По Советскому Союзу» на первую полосу, и так — до сих пор. Идет в среднем около полосы в день, иногда больше. Серьезных экономических и с/х материалов редакция избегает.
Недели две-три назад Хозяин звонил снова. Тому месяца два разгорелась дискуссия: Большой театр поставил «Бориса Годунова». Зашел спор: надо ли оставлять сцену под Кромами. «Правда» высказалась «За», «Культура и жизнь», поправляя нас, против. Хозяин сказал, что сцены под Кромами — центральное место оперы, что гения нельзя исправлять и сокращать, а надо принимать целиком. Тем паче, что эта сцена — глубоко народная и правильная. Дали редакционный подвал, автор — Заславский.
Довольно много пишу. В прошлое воскресение писал отчет о физкультурном параде на «Динамо». Сегодня буду писать отчет о Дне флота, в следующее воскресенье — о Дне авиации.
Несколько дней назад был у Кокки. Говорили о делах, о даче, о футболе («я как лечу во время матча — обязательно наклоню самолет и смотрю цифры на щитах — результат»). Говорил, что очень много летает.
— За последний месяц в среднем выходит по 8 часов в день. В августе должен сдать две машины на госиспытания и начать третью.
Вот и сейчас, когда я был у него. В этот день он приехал с аэродрома в 6, потом совещание, потом вызвали к министру. В 12 ночи он поужинал со мной. В 1:30 начал прощаться.
— Рано вставать.
— Почему?
— В 5 утра улетаю в Молотов. Там кое-что надо сделать и в 4 дня быть обратно. Все-таки 2500 км. — надо поспать.
И был в 4 часа уже в Москве.
Много времени у него занимает подготовка к параду Дня авиации. Он будет командовать группой опытных машин. Готовясь, он проделал такой номер. В Подлипках собрался Генштаб смотреть новые машины. Он, на новой четырехмоторной Ил-18 прошел на 300–400 метрах, выключив на одной плоскости оба мотора и поставив их во флюгер.
— Все ахнули. Пожарные автомашины вызвали на поле. Вот и хочу Костю выпустить на ней в День авиации. Другой не потянет, а он — сможет. Только надо натаскать. Время. А эффектно получится, Лазарь? Дойдет?
P.S. Но этот номер не вышел — запретили. Володя летел на новой четырехмоторной реактивной машине Сергея, а Костя — на пассажирской, но без рискованного номера.
Вот и снова перерыв.
За это время побывал в отпуске (в Сочи) с 11 августа по 11 сентября. Прибавил 2,3 кг.
В газете давка. Письма о хлебозаготовках плюс отчеты об Ассамблее Объединенных Наций в Нью-Йорке. На это раз туда поехал Вышинский. Шум во всем мире. Американцы врут о войне с нами.
С 20 сентября начала выходить новая «Литературная газета». Забрали туда Оскара Курганова и Величко. Орган Союза писателей, свободомыслящий. Выходит 2 раза в неделю. В первом реконструированном номере Горбатов на полполосы обложил Трумэна, в дальнейших — разложили Маршалла и Бевина. Сегодня ВВС передавала ноту американского посла по этому поводу и спокойный ответ Молотова.
От нас в Управление пропаганды ушел Шепилов — первым замом. Говорят, что просят людей в «Культуру и Жизнь».
Сегодня был у меня летчик Галлай. Он работает сейчас на тяжелых. Предложил мне слетать с ним — просто так, для впечатлений, по маршруту Москва -Новосибирск — Ташкент -Москва. Около 7500 км., 22 часа. Я согласился.
Рассказывал, как недавно горел на 10 000. Загорелся крайний двигатель, пламя -2 метра, выбрасываться нельзя. Сбили скольжением и т.п. Скучно ему было! Он такой же веселый, живой.
Его кругосветный проект накрылся. Недавно слетали американцы почти по этому маршруту, на «Вулти» — 78 часов. А Шахурин похоронил тогда идею.
В Москве чудная погода. Уже две недели. Но резко похолодало.
«Геройские» жены чудят — развелся Громов!!
Замотался совсем за последнее время и никак не мог дотянуться до ручки. Начали довольно интенсивно готовиться к экзаменам в ВПШ, зубрил географию, историю. Кроме того, за последнее время изготовили две полосы, написал три передовых и т.п.
Сегодня проснулся — бело. И до сей поры падает. Первый снег!
В ВПШ и хочется и колется. Ругательски ругаю себя, что не пошел учиться в 45-м. Наши ребята — Гершберг, Капырин, Объедков — уже заканчивают в этом году. У них было два года, программа узкая, прием без экзаменов, по окончании — право защиты диссертации без защиты кандидатского минимума. У нас, с этого года: прием по экзаменам (да еще конкурс -на 100 московских мест 3000 заявлений), расширенная программа (добавили логику, право, язык и пр.), срок — три года и кандидатский минимум.
