1943 год
Вот и Новый Год. Встретил его дома с Зиной. Чуть выпили. Потом позвонил Гершбергу. Подошли к нему — у него Калашников с женой. Потом подошли Верховцев, Мержанов. Посидели часиков до 5.
Перед этим было много разговоров о том, где встречать. Хотели было в ЦДРИ, но там, оказывается, надо было сдавать обеденные талоны за 30 и 31 декабря и вносить по 500 руб. с пары. В клубе моряков — только для своих. В клубе летчиков — ничего. Плюнули, решили дома.
По случаю Нового года осадное положение приказом коменданта города в ночь с 31 на 1 было в Москве снято.
Сиволобов рассказывает о своей поездке на Юго-Западный фронт:
— Майор Федоров? Знаю, как же. Спали на одних воротах.
— ?!
— Ну да. В избе — пол земляной. Так мы сняли ворота, втащили их в избу и спали на них.
Рассказал он занятную историю из своей последней поездке к партизанам Витебской области. Был у нас один партизан. Увидел у меня зажигалку.
— У.. у меня их много было, да все раздарил
В другой раз через недельку, примерно, вспомнил о зажигалках и говорит:
— У...много их было, да на хлеб поменял.
Показалось подозрительным. Вот мы едем с комиссаром отряда в другой отряд и не сговариваясь поворачиваемся друг к другу и говорим: «подозрительно». Решили вернуться. Взяли его, повели выяснять. А тут один партизан — татарин — навстречу попался, увидел его, побледнел даже: «Да он, сукин сын, нас допрашивал в немецком лагере под Витебском!»
Оказался — провокатор. Кокнули.
За последние дни несколько раз звонил т. Сталин. Нажимал с выходом газеты. Пару дней назад, например, позвонил Поскребышев:
— Когда выйдет?
— В 7:30.
Ровно в 7:30 позвонил Хозяин.
— Вышла?
— Вышла.
Под Новый год позвонил:
— Когда выйдет?
Поспелов объясняет, что много официального позднего материала (шло коммюнике об итогах 6-ти недельного наступления под Сталинградом), набор, сверка..
— Я это сам знаю. Когда выйдет, я спрашиваю?!
Как-то на днях мы не дали одной официальной иностранной телеграммы. Небольшой и, на наш взгляд, незначительной. Тесно было. На следующий день позвонил Сталин и предложил ее напечатать.
За последнее время по всей стране перекатывается сбор средств на танки и самолеты. Дело потянулось большое. В редакции собрали тысяч 80. Я подписался на 1500 р. Послали рапорт Сталину, ответил, напечатали.
Наступление наше развивается повсюду. Немцев щелкают каждый раз в новом месте. С Кавказа они бегут, боясь, что мы выйдем к Ростову и устроим им большой котел. Бегут так, что мы еле-еле догоняем.
Горе из Коминтерна сделал очень умный доклад о международном положении для актива редакции. Горе считает: 1). Гитлеру не удастся собрать силы для контрудара, 2) Начался распад вассалов, 3) Кончается период саботажа второго фронта и действий в Африке со стороны наших союзников.
Сегодня уехала Зина обратно в Омск. Многие уже перевозят свои семьи, но я пока не хочу. Мотивов несколько: холодно, голодно, немцы все же недалеко (восточнее Гжатска), могут бомбить.
С топливом в Москве тяжко. В редакции в последние дня 6–7 градусов, работаем в шинелях и пальто. Мержанов даже правит в перчатках. Дома около 7° — это у меня. В нашем доме на Беговой — 0–2°. Многие дома в Москве совсем не отапливаются. Люди ставят буржуйки (такая, например, у Гершберга), топят заборами, палисадниками. Появилось разнообразие систем: кирпичные, чугунные, двухъярусные и пр. На улице последнюю неделю 25–30° мороза. Тяжело и со светом. Все дома посажены на жесткий лимит. Мне принесли сначала на 9 гектоватт в сутки (на 4 комнаты). После домогательств увеличили до 14. Еле-еле хватает на 16–25 свечную лампу на 3–4 часа света в сутки. У нас не горит свет в ванной, кухне, уборной — и то еле-еле влазим (лампочки перегорели, а новых не продают), в типографии лампочки воруют, поэтому по окончании номера их вывинчивают со столов толлера. За пережог москвичами лимита — штраф в 10-ти кратном размере и выключают окончательно. Сейчас еще добавилось выключение группы наших домов на 2–3 часа в сутки (с 6 до 8–9 утра). Так и повсюду в Москве. Так как в котельной морозы, то это сказывается и на топке. Бррр!!
Тяжело и с харчем. Когда была здесь Зина, я ужин (паек с 208 базы) получал домой, но все равно оба сидели полуголодные. Но это еще у нас! Иждивенцы по карточкам сейчас ничего не получают, кроме хлеба и соли. Служащим за январь выдали только по 300 гр. крупы, больше ничего, детям кое-что дают, но до 3-х лет.
Тем, кто обедает в столовой, вырезают из карточки талоны на мясо, жиры, крупу — почти целиком. Кормят же в столовой похабно. Зина обедала около месяца. В столовой ИТР: вода с капустой, на второе — как правило — картошка или каша. Раза два-три дали котлеты, пару раз — рыбу. Жена Миши Штиха работает в «Крокодиле» и питается в общей столовой. Меню: раз в день — только первое (щи из пустой капусты), на другой день — щи и вареная картошка. В типографии появились случаи дистрофии.
Война есть война.
Местком достал и раздал картошки и муку (закупали в дальних колхозах). Раздали по 30 кг. картошки и по 10 кг. муки. Все сейчас этим и подкармливаются. Все жрут лук. В связи с недостатком витаминов большой популярностью пользуется в Москве чеснок.
Наступление развивается. Прорвали блокаду Ленинграда по краю Ладожского озера. Ликование. Идет жестокая борьба за мгинский ж.д. узел — это дало бы ж.д. путь в Ленинград. Немцы сопротивляются озверело: бросают в один налет на один участок там по 50 Юнкерсов в сопровождении 50 истребителей.
Начал Брянский фронт. За три дня прорвались на 50 км и заняли свыше 200 селений. В районе Сталинграда: перебитие остатков окруженных дивизий заканчивается. Бои идут в Ворошиловграде — там держатся. С Кавказа немцы поспешно выбираются, оставили сегодня Майкоп, Тихорецк. Именно поэтому так держатся они у Луганска, чтобы сохранить ворота (ростовские) для выхода своих армий. Очевидно, основная цель у них сейчас: сохранить живую силу. В самой Германии объявлена тотальная мобилизация.
Пару раз мы слушали их передачи. Сводки их Верховного командования необычайно лапидарны и неконкретны: «тяжелые оборонительные бои», «превосходящие силы русских», «протекали действия по планомерному сокращению фронта» и т.д. Голос диктора — унылый.
По-прежнему холодно. Правда, на улице потеплело — 18–20°. Но дома — не больше 9°. Сплю в свитере, накрываюсь поверх ватного одеяла пледом. Сегодня был в гостях — сидел в своем кожане, сверху меня закутали шалью, а на колени я набросил шинель. В комнате там, ну +4°.
Людмила Пожидаева, работающая в студии «Мультфильм», рассказывает, что у них там минус 2. Она — художница — работает так: в полном облачении (пальто, шляпа) закутывается в байковое одеяло, садится с ногами на стул, на руках — перчатки, с обрезанными кончиками пальцев, как у кондукторов трамвая, и так рисует. Дома у них установлена печка. Недавно она была где-то в гостях и принесла оттуда родителям подарок — 5 поленьев. До этого стопили ящики, старые стулья, кое-какие книги отца-профессора.
Вообще, печки расплодились. Уралов хвастается какой-то многоярусной. Был позавчера у Коккинаки, установил он буржуйку в коридоре и все живут вокруг нее. Тут мы и играли в преферанс, тут и все встречи. По дороге туда видел вечером, как у одного дома две девушки спиливают колья изгороди. Буржуйки установлены и кое-где у нас — в кабинете Ярославского, Поспелова, Ильичева.
Холодно и в театрах. Но полно. На первый акт раздеваются, в антракт — одеваются и дальше сидят в шубах.
Кокки угостил меня ликером «Голубые глазки» (он же — по словам Спирина — «Синий платочек») — смесь спирта с глицерином, заливающаяся в механизмы шасси.
Вчера эффектно закончилась ликвидация Сталинградского окружения. 16 генералов, в том числе генерал-фельдмаршал фон-Паулюс, взяты в плен. Немцы сегодня вынуждены были признать, что окруженные войска кончились, но о плене, разумеется, молчат. Зато в мировой печати — бомба. Сегодня Вирта сообщил из Сталинграда подробности пленения Паулюса. Пока не даем, хотя специальным самолетом в Москву доставлены даже снимки 7 генералов.
Сегодня первый день ношения погонов. Москвичи ходят и засматривают, офицеры — горды. За Мержановым на улице бежали ребятишки и кричали «дядя, почему без погон» (у него — две шпалы).
Недавно мне пришлось писать передовую о танкистах, в связи с награждением Ротмистрова орденом Суворова. Он получил его за смелый, глубокий рейд почти под Батайо.
В связи с этим генерал-лейтенант Бирюков мне рассказывал:
— Это сам Сталине его наградил безо всякого нашего представления. И генерала Баданова за такой же рейд (захват Тацинской) тоже сам. И корпуса — гвардейскими стали. Раньше т. Сталин часто нас спрашивал: «Неужели, у вас не найдется людей, которые отважатся действовать по тылам противника на собственной родной земле?» И вот — нашлись. Сила — в массированности, в кулаке. Знаете, как т. Сталин называет людей, которые раздергивают танки по бригадам и дивизиям по 5–10–15 штук? Он их называет «варварами».
Снова — крупная неприятность. 1 февраля мы напечатали два материала о том, как немецкие генералы под Сталинградом сдавались в плен. Дунаевского «Генералы сдаются в плен» и Григоренко «Сталинград сегодня».
В первом из них генерал фамильярно и панибратски беседует с полковником нашим, взявшим его в плен, во втором — наши пригласили генерала на вечер художественной самодеятельности.
Шум — гигантский. т. Сталин прочел и возмутился, назвал это либерально-заискивающим отношением к иностранцам, в том числе, — к врагам, назвав это «рабская психология». Вчера редакция получила строгое постановление ЦК, в котором помещение этих материалов расценено, как грубая политическая шибка, указано, что это свидетельствует о притуплении чувства партийности у работников редакции. Постановлением Дунаевский и Григоренко сняты с военкоров, как не отвечающие своему назначению, Поспелову поставлено на вид.
Вчера по этому поводу заседала редколлегия. Что решила — неизвестно. Члены ходят молча и таятся. Редактор мрачен, как туча.
Сегодня днем немного постреляли. Это уже второй раз за последние несколько дней. Видимо, немцы боятся оживления на нашем центральном участке фронта и высматривают — нет ли движения и концентраций. Ходили, надо думать, разведчики.
Вчера был в цирке. Пошел посмотреть «Кио с 75 ассистентами». Народу — битком. В фойе и у входа — не протолкнешься: «Нет ли билетика? Плачу 60 рублей за любое место». Мальчишки бойко торгуют из-под полы билетами. Понятно — Кио, да еще в воскресенье.
Встретил у входа Ильюшина, в полной генеральской форме, с сыном. Пошел на свои места — кто-то окликает из 3-го ряда — «Лазурька!». Гляжу — Папанин с женой. Он недавно вернулся из Мурманска и решил поглядеть иллюзиониста.
В антракте с Ильюшиным пошли курить. В курилке было тесно, стояли в коридоре («кури в рукав, как в церкви», — учил меня Сергей). Он мне рассказывал о своей работе: модернизировал Ил-4, скоро выйдет новая машинка.
— А Ил-4 для дневной сейчас пойдет?
— Днем?! (он засмеялся). Знаешь, недавно вызвал т. Сталин авиаторов и спрашивает: «На чем немцы днем бомбят? На «Юнкерсах»? А мы почему на Ил'ах не можем? Скорость у них поменьше, зато нагрузка больше, маневренность выше, огонь сильнее». И приказал создать дивизии дневных бомбардировщиков. Но ходить обязательно с прикрытием. Каждой дивизии Ил'ов — две дивизии истребителей.
— А новая будет хорошая?
— Ничего. Видишь ли, сейчас уже трудно ошарашить противника. Когда вышел Ил-2, штурмовик, это было неожиданностью для немцев: полная броня, РC'ы. А тут — не удивишь. Но машина хорошая.
— За тобой еще самолет-таран, помнишь идею Володи?
— Я не думаю его строить. Хотя он весь в голове готов. Кого таранить? Бомбардировщик? Лучше его сбить, дешевле. Истребителя? Тоже. Но если делать — нужно делать раздельно для того и другого. С крепкой, несокрушимой броней, молоток.
Когда возвращался на место — Папанин задержал: «Поедем обязательно ужинать ко мне». Я отнекивался — не могу, Мержанов болен (пошло кровохаркание) и т.д.
— Ничего, я сам из дома Поспелову позвоню. Обязательно надо со встречей раздавить.
В перерыв я позвонил в отдел. Ответила секретарша:
— А вас ищут со всех ног по всему городу. От Поспелова несколько раз звонили. Куда посылать машину?
Позвонил редактору.
— Лазарь Константинович, немедленно приезжайте на легкой ноге. Приятные вести.
Примчался. Папанин кричал вдогонку:
— Обязательно позвони и приезжай потом. Это, наверное, Ростов.
Только зашел к Поспелову, так и есть: «последний час» о Ростове, Ворошиловграде и Красном Сулине. Сел, написал передовую «Наши победы на юге». За три дня — две передовых (первая — «Могучие удары по врагу»).
Ошибка с генералами вызвала крупные последствия. В среду 10 февраля обсуждали это на бюро. Вынесли мне и Лазареву по выговору, Мержанову — указание. 11 и 12-го было партсобрание. Докладывал Поспелов, потом выступало примерно 20 человек. Досталось нам по первое число. Говорили и об ошибке, и о плохой работе отдела. Все единодушно заявляли, что Лазарев не справляется с работой и его нужно снять. Ильичев и Сиротин пытались было его защитить, но их энергично поправили. Взыскания нам утвердили.
Какой уж раз поскальзываюсь на чужом материале! Сейчас все гадаем — останемся ли здесь («укрепить отдел»), переведут ли в другой отдел или пошлют на фронт спецкором. Последнее — самое лучшее.
Прилетел Григоренко, мы его вызвали. Летел в полной уверенности, что за орденом (операция закончилась, фронт ликвидировали, печатали много). Тем более, что на месте — представили. И вот... Ходит потерянный. Видимо, оба будут работать в выездных редакциях на заводах.
Начались реэвакуационные настроения. Гершберг еще в начале зимы перевез семью в Москву. (Наркомы и другие ответственные работники сделали это давно). Когда здесь была Зина (она прожила с 23 ноября до 20 января), мы договорились на весну. Сейчас многие хотят забрать: Калашников, Азизян, Гольденберг, Шатунов, Коссов и др. Подали заявку в Совнарком на выписку 50 семей. Молотов разрешил. Завтра в Главмилицию идет первый список на 14 семей. Я решил во вторую очередь — в апреле-мае. Холодно больно везти, да и в Москве и холодно и голодно.
С огромным нетерпением все ждали 25-тилетия Красной Армии. Выступит Сталин или нет? Что скажет? Как оценит наступление? Действия союзников.
Под утро с 21 на 22-ое мы получили билеты на заседание. И сразу стало ясно: торжество не в Кремле, а в Колонном доме Союзов. Значит, доклада Сталина не будет. А по окончании номера Поспелов сказал, что докладчик — Ярославский.
Значит, во-первых — положение не такое ясное, чтобы требовалось выступление, во-вторых — видимо, рано раскрывать карты. («Сталину, если выступить, надо сказать что-то о международной обстановке, а — видимо — он этого не хочет сейчас, и о своих планах молчит» — говорит Гольденберг-Викторов).
Представляю, как разочаровались в мире дипломаты, в том числе — и наши союзники. Недаром, даже сегодня, 25 февраля, напечатана заметка сообщающая, что Рузвельт заявил, что еще не читал приказа Наркома от 23. Экая плохая связь! Вообще, в широких кругах отношения к союзникам за последнее время весьма ироническое.
Вечером 22.02 получили приказ Верховного Главнокомандующего . В нем три особенности: 1. Не переоценивать успехов и не недооценивать врага, 2. Никаких конкретных сроков и задач войны, 3. Ни слова о союзниках.
Наше наступление продолжается. Заняли Харьков, Павлоград, Красноград, Сумы. Все черкают карты, рисуют дальнейший ход ударов, каждый стал стратегом, прикидывают: «а куда отсюда ударят?» Это — всюду.
Но за последние дни отпор немцев усилился. На юге (в Краснодарском крае, в Ростовской области) началась оттепель, дожди, все раскисло, наступать трудно. На юго-западном и у нас — плохая погода. Таким образом, почти всюду авиация действует мало и помогает мало. А самое бы время!
Да и немцы собрались, видимо, с силами и темп наступления замедлился. Как сообщает сводка, в районе Красноармейское наши части непрерывно отбивают контратаки, иной раз немцы даже «вклиниваются».
Все ждут Орла. Сегодня говорил по телефону с Мих. Сиволобовым, посланным туда. Он сказал:
— Тот город, о котором мы с тобой говорили перед отъездом, пока очень тяжел. С большим трудом мы прошли одни ворота (линию), но за ними — много дворов. Сейчас пасемся (прогрызаем).
Давно бьемся и с Новороссийском и за Мгинский узел (под Ленинградом) и окружаем 16-ую армию. Пока туго!
В сводке второй день нет занятых пунктов. Народ недоумевает, тревожится. Разбаловались, решили, что война уже кончилась.
ЦК вынес постановление о сокращении тиражей и периодичности газет. «Правда» не будет выходить по вторникам (таким образом, впервые с 1929 года у нас появится выходной — понедельник — с 1-го марта). Тираж наш сокращен с 1200 тыс. до 1 млн. Тираж «Известий» — с 500 до 400 тыс. Все областные газеты (за исключением «Лнгр. правды», «Моск. большевик» и «Вечорки») будут выходить 5 раз в неделю, все районные — 1 раз на двух полосках. Ряд газет и журналов закрывается. Аргументируется — острым недостатком бумаги. Подписано — Сталин.
Полевой рассказывал, как во время уличных боев в Великих Луках он пробирался на машине к городу. Навстречу идет парень в форме танкиста и несет сверток. Показалось — пьяный. Подошел:
— Товарищ командир, возьмите. Я, должно быть, помираю.
И упал. Подозвали санитаров, унесли. Потом узнавали — выжил. А в свертке — девочка лет 3–4. Оказывается, раненый танкист, пробираясь по городу, увидел на набережной труп мальчика и плачущую девочку. Видимо, брат бежал с ней от немцев к нашим и был убит миной или снарядом. Танкист подобрал, вынес из боя, из города и вот — упал. Полевой доставил ее с санитаркой в Москву. Сразу пришлось ее положить в госпиталь — истощение, простуда. Месяц висела на волоске, выходили, особенно мать Полевого (врач). Об этом где-то у меня есть записка Полевого (в пачке переписки с корреспондентами).
Утром 23-го прилетел из Харькова Устинов. Летел три дня на «У-2», непогода. Рассказывает — горит. Разрушен так, что с трудом узнаешь. Населения много. Много переодетых офицеров. До сих пор (20-го улетел) вылавливают автоматчиков. Голод страшный.
Из Сталинграда приехали Куприн и Акульшин. Долго сидели у меня, рассказывали. Досталось им крепко. Акульшин обижался, что вычеркивали из его репортажей красоты.
— Война имеет и свою красоту. Вот когда, например, бомба упадает в воду. Такой великолепный столб — прямо загляденье. И потом — атолл, подымает песок, внутри и снаружи — вода. А как то при нас из 6-ти ствольного миномета залепили в 5-ти этажный дом. Недалеко. Он разом поднялся в воздух, как в кино. Красота! Мы смотрели зачарованные.
Зуев рассказывает забавную историю. Московские трамваи ходят совершенно отвратно. Их даже не ждут. Автобусов нет, троллейбусы редки. Зато в метро — битком. И вот, Зуев как-то встретил на трамвайной остановке писателя Павла Нилина.
— Чего ждете?
— Трамвая.
— Куда?
— Еду в трамвайный парк делать доклад о текущем моменте и задачах производства. Вот и тема: жду час, опаздываю по их вине.
Получен негласный приказ: в кратчайший срок привести в порядок все химубежища в Москве. Толки. Гершберг, Мержанов считают, что немцы не пустят газы: Америка и Англия удушат их тогда. А по-моему: и пальцем не шевельнут, только писать будут без конца. Я попросил ребят привезти с фронта противогаз («или противогазов?» — пошутил Сиволобов). Причем, лучше — фрицовский, он на их газы предусмотрен (хотя наши не хуже).
Сегодня запломбировал зуб.
Сегодня было заседание редколлегии. Куприн и Акульшин рассказывали о своей работе в Сталинграде. Излагали часа 2 с половиной. Наиболее интересным был рассказ Акульшина о том, как взяли в плен фельдмаршала Паулюса. Сей рассказ существенно отличается от напечатанного у нас 4 февраля репортажа Вирты, причем -ребята клянутся, что Вирта наврал всё.
Вот рассказ Акульшина:
— К концу месяца января бои в Сталинграде приняли такой широкий и жаркий характер, что командующий 64-ой армией генерал Шумилов жаловался, что у него в кармане (в резерве) осталась только 38-ая мотострелковая бригада. Но вскоре пришлось и ее вынуть из кармана.
Сломив несколько крупных узлов сопротивления, автоматчики бригады подошли к зданию универмага (недалеко от обкома, на площади). Этот дом за его форму называют «утюгом». О том, что там помещается штаб Паулюса никто не подозревал. Паулюса искали на вокзале — не нашли, в здании обкома — нету. И универмаг приняли за обычный дом и решили захватить его обычной штурмовой группой.
Утром 31 января к дому подобралось 32 наших автоматчика. С ними был какой-то прибалтийский немец, частенько выполнявший обязанности переводчика. Подобравшись поближе, командир группы — капитан — приказал немцу: «Кричи: сдавайтесь! Вы окружены!»
Тот закричал. На шум вышел немецкий офицер и спросил: нет ли тут русских офицеров, с которыми он мог бы поговорить. Пошли трое: капитан и два старших лейтенанта. Офицер попросил их следовать за собой. Они вошли во двор и крякнули: там находилось несколько тысяч солдат, с минометами, пулеметами и прочим. Зашли в подвал. Затем офицер вышел и сказал, что генерал их принять не может, а хочет поговорить только с представителем генерала Рокоссовского.
— Есть такой представитель?
— Есть, сейчас вызовем.
Командиры вышли, снеслись со штабом бригады. Штаб Паулюса здесь! Но нельзя же было тянуть время. К ним примчался зам командира бригады по политчасти подполковник Леонид Абович Винокур, бывший до войны инструктором Куйбышевского райкома Москвы. Подбросили еще немного автоматчиков, а у здания обкома поставили единственную пушку, имевшуюся на лицо. Винокур был в куртке и знаков различия не видно. Винокур вошел в подвал. В первой комнате полно генералов и полковников. Они крикнули «Хайль», он ответил «Хайль». К нему подошел адъютант Паулюса и заявил, что с ним будет беседовать по поручению фельдмаршала генерал-майор Раске. Вышел Раске и представился:
— Командир 71-ой пехотной дивизии, ныне командующий группой войск (окруженной западнее центральной части Сталинграда) генерал-майор Раске. Уполномочены ли Вы вести переговоры? Кого Вы представляете?
— Подполковник Винокур. Да, уполномочен. Политическое управление Донского фронта.
— Прошу иметь в виду, что то, что я буду говорить — представляет мое личное мнение, т.к. фельдмаршал Паулюс передал командование войсками мне.
— Фельдмаршал? Позвольте, но господин Паулюс, насколько мне известно, генерал-полковник!
— Сегодня мы получили радиограмму о том, что фюрер присвоил ему звание фельдмаршала, а мне — полковнику — генерал-майора. (за точность последней фразы о Раске не ручаюсь — Л.Б.)
— Ах, вот как! Разрешите поздравить господина Паулюса с новым званием.
Беседа стала менее официальной.
— Гарантируете ли вы жизнь и неприкосновенность фельдмаршала?
— О, да, безусловно!
— Если нет — то мы можем сопротивляться. У нас есть силы, дом заминирован и, в крайнем случае, мы все готовы погибнуть, как солдаты.
— Дело ваше. Вы окружены. На дом направлено 50 пушек, 34 миномета, вокруг 5000 отборных автоматчиков. Если вы не сложите оружия — я сейчас выйду, отдам приказание и вы будете немедленно уничтожены. Зачем же напрасное кровопролитие?
— А есть ли у Вас письменные полномочия?
Винокур на мгновение опешил. Конечно, у него не было ничего. Но, не подавая виду, он ответил:
— Удивлен Вашим вопросом. Когда вы мне сказали, что вы Раске, что стали генерал-майором, а не полковником, что командуете группой — я не спрашивал у Вас документов. Я верил слову солдата.
— О, верю, господин подполковник. А на каких условиях мы должны сложить оружие? (он ни разу не сказал «сдаться» или «сдаться в плен»).
Винокур опять призадумался, а потом нашелся.
— Ведь вы читали наш ультиматум?
— Да
— Условия, следовательно, известны.
— Гут! Гут!
— Тогда приступим к делу.
— Разрешите написать прощальный приказ войскам.
В это время вошел начальник штаба генерал-лейтенант Шмидт и сказал, что фельдмаршал хотел бы повидаться с представителем генерала Рокоссовского.
Винокур отправился в соседнюю секцию подвала. Паулюс поднялся навстречу из-за стола. Он был высок, мрачен и небрит.
— Хайль!
— Хайль!
— Гарантируете ли вы судьбу и жизнь нашим солдатам и офицерам, в том числе и раненым?
— Да.
— Я прошу не задавать мне никаких вопросов, связанных с этой процедурой, т.к. командование группой я уже несколько дней назад передал Раске (хитер, бестия!)
Винокур вышел. Приказ уже был готов. По просьбе Винокура, его написали в двух экземплярах: один он положил в карман. Состоял приказ из 4-х пунктов:
1.Голод и холод изнурили германскую армию под Сталинградом. Измена некоторых частей усугубила тяжелое положение. Поэтому командование решило и предлагает войскам сложить оружие.
2.Офицерам сохраняются личные вещи, ордена и холодное оружие. Гарантируется жизнь и возвращение по окончании войны на родину или в другую страну.
3.То же о солдатах, кроме оружия
4.Немецкие солдаты и офицеры под Сталинградом выполнили свой долг и приказ фюрера. Всему личному составу объявляется за это благодарность.
Приказ заканчивается словами «с нами Бог, с нами Господь!»
В это время прибыл из штаба 64-ой армии генерал-майор. Винокур доложил ему о ходе переговоров. Он прочел приказ и заявил:
— С пунктом вторым я не согласен. Холодное оружие — вычеркните. Это вам предлагали три недели назад до боев, не захотели — пеняйте на себя!
Раске покривился, но вычеркнул. Началась процедура сдачи оружия. затем вызвали грузовики и начали грузить личные вещи генералитета. Приказ передали войскам по телефону. Солдаты и офицеры во дворе построились. Вышел Паулюс и генералы. Зачли приказ, Паулюс обнял и расцеловал некоторых генералов и в том числе одного автоматчика. Наши поинтересовались — а чем вызвана такая нежность? Оказывается, он убил 79 русских. Наши заприметили этого убийцу.
Генералов увезли на машинах в штаб дивизии, потом в штаб армии. Начали выводить солдат со двора. Их там было более 3000 человек, в том числе около 700 офицеров. А наших автоматчиков к концу едва набралось до сотни!
Как быстро мы начинаем восстанавливать отбитые районы. Еще неделю назад в Донбасс выехала правительственная комиссия по восстановлению шахт, а до этого было отправлено два или три эшелона с рабочими и подмосковного бассейна.
Сегодня Гершберг сказал, что принято решение восстановить Сталинградский тракторный завод. Обследование показало, что там сохранились около 4000 станков и прилично сохранился силовой цех. «Через пару месяцев, уверен, завод уже будет ремонтировать танки».
Все наркоматы и заводы усиленно вызывают в Москву жен. На днях СНК принял постановление об улучшении снабжения ответработников наркоматов. Им будет даваться кроме литерного обеда еще сухой паек (в размере рабочей карточки) и ужин (в таком же объеме). Хотим приравняться!
Трудно аккуратно вести дневник. Сижу один в отделе: Коссов еще в ноябре уехал в выездную редакцию в Свердловск на стройку электростанции (этих выездных у нас за время войны развилось видимо-невидимо: на авиазавод в Куйбышеве, на завод ?24 в Москве, на шахтах Кузбасса и в Подмоск. бассейне, в Горьком и т.д.) Мержанов начал кровохаркать и лег в санаторий. Золин поехал на прорыв блокады в Ленинград, участвовал в танковой атаке, заменил артиллериста, разорвался снаряд в башне, два осколка в руку, перебита лучевая кость, пролежит два месяца в госпитале (об этом см. в «Правдисте»). Вот и остался один, даже писать никуда некогда, хотя каждый день звонят из Информбюро и радио.
За последнее время газетчиков вообще начали пулять. Позавчера «Красная Звезда» дала некролог о Сашке Анохине — 27 февраля погиб на фронте: прямое попадание бомбы в машину, 28.02 похоронен с воинскими почестями на фронте. Вчера «Красный Флот» дал некролог о Мацевиче — погиб на Северном флоте. На днях прибыл в Москву Илья Бачелис — эстет и балетоман. Поехал от «Известий» на ЮЗФ, пошел с танковым корпусом в Красноармейское, немцы ударили, еле выполз на животе с группой, ранен осколком снаряда в правую руку (в ладонь).
Позавчера, после значительного перерыва был снова «последний час»: взятие Ржева. Судя по последним сводкам, наступление там развивается успешно. А вот на левом фланге Западного фронта (район Сухиничи) 10-ая и 16-ая армии тыркаются уже несколько дней, а результатов пока нет. В Донбассе немцы перешли в контрнаступление. По их сообщениям (сводки Ставки) они отбили за последние дни Красноармейск, Павлоград, Краматорскую, Лобовую, Барвенково, Изюм, сегодня они сообщили о Лисичанске и об «окружении советской армии южнее Харькова». Судя по тому, что из наших сводок исчезли Краматорская и Красноармейское — доля истины в этом есть. Но война — есть война, и она не кончена.
28 февраля мы получили сообщение о новых гвардейских кораблях. Позвонил мне вечером Ильичев:
— Ты единственный сейчас моряк. Пиши передовую.
Позвонил я адмиралу Кузнецову.
— Что хотите видеть в передовой?
— Да так трудно тебе сразу сказать. Дай подумать.
Я позвонил начальнику ПУ генерал-лейтенанту Рогову. Кое-что выжал из него о задачах. «Основная — корабли, а не авиация и пехота».
Сел, написал. По просьбе Кузнецова послал ему на просмотр. Но документы не пришли и передовую мы отложили (идет только сегодня, на 6 марта). Позовнил ему «В целом хорошо, но есть небольшие замечания. Приезжайте ко мне. Можете?» Договорились на полночь с 2.03 на 3.03. Приехал. Встретил у ворот его адъютант. Вошли в дом. А Кузнецова нет — вызвали в ставку. Зашел к Рогову. Показал, одобрил, стали вообще разговаривать. Сидели часа два.
— Верно ли, что за время войны вы потопили много?
— Да, больше 500 — это боевых и вспомогательных судов. Одних боевых же около 130.
— Выкладывайте задачи для передовой.
— Воспитание стойкости. Мы передали армии (в морскую пехоту) сотни тысяч моряков. Пришли на их место молодые. Что такое стойкость — они не знают. Не знают и многие командиры. А ведь на море характер борьбы, что в обороне, что в наступлении — почти неизменен.
— Так, еще!
Не находит. Я подсказываю: овладение техникой, плавать в любую погоду, передавать опыт.
— Совершенно верно. Вот хорошо бы показать трудности одних и других. Балтийцы, скажем, подлинные молодцы. Были в Таллинне, перебазировались в Кронштадт, затем в Неву, устье реки простреливается, приходится даже лодкам идти под обстрелом, а действуют. Черноморцы — сколько баз сменили: Одесса, Севастополь, Новороссийск, Сочи, Поти. А Северный — все на одном месте. И действовать легче: попробуй-ка заминировать просторы и глубины Севера.
— Надо бы показать наш большой флот. Линкоры, крейсера...
— Н-да. Не время. Да и на чем покажете? Вот «Марат». Стоит полу-затоплен, а стреляет. Моряки смотрят, рыдают. Ничего, после войны поднимем. Вообще, много можно будет после войны писать...
И он рассказывает мне три замечательных случая:
1). В Финском заливе крейсер «Киров» был атакован немецкими лодками. Одна торпеда попала, но не в жизненное место. Шла вторая, деваться некуда. Еще несколько секунд и хана. Тогда выскочил вперед эсминец «Карл Маркс» и подставил под торпеду свой борт. Взрыв, затонул. Но «Киров» спас. На эсминце 250 человек, на крейсере — больше 1000. Государственное самопожертвование!
2). Лодка под командованием Героя Советского Союза Колышкина была повреждена у вражеских берегов. Ни погрузиться, ни плыть. Экипаж решил взорваться с лодкой. Дали об этом шифровку в штаб. Рядом была, оказывается, (они не знали) другая лодка. Штаб предложил ей снять людей с аварийного корабля. Подошла. Не тут-то было. Отказались наотрез. Потребовалось три категорических приказа штаба, чтобы покинули лодку. Вот привязанность к кораблю!
3). Небольшой корабль (кажется, тральщик) на севере был поврежден не то бомбежкой, не то миной. Отвалилась корма. Командир с частью экипажа покинул судно. 12 человек отказались сойти. Долго плавали и потонули с пением «Варяга». Командир — расстрелян.
Я напомнил ему о торговом корабле, который в начале войны при бомбежке и пожаре (на Балтике) также был покинут командованием, а несколько мальчиков остались, погасили пожар и привели корабль в Ленинград; об этом был приказ Сталина. Потом рассказал ему (рассказывала мне еще в Валуйках В.Василевская) о моряках Днепровской флотилии, которых немцы голых вели зимой по Киеву на расстрел, а они пели «Раскинулось море широко).
— А пока пишите о тральщиках. Вот герои — настоящие труженики моря. Сами не воюют, а все делают для других. После войны они еще лет 20 воевать будут — расчищать моря.
Много говорили о газетчиках и газете. Жаловался на «Красный Флот», скучен. Сказал, что посадит туда зам. редактора Плеско. Спросил мое мнение о нем. Вообще, видно, интересуется газетами.
— Много вашего народа в Севастополе погибло. Не у партизан ли? Нет. С ними связь хорошая, воздухом. Мы специально посылали туда трех инструкторов Политуправления — выяснить, кто остался. Там только краснофлотцы, средние командиры. А Хамадан ваш, Галышев из «Известий» и другие погибли бесспорно. Хорошие были ребята!
Спросил моего мнения о морских писателях. Я сказал, что большинство — халтурщики, причалившие к флоту от воинской повинности. Он вполне согласился.
Погиб дважды герой Григорий Кравченко. Был командиром дивизии истребителей. Кокки рассказал, как было:
— Полетел сам на операцию. На «Ла-5». Подбили, загорелся. Выпрыгнул, парашют не раскрылся. Всё. Потом выяснилось, что пуля перебила стропы.
Хоронили на Красной площади.
Вчера слушал любопытный разговор по телефону. Девушка (имя ее Мила) говорила парню о своей любви, пеняла на его темперамент и заявила:
— А у меня, знаешь, какое чувство! Вот если бы было так, ну, одним словом, как у Хемингуэя в его книге «Прощай оружие» — помнишь? — вот если бы так случилось с тобой, так я все равно, ну словом, мое чувство все равно осталось бы прежним. А у тебя?
Да! В свое время Информбюро сообщило, что наша подлодка на севере торпедировала германский линкор «Тирпиц». Потом среди подводников было много разговоров о том, что это липа. Немцы опровергали. Я спросил Рогова: «Где же истина?»
— Торпедировали, бесспорно. Это подтвердила потом агентурная разведка и известно, что он полтора месяца ремонтировался в доках (сейчас, конечно, уже давно починен) Но вот, что интересно. Командир лодки и команда утверждают, что выпустили две торпеды и слышали два взрыва. А заплата и все сведения говорят об одном попадании. И сейчас выясняется, что вторую торпеду принял на себя линкор их охраны, подставивший свой борт. Сейчас проверяем.
Вчера, выходя из Кремлевки, встретил Костикова. В генеральской форме, я его сразу даже не узнал. Я искал машину. Он предложил подвезти. Я сказал, что будет шофер ждать.
— А машин у Вас много?
— Нет.
— (смеется) Я бы Вам дал. Но могу только вместе с «Катюшей». Других нет.
Я напомнил ему об обещании показать нам полигон в действии.
— Обязательно. Позвоните мне числа 15-го. Поедем. Там увидите новое хозяйство и старое. Полный фейерверк. Собирался я все заехать к вам с летчиком-испытателем стратоплана. Да он еще не приехал. Летал опять несколько раз. Молодец! А его помощник разбился — на «Кобре».
— Это даже обидная смерть.
Сегодня был у меня любопытнейший старче. 53 года, высок, здоров, крепок. Бывший партизан, гренадер, с 1920 г. в партии. Директор живсовхоза в Моршанске. Вырастил 4 своих, 4 приемных сына, 7 дочерей. Все сыны — воюют, живы. Сам едет восстанавливать птицесовоз в Ейске. Недавно внес 11 000 рублей на танк. Ввели в семью трехлетнего сироту. «Напишите обо всем, чтобы сыны еще лучше дрались».
Один день. Хочу подробно записать все, что случилось за этот день и как он прошел.
