Содержание
«Военная Литература»
Общая история

Глава 2.

Продолжение царстования императрицы Екатерины II Алексеевны. Комиссия об Уложении. 1767-1768 годы

30 июля назначено было днем открытия комиссии об Уложении. Депутаты, которых к этому времени приехало в Москву до 460 человек, собрались в Чудов монастырь в 7 часов утра. Прежде них приехал туда главный распорядитель князь Вяземский, незадолго перед тем утвержденный в должности генерал-прокурора.

В 10 часу выехала из головинского дворца Екатерина с большой торжественностью, в императорской мантии, с малою короною на голове; карета была запряжена осьмью лошадьми. Впереди ехали придворные в 16 парадных экипажах. За каретою императрицы следовал взвод кавалергардов под командою своего шефа графа Григор. Григ. Орлова. За кавалергардами ехал в карете великий князь Павел Петрович. Когда императрица приехала в Успенский собор, двинулись туда депутаты по два в ряд под предводительством генерал-прокурора, державшего в руке маршальский жезл. Впереди шли депутаты от правительственных мест, потом от дворянства, от городов, от однодворцев и прочих старых служб служивых людей, наконец из поселян; в сословиях старшинство между депутатами соблюдалось по губерниям, расписанным в таком порядке: Московская, Киевская, Петербургская, Новгородская, Казанская, Астраханская, Сибирская, Иркутская, Смоленская, Эстляндская, Лифляндская, Выборгская, Нижегородская, Малороссийская, Слободско-Украинская, Воронежская, Белогородская, Архангельская, Оренбургская и Новороссийская; лично же старшинство между депутатами наблюдалось по времени их прибытия в Москву и внесения в депутатский список. Депутаты христианской веры вошли в собор, иноверцы остались вне храма. По окончании службы императрица отправилась в Кремлевский дворец, а депутаты стали подписывать присягу, в которой клялись «приложить чистосердечное старание в великом деле сочинения проекта нового Уложения, соответствуя доверенности избирателей, чтоб сие дело начато и окончено было в правилах богоугодных, человеколюбие вселяющих и добронравие к сохранению блаженства и спокойствия рода человеческого, из которых правил все правосудие истекает». Присягавший просил Бога, чтоб «ниспослал ему силу отвратить сердце и помышление от слепоты, происходящей от пристрастия, собственныя корысти, дружбы, вражды и ненавистные зависти, из коих страстей родиться бы могла суровость в мыслях и жестокость в советах».

После подписания присяги депутаты отправились во дворец, в аудиенц-залу, где Екатерина стояла на тронном возвышении, имея по правую сторону стол, покрытый красным бархатом, где лежали наказ комиссии, обряд управления комиссиею и генерал-прокурорский наказ. По левую сторону трона стоял великий князь с правительственными лицами, придворными и министрами иностранными, по правую — знатнейшие дамы; на второй ступени тронного возвышения стоял вице-канцлер князь Александр Мих. Голицын.

Когда генерал-прокурор представил императрице депутатов, депутат от Синода, новгородский митрополит Димитрий (Сеченов), начал речь, в которой искусно вывел законодательное преемство Екатерины от Юстиниана: «Прославлялася иногда Древняя Греция, прославлялся Рим своими законодателями; но к полной их славе недоставало того, что не просвещены были евангельским учением, которое есть всякого нравоучения претвердым основанием; но ты, сим светом путеводима, из источников истины христианския почерпаеши воду животную. Были и в христианских греческих государях, кои славу законодателей получили; по течению вещей, по неизвестным Божиим судьбам пременившуся (вследствие турецкого нашествия), сила законов сама собою перестала. Но в сих судьбах печальных усматриваем мы судьбу для нас благоприятную, ибо, по перенесении с Востока к нам веры, и право законодательства яко наследственно тебе препоручено от того, который и настоящая потребно править и будущая полезно устрояет». Когда митрополит кончил, вице-канцлер от имени императрицы обратился к депутатам с речью, в которой приглашал их приступить к своему великому делу: «Начинайте сие великое дело и помните при каждой строке оного, что вы имеете случай себе, ближнему вашему и вашим потомкам показать, сколь велико было ваше радение о общем добре, о блаженстве рода человеческого, о вселении в сердце людское добронравия и человеколюбия, о тишине, спокойствии, безопасности каждого и блаженстве любезных сограждан ваших. Вы имеете случай прославить себя и ваш век и приобресть себе почтение и благодарность будущих веков. От вас ожидают примера все подсолнечные народы; очи их на вас обращены. Слава ваша в ваших руках, и путь к оной вам открыт; от согласия вашего во всех сих полезных отечеству делах зависеть будет и совершенность оныя».