Готовимся поступать всем кагалом — 16 человек, в т.ч. Марковский, Романчиков, Кузьмичев, Солодов, Шабанов, в т.ч. и полутехнические работники: Голубев, Пахомов, Юриков и др. Хорошо гоним географию, плохо историю, совсем не трогали русского. А экзамены, говорят, уже 12 ноября. Ух!
У меня — довольно смешное положение. В течение двух лет я — лектор ВПШ (читаю на газетных курсах при ВПШ), член кафедры журналистики при ВПШ. Т.е. учить других мне доверяют, а самому учиться — нет, сдавай экзамены.
На днях говорили об этом с Поспеловым. Он посмеялся, а затем вернулся к той мысли, которую высказал мне как-то года полтора назад на одном из приемов в ВОКСе. Он снова сказал, что считает, что мне надо специализироваться при кафедре журналистики. Что это конкретно — он сам не мог объяснить, но мысль его сводится к тому, что над обобщением опыта советской печати никто не работает, нет и учебных пособий, не по чему учить молодых.
— Вот взяли бы тему о работе информации или о передовых. Это же страшно важно. Могли бы и диссертацию написать.
Я сказал, что охотно готов это сделать, но для диссертации надо сдать кандидатский минимум, а для этого надо иметь диплом ВУЗа.
— А нельзя ли сдать минимум экстерном? — спросил он. — Так или иначе, вам надо держаться этого курса.
Уговорились, что он поговорит об этом с Заславским, и я поговорю и выясню.
Вчера я говорил с Заславским. Он сочувственно отнесся к этой идее, но тоже не мог выразить практически ее содержание. Он сказал, что очень будет рад, если я возьмусь за диссертацию. Сказал, что хотел бы привлечь меня и других правдистов к ведению семинаров на газетном отделении ВПШ. Сообщил, что собирается представлять нас в Ученый Совет ВПШ для утверждения членами кафедры. Вернулся к диссертации и заявил, что если можно обойти диплом — кафедра всемерно поддержит в любом ВАКе (Высшая Аттестационная комиссия). При кафедре есть загадочный кабинет печати. Он ухватился, когда я сказал о том, что этот кабинет должен конкретно разрабатывать и обобщать опыт современной печати. «Вот бы вы взяли какую-нибудь тему и вели ее,» -сказал он. Возник вопрос об издании учебных пособий по журналистике. Уговорились, что я выясню в Министерстве Высшего образования — можно ли сдавать экстерном и что для этого надо, а кафедра, в случае надобности, дает ходатайство об этом.
Сегодня напечатали доклад Жданова о международном положении. Он делал его на совещании компартий в Варшаве. Гул об этом совещании и до сих пор раскатывается по миру. Орут о возобновлении Коминтерна, об усилении Красной опасности и пр. Но вообще обстановка в мире стала хмурой. Народ все чаще и чаще спрашивает: неужели опять война? Американцы обкладывают нас со всех сторон, как медведя в берлоге: базы в Гренландии, в Иране, в Германии, на Аляске, в Китае и проч. Вот гады!
Сегодня опубликовано сообщение о том, что Бразилия порвала с нами отношения. Поводом послужила статья в «Литературке» об их президенте, награжденном Гитлером. Вообще, эта газета выступает очень резко и даже завела рубрику «Поджигатели войны». Номера — неровные: один сильнее, другой — слабее, но следят за ней, ждут выхода свежего номера. Вот только тема внутренних дел у них не идет пока, еще пороха не хватает. А ведь, помысли, эта газета должна быть кусачей и по этим делам.
Хороший абзац рассказал Мержанов. Композитор Сигизмунд Кац сказал диктору Левитану: «Когда ты умрешь, твое горло возьмут в Институт Мозга».
Звонил мне вчера Ботвинник. Последний год он не участвовал в турнирах. Не играл в чемпионате СССР, и звание чемпиона завоевал Керес, не ездил в Англию с командой. По сему поводу мы получали много писем.
— Я решил до матча на первенство мира выступить один раз, — сказал он. — Пусть и обо мне попишут в газетах (и я почувствовал, как он улыбнулся в телефон). Есть две возможности — чемпионат СССР или всеславянский турнир. Но важно, чтобы это было в декабре, т.к. позже я уже буду связан чемпионатом мира. Хочу просить вашей поддержки, т.к. мои соратники будут всемерно затягивать это дело: зачем Кересу испытывать судьбу? Сведите меня с Шепиловым.
Я обещал позвонить. Ботвинник сказал, что завтра (т.е. сегодня) он уезжает в Архангельское «работать», т.е. готовиться к матчу мира — он состоится 1 марта.
— Я отдыхал месяц в Барвихе и чувствую себя отлично, — сказал он.
— Играли в шахматы? -спросил я.
— Нет. Даже разучился. Давайте, попробуем!
Занятная история разразилась в «Огоньке». Есть там очеркист Алексей Глебов. Он именует себя писателем. Я помню его по фронту (Центральному, 1943). Ходил он в штатском, приехал как второй корреспондент ТАСС, был вечно пьян, болтлив, навязчив, и имел удивительный нюх и энергию на спиртное. Но пишет бойко. В «Огоньке» печатался часто.