Номер кончили сравнительно рано, около 6:30. Пришел домой, поговорил с Дмитрием. Лег, почитал «Прощай оружие» Хемингуэя. Любопытно читать его во время войны — как все острее и ближе. Очень много общего, не в событиях, а в звучании что ли. На днях прочел его «Фиесту» и «Возвращение» Ремарка — те же ощущения.
Уснул в 8:30 утра. Встал в 5 часов вечера. Позавтракал дома, чайная колбаса, хлеб, чай. (Колбасу купил в паек с кремлевской базы. Съел сантиметра три). Зашел в парикмахерскую, побрился. Мыло какое-то новое — жидкое, с эссенцией для запаха, быстро сохнет и стягивает кожу. Одеколон. Все вместе — 4р50коп.
В 7 был у себя в кабинете. Занялся подправкой номера. Позвонил Верховцев: не написал ли я передовую? (о мастерстве командиров). Нет, некогда было.
Зашел Дунаевский. Он вчера прилетел с Юго-Западного фронта. Его сняли с военкоров. Внешне держится молодцом.
— Жаль, мы так хорошо сработались с Рудневым.
Верно, они давали в последнее время хорошие вещи, мы печатали их уже за подписью одного Руднева. Дунаевский отпустил усы. Это теперь мода, усы носит и Полевой. Много их и в армии (особые -у гвардейцев).
Позже пришел Лидов. Как всегда подтянутый, молодой, стройный. Он прилетел вместе с Дунаевским с ЮЗФ. Те части, которые вырвались вперед (в Красноармейское, Павлоград, Красноград и др.) не вернулись, отрезаны, разбиты.
Вчера вечером я был в «Известиях», видел там Бачелиса и Когана. Бачелис был с танковым корпусом в Красноармейском. Впервые попал на фронт (ехал в штатском даже) и сразу влип в горячее дело. Но держался, говорит Лидов, молодцом. Ему с немногими удалось вырваться. Ранен осколком в кисть правой руки. Благополучно, писать будет. Носит на перевязи.
— Бьет по карману.
— А ты подтяни выше.
— Не то, писать не могу.
— Диктуй!
— Не умею...
Коган (быв. корреспондент «Советской Украины», ныне военкор «Известий», я с ним был на ЮЗФ и он, когда отступали из Калача, тащил мою «Эмку» на буксире своей полуторки) говорит, что некоторые наши танки вырвались даже за Днепр. И кавалеристы, и еще кое кто.
— Похоже ли на наш драп в прошлом году?
— Нет. Организованный выход. И — самое главное — штаб все время знал, что делается. Сейчас все время подходя свежие части. Но в бой не вступают, занимают оборону. Будет очень плохо, если он возьмет Харьков.
— Да, будет очень плохо.
Лидов в эту поездку работал очень плохо. Почти ничего не давал, а то, что давал — либо плохо, либо политически неверно. Сейчас этим обескуражен. Меня только выслушивал, не оправдывался.
Зашел Вадим Кожевников. Собирается ехать под Вязьму. Рассказывает о темах очерков, советуется. Хочет написать о лесном бое (небольшой группы), о минной панике (вот возникло и новое слово, раньше появлялись, по ходу войны, слова «танкобоязнь», «самолетобоязнь»). Рассказал: сидел в госпитале у какого-то врача, лежала собака, хорошая, ласковая. Послышался шум машины. Пес зарычал и к двери. Его схватили за ошейник.
— В чем дело?
— Она противотанковая. Вот удерживаем пока силой. Но все равно погибнет. Она — самоубийца.
Зашел Давид (брат). Поговорили в работе его. Сейчас он в своей спецгруппе занят расчетом перевода орудий на электромотор (повороты, поднятие ствола и т.д.)Кроме того, он расшифровывает немецкий оптический прицел к орудию. Вот только визирной головки у прицела нет. И на всех трофейных орудиях отсутствует. Один из инженеров помнит, что за месяц до войны в фотовитрине на Никольской он видел пушку с таким прицелом и головкой. Нельзя ли достать этот снимок? На Никольской — это, видимо, Союзфото. Я позвонил директору оного Серебренникову.
— Пусть зайдет. Поищем. Не ручаюсь. Вязьму даешь?
— Если сообщат — раз, если привезут снимки — два.
Ага, значит взяли, наконец. И действительно, в 10:30 вечера по радио сообщили «последний час».
Около 11 вечера приехал на машине Миша Калашников. Оттуда. Был в Вязьме. Город разбит и сожжен в дым. Он встретил там Брагина: тот говорит, что Вязьма разрушена больше, чем Сталинград. Все дороги минированы, мосты взорваны. На пути от Гжатска до Вязьмы Калашников насчитал 14 взорванных мостов. Надо объезжать. На объездах — мины. «Кое-кто подорвался». Бои, по его словам, были перед Вязьмой, а арьергардами. В общем, уходят, гады, быстро. Около станции в Вязьме есть свалка изломанных автомашин. Оставили там плакат на русском языке: «Совинформбюро. Вот ваши трофеи». Вот стервецы!
— Жители-то есть?
— Да, но мало.
Ближе к полуночи приехал оттуда Оскар Курганов. Сначала натрепался, что прилетел, потом начал плести, что был в Вязьме, потом оказалось, что был в дивизии Питерса, бравшей город. Говорит, что бои были жаркие. У немцев было 8 дивизий, оставили на защиту три, пять увели. В общем, сокращают фронт действительно интенсивно. По подсчетам штаба это — по Западному фронту — позволит высвободить им 35 дивизий, длина фронта тут сократиться почти вдвое. Где остановятся? Много об этом говорим. Вероятнее всего, на нашем старом Укреп Районе, в районе Ярцево-Смоленск. Действует ли авиация? Нет, ни наша, ни немецкая. Всех это интересует в штабе и частях. Наша, вероятно, на левом крае — в районе Сухиничи, где приходится грызть оборону немцев вот уж сколько времени. А немецкая — совсем непонятно.
Оскар написал очерк «Возвращение в Вязьму», Михаил делал снимки. Оскар написал плохо — правил его больше часа. Сдал в четвертом часу утра. До этого сдал Цветова «Битва за Харьков». Судя по корреспонденции, а также по сводкам информбюро — дело там плохо. Яша пишет, что город непрерывно бомбят, что на окраинах идет артстрельба. Я эти места выкинул. Немцы рвутся в город с трех сторон. Получили корр-ю Макаренко — бои в горах около Новороссийска. Тесним немцев там. Отложили пока: рано.
Обедал в 12 ночи. Первое — пустые щи из кислой капусты, второе — кусочек мяса с картофельным пюре, третье — два маленьких мандарина, на закуску — с две чайные ложечки красной икры, два ломтика белого и два черного хлеба. Обед и завтрак — 7р.80к.
Звонил Ефимов из американского сектора Совинформбюро: почему давно не пишу для Америки? Некогда. Но как только будет время? Да-да.
Звонила Теумин — из нацсектора Информбюро: Почему не пишу? Некогда. Кстати, не можем ли мы дать о действиях литовской дивизии? Она дерется под Орлом, вступила прямо с марша и дерется отлично. Кто напишет? Могу поговорить с президентом — Палецкисом, он, кстати, сам журналист. Хорошо, посоветуюсь с Поспеловым, позвоните завтра ночью.
Ночью привезли с телефонного узла корреспонденции Полевого («В мертвом городе» — о Белом, он летал туда) и Ерохина (зверства немцев в Новороссийске).
Зашел наш курьер Ксения Ефимовна Валялкина с разметочным номером. Я разметил за какую-то корреспонденцию 250 рублей.
— Три кило картошки, — сказала она. — Или 6 кружек молока.
В пять утра зашел к Гольденбергу. Что слышно?
Немцы сообщили о том, что 11-го оставили Вязьму (т.е. вчера). Идут бои на улицах Харькова (Неужели отдадим? Худо..) Два дня назад сообщили о том, что они начали крупное наступление западнее Курска. Подробностей пока нет. Бомбили Лондон (надо проверить противогазы).
В 5:45 кончили последнюю полосу. Зашел к Ильичеву, поторговался о завтрашнем дне, обменялись зубоврачебынми новостями (оба лечим зубы, мне вчера выдрали четвертый).
В 6:30 пошел домой. На улице тепло, днем таяло, сейчас иней. Принял ванну. Уходя из редакции съел завтрак (ужин беру с сухом виде, пайком, поэтому к концу номера ем завтрак) — ложки три рисовой каши с маслом и два кусочка селедки. Ел без хлеба, так как запас хлеба отдал Лидову — он без ужина и спит в соседнем кабинете, Оскар спит на диване в моем кабинете.
После ванны выпил 2 рюмки водки, поел семги из пайка (грамм 100), выпил чаю и лег. Почитал немного «Прощай оружие». Хорошо. Уснул, опустив штору, в 9:30 утра.
Встал сегодня, 13 марта, в 5:30 вечера. Для ванны Митя Зуев дал крохотный кусочек хозяйственного мыла — я не получал мыла уже месяца 3–4. Сегодня он достал редкость: пачку иголок (по пропуску + 5 промтоварных единиц).
Прямо — заклятье какое-то! Никак не выберешь время сделать записи. Как встаешь — так и идет, идет петрушка, вертится колесо без конца. Писать перестал уже совсем, не пишу ни строки. Иной раз выберется свободная минута (длинной в 1,5–2 часа), мог бы написать, да рука не поднимается. Видимо — устал очень.
На войне стало потише. Распутица дает себя знать. Наше продвижение на Западном становится все медленнее, подходим к основным рубежам. На левом крае фронта (Запад), у Жиздры немцы 19-го попробовали начать наступление. Три дня бились, положили 7000 душ и 140 танков, но не продвинулись. Их было много больше, но не вышло. Вот бы так воевать с начала войны! Под Харьковом они взяли Белгород, но дальше двигаются улиткой. На Донце ничего не выходит у них. И сводки немецкие, которые в последнее время были кричащие, сейчас стали опять тихие, появилось словцо «Стабилизация».
Сегодня Яша Гольденберг часиков в 5 утра зашел ко мне довольный.
— Ну что сообщают тебе твои мальчики? Я своими корреспондентами удовлетворен (его корреспонденты — НДП).
Он считает, что немцы сейчас усиленно готовятся к весне. И вопрос о ходе летней компании будет решен тем, кто раньше ударит и кто возьмет инициативу в руки.
О втором фронте и у нас, и в мировой печати все меньше и меньше разговоров. Народ начинает относиться к нашим союзникам все более недоверчиво. Ярко это почувствовал я, например, во время двух своих последних докладов о «Международном положении и текущем моменте» (по заданию райкома). Первый из них делал дня три назад в трамвайном грузовом депо — для актива агитаторов, а второй — вчера в терапевтической больнице Октябрьского р-на. Хотя вопросов на эту тему и не задавали, но по тому, как слушали «союзную» часть доклада, чувствовалось абсолютно точно, что союзникам не верят ни на грош.
За эти дни побывало у меня несколько фронтовиков.
Из Донбасса приехал Борис Горбатов. Много рассказывал о Ворошиловграде. Много он изучал, как жилось при немцах. Были там, конечно, всякие зверства, но были и семьи, которым немцы ничего не сделали. Но все в один голос говорят: «Больше под немцем не останемся. Будем бежать куда глаза глядят — НЕЧЕМ ДЫШАТЬ!»
— За время войны я привык ко всему, — говорит Борис, — но чего не могу понять, это отношения немцев к детям. Вот тебе случай: в дом входит офицер. Требует самовар. Достает колбасу, шоколад, есть. Рядом стоит девочка 7–8 лет, смотрит, не отрываясь, на колбасу, голодна. Немец недовольно бурчит, кричит, чтобы ушла. Она стоит, смотрит, не просит, но смотрит. Тогда он отрывает кусок колбасы и бросает кошке. Садизм!
Рассказывал Борис о поведении населения, о неумении вести подпольную работу («делаем ее так, как будто партия большевиков никогда не была в подполье. Так, по крайней мере, обстояло в Ворошиловграде»). Лучше всех, по общему мнению, проявили себя старики и подростки. Это — настоящие герои. Многие женщины жили с немцами и итальянцами, но в тоже время многие хорошенькие нарочно ходили замарашками, мазали грязью лица, чтобы не обращать на себя внимания немцев. Были предатели, и в то же время находились люди — беспартийные, комсомольцы, коммунисты — которым никто подпольной работы не поручал, но они вели ее, рискуя жизнью. Было довольно старост в селах, которые сохранили скот и имущество от грабежа, заявляя «ничего нет, все побито, вывезено», сейчас они сеют полным ходом. В Ворошиловграде был какой-то пришлый комсомолец, он стал переводчиком и предупреждал людей о готовящихся арестах и прочем.
Заходил Шаров. Он — в танковом корпусе. Его перебрасывают на другой фронт, по пути зашел. Зашел разговор о бренности жизни на войне.
— Вот операция, продолжалась она ровно четыре минуты. Танкисты, веселый экипаж, сел в Т-34, пошел. Раздавил немецкую пушку, вторую, прошел через траншеи, подавил немцев, попал снаряд, загорелся, водитель привел обратно, уцелел только он, все остальные убиты.
Вчера вернулся из партизанского отряда Леша Коробов. Прилетел. Еще позавчера был под Киевом. Пробыл 50 дней в отряде Героя Советского Союза Ковпака. Проделал с ним рейд по 6 областям — 800 км. Рассказывает много, но и врет притом с три короба. Ковпака рисует, как батьку, дает очень колоритную фигуру. Басней надо считать, что за ним ходит стадо (сначала называл 7000 голов, потом 1500). Это же такая гиря! Но кое-что, видимо, не врет. Рассказывает, что немцы стали усиленно оберегать мосты. Партизаны обхаживали мост через реку Тетерев, Его защищали 2 батальона, 7 пушек, 40 станкачей. Пришлось выделить четыре батальона партизан, дать бой, отогнать немцев, и только после этого взорвать мост. Сам взрыв продолжался 5 часов, было мало толу и выбирали наиболее уязвимые места. Прав он, видимо, о связи. Отвратительная! Как-то отряд жестоко нуждался в снарядах и — особенно — патронах. Усиленно просили по радио прислать. И вот приходит самолет, сбрасывает два огромных тюка. Нетерпение такое, что их не развязывают, а разрезают. Куча маленьких свертков, на каждом из них надпись «Подарок молодому партизану». В свертке: несколько конвертов из срыва, бумага очень низкого качества, и плохенькие открытки с рисунками захудалых художников. И смех и грех! У партизан — прекрасные трофейные кожаные книжки, бельгийские конверты, итальянская бумага и т.п. Подарок — от какой-то московской бумажной фабрики. Ковпак взял несколько свертков, завязал в пакет, написал на нем: «Молодому Строкачу от старых партизан» (Строкач — нач. украинского партизанского штаба) и послал первым самолетом.
В отряде широко рассказывают, как Ковпак принимался т. Сталиным. Беседа длилась долго, на прощание Сталин обнял и расцеловал его и проводил до выхода из Кремля. Этим все партизаны страшно гордятся.
Когда мы вели наступление в Донбассе, взяли Красноград, Павлоград, Харьков — в тылу у немцев началась страшная паника. Особенно драпали итальянцы и румыны. Они бросали оружие, гранаты, меняли их на продукты. Мальчишки обзавелись автоматами, парабеллумами. Но итальянцы страшно боялись немцев, хотя и те драпали. Подбегая к деревне, они спрашивали «Немцев нет?» и — если нет — входили, есть — обходили.
Коробов, по его словам, участвовал в разведках и операциях. В одной разведке подошел километров на 15 к Киеву, хотел пройти туда, но «откровенно говоря в последнюю минуту стало боязно: 99% за то, что поймают и повесят».
Местком занят заявками на коллективный огород. Записался. Участок дали где-то в 30 км. по Савеловской дороге.
Ребята рассказывают, что фотографа Колли на фронте называют «орденопросец». Из этого же жанра: в Московском военторге продают нашивки за ранения, плакат на стене — «ранения — 1 р.40 коп метр».
На войне — полная тишь, на всех участках «бои местного значения», «поиск разведчиков», «огневые налеты» и т.п. Немного активизировались англичане: за неделю совершили два крупных налета на Берлин и начали шевелиться в Тунисе. Вообще, надо думать, на островах и в Новом Свете о войне совсем понемногу помнят. Сегодня мы смотрели летний № (за 1942) американского журнала «Лайф». Голые бабы, огромный снимок «танцы в воде в купальных костюмах», бокс, виды, да 2–3 снимка самолетов. Вот показывать вместо ответа на вопросы о втором фронте...
В Москве — весна. Почти месяц стояла чудная погода, солнечная. Потом, с недельку назад, немного похолодало. А два последних дня непрерывно идет нудный, холодный, мелкий осенний дождь.
26-го мне предложили написать в № передовую об авиации Дальнего действия (несколько дивизий и полков переименовали в гвардейские, дали 13-ти мальчикам Героев, наградили остальных). Созвонился с Шевелевым, поехал посоветоваться. В особняке, как обычно, тихо. Зашли к нему в кабинет. 6 телефонов, небольшой стол, в углу — за ширмами и зеркальным шкафом — койка, буржуйка.
— Ты не смотри, Сан-Лазарь, тут у меня — как на Рудольфе.
Это было в день опубликования постановления о присвоении ему звания генерал-лейтенанта, и все его поздравляли. Звонили отовсюду. Он доволен страшно:
— Знаешь, Лазарь, если бы мне два года назад сказали, что я буду генерал-лейтенантом, — я бы послал куда подальше за насмешку.
— Знаешь, Марк, если бы мне два года назад сказали, что я буду сидеть в кресле, — я бы...
Посмеялись.
Занялись делом. Он много и с гордостью рассказывал о работе АДД.
— Не только по тылам. Нет, пожалуй, ни одной крупной операции, где бы мы не работали. И работаем крупно, массированно. В ВВС не всегда учитывают моральный фактор от силы удара: и на чужих и на своих. Когда идет много самолетов — они просто подымают свою пехоту от земли — вот, мол, дали ему, дожмем. И это — независимо от точности удара и произведенных разрушений. Ведь с переднего края результатов не видно. Так же и противник не знает, что у него делается в километре, но гром, взрывы, моторы, виз бомб делают свое громкое дело. А потом при массовости и поражений больше. Вот под Сталинградом немцы жаловались, что ни в одной лощине не могут спрятаться от бомб. Что же удивительного? Каждую ночь их утюжили по несколько сот самолетов, да мелкими бомбами. Ну ясно — везде попадет. В общем, на всех участках где мы наступаем и где... не наступаем — АДД работает.
— А потери у вас большие?
— Одна машина на 800 часов.
— Позволь, да это почти норма Гражданского ВФ в мирное время!
— Да, приближается. Урон от потери ориентировки исчисляется единицами, от нехватки горючего — тоже.
— Вам хорошо, у вас лучшие старые летчики.
— Ты не прав, это было раньше. Сейчас стариков много меньше, чем молодых. Часть убилась, часть отлеталась: моральный износ, нервы не выдерживают. Их места заняты молодыми. Но с ними работаем много. По приходе в часть он, прежде всего, направляется в школу повышения летной и штурманской квалификации, к Саше Белякову. Это — наш университет. Там он должен налетать на ДБ несколько десятков часов, в том числе — ночью и вслепую. Потом составляем экипаж и с экипажем он слетывается 40 часов. После этого даем ему легонькое задание. Знаешь, как кошка приучает котят охотиться, притаскивая им полузадавленного мышонка. В совершенно ясную ночь даем цель, недалеко, без сильного огня. Летит, бомбит... Возвращается гордый, как будто бомбил Берлин. Первый вылет! Все у него, конечно, значительно: и обстреляли, и линию фронта пересек, и бомб легли в цель.. Нужды нет, что они рвались по оврагам: человек растет. Месяца через три даем ему уже посерьезнее дела, а через полгода его можно пускать на настоящие операции.
— А в некоторых общевойсковых дивизиях я такой тщательной шлифовки молодых не встречал.
— Видишь ли, у них потери больше, поэтому и с людьми возятся меньше.
Заговорили в маневренности. Я сказал:
— Хочу об этом в передовую. Правильно ли будет сказать, что при маневре один самолет стоит троих, а без — три не стоят и одного?
— Абсолютно точно. Вот у англичан, у Гарриса, скажем условно, втрое больше самолетов, чем у нас, а делают втрое меньше нашего. А какие у них машины отличные. Да мы бы на таких еропланах.... Знаешь, как маневрируем? Иногда хозяин звонит: завтра надо помочь там-то. А это «там-то» — за тысячи км. И помогаем.
— Но все-таки на стариках ездите? Они же вам традиции создают, молодежь воспитывают.
— Ну еще бы! Причем старики, как ты знаешь, у нас по своей прошлой работе — летчики гражданские и полярные. Я вообще считаю, что лучше всех воюют и войну выигрывают штатские люди.
— Это и Голованов считает.
— И правильно делает.
— Почему немцы не налетают на Москву, а вы на Берлин?
— Мы бы с превеликим удовольствием, но нет команды. А они — заняты передним краем. Вот станет потише на фронте, наверно опять будут налетать.
— Мне Журавлев жаловался: нет налетов — дисквалифицируются кадры. Тем паче много молодых, много девушек.
— Он абсолютно прав.
Мне надо было ехать. Прощаясь, я сказал:
— Вот после войны описать, что делалось в этом особняке.
— Да, это, брат, тема. Вот пока мы тут с тобой сидели, энское количество самолетов бомбило ж/д узел Орел, ж/д узел Гомель и другие узлы. Несколько сот машин. Очень неспокойная ночь была у фрицев.
— Слушай, а что это за новые бомбы у англичан — 4 тн.?
— Это — вещь! Она квартала два должна разваливать. И не спрячешься — засыплет обломками А в поле и в 100 м. — ничего, ну присыплет немного землей — и все. А в щели — и совсем тихо.
— А если прямое попадание?
— А тебе не все равно тогда: 4 тонны или 2,5 кг? Мне, например, безразлично!
Разговаривал недавно по телефону с Кургановым. Он звонил из штаба Западного фронта.
— Ты слышишь шум? Я говорю от связистов. Тут в репродуктор посты ВНОС передают с передовой: курс такой-то 8 «юнкерсов», квадрат такой-то, курс такой-то — 3 «мессера» и т.д.
Приехал Шаров из танкового корпуса Катукова. Не был в Москве несколько месяцев, пробыл несколько дней:
— Устал я от Москвы. Тут очень нервная обстановка, на фронте -куда спокойнее. И народ очень нервный. Преувеличено много говорят о продуктах и об еде, на фронте этого нет. Очень много бытовых дрязг, много всяких семейных трагедий... Нет, поеду завтра в часть.
28 марта мы получили разрешение печатать указы, международную и внутреннюю информацию петитом. Дает это в номер от 200 до 300 строк. В феврале еще сделали пробный полу-петитный номер, т. Сталин написал на номере «согласен».
Вчера из Чернолучья приехал первый вагон семей (Калашникова, Мержанова, Азизяна, Гольденберга, Лазарева и пр), всего человек 15.
Хочу записать смешное дело: звонки, за время сегодняшней работы. Пришел на работу в 19:20 (собственно пришел в 4 часа. Был на собрании — инструктаже по ПВХО — опять взялись, затем брился и т.п.). Все звонки записывать забывал, особенно по мелким текущим делам номера. Но основные все же отметил.
— 7:40 (вечер). Абрам (брат):
— Вернулся из командировки, что слышно?
— 7:50 писатель Фейнберг-Самойлов: послезавтра уезжает на Северный флот. Идет ли его очерк о Сгибневе, не можем ли дать удостоверение?
— 8:00 Теумин: получил ли статью президента Палецкиса о боях литовцев (они дерутся хорошо, статья средняя, сдал ночью в набор)
— 8:30 Ефимов из информбюро: нет ли для Америки материалов о зверствах немцев? Когда начну сам писать?
— 9:30 писатель Ровинский: не передавал ли Лидов мне его рассказ? Нет.
— 10:10 Шазарев: что получили от корреспондентов? Объяснил
— 10:30 Коломиец из радио: не могу ли писать им очерки? Пока нет.
— 11:05 Лазарев: из корреспонденции Михайловского о потоплении трех транспортов в Баренцевом море надо выкинуть упоминание о разведке.
— 12:00 Козлов (из секретариата): Вам дано 3 колонки. Что ставить?
— 12:20 Перепухов: срочно в ВЧ, в кабинет Поспелова.
— 12:35 секретарь: что посылать на визу? (до этого несколько раз звонила: о гранках, о том, что на узле материал и т.д.)
— 12:38 Адъютант командующего Сев.флотом: Михайловский просит передать, что материал о транспортах печатать можно.
— 12:45 Штих: что из присланного много надо править в номер?
— 12:50 Белогорский: добились ли мы наркоматских пайков? Что я сегодня ставлю? Сколько получил места? Полполсы? Я бы не нашел материала — ничего, охламоны, не пишут!
— 1:20 секретарь Ильичева: заявку на завтрашний номер?
— 1:40 секретарь: Лидов передал материал с Западного фронта.
— 1:45 Фейнберг-Самойлов: может ли завтра заехать за удостоверением? (я договорился с Поспеловым об удостоверении и о том, что он его примет завтра).
— 1:50 Малютин (он дежурный по номеру): надо снять «Доблесть артиллеристов» и заменить.
— 2:30 Соловьев из информбюро: Посланный материал просмотрел, такие-то правки.
— 2:40 Ушаков из информбюро: то же (по морским материалам).
— 3:00 Малютин: пришли сообщения о 54 героях, награждении 37 частей орденами, проебразовании в гвардейские и т.д. Напиши шпигель.
— 3:20 Феофилактова (секр. информбюро): передала поправки к мелким заметкам.
— 4:05 Макаров (из нашей группы проверки): почему в заметке с Волховского фронта написано СиРявинские болота? Исправить!
— 4:10 Малютин: о том же.
— 4:15 Лазарев: почему сняли заметку об артиллеристах.
МОИ ЗВОНКИ:
— 12:30 генерал-лейтенанту Рогову: можно ли давать о потоплении транспортов? Как он относится к Фейнбергу-Самойлову? Не знает.
— 1:00 Ушакову: прошу прочесть материалы Михайловского.
— 1:05 Феофилактовой: прошу дать на прочтение одну заметку из посланных несколько дней назад.
— 1:10 Тараданкину: из разговора с Белогорским узнал, что он приехал. Договорились завтра встретиться.
— 1:15 фотоотдел: проготовить снимок Кафефьяна.
— 1:18 фотоотдел: проявлена ли моя пленка?
— 1:30 писателю Кожевникову: какое звание у героя его очерка: воентехник или старший сержант? (в материале — и так и так).
— 1:55 Лазареву: может ли командир бригады присваивать звание лейтенанта? (так в материале Кожевникова «Старший сержант»)
— 2:45 Перепухову: посылаю удостоверение Фейнбергу, прошу дать на подпись.
— 2:50 Ильичеву: о завтрашнем номере.
Кроме того звонков 30–40 о присылке курьера, гранок, набора и т.д
Ко мне заходили и беседовали: Лидов, Коробов, Толкунов, Кожевников, Струнников (со снимками), Вера Иткина, Ленч, Домрачев, Верховцев, Штих, Баратов, секретари.
Я заходил к: Гершбергу, два раза к Поспелову, в секретариат, к Верховцеву.
Кроме работы по полосе, я сдал на утро 7 крупных материалов и в текущий набор 5 разных.
7 ч. утра. Пришел домой в 5:10. Сейчас, несколько дней, кончаем в 5, нам снова напомнили о том, что это — предельный срок. Сидел, читал «Будь готов к ПВХО», сегодня надо сдавать нормы — обязательно для всех. Вообще, за последнее время в Москве стали немного подтягивать, а то все забыли и об осадном положении, и о маскировке, и о ПВХО. Тревожно напомнили об этом два сообщения на днях: о налете на Ростов, о налете на Ленинград.
Желая развить и продолжить эту тему, я сегодня часиков в 10 вечера предложил Ильичеву дать передовую о борьбе с налетами.
— О, хорошо, садись, пиши в номер.
Ладно. Позвонил генерал-лейтенанту Журавлеву, командующему Московским фронтом ПВО:
— Что бы вы хотели видеть в передовой?
— Я бы не хотел ни передовых, ни налетов.
— Позвольте, т. генерал-лейтенант! Когда мы с Вами виделись в зенитном полку Кикнадзе, вы сказали мне, что жалеете о том, что нет налетов.
Он смеется раскатисто, аж трубка трясется:
— Да, это — профессионально. Нет налетов — народ дисквалифицируется. А как гражданин и москвич я, конечно, против. Что же касается по существу передовой: задавайте вопросы.
— Ленинградцы выдвинули лозунг: сбивать с первого залпа. Верно?
— Это не только ленинградцы (обиделся за москвичей). Конечно, верно. В полевой артиллерии можно пристреливаться: перелет, недолет, вилка, корректировка. Тут надо сразу. Поэтому очень важна подготовка первого залпа, чтобы точно ударить.
— Это не противоречит заградительному огню?
— Ни заградительному, ни сопроводительному. Дополняет. И потом, скажите в статье об аэростатчиках, прожектористах.
— Хочу еще написать о расстреле осветительных бомб. У москвичей это как будто хорошо получалось?
— Совершенно верно (оживился). Тут большой опыт у нас. Неплохо научились. Особенно это важно при налетах на узкие цели (мосты, станции, аэродромы, эшелоны). Погасить — значит ослепить.
— Стоит ли призывать к ведению пехотного огня (из стрелкового оружия)?
— В городе — нет. В прифронтовой полосе — да. В городе и не эффективно, т.к. идут на большой высоте, и покажет, что нет зенитной артиллерии.
Позвонил генерал-лейтенанту Голованову.
— Вот хочу написать, что лучше всего заняться профилактикой налетов: уничтожать на аэродромах. И привести опыт АДД.
— Точно. Вообще, надо сказать, чтобы уши не развешивали. Не забывали об авиации противника. Попробуйте-ка к Москве подобраться — за 100 км. увидят. А в это время можно армию поднять в воздух. А в Ростове — прохлопали. Это сейчас там тоже ушки на макушке — немцы и не пробуют. А об аэродромах — правильно. Можете указать, что это очень полезное дело. Вот в Орше мы стукнули 89 самолетов, в Брянске — 65. Полезно!
— Передовую об АДД читали? Все правильно?
— Правильно. Вот только не могу дознаться, чья инициатива?
— Ничья. Моя.
Явно не верит:
— Таак.... А мне Щербаков звонил, поздравлял. Так, значит, Ваша?
Вчера долго разговаривал с Коробовым. Он вернулся из партизанского отряда Ковпака. Прошел с ним 800 км. по правобережной Украине. Стал ярым поклонником рейдов. Рассказывает про украинских националистов:
— Сначала лизали жопу немцам. Потом увидели, что никакой самостийной Украины немцы им не дадут. Обиделись. Ушли в полуподполье. Но с народом не связаны. Так как гнилы по натуре, то просто страдают без предательства, и чуть-что узнают — продают немцам. Но играют в оппозицию. Вот мерзкие бл..!
Был Коробов в Польше. Там много партий, много подпольных организаций. Твердой программы у них нет, партизанских отрядов (в нашем смысле слова) нет. А база для их развития большая — народ накален. Англичане («друзья!») подбрасывают туда агентов, чтобы прибрать поляков к рукам в своих целях.
Ну как назвать это безобразие: опять не брал две недели пера в руки. А несколько записей так и просятся. Сегодня мы утром (в 7:30) поехали на наш коллективный огород. Получили 2,5 Га в совхозе ТСХА «Отрадное», возили компост со свалки. Работали довольно дружно. Картограф Андрей Ведерников мне говорит:
— Я сначала думал — буза, к концу лета получим по сковородке. А сейчас вижу дело, готов чуть не каждый день ездить.
Но не в этом соль. Мы ехали дорогой и смотрели: всюду народ копает, каждый свободный клочок у шоссе, у домов, во дворах используется под огород. Да что далеко ходить: в нашем дворе все клумбы еще в прошлом году разделили под зелень, а в этом домоуправление объявило даже предварительную запись. Но еще дальше пошли. Сосед, живущий надо мной, натаскал на свой узенький балкончик 16 ведер земли, разделил два грядки и засадил луком и салатом. А Коршунов пошел еще дальше: установил ящики с землей на окнах.
После зимы в Москве все, что делается во дворах, отлично заметно: заборы почти везде спалили. Душа на улицу! Разговоры об огородах — везде. Много пишут и в газетах.
Как цепко народ учитывает значение карточек. Позавчера (в воскресение) еду я от Кокки ночью. Шофер незнакомый и со мной и с Москвой, девушка. Фамилия — Бабушкина.
— Вы давно ездите?
— Месяц.
— А школу давно закончили?
— В 1939 г., но тогда поработала немного и ушла на канцелярскую службу.
— Почему же сейчас вернулись к баранке?
— А рабочая карточка! Только трудно. Посадили работать ночью. У меня ребенок — 5 лет. Я его на замок запираю.
Несколько дней назад поехал я с Устиновым снимать Москву. Ничего особого не нашли: сняли афиши на ул. Герцена (напротив консерватории), да потом на Тверской я увидел вывеску: «Закрытый магазин. Открыт с 2 до 4». Это мне напомнило шутку (кажется, Рыклина): «помещавшаяся здесь открытая столовая закрыта. Здесь будет открыта закрытая столовая».
Решили купить по галстуху. Проехали по раду магазинов — нету. Зашли в другие — вообще пустые прилавки, покупателей нет. Оживленно только в комиссионных, ходит много англичан, некоторые — с чемоданчиками.
В ночь на 13 апреля был крупный налет на Кенигсберг. Получив сообщение, Поспелов позвонил командующему АДД Голованову и попросил принять меня. Пожалуйста. Приехал. Провели. Небольшой кабинет, большой стол, на столе — альбомы карт и фотографий, на стене — огромная карта Европы с концентрическими кругами от Москвы — радиусы достижимости и расстояний. Голованов — в простом без орденов сером кителе, высокий, статный, с очень энергичным лицом, на полевых погонах — три звездочки: генерал-полковник. Подошел и член военного совета АДД, генерал-майор Гурьянов:
— С праздником, т. Голованов!
— Спасибо! Давненько не были. Я рад, что приехали именно Вы. Хотелось бы показать этот налет по-настоящему. Если бы англичане провели такую операцию — они шумели бы о ней две недели. А мы плохо еще подаем свои достижения. Я бы хотел, чтобы хотя бы у редакции «Правды» создалось правильное представление о масштабе наших операций. Наши газеты, описывая налеты, приводят одни и те же имена (Молодчий, Андреев, Даньшин и др.) и получается впечатление, что летает несколько экипажей только. Между тем, мы давно уже забыли о двузначных цифрах и оперируем только трехзначными самолетами.
Он познакомил меня с донесениями и официальными сводками, показал рапорты контролеров:
— Мы никому из летчиков не верим на слово, в каждом полете непосредственно нами назначается контролер, кто он — не знает даже командир дивизии, его обязанность не только бомбить, но и наблюдать работу остальных В частности одними из таких контролеров в этом полете были по 1-ой дивизии — капитаны Даньшин и Ширяев. Затем и их донесения проверяем земной разведкой.
Показал он мне карту поражения города («вот бы опубликовать, да не дадут»). Бомбы легли сплошняком на склады, аэродром, ж/д узел, здание правительства, орудийный завод, машиностроительный завод, порт, целые куски плана города были заштрихованы красным.
- Листовки бросали?
— Да. (улыбается) За 2 полета — 2 млн. листовок — весь апрельский фонд пустили на ветер.
— Сколько точно продолжался налет? В коммюнике говориться: свыше 2-х часов.
— 2 ч.16 мин. Так и надо бы написать. Англичане небось всегда точно указывают. Обязательно укажите, что кроме того — бомбили город и ж/д узел Тильзит, города Генрихсвальде, Лабиау, Инстербург, Растенбург, а так же Каунас, Даугавпилс, Резекне, ж/д узлы Лолоук, Смоленск и др. (это у меня вычеркнули). Над Кенигсбергом обстреливали 50 зенитных орудий.
— В сообщении говорится, что не вернулось два самолета.
— Один уже нашелся: только что звонили. Сидит на своей территории, экипаж жив, машина цела. Вот второй — неизвестно где, известно только, что отбомбился и шел назад.
— Большая к вам тяга, и — что особенно показательно — истребители.
— Да (он очень доволен). Это вы очень точно подметили И объясняется не только заботой о людях, но и эффективными результатами. Люди видят, что не зря воюют. А какое соревнование идет между дивизиями. Мы рассылаем по всем результаты работы, посмотрели бы — как дерутся за первенство и оглядываются на остальных. Отлично работают женщины, у нас есть некоторые подразделения, там роты связи и проч. За всю войну — ни разу не подтягивал. Дисциплинированный народ!
Я рассказал, как в Воронеже, во время бомбежки, женщины-милиционеры стойко себя вели.
— Правильно. Они спокойны в опасности.
В заключение он снова вернулся к вопросу о масштабах работы:
— т. Сталин как-то спрашивал меня: почему мы не показываем работу АДД. Я еще раз напоминаю вам об этом разговоре. Покажите нас, сейчас мы уже взрослые. Вот возьмите март, помните, какая была паршивая погода всю первую половину, да и конец мокрый. И, тем не менее, одна АДД сделала больше вылетов, чем вся английская авиация за весь март. А потери разве можно сравнивать!? У них считается нормой 5%. Если бы они дотянули (снизили) до этой цифры — они бы все получили ордена навалом, если бы поднялись до этой цифры — нас бы надо было повесить. Англичане спрашивали нас как мы работаем, мы им кое-что посоветовали: сейчас у них потери несколько уменьшились.
Просидел я у него часа полтора. Разговор шел о многом в авиации. Но надо было писать в номер, я попросил разрешения уехать.
— Ну что ж, раз надо. А об авиации можно банковать без конца...