На другой день, 31 июля, с семи часов утра депутаты начали собираться в Грановитой палате; в 10 часов по приглашению генерал-прокурора сели по местам в числе 428 человек. Приступили к избранию маршала; больше всех голосов получил вяземский дворянский депутат граф Ив. Григор. Орлов (278 избирательных и 150 неизбирательных), за ним брат его копорский депутат граф Григорий Григорьевич (228 и 200), потом волоколамский депутат граф Захар Григор. Чернышев (179 и 249), костромской депутат Александр Ильич Бибиков (165 и 262), орловский депутат граф Федор Григор. Орлов (159 и 269), депутат от Сената князь Мих. Никит. Волконский (147 и 254), московский депутат Петр Ив. Панин (137 и 296). Трех первых кандидатов должно было представить императрице на утверждение; но когда генеральный прокурор объявил собранию, что большинство голосов пало на двоих Орловых — Ивана и Григория, то последний встал и просил собрание уволить его от должности маршала за множеством дел, возложенных на него императрицею. Собрание согласилось; следующий за ним кандидат, граф Чернышев, также просил об увольнении, но собрание не согласилось, и потому представлены были трое: граф Иван Орлов, граф Чернышев и Бибиков. 3 августа, во втором заседании комиссии, объявлено было собственноручное решение Екатерины: «Как граф Орлов нас просил о увольнении, а граф Чернышев обязан многими делами, то быть предводителем костромскому депутату Александру Бибикову». По прочтении этого решения генерал-прокурор передал Бибикову свой жезл, и началось чтение «Наказа», который, по словам дневной записки, был слушан с восхищением, многие плакали, особенно когда читались слова: «Боже сохрани, чтоб после окончания сего законодательства был какой народ больше справедлив и, следовательно, больше процветающ. Намерение законов наших было бы не исполнено: несчастие, до которого я дожить не желаю». В пятом заседании, 9 августа, депутаты стали говорить: «Что сделать для государыни, благодеющей своим подданным и служащей примером всем монархам? Чем изъявить, сколь много ей обязаны все счастливые народы, ею управляемые?» Остановились на мысли поднести Екатерине титул премудрой и великой матери отечества.

12 августа после обедни — это было воскресенье — императрица приняла депутатов во дворце, и маршал Бибиков говорил ей речь, которая оканчивалась так: «Став делами твоими удивление света, будешь «Наказом» твоим наставление обладателей и благодетельница рода человеческого. Потому весь человеческий род и долженствовал бы предстать здесь с нами и принести вашему имп. в-ству имя матери народов, яко долг, тебе принадлежащий. Но как во всеобщем благополучии мы первенствуем и первые сим долгом обязуемся, то первая Россия в лице избранных депутатов, предстоя пред престолом твоим, приносяще сердца любовию, верностию и благодарностию исполненныя. Воззри на усердие их как на жертву, единые тебя достойную! Благоволи, великая государыня, да украшаемся мы пред светом сим нам славным титлом, что обладает нами Екатерина Великая, премудрая мать отечества. Соизволи, всемилостивейшая государыня, принять титло как приношение всех верных твоих подданных и, приемля оное, возвеличь наше название. Свет нам последует и наречет тебя матерью народов. Сей есть глас благодарственный торжествующей России! Боже сотвори, да будет сей глас — глас вселенной!» Вице-канцлер отвечал, что императрица «с удовольствием принимает изображенную депутатами чувствительность, тем более что оная благодарность ясно предвещает ту горячность, которую они самим делом намерены показать свету исполнением в «Наказе» предписанных правил». Относительно принятия предлагаемого титула ответила сама императрица: «О званиях же, кои вы желаете, чтоб я от вас приняла, — на сие ответствую: 1) на великая  — о моих делах оставляю времени и потомкам беспристрастно судить; 2) премудрая  — никак себя таковою назвать не могу, ибо един Бог премудр, и 3) матери отечества  — любить Богом врученных мне подданных я за долг звания моего почитаю, быть любимою от них есть мое желание».