Так вот, он публично заявил (и письменно в ЦК) о том, что зав. отделом информации журнала Ар Шинберг и зам. редактора Осипов берут взятки за помещение очерков (по 300–400 рублей). Началась история, проверки и т.д. Сейчас все это отмели, но выяснилось другое. Не так давно Глебов принес Шинбергу очередной очерк. Краткая суть: что-то около 1930 г. в СССР приехал американский гражданин Билл Матч. Он поселился в одной МТС Ставрополья (или Краснодарского края), работал там механиком, женился на колхознице. Началась война — пошел на фронт, отличился, был награжден. Потом уехал в Америку, получил там наследство. Подарил его — около 2 млн. долларов — советской власти на сирот и жертвы войны, порвал с Америкой и вернулся в СССР — свою обетованную страну. Правительство поблагодарило его и строит ему дом на юге. Очерк очень понравился. По моменту — прямо в точку. Шинберг предложил дать в №42. Сурков прочел, предложил дать в октябрьский номер и сделать снимок. Надо посылать фотографа. Глебов заволынил: не надо снимать, «органы» против.
Зародилось сомнение. Позвонили в Наркомфин. Там смеются: бред, не было ни доллара. Позвонили в край: нет такой МТС, нет такого Билла. Все выдумано!
А тем временем, Глебов успел продать эту историю Мосфильму. Там быстро заключили с ним договор и придали ему в соавторы Льва Славина: писать сценарий художественного фильма, сплетая факт, реального Билла и художественную аранжировку. Выдали Глебову авансом 9000 рублей, доложили Большакову, тот ухватился, заявил в ЦК, в Совмин, включили в план 1948 года.
Сейчас начинается шум. Но Глебов принес бумажку от психиатрической лечебницы о том, что у него мания воображения.
Все это вместе — неплохая тема для рассказа. Или.. для судебного очерка.
С неделю назад был у Кокки. Он рассказывал, как во время войны ему позвонил в Куйбышев нарком авиапрома и сказал, что Сталин вызывает его и других на совещание. Туман, облачность до земли. Приполз на брюхе («не бреющим, а лижущим»). Оказалось — долетел только один, остальные — в радиусе. Сталин узнал:
— Не долетели?! А почему Коккинаки долетел? Ну ладно, соберемся завтра.
Вчера отметили именины Зины. Приехали ее родственники, пообедали. Купил Старки, алуштинского Токая, торт. Ничего. 40 лет! Завтра — мне 42. Время идет!
Диссертационные разговоры продолжаются. Позавчера Романчиков был у Поспелова, говорил — нельзя ли пройти нашей группе, поступающей в ВПШ без конкурсных препятствий. Поспелов поинтересовался: кто? Когда услышал и мою фамилию, сказал:
— А почему Бронтман? Нечего ему там делать, пусть прямо работает над диссертацией.
Вчера я говорил с зам. министра высшего образования Самариным. Он сказал, что в отдельных случаях Высшая Аттестационная комиссия разрешает сдачу кандидатского минимума лицам, не имеющим высшего образования. Нужно ходатайство дирекции ВПШ и, хорошо бы, редакции «Правды». Думаю, что и редакция и ВПШ сделают это.
Поручили нашему отделу вести судебные процессы над немцами. Позавчера начался процесс в Берлине (дает Корбатков), сегодня в Сталино (дает Ионов).
Политическая международная атмосфера густеет. Разорвали с нами отношения Бразилия и Чили. На Ассамблее — все круче драка.
Урожай — отличный. План хлебозаготовок почти полностью выполнен. Видимо, к 7 ноября будет весь.
Нашел листок с записью моей беседы с командующим военно-воздушными силами Вершининым. Суть такова:
В этом году День авиации проводился 3 августа. Отчет писал я. По окончании праздника я сразу позвонил, как обычно перед отчетом, Вершинину и спросил: как понравился праздник Хозяину. Вершинин сказал:
— Все очень понравилось. По окончании он пригласил меня и маршалов поехать с ним в Кремль. Мы только вернулись с обеда. Понравились все номера, отметил хорошую организованность, четкость, слаженность. Отметил темп, исключительное мастерство. Сказал, что сумели быстро освоить новую материальную часть.
— Кто из летчиков больше всего понравился?
— Потом в беседе говорил о тройке Ткаченко. Отметил Полунина — пилотаж на реактивном самолете. Похвалил строй «Сталина» (летчики в строю изображали слово «Сталин») и звезды. Отметил четкость десанта.
— А новая техника?
— Да. Когда пролетали новые самолеты — он был очень оживлен, провожал взглядом каждую машину. Одобрительно отозвался о новой четырехмоторной машине Ильюшина. Спросил — как сели летчики, нет ли происшествий. А на обеде Большаков пожаловался, что не все успели заснять на цветную пленку, и спросил: нельзя ли повторить для цветного кино? Хозяин сказал, что парад был очень хороший, надо повторить. В общем, можете хвалить — не ошибетесь.