В субботу в Москве началось оживление. В воскресение — Пасха. В магазинах до этого продавали куличи( по талонам белого хлеба). И вот — десятки тысяч людей решили идти в церковь. Большинство, видимо, из любопытства. Но, кроме того, распространился слух, что в Кафедральном соборе на Елоховской площади будут петь Михайлов Козловский и Лемешев. И туда ринулись все их поклонницы. К слову сказать, перед Пасхой распространился и другой слух, видимо, пущенный пятой колонной: что вскрылось несколько случаев ритуального убийства евреями православных детей. По радио передавали, что на пасхальную ночь осадное положение снято, и можно ходить всю ночь без пропусков.
Сестра кинооператора Вихирева — врач Софья Борисовна Скопина рассказывала мне:
— Решила я с подругой пойти на Елоховскую. Пришли в 8 ч. вечера. В стороне стояла небольшая очередь святить куличи и яйца. Вообще, в соборе сначала было довольно просторно. Но потом, уже через час, нельзя было повернуться и нечем было дышать. Давка, крики женщин «Задавили! Дурно!» и пр. Был так душно, что по колоннам текло. Свечки, которые передавали из рук в руки, свернулись спиральками. Очень много молодежи (не знаю только — с какой целью пришли). Некоторые мамаши пришли с детьми. Много военных. (Об этом мне говорили и потом. Л.Б. ) Народ сидел даже на кресте с изображением Христа — словом, как на футбольном матче. В 11 часов вышел священник и заявил, что «прибудут наши друзья — англичане». Но мы уже не могли дышать и вышли на улицу. Около церкви увидели несколько машин — это подъехали англичане. Мы поехали домой. Потом подруги рассказывали, что ни Михайлова, ни других не было.
Сегодня опубликована нота о разрыве отношений с польским правительством. Это серьезное предупреждение союзникам о том, что мы не позволим наступать себе на ноги. Англичане, видимо, это поняли и, комментируя ноту, английское министерство информации заявило сегодня (смысл его):
— Пока есть Гитлер — не может быть и речи об объективном и беспристрастном расследовании Смоленского инцидента. Немцам не удалось посеять рознь между союзными державами.
А немцы свистят и улюлюкают от удовольствия.
Москвичи ждут налета на Москву. Особенно они считают, что это будет ускорено нашими налетами на города Германии. Я сказал об этом Голованову. Он смеется:
— Волков бояться — в лес не ходить.
Папанин наградил меня значком «Почетному Полярнику» и говорил, что ни он, ни большинство членов коллегии такого не имеют.
Тихо. Позавчера ездили второй раз работать на огород. В первый (прошлый вторник)- возили перегной, нынче — копали лопатами землю. Было человек 15–20, в том числе Домрачев, Мержанов, Штейнгарц, Козлов. Погода была отличной, загорели. Вообще установилась приличная погода, солнце, тепло.
Вчера выдали, наконец, абонемент: карточки на получения наркоматского типа пайка. Совнарком СССР дал их 30. Завтра поедем получать. Улучшились и ужины. Сейчас дело с питанием (количественно и в сырье) можно считать решенным.
На фронтах пока тишина. Лишь на Кубани идут серьезные бои. Как сообщило сегодня СИБ вчера взята Крымская, фронт обороны прорван нами на 15 км. Приятная ласточка!
Завтра проводим совещание замов военного отдела: что нужно сдавать, чтобы идти в ногу с приказом т. Сталина.
Сегодня пришел невесть как рано: всего 2:30 ночи. Прямо не знаю — что делать дом.
Мартын (Мержанов) собирается — послезавтра летит на Кубань. В кресло дежурного посажен Бессуднов.
Сегодня, после долгого перерыва играл на бильярде с Железновым. Выиграл у него обе партии
Получено известие, что погиб Коля Маркевич. Месяц назад он был у меня. С увлечением и свойственной ему иронией рассказывал о своих планах работы в авиадесантных частях. Давно я его знаю — это один из газетных могикан. Работать он начал в «Комсомолке» еще, кажется, при Тарасе Кострове. Он был в числе славной «комсомольской» гвардии: М. Ризенфельд, Коля Том (Кабанов), Анатолий Тругманов, Константин Исаев, Юрий Корольков и др. Затем был в «Известиях», а года три-четыре назад вернулся в «Комсомолку». Много ездил, облазил всю страну, хорошо знал наш восток, Среднюю Азию. Вместе с ним я был в Армении на 20-тилетии, в Баку. С первого дня войны — он на фронте. До последнего времени был на Волховском. Там его наградили медалью «За отвагу», а за эвакуацию танка с поля боя и участие в атаке — представили к ордену. Звание — капитан.
Сейчас он (в начале мая) возвращался из тыла Западного фронта на самолете «Дуглас». Как рассказал мне зам. редактора «КП» Любимов, светлое время суток застало их в полете. Самолет подбил «мессер». Тем не менее летчик дотянул до своей территории. Сел в поле, но при посадке вмазал в дерево. Взрыв, пожар, все погибли. Хоронили обугленные тела.
Такая обида и так это тяжело!
Почти одновременно пришла весть о гибели выездной редакции «КП», посланной во главе с Меньшиковым на Украину к партизанам. Три раза они вылетали на «Дугласе» в тыл. Но каждый раз возвращались, т.к. условные сигналы в месте посадки не соответствовали полностью условиям (то вместо 5 костров было 4, то еще что-нибудь). И вот вылетели в четвертый раз два самолета: на одном люди, на другом — техника, бумага и проч. Пришли на место Все в порядке. Начали кружить, глядя на посадочное поле, приноравливаться. И вот, во время второго круга, «Дуглас» на высоте 200 м. нежданно взорвался. Все погибли. Второй сел, принял на борт партизан и раненых и улетел обратно.
Высказывают такое предположение: ребята летели в тыл в первый раз. Перед посадкой волновались — а вдруг немцы. Начали, наверное, приводить оружие в порядок. Разрыв гранаты или случайный выстрел из автомата — и всё.
Невольно вспомнишь, как много журналистов и друзей погибло уже. У нас — Гриша Певзнер (Гринев) во время Киевского окружения осенью 1941 года. Он еще в Киеве оступился, сломал ногу. Когда начали выбираться из кольца и попали в переплет — он не мог самостоятельно двигаться. Надо было бросить машины и двигаться пешком: это не по нему. Его ранили и он застрелился. Его похоронили там же. Погиб там без вести и второй корреспондент по Киеву — Ротач.
На Ленинградском фронте погиб убиты пулей в лоб фотограф наш Агич.
В Киевском окружении пропали без вести бывший наш работник (затем «Комсомольская правда» и выездная редакция «Гудка») Миша Нейман (Немов), писатели Лапин и Хацревин, Гайдар.
При эвакуации Севастополя погибли наш бывший работник Хамадан (корреспондент ТАСС), корреспондент «Известий» Галышев, корреспондент «Красного флота» Иш, и многие другие.
Во время Изюм-Барвенковской операции 1942 г. погибли Михаил Розенфельд и Михаил Бернштейн (оба в это время были в «Красной Звезде»), Джек Алтаузен и еще несколько человек.
Недавно на Калининском фронте погиб наш бывш. работник, затем корреспондент «Красной Звезды» Саша Анохин. О нем хоть дали некролог, об остальных — вообще ничего. Вообще, «КЗ» потеряла 15–20 человек, в том числе большого умницу П. Огина.
Иной раз погибают совсем нелепо. Был такой редактор газеты, не то 30-ой, не то 31-ой армии Западного фронта Бурцев. Вызвали его недавно на совещание в ГлавПУРККА. Поехал на машине. В 70 км. от Москвы попал под бомбежку и готов.
Довольно счастливо отделался наш корреспондент Михаил Сиволобов. Он на войне почти с начала. Был на Брянском, на Западном, затем опять на Брянском. Дважды, по несколько месяцев, был у партизан в Брянских лесах, провел долгое время у партизан Белоруссии. Участвовал сам в операциях. И вот — поехал он на Эмке в Серпухов за нарядом на бензин. Из-за оплошности шофера Мирошниченко, машина свалилась с моста через маленькую речушку под Серпуховым. Высота — 12.5 м. В итоге -сломано 2 ребра, ключица, отбиты легкие. Произошло это 29 апреля, сейчас лежит в госпитале. Ну не обидно ли? Особенно боевику, капитану, награжденному «Красной Звездой» и медалью «За отвагу»?
Кстати, вот факт для фельетона. Когда Сиволобова доставили в один из госпиталей в Серпухове, то там его принять не могли.. потому, что в госпитале шло партийное собрание об итогах соревнования, и все врачи были на собрании, обсуждая показатели и условия соревнования на лучшее обслуживание раненых. Скопилось несколько раненых, но их никто не принимал и беседовала с ними только одна санитарка, беспомощная что-нибудь сделать, но зато — беспартийная.
На фронте начинается оживление. Вслед за активными действиями на Кубани, зашевелились и другие участки фронта. Уже четвертый день сводка из утра в вечер сообщает об активности немцев в районе Лисичанска («атаки противника»). То же — в районе Балакреи. Активизировалась и авиация обеих сторон.
На Кубани наше наступление временно застопорилось. Мы уперлись в т.называемую «голубую линию», которую немцы заблаговременно постоили от западных отрогов Кавказа до низовий Кубани — сейчас долбаем ее артиллерией.
В Африке союзники покончили с Тунисом. 100 000 пленных — что будет дальше?
Вчера ушли рано. Несколько дней назад было постановление ЦК, обязывающее выходить не позже 4 ч. утра. Поэтому пока кончаем газету в срок. Вчера ушли домой (газета еще не была готова) в начале четвертого. Встал в 12. Выпил чаю, съел залежавшейся колбасы. На дворе — пасмурно, дождь, холодно. Звонил Шишмарев, предлагает идти разгружать прибывшую для огорода картошку. Не хочется.
Хочется запасать о двух примечательных днях, пока их совсем не забыл.
22 июня 1941 г. Накануне я ушел довольно поздно, что-то около 5 ч. утра. Шла какая-то подборка по отделу информации, которым я заведовал. Только уснул: звонок, длинный-длинный. Звонит секретарь Поспелова. Редактор велит немедленно приехать.
— А он где?
— Дома. Сейчас выезжает в редакцию.
— Меня одного?
— Нет, И других. Какой домашний у Гершберга?
В первый момент я думал, что мы чего-нибудь напороли. Но раз вызывают и других — значит, что-то случилось. Прибежал в редакцию. Собрались уже основные: Гершберг, Гольденберг, Заславский, Верховский Железнов, Кружков и пр. Члены редколлегии все в сборе, сидят запершись у Поспелова. От дежурного по редакции знаем, что звонил Щербаков и по его звонку всех подняли. Вот и все, что известно. Члены — молчат. У нас самые разноречивые предположения, но больше все: лило кто-то умер, либо война.
Пришли к Гольденбергу. У него приемник. Навели: все ясно! Декларация Риббентропа. Выступление Гитлера (или наоборот). Наконец, позвал нас Поспелов и объявил — война. В первые минуты мы как-то не поверили.
Потом стало известно, что днем будет выступать по радио Молотов. Мы разъехались по городу. Я поехал в Наркомат авиации. Митинг там был во дворе.
Собрались опять в редакции. Что делать и как делать еще не знаем. Ребята подают заявления к посылке на фронт спецкорами: Эстеркин, Бессуднов, Мержанов, Калашников, Коробов и др. На след. день некоторые уже выехали.
Пока делали газету, как обычно (И потом, в течение еще нескольких дней, военные дела освещал наш отдел информации, а не военный. Лишь в конце месяца меня вызвал Ильичев и спросил — не буду ли я возражать против перехода первым замом в военный отдел.
— Конечно, это некоторое внешнее снижение, но ты понимаешь.. и т.д. Разумеется, все условия останутся прежними и проч.
Я, конечно, сразу согласился.
Через несколько дней приехал из Минска Лидов. Он рассказывал о первой бомбежке Минска и мы слушали его зачарованно. Нам казалось, что он перенес тягчайшие испытания. Докладывал он об этом на узком собрании актива у секретаря партбюро Домрачева. Мы обещали — никому об этом ни слова. Лидов умчался оттуда столь поспешно, что не зашел даже (хотя был во дворе) снова в свою квартиру, не взял никаких вещей, в том числе и паспорта — свой и жены, лежавшие в столике и т.д.
О дальнейших днях надо будет записать потом, в том числе об эвакуации населения и жен, о первой тревоге и первой бомбежке (22 июля). Сейчас несколько слов о втором знаменательном дне: 15 октября 1941 г.
Еще в конце сентября О. Курганов, будучи в Москве, сказал мне, что в штабе тревожное ожидание, немцы что-то замыслили. Но что именно — неизвестно. 1 октября (или 2-го) началось известное наступление немцев на Москву. Мы следили за ним, но не представляли себе всей его угрозы. Оскар изредка звонил и на мои вопросы отвечал, что все в порядке. Как-то он сказал, что штабные работники нервничают. Штаб в то время был около Вязьмы в Лявле.
— Не известно ли что-нибудь у нас?
— Нет. А как дела в штабе?
— Ждем. Спим не раздеваясь.
Я понял. Через день или два немцы совершили обходной маневр (в лоб их готовились встретить страшным огнем) и начался драп. В то же время, они подвергли страшному налету штаб фронта. Ребята наши случайно уцелели.
А 15-го немцы неожиданно сделали рывок и оказались около Нарофоминска (если не ошибаюсь). И вот только я пришел на работу (около часа или нет — позже — около 3–4 часов дня) как меня вызвал Ильичев:
— Между нами. Немцы прорвались к Москве. Положение очень серьезное. Редакция в основном эвакуируется. Остается несколько человек, в том числе и ты. Согласен? Отлично. Будем выпускать газету до последней возможности. Может быть день, может — больше. Предупреди людей, чтобы собирались. Поезд в 9 ч. вечера. Можешь пойти на часок домой и приготовить, что нужно в дорогу.
Я предупредил народ. Сунул сверх списка Реута, пошел домой. быстро собрал маленький чемоданчик (и переехал на всю зиму в редакцию). Суматоха в редакции была страшная: собирались, без конца звонили люди к редактору и просили включить в эвакосписок, ссылались на свои заслуги. Помню — звонил муж М. Шагинян, какие-то старые большевики и пр. В самой редакции спешно жгли архивы, бумаги, уничтожили телефонные списки и т.д.
По списку (как узнал позже — сказал Поспелов — утвержденному ЦК, причем Поспелов лично докладывал секретарям о каждом из нас и даже показывал фотографии) оставались: Поспелов, Ильичев, Лазарев, Гершберг, я, Парфенов, Шишмарев, Домрачев, Штейнгарц, Полонский — корректор, стенографистки Коган и Козлова, машинистки — Рискинд и Бельская, секретарша редколлегии Соколова, секретарь Поспелова — Толкунов. На следующий день выяснилось, что не уехали (хотя и были намечены) секретари Фрося Барабанова (Шляпугина) и Катя Румянцева. Да, и цензор Аркаша Баратов. Вот и все. В таком составе мы работали до 15 ноября. Затем прилетели на самолете из Куйбышева Гольденберг и Заславский, и, наконец, после Нового года прибыли основные работники из Куйбышева.
Функции распределились следующим образом: Поспелов, Ильичев и Лазарев занимались своими делами, Гершберг — все тыловые вопросы (в том числе строительство укреплений, производство оружия, подготовку резервистов), я — военный отдел, Домрачев — партийный и сельхоз, Штейнгарц — секретариат, выпуск и иностранный. Баратов читал «Правду» и все выходящие в Москве фронтовые и военные газеты.
Особенно трудно было составление первого номера. Причем, ЦК нам предложил сразу без отдыха делать второй. И когда мы часиков в 6 утра разделались с № от 19 октября, то немедленно стали составлять второй. Мы решили отразить в газете специфику и дать материал по строительству укреплений. Но оказалось, что Кирилл Потапов (который накануне посылал туда Макаренко, Кононенко, Винокурова и еще кого-то) в порядке бдительности перед отъездом изорвал эти материалы и бросил их в корзину. Извлекли их оттуда и сдали в набор. Так, кое-как, по кирпичику, составили газету (надо посмотреть номер, и сразу вспомнится, как ее делали).
Часиков в 8 мне поручили отвезти к нашему эшелону на Павелецкий вокзал людей. Я поехал с грузовиком по ним по их квартирам. Помню, как все нервничали, собирали вещи, забирали всякое старье, плакали. На улицах творилась страшная неразбериха. Все куда-то мчались, шли с рюкзаками, многие выступали из Москвы пешком. На вокзале — кромешная неразбериха.
По окончании работы над номерами (двумя) выяснилось, что наш эшелон еще стоит. Тогда мне поручили отвезти на вокзал 10 или 12 машинок. Воспользовавшись случаем, Гершберг, Магид и я решили отправить в Куйбышев по свертку белья и постель, чтобы было, где спать. Зашли домой, пусто. Сенька поснимал снимки жены и сына («будут немцы издеваться»). Я отвез. На вокзале — по-прежнему давка. На всех площадках — дозорные из работников эвакуируемых учреждений: не пускают посторонних. А они ломятся! Носятся слухи, что тот эшелон обстреляли, тот разбомбили. Поезд наш ушел часиков в 10–12 дня 16.10.41.
В течение следующих двух дней мы отправили еще несколько десятков человек — то с вагоном ТАССА, то еще с кем-то. И стали жить и работать. Числа 16 я переехал в кабинет Гершберга -и так вместе и провели всю зиму, тут же спали. Сначала в этом же кабинете поставили свои койки Курганов, Лидов и Калашников, но потом они переехали в соседнюю комнату.
Последующие дни слились сейчас в памяти в один. Перове время мы все чувствовали себя на колесах и почти не сомневались в том, что придется топать в Куйбышев. Парфенову было поручено держать наготове три ЗИСа и два (кажется) Эмки. Они и стояли на газу. Лазарев ездил разведывать дороги на восток — по шоссе Энтузиастов, по Щелковскому и пр. Все мы вооружились и спали с пистолетами под подушкой.
А газету делали честно. Решили изо дня в день давать о строительстве укреплений и давали, несмотря ни на что. 16-го или 17-го дали подборку о производстве вооружения (несмотря на возражения наших москвичей) и с тех пор давали почти ежедневно, хотя первую подборку делали с большим трудом, с натяжкой, вымучивая данные у секретарей райкомов по вертушке (в частности, я — у Пролетарского райкома). С хожу подхватили создание рабочих батальонов. По очереди писали передовые. Мы заставили даже комитеты по делам кинематографии и искусств для упокоения москвичей дать объявления «Сегодня в кино» и открыть кинотеатры.
Лазарев ездил в Генштаб и возвращался хмурый.
— Если сумеем продержаться еще 2–3 дня, — говорил он, — тогда, видимо, удержимся: подойдет одна дивизия.
Больше всех нас волновал вопрос: в Москве ли т. Сталин? (тк мы этого и до сих пор не знаем: был ли он 16, 17 и 18 в Москве). 19-го вечером пришло знаменитое постановление ГКО об обороне Москвы за подписью Сталина. И сразу отлегло: Сталин в Москве, значит за Москву будем драться во всю и, видимо, Москву до последней возможности не сдадим. Я написал передовую о постановлении.
В последующие дни, несмотря на то, что немцы подходили к Москве все ближе, настроение было все увереннее.
Расшалившись, я и Гершберг предложили редакции выпустить «Огонек» (вся его редакция отбыла в Куйбышев). выпустили, написали мы сами «Москва в эти дни», позаказали материалы, затем выпустили еще один номер, потом выпустили «Крокодил», «Большевик». Затем я принял редактирование и выпустил еще два номера «Пионера» (здесь оставался только секретарь журнала Валентина Алексеевна Поддубная). Так шли дни.
Сегодня был в полку (командир Герой Советского Союза подполковник Шинкаренко, чудный парень, молодой, веселый, небольшого роста с очень живыми глазами, три ордена Ленина). Передавали им 32 «Як-9», построенных на средства полярников. Поехали ватагой: Папанин, Кренкель, Белоусов и пр. Я заехал за Папаниным. По дороге произошла забавная встреча: светофор задержал нас у пл. Маяковского. Рядом с нашей машиной остановился «Бьюик», за рулем Ильюшин в генеральской форме.
— Сережа, здравствуй!
— Здравствуй!
— Нужна статья. О технических качествах наших самолетов. Давно обещал писать нам — вот и садись.
— Да ты дай хоть отдышаться и очухаться! Заезжай вечером, поговорим. Ладно? Ну пока!
Гершберг, сидевший в машине, искренне хохотал.
— Вот это по-американски! Не хватало ее тут же и получить!
Приехали к Папанину. В этот день он получил звание конт-адмирала. Тут же происходила примерка нового кителя. Мне от торжественно вручил значок «Почетного Полярника».
Кренкель немедля набросился и потребовал новых анекдотов, за время, которое мы не виделись. Я рассказал.
Белоусов добавил. Затем появился нач. политуправления ГУСМП Валериан Новиков, который только что прилетел из Арктики. Летал с февраля, налетал 26 тыс. км. — с Орловым, Махоткиным, Крузе, Сыроквашей и др. Пошел треп.
Приехали. Торжественная передача (см. отчет в ? от 28 мая), затем -газ. Я сидел рядом с Белоусовым. Не виделись с начала войны. Он мне рассказал подробности гибели «Сибирякова». Произошло это в Карском море тогда, когда рейдер обстреливал Диксон. Точнее — не рейдер, а (по словам Белоусова) линкор «Адмирал Фон-Шпее», который возвращался от Диксона на запад. Командовал «Сибиряковым» капитан Качарава — грузин, чудесный парень. Немцы предложили ему спустить флаг. В ответ он храбро открыл огонь изо всех орудий, а их у него было кругом десять, из них старшая — трехдюймовка. Скорлупа против линкора! Бой продолжался две минуты. Спасся только один человек — кочегар Королев (или Голубев), его подобрал Черевичный — он лежал где-то на берегу у маячного знака.
Белоусов усиленно звал меня с собой. Он завтра снова уезжает на Север. Предстоит большая интересная операция, как он говорит, с «шумовым эффектом».
Разговорился я за ужином с одним летчиком — лейтенантом Германом. Он сбил 12 самолетов. «Еще собью, но только, наверное, убьют. А очень жить хочется. Только не удастся». Молодой, 23 года.
В редакции — небольшие перемены. Нас в отделе сейчас вагон: четыре зама: я, подполковник Яхлаков, кап. 2-го ранга Золин и сейчас вернули из армии Петра Иванова, кроем того, дежурит Сергей Бессуднов. Есть предположение (твердое) поехать мне в конце июня на Воронежский, я больше склонен на Западный, или по авиачастям. Буду говорить с Поспеловым. Коссов передан замом в экономический отдел.
Заказываем на 5 июня вагон для вывоза семей из Чернолучья. В Москве стоит холодная, дождливая погода. Температура= +10. И это лето!
Кожевников рассказывает, что за время войны погибло 150 писателей (в том числе Гайдар, Алтаузен, Розенфельд, Лапин, Хацревин и др). Кстати, Анохин был убит бомбой.
ДНЕВНИК СОБЫТИЙ 1943
Аннотация: События на фронтах. Поездка на Центральный фронт. г.Ефремов, Ливны, Курск. Поездки по частям. Беседа с Телегиным. Поездка на Воронежский фронт. Штурмовой корпус Каманина. Возвращение в Москву -описание освобожденных территорий. «Песенка военкоров» Симонова
Тетради № 22–23 — 03.06.43–03.09.43 г.
На фронтах все еще тихо. Идут более или менее серьезные бои в районе Новороссийска (инициатива — наша, но дело подвигается очень туго) и все. На остальных участках — вылазки, прощупывания, действия найперов. Дня два-три назад германский обозреватель генерал-лейтенант Дитмар выступил с большим обзором, в котором (не первый уже раз) проводит следующую концепцию: война вступила в новую фазу, немцы в начале выиграли пространство и теперь могут не наступать, им даже выгоднее не наступать, не всегда наступать выгоднее, противник вынужден будет наступать, нельзя недооценивать силы и потенциал союзников. Другими словами, как заявил мне вчера полковник Сергей Гаврилович Гуров (зав. военным отделом Информбюро) — немцы провозгласили не «блицкриг» а «зиц-криг» (стоячая война).
Зато воздушные бои становятся все ожесточеннее. Англичане усиленно долбают промышленные центры Германии и Италии, сбрасывая в иные налеты по 1500 тн. бомб. Наша АДД систематически бьет по узлам и дорогам. Немцы рвутся к нашим узлам. Сегодня опубликовано сообщение, что, например, 2 июня на Курск было совершено 5 налетов, в которых участвовало 500 немецких самолетов, сбито .... штук. Вчера прилетел с Северо-Кавказского фронта Я. Макаренко. Он рассказывает, что в воскресенье был один из многих налетов на Краснодар, прилетело 100 самолетов. Яша был на аэродроме, а Мартын Мержанов в это время спал в городе, выспался плохо.
Ждем налетов на Москву. Вчера было собрание партактива Москвы. С докладом о развитии промышленности выступал т. Щербаков. (Основное требование: к концу года по валовому выпуску достичь довоенного уровня, в Москву возвращаются многие заводы). Шел разговор там и о МПВО. Докладчик усиленно напирал на это и сообщил между прочим, что за последние полтора месяца т. Сталин четыре раза вызывал москвичей по этому поводу.
Усилились лекции и инструкции по радио. На улицах снова появились колонны людей в противогазах, у нас прошла учебная химическая тревога.
26 мая я был в одном полку на передаче самолетов «Як-9». Вспомнив одно указание Хоязина, решил в отчете указать марку. Информбюро запротестовало. Я с Гершбергом позволили наркому авиационной промышленности Шахурину. Он заявил, что самолет воюет и указывать марку можно и даже следует. Я — к Поспелову. Он начал искать Щербакова, не нашел, позвонил тому же Шахурину. Тот снова подтвердил и рассказал об одном разговоре с Хозяином, когда он говорил, что мы афишируем вражеских конструкторов и не показываем своих. Поспелов оставил марку «Як-9» на свой риск.
Через пару дней Гершберг мне сказал, что ему звонил Шахурин и сообщил:
29-го мая у Хозяина было совещание по вопросам авиации. Присутствовали все члены ПБ и авиаторы, не было только Щербакова. Шахурин вспомнил о нашем звонке и сказал, что надо бы писать о наших машинах так, как они заслуживают. Хозяин ответил:
— Я уже говорил однажды, что это безобразие. Мы пишем «Мессершмитт-109», мало того, — добавляем «Ф» или «Г», иди даже «Ф-4». А наши — либо «Як» просто, либо ястребки. Чем Яковлев хуже Мессершмитта? И Яковлев не хуже, и «Яковлев» лучше. Надо показывать те самолеты, которые уже воюют. Надо, чтобы наши люди знали марки наших самолетов и наших конструкторов. Надо писать «Яковлев-7», «Ильюшин-2», можно и сокращенно, но и полностью. Вы, тов. Новиков, проследите за этим.
Тогда Шахурин заявил, что и Новиков тут, как и он сам, не при чем. Надо, чтобы т. Щербаков, как шеф печати, дал указания.
— Хорошо, — ответил Хозяин. — Я ему обязательно сегодня же об этом скажу, не забуду.
Об этом разговоре я узнал ночью в воскресенье и сразу в одной заметке назвал «Ильюшин-2». В понедельник мы не работали, во вторник (с 1 на 2 июня) я дал корреспонденцию Руднева об истребителях и вынес в ЗАГОЛОВОК: «Яковлев -7». Эффект потрясающий! Сегодня даем корреспонденцию Толкунова «Ильюшин-2».
День нормальный. Солнце. Тепло. В 5 ч. вечера у нас, на небольшом устроенном мною собрании, выступил с сообщением о своей поездке в США и Англию кинооператор Владислав Микоша. Он совершил чудную кругосветку. Выехал из Москвы в Архангельск. Оттуда — конвоем в Англию, побыл там 1.5–2 месяца и морем в США. 2– 2,5 месяца там и через Тихий океан -в СССР. Рассказывал он очень интересно (есть стенограмма). Будет писать нам 3–4 очерка. Когда он несколько дней назад зашел ко мне — я его сначала не узнал. Он был у меня раньше, после севастопольской эпопеи, где он находился до конца и снимал фильм «Черноморцы». Маленького роста, живой, с сухим лицом и очень живыми глазами, с гладко зачесанными назад волосами и тонкими губами. Сначала он был в мундире старпома капитана торгового флота, со всякими нашивками. На доклад пришел в отличном синем костюме с орденом Красного Знамени (награда за Севастополь). Говорит медленно, чуть запинаясь, много строит на деталях, подмечает смешное. На руке — перстень.
— Это что?
— Это талисман. Я после Севастополя стал суеверным.
Сегодня выпустили 2-й военный заем. Я поехал днем на митинг на Трехгорку. Прошло очень дружно (см. номер от 5 июня).
Вернулся, написал и зашел домой. В 10:45 вечера, во время передачи «последних известий» вдруг раздался уже отвычный мужской голос «Граждане, воздушная тревога» Сначала я подумал, что это — учебная, потом сообразил, что никто не станет устраивать ее в первый день займа.
Заревели сирены. И я опять почувствовал знакомое сосущее ощущение в груди и какое-то желание немедленно чем-нибудь заняться. Я вышел на балкон. Во дворе с шумом и весельем люди шли в убежище, дежурные загоняли их, они старались остаться на воздухе. Близкой пальбы, бомб не было, и поэтому все (а среди наших жильцов уже больше половины не бывавших под тревогой) отнеслись к налету несерьезно.
Прислушавшись, можно было различить чуть слышную редкую далекую канонаду. Небо было чистым, прожекторов нет.
В 1:30 дали отбой. Очевидно, это было прощупывание наших средств ПВО. Мне это не нравится, после прощупывания (разведки боем) обычно начинается бой. И как раз мы вызвали сюда семьи!
Работники ПВО говорят, что лезла довольно большая группа самолетов, прорвалась в защитную зону, но к городу не пролезла.
Тихо. В час ночи началась канонада уже городского кольца. Я вышел на балкон в редакции. Шарили по горизонту прожектора, в небе — тучи, рвались красные блестки зенитных снарядов, на тучах отблескивали выстрелы зениток кольца. Через полчаса все стихло.
Народу все это не нравится. Видимо, дошел черед и до Москвы.
В ночь на сегодня Лазарев уехал в командировку в Горьковскую область, примерно на неделю. Постановлением редколлегии и.о. зав. отделом назначен Золин.
Сегодня узнал, что тяжело ранен Борис Изаков. Он несколько лет работал у нас, был нашим собкором в Лондоне, затем сидел в аппарате. Перед войной работал в «Огоньке», с первого дня — на Северо-Западном фронте. Лектор, награжден, последние полтора года был в газете «За родину». Недавно снова отправился к партизанам. Внезапно разгорелся бой с карателями. Командир приказал ему (как представителю фронта) уйти в тыл и дал провожатого. На пути шальная пуля попала во взрыватель гранаты, висевшей у провожатого на поясе. Она взорвалась, от детонации взорвалась и другая. Провожатого пополам, Бориса — тяжело ранило в бедро. Его переправили через линию фронта, сейчас лежит в госпитале СЗФ, состояние тяжелое.
Дня два-три назад позвонил мне один паренек, сказал, что отправляется в тыл к немцам, хочет писать, поэтому не приму ли я его... Зашел. Высокий, худощавый паренек с бегающими живыми глазами, одет в штатское, в плаще. Представился.
— Простите, я вас не знаю. У вас есть какие-нибудь документы?
Он рассмеялся:
— Вам какие: русские, украинские, немецкие?
И рассказал:
— Позавчера мы должны были улететь. Но когда ночью приехали на аэродром — выяснилось, что откладывается. Вернулись в Москву. И тут вспомнили, когда остановил патруль, об осадном положении. У нас автоматы, гранаты, документы, конечно, только немецкие. Говорим: нет документов. В комендатуру! Ели выпутались.
Воздушная война все разгорается. За последний месяц — полтора мы систематически печатаем сообщения о налетах АДД и дневной авиации на узлы и города, занятые немцами. Они, в свою очередь, систематически бомбят Краснодар, Ростов, Ленинград, Курск. 2 июня в налете на Курск участвовало до 500 самолетов. За последние дни они три раза бомбили Горький. Сегодня печатаем сообщение о налете 70 самолетов на г. Волхов.
Сегодня в 22:50 объявили тревогу и в Москве. Через 10 минут запалили зенитки. Были явственно, хотя и не все. Над городом — по уверениям москвичей — было 1–2 разведчика. Бомб не видно. Отбой дали в 1:50. Тревога длилась 3 часа.
В редакции вновь созданы пожарные команды из сотрудников, введены их дежурства.
Все нормально. Как будет дальше?
В пятницу, 11 июня, был мусульманский праздник. Отсюда, видно, пошла пословица: семь пятниц на неделе. Мудрый народ!
Приехали наши! Весь день выгружали вещи в дыру забора из вагона. Умаялись, как собаки.
Сегодня в 1 ч. дня поехали несколько человек из редакции на Даниловский рынок. Там, в одном доме на Малой Тульской, было проведено публичное учение по тушению тяжелых немецких авиазажигательных бомб. Эти бомбы были сброшены немцами во время последних налетов на Горький и не взорвались (а вообще не взорвалось и не зажглось много бомб). Собралось много народа: секретари райкомов, директора заводов, моссоветчики во главе с Прониным, пожарники и др. Для испытания выделили один шестиэтажный дом, основательно пострадавший во время бомбежки 1941–1942 годов (зимы). Испытывались 50 кг. и две 170 кг. бомбы. Прошло все мирно. Описание этого действа — см. завтра в «Правде», немного снимал.
Магид рассказывает:
— В редакции «За индустриализацию» работала до войны библиотекарша. Редактор брал и не отдавал книги. Она воспротивилась и перестала ему выдавать. Ах так! Он вызвал секретаря парткома и решили сменить библиотекаршу. Объявили ей: мол, ответственный пост, можем доверить только коммунисту. Не зная, где найти правду, она написала письмо Сталину и опустила у Спасских ворот. Сама пошла опять в «ЗИ», добиваться встречи с редактором и ликвидировать дела. Буквально через 3 часа ее там разыскал чекист, посадил в машину и, ничего не объясняя, повез в Кремль.
Ввели ее в кабинет. В сборе — все члены ПБ. Суть дела не излагается: видимо, говорили уже до нее. Сталин предложил постановление:
1. Ее немедленно восстановить
2. Редактора снять
3. Секретаря судить
4. Поручить т. Щербакову провести собрание парторганизации «ЗИ» с выявлением зазнавшихся коммунистов.
(Она сама об этом «сне» рассказывала Магиду.)
Надо отметить несколько постановлений.
На днях т. Сталин подписал постановление ПСО в восстановлении трудколоний НКВД для беспризорных (разогнанных уже при Ежове). т. Берии предложено в течение, кажется, двух месяцев открыть колонии на 50000 детей. Начинается серьезная борьба с беспризорностью.
28 июня «Комсомольская правда» зверски напутала. Публикуя постановление СНК на первой полосе о присвоении звания генерал-майора Крюченкину, они вместо подписей Сталин и Гадаева дала Калинина и Горкина. Последовало постановление ЦК. Зам. редактора т. Глязермана снять и объявить строгий выговор, зав. корректурой — строгий выговор, корректора — снять, редактору Буркову — выговор и предложение ликвидировать хаос и беспорядок в хозяйстве.
У нас сейчас всерьез задумываются об изучении языков. Сигнал очень серьезный. Надо бы и мне заняться этим. А то когда-то принимался и за немецкий, и за французский, и за английский, да все не всерьез.
В конце июня нач. военного отдела полковник Лазарев заявил мне, что мы оба должны выехать на фронт для инспектирования военных корреспондентов, ознакомления с условиями их работы и т.д. Лазарев взял на себя Брянский, Центральный и, возможно, Воронежский, я должен был поехать или полететь на Юго-Западный, Южный и, возможно, Северо-Кавказский фронта. Срок — месяц-полтора. Если начнутся события — то на деле разумно определяться.
Лазарев уехал 1 июля. Так как я не в кадрах, то надо было испросить разрешения на поездку у ЦК и пропуск у ГлавПУРККА. И когда я уже был полностью изготовлен к поездке, позавчера раздался звонок. Звонил старший инструктор отдела печати ЦК Сатюков.
— У меня к Вам просьба: 12-го — совещание редакторов армейских и фронтовых газет. Напишите ваши соображения об их тематике: что из газетных отделов (не в структуре, а на полосе) изменить, что добавить. Кстати, Вы собирались на фронт? Придется задержаться. Нельзя, чтобы и начальник и его первый зам. одновременно уезжали. Я так докладывал т. Пузину (зав. отделом печати) и он согласился.
Фу ты ну ты! А я уже так изготовился. Собирался отсюда мотануть прямо до Ростова на машине. В тот же вечер капитан 2-го ранга Золин, оставшийся за Лазарева, звонил Пузину и получил тот же ответ. То же сказали и секретарю партбюро Домрачеву, когда он был в отделе печати.
Позавчера был в ГлавСевМорПути, зашел к Кренкелю. Он остался за Папанина (вернее — за него остался Каминов, но он болен). Эрнст страшно мне обрадовался, начал расспрашивать о новостях.
— Расскажи о трепе. Я сейчас всех выгоню.
Страшно интересовался, где можно смотреть заграничные картины. Жаловался, что его младшая дочь выросла и стала проблема ее времяпрепровождения, совсем нет знакомых молодых людей, не с кем даже в кино сходить.
Потом начал душевно жаловаться на свое немецкое происхождение и фамилию.
— Ну чем я виноват, что дед из Тюрингии? Будь на моем месте какой-нибудь Иванов — живи и радуйся. Кремлевку дают, паек дают, машина есть и работы большой не требуют. Я терпел-терпел и написал Хозяину письмо: очень короткое — четыре строчки моим размашистым почерком. Что писал? «Очень прошу удовлетворить мою большую человеческую просьбу и послать меня на фронт». Потом позвонил т. Поскребышеву. Он адресовал меня к т. Маленкову, и тот сказал ждите и не рыпайтесь. Потом звонил другим, они мне сказали, что мое дело на полочке. Вот и сижу, жду. Очень хочется опять на струю!