Последующие заседания были посвящены избранию членов в три особые комиссии: дирекционную, экспедиционную и комиссию разбора депутатских наказов. Дирекционная должна была составить прочие частные комиссии для разных отраслей законодательства (юстиции, вотчинных дел, торговли и т.д.) и выбрать в них членов из полного собрания депутатов по баллотировке. Дирекционная комиссия следила за ходом работ в частных комиссиях посредством еженедельных меморий, получаемых ею от каждой комиссии: если из этих меморий усматривалось уклонение от правил, то дирекционная комиссия направляла уклонившуюся комиссию на должный путь. Каждая частная комиссия, окончив свой труд, вносила его в дирекционную комиссию, которая должна была смотреть, согласен ли он с «Наказом» императрицы, нет ли несходства одной части с другой и все ли части клонятся к сохранению целости империи чрез добронравие, народное благополучие и человеколюбивые законы. Экспедиционная комиссия наблюдала, чтоб труды всех других комиссий изложены были по правилам языка и слога. Она отвечала за то, что не нашла и не оставила речей и слов двоякого смысла, темных, неопределенных и невразумительных. Эта комиссия была необходима, ибо мысль русских людей по недавности знакомства с наукою с великими усилиями вращалась в новом мире политических и юридических понятий и отношений, что отражалось в речи, тяжелой, неправильной и темной. Комиссия о разборе депутатских наказов должна была разобрать наказы и проекты по их содержанию и выписки из них представить полному собранию комиссии, которая, со своими замечаниями, отсылала их в дирекционную комиссию.

С восьмого заседания в комиссии началось чтение депутатских наказов, из которых прочитано и обсуждено 12 в пятнадцати заседаниях. Затем приступлено было к чтению и обсуждению законов о правах дворянства. Прежде окончания рассуждения об этом предмете перешли к законам о купечестве, а затем к лифляндским и эстляндским привилегиям. Этим кончились заседания комиссии в Москве 14 декабря 1767 года. В следующем 1768 году они возобновились уже в Петербурге, 18 февраля: начали читать и обсуждать законы, относящиеся к юстиции. 10 июля возвратились к рассуждениям о дворянских правах, ибо маршал Бибиков объявил, что из дирекционной комиссии прислан проект правил благородных, составленный комиссиею о государственных родах. Обсуждение этого проекта заняло много времени. В декабре 1768 года комиссия покончила свою деятельность обсуждением законов о поместьях и вотчинах.

Екатерина хотела слышать откровенные голоса различных состояний русского народа, хотела познакомиться, по тогдашнему выражению, с умоначертанием народным, в среду которого хотела провести начала, выработанные современною мыслию, современною наукою; хотела познакомиться с умоначертанием народа, чтобы испытать почву прежде, чем сеять, испробовать, что возможно, на что будет отклик и чего еще нельзя начинать. Для нее был здесь интерес практический; для нас, потомства, здесь интерес неменьший — исторический. Собрались вместе для обсуждения сообща дел высшего интереса представители разных сословий. Это было собрание чинов, и потому мы должны ожидать в каждом из них стремления определить отношения к другим сословиям в пользу своего, тем более что депутат получил от своих избирателей наказ в этом смысле и считал своим долгом оправдать доверие избирателей. Сословие дворянское при этом представило двойственность, разделение на две стороны: людей старых и людей новых родов или фамилий. Древняя Россия не знала высшего благородного сословия, не было никакой сословной связи, никакого равенства и общности прав между людьми, стоявшими на высших ступенях служебной лестницы и стоящими на низших ее ступенях, между боярами, окольничими и «худыми детишками боярскими», хотя две черты были всем им общие: обязанность военной службы, что указывало на тождество их с дружиною первых князей, и право получать вознаграждение за службу в виде земельного участка или поместья, иногда превращавшегося из временного в вечное владение или отчину. Несмотря на отсутствие представления о высшем благородном сословии, несмотря на пропасть, которая разделяла боярина от сына боярского, все эти люди как люди военные, ставя себя выше людей, занимающихся мирными промыслами, считали себя только как воинов, настоящими людьми, мужами, а тех считали меньшими людьми и называли их уменьшительно мужиками.