42 года!!
Ух! Эх!
Сейчас пришел из редакции необычно рано: 12:30 ночи. Зина говорит: «Не знаю, пускать или нет? Что-то подозрительно рано...»
Занимаемся до седьмого пота, готовимся в ВПШ. В этом году жесткие правила и условия: обычно принимали на заочное отделение 2,5– 3 тысячи, нынче — 1000. Москве из них 100 мест. Приемные экзамены в объеме средней школы: по истории, по истории СССР, по истории партии, по русскому, по экономической географии. Географию почти закончили, историю не начинал, русский не буду (что знаю — то знаю), по истории партии дошел до 5-ой главы. Занимаюсь по 4–5 ч. — до работы и после. Трудно, в памяти не держится, да и сосредоточиться трудно. Профессиональная привычка знать ненадолго — до статьи.
МК дал нам одно место в ВПШ. А желающих — 22. Партбюро урезало список до 8 душ, и Поспелов обещал говорить с Сусловым и Кузнецовым о том, чтобы нашу группу приняли сверх лимита (Шабанов, Марковский, Романчиков, Кузьмичев, Солодов, Шур, Макаренко и я).
С защитой диссертации — темное дело. Думаю пока поступать, а то — окажусь на мели.
Сенька просит написать в «Правдист» ко 30-тилетию что-нибудь по дневникам. Развернул и прочел вслух Зинке запись что-то за 12–13 октября 1942 года о том, какие цены тогда были на рынке. Она говорит: «Напиши сегодняшние для сравнения».
Ладно. Мясо 90–100р., масло 180–200р., картошка 7–8 р., молоко 6–7р. за кружку, яйца 30–40р. десяток.
От занятий аж дым идет из головы. Почти каждый день консультанты то по русскому, то по истории, то по географии. Вчера было два, завтра опять два, сегодня — один. Начинаем понемногу втягиваться. Уже лучше откладывается в памяти.
Вчера был диктант по русскому. Готовились с трепетом, ибо никто никаких норм не помнит. Преподаватель дал два отрывка из «Моих университетов» и «Войны и мира». Оказалось — не так страшно. Я, например, написал без единой ошибки и по словам преподавателя оказался абсолютно грамотным.
В последние дни пришлось много работать. 7 ноября писал отчет о демонстрации на Красной площади. 10-го опубликована моя передовая о выборах, вчера — моя передовая и полоса о новых городах. Подготовил еще одну полосу и передовую о жилищах («Без трущоб»).
Сегодня в фотоотдел пришел пакет с фотоснимками и корреспонденцией «Незабываемый рейс». Автор — капитан Талинин. Кто он — ничего не известно, и сам он о себе ничего не пишет. В этой корреспонденции он описывает поездку т. Сталина на катере в районе Сочи, дату не указывает, но можно понять, что дело происходило недавно, месяц-два назад.
Сталин ездил на катере два раза. Первый раз он появился днем. Вместе с ним были Берия, Вознесенский, Булганин, Абакумов, Поскребышев, Власик. Он прошел на пограничный корабль и спросил у командира: какой ход? Тот ответил. Сталин сказал:
— Идите средним.
Прошел на катер и сел в кресло. Корабль пошел впереди, катер за ним. Сталин был в военной фуражке, в простом кителе без погон, брюки на выпуск. Берия — в шляпе и пиджаке. Булганин — в штатском. Только Поскребышев — в генеральской форме. Причалили. Сталин, обратившись к матросам, сказал:
— Чем отблагодарить вас, т.т. пограничники, за удовольствие, доставленное мне и моим друзьям, пройтись по морю?
Те ответили, что ничего не надо, они — на военной службе.
— Нет, надо отблагодарить, — возразил Сталин. — Товарищ Власик, организуйте для них ужин.
Уехал. Власик сказал, что через 40 минут привезет ужин. Ровно через 40 минут пришли машины с ужином. Началось веселье, тосты.
На следующий день Сталин со своими друзьями опять появился на берегу. Он приветливо поздоровался с экипажем и сразу прошел на катер, сел в кресло. Достал трубку с светло-желтым мундштуком, набил, закурил.
Командир обратился к нему и передал просьбу команды сфотографироваться. Сталин взял трубку в руку:
— Ну что ж, можно сфотографироваться. Только поскорее.
И первым пошел на берег. Проходя мимо Власика, который приготавливал аппарат, он спросил:
— Надолго займет?
— Быстро, т. Сталин.
Снялись все вместе. Потом Сталин обернулся, посмотрел фон и шутливо обратился к Власику:
— Какой же ты фотограф, если не сумел хорошо выбрать фон? Надо на фоне корабля сниматься.
Он сам выбрал новое место и предложил сняться еще раз. Снялись.