Зашел разговор о Хавинсоне. Эрнст задумался и сказал:
— Как ты думаешь, стоит мне засесть за английский? Немецкий я хорошо знаю, а английский сейчас ведь всеобщий.
Я одобрил.
Все ждут второго фронта. У всех (особенно после сообщения Совинформбюро об итогах двух лет войны) впечатление такое, что союзники волынят. Недавно слушали об этом доклад Гере.
Сегодня были в Эрмитаже на «Марице». Очень эффектная постановка. Вернулись, поужинали. В 23:45 вдруг раздались позывные. «Значит будет последний час, видимо, где-то началось наше наступление» — вот первая мысль у всех. Но радио передало вечернее сообщение Совинформбюро о начавшемся наступлении немцев на Орловско-Курском направлении и на Белгородском. Участки почти прошлогодние, но началось оно позже на месяц и масштабы неслыханные: за день подбито 586 танков и 203 самолета!
До глубокой ночи звонил телефон. Звонили мне, звонил я. От Москвы до района боев 280 км. Женька считает, что им удалось серьезно вклиниться и бои идут на всем протяжении от Орла до Белгорода. Я думаю, что влезли неглубоко, в отдельных местах, и шли двумя узкими сравнительно колоннами. План, видимо, старый: рассечь фронт и обойти Москву с востока.
Ночью я позвонил Ильичеву и предложил перебросить туда срочно Полевого и Макаренко. Так как трудно будет со связью, то послать «челноком» Толкунова или еще кого-нибудь, пусть мотается от Москвы до района боев и обратно, привозя материал. Ильичев считает, что людей там хватит. Видимо, не хочет решать без Поспелова и Золина.
По-моему, пора сейчас бросить игру в военно-морские ранги и подчинить работу отдела интересам газеты. а не принципам субординации. Буду говорить об этом с Поспеловым.
События на фронте стали чуть яснее. Сегодня в 11:15 вечера Совинформбюро по радио дало (впервые такая формулировка) «оперативную сводку за 6 июля». Отныне дневные сводки печатать не будем. В оперсводке сообщается, что продолжались упорные бои. На Курско-Орловском направлении все атаки отбиты, на Белгородском противнику ценой больших потерь удалось незначительно продвинуться на отдельных участках. Укокошено за день 423 танка и 111 самолетов.
Наш активист с Центрального фронта капитан Пономарев телеграфирует, что бои 5 и 6 июля идут южнее Орла, что немцы начали интенсивный артподготовкой + авиамассаж, в отдельные моменты в воздухе одновременно висело до 250 немецких самолетов. Прижимаясь к огневому валу, шли танки, группами по 20–50–100 машин. Успеха, по его словам, противник не достиг.
Вечером мы вызвали по телефону Брянский фронт. Нам сказали, что вчера там, юго-восточнее Мценска, немцы сунулись было двумя полками пехоты, им дали по зубам, они потеряли 600 человек и отошли. Сейчас там тихо.
Иностранная печать восприняла события горячо. Англичане и американцы пишут, что началось третье решающее наступление, что идут танковые бои невиданных еще масштабов. Немцы вчера молчали, а сегодня сообщили, что в ответ на местные действия германских войск, большевики предприняли яростные контратаки, которые перешли в ожесточенные бои. Видимо, они заранее готовят плацдарм для оправданий в случае провала наступления.
Яков Зиновьевич считает, что это еще не генеральное наступление, во-вторых, что еще не ясно направление главного удара.
Посылаем туда Полевого и Кирюшкина.
Центральный фронт, 1943 г.
В 2:30 дня я с Яшей Макаренко выехали на Центральный фронт. К вечеру доехали до Тулы, пообедали и в сумерках прибыли в Ясную Поляну. Заночевали в деревне. Встретили здесь полковника Воловца, рассказавшего о том, что 11–12 июля начались активные действия на Брянском фронте. Вот и думай — куда ехать? Одначе, решили все же продолжать держать старый путь.
Встретил тут, между прочим, 5–6 человек, которые меня знают, а я их нет. Обычная история.
В числе прочих оказался некий Володарский, начальник издательства газеты «На разгром врага». Лишь утром я вспомнил, что он был помполитом на ледоколе «Садко» в 1935 году.
Утром встали в 6 ч. Зашли в усадьбу Толстого. Внешне там все осталось без изменения по сравнению с тем, как я видел раньше, до войны. (но м.б. уже восстановили после немцев). Лил проливной дождь. Прошли мы с Яшей к могиле Толстого. Она полностью приведена в порядок, за ней, видимо, следят: аккуратно обложена дерном, сверху уложены в рядки (линии) полевые цветы и у основания четыре гриба! Ребята!
Поехали. Пообедали в Ефремове. Город сильно побит. Оттуда — в Елец. Дорогой все время объезжали артиллерию, мотопехоту, минометы, идущие на фронт. Очень приятно. Дорога приличная.
Жительница Ельца (работница связи) рассказывает, что город сильно бомбят, но последнюю неделю тихо (после того, как начались операции на Орловско-Курском направлении). Жалуется на дороговизну: картошка — 120 р. котелок, ягоды — 20р. стакан, яйца — 14 р. штука.
Сейчас сидим за Ельцом, машина разладилась — вот и записываю.
Вечером проехали Ливны — город весь состоит из коробок — вес дома разрушены бомбежкой. Ни одного целого дома мы не видели. На выезде мы спросили регулировщика:
— Где можно переночевать?
— До ближайшего селения 4 км, но оно все разрушено.
И впрямь, доехали до села Борково — одни руины. Но люди живут в подполах, в блиндажах, в землянках. Поехали дольше — ст. Каратыш — тоже самое.
Решили свернуть с шоссе, поискать что-нибудь целенькое.
На шоссе встретился паренек лет девяти-десяти:
— Командиры, дайте денег выкупить рожь из колхоза.
— Зачем?
— Кушать.
Дали рублей 20. Глаза горят.
Отъехали километров 5 и приехали в село Барановка. Когда-то было 500 дворов. Семь месяцев в прошлом году были под немцем. Всех жителей они выгнали в Щигровский район. Когда наши в ноябре выгнали немцев — все вернулись, хотя и знали, что тут одни пепелища.
Зашли мы на одно такое — там живет в скотном сарайчике семья завхоза колхоза: жена, три девочки, младшей года два. У всех раздуты животы.
— Отчего? Три месяца не видели хлеба, траву едим. Вот и раздуло. Неужели опять немец придет?
— А как вы зимой будете
— Построимся.
Дали мы им кило хлеба. Смотрели, как на лакомство. И это Орловская область!
Заночевали в одной уцелевшей хате. Живет тут три семьи. Одни женщины и дети. И все-таки чисто. Вечером — светло, лампы сделаны из снарядных гильз. Поставили для нас самовар. Сами пить чай отказались — отвыкли, мол. Сколько ни упрашивали — не помогло. Погода улучшилась, светло, луна.
Выехал я довольно внезапно, хотя разговоры велись несколько дней. Редакция все боялась меня отпустить, чтобы не сесть впросак в остром случае.
Так как с материалом было туго, то мне перед отъездом пришлось сделать две вещи: одну — о действиях авиации на основании беседы с начальником оперотдела ВВС генерал-майором Журавлевым, вторую — о танках — по беседе с генерал-лейтенантом Вольским. Оба считают, что силы у немцев больше. Обе беседы дал в номер за подписью Огнева. Уезжая из редакции, встретил Кушнера: он сказал, что у них на правом фланге началось оживление.
Вспоминается доклад Гере. Всего за неделю до 5 июля он говорил, что немцы вряд ли начнут наступление и высказывал радужные надежды на второй фронт. Но разве десанты в Сицилии — это второй фронт? Не даром наши газеты дают сообщения об этом петитом, верстая на одну колонку.
Дорогой хватили зверской грязи. С утра пошел дождь. Затем рванул ливень. Шоссе закрыто — ремонтируется. Ехали по объездным дорогам. Почти на каждом шагу они была перегорожены застрявшими машинами, преимущественно цистернами. Нас никто не обогнал — в такую погоду торопятся только газетчики. Ломили через грязь и лужи, как ледокол, машину накрывало грязью с верхом. Навстречу машины изредка попадались — большинство везло остатки наших сбитых самолетов.
У деревни Николаевка, застряв в грязи, мы явно услышали канонаду тяжелых орудий. Как узнали позже, это палили наши, перейдя в атаку на некоторых участках фронта.
Днем прибыли на место, в Политуправление, вблизи с городком Свобода, село Опалиха. Встретили тепло. Огромное количество знакомых. Только парикмахера старого нет — а я-то дорогой рассказывал Макаренко, что как только парикмахер Каминский начинал меня брить — немедля играли зенитки. Сейчас вместо него девушка — Раиса. Сел я бриться — и как по щучьему велению — пальба.
Встречавший меня первым кинооператор Казаков, увидев знакомое лицо с «лейкой», решил сделать мне приятный сюрприз. Он отвел меня в сторону (для секретности) и доверительно сообщил:
— В село Н-ское привезли «Тигра». Можно снимать, как угодно и делать с ним, что хотите. Не прозевайте!
Это особенно забавно, если учесть, что за все дни боев не удалось снять ни одного «Тигра» хотя подбиты были многие десятки. А редакции требовали. Но все танки находились либо на территории противника, либо на ничьей земле. И вот дня три назад одна команда эвакуировала «Тигра». На него немедленно набросились тигры-репортеры. Они его щелкали со всех сторон, задымили все вокруг шашками и взрывателями. Но всех перещеголял Кнорин из «Красной Звезды». Он снимал, как и все, и улетел в Москву. На следующий день (13 июля) в газете «Красная Звезда» на первой полосе появилась панорама из четырех «Тигров», на второй — боевой эпизод с «Тигром». А это был все тот же несчастный замученный один единственный танк-эталон.
Газетный народ встретил нас с подъемом и весьма дружески. Живут газетчики и киношники в деревушке со странным южным названием Кубань, и Макаренко я сказал, что — выходит — он никуда и не уезжал со своего фронта. Впрочем, газетчики называют это логово «Голливудом». За год, что мы не виделись, многие получили ордена: Рузов награжден «Отечественной войны» 2 степени, Олендер — 1 степени и т.д.
Начальник отдела агитации и пропаганды политуправления подполковник Алипов расплылся в улыбке при виде меня:
— Вы всегда приезжаете в острые переломные моменты.
Над нами тихонько носятся штурмовики, изредка проходят немцы. Глухо доносится канонада. На участке одной армии наши части перешли в наступление. Об этом смутно говорили все. Меня спрашивали, что делается на Брянском и Западном.
Вечером легли спать на сеновале: Женя Кригер, Оскар Курганов, Трояновский и я. Вдруг Павел Трошкин вспомнил, что Льющенко из «Комсомолки» сказал, что в сводке есть сообщение о том, что наши части севернее и восточнее Орла прорвали фронт и углубились на Орловско-Курском направлении и, после ряда контратак, перешли мы в атаку.
Ага!!
В 4 часа утра Оскар вместе с известинцами уехал на передний край глядеть наступление. Макаренко с Коршуновым поехал к танкистам. Я решил заняться авиаторами. Чудный погожий день, солнце. Село красивое, все в зелени. Бабы вокруг роют окопы.
Сижу, пишу письма. Рузов читает вслух Киплинга стихи.
Вчера днем наши части попридержали ход, а во второй половине дня опять пошли в атаку. Продвижение идет медленно. Немцы зло огрызаются, часто переходят в контратаки. Силы у них здесь большие. На брянский они сняли отсюда только 2 танковых дивизии и авиацию. Поэтому очень остро стоит вопрос о закреплении.
Ребята вчера выехали в части. Курганов поехал с фотографом «Известий» Павлом Трошкиным и Женей Кригером. Они заблудились и попали на самый горячий участок. Как Оскар говорит — они увидели то, о чем раньше писали. Они были на НП полка в 500 метрах от поля боя. Танки, артогонь, авиация! Поджилки трясутся.
Отличился Трошкин. Несколько дней редакция долбала его за то, что он ничего не посылал. И вот, будучи на НП, он увидел несколько самоходных пушек «Фердинанд», подорвавшихся на нашем минном поле. Метров 300–400. Он взял командира минеров и пополз туда. До этого там убило троих и ранило одного. Дополз, снял вплотную. Молодец!
Вечером Рузов читал мне стихи Киплинга. Великолепно! Очень идет к войне. Особенно хороша «Дорога в Мандалей». Томик Рузов возит с собой.
Весь вчерашний день наша авиация косяками гудела на север. Самолетов — несколько сот.
Сегодня встал рано. Спор с Кригером: что раньше делать — чистить сапоги или умываться? Умыться — запачкаешь руки, чистить — при умывании забрызгаешь сапоги. Я стоял за чистить, Женя — за мытье. Кончили тем, что пошли завтракать.
Сегодня снова наша авиация продолжала утюжить передний край. Снова и днем и ночью слышна канонада. Ребята были в отбитых деревнях — как обычно вонь, трупы, минометный и пулеметный обстрел, разрывы снарядов. Несем значительные потери. Один танковый батальон на небольшом участке был израсходован за два часа.
С напряжением слушаем сводку. О нашем направлении говорят глухо и между прочим. Это всех огорчает. Так мы скоро превратимся в вымирающих животных, т.к. нас никто не будет печатать с неинтересных направлений.
— Исчезнем, как мамонты, — говорит Макаренко.
В столовой встретился с полковником Мартыновым — зам. командира 87 стрелковой дивизии. Его дивизия дерется сейчас около Понырей. Полковник лежал месяц или полтора в госпитале. Вчера выписался, поехал к высокому начальству. Одначе, столь сильна привязанность к части, что «по дороге» (сделав крюк в 100 км. с лишком) заехал на передний край и посмотрел, как дерутся его «ребята».
Утром обсуждали куда и когда поехать. Решили было мотать сразу после завтрака. Липавский сказал:
— Нет смысла, поедем часиков в 12. Утром там делать нечего — даже под бомбежку не попадешь.
Все огороды и сады нашей деревни забиты семьями. Это — эвакуированные с переднего края. Живут они в сараях, клетях, а то и просто под деревьями, табором.
Вокруг много роют. Отрывают, опоясывая все селение, окопы полного профиля. И это несмотря на то, что мы наступаем. Правильно!
Днем был у командующего воздушной армией генерал-лейтенанта Руденко и его начштаба генерал-майора Бройко. Живут они в лесу, в целом земляном городе. Блиндажи трех-четырехкомнатные, чистота, порядок, окна со стеклами и занавесками, телефон с Москвой.
Принял меня отлично. Вышли, если на травку и беседовали около трех часов. Рассказал о тактике массированных налетов, говорил, что такое прикрытие наземных войск и господство в воздухе, что в воздухе дорогу наглухо не закроешь и проч. Постреливали зенитки, покусывали комары. Генерал высок, статен, живое лицо, блондин чуть седой, очень культурный и обходительный. В свою авиацию влюблен и чуть-чуть к ней неравнодушен.
Вчера ночью по поручению нач. ПУ генерал-майора Галаджева, всем корреспондентам было приказано поехать на левый фланг и быть там сегодня на рассвете. Никто не поехал, ибо каждый уже не раз бывал при начале наступления, писал об артподготовке и знал, что ничего нового не будет. Сообщение информбюро, в случае удачи, последует через несколько дней, а интересный материал и нужные люди определятся тоже не раньше.
Наступление развернулось довольно успешно, хотя немцы отчаянно сопротивляются. В первый день мы там продвинулись на 5–8 км, заняли Тросну, Озерки и пару других пунктов.
Сегодня, на основании беседы с Руденко и ряда материалов написал большой подвал (больше подвала) «Нашла коса на камень» — о крахе немецких воздушных планов и о характере авиационной войны на нашем фронте. Послал. Неужели зарежут? Дал там несколько публицистических абзацев, назвал цифры самолетов, участвующих в массированных налетах А то по нашим материалам раньше получалось, что у немцев — сила, а у нас — только отвага и мастерство. У них по 300–200 самолетов на участок, а у нас «группа».
Получил телеграмму из редакции о том, что я назначен начальником корреспондентских групп на Центральном фронте и Воронежском. Лазарев проводит в действия свой план, редакция постепенно освобождается от газетчиков в аппарате. Ол-райт!
Весь день над головой эскадрильи наших бомбовозов и штурмовиков, идущих на север. Дают жизни!
Жара.
Получил «Правду» за 18 июля. Напечатана моя корреспонденция «Вчера и сегодня», посланная 16 июля. (дали под заголовком «Ломая сопротивление врага» и подписью Л.Огнев).
У нас события без перемен. Вчера немцы западнее Тросны попытались нанести удар с фланга по нашим наступающим войскам. Нашим пришлось отступить немного и оставить Тросну. Но в это время наши войска, стоящие еще западнее, в свою очередь ударили немцам во фланг и они поспешно отступили. Наши опять заняли Тросну.
Вообще же продвижение пока идет медленно. Это объясняется тем, что немцы тут наступали и сейчас еще нам противостоят большие силы. Против нашей 70 армии, например, стоит 9 дивизий пехотных и одна танковая.
Брянский же и Западный фронты наступают быстрее. По данным сводки Совинформбюро за 21 июля, они стоят уже в 15 и 18 км. севернее и восточнее Орла.
Вчера здесь стало известно, (об этом сообщил Леня Кудреватых, вернувшийся к вечеру с переднего края) что немцы жгут Орел, взрывают склады боеприпасов. Железная дорога Орел-Харьков контролируется нашими частями. Видимо, немцы уводят свои войска из мешка. В этом разе мы завтра-послезавтра начнем быстро двигаться вперед.
Наша авиация все время ходит к фронту целыми косяками. Чуть оживилась и немецкая. Вчера и сегодня над нами снова ходили разведчики, палили зенитки. Сегодня ночью появился один. Его поймали прожектористы: два луча. Он пытался вырваться: поймали еще два луча. Он спикировал: тогда поднялся в лоб еще один луч. Немец потерял всякую ориентировку, был ослеплен вконец и вмазал в землю. Тут увидели сноп пламени, слышали взрыв (видно, взорвался на своих бомбах) и затем ровное горение.
Сегодня прошла гроза исключительной силы.
Что-то долго нет Макаренко и Коршунова. Уехали еще позавчера в 70-ю армию, хотели вернуться вчера, а нету.
Читаю Гамсуна. Как все-таки своеобразно тяжело и утомительно он пишет. Прочел два романа «Живые силы» и «Редактор Люнгс». Устал!
Поехали с Липавским к бомбардировщикам. По дороге заехали к истребителям ПВО. Тут были гостями у сталинградца Героя Советского Союза — Башкирова. Звание ему дали за 12 лично сбитых. После этого свалил еще 4. Позавтракали у него, отдохнули, выпили, я побрился.
Были в Курске. Сам город — живой, много народа, машин. Все крупные здания разрушены, снял развалины. Особенно пострадал от бомбардировок 2–4 июня район вокзала: там камня на камне не осталось. Всюду — развалины, воронки, следы осколков в каменных стенах, как оспа.
Провели тут митинг, посвященный вчерашнему выступлению т. Сталина об успешном завершении отражения немецкого наступления.
Оскар Курганов рассказывал вчера, как они приехали на КП полка в 13-ой армии. Предъявили документы. Командир полка отстранил их в сторону, засмеялся и сказал:
— Зачем? Какой же дурак еще, кроме журналистов приедет в этот ад?
Вчера получили сообщение, что на Сев. Кавказе убит при бомбежке фотокорреспондент «Комсомольской Правды» Б. Иваницкий. На западе тяжело ранены миной несколько кинооператоров. Сколько уж их легло?
26 июля утром снова выехал к летчикам. Снова проезжал через Курск. Впечатление то же, тягостное. Все более или менее крупные здания истреблены. Видно, что немцы готовились очень серьезно защищать город. Повсюду окна заложены кирпичами, проделаны бойницы. Всюду — окопы: в сквере, на площадях, на улицах. Даже в стене кладбища проделаны бойницы. Говорят, в могилах — дзоты.
Был у командира бомбардировочной дивизии полковника Куриленко. Долго толковали. Он — ярый поборник фотосъемки результатов (и проводит ее неукоснительно) и железного строя. Жалуется, что маловато прикрытия. Медленно, по его мнению, перестраивается подготовка кадров. До войны он был начальником авиаучилища, затем воевал на Карельском и это дело знает и чувствует хорошо.
— А тут я их могу учить не больше 2–3 недель!
Он него поехал в один из бомб. полков, которым командует подполковник Соколов — высокий, статный, несколько самодовольный шатен. Летчики у него хорошие. Много времени я толковал с капитаном Лабиным — командиром эскадрильи. Со своим штурманом Давиденко и стрелком Артамоновым он сидит на одном самолете с августа 1941 г. Случай редчайший! Ни разу не сбили, ни разу не горел. И не собирается.
— Бог не выдаст, свинья не съест, — шутит он.
Его все аттестуют, как зрелого мастера. Авторитет у него огромный. Любопытно, что и он, и Давиденко до авиации были помощниками машинистов (он — железнодорожного, паровоза, Давиденко — врубовки в Донбассе). Вылетов у Лабина не так много: 82.
— Но это все групповые: по 6, 9, 18 самолетов. Это — куда труднее!
И ни разу не возвращался с бомбами или не найдя цели. Я о нем много записал (см. публикации).
Оттуда опять заехал к истребителям Башкирова. Он — замполит командира полка. Встретил меня радостно. Выспрашивал, как ему уйти с этой работы.
— Я же боевой летчик! Да вот беда — Герой, а их на политработе почти нет, вот и не отпускают. Да, боюсь, и после войны не пустят. А я — авиаинженер. Мечтаю, как кончим войну, если буду живой, займусь снова расчетами. Куплю бумазеи, занавески сделаю. Что плохого?
Начал он писать записки летчика о защите Сталинграда. Стиль гладкий. Я горячо уговаривал его закончить и обещал устроить в «Знамя»
— Если поможешь — буду. Когда приедешь?
Я обещал быть либо 31 июля, либо в начале августа.
У него в полку познакомились с Героем Советского Союза старшим лейтенантом Гультяевым. Чудный паренек. Ему — 21-ый год, воюет уже два года, смелый, бесстрашный, точный, хитрый. Сбил лично 19 самолетов. Маленький, прямо ребенок. Калинин, вручая грамоту и золотую звезду, назвал его сынком, а в полку зовут «шплинтом».
— Сейчас я вырос. Могу с большими обедать.
— Женат?
— Нет, не успел. Так, иногда.
Мы очень подружились. Поснимались. Страшно хочет в Москву. Я о нем записал изрядно.
Начальник оперативного отдела бомб. дивизии подполковник Огнев рассказал случай, который — золото для сценаристов. Летчик из 48 гвардейского полка, стоявшего в Кубинке, весной 42 г. летел на разведку. Подбили, зажгли. Его ранили в ногу. Все трое спрыгнули с парашютом. При приземлении — сломал ногу. Радист и штурман дотащили его до избы лесника и оставили: там обещали его выходить или похоронить. Радист и штурман пошли дальше, пробираться к своим. Дальнейшая судьба их неизвестна.
Немцы со старостой видели, как опускались парашюты, начали преследовать и по следам дошли до лесника. Забрали его, увезли в город (кажется, Калугу) и там, как тяжелораненого положили в госпиталь. Кажется, били. Но в то время — весьма короткое — которое он пролежал у лесника, в него успела влюбиться дочь лесника. Как говорится, с первого взгляда. Она решила спасти его. Поехала в город. В госпитале работали ее подружки. Уговорила. Его выкрали, отвезли в какую-то лесную сторожку. Там выхаживали, через пару месяцев поставили на ноги. Затем не то пришли части Кр. Армии, не то переправили к нашим.
— Он женился на ней? — спросил я.
— Нет. Он женатый.
Подробности и фамилию этого летчика можно узнать во втором отделе ВВС у майора Рогова (добавочный телефон 5–16)
Повсюду началась уборка. Косят вручную, косами. Серпов нет. Немного недовольства: сеяли тут при немцах индивидуально, а убирают коллективно — кое-кто бузит.
Несколько дней назад тут готовились к севу озимых. Землю поднимают лопатами. Лошадей и тракторов нет. Сеять будут под тяпку, боронить — граблями.
Тут много эвакуированных из прифронтовых деревень. Живут в амбарах, сараях, садах. Уйма ребятишек — они очень выносливы и легко переносят эти условия жизни. Местное население не любит «выковырянных», а где может — то и пользуется их положением. Вчера мы подвезли от Курска до села, расположенного в 7 км. от города двух женщин. Они работают в Курске, живут в селе на квартире и каждый день ходят туда и обратно. Их дом в Курске разбомбили немцы при налете 2 июня этого года. За «квартиру» (кухню в хате, в этой кухне живет 6 таких постояльцев) он платят 900 р. в месяц.
— Сколько же вы зарабатываете?
— Я — 450, она — 250.
— Как же выходите из положения?
— У нас осталась корова. Ее не разбомбили. Вот даем хозяевам литр молока в день или 30 руб. Тяжело!
На нашем фронте все армии быстро идут вперед. Немцы уходят, оставляя огневые заслоны. Видимо, они всерьез освобождают Орловский пузырь. Тем не менее, по всем селам у нас усиленно роют окопы — хорошие, полного профиля, ладят блиндажи и т.д. Отлично!
На остальных участках фронта — поиски разведчиков, наступление там попридержалось.
Общее оживление и тьму разговоров вызвала отставка Муссолини.
Встали в девятом. Организм, как всегда, приспосабливается быстро. С первого же дня пребывания на фронте стал ложиться в 11–12 ночи и засыпаю, как ни в чем ни бывало.
Встали — дождь. Обложной, нудный. Крестьяне ругаются, только начали уборку, хлеб скошен, намокнет. Чего уж хлеб, когда мы сами продрогли, одежда отсырела. Эх, вот бы когда 100 грамм!
Надо писать очерк о массированном ударе и до смерти не хочется. Уж вчера протянул весь день. Все-таки после завтрака сяду. Потом следует заняться истребителями прикрытия. Задача у них невеселая, недаром ее они не любят. Его задача — не драться, а защищать. Клюнул, огрызнулся — и снова к своему подзащитному.
Сейчас по улице нашего села прошел поп. Я шучу: поп пошел к генералу Галаджеву, начальнику ПУ!
На фронте особых новостей нет. Продвигаемся на 6–8 км. в сутки. Немцы начали сопротивляться более энергично. На других участках фронта — некоторые изменения: сегодня сводка сообщила, что юго-западнее Ворошиловграда наши части отбивали атаки пехоты и танков противника. Видимо, либо пробует, било хочет оттянуть наши силы с Орловского участка.
Вчера опять знакомился с показаниями пленных. Почти все они говорят о химической настороженности Германии. Всюду выданы новые противогазы, стары заменены фильтрами 1943 года, личный состав проходит краткосрочные курсы «химической защиты». Что это за «защита» показал военнопленный — перебежчик дивизионного обоза 383 пехотной дивизии, ефрейтор Вильгельм Нольтэ: по его словам, дивизия получила приказ обходить по маршруту Орел-Карачев-Гомель. Командир дивизионного обоза лейтенант Бемель сказал при этом:
— Немецкие войска вступят под Гомелем в решительный бой с русскими. Если немцы не окажутся победителями в этом бою, то они вынуждены будут применить газы.
Погода отвратительная. Каждый день облачно, грозы, дождь. Гром гремит почти не переставая. А ночью — звездно. Что творится в природе!
Немецкая разведавиация усилила работу. Сегодня днем несколько раз стреляли зенитки, вечером вчера строчил пулемет. Мы сидели за преферансом (начальник киногруппы Киселев, корр. «Известий» Кудреватых, корр. «Последних известий по радио» Стор и я) и не обращали внимания. Сыграли две пульки, легли в 4 ч. утра — как в редакции.
Вчера произошел забавный разговор. Поэт Евгений Долматовский пригласил меня поехать поохотиться на зайцев из автоматов. Стали вспоминать с какого срока разрешена на них охота. Кто-то сказал, что с 1 сентября.
— Странно, — произнес Долматовский. — а людей можно убивать круглый год...
Позавчера отправил в редакцию большой подвальный очерк «Массированный удар». Вчера написал небольшой (на 200 строк) очерк «Рядовое задание» (о пикировщиках). Странно, тяжело пишется очерк — он больше смахивает на живую корреспонденцию. Видимо, отвык.
Вчера полковник Мельников показал мне перехваченный приказ командующего 2-й немецкой армией генерал-полковника Моделя, в котором он призывает свои войска к стойкости и бодрости «в эти решающие бои». Послал приказ Поспелову — пусть Заславский отоспится на нем. Одновременно написал Поспелову об Огневе.
Пришли бабы, плачутся. Несколько дней назад группа эвакуированных, проживающих в нашем селе, отправилась в свое село за Фатеж косить хлеб. Налетели немцы и с самолетов бомбами и из пулеметов побили многих женщин. Вот яркая иллюстрация к разговору о зайцах!
Макаренко рассказывает, что в одном меле при отступлении немцев захвачен нашими войсками немецкий склад ОВ. То, что он был расположен так близко к линии фронта — весьма симптоматично.
Вчера был у члена Военного Совета фронта Телегина. Лиственный лес. Небольшой дощатый, закамуфлированный домик, рядом — глубокий блиндаж. Домик различим лишь с расстояния в несколько десятков метров. Уборная -и та закамуфлирована. Генерал-майор — тучный, лысый, с внимательными твердыми глазами, неторопливой четкой речью. Старается развить свою мысль до конца. На стене — карта Европы, на столе — немного бумаг, на окнах — белые занавески, букет цветов.
Встретил меня любезно. Говорили часа полтора. Обо всем: положение на фронте, темы передовых, как доставлять «Правду» в тот же день, об активе. Отличительной чертой 1943 г. генерал считает героизм не одиночек, а масс — батальонов, полков, дивизий. Я предложил ему написать статью на эту тему — он охотно согласился. Второй характерной чертой 1943 г. он считает огромную спокойную веру в свои силы, уверенность в своей силе. (В качестве примера он привел штаб фронта — о бомбежках).
Говорили о передовых. Он очень просил дать передовую об инициативе каждого командира. В обороне она не так важна, а в наступлении — она всё. Не лезть на рожон, искать слабые места противника, обходить, бить с фланга, с тыла.
Рассказал он об оперативной обстановке и попросил отметить танковый корпус Богданова, совершивший отличный рейд, проломивший оборону немцев и вышедший под Кромы. Немцы бросили на него 600 самолето-вылетов за день, но не остановили.
Два дня мы слышали тут гул канонады — оказывается, немцы снова перебросили сюда авиацию. Кроме того, сюда с Белгородского направления перекинуты эсэсовские танковые дивизии, в т.ч. «Адольф Гитлер» и «Мертвая Голова».
Позавчера в Курске нас застал шумный концерт. В 22:30 над городом появилось несколько самолетов. Десятки прожекторов, сумасшедшая пальба.
Снова был в Курске. На это раз четче, чем раньше заметили весьма своеобразное (хотя до известной степени и законное) отношение к курянам, которые оставались в городе во время немецкой оккупации. В большинстве областных и городских учреждений (обком, исполком и др.) работают либо люди, эвакуировавшиеся в свое время с ними, либо импортированные из тыловых районов страны. Мы познакомились случайно и разговорились с тремя сотрудницами из отдела кадров обкома: одна из них — москвичка, вторая — из Ельца приехала, третья — из Воронежа. очень много привозных на железной дороге.
Особенно подозрительно, вернее пренебрежительно относится пришлый народ и военные к молодым женщинам, которые жили при немцах. Их называют трофейными девушками, а еще чаще просто блядями. Часть из них, надо сказать, этого заслужила. Секретарь редакции «Курской правды» Николаев рассказывал мне, например, что по данным неофициальной переписи в городе насчитывалось *** ребят, родившихся от немцев (это только те, которые были зарегистрированы в немецких ЗАГСах, а сколько не записывали и сколько родилось позже!). Будучи временно военным корреспондентом, Николаев присутствовал при допросе пленных, бывавших в Курске. На вопрос — как их там встретили, они отвечали: не только хлебом-солью, но лаской и любовью. Николаеву пришлось видеть письма, найденные у убитых и пленных немцев. В некоторых говорилось: «дорогой мой, кончай скорее войну и приезжай ко мне, я не могу больше без тебя». Николаев сказал, что некоторых из адресаток он знал до войны, кое-кто были комсомолками.
Да и на наши вопросы жители рассказывали, что вот такая-то уехала со своим новым мужем в Германию, а такая-то заявила: пусть поставят рядом Ганса и моего мужа, и я прямо скажу, что люблю Ганса.
Мы ночевали в одной квартире. У хозяйки две дочери: Аня и Нина. Фамилия их Кацельман (отец — выкрест), они дальние родственники артиста Хмелева). 24-летняя работала у немцев переводчицей и, по единодушному заявлению соседок, была чрезвычайно доброй к офицерам. Младшая же Нина — небольшого роста, с изумительной фигуркой и пышными волосами — несмотря на свои 17 лет успела выйти замуж за немца официально, не считая прочего.
Жители рассказывают много нелестного о русских подлецах, находившихся на службе у немцев. Особенно ругают украинцев, из которых были созданы особые батальоны.
Рассказывают также, что за последнее время в немецкой армии усилилось дезертирство. Поэтому очень часто в Курске производились повальные облавы. Дезертиров вылавливали, заковывали в цепи и отправляли в Германию.
Наша машина сломалась и мы провели сутки в 3-м ремонтном участке, которым командует майор Пугачев. Вчера ночью он разбудил нас, сообщил, что в 11:45 вечера передавали приветствие т. Сталина по поводу взятия Орла и Белгорода.
— Утром я отправляю машину в Орел, — сказал он.
— Зачем?
— За запасными частями!
Вот деловой человек.
Кстати, о наступлении наших войск на Белгородском направлении мы узнали позавчера тоже у них. Останавливались для технической помощи шоферы с этого направления и рассказывали.
В Курске, как всегда, ночью была отчаянная канонада. Палили так, аж всюду дребезжали стекла. К слову: обратно из Курска я ехал с капитаном-зенитчиком, которого посылают учиться в артиллеристскую академию. Он был начштаба зенитного полка. Он сообщил свои любопытные подсчеты: на каждый сбитый самолет автоматической артиллерией приходится 500–600 снарядов, сбитый средними калибрами — 346.
— А ночью огонь эффективен?
— Только с проекторами. А так — одна мораль.
Изнуряющая жара! Накануне отъезда в Курск ночевал со мной на одной койке Евг. Долматовский. По обыкновению он немилосердно хохмил, а затем рассказал, что написал большую поэму о плене на основании личных наблюдений.
— Память у меня плохая, а на стихи хорошая. Поэтому то, что надо было запомнить я излагал белыми стихами и запоминал. И такие черные вещи излагал этими пушистыми строфами, что сейчас самому странно, как умещалось..
В числе прочего он сообщил, что недавно был пойман один контрразведчик, который присутствовал при аресте генерала Понеделина. Он нарисовал совершенно иную картину его поведения. Вместе с членом военного совета он находился в танке. Танк подожгли. Они вышли и отстреливались до последнего патрона. Его товарища убили, его — ранили и захватили в плен. Он сказал, что никаких показаний давать не будет. Его увезли в тыл, поместили в хорошие условия, вернули документы (в том числе партийный билет) и предложили подписать обращение. Он наотрез отказался. Его били — не помогло. И, наконец, расстреляли. Если это так, то это по-новому освещает его фигуру.
Оскар Эстеркин рассказывает любопытную, прямо дворцовую историю. В Великих Луках долго сопротивлялся гарнизон крепости. Тогда один пленный немецкий лейтенант предложил свой план. 40 наших автоматчиков переоделись в немецкую форму и во главе с ним и нашим командиром ночью проникли в крепость. Пришли они под видом пополнения. Предчувствуя вопросы своей команде, лейтенант сразу во всеуслышание скомандовал (как было условленно заранее) «Кто скажет хоть одно слово — будет убит» (что соответствовало бы действительности). Он потребовал, чтобы его провели к генералу — вручить пакет.
— Отдайте адъютанту!
— Нет, у меня личное поручение к нему.
Его повели, но за ним пошло десять немецких автоматчиков. Заметив это, наш командир отправил за ними своих. К генералу его не пропустили — возникло подозрение. Приближалось утро: обман бы раскрыли. Он хотел пистолетом проложить дорогу. Подняли пальбу немецкие автоматчики, по ним — наши.
Основной гарнизон не знал в чем дело. Началась паника. Воспользовавшись этим, отряд прорвался к своим, потеряв всего несколько человек. Немецкого лейтенанта наградили орденом Ленина.
Наш газетный лагерь — все время кочует. Все время кто-то уезжает, приезжает, вечно мы кого-то ждем, и кто-то нам что-то рассказывает. Особенно это заметно в дни больших событий.
Вот и вчера. Первым днем приехал из района танкистов корр. «Красной звезды» майор Конст. Буковский. Он сообщил, что видел Кригера и Трошкина — узнав про уличные бои в Орле, они, де, срочно повернули и поехали туда кружными дорогами в обход. Сам Костя рассказал о своих впечатлениях от пребывания на Воронежском фронте. Видел он там нашего Яхлакова, тот пробыл дней пять и уехал на Юго-Западный.
Часиков в 7 вечера приехали Макаренко с Коршуновым, уехавшие еще 4 августа. Они были у танкистов. Матерно их ругают за неорганизованность. В политотделе армии им сказали, что продвинулись туда-то и взяли то-то.
— А где КП корпуса?
— Там-то.
Поехали туда и попали... в штаб полка. Командир полка сообщил, что КП еще не переехал, а что касается продвижения, то оно не состоялось.