В конце XVI века произошло важное осложнение отношений: все эти землевладельцы, помещики и вотчинники получают для своих земель крепостное народонаселение и по отношению к многочисленному классу народа получают новое значение, значение господ, которое имели прежде только по отношению к холопям. Здесь было положено начало выделения землевладельцев и вместе крестьяновладельцев как господ из остального народонаселения, не имеющего права иметь в своем владении крестьян, положено было начало господскому сословию, высшему, благородному. Крепостные крестьяне были господские крестьяне; явилась привилегия, явилось и привилегированное сословие. В таком положении застало дело петровское преобразование. Новое время по самому характеру своему требовало для всего точнейших определений; высшее привилегированное сословие должно было получить одно общее название, тем более что так было там, откуда шел пример, образец, — в Западной Европе; но откуда было взять название? Обратились к ближайшему одноплеменному народу польскому и взяли у него на время название шляхта. Потом мало-помалу это название стало вытесняться своим старинным — дворянство. Сначала это название не могло быть усвоено потому, что была еще свежа память о том времени, когда слово «дворяне» означало только один известный разряд военных людей, когда боярин или окольничий не разделался бы дешево с тем, кто бы оскорбил его честь, назвавши его дворянином; но когда бояре и окольничие исчезли, название «дворяне» как почетнейшее для массы землевладельцев осталось и начало делаться названием сословным для всех господ, всех землевладельцев, имеющих право владеть крестьянами.

Но в новой России между дворянами скоро должно было обнаружиться различие, поведшее к неприязни. В древней России право владеть землею и потом соединенное с этим правом право владеть крестьянами принадлежало военным людям, и право это в их среде между различными разрядами их не могло подвергаться никакому прекословию как истекавшее из необходимых государственных отношений, иначе немыслимых: бедное государство не могло давать другого вознаграждения за службу, кроме земли, и потом должно было прикрепить к этой земле и работников. Столкновения по служебно-родовому старшинству и чести выражались в местничестве. Но в новой России вследствие новых потребностей произошли явления, подавшие повод к особого рода столкновениям. Во-первых, явилось постоянное войско с правом выслуги для рядового солдата в офицеры, а офицерство давало вход в сословие благородных, господ, дворян; господин видел, как его крестьянин, или его человек, сданный в солдаты, становился равным ему и даже выше его; случалось, что крестьянин опережал господина по службе, господин оставался солдатом, а крестьянин проходил офицерские чины и был начальником прежнего господина. Во-вторых, в силу естественного развития подле службы военной явилась гражданская; люди низкого происхождения дослуживались по гражданской службе до чина, дававшего доступ в дворянское сословие; на деньги, нажитые на службе, и нажитые всяким способом, покупали населенные земли, становились рядом с старинными господами и часто затемняли их своим богатством. Военный человек, обязанный трудною и опасною службою, сильно оскорблялся, видя наравне с собою и выше себя человека худородного, нажившегося неизвестно как или известно как на легкой, покойной службе. Наконец, преобразовательная эпоха выдвинула новые потребности, государство земледельческое становилось хотя несколько мануфактурным; начали учреждаться необходимые заводы и фабрики, но в малонаселенной стране на них нельзя было управиться вольнонаемным трудом, и те же побуждения, которые заставили для содержания военных людей прикрепить крестьянина к земле, заставляют теперь прикреплять крестьян к фабрике, заводу; и подле господ, военных людей, владеющих крестьянами, являются фабриканты и заводчики, также господа, также владеющие крестьянами, хотя иные сами из разбогатевших торговлею крестьян. Новое оскорбление для старинных господ, военных людей.