Сталин снова пошел на катер. Он подозвал командира катера мл. лейтенанта Александрова и спросил:
— Скажите, мл. лейтенант, какой ход у корабля.
Тот ответил.
А каким можете идти наименьшим ходом?
Тот ответил.
— А еще меньшим ходом можете идти?
— Постараемся, т. Сталин.
— Идите малым ходом и как можно ближе к берегу.
Вышли в 14:05. Шли вдоль берега. Чудная природа. В 16:35 причалили. Там уже ждали машины.
Уходя, Сталин поднял руку и сказал пограничникам: «Благодарю».
На берегу собрались отдыхающие, радовались.
К корреспонденции приложено два снимка с обоими фонами — «флотцы с т. Сталиным». Сталин вышел очень хорошо: выглядит превосходно, лицо спокойное, чуть улыбающееся, очень свежее. На нем — привычный довоенный китель без погон, со звездочкой Г. Соц. Труда, мягкие брюки, ботинки, военная фуражка со звездой. Лица у матросов молодые, сияющие.
Будем пытаться напечатать в «Правде».
Наконец-то Союз писателей дошел до нас, грешных. Еще месяцев шесть назад Союз поставил вопрос о привлечении в свои ряды публицистов и очеркистов. Был создана при Союзе секция очерка и публицистики. Решили влить «свежую кровь».
Ну, мы и пошли на заклание.
Первым к жертвенному алтарю сходил Ваня Рябов. Месяца три назад его вызвали на заседание приемной комиссии и разделали под орех по принципу: «не суйся со свиным рылом в калашный ряд» Ему сказали, что нечего лезть без книжек в писатели, напишите — тогда и приходите.
После того, как пролилась Рябовская кровь, состоялось заседание Президиума Союза. Там был дан бой. Выступил Заславский и разделал Соболева. Заславского поддержал Симонов. Соболев каялся. Постановили — журналистов-публицистов принимать, но с мнения секции. Секции заявить, кого она имеет в виду.
Но секция оказалась большим католиком, чем сам папа римский. Вместо того, чтобы поставить вопрос о 60–70 журналистах, она робко решила аттестовать 5–6 человек. Предложили подать заявления: от нас — Рябову и мне, от «Известий»- Кудреватых, Белявскому, Осипову. Подали.
Воспользовавшись тем, что Заславский, Галин и Курганов были в отъезде, Борис Агапов созвал бюро секции (из четырех человек) и порешили меня, Осипова, Белявского рекомендовать в кандидаты. Я заявил, узнав об этом, что подачек от Союза мне не надо, тем паче, что Горбатов, Кожевников и Заславский рекомендовали меня в члены, и «за» это высказались Симонов, Поспелов, Сурков.
Заславский, Галин и Курганов потребовали созыва нового бюро. Оно состоялось 13-го ноября. «Было бурным, как Ассамблея Объединенных наций», — говорит Заславский. Агапов, естественно, упирался, отстаивал свое мнение. Дважды голосовали и постановили рекомендовать в члены.
Вчера состоялось заседание приемной комиссии. Поехали мы с Рябовым. Что говорилось на заседании — не знаю. Меня вызвали, и Соболев сказал:
— Лазарь Константинович! Разрешите поздравить вас с неутвержденным еще решением президиума о приеме вас в члены Союза писателей.
На этом же заседании приняли в члены Союза Рябова, Белявского, Осипова.
Уже три вечера сижу и правлю свою стенограмму лекции о происхождении газетной ошибки. Выходит большая статья на 13–15 страниц. Просит ее журнал ЦКВЛКСМ «В помощь работникам комсомольской печати». Дам и в «Правдист». Получается я интересно.
Вот — тема для диссертации. Развить некоторые положения, добавить об ошибках смысловых, цитатных, перепутанных понятиях (Экслер), типографских, привести высказывания, дать методологию проверки.
Звонил вчера Аккуратов. Рассказал интересные вещи. Он только прилетел из ледовой разведки, летал с Черевичным. Это был реабилитационный полет Черевичного: весной он разбил в дым «Пе-8»: сразу сдохли два мотора на одном крыли, и он, на колесах, садился в тундре, разнес всё, чудом уцелели люди. Летали много, на «Ил-12». Как выросла техника! Раньше, если сдал один мотор, немедля садились. Теперь у них сдал один мотор. Шли над морем, ближайший лед за 700 км. (в этом году воды полно). Пошли туда, чтобы там плюхнуться на подходящую льдину. Дошли, а самолет тянет по-прежнему и на одном. Пошли дальше. И так шли на одном моторе 7 часов.
Рассказал он мне, что нынче летом, в июне, они завезли оленей на Врангель. Везли в самолете 15 штук, связанных. Выпустили, привились. «Только когда прилетает самолет, они выходят из тундры на песок к берегу, д.б. хотят обратно лететь».