Были ребята в Кромах. Город производит сдержанное впечатление. Но уцелел. Взорваны несколько домов в центре, а окраины уцелели. Взят город вчера. Немцы держатся на огневом сопротивлении.
Попали ребята в бомбежку. Только сели обедать. Над головой — девятка. Яша говорит:
— Я привык, раз над головой, значит — бомбы полетят вперед по инерции. Вдруг как завизжит все кругом — оказывается он, сволочь, сбросил в контейнерах мелочь, лягушки. Они, бляди, падают, подпрыгивают, а потом рвутся. Мы плюх куда попало. Я в какой-то кювет, на меня навалились саперы. Сергей в другом месте на саперах сам. Взрывы все ближе, ближе. Ну сейчас нас! Вдавились. Нет, какой-то интервал площади и рвутся дальше. Я приподнял голову, в это время визжит еще одна. Ну это — моя! Нет, благополучно. Кончилось. Но обед прошел вяло и водка была какая-то кислая. Убило одну лошадь и одну ранило. Пристрелили. На обратном пути снова отлеживались в канаве, да в 7 метрах от нас, обгоняя, взорвалась на мине машина. Людей раскидало на несколько метров. Однако, все остались живы, лишь поранило всех.
Проговорив все это, Яша сел писать, написал, отправил и пошел после этого ужинать. «Не ел весь день».
Около 8 ч. вечера в столовой встретили кинооператора Казакова. Он только что вернулся из Орла, ночевал там. Снимал приход наших войск, встречи. По его словам город не очень разрушен. Хотел снять технику, трупы — не удалось. На улицах немного «трофейных девушек» — открыто зовущих отдохнуть после трудов праведных. Вообще же часть населения разговаривает пока еще неохотно, говорит вместо «наши» — «красные» или «русские». Два года!
Часиков в 11 вечера вернулся из Кром Кудреватых. Он рассказывает, что Кромы были оставлены немцами, причем еще накануне, когда немцы были в городе, германские летчики бомбили Кромы, чтобы разрушить. По словам Лени в частях все больше и больше идут разговоры о крахе танков. Говорят, что ни немецкие, ни наши танки не могут пройти там, где артиллерия. Танки, мол, пережили себя. Ну-ну!
Второй особенностью здешнего этапа, Кудреватых считает войну ночью. Все действия, все продвижения наши (и отступление противника) происходит ночью.
Утром 8 августа я и Макаренко выехали на Воронежский фронт — посмотреть, что там делается. Решили поехать сами, в связи с оживлением. тамошних событий: курс — на Харьков. Ехали целый день.
Приехали в одно место — ПУ, оказывается, продвинулось вперед. Но тут осталась газета «За честь Родины». Зашли к редактору Троскунову. Потолковали. Я его знаю по прошлогоднему ЮЗФ. Он жаловался на кадры, на условия. Во время разговора ввалился Шера Шаров (Нюренберг). Он только что прибыл из-под Богодухова, от танкистов. Грязный, как шахтер, и еще длиннее, чем всегда А ехал он в «Оппельке», складываясь втрое. По дороге их не раз бомбили («мессера прямо ползают»), обстреливали автоматчики, оставшиеся в тылу. Он рассказывал, что танки идут вперед, не задерживаясь, рассекая немецкие силы. Многие немцы бродят по лесам. Ребята наблюдали, как один наш автоматчик подошел к полю пшеницы, крикнул «Руки вверх» и оттуда вышло около 10 немцев.
За эти дни, которые пробыли на Воронежском фронте, побывал у многих интересных людей.
Условились с нач. оперотдела фронта генерал-лейтенантом Тетешкиным о встрече. Пришли в 3 ч. ночи. Он лежал в постели, его трепала малярия. Огромная пустая комната, кровать и сто. Но генерале — одеяло, две шинели. Красные, воспаленные глаза. Говорит с очень большим трудом, еле еле выталкивая слова. Он дал общую оценку положения на фронте на этот день (10 августа). Я был с Островским из «Известий», с которым случайно встретился после многолетнего перерыва у одной хаты. Запись беседы см. в блокнотах.
Был у командующего бронетанковыми силами генерал-лейтенанта Штевнева. Он только встал и принял нас в своей комнате, одетый в пижаму в голубую полоску. Запись его беседы — часа два — там же, в блокноте.
Пару раз говорил с начальником ПУ генерал-майором Шатиловым. Он рассказывал, главным образом, о том, как был организован прорыв.
Потом я поехал в воздушную армию. Коротко поговорил с командующим генерал-лейтенантом Красовским. Он порекомендовал подробнее потолковать с его нач. штаба, т.к. торопился на заседание Военного Совета. Хорошо отозвался о работе Байдукова, но присовокупил, что есть лучше — и назвал Витрука. Не откладывая в долгий ящик, отправился к нач. штаба генерал-майору Качеву. Невысокого роста, грузный, толстый, со стеклянным выражением глаз. Сидит все время на узле связи. Вышел со мной на улицу и, глядя на небо и самолеты, рассказывал о делах. Особого впечатления на меня не произвел.
Оттуда я решил поехать в штурмовой корпус Каманина. Дал ему телеграмму с просьбой прислать машину и отправился подождать к зам. нач. штаба полковнику Кацу. Его не было в хате и встретила там его адъютант — очаровательная девушка Эмма. Когда мы с фотографом Гурарией зашли в хату, она спала за занавеской.
— Вот бы мне такого адъютанта, — сказал Полторацкий, корр. «Известий», подъехавший позже.
— Страшно оставлять одну, уезжая в части! — ответил я.
— Нет. Это выгодно, — возразил Виктор. — Можно быть уверенным, что в это время коллеги ничего не будут передавать в свои газеты.
Через час позвонили с узла и сообщили, что мне телеграмма «Машина за вами послана». Вскоре она пришла, но оказалось, что у шофера мало бензина. Я решил зайти повидать флаг-штурмана армии полковника Гордиенко, бывшего штурмана Коккинаки и взять у него ведро бензина. Обрадовался он мне страшно. Приказал немедленно слить из его машины ведро (кстати, его машина — «Бьюик», полученный в подарок от правительства за полет в Америку), расспрашивал о новостях и знакомых, щедро аттестовал меня своим работникам, а затем подставил тут же на карты кружку спирта, кружку воды и вынул из кармана два огурца. Охмелел он очень быстро, взял с меня слово не забывать его, и я уехал.
До Каманина ехать было недалеко — километров 20–25. Но шофер ночью заплутался и пришлось заночевать в деревушке. В 8 утра подъехали. Живописное местечко, пруд, лесок. Каманин не спал, сидел за картой в кабинете. Пополнел, в генеральской форме, держится солидно — командир корпуса.
— Я тебя ждал, ждал. Обычно ложусь в 9, а тут ждал до 11. Потом приказал приготовить тебе постель, ужин и лег спать.
Потолковали обо всем. Позавтракали, выпили . Он приказал приготовить самолет «У-2» и полетел по полкам. Я поехал к Байдукову в дивизию. Нашел его в школе. Там его штаб. Сидит в маленькой комнатке. Мебель — крошечный стол и стул. Для меня принесли парту. На столе — два телефона — полевой и радио, оба для связи с полками. Связь с корпусом — телеграф (свой). Выглядит Егор хорошо, моложаво, одежда не генеральская, а обычная, за исключением погон. Держится просто, но резко. Очень обрадовался, много расспрашивал про Москву, про друзей, про дела и новости. Хотя воюет уже два года, но чувствует себя по-прежнему летчиком-испытателем.
— Мы по нужде на войну пошли, нас совесть погнала. Кончится — опять на завод уйду.
Много и интересно рассказывал. Его люди бомбили под Хорьковом, под Полтавой, Богодуховым, Грайвороном, Ахтыркой, Ковягами и др. Очень хвалил ст. лейтенанта Молодчика. Над целью прямым попаданием пробили плоскость, вышел мотор. Решил — все равно вломиться в колонну. У самой земли мотор забрал. Он полетел вдоль колонны, но так низко, что обломал костыль о машины. Прочесал, улетел, сел на чужом аэродроме, затем вернулся к своим.
Сам Егор много времени, особенно в период прорыва, пробыл на переднем крае, руководя на месте, по радио. Был свидетелем гибели Апанасенко, зам. командира фронта. Все вместе поехали выбирать место дня нового НП танковой армии Ротмистрова. Впереди ехал на «Виллисе» нач. штаба армии, за ним, метрах в 300–400 остальные. Когда машина начштаба поднялась на высотку — из кустарника неожиданно в 5–10 шагах выскочили немецкие автоматчики: «Рус, сдавайся». Шофер резко повернул. Стрельба. Убили сидевшего сзади нашего автоматчика и еще одного бойца. Неожиданно близко раздался выстрел «Тигра». Решили поехать в другое место. Байдук и нач. артиллерии вышли из машины и лежали в траве, что-то высчитывали. Показалась большая стая немецких самолетов. Апанасенко предложили лечь, но он поехал дальше. Бомба. Убит. Ротмистров легко ранен. От Байдука ближайшая бомба разорвалась метрах в 15.
Много говорил об организации: горючее, боеприпасы, определение цели, приказ-задача, прикрытие и позывные прикрытия, обозначение переднего края. Рассказал хороший сюжет для фильма о деревне Ванино-Маторино.
— Пишешь что-нибудь?
— Какое там! Вот читаю с первого дня войны «Сыновья» Фейхтвангера и то никак дочитать не могу. Поохотиться и то некогда.
Перед отъездом с фронта к себе я заехал к нему еще раз. Пообедали и пошли дальше. На этот раз он курил уже не табак, а папиросы («авио») и страшно был доволен.
Числа 10-го я пробовал позвонить из квартиры Хрущева в редакцию. Просидел с Первомайскм с 8 часов вечера до полуночи и все безрезультатно: Москва была занята. За это время 6 раз звонил колокольчик: так на КП объявляют воздушную тревогу. Была и стрельба, но бомб не было.
Перед нашим отъездом перебрались на новое место — южнее. Ночевали в селе, около леса. За последние дни в этом лесу и на окраине села (оно освобождено 5 дней назад) выловили около 40–50 немцев. Майор нас специально предупреждал: с оружием не расставаться ни на минуту, по одиночке не ходить, спать с дежурствами.
Отлично выспались, поехали к себе на Центральный. Подъезжая к Курску, встретили Бориса Полевого и Росткова — они ехали под Харьков из Москвы. Совсем как в «Лесе»: «Я из Керчи в Вологду, а я из Вологды в Керчь». Зашли в какую-то хату на окраине, поговорили, рассказали об обстановке, я взял у них табачку, и поехали дальше.
Вообще, народу повидали много. На Воронежский прилетели сначала из «Кр. Звезды» Денисов и Галин, затем из «Известий»- Антонов и Гурарий. У Каманина встретил знакомого метеоролога из ГАМС'а, в штабе воздушной — профессора из ВВА.
На обратном пути заночевали в селе Жданово. Вошли в одну палатку. Сидевший там человек долго смотрел на меня: «Я вас знаю». Разговорились. Оказалось — некий Михаил Чех. Он учился в КИЖе и в 1936–37 г.г. некоторое время работал у нас в отделе писем. Потом был в Бурят-Монголии, работал там в газетах. На войне — автоматчик, командир отделения. Во время немецкого наступления под Орлом 6 июля был тяжело контужен при взрыве снаряда. Сначала оглох, паралич, сейчас отошел. Находится в госпитале, выздоравливает. В этом госпитале мы и ночевали. Постелили нам две койки с чистым бельем и мы просто блаженствовали: две простыни, чистота.
Въехав в село, где была наша база, мы увидели на пригорочке могилу. Подошли. Свежая насыпь, свежие цветы, надпись «Боевому журналисту тов. Бельхину от друзей». Это было 17 августа. Оказывается, накануне он вместе с Пашей Трояновским и Кудрявцевым (все трое из «Кр. Звезды») поехали в Дмитриев-Льговский. На обратном пути наткнулись на пробку. Отъехали метров на 300 к речке и начали умываться. Налетела шестерка «Юнкерсов»- бомбежка. Залегли. Улетели. Трояновский слышит голос Кудрявцева: «Я ранен». Паша кинулся к нему — осколок в ноге, ушел сантиметров на 5, и поцарапана голова. Перевязал. Бельхин лежит неподвижно — осколок пробил голову, мгновенная смерть. Он лежал около реки и вся вода стала красной. А шофер, который лежал у него в ногах, остался невредим. Самого Пашу три раза перевернуло взрывной волной, но он остался целехонек. Ну, остановил он машину с боеприпасами, погрузил наверх тело капитана Константина Бельхина, посадил в кабину Кудрявцева, отвез обоих в госпиталь в Дмитриев-Льговский. Кудрявцев и сейчас там — ранение серьезное. Таковы грустные дела.
Послал в редакцию подвал «В небе Украины» — о воздушной войне на Харьковском направлении.
На нашем фронте — тишина. На Харьковском и Брянском направлениях наступление застопорилось. Идем там вперед по 6–8 км. в день. Харьков все еще у немцев. А числа 12-го нач. ПУ Воронежского фронта генерал-майор Шатилов, узнав, что я на следующий день собираюсь ехать под Харьков, сказал мне: смотрите, не опоздайте!
Газетчиков на нашем фронте осталось совсем мало. Известинцы Кригер и Трошкин уехали в Москву, краснозвездинцы Олендер и Буковский перебрались на Воронежский, а Андрей Платонов — в Москву, ТАССовец Липавский уехал на Степной, корреспондент Информбюро Пономарев — в Москве. Весь Голливуд распался...
Живем мы на окраине деревни Большая Михайловка. Я, Макаренко и Коршунов занимаем хатку у бездетной старушки Тимофеевны. Она бедна, как церковная крыса, не имеет даже огорода, из живности — коза. В нашем распоряжении комнатка, шириной в 4 шага, длиной в 6 шагов. Спим на полу, на соломе, вдвоем с Яшей (вот уж полтора месяца мы спим с ним вместе, либо на одной койке, либо рядом на полу). Стоит холодная пронзительная погода, резкий ветер. Несколько дней было сплошь облачно, сегодня раздуло, но по-осеннему холодно.
Любопытен разговор газетчиков, когда они возвращаются из частей. Речь идет не о боях, не о бомбежках, а либо в выпивках (также, как и все воспоминания), либо о деталях машин: конических, планетарных, сцеплении, трамблерах — где их достать и какие они подлые. Ну — прямо шофера!
Полковник Кац во 2-ой воздушной армии рассказал мне драматическую историю У него там в авиачасти был брат, отлично дрался, награжден. Не видел его с начала войны. Приехал — оказывается за неделю до этого убит. Выясняется: получил он письмо, что его жена (внучка Мичурина) изменяет ему в Мичуринске. Командир дал самолет. Туда. Дома нет. К соседям. Обрадовались, выпили. Часиков в 12 идет. Отворяет, растеряна. Он в другую комнату. На кровати — человек, военный, раздетый. Он выстрелил в воздух, тот выхватил из-под подушки пистолет. В живот. Через несколько часов похоронили.
Как много людей, судьба которых неизвестна. В очень многих семьях, где мы останавливались, хозяйки говорили, что от мужей, либо сыновей, уже год, а то и два — нет ни слуха, ни духа. Но все надеются.
Очень хорошо сказал хозяйка нашей хаты в с. Боброва на Воронежском фронте (Курская обл.) Ракитянского района — звали ее Ефимья:
— Все не придут, но все ждут.
Вчера я и Макаренко получили вызов из редакции.
Перед отъездом зашел к Галаджеву, простился. Разговор зашел о действенной агитации печати. Он считает (и резонно), что газета фронтовая, а тем паче армейская, не может утешать себя тем, что она уже писала о том или другом вопросе. В частности, нужно писать, как бороться с «Тиграми», «Фердинандами», хотя об этом уже не раз давали два месяца назад. Нужно снова и снова писать, как уберечься от мин и. т.д. Ибо — в армию пришел новый народ, который ничего этого не знает и газету, допустим, «Красную Армию» никогда раньше не читал.
— М.б. это не по-журналистки, — сказал он. — Но, во всяком случае, это очень нужно.
Спросил он меня — надолго ли я уезжаю и пожелал скорейшего возвращения. Ругал он (к слову говоря о повторениях) своих разведчиков:
— Пишут листовки для немцев и заканчивают их так: «...переходите на нашу сторону. Вам будут обеспечены условия, согласно приказа 095». Что же, у немцев подшивки приказов ведутся, что ли?!
Хорошо и подробно говорил с подполковником Прокофьевым — новым нач. отдела агитации и пропаганды ПУ. Он затеял хорошее дело: аннотации-тезисы к кинокартинам («Сталинград», «Котовский» и пр.).
Задача — дать материал для агитатора. Такие рецензии он просил подготовить журналистов. Охотно!
Вечером собрались у известинцев. Отмечали три события: 37 лет Михаила Рузова, награждение Лени Кудреватых орденом Красной Звезды и наш отъезд. Присутствовали на званом торжестве: Рузов, Кудреватых, Павел Трояновский, Николай Стор (корр-т «Последних известий по радио»), капитан Навозов (корр-т Совинформбюро), Яша Макаренко, Сергей Коршунов и я. Именинник и Трояновский только сегодня днем вернулись из одной армии и отчаянно зевали: две ночи они не спали, на обратной пути раз десять выскакивали — из непрерывно бомбили.
Стол был невиданный: банка рыбных консервов, соленые огурцы, масло, сосиски, мясо с картофелем, рисовые пирожки, блины с сахаром, яблоки. Напитки: водка, спирт, самогон из сахарной свеклы, портвейн. Сидели до 2 часов утра, пили, пели. Пару раз стукали зенитки, не слыхали даже.
В 7 ч. утра выехали на машине в Москву. Маршрут — через Кромы — Орел — Мценск — Тулу. Миновали наш передний край (бывший, Орловско-Курского направления). Рядом — немецкий. Бесконечные ряды окопов, ходы сообщений, очень много ДЗОТов — часть их разрушены прямыми попаданиями. Кое-где встречаются большие участки с надписями «мины»- еще не разминированные. В большинстве же мест уже убран хлеб и между траншеями стоят скирды и связки снопов.
Кромы довольно серьезно разрушены. По пути к ним много трофеев, но мелких — снаряды, гильзы, кое-где лежат подбитые танки, пушки, зенитки, машины. Деревеньки в большинстве целы. Есть наши танки — у многих сбиты башни, видимо — слабое крепление.
На шоссе Кромы — Орел — Мценск (Харьков — Белгород — Курск — Орел — Тула — Москва) немцы повзрывали все мосты. Сейчас всюду кипит работа по их восстановлению Часть уже построена. Вообще шоссе в удовлетворительном состоянии. Всюду надписи: «Дорога разминирована».
Орел разрушен очень. Все дома масштаба от двухэтажного каменного и выше — разрушены, церкви обезглавлены, вокзал и прилегающее ж.д. хозяйство обращены в труху (но там сейчас энергично работают). Я пробовал было найти хоть один целый большой дом — на всем пути через город не удалось. Центр города — огражден: еще не разминирован. Жителей на улицах мало. Идут войска — пополнение. Где-то в одном дворе стрекотал автомат (война!). Сделал в районе вокзала два снимка разрушенного дома, какого — не знаю.
Деревни за Орлом (к северу) сожжены. Торчат трубы. Обычная картина. Километров через 10–15 начинают попадаться целые селения.
Но самым сильным разрушениям, по-моему, подвергся (из этой группы городов) Мценск. Ему досталось зверски. Город расположен на холмах, очень своеобразен, красивая рек, зелень, очень много церквей оригинальной формы. Но нет, по-моему, ни одной целой церкви: от одной уцелела только колокольня, от другой только своды, у третьей снесены начисто купола. Очень много разрушено и домов — даже не могу вспомнить, видел ли целые.
Кстати, о церквях. В селе, где находится ПУ ЦФ, тоже из трех церквей — две разрушены, одна — до основания, вторая — изнутри. Во вторую мы зашли. Там все взорвано. На колонне — рисунок Христа, ему приделаны борода, усы, рога, penis. Над сиянием — надпись «курить строго воспрещается». Говорят, там была конюшня.
Да, в Кромах видели огромный лагерь для военнопленных. Гигантская территория обнесена колючкой. Сараи для наших пленных — хлипкие, без стен, высота — в полчеловека. Хлевушники!
В Москву приехали к 11 ч. вечера. На Серпуховке нас задержали милиционеры: сделайте маскировку фар, иначе не пустим.
— Да у нас на фронте ездят с полным светом!
— Не мое дело, там фронт, а тут — Москва.
Что делать? Нет ни картона, ни темной бумаги. Но наш водитель — старший сержант Михаил Чернышев — нашелся: взял штаны и гимнастерку, обвязал ими фары, оставил в прорехах щелки для света, и так ехали.
— Потеряешь штаны, Миша! — говорил я ему.
— Это невозможно. Как только они спадут — милиционер засвистит: будет полный свет.
В 11:45 вечера был дома. Страшно поразила чистота в комнате. Вот чего давно не видел!
Помылся, выпил, лег спать.
Хотел позвонить в редакцию, но, оказывается, по случаю взятия Харькова газета вышла с понедельника на вторник, а сегодня (во вторник) в редакции свободный день.
Да. На вечере у Рузова мы разучивали новую песню Симонова, которую он написал будучи у нас на фронте. Песня стоящая, хотя и не доработанная. Вот она:
Журналистская застольная.Жив ты или помер —
Главное, что б в номер
Материал успел ты передать.
И, чтоб, между прочим,
Был фитиль всем прочим,
А на остальное — наплевать!
От Москвы до Бреста
Нет на фронте места
Где бы не лежали мы в пыли.
С лейкой и блокнотом,
А то и с пулеметом,
Сквозь жару и стужу мы прошли.
Жив ты или помер —
Главное, что б в номер
Материал успел ты передать.
И, чтоб, между прочим,
Был фитиль всем прочим,
А на остальное — наплевать!
Выпить есть нам повод
За военный провод
За У-2, за Эмку, за успех,
Как плечом толкали,
Как пешком шагали,
Как мы поспевали раньше всех.
Жив ты или помер —
Главное, что б в номер
Материал успел ты передать.
И, чтоб, между прочим,
Был фитиль всем прочим,
А на остальное — наплевать!
Там где мы бывали —
Нам танков не давали:
Репортер погибнет — не беда.
Но на Эмке драной
Мы с одним наганом
Первыми въезжали в города.
Жив ты или помер —
Главное, что б в номер
Материал успел ты передать.
И, чтоб, между прочим,
Был фитиль всем прочим,
А на остальное — наплевать!
Помянуть нам впору
Мертвых репортеров, —
Стал могилой Киев им и Крым.
Хоть они порою
Были и герои —
Не поставят памятника им.
Жив ты или помер —
Главное, что б в номер
Материал успел ты передать.
И, чтоб, между прочим,
Был фитиль всем прочим,
А на остальное — наплевать!
От сырца и водки
Охрипли наши глотки,
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
- С наше покочуйте!
- С наше поночуйте!
- С наше повоюйте третий год!
Жив ты или помер —
Главное, что б в номер
Материал успел ты передать.
И, чтоб, между прочим,
Был фитиль всем прочим,
А на остальное — наплевать!
Так выпьем за победу,
За свою газету..
А не доживем, мой дорогой, —
Кто-нибудь услышит,
Снимет и напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой.
Жив ты или помер —
Главное, что б в номер
Материал успел ты передать.
И, чтоб, между прочим,
Был фитиль всем прочим,
А на остальное — наплевать!
Навозов сообщил мне также начало Симоновской же «Веселой журналисткой», которая записана у меня в дневнике (№....) за прошлый год. Я этого начала не знал. Вот оно:
Веселая журналистская.На всех фронтах весьма популярны «Ловушки» Алеши Суркова. Их — множество. Вот некоторые из них, сообщенные мне Стором:
Ловушки.В купальне старый филантроп
Увидел пару дамских ... туфель
Он сморщился как трюфель,
Свалился в воду и утоп.
Три футболиста, скинув бутсы,
С тремя девицами... гуляют.
Они подруг обожествляют
И в чувстве сем не ошибутся.
Свое имущество страхуя
В бюро пришло четыре... деда.
Они пришли после обеда
О бренной старости толкуя.
Стиль баттерфляй на водной глади
Нам демонстрируют две.. девы, —
Плывя направо и налево
В большом бассейне в Ленинграде.
Разбив кардиналистов рать,
Три мушкетера сели.. кушать,
И приготовилися слушать
Что д'Артаньян им будет врать.
Один подвыпивший вассал
Весь замок ночью ... обошел,
Потом поднявшися на мол,
Стихи о деве написал.
Какой-то пьяненький капрал
В присутствии дам на стол... уселся,
потом он наголо разделся
И вежливо «пардон» сказал.
Тореадор попал в беду —
Схватив синьору за ... мантилью.
Она вскричала «Эскамильо!»
Ты груб, с тобой я не пойду!!»
На виноградниках Шабли
Пажи маркизу ... угощали,
Потом стихи ей посвящали
И спать в беседку увели...
(и в заключенье — у...бли).
Вот уж несколько дней в Москве. Болтаюсь все время в редакции. Докладывался по всем инстанциям, написал две докладные записки в ЦК (об уборке урожая в освобожденных районах и по военным вопросам — маскировка, охрана и т.д.). Вчера написал в № передовую «Офицеры и генералы отечественной войны». В связи с этой передовой имел много разговоров с генералами.
Я задал им вопрос: что нового в той или иной отрасли войны показал тот или иной род войск в 1943 г ?
Зам. нач. ВВС генерал-полковник Фалалеев сказал
— Воюют, как обычно. Новое — массирование авиации. Количественное преобладание на отдельных участках.
Нач. оперативного отдела ВВС генерал-лейтенант Журавлев ответил:
— Массированные удары. Защита своих войск. Мобильность. Умение управлять большими массами. Умение наращивать силы. Когда зайдете рассказать о поездке на фронт?
Генерал-лейтенант танковых войск Вольский:
— Танки выдержали основной удар в обороне, этого не бывало. Танки парализовали огневую мощь пушек «тигров», «фердинандов» и другой самоходной артиллерии. Танки научились наступать в условиях не только оперативного простора (как было под Сталинградом), но и в условиях глубокоэшелонированной вражеской обороны, притом маневренной и насыщенной огнем.
Зам. нач. арт.управления генерал-полковник Яковлев сказал:
— Артиллерия всегда хорошо действовала (вы простите меня — я же артиллерист). Недаром ее называли еще до войны «бог войны». Это действительно бог. Из нового? Массирование при прорыве. Маневренность в наступлении — сопровождение траекторией стрельбы и колесами.
— Можно ли сказать, что мы имеем огневое превосходство?
— Безусловно.
Позвонил начальнику штаба АДД генерал-майору Шевелеву. Он очень обрадовался. Расспрашивал, как я ездил, кого видел, что говорит Байдук, пьет ли Лапеев. Я похвалил их работу по Орлу, где район вокзала снесен начисто.
— Да, там у нас как то работало 500 самолетов. А вот 5 дней была интересная операция. Немцы установили дальнобойные пушки и начали плеваться в Ленинград. Позвали нас. Одна ночь — 200 самолетов, другая — 200. Вот уже пять дней не стреляют. Только так, по мелочам.
Зашла речь о Курске. Он сказал, что там специально в свое время убили какого-то генерала. Чтобы точно выполнить задание (домик с зелеными ставнями) бомбили с высоты 80 метров «зато с гарантией». Я спросил: это не в домике ли на Восточном аэродроме? Оказывается, он этот домик знает.
— Нет, там генерала не было, там были только офицеры.
Рассказал, что немцы специально для борьбы с АДД создали на одном направлении отряд ночных истребителей. Самолеты — модернизированные «Ме-100», летчики — отборные ночные ассы, наведение и обнаружение — посредством особой радиоаппаратуры.
— Но ничего, мы им готовим контрфигу.
Приглашал обязательно заходить и обещал даже напоить пивом.
О наступлении на Брянском направлении уже не пишут, понемногу заглохло. После взятия Харькова тише пошли дела и на Харьковском направлении. Зато активизировались дела в Донбассе. Снова началось наступление и на Центральном фронте: взяли, наконец, Севск. Судя по сводкам, дело идет с очень жаркими боями.
Вчера вызвал меня Лазарев и предложил быть готовым к отъезду снова на Центральный, вместе с Макаренко. Я сказал, что готов. Поеду, видимо, через пару дней.
В Москве — паника среди женщин. Идет мобилизация домашних хозяек. Сейчас очередная разверстка — 10000, главным образом на ЗИС, «шарик» и другие предприятия ленинского района. Раньше не трогали тех, кто имеет детей до 8 лет, сейчас ценз снижен до 4 лет. Жену Лидова уже мобилизовали.
Все жены бешеным темпом устраиваются на работу, куда угодно, лишь бы не в промышленность. Часть зачислилась фиктивными секретарями, часть пошла в секретари к писателям, часть знатных дам (говорит Н. Кружков) поступила в «Копыта» (топать ногами за сценой, когда нужно в спектакле изображать кавалерию). В общем — кто куда.
Наступление развивается. Чуть не каждый день радио сообщает: «Внимание. Во столько-то часов будет передаваться важное сообщение». Затем следует приказ главкома. Потом гремит салют. В понедельник мы должны были быть выходными. Но взяли Таганрог. Газета работала. Во вторник — взяли Ельню и Глухов. Последовали два приказа. Работали. Отдыхали только в среду. Вчера, в четверг — новый приказ: Сумы.
Москвичи уже снова привыкли. И так же, как во время нашего отступления, молва сдавала без устали города, так и сейчас их бездумно и торопливо забирают. Позавчера распространился слух, что взят Брянск. Нашлись даже очевидцы, которые «слышали» это по радио.
В связи с тем, что материалы от корреспондентов запаздывают — приходится кое-что делать в отделе. Так, в день взятия Таганрога я поехал в ВВС, там связались по проводу с Южным фронтом и я сделал «В небе над Таганрогом». Макаренко, бывавший у казаков Кириченко, сделал материал «Казачья доблесть».
Был у генерала-лейтенанта Журавлева (в понедельник). Беседовали часа три. Я рассказывал ему свои впечатления с Центрального и Воронежского. Он внимательно слушал, соглашался, возражал. Я ему сказал, между прочим, что у Руденко больше порядка. Он вполне согласился. Зашел разговор об ассах.
— Я хочу, чтобы Покрышкин скорее дошел до сотни сбитых, — сказал он. — Сейчас у него 38.
— У Дмитрия Глинки — 39, — сказал я. — Может, он дойдет быстрее? На кого ставим, т. генерал?
— На обоих, — рассмеялся он.
Позавчера я попросил его затребовать материал о действиях Громовской авиации на Западном. Вчера позвонил ему: «Ну как?»
— Прервалась связь. Я приказал послать самолетом. Жду. Сижу, как на иголках.
ДНЕВНИК СОБЫТИЙ 1943 Г.
Аннотация: Встречи в Москве — Коккинаки, генерал Кондратьев, генерал Журавлев. Центральный фронт, поездка через освобожденные территории. Встреча с генералом Бойковым, генералом Телегиным. Начало операции по форсированию Днепра. Фронтовая жизнь лагеря военкоров. Поездка на Воронежский фронт под Киев, разговоры в деревнях. У генерала Тетешкина. Беседа с Н.С. Хрущевым. Встреча с генералом Ватутиным, генералом Штевневым. Обратно на ЦФ. Лагерь военкоров. Битва за Киев, город взят. В только что освобожденном Киеве. Стихи военкоров. В Москву.
Тетрадь № 24 — 15.09.43–12.12.43 г.
Центральный фронт.
Вот и снова на этом фронте. В Москве я пробыл около трех недель. Затем стали усиленно собирать. 12-го выехал.
Перед отъездом было несколько интересных бесед и встреч.
10-го, после долгих сборов, поехал, наконец, с Зиной к Кокки. Договорились заранее, и он по этому поводу приехал домой рано. Посидели очень хорошо, по-домашнему, выпили, заели разговоры различными травами домашнего изготовления (бобы, свекла, огурчики), которые Володя яро любит.
Он лишь несколько дней назад прилетел из Иркутска, где испытывал новую машину. Пробыл там почти месяц. За это время тут разбился Сергей Корзинщиков. Летел на истребителе «Як», зацепил колесами за провода. И все. Жаль! Чудный был парень, один из последних могикан.
Володя стонет: много работы, особенно «канцелярии».
— Сам посуди. Я — летчик, нач. летной станции, шеф-пилот конструктора, председатель летной комиссии наркомата (то, что был Громов) и начальник летной инспекции — генерал-инспектор наркомата. Везде по кусочку, а набирается день. С утра летаю, а после обеда заседаловка.
— Летаешь много?
— Много. Ведь это моя работа.
— На «кобре» летал? Хороша?
— Хорошая машина (но без энтузиазма).
Зато с полным энтузиазмом показывал свою четырехмесячную дочь Ирину и хвастал, что она похожа на него.
Перед отъездом был у нач. дорожного управления РККА генерал-лейтенанта Кондратьева. Толковали час. Он рассказывал мне об организации и значении дорожной службы, с каким трудом приходилось ее налаживать.
— Знаете, когда мы отступали в 41-м от Смоленска, бардак был такой, что мне пришлось пустить 8 (или 12, — не помню. Л.Б.) броневиков с регулировщиками налаживать движение. А сейчас они стали живой частою фронта. Каждый командующий о них заботится.
— Надо бы вам наградить их.
— Орденами? Очень многие награждены. Но через фронты, на месте.
— А строители дорог — Ваши?
— Еще бы! Мосты, дороги — это наше кровное дело. Вот на Орловском шоссе почти все мосты уже готовы. Вообще, идем следом за войсками и ладим дорогу. Сейчас, например, уже готовимся наводить через Днепр и Киева. У по строительству дорог много делаем. В этом году, например, построили несколько десятков тысяч километров дорог. Часть из них — шоссейных.
В заключение беседы дал он мне пропуск на проезд без предъявления документов.
Говорил с генерал-лейтенантом Журавлевым. Он интересовался моими планами, рекомендовал скорее забрать Киев, сказал, что очень доволен, что еду я, ибо будет точное описание действий авиации.
— Ну, это на чей взгляд, — возразил я. — Знаете, приехал я в один бомбардировочный полк, о котором писал. Говорят, недовольны моим очерком. Заходили, мол, не оттуда, а отсюда, не в таком строю, а в таком и прочее. Я спрашиваю: ну, и сколько же там верного? — Да процентов 80. — Вот если с такой точностью бомбили, — ответил я, — так давно бы войну выиграли.
Журавлев долго хохотал.
— Ловко вы их купили, — говорил он смеясь. — Ну за 80%!
Позвонил члену военного совета ВВС генерал-лейтенанту Шиманову.
— У меня к вам две просьбы, — сказал он. — У нас сейчас огромная задача: передача боевых традиций и опыта. Плохо с этим. Приходит новый народ, а самое драгоценное оружие — опыт — остается неиспользованным. Помогите нам в этом. Я тоже скоро туда приеду, разыщу вас и поездим вместе. И второе: покажите дважды Героев. Их у нас всего 8 человек, а страна их не знает.
В ночь перед отъездом был у Поспелова. Простились очень тепло. Я рассказал ему о своих планах, он их очень одобрил.
— Не забывайте своей авиации. Прошлый раз вы нас просто выручили. Сколько вы рассчитываете там пробыть?
— Пока горячо будет.
— Очень хорошо.
Информбюро (полковник Соловьев) сообщил мне, что меня зачислили военным корр-м американской газеты «Чикаго дейли ньюс». Я сказал об этом Поспелову. Присутствовавший при беседе зав. иностранным отделом Хавинсон заметил, что это — самая черносотенная газета («Лет через 5–10 Вам придется объясняться на партийном собрании: почему Вы в ней сотрудничали»)
— Да, это неудобно, — подтвердил Поспелов. — Очень хорошо, что вы пишете в Америку, но я поговорю со Щербаковым, чтобы Вам дали более приличную газету.
Ехали хорошо. Водитель моей машины — харьковчанин Александр Ленивенко. Высокий, статный, красивый парень. За рулем — 13 лет, на войне с первого дня. Драпал, наступал — все было. Семья его (жена, двое ребят, мать) осталась в Харькове и он и них ничего не знает. Гнал отлично.
Ночевали вблизи Фарежа, в деревне Овсянниково, где был госпиталь ? 3246. Сейчас он выехал и там осталось только второе отделение. Ночевал у начальника этого отделения — капитана медицинской службы Самуила Моисеевича Островского. Очень любопытный человек. Ростом мне по плечо, золотые зубы, живот, беспомощный в житейской обстановке, но, видимо, хороший врач и хирург. Кончил 6 лет назад институт, кажется, в Донбассе. На войне — с первого дня. С этим госпиталем был под Сталинградом, лечил немцев. Рассказывал очень любопытные вещи о том, как немецкие врачи лечили немцев.
Показывал мне коллекцию денег — немецких, французских, бельгийских, украинских, румынских.
Да, забыл записать. Ехали по шоссе Москва-Тула-Кромы-Фареж, тем же путем, которым ехали три недели назад. Мосты почти все построены. На вокзале Орла — снесенном, чистом месте — поезда. Уже ходят.
Но в самом Орле восстановление пока чувствуется мало. Любопытно, между прочим, как воспринимает эти разрушения свежий человек. Яша Макаренко рассказал мне вчера, что он привез в Орел из Москвы нашего очеркиста Ваню Рябова. Он впервые видит такую картину, до этого только читал. Ваня аж прыгал в машине от негодования:
— Звери! Сволочи! Что они сделали с городом Тургенева, с родиной русского языка — звери! Гады!
Очень хорошо сказала акушерка-девушка в том доме в Овсянниково, где мы ночевали (кажется, Катя Копычева):
— Я бы посадила Гитлера в клетку и возила по всей России. И пусть каждый человек издевается над ним, как хочет.