И вот в Грановитой палате слышатся голоса против закона Петра Великого, по которому дослужившийся до известных чинов тем самым становился дворянином. Говорит депутат от ярославского дворянства князь Мих. Мих. Щербатов, скоро обративший на себя внимание собрания своею начитанностью, литературною обработкою своих речей и жаром, с каким произносил их. Один из противников его сделал об нем такой отзыв: «Я заметил, что в мнениях, поданных г. депутатом князем Михаилом Щербатовым, он очень редко основывается на прежних узаконениях, и эти мнения он подкрепляет весьма разумными рассуждениями, которыми он отменно одарен от Бога». Щербатов говорил: «Обстоятельства времени и разные случаи принудили Петра Великого сделать для нашего же благополучия такие положения, которые ныне от изменения нравов не только не полезны, но скорее могут быть вредны. Означенные законы содержат в себе правило, по которому каждый дослужившийся до офицерского чина почитается дворянином и дети его уже должны быть помещены в дворянский список. Такое преимущество дослужившимся до офицерского чина по тогдашним обстоятельствам было необходимо для понуждения дворян вступать в службу; но ныне, когда уже видим, что российское дворянство по единой любви к отечеству и славе и по усердию к своим монархам достаточно наклонно и к службе, и к наукам, то кажется, что право, сравнивающее это сословие со всяким, кто бы каким бы то ни было образом ни достиг офицерского чина, должно отменить. Один государь по своему соизволению может награждать этим правом за важные услуги не только того, кто окажется достойным, но и его потомство. Известно, что первое различие между состояниями произошло от личной доблести некоторых лиц из народа. Потомки их равномерно отличались от других, оказывая услуги тем обществам, которых они были членами. Итак, первым объяснением имени дворянина будет то, что он такой гражданин, которого при самом его рождении отечество, как бы принимая в свои объятия, ему говорит: ты родился от добродетельных предков; ты, не сделавший еще ничего мне полезного, уже имеешь знатный чин дворянина; поэтому ты более, чем другие, должен показать мне и твою добродетель, и твое усердие. Тебя обязывают к тому данные законами моими права, предшествовавшие твоим заслугам, тебя побуждают к тому дела твоих предков, подражай им в добродетели и будешь мне угоден. Рожденный в таком положении, воспитанный в таких мыслях человек не будет ли употреблять сугубые усилия, дабы сделаться достойным имени своего и звания? Одно это имя и припоминание о славных делах своих предков довольно сильно, чтобы побудить благородных людей ко всяким великим подвигам. Эта политика у римлян столь далеко простиралась, что они приписывали начало знатных родов своим героям, о чем, по свидетельству блаженного Августина, знаменитый римский писатель Варрон говорил, что для государства весьма полезно, чтобы знаменитые люди почитали себя происшедшими от героев, хотя это и неправда, но уже одна мысль о таком происхождении может побудить их предпринимать и оканчивать величайшие дела. Самый естественный рассудок убеждает нас, как то признают и все лучшие писатели, что честь и слава наиболее действуют в дворянском сословии, поэтому сии качества имеют большее влияние на тех, которые почти с самого рождения своего слышат о знатных делах своих предков, видят их изображения, вспоминают те подвиги, какими они прославлялись, чем на тех, которые, смотря на отцов своих, дослужившихся до первых офицерских чинов по старшинству службы или по проискам, а не по отличным заслугам, не видят ничего такого, что могло бы его склонить к славным делам, а имена предков их уже скрываются во тьме. Не могу при сем случае не припомнить мнения знаменитого наукою и своим знанием в законах барона Пуффендорфа, который говорит: обыкновенно чины сами собою не дают дворянства, но государь дает титул дворянина, кому заблагорассудит, и проч. Осмелюсь еще присовокупить, что право, по которому каждый разночинец, получивший только офицерский чин, поступает в дворянское достоинство без рассмотрения его поступков или мыслей, может быть поводом ко многим злоупотреблениям. Такие люди, дабы дослужиться до офицерского чина и чрез то приобрести звание дворянина, зная, что это зависит от власти каждого командира, не откажутся льстить его страстям и употреблять другие низкие способы для снискания его благоволения, что, конечно, послужит ко вреду нравов их самих и их начальников. Достигши до офицерского чина и видя себя дворянином, эти люди уже теряют побуждение к достижению высших чинов, а только желают приобрести себе имение, приискивают все пути, не отвергают ни единого, оттого порождается мздоимство, похищения и всякое подобное им зло. Однако же я нисколько не думаю лишать людей, какого бы они ни были звания, тех преимуществ, которые даются как награда достоинству, и полагаю весьма справедливым награждать его, где бы то ни оказалось; но чтобы награждалось только действительное достоинство, и притом от такого лица, которое одно имеет несомненное право награждать так, чтобы награждение распространялось и на потомство. Лицо это есть монарх».