Сообщил о том, что Буйницкого судил Суд чести, он снят, директором ВАИ назначен Ареф Минеев. Я не знал, но, оказывается, нынче летом -в июне, кажется, Буйницкий совершил полет на Полюс. Вылетели из Певека, самовольно дошли до 90о, обратно прошли через мыс Молотова и сели на Косистом. Летели на «Ил-12». Летчик — Метлицкий, штурман — Штепенко, радист, механик. В воздухе были 15 часов. На полюсе лед — 7 баллов!
Следовательно, это 11-ый советский самолет надо полюсом:
1) 5 мая 1937 — Головин на «Р-6»
2) 21 мая 1937 — Водопьянов на «ТБ-3»
3) 26 мая 1937 -Молоков, Алексеев, Мазурук (и я)
4) июнь 1937 — Чкалов на «Ант-25»
5) июль 1937 -Громов на «Ант-25–1»
6) август 1937 -Леваневский на «Н-209»
7) зима 1937 -Водопьянов на «ТБ-3» (поиски Леваневского)
8) зима 1937 -Мошковский (поиски Леваневского)
9) октябрь 1945– Титлов на «Си-37»
Десятый-... ?
Можно написать целую книжку «Одиннадцать полетов».
— Ну, а на своей точке был? — спросил я его.
— Ходили, ходили с Крузе, искали, так и не нашли. Погода была плохая: видимость не больше километра, туман. Но я убежден, что она существует.
Позвонили мне из Высшей дипломатической школы — проф. Базилевич. Просит прочесть несколько лекций по журналистике, в частности — о корреспонденции, и провести семинар. Я в принципе согласился.
Наконец-то решилось с ВПШ. 25-го Кузнецов дал указание допустить всех правдистов к экзаменам. Первый состоится во вторник, 2 декабря — диктант и литература. Затем — история ВКП(б), история СССР и география. Гоним, жмем!
Вчера был у меня (зашел в кабинет) Василий Иванович Поляков из сельхозотдела. рассказал две занятных истории:
1) За последнее время сельхоз. ученые довольно сильно наваливаются на Лысенко за его теоретические работы по генетике, утверждая, что он практик, а науке не дал почти ничего. Лысенко взял и написал в Сочи Хозяину: так и так, идут у генетиков споры, какого направления придерживаться, говорят, что я — не генетик. Хозяин ответил, что настоящим ученым, работавшим для науки и для народа был Мичурин. Вот и понимай, как знаешь!
2) Хозяин достал где-то на Кавказе семена зонтичной пшеницы (на одном стебле — несколько колосьев) и прислал Лысенко, советуя попробовать разводить и акклиматизировать в других (не кавказских) местах. Лысенко написал, что думает испытать ее в двух пунктах: в Горках и в Одессе (в Горках у него Институт, в Одессе — опытная станция). Хозяин написал в ответ, что пшеницу надо разводить «не там, где Вам удобнее, а там, где ЕЙ удобнее. В Одессе — много солнца и мало осадков, в Горках — много осадков и мало солнца. Надо — где достаточно и солнца и влаги, например, где-нибудь в районе Киева.
Несколько дней назад Хозяин был в Малом театре на спектакле Ромашова «Великая Сила». Говорят, понравилось. Дня два назад у нас напечатали об этом спектакле подвал Заславского.
В городе только и разговоров, что об отмене карточек и денежной реформе. Все по-всякому превещают.
Звонил Кокки: что ж не еду, куда делся, что Зина, как ребята.
Звонил Пожидаев: уезжает под Москву, никак не наладит домашнюю жизнь, тянет на работу.
Вчера сдали последние приемные экзамены в ВПШ. Все наши прошли вполне прилично, и когда Поспелову доложили о результатах, он был весьма доволен. Держали экзамены 8 душ: Шабанов, Шишмарев, Кузьмичев, Солодов, Макаренко, Романчиков, Шур и я.
Экзамены начались во вторник, 2 декабря. Был русский: диктант и вопросы по литературе. Я был абсолютно спокоен за успех диктанта и, тем не менее, получил только «хорошо» (правда, преподаватель сказал, что у меня выше «хорошо», но ниже «отлично — сделал одну пунктуационную ошибку (лишняя запятая) и две спорных ошибки). Никто из нас «отлично» по диктанту не получил. По литературе мне достался вопрос «образ приобретателя у Гоголя в «Мертвых душах». Я рассказал, дал характеристику Чичикову. Экзаменатор меня спросил:
— А зачем Чичиков покупал мертвые души?
— Какими словами сам Гоголь характеризует Ноздрева и Плюшкина? (я не помнил)
— Ну как же, про Ноздрева он говорит «исторический человек», а про Плюшкина «прореха на человечестве».
Я обидчиво заметил, что понимаю, когда надо запоминать формулировки законов физики или, например, что такое «диктатура пролетариата», но формулы Гоголя я не обязан помнить наизусть. Он усмехнулся и поставил «хорошо».
Макаренко спросили образ Огнева во «Фронте» Корнейчука. Яшка ответил, что Корнейчук охамил печать и военкоров, и он, в знак личного протеста, не читал его пьесы. Экзаменатору понравилось и от поставил «отлично».