От Дмитрова-Льговского мы ехали по территории, освобожденной две-три недели назад. Деревни, лежащие сразу за линией фронта, почти все разрушены, сожжены. Жители — в подвалах, землянках, на земле у сгоревших хат, в уцелевших амбарчиках. Ребятишки в пыли. Там, где случайно хаты уцелели — идет побелка, чистка. На полях убирают пожелтевший, перестоявшийся хлеб. Кое-где работают в поле, среди хлебов, саперы — выискивают мины. Вдоль дорог таблички «Мины!». По обочинам много подорвавшихся машин.
Немецкая оборона здесь была, видимо, очень солидной, бесконечные ходы сообщений. И характерно: на брустверах — мятые следы наших танков, давивших оборону, воронки бомб, разнесших блиндажи, обломки орудий.
Были в Глухове. Город сильно разбит. Вначале, говорят, его захватили почти целым. Но вот уже какой день немцы его долбят: доламывают авиацией. Разрушений много. Но жители живут. Живучи!
Вчера в 10 ч. вечера добрался, наконец, до своих. Яша Макаренко и Павел Трояновский только что приехали из-под Нежина. Устали, измучились, не раз выскакивали из машин. «Бомбят, бляди!» Особенно им досталось в Конотопе, еле отсиделись в немецких окопах.
Сегодня днем сообщили о том, что взят Нежин — сейчас все гадают: какое будет дальше направление — Киевское, Черниговское или промежуточное к Киеву?
Вообще, видимо, фронт перспективный...
Вчера навалился дождь. Еще ночью замочило и весь день льет. Холодно. Ходим в шинелях, зябнем. У всех один разговор — остановит ли это наши войска и надолго ли непогода? Не началась ли уже распутица?
У газетчиков -гонка. Каждый день надо передавать об успехах, о том, как взяли тот или иной город. По образному шутливому выражению Павла Трояновского для нас наступление — «верные дни — каждый день берут города».
Вчера приехал из района Шостки и Бахмача руководитель кинобригады Киселев. Он рассказывает, что они организовали там, в Шостке раскопку трупов, убитых немцами в районе химико-технологического института. Там разом расстреляли 700 человек. Киселев договорился с райкомом и создали комиссию, в которую вошел и местный священник. Сначала он страшно перепугался, а затем — узнав в чем дело — охотно согласился. По словам Киселева вырыли восемь трупов. Четверо имели огнестрельные раны в висок, четверо — никаких следов, то ли были избиты до потери жизни, то ли просто засыпаны живыми. Священник рассказывает, что многих закапывали живыми и земля после долго шевелилась. Характерно, что все трупы в земле стояли, а не лежали.
Был митинг. Священник Михаил Волчек сказал потрясающую речь:
— Господь покарает извергов, но до страшного суда перепоручил это святое дело Красной Армии.
Народ плакал хором. Отлично выступил и один рабочий.
В Шостке разбили эфирный завод. Все перепились. Всюду пахнет эфиром.
Любопытную вещь отмечают ребята, побывавшие в Шостке, Конотопе, Бахмаче. Впрочем, это и я сам наблюдал раньше. Местные жители подавлены. У них какой-то надлом. Они не говорят «наши», а «русские», «красные» или «ваши». У всех чувствуется боязнь возвращения немцев.
Вчера взяты Новгород-Северский, Инчя и ряд других пунктов. По Новгороду — приказ. Одновременно узнали в взятии Новороссийска. Ну наконец-то!!! Тоже — приказ.
Вчера, вернувшись с ужина, я застал полную хату шоферов. У водителя нашей (Макаренковской) машины Михаила Чернышева вчера в грязи полетел блок коробки скоростей. Дело безнадежное. Достать тут — бесполезная затея. Но Михаил узнал, что запасной блок есть у шофера машины корреспондента Информбюро. Смышленые наши ребята спешно инсценировали именины, достали самогона (очень недурного!) и пригласили владельца. За чаркой он обещал блок и сейчас Михаил уже вынул мотор и устанавливал поживу.
НА этом банкете, меж прочих, присутствовал и комендант политуправления Баталин, по специальности шофер. Он много и остроумно рассказывал о неистовой страсти, прямо пунктике генерала Галаджева к маскировке.
— Мы машины маскируем не от немцев, а от генерала. Вот выйдет он со мной на бугор и смотрит, нагибается — не блеснет ли где стекло. Я ему говорю, что самолеты пешком не ходят и не нагибаются. Он как зыкнет! Как-то вечером, возвращаясь из штаба, он заметил, что где-то светится окно. А в нашей деревне все окна выходил на другую сторону. Так на следующий день он со мной два часа ходил по задам хат, отыскивая, где есть окно на эту сторону, чтобы узнать виновника. А у меня хлопот — уйма. Обо всем заботиться. Я сначала все делал, и не успевал, конечно. Наконец, сообразил: стал уходить, прятаться. — Где комендант? — Ушел по хозяйству. И дел сразу меньше стало.
Еще перед выездом из Москвы я предложил Поспелову, что сделаю большой материал о наступлении Центрального фронта, объяв все операции последнего времени под общей тематической шапчонкой «Удар за ударом», «Удар на Юго-запад» или «На Днепр». Он согласился.
Для того, чтобы материал был более военно-публицистическим и умным что ли, я решил поговорить с командующим фронта генералом армии Рокоссовским или членом Военного Совета генерал-лейтенантом Телегиным. Вчера и сегодня я безуспешно атаковал командующего, но его не было.
Тогда сегодня позвонил и объяснил в чем дело нач. оперативного отдела штаба фронта генерал-майору Бойкову. Кстати, это мне советовал и большая умница, отлично разбирающийся в газетных ослах секретарь Военного Совета майор Алешин:
— Ты пойди к Бойкову. Он толковый, тактически грамотный человек, и все тебе обстоятельно расскажет. А командующий — говорить не мастер: скажет, ну взяли то, потом то, потом то. Вот и все.
Бойков пригласил приехать к 6 часам вечера. Я прибыл вместе с Макаренко, но его вызвали на партсобрание. Встретились мы только в 9. беседа продолжалась два с половиной часа (см. запись в большом блокноте). Он охарактеризовал по моей просьбе основные цели нашего наступления, силы противника, меры нашего противодействия, характерные черты наступления, его военно-стратегические результаты.
Беседа была очень интересной и весьма содержательной. Генерал Бойков — невысокого роста, приветливый, с умными живыми глазами, несколько полный, с широким лицом, гладко брит, тяжелый подбородок. В хате — очень чисто. На столе — газеты, фуражка, папиросы, два телефона, скромный письменный прибор. На окне — цветы. На стене — большая карта Европейской части СССР и карта Европы. В углу — откидной стол, над ним лампа, на нем — двухверстка с оперативным положением войск.
При трудных вопросах, требующих точной формулировки, генерал задумывался, опустив голову книзу, и затем давал четко сформулированный ответ. Особенно он подчеркивал рост и значение чисто человеческих черт характера воина, что обычно наши военные спецы совсем выпускают из виду. В заключение он пригласил заходить почаще, не стесняясь.
Я перед расставанием сказал:
— Разрешите задать обывательский вопрос: кто будет брать Киев — мы или Воронежский?
— Дело покажет, — ответил он уклончиво.
— А трудно?
— Да. Дело не только в том, что он на правом берегу, но и берег то этот высокий, гористый. Но история знает пример, когда Красная Армия именно в этом месте форсировала Днепр. Это было в 1920 году. Надеемся, что так будет и ныне.
Оттуда я зашел к лейтенанту Жакрееву — адъютанту Рокоссовского. Он извинился, сказал, что докладывал, но просит позвонить завтра, или послезавтра.
— Генерал страшно занят. Часто даже позавтракать или поужинать не успевает. Сами понимаете. Позвоните около 12 ч. — он в это время встает.
Я заметил на стене здания школы, где шел разговор, двустволку и патронташ.
— Чья?
— Командующего. Раньше ездил. Но сейчас, с весны, даже не притрагивается.
Наш корпус пополняется. Вчера утром приехали известинцы Женя Кригер и Павел Трошкин. Они выехали из Москвы на машине на день позже меня, проехали прямо через Глухов в Нежин и сейчас усталые вернулись сюда голодные, как черти. Мы их покормили. Только ушли — вваливается в хату спецкор «Комсомолки» Карл Непомнящий. Он прилетел из Москвы на самолете, летел 2 дня. К ТАССовцам приехал какой-то Глебов — в штатском и в шляпе.
Среди ребят много разговоров об иностранной прессе. Все мы через Информбюро при ЦК «завербованы» в инокорреспонденты. Трояновский — уругвайская газета, Костя Буковский — какая-то английская, Макаренко — английская «Йокшир дейли пост», я — «Чикаго дейли ньюс», корреспонденты Информбюро дают тоже (Пономарев и Навозов) через свое ведомство куда-то. С легкой руки Трояновского все говорят сейчас об этом «писать на Гонолулу». Писать надо раз (или два) в неделю, размер 3 странички. Некоторым фикс — 500 р. + гонорар.
Вчера с Яшей закончили, наконец, сбор материалов к своей статье и в 11 ч. вечера сели писать. Я диктовал, Яша записывал. Очень трудно было давать формулировки. Кончили в 8 ч. утра совсем опизденевшие. Заголовок — «На Днепр!», размер — 600 строк. Я лег спать, Яша отвез ее на узел. Интересно, что в ней выкинут в СИБ и у нас?!
Наступление развивается. Сегодня взяты Ярцево, Духовщина, Чернигов, Прилуки, Лубны и многое другое. Под Черниговым разведка вчера обнаружила, что с юго-востока до города на расстоянии почти 40 км. нет противника и рванулись вперед, сегодня город взят.
Очень много артиллерии идет вперед. Появилось много «дугласов».
Живем в чудном хуторке, носящем приветливое название Веселые Терны. Освобожден от немцев две недели назад. Население еще не избаловано и не привыкло к постояльцам и относится к нам очень предупредительно и гостеприимно. Жарят гусей, уток, кур, поят молоком, потчуют картошкой, стирают. Немцы здесь были только налетом (хутор в стороне от шоссе и грейдеров) и у крестьян сохранились коровы, гуси, индюки, утки, куры. Посевы повсюду единоличные, убирали тоже единолично. Колхозов не хотят — немцы близко.
Хутор расположен на двух буграх, разделен оврагом и имеет форму буквы Т. Ребята шутят: Т = «тут посадка самолета». Много зелени, часть хутора — в лесочке и высажена чистая аллея Тополей. У каждой хаты — фруктовый сад, но фруктов нет.
Мы живем на самом краю, в большой просторной хате. Как всюду — тут грязно. Но приветливы. Состав семьи: старуха -Елизавета Николаевна, сноха — красивая молодайка Аксинья, ее сын 5 лет Шурик. Муж ее неизвестно где с начала войны (в армии где-то).
Сегодня поехал с утра в штаб, а Яша Макаренко, Сергей Коршунов, корр. ТАСС капитан Денисов и корр. Информбюро капитан Навозов отправились на яшиной машине под Чернигов — ходили еще вчера слухи, что он должен сегодня обязательно пасть.
Зашел к члену Военного Совета Телегину. Когда я был у него прошлый раз (месяца полтора назад), он был генерал-майором, сейчас — генерал-лейтенант. Принял меня очень приветливо, выразил удовольствие, что я вернулся сюда. Поговорили в московских новостях, о моих планах. Затем он рассказал о положении на фронте, напирая особенно на значение боев за Чернигов.
— Ставка придает ему очень большое значение. Нарком сказал, что когда бы ни был взят — салютовать (днем ли, ночью, утром). Сейчас все время из Москвы звонят, узнают, как идут дела.
— И когда вы думаете он падет?
— Обязательно сегодня. Затем еще одно очень серьезное дело: наши передовые войска находятся сейчас (разговор был в 13 ч.) в 6–7 км. от Днепра. Мы все время ждем сообщений, что вот-вот подойдут. Дадим специальное сообщение в Москву. Так что видите, сколько вам писать!
— Да, Ваш фронт становится Центральным не только по названию, но и по существу.
— Да! — засмеялся.
— А как будете брать Киев?
— Я не знаю, мы будем его брать или воронежцы. Да и не в этом дело — кто. В лоб его ломать очень трудно. Надо будет действовать в обход. Выход к Днепру и форсирование -затем река создает такую предпосылку. Правда, форсировать Днепр очень трудно, но надо и можно. А там, потом, пусть берут воронежцы. Мы вообще очень помогаем другим. Когда наши войска нависли над Сушами — пали неприступные ранее Сумы. Бои за Кромы помогли падению Орла. Взятие Новгорода-Северского определило падение Брянска. Нежин предрешил падение Прилук. Сейчас захват Чернигова создает угрозу окружения Брянской группировки противника.
— Хочу широко показать битву за Киев.
— Отлично. Благодарная задача.
Помещался генерал в здании школы. От него пошел к генералу Бойкову. Он рассказал о ходе боев за Чернигов и сказал, что ждут его сегодня. Сообщил, что на этом плацдарме дерутся 4 немецких дивизии + подвели учебно-полевую дивизию. Я рассказал ему о разговоре с Телегиным и ожиданием выхода к Днепру.
— Уже, — сказал присутствующий при беседе работник оперативного отдела подполковник Шиманский. — Утром вышли передовые отряды, а сейчас основные силы трех дивизий: 70-ой, 322-ой и 6-ой. С сопротивлением? Нет. Мы рассекли там немцев и отбросили часть к Чернигову, часть к Остеру. Там серьезные бои, а тут почти гладко.
Затем, зайдя к себе, он подробно рассказал о ходе боев за Чернигов и дал некоторые сведения о движении наших войск к Днепру.
По дороге в столовую я и корр. Информбюро капитан Пономарев встретили нач. информации разведотдела подполковника Смыслова. Он великолепно знает противника. На наш вопрос о силах немцев под Черниговым он на ходу по памяти назвал не только ?? дивизий, но и отдельные полки и даже сообщил откуда они прибыли и что собой являют.
Часиков в 7 вечера я сел писать. Дал около 120 строк о выходе к Днепру и 200 строк о боях за Чернигов. В 10 часов позвонил Шиманскому.
— Ну, взяли Чернигов?
— К сожалению, нет.
В полночь голодный я вернулся домой, в село. Завтра переезжаем на новое место.
Вчера вечером позвонил Бойкову.
— Как тот пункт, о котором вчера мы Вам голову крутили? (дипломатично)
— А, Чернигов? Взят! Утром, в 8:00. Ждите приказа.
Вечером слушали приказ.
Сегодня днем идучи с Рузовым по селу вдруг слышу:
— Лазарь!!
Смотрю — капитан, с шинелью, с огромным толстым портфелем, небритый, пыльный. Всмотрелся — Михаил Тихомиров, бывший редактор (по Детиздату) моей книги «На вершине мира», потом — работник нашего иностранного отдела, потом — зам. зав. отделом печати НКИД, потом военный корр. «Красной Звезды» на Брянском фронте. Там недавно проштрафился. Описывая по данным оперотдела взятие Мценска, написал, что действовали и танки. А они не участвовали. История обычная — каждая наша строка заминирована. Дальше последовал приказ нач. ГлавПУРККА об освобождении от работы в «Красной Звезде» и переводе в армейскую печать. Вот и прибыл в распоряжение Галаджева.
Затем встретил фотографа Капустянского. Он поведал, что Кригер и Трошкин побывали уже в Чернигове и Кригер уже улетел в Москву. А наших ребят все нет и нет.
Вечером сидели у ворот. Темно, как в трубе. Вдруг подлетает «Виллис». Вылазит длинный, нескладный, очень похожий на иностранного корреспондента корр. ТАСС капитан Баранников. В машине еще писатель Алексей Глебов в штатском и выписавшийся только что из госпиталя после ранения корр. «Красной Звезды» ст. лейтенант Кудрявцев (ходит еще с тросточкой).
— Поехали. Дорогой скажу в чем дело. Забирай шинель.
Что, думаю, такое. Сел. Сел и Тихомиров, обогревшийся пока возле машины. Дорогой оказалось, что ребята были в Глухове, заправлялись бензином и достали там на заводе 20 литров пива — бензиновый бачок. Сейчас едут распивать его в соседний пункт за 12 км., где их ждут с утра Пономарев и Трояновский.
Ну что скажешь? Впрочем, затея мне понравилась, хотя я и небольшой любитель пива. Нас сейчас можно прошибить только колоритом. А тут на — получай: ночная поездка по степи за 12 км для того, чтобы выпить по стакану пива и вернуться обратно.
21 сентября наши передовые части форсировали Днепр. Против ожидания, это шло без особого сопротивления. Затем переправились еще и еще. 22 сентября переправа была наведена на 40 км. севернее. А переправившиеся ранее уже достигли Припяти и начали ее одолевать. Вот тут уже оказались прочные немцы.
Сейчас река Днепр форсирована и южнее (в 20 км. от Киева) и севернее первых дней — другими словами, почти на всем протяжении нашего фронта. Немцы яро контратакуют в лоб и во фланги, пытаясь а)задержать б)сбросить в воду с) окружить наших. Кое-где делается по 12 контратак в день. Сегодня на переправе было 600 самолето-вылетов. Но ущерб небольшой.
Произошел, между прочим, забавный случай. Наши бойцы заметили, что немцы направили к одному из островов на Днепре свой бронекатер и баржу с войском, дабы мешать потом нам. Мы быстро подкрались с другой стороны острова, высадились, встретили, перебили солдат, захватили катер и баржу. Они начали исправно возить наших но тот берег (команда катера осталась немецкой). Сейчас им удалось, наконец, утопить эти «средства».
Хорошо и быстро развивается наступление и на Гомель. Вчера взяли Новозыбков. Позавчера пал, наконец, Смоленск. Вот обрадуются москвичи!
Сегодня был у командующего инженерными войсками фронта генерал-майора Прошлякова и начальника его штаба полковника Алексеева. Они рассказывали о работе саперов при форсировании Десны и Днепра. Я заказал им статью об этом.
— А мин сейчас немец не ставит, — сказал Алексеев. — Не успевает, да и нет у него тут запасов: не думал он, что придется тут воевать. Иной раз не хватает даже взрывчатки, чтобы подрывать здания. Бомбят сверху.
Зашел разговор о телетанке.
— Встречали их еще где-нибудь с того времени (Орловско-Курского)? — спросил я.
— Нет. Вообще это чистое арапство. Нельзя такой смешной штукой попасть в движущийся танк. Арапство.
Вечером был у Бойкова.
— Киев будет наш или соседей?
Он засмеялся:
— Вам легче: если соседей — то вы туда. А нам каково?
— Почему немцы оказали такое слабое сопротивления при форсировании Днепра? Есть ли восточный вал?
— Они хотели, но не успели. Дело не только в укреплениях, но в силе. А сил для противодействия у него там оказалось мало и быстро подбросить он не мог: его мы везде сковываем и не даем возможности широкого маневра. А это в нынешней войне, пожалуй, главное. Характерной особенностью является и то, что мы переплыли с ходу. А все наставления и труды трактуют о длительной подготовке. Вот вам еще одно проявления нового воинского духа. Обязательно напишите подробнее о форсировании Днепра. Это очень большая победа!
— А силы он подбрасывает?
— Да, и большие.
— Ну, а как Гомель?
— Я думаю, что он будет взят раньше Киева.
Посмотрим.
Были в пятницу в Шостке. Отлично вымылись в бане, в номерах с ваннами и душем. Красивый, большой город. Довольно много больших зданий (4–5 этажей), но все они взорваны.
Днем заканчивал сбор материалов по переправе через Днепр. Вечером сел писать. Кончил в 12. Позвонил на узел. «Приезжайте, Москва свободна». Ночь — чернила. Ехать 15 верст, днем шел дождь. Доехали. Сразу пошло на провод. Написал строк 600. Заголовок «Через Днепр». А первую вещь «На Днепр», бюрократы, до сих пор не печатают, говорят — рано еще. Мелочь же идет.
Сейчас наши войска вышли к Днепру на всем протяжении от реки Сож до Киева. но на том берегу сопротивления все крепнет. Наших оттеснили с правого берега Припяти, не дают переправляться Белову (у него зацепилось 3–4 батальона и пока все). Туго и у Черняховского. На других участках идем хорошо. Вечером объявили Кременчуг, через пару дней решится судьбы Гомеля.
С хозяевами хаты зашла речь о сдаче молока. Немцы требовали 600 литров с коровы в год, наши до войны — 75, сейчас — 50 (до конца года).
Позавчера переехали на новое место. Заняли чудную хату — впору генералу. Впервые за всю войну живем в таком доме. Огромная комната, пружинные кровати, деревянный пол (!!), зеркальный шкаф, буфет, цветы. При хате большой фруктовый сад, пчельник, цветы во дворе. Хозяин — Михаил Игнатьевич был ярым опытником, но рядовым членом колхоза. Свою хату пригнал водой за 600 км. по Десне. При немцах был старостой, но очень хорошим и его сейчас не тронули. Зато немцы отобрали у него корову, свинью, разорили пчел. Очень гостеприимны и неизменно приглашают нас к обеду и ужину, хотя питаются очень скудно. Неизменный «борщ» три раза в день, картошка — вот и все, иногда на второе — бульон.
Дела на фронте становятся более сложными. Немцы за Днепром сопротивляются железно. Видимо, приказ Гитлера («не отступать от Днепра, за отход — расстрел», оглашенный 17.09.43) действует. Кроме того, как показывают пленные, за стрелковыми дивизиями стоят эсэсовские офицеры с задачей стрелять всех, кто отойдет.
Сегодня был у генерала Бойкова. Он считает, что воронежцы потеряли темп и дали немцам время собраться с силами.
— А время на войне — самое ценное. Это было всегда, но в войне с немцами это особенно важно, т.к. они маневрируют быстро.
Он считает, что поэтому судьба Киева будет решена сейчас уже в длительной и сложной борьбе. Затянулось дело и с Гомелем. Там уже несколько дней затишье.
Сегодня я с Яшей написали о ходе борьбы за Гомель — заготовку! Мой материал «Через Днепр» так и не ушел. Узел забит, связи нет. Сегодня при мне отправили 350 телеграмм в мешок на самолет. Поэтому я вчера взял очерк и послал самолетом. Все равно он будет лежать, т.к. о форсировании Днепра до сих пор официально не объявлено.
Приехали сюда под Гомель Эренбург и Симонов. Эренбург остался в армии, а Симонова я сегодня вечером встретил в столовой.
— Хотел ехать под Киев, но дело длинное, полечу завтра в Москву.
Был у меня Евгений Долматовский.
— Написал поэму о Сталине. Хочу ехать в Москву, показать. Писал честно, писал, что в трудные минуты он надеялся на нас, а многие из нас ничего не делали, а надеялись, что он выручит и сам все сделает.
Получил телеграмму от Лазарева с предложением поехать на Воронежский и готовить материалы по Киеву. Там думают, что если с этой стороны подошли к Днепру, то участь города уже решена. Завтра поеду. Думаю сделать большой материал «Битва за Киев» с показом усилий нескольких фронтов, о роли авиации, выступления украинцев. Если дело затянется — хочу вернуться.
Вечером прошел слух, что взята Тамань. Таким образом, вся Кубань очищена от немцев. Это дело!
До сих пор не получил ни одного письма из Москвы. Ничего не понимаю. Сегодня уже попросил Лазарева сообщать мне — все ли там в порядке. Сегодня летало до фига наших самолетов.
Вчера выехал на Воронежский, под Киев. Вместе со мной поехал корр. Комсомолки капитан Непомнящий Карл — юноша 24 лет, в очках, очень способный, с орденом Красного Знамения за двойное хождение в тыл противника.
По дороге заехал к командующему воздушной армией генерал-лейтенанту Руденко. Встретил очень приветливо. Со времени последней встречи у него прибавился орден Суворова 2-й степени. Он рассказал о действиях воздушной армии над Днепром, об особенностях этой операции, о тактике немцев. После этого говорил с начальником его оперативного отдела полковником Островским. Я сказал генералу, что уезжаю под Киев и спросил: не опоздаю ли? Он засмеялся.
— Если вы доедете до того, как Днепр замерзнет, то не опоздаете. Думаю, что раньше не будет. Время ушло.
Он сообщил также, что Чернобыль, за два дня до этого занятый нашими войсками, пришлось вернуть немцам. Зато мы расширили свои позиции в междуречье Днепр-Припять.
— Ну а над Киевом ваши самолеты бывали?
— Да. Между прочим, первым там побывал самолет «У-2». Это уж совсем обидно для немцев. Летал он с агитатором. Пока говорил по-русски — не стреляли, начал на немецком — прожектора, обстрел. Ушел благополучно. Я докладывал Телегину — хохот. Ну а бомбить — не бомбили. И не будем.
Переночевали мы у него рядом с бомбоубежищем и поехали. Вместе со мной и Непомнящий. Дорога была примечательной.
Проезжали Мену — небольшой городок Черниговской области. Как и всюду — крупные здания разрушены, электростанция взорвана. Зашли к секретарю райкома. Сидит молодой парень с погонами старшего лейтенанта, со сталинградской медалью, Плотников. Судя по всему, очень опасается, чтобы не забыли, что он участник войны, офицер. Все время называет себя страшим лейтенантом. Рассказал, что в Мене немцы расстреляли 900 человек. Закопаны в общих могилах. Жители требуют раскопать, но «без центральной чрезвычайной комиссии не хочу». Истребили всех евреев.
— Остались в живых только две девочки. Сейчас их помещаю в свой детский дом.
Усиленно приглашал остаться. Хвастал своим театром (журналисты приехали!), в котором и москвичи, и ленинградцы, и киевляне. Это — сборная труппа, составленная из эвакуированных и застрявших артистов и участников художественной самодеятельности.
При въезде в Мену встретили большой красный обоз, впереди на головной подводе — укреплены в рамке с цветами портреты Ленина и Сталина. Остановились, расспросили. Оказывается — обоз в фонд Красной Армии (в счет хлебосдачи? Нет! В помощь Красной Армии). Комсомольцы колхоза «Коммунист» из села Даниловка Менского района, 29 подвод, 100 центнеров ржи, 35 центнеров мяса и птицы. Село освобождено от немцев 19 сентября.
— Как же вы сохранили все это?
Молодая украинка, краснощекая, белозубая, на головной подводе, хохочет:
— Уберегли. В ямах было. Закопали.
Секретарь райкома спешно ищет духовой оркестр, чтобы встретить обозников.
Я снял этот обоз.
Переезжали Десну. Село Бондаревка (Черниговская обл.) за рекой полностью сожжено. Посреди села увидел вдруг: от хаты наполовину сохранилась печь, старуха садит что-то в печку. Среди кирпичей — к печке тропка протоптана. Рядом — старик лет 50 и его 15-ти летний сын ладят из обломков сарай. Это — семья капитана Степана Корнеевича Супруна. Старуха Ганна Зотовна, плача, рассказала, что вместе с другими ховалась в лесу, а ироды все спалили.
Сфотографировал.
Большинство сел, однако, уцелело. У населения сохранился скот, птица, хлеб, огороды. Живут крепко. Под селом Адамовка, Борзинского района Черниговской области встретили колхозников «Червоный Клич». Они сеяли рожь («100 га уже, надо еще 20»). Пять пар здоровенных откормленных быков. Как сохранили? Прятали в лесу.
Подъезжая к этому селу встретили крестьянку. Везла на лошади картошку. Мы остановились узнать дорогу. Рассказала, что мужа недавно взяли в солдаты, а дома — четверо детей. Мой шофер, чтобы успокоить, сказал, что сейчас многих мобилизованных возвращают обратно.
— Ох, если бы вернули мужика — я бы корову отдала бы, не пожалела.
Вот психология! За мужа, пожалуй, можно отдать и корову.
Въехали в Ичню — небольшой городок Черниговской области. Почти не разрушен, взорвано только спиртовой завод и два-три дома. По улицам маршируют партизаны, с винтовками и без, в красноармейской форме и в немецкой, в фуражках и зимних ушанках. На лбу — красная ленточка, у некоторых — в петлицах красные астры. Оказывается — ходят строем в столовую, в баню, несут охрану общественных зданий. Они из отряда, которым командовал нынешний секретарь РК Попко, комиссаром был Сычев. Остановил я одну группу, снял. Здоровые, ражие ребята.
— Давно партизанили?
— Нет, два месяца. Но держали в страхе всех немцев в Ичне.
— Вот бы таким ребятам полицаев, — засмеялся Непомнящий.
— Сейчас беда. — угрюмо сказал здоровенный детина с распахнутой грудью и в немецкой куртке. — Не дают нам с ними расправляться. То ли дело — раньше...
У хаты РИКа сидит на бревнах несколько изможденных женщин с ребятами. Одна из них — Наталия Арна Коротченкова рассказывает: они из села Денисовка, Суземского района, Орловской области. Отступая, немцы погрузили их всех в эшелоны с детьми («всех-всех») и начали возить. Завезли потом в Оршу, заставили там работать на торфяных болотах. Давали 100 г. хлеба в день на работающего. Потом, перегнали сюда. Жили они на хуторе под Ичней. Сейчас пришли проситься обратно на родину. Председатель обещает отправить, как только дадут вагон.
Проезжали Прилуки. Весь центр уничтожен. Не бомбежка, а гранаты и поджог.
Ночевали в селе Пречистка, в 50 км. от Прилук (видимо, Яготинского района). Живут крепко, но грязно. Здесь, как и в других местах Полтавщины, осталось очень много мужчин. Их мобилизовали сейчас от 1926 года до 50-ти летних. Но затем всех 49-ти и 50-ти летних, а также родившихся в 1926 и 1927 г.г. отпустили по домам, официально — на с/х работы. Кроме того, после комиссий, отпустили слесарей, трактористов и еще уйму народа.
За завтраком мы пили самогон с 30-ти летним бригадиром Василием Митрофановичем Куприенко.
— Больше половины отпустили.
Жаловался, что очень неохотно народ ходит на колхозные работы. Все норовят на свой огород. Впрочем, так бывало и по другим местам, где мы бывали — нередко.
Сильно развит тут национализм — немцы постарались вовсю!
Утром выехали дальше, по направлению к Киеву. Стоит отличная, летняя погода. Тепло.
Проехали Борисполь — в 35 км. от Киева. Весь город сожжен и разрушен. Выезжая из города, встретили седого, оборванного старика. дал закурить, разговорились. Оказывается, житель соседней деревни Нестеровка (в 2-х км. от Борисполя) — Иван Кузьминский. 59 лет. По профессии — плотник. Сейчас собирает прутья.
— А при немцах (плачет) чистил сортиры, просил милостыню. Весь город сожгли, взорвали, какой город был! Рельсы взрывали так, что куски улетали за 300 м. А с жителями что делали! Люди рассказывают, что согнали 300 человек в подвал и сожгли живьем. А то взяли трех девок, связали косами и бросили в колодец.
И снова плачет.
Деревня Красиловка (под Киевом).
Находимся вместе с другими корреспондентами. Их тут — уйма. Кто-то насчитал 39 душ.
Он нас — майор Петр Лидов, майор Леонид Первомайский, фотограф Яков Рюмкин.
От «Известий» один майор Виктор Полторацкий, чудный парень, немного мечтательный, очень скромный, великолепный товарищ, высокий, худой, глаза на выкате.
От «Красной Звезды» — майор Петр Олендер, майор Константин Буковский, подполковник Жуков, майор Василий Гроссман, полковник Хитров, фотограф Кнорринг, на подъезде — Илья Эренбург и К. Симонов. Последнего я видел на Центральном фронте, он собирался подлететь сюда поближе к делу.
От ТАСС — майор Крылов и капитан Николай Марковский, фотограф Копыт.
От «Комсомолки» — Непомнящий, капитан Тарас Карельштейн, майор Гуторович (которого все зовут «Швейком»), фотограф Борис Фишман.
От «Иллюстрированной газеты» — капитан Фридлянд.
От Информбюро, «Советской Украины» и проч., проч., проч.
У большинства свои машины. Всех сортов — Эмки, Виллисы, полуторки, трофейные, а у кого-то даже 5-ти тонный Форд.
Страшно разнохарактерный и разнокалиберный народ. Лидов зовет их «шакалами» и во многом прав.
У всех на устах — когда будет Киев?
Большинство считает, что нескоро, через месяц-полтора. Среди населения — всевозможные версии (уличные бои уже «идут», подошли к Лавре и т.п.). Но точно никто ничего не знает.
Что-то за последнее время стали страдать газетчики изрядно. В Смоленске контужен Миша Калашников (при разрыве мины), в Харькове был ранен фотограф ТАСС Кпустянский, в Полтаве — ранили фотографа ТАССа Озерского.
Здесь, при вступлении в Миргород, налетел на мину (противотанковую) наш бывший работник, сейчас сотрудник фронтовой газеты «За честь родины» старш. лейтенант Шера Нюренберг (Шаров).
— Я почувствовал страшный толчок и потерял сознание. Очнулся метрах в 80, на коленках. Толи меня туда бросило, толи сам отполз. Лицо залито кровью, чувствую — изранены веки. Страшная мысль — ослеп! Жутко кричит шофер, он вскоре умер. Остальные двое отделались легко. Меня подобрали шоферы и отвезли в госпиталь. Первый день я находился в ужасном состоянии: не мог открыть глаз и все время думал, что ослеп. День был бесконечным. Да и потом, когда разлепили глаза и удалили из век осколки — врач-перестраховщик говорил, что ни за что не ручается. Пробыл в госпитале две недели. Весьма неприятно также, когда иглой лезут в глаз.
Из сводки СИБ исчезли все направления. «никаких существенных изменений». В местной газете вчера напечатана передовая «Изматывать силы врага».
Все время неумолчно гремит канонада с берега Днепра. Часто слышны разрывы бомб. Ночью иногда видны «фонари» немцев.
Вместе с Лидовым сделал несколько визитов. Позвонил секретарю Н.С. Хрущева подполковнику Гапочке.
— Заходите. Жду.
Зашел. Часовой направил в сад. Большой фруктовый сад. На траве лежат четыре человека: невысокого роста Гапочка, огромный толстый мужчина в штатском (как оказалось — зам. пред. СНК Украины Василий Федорович Старченко), стройный средних лет человек в полувоенной форме и с «лейкой» (секретарь ЦК КП(б) Украины по пропаганде Литвин) и майор (забыл фамилию). Поздоровались и легли. Разговор шел о том, как нужно палить и свежевать свинью. С шутками, прибаутками, подначкой. Потом вспомнили об обеде и украинских колбасах и как ими хорошо закусывать.
Нахохотавшись, Старченко и Литвин тут же на траве сели писать постановление СНК УССР и ЦК КП(б)У о помощи крестьянам сел, спаленных немцами. Гапочка сказал мне, что военный совет фронта на днях вынес уже два постановления о помощи Красной Армии населению освобожденных районов. К редактированию нового постановления привлекли и нас. Мы, в свою очередь, договорились о статьях по Киеву.
— В вашем распоряжении 5–6 дней, не больше 10-ти, — сказал мне Гапочка.
Вечером мы зашли к генералу-майору Строкачу — нач. партизанского штаба Украины. Он сказал, что по донесениям партизан немцы усиленно эвакуируют ценности и грузы из Киева, вывозят даже войска (это — сомнительно — Л.Б.) Часть населения уезжает на Запад, часть в Германию. Вокруг Киева усиленно роют окопы и строят укрепления.
Строкач — высокий, статный, представительный, с ленточкой на три ордена.
Говорит, что партизаны оказали большую помощь при переправах.
Днем был у генерал-майора — нач. оперативного отдела Тетешкина. «А, опять на наш фронт? Раз горячо — так сюда?» По-прежнему красные малярийные веки, веселый. Мы ему рассказали, что сегодня СИБ объявил о том, что после некоторой передышки для подтягивания сил Кр.Армии, вновь началось наступление на всем фронте от Витебска до Тамани, форсирован Днепр севернее и южнее Киева и в районе Кременчуга, занят Невель, Кириши, Тамань.
Генерал сказал, что южнее Киева наши передовые части закреплялись на захваченных правобережных плацдармах. Севернее Киева немцы наступали, а сейчас мы на отдельных участках ведем наступление, а на остальных закреплялись и отбивали контратаки. Контратаки солидные, до двух полков пехоты при 60–70 танках. За вчерашний день — 1300 самолетовылетов немцев.
— У меня вопрос. Если невпопад, можете не отвечать, — сказал я. — Задача наших войск сейчас: сломить сопротивление противника или непосредственная борьба за захват Киева?
— Наша задача — взять Берлин!
— Где наибольшее давление противника?
— У Черняховского.
— А у Пухова?
— Гораздо меньше.
— Что говорят пленные?
— Немцы подтягивают силы: технику и людей.
— Нет ли живых приказов Гитлера?
— Нам известен только старый его приказ: держать плацдармы на левом берегу для обеспечения наступления 1944 года. Вот как далеко загадано!
Сажусь писать «Самолеты над Днепром». Завтра в 11 утра назначена встреча с Н.С. Хрущевым.
Газетный корпус все растет. Сегодня на самолете прилетели из Москвы четыре известинца: Женя Кригер, фотогрф Гурарий, Булгаков и Федюшев. Днем приехал наш фотограф Яша Рюмкин. Где-то бродит фотограф «Иллюстрированной газеты» Шайлет.
Гурарий рассказал новые печальные вести. В Новороссийске погиб наш корр. по Черноморскому флоту капитан Ерохин. «С боевого задания не вернулся» неистовый авиафотограф Кафафьян (прямое попадание над целью). Это был его полет уже на третьем десятке по счету.
Сегодня был с Лидовым у Хрущева. Он принял нас хорошо, говорили часа полтора. Внешне он изменился: потолстел, лицо очень усталое, сердитое, обрюзгшее немного. Видно, что он работает днем и ночью. Глаза красные от бессонницы. Очень простая хата, небольшая комната с большим столом, на стенах карты, простой стул, в алькове — кровать с двумя подушками.