На следующий день сдавали Историю партии. Мне достался билет с вопросами «причина поражения 1-ой русской революции» и «Восьмой съезд партии». Я ответил на оба вопроса, но в 8-м съезде поставил на первое место принятие программы, а вопрос о середняке — на второе. Преподаватель сказал, что методологически это неправильно: вопрос о середняке был коренным и решающим. Экзаменаторы поспорили. Один стоял за «отлично», второй за «хорошо». В итоге выставили «хорошо».
В четверг была география. Мне выпали вопросы «Румыния» и «Восточная Сибирь». Я ответил, вышел далеко за пределы учебника. Меня попросили показать Нью-Фаунленд, Юго-Западную Африку и сказать, чья это колония, найти Индонезийскую республику, Кенигсбергскую область и Киргизию. Оценка — «отлично».
Грише Романчикову выпала Индия и Закавказье. На двух листах блокнота я написал ему (мы сидели рядом) основные данные по Индии и главнейшие стройки Закавказских республик. Он ответил четко. Затем его спросили:
— Покажите Корею.
— Я там был.
— Это ничего не значит. Многие бывали, а показать не могут.
И сразу же за ним дама из МГК никак не могла найти на карте Иркутскую область и Урал.
Вчера была история СССР — то, в чем я чувствовал себя наиболее слабым, т.к. нет общего исторического представления. Но выпали вопросы по Семилетней войне и революционно-демократическому движению в 70-х г.г. 19-го века. О Семилетней войне я как-то, готовясь к передовым о взятии Берлина, прочел трехтомное исследование, а второй ответ построил на статье Ленина «Памяти Герцена» и «Развитие капитализма в России». В итоге — «отлично».
Вообще, у всех наших ниже «хорошо» отметок нет, за исключением двух «удовлетворительно» по географии у Солодова и Кузьмичева.
Сейчас будем ждать решения мандатной комиссии.
Москва несколько дней назад взбесилась. Прошел слух о денежной реформе. Люди кинулись превращать вещи в ценности. «Мосторг» обычно продавал в день один-два ковра, тут в один день продал 250 ковров. Расхватали все в комиссионных, антикварных магазинах. Через день (дня три-четыре назад) на большинстве магазинов появились надписи «закрыто на учет». Продмаги почти ничего не отоваривают до сих пор. Все учреждения, заводы, издательства спешно расквитываются с долгами.
Слухов о характере реформы до хера. И москвичи кидаются из одной крайности в другую: то все вынимают вклады из сберкасс (Романчиков рассказывал, как зашел в сберкассу и рядом с ним ветхая старушка брала ...45 тысяч!!), то обратно вносят.
Декрета ждут со дня на день, а его все нет.
В «Культуре и жизни» в дым разделали «Дым отечества» Симонова и основательно «Молодую гвардию» Фадеева. У нас два дня назад тоже выступили по ней (полтора подвала).
На редкость лекционная неделя. Во вторник читал лекцию для слушателей газетного отдела Московский межобластной партийной школы — о репортаже. Вчера читал вступительную лекцию о корреспонденции для слушателей Высшей дипломатической школы МИДа, оказывается — т. Молотов сказал им, что дипломаты должны уметь писать в газеты и должны научиться этому. Вот они и учатся. Инициатором этого дела там является профессор Леонид Илларионович Базилевич — декан западного факультета и зав. кафедрой культуры языка. Очень вежливый и предупредительный человек средних лет. Он спрашивал меня, кто бы мог прочесть еще, я посоветовал: передовая — Гершберг, публицистическая статья — Азизян, фельетон — Заславский, международная информация — Леонтьев. Сам я обещал провести с ними еще три занятия по корреспонденции: разбор конкретной напечатанной корреспонденции и два занятия семинара. А завтра у меня лекция о корреспонденции в Московской партшколе. Надо будет подготовить лекцию об отчете.
Родилась идея написать книжку об опыте военных корреспондентов «Правды». Борис Полевой услышал и ухватился руками и ногами. Шабанов утверждает, что это «прямо в лист» задачам кабинета истории «Правды». Вчера я сделал первую прикидку плана — может получится.
Надо записать историю доктора Ивана Федоровича Спарыкина (или Спарыхина? — неразборчиво «к» или «х» — С.Р.). Появился он у меня в кабинете году в 1945, в конце. Наш Забарский лечился у него в клинической больнице НКПС и на вопрос доктора: кто может ему помочь — направил его ко мне (я как раз перед этим писал о работах Неговского).
Вошел ко мне плотный мужчина, ниже среднего роста, с широким русским лицом, живыми глазами, седой (после он сказал, что ему 48 лет). Одет скромно. Отрекомендовался и коротко изложил дело. В течение многих лет он работает над проблемой лечения рака. Ему кажется, что нашел простой способ (лечение вспрыскиванием гидрата хлористого кальция). Каждый рак лечит успешно, есть больше десятка случаев: все удачные, ни одного рецидива.
Но условий — никаких. Он терапевт, и в клинической больнице, где он работает, требуют, чтобы он вел общих больных, а не раковых, лабораторию ему не дают, мышей для опытов он покупает на свои средства и сам их кормит из своего пайка. Его материальные условия: рабочая карточка, ставка 980 рублей и все. Приходится заниматься частной практикой и времени на научную работу почти нет. Ученый мир относится скептически. Я поговорил с Поспеловым, и мы решили взять шефство над Спарыкиным. Поспелов тут же позвонил министру транспорта Ковалеву и тот обещал заняться. После этого Спарыкин заходил ко мне десятки раз, я несколько раз звонил Ковалеву, напоминал ему, звонил министру здравоохранения Митереву, его заместителям, они обещали, но дело двигалось плохо.
В конце прошлого года Спарыкин пришел ко мне радостный и возбужденный.
— Лазарь Константинович, поздравьте меня: я больше не шарлатан и не авантюрист! Пять лет ходил в шарлатанах, хватит.
Оказалось, что накануне была московская конференция онкологов, и столичные светила — главный онколог страны проф. В.И. Казанский, известный радиолог проф. Ламперт и др. положительно отозвались о работах Спарыхина, а некоторое время назад больных Спарыхина смотрел главный бог онкологии ленинградский профессор Петров и одобрил метод.
Но на научном положении Спарыхина, да и на материальном, это никак не сказалось. Тогда у него явилась мысль написать письмо Сталину. Я посоветовался с Поспеловым, он дал согласие на отправку письма через «Правду». Предварительно я позвонил Казанскому — он подтвердил, что дело стоящее и перспективное. Позвонил Ламперту — тот тоже. Позвонил зам. министра здравоохранения по научной части проф. Н.Н. Приорову — то же. Позвонил директору спарыхинской больницы — он обещал улучшить условия, выдать ему карточку «литера -Б» и орсовские обеды. («Больше ничего сделать не могу»).
И все в один голос:
— Он кулак. Держит свой метод в кармане и не раскручивает. А могли бы навалиться всем миром.
Спарыкин смеется:
— Ишь, какие хитрые! Они мне давно говорят — отдай это в онкологический институт. А там все профессора, да доктора. Возьмут каждый по крупной теме, а от Спарыхина останутся рожки да ножки. Вон Казанский мне давно предлагал: давайте работать вместе и славу пополам.
Написали письмо. Несколько раз переделывали. Потом послали в начале 1947 года. В этот период я дважды говорил о письме с Леонидом Александровичем Логиновым (у нас, в Серебряном, обедая и ужиная). Он обещал проследить и помочь. К письму я приложил свою записку, в которой рассказывал о разговорах с учеными и о бытовом положении Спарыкина.
Спарыхин продолжал заходить каждую неделю — нет ли вестей? Рассказывал о своем жизненном пути, как учился на рабфаке, как случайно познакомился с Н. Аллилуевой, и она тащила его за волосы, заставляя учиться в медицинском институте. Потом работал лечащим врачом-терапевтом («по всем болезням, как земский врач»). В годы Отечественной войны применил свою жидкость для лечения тяжелых ожогов, и она оказалась превосходной. Специальным приказом начальник СанУпра Кр. Армии (нынешний министр здравоохранения Смирнов Е.И.) выразил ему благодарность.
И вот в марте, не то в конце февраля этого года, он буквально прибежал ко мне.
— Что делается, Лазарь Константинович! Вызвал меня Приоров, говорит — зачем писали письмо, мы бы и сами все сделали. Срочно пишите заявку, что вам нужно. Оказывается, заявление мое пришло к ним с резолюцией Жданова, и об этом деле знает и Ворошилов.
В общем, выделили ему две палаты на восемь коек, лабораторию, помощника, лаборантов, консультантов. Зашевелилось и НКПСосвкое начальство: дали ордер на ... хлопчатобумажный костюм и повысили зарплату на ... 5 рублей.
Потом Спарыхин исчез. И вот явился ко мне три дня назад.
— Со стороны научной — никаких жалоб у меня нет. Все помогают. Больных могу класть сколько хочу. Проблема кожного рака решена окончательно. Сейчас успешно лечу рак груди, рак языка и лимфатических желез, в том числе и инкурабельные случаи. Проф. Малиновский в гинекологической клинике пробует попутно с другими методами мой метод и при лечении рака матки. Мне сдается, что моя жидкость действует не только местно, но и оказывает влияние и на весь организм. И вот сегодня приступаю к новому этапу: внутреннее использование жидкости. Буду вводить клизмой и — в других случаях — лепешками через пищевод. Посмотрим.
И, прощаясь, пошутил:
— Вот подождите, Л.К., получу Нобелевскую премию — я Вам такой банкет устрою!
Но в этих его шутливых словах была очень большая уверенность в том, что эту премию он действительно получит.