Говорили об авторах по Киевскому номеру. Он назвал ряд фамилий, дал общие установки. Просил отметить: освобождение Киева — это освобождение всей Украины, нет сомнения, что потеряв Киев, немцы откатятся до старой границы. Победа — результат тесного союза украинского и русского народов, без этого она была бы невозможной. Отметить упорство и сопротивление украинцев оккупантам. Добавил, что было бы хорошо, если бы вспомнили Богдана Хмельницкого, который еще тогда заключил в Переяславе договор с русским царем, заложив основы русско-украинского союза. По предложению т. Сталина этот город скоро будет называться Переяслав-Хмельницкий. Вводится орден Богдана Хмельницкого трех степеней — т. Сталин дал принципиальное согласие.
— Это будет союзный орден?
— Да
— А герои других республик?
— Наверное, тоже будут. Не знаю точно. Вот орден Багратиона будет. Солдатский орден.
— А вы сами не напишете статьи?
— Нет, некогда. Это — нереально, надо посидеть над ней, не смогу.
— Когда взяли Харьков, вы в разговоре с Поспеловым просили отложить заказ до Киева.
— А сейчас до Львова, — смеется Н.С.
Я сказал, что должен готовить статью о битве за Киев. Добавил, что был на Центральном, который, видимо, содействует киевской операции. Н.С. сразу оживился:
— Вы, журналисты, часто подходите фотографически. Что значит — содействует? Я не хочу ничего плохого сказать про Рокоссовского. Он талантливый полководец. Но положение определяется силами противника. Сколько против него танков?
— Три дивизии.
— Какие?
— Вторая, пятая, восьмая.
— Так они сейчас уже наши, как вы знаете. А против Воронежского фронта все время действовало 8–10 танковых дивизий. Вам известно, наверное, что главный удар он наносил на Белгородском направлении, а на Курском (Кромском) был вспомогательный. Здесь его танков было вдвое больше. Мы ведь тоже собирались наступать, но 20-го, а он начал 5-го июля. И вот потом все время имели дело с его танками.
— Какие были основные этапы борьбы?
— Прохоровка. Борьба за Ворсклу. Тут был сильный удар противника. Форсирование Днепра. Судя по всему, он решил очень цепко держаться за Днепр и не отдавать его. Но мы очень крепко зацепились. Для того, чтобы выбить нас с (такого-то) участка, нужно не меньше тысячи танков. Это не удастся.
— Верно ли, что он эвакуирует Киев?
— Это кто вам сказал — партизаны? К этим рассказам нужно относиться с большой осторожностью. На войне очень много врут, но больше всех -партизаны.
— Нам нужен самолет для отправления материалов в Москву.
— Это правильно. Самолет будет.
От него пошли к генералу армии Ватутину. Очень маленького роста, полный, с очень маленькими, но очень живыми и умными глазами. Шея завязана. На кителе — ленточки пяти орденов и медалей (у Н.С. — четырех). Просторная комната, большой стол накрыт картой насплошь (километровкой). В соседней комнате — постель. Простые деревянные стулья. Предварительно я позвонил ему по телефону, представился.
— Хорошо, заходите через полчаса.
Принял нас очень приветливо. Сели. Говорили тоже часа полтора. Я сказал, что прислан сюда, на этот фронт, поскольку он сейчас стал центральным. Командующий рассмеялся:
— Он уже давно центральный.
Я попросил рассказать об основных этапах борьбы за Киев. Ватутин очень подробно рассказал о немецком наступлении 5 июля, как и почему оно провалилось, что за тем последовало. Говорит он очень просто, без военных терминов, вставляет публицистические замечания, звучащие, как афоризмы («неудавшееся наступление — крупнейшее поражение для наступающего» и пр.)
Дальше он охарактеризовал этапы нашего наступления. Касаясь непосредственной борьбы за Киев, он сказал, что тут надо сначала бесспорно прорвать фронт противника, разбить его силы и только после этого овладеть Киевом. В свете его слов, эта операция выглядит совершенно самостоятельной, независимой от предыдущего наступления.
— Ожидал ли противник, что мы так быстро выйдем на Днепр?
— Безусловно не ожидал. Но все же он успел стянуть большие силы. Он пытался удержать за собой и предмостные укрепления на левом берегу. Немцы очень крепко держались в районе Дарницы и ушли оттуда тогда, когда мы вышли к Днепру южнее и севернее. Я был там, смотрел: серьезные укрепления. А в других местах — не очень. Но сам Киев укреплен.
Рассказал он о силах противника, охарактеризовал основные черты наступления, отметил отличную работу авиации.
В конце беседы пришел Н.С. Хрущев и прочел по служебному выпуску ТАСС румынские статьи, свидетельствующие о полной панике в Румынии.
— Вот дураки, — сказал Хрущев. — Сами себя секут сейчас.
Сегодня вечером был у командующего бронетанковыми силами фронта генерал-лейтенанта Андрея Штевнева. Чудная ночь, лунная, светлая. Ехали до него с час с провожатым. Недалеко, в стороне, над переправой висят немецкие люстры.
Генерал встретил нас (меня и Непомнящего) в той же пижаме, в которой я видел его в прошлый раз в августе. Он только что приехал из корпуса Кравченко, был зверски усталый.
— Сколько вы не спали? — спросил я.
— Вчера заснул часика на два.
Начиная беседу, я достал карту. Он резко схватил ее, склонился над ней и замер. Молча он смотрел на участок севернее Киева и думал. Пять минут, десять, пятнадцать. Изредка он бросал отдельные слова.
— Сегодня Кравченко пошел. С хода. Там на этом пятачке не удержишься для сосредоточения. Так что переправлялись через Днепр и прямо в дело. Бомбит, блядь, но ничего. Артиллерия? У нас своя артиллерия. Должен был сегодня он выйти к Ирпеню и к вечеру форсировать его. Вот жду донесения. Укрепления по Ирпеню? Солидные, еще наши. Я их хорошо помню. Серьезные. А оттуда ударить на Ворзель и западнее Святошино — на Житомирское шоссе.
— Тогда немцам надо тикать из Киева, — взволнованно сказал Непомнящий.
— А вы им подскажите, — усмехнулся генерал. — А с юга пойдет Рыбалко. Бо-о-о-льшая сила у него. Ну ему труднее — дальше, сил у противника больше. Контратаки? На Кравченко вначале кинулось 30 танков. Зажгли восемь, остальные ушли. Местность? Тяжелая: леса. Это только в кино танки ломают деревья. Силы противника? Восемь танковых дивизий: 2-я, 5-я, 7-я, 8-я, 11-я, 19-я и т.п., часть танков тяжелые, остальные средние, много самоходных пушек, в том числе «Фердинанды».
Он снова кинулся к телефону:
— Чайка! Чайка! Почему не даете Чайку?
Адъютант принес ужин, вина. Он угощал, сам не ел («не хочется»), усиленно потчевал.
— Давайте выпьем первый тост за Киев — предложил он.
Потом лег на койку, попросил веселой радиомузыки и долго рассказывал про детство (он был грузчиком с 12 лет, потом машинистом на юге в Мелитополе), вспоминая десятки имен и историй.
— Завтра поеду к Рыбалко, — сказал он.
Сидели у него часа три. Итак, битва за Киев началась.
Вечером был у и.о. нач. штаба 2-й воздушной армии полковника Катца.
— В 7:40 утра Рыбалко пошел. Была большая помощь с воздуха. Пошел в изгибе Днепра у Зарубену. Мы бросили туда всю авиацию. Непрерывные удары с утра и до вечера по узкому участку — чтобы дыхнуть было нельзя. За день 1200 самолетовылетов.
Судьба решится завтра — будет ясно: подтянет сюда кременчугскую группировку или нет. Подтянуть — оголит юг, не потягивать — туго тут. При благоприятном развитии судьба решится в 4–5 дней, при затяжке — две-три недели. Сейчас противник сильно готовится к контратакам. Видимо, завтра хочет вернуть положение. До этого — помогали Черняховскому отбивать контратаки.
Темна вода во облацах. За вчерашний день было продвижение, но небольшое. Позавчера наши войска прорвали первую линию обороны в излучине и продвинулись на 6 км. Сегодня — ничего. Немцы контратакуют силами до двух полков и даже двух дивизий при 100 танках. По официальным данным, как сообщил сегодня генерал Тетешкин, за вчера убито 6000 немцев. Можно судить о силе драки.
Вчера вечером собрались у «Комсомольцев» и майор Саша Гуторович пел под гитару песенки своего сочинения. Это солдатская батальная лирика. Полет слащаво, но искренне и доходит хорошо. Песенок своих он не публикует и считает их пустяком.
В связи с затяжкой, народ разъезжается. Позавчера улетели известинцы, сегодня — комсомольцы.
Вот одна из песенок Гуторовича:
ПИСЬМА.Война! Война! Но как на грех,
Терзая и дразня влюбленных,
За тыщи верст и сотни рек,
На фронт приходят почтальоны.
Что письма? Так, любовный бред,
Страстей бесплодные желанья,
И через скуку длинных лет
В воображении свиданья.
Нет, им любви не заменить.
Они способны лишь тревожить
Те чувства первые любви,
Что нас значительно моложе.
Гонцы веселья и смертей
В конвертах с голубой одеждой —
Их ждут с тревогой у дверей
Не потерявшие надежды.
Им надоело долго ждать.
Утешьте их. В краю родимом
Пусть не хоронит сына мать,
Жена не плачет о любимом.
Когда мы залпом их прочтем,
Они напомнят нам, что где-то
Всё существует отчий дом,
Жена и мирная планета.
Кто был разлукой искушен,
Тот знает: трудно жить влюбленным.
Мужья сильней ревнуют жен,
Чем жены их — к неверным женам.
А встреч все нет. Война! Война!
Поля, забрызганные кровью,
Судьбой распятая жена
Клянется честью и любовью.
Поди проверь за тыщи верст
Какие в доме перемены,
Кого сам Бог к жене занес,
Благословляя на измены.
А все ж сильнее счастья нет,
Чем почтальона стук в оконце.
С волненьем надорвешь конверт —
И на душе — весна и солнце.
Будь я доктором в местечке
И умея тела вскрывать —
Я б хотел в руках сердечко
Как галчонка подержать.
Чтоб почувствовать, как бьется,
Крылышками трепеща,
То, что нежностью зовется,
Иль — любовью, сгоряча.
Всех хирургов став смелее,
Я б сердца переменил —
Чтоб тебя никто сильнее,
Чем я сам не полюбил.
Перемен нет. Газетный корпус то убавляется, то расширяется. Короли отдали концы. Улетел Эренбург, Гроссман, полковник Хитров, Женя Кригер и мелкие подразделения, сегодня уехал и наш Первомайский. Зато сегодня неожиданно зашел ко мне единственный на всем фронте человек в морской форме — корр. «Красного Флота» капитан Вл. Рудный, а следом прилетел из Москвы фотограф ТАСС Дм. Чернов.
Рудный рассказал подробности гибели Ерохина. Он подорвался с катером на мине в Новороссийской бухте. Там же погиб и корр. «Красного Флота» ст. лейтенант Мирошниченко и еще кто-то (на берегу с десантом). Что-то опять пошел мор на газетчиков! Вчера стало известно, что под Брянском убит, подорвавшись на мине, редактор газеты «На разгром врага» полковник Воловец и тяжело ранен его ответственный секретарь, жена секретаря убита. На центральном фронте немцы разбомбили поезд фронтовой газеты «Красная Армия», погибли при том Марьясов и еще кто-то. Вспоминаю, как в прошлом году, вернувшись из армии в Валуйки, мы застали дымящийся вагон этого поезда, как раз перед нами его разбомбили.
Вообще возможностей — много. Позавчера Первомайский сказал мне, показывая на спецкора «Кр. Звезды» майора Константина Ивановича Буковского:
— Посмотрите на этого чудака, он сегодня был на Трухановом острове.
— Хорошо, что сегодня, а не вчера, — рассмеялся Костя. — Вчера немцы устроили вылазку из Киева на остров двухсот автоматчиков. Высадились ночью, пробыли до полудня, побили много народа, перестреляли жителей, забрали пленных и угнали скот. Сейчас ничего. Жарко конечно. Все под огнем: артиллерия, минометы, пулеметы, да и винтовки достают. Местные жители? Конечно есть — прячутся в ямах в лозняке. Зато вид на Киев каков!
Молодец Костя! Помню, с Центрального фронта он полетел в Чернигов. Это было примерно 20 сентября. 21 сентября наши передовые части вышли там к Днепру. 22 сентября мы получили от него телеграмму: «передал о Чернигове, был на Днепре, передал очерк».
Вчера немцы предприняли диверсию севернее Киева: ударили 5 дивизиями во фланг корпусу Кравченко. В дивизии, принявшей на себя удар, были корреспонденты «Кр. Звезды». Молодцы, просидели до конца, не драпанули.
Грызем день и ночь семечки. Пасмурно. Обстрел. Где-то рядом бомбежка.
Глубокая ночь. Только что закончил подвал об артиллерийском наступлении — «Со всего плеча». В хате все спят, душно, угар от керосиново-бензинового фонаря.
Нежданно-негаданно я остался один на этом фронте. Так сказать, из тяжелой артиллерии РГК превратился в полевую пушку. Я приехал сюда на помощь Первомайскому и Лидову. Но Первомайский ныл и напирал на редакцию, и ему разрешили выезд в Москву. Вчера он уехал. Я позавчера дал телеграмму о том, что дело тут затягивается и прошу разрешить выехать с материалами в Москву. Сегодня утром получил нежданно-негаданно предложение немедленно командировать в Москву Лидова (там получены немецкие снимки о Тане Космодемьянской, о которой он писал первым, еще в 1941 г.), а мне предложено пока задержаться. Днем Лидов выехал на машине в Москву, взяв с собой и моего сожителя Непомнящего. В итоге — я один. В гневе написал с Лидовым резкое письмо Ильичеву и одновременно дал телеграмму Лазареву, в которой указал, что мне необходимо по неотложным делам выехать на Центральный фронт и я прошу перебросить сюда Коробова (с Центрального) или Росткова (со Степного).
Погода испортилась в дым. Вообще осень стояла на редкость сухая и ясная. В последние дни начало сильно подмораживать, но светило солнце. Вчера все затянуло облаками, а сегодня весь день и сейчас всю ночь льет и льет. Это очень ни к чему. Так тут можно застрять до морозов. Вот уж ни к месту!
От скуки можно описать деревушку и хату. Деревушка грязная и, по сравнению с другими селами Украины, бедная. От немцев она почти не пострадала, так, пощипали жителей немного, но не палили, скот сохранился, птица тоже, посевы. Настроения, однако, явно наши. Это проявляется во всем, вплоть до того, что говорят «наши», а не «красные» или «русские».
Живу я маленькой чистой хате старика Федота Гавриловича Зозули. Ему 69 лет, бодрый, много работает, интересуется политикой и ходом войны, разбирается в событиях. Жена его — Софья Симоновна, маленькая старушка, хлопотливая и заботливая. Три сына — на войне. Но больше всех работает и печется о нас их сноха -жена младшего сына Саши, мобилизованного уже нашими войсками после освобождения села («трофейного солдата»). Он сейчас уже дерется где-то под Киевом. Зовут ее Маруся, ей 24 года, она беременна, но очень бодра. Недавно она ходила проведывать мужа и сделала пешком за сутки 80 верст.
Мы получаем продукты на руки, отдаем им и они кормят нас. Продуктов, конечно, не хватает и они много докладывают своего. Каждый день варят нам борщ — неизменное здешнее кушанье, на второе — кашу или картошку. Утром, в обед и вечером к нашим услугам молоко, а для меня — кислое молоко.
Мне уступили кровать с продырявленным пружинным матрацем, Непомнящий спал в каморке (сейчас его место занял мой шофер Саша), а хозяева размещаются на лежанке за печкой и на печке.
Хозяйство состоит из коровы, нескольких кур и кошки. Одну курицу нам гостеприимно сварили, сейчас их осталось штук пять, не больше. Большой огород дал уйму картошки и овощей. Кроме того, много картошки собрано с огорода в поле.
Не в пример некоторым другим местам, где мы бывали раньше, здесь охотно и аккуратно выходят на колхозные работы. В частности, Маруся почти через день ходит то на уборку артельной картошки, то на другие работы.
Общей страстью всех тут является семечки. Грызем их — и грызут их с утра до ночи. Удивительно прилипчивая штука: никак от них не отделаешься. И куда не придешь — всюду они.
Раз за разом получил несколько взаимопротиворечащих телеграмм из редакции. Все как полагается. В первой телеграмме Лазарев пишет, что выезд в Москву разрешен при условии быстрого прилете и отлета. Во второй телеграмме — разрешается выезд на Центральный фронт, как только приедет Брагин. Третья телеграмма предлагает (все получены в один день) в трехдневный срок сделать разворот о героях форсирования Днепра. Это было 19 октября.
В этот же день, едучи в штаб, встретил по дороге Брагина. Вчера он заехал ко мне и мы вместе колесили по начальствам. Были у Тетешкина, который сказал, что все без изменений. Вышгород, объявленный сегодня, 20.10.43 в сводке, за сутки 9 раз переходил из рук в руки, сейчас, вчера утром, немцы снова ворвались в него. Чем дело кончилось — неизвестно, нет связи.
Брагин ночевал у меня. Мы долго толковали о литературных делах, о военных. Он, с моих слов, уже увлечен киевской операцией, которая представляется ему чрезвычайно сложной и исключительно интересной.
— В каждой операции важнее всего определить, что думает противник, какой у него план -и тогда строить свой. Какой у немцев план? Защищать Киев? Отдать его? Когда? Из этого и будет видно, что нужно нам делать. А очень может быть, что у него нет никакого плана: часто он бывает просто дурак и уши холодные. Вот в Брянске у него не было никакого плана.
Я решил сделать так: собрать материал на Воронежском, взять часть по здешней газете, часть по Центральному фронту и ехать в Москву. Непосредственно по Киевской операции передал достаточно: два подвала — об артнаступлении и «У стен Киева» (позавчера). Брагин пишет «Битву за Киев».
Последние ночи немецкая авиация буйствует. Над нами летают почти непрерывно. Где-то рядом совсем бомбит. Стекла в хате дребезжат, как игрушечные. Для приманки, видимо, вокруг нас поставлены зенитные пулеметы и они мелко тявкают. Но мы уже привыкли и спим по первое число.
Сегодня утром выехал на Центральный фронт. Два дня ясно, и дорога просохла. До Чернигова ехали по великолепному Киевском шоссе — одно удовольствие. Дальше — грейдер. Сейчас остановились ночевать по тракту в селе Жавчичи, Черниговской области. Саша пошел промышлять самогон, а хозяйки разжигают печь для ужина.
Большинство сел по шоссе сожжены. Чернигов — одни развалины, улицы пустынны, редко-редко попадаются жители. И тем не менее, немцы ночами его бомбят. В стороне от шоссе — села целы, скот и куры тоже.
С позавчерашнего дня Воронежского фронта нет, есть Первый Украинский фронт. Пора!
Вчера прибыл на место. Всех застал на лицо. Дела с Гомелем затягиваются, наши войска предпринимают обходной маневр (по западному берегу Днепра). Результаты зависят от быстроты продвижения. пока идет средним темпом.
Ночевали плохо. Где-то рядом всю ночь клали бомбы. Стекла дребезжали, хата чувствовала. Слышали и свист бомб. Ночь ясная, звездная.
Сегодня весь день занимался бензином, да еще завтра придется потратить полдня.
Вечер начался опять с бомбежки. Вчера дал телеграмму о том, что материал весь собран (о героях) и предлагаю выехать с ним в Москву. Сегодня или завтра утром должен быть ответ.
Вчера получил ответ от Лазарева. Все, как полагается: Макаренку — в Москву, материалы с ним или самолетом, мне — обратно под Киев. Вчера же дал телеграмму о том, что обработка материалов — долгая песня и вторично прошу разрешения на приезд в Москву, хотя, мол, повторно просить и неприятно. Сегодня получили телеграмму — мне и Макаренко немедленно выехать под Киев, материал о Днепре слать самолетом или проводом. Для вящей убедительности телеграмма подписана не только Лазаревым, но и Поспеловым!
Цыганская жизнь!
Хотели ехать сегодня, но у моего шофера острое воспаления глаза, врач запретил ему трогаться с места. Поедем завтра утром.
Вчера затратили весь день, но зато зарядили машины под завязку. Ура!
Здесь произошел трагический инцидент. Пьяный шофер одного из отделов ПУ застрелил подполковника Кузнецова из отдела пропаганды и немедля смотался на машине. Удалось узнать, что километрах в 15 на запад он спрашивал у лесника дорогу на Гомель, бросил машину (не нашел переправы через речку) и исчез. Все решили, что он подался к немцам и продает им местожительство. Тревога длилась несколько дней. Всё было поставлено на ноги, но шофера найти не могли. Каждую ночь ждали концентрированной бомбежки. Наконец, вчера получили телеграмму, что шофер нашелся. Он пришел к командиру одной части под Гомелем, сказал, что совершил большое преступление и просит послать его для искупления греха на передовую. У всех отлегло от сердца.
А завтра я именинник.... опять в дороге!
За ужином руководитель кинобригады капитан Федор Киселев, только что вернувшийся из Добрыша (под Гомелем) рассказал любопытное. В Добрыше существовала подпольная организация, 57 человек. Руководитель — 23-х летняя Катя, засланная туда. Взорвали гомельскую электростанцию, убили 20 руководящих деятелей при немцах, пустили под откос 127 эшелонов, взорвали 12 мостов. Половина участников служила полицейскими. Сейчас это дело поднимает наш корр. Леша Коробов, и сегодня выехал туда Карл Непомнящий. Он прибежал восторженный, я влили на него ушат холодной воды, и он уехал мокрый.
После ужина в хате Стора сыграли преферанс: Стор, библиотекарша Лидия Павловна и я. Я выиграл рублей 75, остальные проиграли. Кончили в час ночи.
Так начались мои именины.
Именины продолжались.
Встали, позавтракали и поехали на двух машинах. Со мной примостился подполковник Малофеев из ГлавПУРККА, молчаливый и малоразговорчивый, с Яшей — корр. «Кр. Звезды» майор Костя Буковский.
Чтобы не трястись по страшным песчаным ухабам, я избрал другую дорогу — по проселку, через лес. Лес — чудесный, местами хвойный, местами смешанный. Березы в осеннем наряде, золотая осина, высоченные, почти строевые сосны. Так километров 20. И все это было местом ожесточенного боя. Весь лес побит осколками снарядов. бомбами, всюду полуснесенные деревья, щепки, раненые стволы («брызнет кровь зеленая из глубоких ран» — как говорится в одной песне Гуторовича). Окопы, окопчики, воронки, окопы для пулеметов, взорванные мосты. Немые свидетели жарчайшего боя, видимо с партизанами.
А дальше, километров через 20, мы были свидетелями еще одной партизанской эпопеи. В селе Чуровичи, Городнянского района, Черниговской области мы увидели настоящую крепость. В школе там, большой десятикласске, помещалась немецкая комендатура и полиция. Так вот, вся школа была обнесена настоящей кирпичной стеной. От партизан! Совсем, как раньше мы видели на картинках в учебниках истории деревянные крепости. Правильный четырехугольник, длиной шагов в 150–200 и почти такой же ширины. Высота -метра 2,5– 3. Толщина бревенчатых стен — около метра. Пространство между бревенчатой обшивкой забито песком. В стене — бойницы (через каждые 5–7 шагов), чтобы в бойницы не простреливалась школа, они сзади, за стрелком, забраны бревнами. Получается индивидуальная ячейка. Бойницы широкие, чтобы можно было поставить пулемет. По углам — башни, на 5 амбразур, закрываются они жалюзями из трех листов стали.
Строить все это хозяйство немцы согнали деревенских жителей. Несколько сот человек трудились полтора месяца и поставили крепость. Но воспользоваться ей не пришлось: партизаны не напали, а немцы осенью сами удрали. Спустя примерно час мы проехали мимо другого села — Клюсы, Городнянского же района, расположенного по правому берегу реки Снов. Его судьба поистине трагична. Немцы объявили его в 1942 году партизанским и насплошь спалили. Жители сначала ушли в леса, а затем вернулись и стали жить в погребах. С приходом наших войск они начали строиться. Сейчас воздвигнуто уже три-четыре десятка хат. Все — как одна — крошечные коробочки из тонких бревен, узенькие окошечки, крыты соломой. Часть еще строится, часть уже заселена, часть жителей продолжают жить в погребах. И крепость и Клюсы я снял.
Ночевали в дер. Дубровное, за Городней, в гостеприимной, но очень грязной хате. У хозяйки (Соньки, как она отрекомендовалась, рождения 1903 г.)- муж с первых дней на войне, вестей нет, 5 дочерей — старшей 19 лет, младшей — 5 лет. Две младших — Маша и Нина — больны, лежат на печи, тихие, присмиревшие.
— Вы бы позвали врача, — сказал я.
— Зачем? Может помрут — все легче будет, — просто ответила она.
Страшно!
Костя Буковский вез с собой литр самогона. Мой шофер Саша достал еще поллитра первачу, который был изготовлен «для себя» (на поминание). Хозяйка сварила картошки, затем выменяли на бензин миску кислого молока и сели за именинный стол. Первый тост подняли за мои 38, затем я предложил два тоста: за тех, кто в пути и за тех, кто ждет.
На том и самогон и именины кончились.
Снова проехали через Чернигов. На этот раз он показался еще более разрушенным и мрачным. В центре — одни руины. Жителей, как и тогда, мало.
Вечером прибыли на место. Остановились в той же хате — у Софьи Симоновны.
Сегодня рано утром Саша уехал на машине в Харьков. Я отпустил его повидаться с семьей, за одно он там отремонтирует машину.
Газетчиков здесь стало много меньше. Говорят, где-то едет Кригер и Гурарий. «Последние известия по радио» прислали Льва Кассиля и Васю Ардаматского — они томятся и рвутся в Москву.
Здесь узнали, что приехали напрасно. Тут отдан приказ: перейти к обороне. Вот до чего наши не информированы!
Стоит ясная, но очень холодная погода. Ночами — около нуля и щиплет за уши.
Кругом бомбят, видны зарева.
С утра очень сильно стреляли из пушек. Днем отчетливо донеслись крупнокалиберные пулеметы. Жизнь идет, самолеты летают.
На нашем фронте — тиховато. Утром на южном участке немцы предприняли контратаки, силами до полка. Хорошо идут дела наших южных соседей. Они уже практически решили судьбу Крыма и Кривого Рога. Вновь началось наступление на Витебском направлении. За день боев «местного значения» (по сообщениям СИБ) занято 80 населенных пунктов.
Любопытна газетная братия. Сидим у Полтарацкого. Яша просит у него почитать дома «Комсомолку».
— Дай газету!
— На, — и протягивает «Известия».
— Да нет, «Комсомолку».
— Ну так бы и сказал сразу. А о просит газету.
Шли мы по улице с нашим Шаровым, поэтом Ильей Френкелем и корр. «Посл. известий по радио» майором Зиновием Островским (его все здесь зовут «седым майором»). Шаров вспомнил:
— В Ростове Зиновий нашел женщину, у которой немцы изнасиловали трех дочерей, а ее избили до потери сознания. Зиновий решил записать ее рассказ на пленку. Она начала и заплакала и так, плача, продолжала рассказ. Зиновий был в восторге. Он бегал вокруг нее и кричал:
— Очень хорошо! Плачьте, плачьте! У вас еще три минуты. Да куда вы плачете? Не туда, сюда плачьте!
Обильна и своеобразна газетная кухня. Порой дело доходит до желтых анекдотов. Коршунов рассказывает, что фотограф Трахман возил с собой в полуторке трупы двух замороженных фрицев и когда надо «оживлял» ими пейзаж. Другие возят немецкие каски, шинели, мелкие трофеи. Так в мирное время эти дельцы возили с собой вышитые скатерти и чайные сервизы и устраивали «культурную» жизнь колхозников.
Рюмкин рассказывает, что Фридлянд и еще кто-то уехали на озеро под Прилуки и «организовали» там переплаву через Днепр на подручных средствах: на бревнах, плащ-палатках, лодчонках и проч.
Вот мерзость!
Як. Рюмин отколол блестящий номер. Он получил несколько телеграмм из редакции, требующих больше снимков. И за грустил: все снято, а требуют еще. Недели полторы назад, перед моим отъездом на Центральный, он пришел ко мне:
— Лазарь Константинович, я хочу пролететь над Киевом на штурмовике.
— Нет. Риск не оправдывает цели.
— Да это совсем безопасно.
— Нет.
Он долго уговаривал меня и под конец я согласился при обязательном условии надежного прикрытия истребителями.
По возвращении сюда ищу Рюмкина — нету. Где? Улетел снимать Киев. Уехал в часть Витрука. Обещал на пути к Киеву низко пройти над нашей деревней. Этот самолет видели (видел и я, не подозревая, в чем дело), а обратно пролета не было. Волновались два дня. Вчера заявился. Довольный, рожа сияет.
— Пролетел. Сначала говорил с летчиками — категорический отказ, говорят — безумие. Тогда я пошел к командующему, снял его, сказал. Он приказал. И сразу все сделали. Пошли со мной два ястребка. И очень хорошо. Сразу же у Киеве приняли бой. Шли мы низко, вдоль берега. Немцы лупили по нам из минометов, так в Днепр и сыпались. Снял несколько кадров. Вот только жаль, что кое-что смазалось — скорость большая.
Такова цена кадра. Сегодня вечером он сидел и рассказывал о работе под Сталинградом. Как-то поехал снимать волжскую флотилию. Подъехал к берегу. Немцы увидели и накрыли. Рюмкин и шофер Кахеладзе успели выскочить и плюхнулись в ямочку. И лежали в ней, не поднимая головы, с 12 часов дня до 8 ч. вечера (до темна)!.
Вчера вечером сидели у Полторацкого. Он рассказывал историю своего выхода из Киевского окружения. Шел как раз этими местами. Трагическая жизненная правда.
Особенно потрясающ один эпизод. Шел он вместе с отрядом пограничников под командой ст. лейтенанта Соколова. Ночевали как-то в хате вдвоем (под Яготином). Хозяин роскошно угостил их, в том числе сахаром, чаем, печеньем и на вопрос — откуда все это? — ответил, что он драпанул с повозкой из-под Киева — надоело ему воевать и надоело отступать, вот он и дезертировал с армейской едой.
— Чуть брезжит, будит меня Соколов, пойдем. Я оделся, около сапог лужица. Вот, думаю, натекло с обуви. Обуваясь, намочил руки, вытер о штаны. Пошли. Рассвело. Смотрю — на штанах кровь. Где это, говорю, вымазался? А Соколов спокойно отвечает: это я хозяина, суку, зарезал ножом, вот ты и вымазался.
Спокойным, меланхоличным голосом Виктор рассказывал, как ходил в разведку, как зарос и все его «папашей», как был комиссаром в атаке, как убивали его на глазах друзей, как голыми руками задавил немца, как остался в трагический момент дожидаться грузовика с водкой и ветчиной, как принял команду над 2-м взводом и тот разбежался. Вот повесть!
А вот еще сюжет для повести. Были сегодня с Яшей в одной деревне. Встретили там Костенко — корр. газеты «Советская Украина». Раньше он был военным корр. РАТАУ на Южном фронте вместе с Макаренко. Молодой парень лет 28–30.
— Где твоя семья? — спросил Яша.
— На Урале. Но у меня трагедия.
— Какая?
— Жена вышла замуж. От меня долго не было писем. Она на заводе, там ее друг. Приезжаю недавно в отпуск, а она замужем. Вот как бывает иногда.
На нашем участке пока все тихо. Погода стоит пасмурная, но дождя нет. Холодно. Были сегодня на базаре: масло 400–500 р./кг, яйца 60р. десяток, самогон — 300 р. литр.
Вот и ноябрь. Двухнедельная (по словам Поспелова) командировка дотягивает уже четвертый месяц.
Сегодня утром чуть свет отправились с Яшей в баню, в госпиталь. Баня паршивая, грязная, тесная, но с каким удовольствием мы мылись!
Вечером я писал корреспонденцию в «Правдист» («То, о чем не пишут») и там указал, что народ стремится в Москву не только потому, что там семья и друзья, но там ванна, чистая постель, свежее белье, табак и хорошая бумага, книги, журналы, театр, настоящий чай, электрический свет.
Как надоела коптилка! Она портит все настроение. Днем ходишь, а вечером надо писать, но прямо руки опускаются, как вспомню про нее.
Вернувшись из бани нашел записку корр. ТАСС майора Крылова с просьбой срочно зайти к нему. Зашел. Оказывается, утром нач. ПУ генерал Шатилов срочно собрал всех корреспондентов центральных газет и предложил им немедленно ехать на южный участок к Жмаченко («через два часа нам начнется представление»)
Мы посовещались, поудивлялись и решили, что туда поедет Яша Макаренко и Яша Рюмкин. Они и отбыли. Остальные газеты также послали вторых работников. Первые корр-ты остались здесь ожидать развития событий.
Днем, у Олендера, начали вспоминать различные розыгрыши. Я рассказал, как после освобождения Конотопа туда послали с Центрального фронта фотографа Копыт (корр. ТАСС) снимать разрушенный немцами памятник Хулио Хуренито. Полторацкий вспомнил, как в Ивановском «Рабочем Крае» посылали фотографа Дм. Чернова (нынче военфотокор ТАСС) снимать приезд Шота Руставели.
Только что вернулся из общей части — отправлял пакеты в редакцию. Ночь облачная, непроглядная. Идти километра два. И вот поймал себя на том, что с напряжением всматриваешься во всякий отблеск света на горизонте, пытаешься догадаться — свет ли это фар, пожар ли, отсвет ли бомбежки. И столь же чутко прислушиваешься ко всем звукам ночи: не летят ли?
Между прочим, хоть и чернильная мгла, а «У-2» летают всю ночь. Вот летучие мыши! Недаром немцы их так боятся.
Макаренко вчера вернулся с Южного участка. Ничего серьезного там не было. Состоялась артподготовка, на которую немцы ответили сильнейшим огнем, к концу дня наша пехота продвинулась на 100 метров.
Вчера виделись с некоторыми командирами. У них твердая уверенность, что 5-го будем в хуторе, а «к празднику наверняка».
Погода вчера разгулялась и стала великолепной. Сразу начала летать авиация. Над селом, где мы находились, разыгрался воздушный бой.
Сегодня весь день гремит артиллерия. Видимо, началось. Особенно интенсивно стреляли часов с 14. Весь день воздух гудит от моторов — буквально ни секунды перерыва.
Дал телеграмму в редакцию с предложением быть наготове Заславскому.
К вечеру Олендер и Полторацкий поехали к танкистам и артиллеристам. Там подтвердили, что артиллерийский концерт состоялся, а после была очень сильная наша бомбежка. Танки до 4 часов дня не вступали еще в игру.
В 3 часа дня газетчиков принял Тетешкин и сказал, что в 8 ч. утра началась артподготовка и наступление развивается успешно.
Все ребята сидят и строчат. Пришлось сесть и мне. Сидел с 8-ми вечера до 4 ч. утра. Написал 4 колонки «Путь к Киеву» (обзорная статья).
Вечером летала «рама». Сбросила шесть бомб, три сравнительно далеко, а три совсем рядом, аж стекла ходуном пошли. Ночью над нами опять ходили немцы.
Сейчас с удовлетворением отметил, что небо затянулось облаками.
Хочется есть — пожевал галет.
Погода — мразь и смердь. Днем было просто пасмурно, низкая облачность и плохая видимость. К вечеру — мелкий, страшно противный дождь. Дороги раскисли. Меж прочим, узнали, что в Москве — снег, нелетная погода. Все наши пакеты о героях Днепра, посланные еще 30-го, до сих пор лежат в Прилуках на аэродроме. Впредь редакции наука — соглашаться на вызов с такими материалами (разворот целый!!) в Москву. Давно бы отписались и были здесь. Жаль только затраченного труда.
Сегодня весь день артиллерийской канонады не было слышно. Мы терялись в догадках. Не было и самолетов, но это объяснялось плохой погодой. Днем поехали на рандеву в оперативный отдел. Нас принял полковник Гречкосия — заместитель Тетешкина, типичный русак, статный, дородный. Он сообщил, что наступление развивается успешно. Севернее Киева его ведут два хозяйства — Москаленко и Черняховского, входит и Пуховское. Вчера они продвинулись на 7–12 км. Сегодня (к 13 часам) на 3–5 км.
В итоге заняли:
Черняховский — Мануильск, Дымер, колхоз им. Шол. Алейхема,
Москаленко — окончательно Вышгород (который СИБ взяло еще 20 сентября), Горянку, дачи Пуща Водица и дом отдыха.
Бои придвинулись к северным предместьям Киева.
Меня удивляет только слабая активность немецкого сопротивления — в контратаках, и то редких, участвуют до батальона пехоты, и весьма скромные потери — за весь вчерашний день по двум хозяйствам всего 1800 немцев, 36 танков, 13 орудий и т.п. Это — не цифры разгрома.
Южнее Киева, на излучине у Переяслава, в 11:00 сегодня перешли в наступление два хозяйства, но к часу дня успеха еще не добились.
В непосредственной близости от Киева — на острове Казачьем — два наших полка форсировали Днепр.
— Каковы силы противника? — спросил я.
Полковник ответил путано, он точно не знал.
— Каково намерение противника? — спросил я.
Полковник сделал загадочное лицо и уклонился от ответа, он этого тоже не знал.
Видимо, завтрашний день определит все. Главные наши танковые силы пока еще (к 13:00) в бой не были введены, за исключением одного корпуса и двух бригад, кавалеристы — тоже.
Во время беседы позвонил из Москвы генерал Антонов — зам. нач. Генштаба. По ответам Гречкосии можно было заключить, что Москва следит по детальной карте и отлично ориентируется в силах и обстановке.
— Рыбалко? — переспрашивал полковник. — Еще не вступил. Кавкорпус? Нет еще. Такая-то дивизия? Находится там-то.
Из начальства здесь никого нет — все на местах.
Написал вместе с Яшей корреспонденцию (около 300 строк) об этих делах «Вновь в наступлении».
Сейчас 12 ч. дня. Я еще не ложился со вчерашнего дня. Только что побрился и почувствовал себя легче, хотя и вчера спал часа 4–5.
День был пасмурный, но облачность высокая (вчера) и авиация летала. В 12 ч. поехал в штаб 2-ой воздушной армии. Зашел к и.о. нач. штаба полковнику Катцу. Он был очень занят, его поминутно обрывали, но встретил меня очень радушно. Рассказывал об авиационных делах, прерывая рассказ звонками Красовскому на ВПУ, распоряжениями и пр.
Рассказал о данных разведки: сплошной поток в три ряда машин из Киева на Васильков, горят ангары на аэродроме у Беличей, танки отступают на юго-запад, из Киева вышли 5 эшелонов на Фастов, наблюдается три огромных очага пожара на юго-западной окраине города.
— Жгут, сволочи! — сказал он.
Тут же принимались решения, как долбать отступающих. Сказал мне, что в 9 утра танки Рыбалко заняли Святошино и продолжают идти на юг. В это время (часов в 14) принесли срочную телеграмму. Он огласил:
— Наши войска ворвались на западную окраину города. Ведут бои.
Я распрощался — он пообещал в случае чего непременно доставить меня в Москву — и спешно уехал.
Сел дописывать и переделывать битву за Киев («Путь к Киеву»). Вечером сдал ее на телеграф. Вечером в моей хате собрались все корреспонденты. Обсуждали, как ехать в Киев, когда, как достать самолет для отправки материалов в Москву. Позвонили помощнику Хрущева — подполковнику Гапочке, он обещал достать и переговорить об этом с нач. штаба фронта генерал-майором Ивановым. Около 12 ч. ночи разошлись. Я сел названивать Гапочке, Иванову и другим, Яша — писать.
Гапочка позвонил мне около часа и сказал, что передал нашу просьбу, ответ будет позже, и сказал, что бой идет у Ботанического сада.
— Это же рядом с моим домом! — вскричал Яша Рюмкин. — Центр города.
В 4 ч. утра Гапочка позвонил и сказал, что будет истребитель 6-го в 2 ч. дня. В 5 часов позвонил по поручению Хрущева подполковник какой-то и сказал, что всем корреспондентам надо утром быть на левом берегу у Москаленко.
В 5:30 я позвонил Иванову.
— Что вы еще мудохаетесь?! — сказал он. — Киев уже взят. Вам нужно быть там. От меня едет порученец на амфибии — езжайте с ним напрямую.
Яша категорически поставил вопрос, что ехать должен он: иначе зачем сюда приезжал, ничего не писал и т.д. А я, мол, дал от арт-наступлении, битву за Киев и пишу еще «Накануне», да буду еще писать об авиации. После долгих споров я сдался.
В 5:30 Яша с Рюмкиным и фотографом Архиповым уехали кружным путем на Киев с тем, чтобы к 2 ч. быть на аэродроме.
В 6 ч. позвонил Гапочка, поздравил меня с Киевом и сказал, что Хрущев дает свой «Дуглас» для полета.
В 8 ч. утра я закончил очерк «Накануне» и начал его переписывать от руки, чтобы дать на узел и дублировать самолетом. Удивительно отвратительная работа! Корпел два часа, потом послал на узел.
Хотел лечь соснуть хоть час, но так и не получилось. Сейчас, через 15 минут, надо ехать на аэродром. На тот случай, если ребята переправятся из Киева прямо сюда — подослал в Предмостную Слободку Чернышова. Мой шофер, отпущенный 28-го в Харьков до 4-го, еще, каналья, не приехал.
Ночь была очень беспокойной. Где-то рядом очень долго и часто бросали бомбы, бахали зенитки, строчили пулеметы. Над Киевом полыхало всю ночь огромное зарево, на облаках — кровь отсвета, раздавались взрывы, слышные и здесь.
А сейчас — очень холодный, но совершенно ясный день.
Да того дописался, что пальцы сводит судорога... Сиволобов, выехавший из Москвы 1 Ноября, до сих пор не приехал. Бардак!
События шли так бурно, что некогда было записывать. 6 ноября в час я с Олендером поехали на аэродром. Самолет уже вертел винтами. Мы начали махать — остановили. На наше недоумение летчик сказал, что Буковский заявил, что якобы никого не будет больше и никто ничего не привезет. Вот свинья! Буковский и фотограф «Комсомолки» прилетели из-под Киева на двух «У-2» и хотели опередить и объегорить остальных.
В 1:45 опустился на аэродроме «У-2» и сразу подрулил к нам. Это был корр. «Красной Звезды» Хамзор. Он вылетел из Москвы на «У-2» 5 ноября. Утром 6-го дотопал до этого аэродрома, узнал, что взяли Киев, полетел туда, снял его с воздуха и вернулся. Молодец! Тут же он снял с себя комбинезон, пересел в «Дуглас».
Яшей все нет. Я задержал «Дуглас» на 10 минут, дальше летчик не захотел — не успеем долететь — и улетел.
Мы вернулись домой. В 3 ч. приехали Макаренко и Рюмкин. Оба были в отчаянии. Сваливают друг на друга: один, мол, слишком много снимал, другой — слишком много записывал. Да дорогой еще спустила камера, да разводили мост.
Утром 7 ноября поехали в Киев целой свадьбой. На нашей машине — я, Яша Макаренко и корр. ТАСС майор Герман Крылов, на «Кр. Звезде» — Олендер, корр. «Комсомолки» кап. Тарас Карельштейн (Карташев) и два шофера — один из них Николай, который специально ехал искать семью, на третьей — Мих. Брагин. Доехали до Броваров. Оттуда напрямую через Предмостную Слободку до Киева 10 км. Но моста еще нет. Пришлось ехать кружным путем: 20 км. по шоссе, 15 км. песками до Десны, там переправиться (у с. Новоселки), 10–15 км. пол лесу и грязи, затем по мостку через Днестр (у с. Стродомье), километров 10 грязью и 30 км. по шоссе. Итого — около сотни. Туда ехали благополучно, если не считать, что два раза столкнулись со встречными машинам (Итог — помято крыло и разбиты вдрызг стекла левой стороны). На переправе стопилось несколько тысяч машин. Колоссальное стадо. Счастье, что не было немецкой авиации из-за низкой облачности. Иначе — труба. Обманом выскочили вперед и переехали. Иначе — ждали бы до вечера. Села на правом берегу, бывшие ареной боев, сильно избиты. Лютеж снесен с лица земли, Старопетровцы и Ново-Петровцы избиты снарядами и бомбами, перекопаны блиндажами и траншеями, леса изрыты. На дорогах стоят наши и немецкие подбитые танки. У самых Приорок проходит мощная линия обороны немцев, не только полевые укрепления, но и два широких противотанковых рва. Поля минированы. На дороге щиты: «Езда только по центру шоссе, обочины минированы». В знак предупреждения лежат трупы подорвавшихся лошадей. Были и машины, но их убрали.
Перед самыми Приорками уткнувшись в землю носом и подняв вертикально вверх хвост, лежит «У-2»- видимо подбитый и беспорядочно падавший.
Вот и Киев. Первое, что бросается в глаза — люди, возвращающиеся в город. Немцы объявили центр, а затем и трехкилометровую полосу по берегу Днепра запретной зоной и выселили всех в пригороды, на окраины, а то и в села. Сейчас они возвращаются домой. На подводах, на тачках, на себе. Тачки, тачки без конца. И тут, и в центре, всюду. Везут всякий домашний скарб, ребятишек.
Город еще совершенно неорганизован и выглядит очень пустынно. Едут бойцы, тянут пушки. Пожары уже потушены. Довольно много разрушенных зданий, но в общем он сохранился очень хорошо. Некоторые улицы совершенно нетронуты, дома красавцы, но пустые, мрачные от этого, зловещие какие-то.
Крещатик производит гнетущее впечатление. Одни развалины. Много вывесок на немецком языке. Висят плакаты «Гитлер — освободитель» с его садистической мордой.
Стоит машине остановиться, как киевляне немедленно останавливаются и умильно смотрят. Многие подходят, расспрашивают, интересуются — не могут ли помочь. Когда мы стояли у здания коменданта города — подошел старичок (Горбач) и предложил отведать его табачку.
— Своей выработки, своей резки, и бумажка — своя. Понравилось? Очень рад. Заходите, вот адрес: Татарская, д 3 кв. 9, пометьте, что табачок, а то спутаете.
Группа встретившихся музыкантов, разговорившись, стала наперебой звать к ним ночевать. Обещали натопить, обогреть.
Подошла какая-то старушка и стала нас уговаривать не иметь дела с киевскими «девушками».
— Бойтесь их! Они за кусок колбасы к немцам ложились. А сейчас держат револьверы под тюфяками.
Зашли к секретарю обкома Сердюку. Он рассказал нам, что делается в городе, кто у него был, первые шаги. Сказал, между прочим, что 6 ноября ему исполнилось 40 лет. За весь именинный день он съел, находясь в городе, два ломтика хлеба.
— А аппарат ваш здесь? — спросил я.
— Нет. Этот дом еще не проверен. Вот сижу и не знаю — не взорвусь ли вместе с вами. Зачем же аппарат подвергать риску.
При нас принесли телефонный аппарат и обещали к вечеру включить. Первый аппарат в городе!
— Ничего. Через две недели у вас будет пять телефонов и тогда до вас не дозвонишься! — пошутил Крылов.
Зашли к коменданту (при нас привели пленных фрицев, найденных в подвалах) и поехали разыскивать родных шофера Николая. Знакомые по дому сказали, что жена и ребята выселены за город, сестра была увезена в Германию, проработала там год и 8 месяцев, вернулась, вышла замуж за какого-то русского и куда-то уехала.
Вечером подъехали к Днепру посмотреть — нет ли переправы напрямую. Нас обогнал «Виллис» с генералом. На берегу остановился и начал смотреть на воду в бинокль. Мы подошли.
— Не знаете ли, когда будет мост?
— Должен быть ночью. Вы думаете, так легко?
Оказалось, что это начальник инженерных войск фронта генерал-майор Брусиловский. Забегая вперед, можно сказать, что переправа и сегодня (9 ноября) не готова, хотя артогня нет, авиация не бомбит и проч. проч. Засрались инженеры!
Ночевали у соседки Коли по квартире — Анны Демьяновны Молодченко (ул. Тургеневская, 26). У нее сын 19 лет Алексей, дочь Лида 16 лет, сама не работала, муж — в Красной Армии, техник, о судьбе его, конечно, ничего не знает. Рассказывала, как тяжело жила. Леша работал чернорабочим в какой-то немецкой фирме, Лида — на железной дороге. Зарабатывали 30–40 рублей в неделю. Продали все, что могли. Леша, рассказывая, все вставал.
— Ты сиди, — говорил Крылов.
— Это я по привычке, — конфузился паренек.
Он больной, но лечиться не мог. Больницы были платные, кроме того, больных должны были кормить родные.
Тургеневская тоже вся выселялась, Молодченко только переехали в свою квартиру. Они предоставили нам все, что могли — две кровати. Мы на них улеглись по двое. Холодно, мерзли. Еды у нас было только на скромный ужин с кипятком без чая и сахара. Ночью где-то взрывалось.
Легли спать. Утром съели по тоненькому ломтику оставшегося хлеба и поехали по городу. Те же картины, что и вчера. Только тачек на улице еще больше. Заехали к коменданту Гречкосии, поговорили . Он при нас посадил на губу какого-то младшего лейтенанта за расхлестанный вид.
— Завоеватели, едри вашу мать! Где же порядок. Киев, понимать надо!
Вошли представители «Кр. Звезды», жаловались, что в этом помещении оставалось у них 6 пишущих машинок. Оказалось, что две забрал прокурор-майор.
— Не отдам! — сказал сей представитель власти. Его кабинет уже украшен коврами и всякими безделушками.
Случайно попал в дом, где собирались на регистрацию артисты. Рассказывали очень много о немецких порядках и совершенно меня заговорили. И снова без конца звали встретиться, поговорить. У многих чувствуется желание разоблачениями прикрыть свои собственные грешки. Но кое-что рассказывали и интересное, особенно — о политике немцев в театре.
Подошла женщина:
— Посоветуйте, что делать. Муж у меня был еврей, у нас была общая фамилия. Его немцы расстреляли. У меня оставался трехлетний ребенок. Я дала объявление, что потеряла паспорт и выписала новый на свою девичью фамилию. Теперь у меня два паспорта.
В 13:30 выехали в обратный путь. Движение к Киеву значительно усилилось. Обозы, обозы, машины. Снова круг на переправу. Дожди совсем размочили дорогу. И все время накрапывает. У переправы — пробка. Идут машины с того берега и нет им конца. К счастью, подъехал генерал-пограничник Панкин, с которым мы днем виделись у коменданта. Он послал на тот берег подполковника с приказом сделать передышку, а сам начал наводить порядок на этом берегу. Когда очень замерзал — приходил в нашу машину, скручивал мой табак и матерно ругал понтонеров.
Ждали 2 часа. Наконец, перескочили на ту сторону. Но, Бог мой, какая там оказалась жуткая дорога! Все размыло, сплошная грязь. Сотни машин буксуют по всем направлениям. Начало темнеть. И вот, километрах в пяти от Днепра, мы влезли в болото. Остановили «Виллис»- он нас вытащил, мы помогали.
Дальше было еще хуже. В поисках дороги получше машины разбрелись по все округе. Темно. Отовсюду светят фары, всюду сидят десятки машин в грязи. Раза два и мы садились. Вылезали, толкали, нам помогали. Так ехали.
И вдруг кончился бензин. С трудом выпросили литров 5, проехали немного и на этой адской грязи сожгли весь. Оставалось с литр. А до переправы через Десну с полкилометра — не больше. Тогда Крылов подал блестящую мысль:
— Давайте остановимся посередине моста и скажем, что кончилось горючее. Волей-неволей должны будут дать.
Так и сделали. Стали ждать. На наше несчастье первым подошел какой-то «Виллис» с почти пустыми баками. Некий полковник торопился в часть. Ему смертельно было жаль бензина и он предложил:
— Давайте попробуем на руках выкатить с моста, а потом у проходящих возьмете бензин.
Предложение нам не понравилось, но деваться некуда. Потолкали без энтузиазма, не выходит. Скрепя сердце, полковник отлил литра два и мы поехали. Отъехали с километр — увидели три брошенных машины. Обшарили баки — пусто.
Немного дальше был мостик через ручей. Стали поперек. Взяли со встречной машины 5 литров, немного дальше повернулись в грязи боком, перегородили дорогу — еще 5. С этим запасом мы были уже короли и в 10:30 вечера доехали домой.
С каким наслаждением вошли в теплую хату, зажгли лампу. От голода кружилась голова. Достали банку консервов (крабы) и тут же уничтожили. И крынку кислого молока. И легли спать совершенно разбитые.
Сегодня утром я сел писать очерк «Новый день»- о Киеве, написал подвал за обоюдной подписью. Яша поехал по отделам и дал (за двойной подписью) оперативную корреспонденцию.
Приехал, наконец, Кригер и привез письма из Москвы. А Миши Сиволобова до сих пор нет, как нет и моего шофера Саши. Если не приедет и завтра — передам дело прокурору.
Снова дождь.
10-го ноября снова поехали в Киев. На этот раз ехали напрямую, через Предмостную Слободку. Мост тут только строили. Мы первыми перешли на ту сторону, часть пути шли по взорванным фермам ж.д. моста, часть шагали по понтонам, а остаток проплыли на лодке. Шел дождь, шли и мы, было очень холодно.
Вместе с Александром Гуторовичем остался в Киеве ночевать и заночевал до вчерашнего дня. Вечером 10-го стало скучно и мы решили походить «по огонькам», наблюдая, как живет народ. Почти всюду мы видели только что возвратившихся в свои жилища людей: холод, узлы с вещами, голодных ребятишек.
Чтобы оправдать визит, мы придумали, что ищем семью командира Джапаридзе. Постепенно наш рассказ облекался плотью: Джапаридзе, выдуманный нами, вначале был в Киевском окружении, потом партизанил, затем командовал полком и получил два ордена. Семья его, состоявшая вначале из одной жены, получила от нас еще двух сестер, одна из которых была артисткой («кажется, пианисткой, т.к. он рассказывал, что мешали спать»), деда и посаженного немцами дядю.
Любопытно, что многие говорили, что слыхали эту фамилию, провожали нас к дворнику, и тот смущенно разводил руками: может быть, они жили под чужой фамилией? Да, возможно.
Но самое трагическое происшествие с Джапаридзе произошло на следующий день. Корр. «Последних известий по радио» Вася Ардаматский затащил нас вечером 12 ноября на квартиру к артистке театра оперы и балета Шуре Шереметьевой, которую немцы арестовали и около года продержали в концлагере (я об этом написал сегодня в очерке «Встречи и рассказы» — см. Правду). Около двух часов она рассказывала нам о пережитом. В основном, это была правда, ибо это чувствовалось в ее словах, поведении, репликах матери и дяди. Затем она стала рассказывать о своих знакомых, погибших в лагере, называла фамилии.
— А Джапаридзе? — спросил Гуторович.
— Погиб, — категорически ответила Шура. — Расстрелян.
— Как? — растерянно переспросил Сашка.
— Да, — подтвердила она. — И вместе с женой. Очень милая была женщина.
Так погиб не только наш Джапаридзе, но и его семья. Аминь!
За эти дни Киев заметно оживился. Появились не только ростки нового, но и ростки бюрократизма. У секретарей обкома и горкома появились секретарши, докладывающие о посетителях. Появились талоны в столовую, списки «А» и «Б» и проч.
Но город оживает по-настоящему. Во всех домах появились люди. В жилищных отделах — свалка. На предприятиях выдали первый хлеб и т.д. и т.п. Все это я описал в посланном вчера очерке «Становление» (см. Правду)
Вместе с Гуторовичем я остановился на квартире по ул. Горовица у бывш. командира одного из кораблей Днепровской флотилии Ары Георгиевича Гулько. Он прорывался к своим, но не прорвался и замаскировался в Киеве под какого-то агента. Таких моряков было много и большинство уцелело. И он и его жена Анастасия Федоровна трогательно ухаживали за нами, отдавали нам последний кусок (мы пришли пешком, без машины и, естественно, без харча.) Она купила и сварила нам конины, истратила на нас последний фунт муки, последнюю заварку чая: мы не знали, куда деться, но не могли и обидеть их. Вчера, когда приехал Макаренко, я взял у него буханку хлеба, табаку, 10 кг. картошки и оставил им.
Разъезжая по городу, мы вспомнили о приглашении старичка Горбача (Корнея Степановича) отведать его табачку и завернули к нему. Встретили нас по-царски, точнее — очень приветливо. Он сразу достал самогона и объяснил на чистоту, что многие думали, ну что же — немцы такие же люди, да еще культурные. А как пожили с ними, так другое запели. Слова немецкая культура стали ругательными. 23 года советской власти не научили нас так ценить эту власть, как два года прожитых под немцем.
Вчера днем мы уехали из Киева на базу. Доехали (по дальне переправе) к 7 часам вечера. Тут узнали, что, наконец, приехал Сиволобов, у него дорогой сломалась машина. А Сашки все нет!!!
Пообедали. В это время приходит майор Крылов и сообщает, что взят Житомир. Надо в номер! Поехал с ним на узел, там написали. И вернулся я только в полночь.
Сегодня с утра ясный день. Сначала пошли в баню в госпиталь, помылись. и прожарились. Стало легче на душе.
Потом сели писать. Написал очерк «Встречи и рассказы»- о немецких зверствах в Киеве.
Ночь ясная, лунная. Всю ночь неподалеку немец бомбит. Дрожат стекла. Бомбит очень интенсивно, крупными порциями. Стреляют зенитки, шарят прожектора. Все мы скорбим о пасмурных нелетных днях.
В числе прочего, по нашим предположениям, бомбят и Киев. К слову говоря, вчера, когда мы уезжали из города, было слышно несколько крупных взрывов. Возможно, взлетали заминированные впрок здания.
— Вот так залезешь на бабу, а доёбывать будешь уже в царствии небесном, — мрачно пошутил какой-то боец.
Вчера устроил себе полу-выходной день. С огромным удовольствием читал — просто с жадностью накинулся на чтиво. Читал рассказы Хемингуэя. Очень сильно сделаны «Снега Килиманджаро» — умная вещь. Вечером читал рассказы О'Генри, какие у него гиперболические образы.
Сегодня с утра чувствую себя неважно. Видимо, сильно простудился. Заложило уши. Трудно собраться с мыслями. Начал писать, но не выходит. Лягу-ка!
К вечеру отошел. Написал очерк о киевском театре оперы «Расстрел культуры», а потом даже сыграли в преферанс.
Немцы вчера начали активные действия под Житомиром (юго-восточнее) во фланг нашим. Вчера — 120 танков и 4 полка пехоты. Сегодня — новые силы. Положение тяжелое. В районе Фастова они забрали обратно Кнорин. Бои идут тяжкие.
Макаренко сегодня уехал под Гомель.
Немецкое наступление продолжается. Цель ясная — Киев. Мы отдали Житомир, Коростышев, Брусилов. Бои идут в 60 км. от Киева. Жестокие. Позавчера немцы бросили в бой одновременно 800 танков. Все хозяйство Черняховского из-за этого вынуждено было прекратить наступление на Полесье, повернуться фронтом параллельно шоссе Киев-Житомир и драться. Кроме того, туда бессчетно идет техника с востока и люди.
Киевляне уже начали тревожиться. Вчера мы приехали в город. Все спрашивают:
— Ну как? Не придется? (и не договаривают). Неужели опять?
22 ноября выдался отличный день, а то все — непогода. Авиация наша неистовствовала. А ночью немцы налетели на переправы и долбали их. А затем опять -мерзейшая погода.
Сейчас проснулся — все бело, зима. Надолго ли?
Вчера наш старик (в деревне) Федот Гаврилович простудился, кашляет. Любопытно отношение остальных. Жена его, Софья Самойловна, меланхолически говорит (спокойно так):
— Наверное, помрет старый.
Я говорю:
— Да что вы! Это же просто простуда.
— Нет, помрет. Ну, может, до весны дотянет.
Днем соседям принесли письмо с фронта. Путанное, малограмотное. Там они вычитали, что их сын Павел убит (написано же было — ранен). Старуха два или три раза сказала обыкновенным голосом: «О, Господи!» и ни на минуту не прекратила возни с горшками.
22 ноября был у Героя Советского Союза генерал-майора Лакеева. Он командует истребительной дивизией (Ла-5). Когда-то был ведущим знаменитой пятерки на всех тушинских «днях авиации». Был участником испанской, финской, халхинголской войн. Вся грудь — в отметках. Маленький, живой.
— Сколько дивизия сбила?
— Было 613. Да в эти дни штуки четыре.
— Сколько у лучшего летуна?
— 22
— А у тебя?
— За эту войну 1, да 2 в группе.
— А за все войны?
— 16. Да разве дело в сбитых? Наше дело — не пущать к своим, защищать их. А сбивать — это раз плюнуть.
Жаловался, что забыли его.
Киевская хозяйка рассказывает: был знаменитый гинеколог Кособуцкий. При нас имел всё, вплоть до машины. Но ждал немцев. Они дали кафедру. Уехал с ними, с барахлом. Сейчас знакомая получила его записку: сидит в концлагере, где жена и вещи — не знает. В Киеве — все рады этому.
Уж несколько дней стоит отвратная погода. Но сегодня, сейчас ночью, такая мерзкая, что хуже и придумать нельзя. Отчаянный, как на Рудольфе, западный ветер, дождь со снегом. Бр-р-р! Чернильная ночь. В хате холодно, сижу в ватнике.
Из Киева уехали днем позавчера. Плыли по грязи. Перед отъездом зашел на квартиру к Шуре Шереметьевой — той самой, что была в концлагере. Ее не было дома, но мамаша узнала сразу. Всхлипнула, начала расспрашивать: не уйдем ли? Я сказал -нет. Да и в этот день в сводке, впервые за все время, вместо «отбивали атаки» было вставлено «успешно отбивали» (в дальнейшем это слово опять исчезло). Когда я уходил — старушка бросилась мне на шею, поцеловала и несколько раз проговорила «Спаси вас Господь». Даже растрогала.
К какой только гадости человек не привыкает. В Киеве Сиволобов завел нас в один дом, где он раз ночевал.
— Хотите немецкого коньячку? — спросил он.
Хозяйка поставила на стол поллитра. Михаил налил по стакану. Какая немыслимая гадость! Но крепкая. Мы выпили. Долго терзали вопросами — оказалось, смесь спирта с валерьянкой. Вечером заехали к старику Горбачу, который угощал табачком. Он встретил не так радушно. Я дал 250 рублей, он приволок поллитра самогона. После «коньяка» он показался слабым, как вода.
Приехали сюда. Вечером сели играть в преферанс. В последние дни мы частенько играли, главным образом для того, чтобы в светлые ночи не сидеть одному в хате, прислушиваясь к бомбежке. Неприятное ожидание! А за картами («на миру и смерть красна» — как это верно) не обращаем внимания. За эти дни я выиграл около 300 рублей, но позавчера продул 80 р.
Вообще, ожидание бомбежки — неприятно. И все мы понемногу становимся суеверными. Уходя, считаем законом пожелать остающимся «спокойной ночи». Прямо формула какая-то, без которой не так легко на душе.
Вокруг все дороги — месиво. До штаба — 3 км, но добраться туда немыслимо: сплошные озера грязи, глубиной по колено. Сапоги наши не просыхают, все машины не могут туда двинуться.
Произошла газетная катавасия. 11 ноября в «Красной Звезде» была опубликована статья майора Пети Олендера о том, как был взят Киев. Редакция дала это за подписью «полковник П. Донской» (она и раньше так подписывала Петра). Ватутин прочел эту статью, признал, что она выдает военные тайны и приказал найти автора. Искали, искали, и, наконец, опознали.
Вернувшись из Киева, мы узнали, что Олендера ищет адъютант Ватутина подполковник Семиков. Петр позвонил ему, тот сказал: «Пишете глупости, придется отвечать. Ждите — вызовем».
А тем временем стряслась другая история. «Красная Звезда» состряпала в Москве корреспонденцию о том, как был «взят» Овруч и напечатала ее 20 ноября. В тот же день статью взяли у нее и напечатали (так же 20) Правда, «Комсомолка» и передал ТАСС. Подпись — П.Донской, но на это раз подполковник. Олендера же 21 ноября вызвали к прямому проводу из Москвы и ругали — почему он не дал о боях за Овруч, в силу чего материал пришлось делать в Москве.
В статье об Овруче было без конца выдумки, чепуха. Упоминалось о бешенном сопротивлении немцев, о несуществующих трех линиях обороны и т.п. Случайно эта статья попала на глаза находящемуся здесь маршалу Г. Жукову. Он прочел, возмутился и приказал: автора найти и арестовать.
Шатилов вызвал Олендера. Тот пошел с лентой и доказал, что он ни причем. Шатилов приказал ему никуда не отлучаться, обещал доложить маршалу и известить о результатах.
В журналистских кругах эта история наделала большого шума. Тем паче, что с месяц назад Полтиуправление решило представить газетчиков к награде. В частности, Шатилов телеграфировал Поспелову, что хотят представить к правительственной награде меня. Поспелов дал согласие, но попросил включить в список и Лидова. Ребята опасаются. что список сейчас пойдет под откос. А там много народа: Полтарацкий и Антонов («Известия»), Крылов и Марковский (ТАСС), Островский (радио), Шабанов (СИБ), Гуторович и Карельштейн («КП»), Олендер и Буковский («Кр. Звезда»).
По моему совету Сашка Гуторович написал вчера об этом происшествии песенку:
БИТВА ПОД ОВРУЧЕМ.(поется на мотив «три танкиста»)
Лет семьсот назад на поле брани,
В страшной битве за Дону-рекой
Орды швейков при Маме-хане
Под орех разделал князь Донской.
Шли века, как грозная стихия,
И вот как-то осенью глухой,
Занял Овруч, Коростень и Киев
Самозванец, некто П. Донской.
Его маршал Жуков заприметил,
Покачал в раздумье головой:
- Не припомню я, чтобы в газете
Службу нес великий князь Донской.
Приказал тут маршал часовому:
Ранним утром, прямо на снежку,
Открутить полковнику Донскому
Репортера хрупкую башку.
Но молва скандал разносит быстро.
Чтобы честь газетную спасти,
Порешили с горя журналисты
К нач.ПУ фронта голову снести.
На комод башку установили.
Слышат — губы тихо говорят:
- Вы за что, за что меня казнили?
Я, Олендер, тут не виноват!
Каясь я, что с фланга и с плацдарма
Все заочно занял города.
Нагоняй имел от командарма,
От газеты — право — никогда!
Эти фразы сильно всех смутили:
Не один Донской умел так врать.
И башку обратно прикрутили,
Чтобы вновь публично оторвать.
Вообще, Гуторович за последнее время написал несколько хороших песенок. Очень хороша у него «Гибель неизвестного солдата», неплоха «За Днепром убит наш запевала» и «Пошли в контратаку ребята вчера». А вот его:
МАШЕНЬКА.Разодетая в кофточку яркую,
Из далекой Сибири глухой,
В полк прибыла санитаркою
Синеглазая, с черной косой.
Ей во флигеле, в старенькой башенке,
Отвели теремок и кровать.
Звали девушку Настей, но Машенькой
Стали все невзначай называть.
На девчонку, совсем безоружную,
Обещая до смерти любить,
Наступали все виды оружия,
Но никто не сумел победить.
А однажды, осеннюю ночкою
Командир приласкал ее сам,
До зори называл своей дочкою...
И с тех пор вдруг пошла по рукам.
От усатого повара Сашеньки
Через лысых штабных писарей
Пролегала дороженька Машеньки
К командирам морских батарей.
Провел два дня у Героя Советского Союза генерал-майора Лакеева, командира истребительной дивизии. Говорил с летчиками, командирами.
Инженер-майор докладывал при мне генералу о ремонте самолетов. Дело шло медленно. Лакеев поморщился:
— До Берлина еще долго идти. Давай быстрее!
Вечером он насел на меня:
— Огнев! Достань мне учебник немецкого языка. Самый простой, школьный. И словарь. Сяду учить, понадобится. Не могу же я, генерал, идти по Германии, не зная языка.
27 ноября в Киеве состоялся митинг, посвященный освобождению города. Была отвратнейшая погода, но собрались все же до 30–40 тысяч. Выступали Жуков, Ватутин, Хрущев и другие. Жуков сказал:
— Удар под Киевом был полной неожиданностью для немцев и был непоправим. Немцы решили взять реванш, отбить Киев. Собрали 16 отборных дивизий, из них 10 танковых, их план горит — подбито уже 800 танков. Мы били немцев весной, летом, осенью и будем беспощадно бить зимой.
Ватутин заявил, что т. Сталин приказал взять Киев 6 ноября — и этот приказ точно выполнен.
За последние дни немцы никаких успехов особых не достигли., если не считать того, что отбили Коростень. Сейчас, на 1 декабря, они с запада подошли к Киеву на 65–70 км. и там застряли. В последние два дня никаких почти действий не производится: вчера весь день шел снег, сегодня тоже падал снег, сейчас морозит.
Вчера, наконец, мы выехали из проклятой Красиловки, где провели почти два месяца.
Крылов нашелся. А вчера приехал и мой шофер.
Позавчера вечером в Красиловке долго, до глубокой ночи, разговаривали с Сиволобовым. Он — содержательный человек. Учился в Ленинграде, работал в городской печати, затем в ГлавПУ РККА, потом окончил (как раз перед самой войной, вернее — в июле 1941 г.) высшую партийную школу. Это было очень интересное и своеобразное учебное заведение.
— Это был своего рода партийный лицей, — рассказывает он. — Были созданы блестящие условия для учебы: великолепные кабинеты, лучшие профессора, к чтению лекций привлекались крупнейшие деятели партии. Жили в превосходном общежитии, у каждого — по комнате, отличная столовая. стипендия — 900 руб. в месяц. Лектора получали от 400 до 600 р. за двухчасовую лекцию. Читали они по вопросам. Академик Тарле читал, скажем, только о французской революции, но зато Ярославский — всю историю партии. Правила приема были жесткими. Курс — два года. Принимаются только мужчины, не старше 28 лет. т. Сталин сказал: настоящий партийный работник и сейчас (и до революции) тот, кто хорошо связан с ЦК, кончит школу, поработает несколько лет в аппарате ЦК и потом 10–15 лет будет полноценным партийным работником. Время есть, чтобы его таким сделать.
У нас часто выступали крупные партийные литераторы, авторы трудов. Ярославский рассказывал, как создавался «Краткий курс истории партии». Писали его, по поручению ЦК, Ярославский и Поспелов. Принесли. Собрались Сталин, Молотов, Жданов, Ворошилов. Сталин взял в руки толстую рукопись и сказал:
— Какой же это «краткий» курс?! Я предлагаю поручить авторам сократить ровно вдове, и тогда уж рассматривать.
Так и решили. А потом началась кропотливейшая работа над книгой. Так, четвертую главу, всю -от начала до конца, написал сам т. Сталин. А сколько он делал поправок! (Я сам помню его поправки в листы, которые шли в печать в «Правду». Где-то они у меня в архиве хранятся. — Л.Б.).
Минц рассказывал, как т. Сталин редактировал первый том «Истории Гражданской войны» (частично он писал об этом в «Большевике»). Он внес туда около 700 поправок, некоторые из которых были больше страницы. Был там, к примеру, заголовок «Весна в деревне».
— Это неправильно. Впечатления — солнце, тает снег и проч. Надо написать просто: «Буржуазно-демократическая революция в деревне». Или пишете: «Столыпин». Кто такой Столыпин? Это мы знаем, а остальные не обязаны помнить, кто он: ваш двоюродный брат или министр внутренних дел. Исправьте, напишите — кто он такой. Согласны с этим замечанием?
Леонтьев (нынешний член редколлегии «Правды») рассказывал, как года полтора назад ему и группе экономистов было поручено составить «Краткий курс экономических наук» (по типу «Краткого курса»). Готовилось и постановление ЦК от изучении его коммунистами. Когда принесли «курс» — т. Сталин жестоко и крепко высек экономистов: они мыслили формулами, а не жизненно. Они утверждали, например, что при социализме нет стоимости, ибо нет прибавочной ценности.
— Как же так, — сказал т. Сталин. — Вот рабочий откладывал год 400 рублей и купил шкаф. Идет он с покупкой и встречает экономиста. Тот говорит: этот шкаф -не стоимость. А что же это?
Незадолго до войны т. Сталин предложил ввести в ВПШ изучение логики и психологии.
— Сейчас введем здесь, а через год-два еще в 10–15 заведениях.
Он вызвал к себе ученых наших философов, весь стол его был завален изданиями по логике.
— Вот до войны издавали уйму, а сейчас совсем не выпускают. Это неправильно. Мы, а особенно партийные работники, обязательно должны изучать логику и знать психологию.
Но война помешала изучению и изданию этих книг.
Кстати, об изданиях. Директор ОГИЗа Павел Федорович Юдин рассказывал, как однажды т. Сталин вызвал его и предложил составить план издания книг — библиотечки по экономике (массовым тиражом). Этот засадил своих ученых гавриков и составили список в 200 названий. Пришел Сталин повычеркивал почти всё («Кто же все это будет читать?!») и оставил 10–12 названий.
Интересный человек Сиболобов. Работает он у нас с начала (примерно) войны. Послали его на Брянский фронт. И вот раз, сидя в дивизии, он узнал, что пришли партизаны из Брянских лесов, привели пленных.
— А можно с вами пойти?
— Пожалуйста.
— А когда вы уходите обратно?
— Да сейчас.
Через полчаса он ушел с ними и пробыл там около двух месяцев. Потом вернулся, отписался, докладывал Щербакову и Жукову о делах. Получил от них два «Дугласа» всяких вещей, поручение созвать и проинструктировать командиров отрядов и отбыл снова. Был там около трех месяцев, скитался с ними, участвовал в операциях («когда настало трудное время — отступал с ними, но не уезжал, не мог же я, правдист, смотаться в такой момент»), дрался, расстреливал. Вернулся и написал все.
Вчера мы приехали в Киев с Сиволобовым.
А. Гуторович. Март 1943 г.РАННЯЯ ВЕСНА.
Я б снова взять тебя хотел
Не лаской, к сердцу проторенной, —
А грубой, злой, непокоренной
Весенней силой мужика,
Чтоб сладострастия река
На землях гожих для ночлега
Нас уносила в мир весны —
У теплых корневищ сосны,
Едва оттаявших от снега.
Я знаю: нет такой постели —
От страсти камни онемели.
Молчи, молчи. Терпи пока.
Знакомый след найдет рука.
Я временно тебе несносен,
Уже не слышно шума сосен.
Губа, закушенная в кровь,
Мольба, и шепот, и любовь —
Все слилось в жадном поцелуе,
Не в силах муки побороть
По корневищам хлещет плоть,
И теплая — уходит в землю.
...Все кончено. Шумит сосна.
Какая ранняя весна.
А вот эпиграмма на Кирсанова:
Его друзья все ищут бури,Вспомнил эпиграмму на Симонова:
Живет — Арбат.4 декабря получил из редакции вызов в Москву. Вообще, начался массовый разъезд. Уезжают и уехали: Полторацкий (Известия), Олендер, Галин и Слесарев (Кр.Зв.), Карельштейн-Карташев (КП), Островский (Радио), Крылов (ТАСС), Архипов («Фронт. илл.»), наш Рюмкин.
Сиволобов и Крылов уговорили подождать их и выехать вместе 10 декабря. Так и выехали — тремя машинами. По дороге заехал на Белорусский фронт — ночевали у Макаренко. Были в Гомеле — город в дым разрушен, многие кварталы и улицы до сих пор заминированы. Из Гомеля выехали в 12 дня 11 декабря и ехали безостановочно до самой Москвы. Приехали сюда сегодня в 14:30. Привезли с собой бензин и поставили его дома — готовность №1.