Другие депутаты повторяли те же мысли, дополняя их подробностями. Депутат ржево-володимирского дворянства Игнатьев говорил: «Многие из подьяческих, посадских и прочих подобного рода людей, вышедшие в штатские и обер-офицерские чины и находящиеся в разных статских должностях, покупают большие деревни, размножают фабрики и заводы, а чрез то делают подрыв природному дворянству в покупке деревень. Когда дворянин, занимающийся хлебопашеством и трудом своим приобретя деньги, пожелает купить по соседству деревни по цене умеренной, то некоторые не из дворян, имея большие суммы, возвышают на них цену втрое и более, и деревни эти оставляют за собою. Таким образом, дворянин, лишаясь средств увеличить свое имение, впадает в недостаток, и деревни его, которыми он прежде владел, приходят в упадок. Мое мнение, чтобы запретить пользоваться правом дворянства и покупать деревни тем, которые не из дворян достигнут службою штаб- и обер-офицерских чинов. Некоторые из сих последних могут сказать: если им не будет дозволено пользоваться правом дворянства и покупать деревни, то каким способом они, по отставке от службы и не получая жалованья, будут снискивать себе пропитание? На это им следует отвечать, что те деньги, на которые они могли бы купить деревни, пусть отдают в рост и, получая с своего капитала проценты, ими довольствуются как бы доходом с деревень». Депутат обоянского дворянства Глазов говорил: «Многие, находясь в военной службе, в гвардии, во флоте, в артиллерии и в полевых полках, давали о себе сведения, что они происходят из дворян, и показывали за собою деревни, которых никогда не имели, ибо знали, что в военной службе верных справок о том не делалось. По таким-то их несправедливым показаниям они производились в чины. Находящиеся в статской службе поступали подобным же образом. Сверх того, многие присоединяли себя к другим дворянским фамилиям, доставляя о себе по проискам из Разрядного приказа справки, по которым можно было бы прибрать одну фамилию к другой; потом, отыскав кого-либо из той дворянской фамилии самого последнего человека, мота и нехранителя чести своего звания, уговаривали его ту справку подписать с засвидетельствованием, что те отыскивающие дворянство действительно происходят из дворян и состоят с ними в близком родстве, хотя настоящая фамилия их и не знает и никогда причесть их в свой род не может. Однако же через это многие получали себе чины и покупали деревни. В нынешнее время в полках осталось весьма малое число дворян; большею же частию теперь служат в них люди, подобные тем, о которых я выше объяснил».

Мнения эти не остались без возражений. Дворянский депутат Изюмской провинции Зарудный говорил: «Как многотрудна во флоте и как тяжела в сухопутной армии служба, я не стану объяснять, ибо предмет этот слишком обширен; не знающим этого могут рассказать все там послужившие и ныне служащие о тех неимоверных трудах, которые они понесли в бывших турецких и прусских походах и сражениях. Из этих рассказов можно удостовериться, что полученные ими чины и дворянское достоинство нелегко им достались. Что же касается до статской службы, то и она для исправления дел как внутри отечества, так и при сношениях с иностранными державами необходимо нужна, полезна и небезтрудна. Следовательно, думать об отнятии дворянского достоинства, заслуженного многотрудною и полезною отечеству военною службою, понесенными трудами, претерпенными ранами и даже лишением жизни, равным образом приобретенного ежечасными трудами и честностью по статской службе, думать, говорю, об отнятии достоинства у тех, кому оно уже пожаловано и утверждено, мне кажется, несовместно ни с общею дворянства пользою, ни с тем благоденствием, о котором всемилостивейшая наша государыня изволит прилагать попечение, ни с тем наставлением, которое ее в-ство преподала в своем «Наказе», т. е. взаимно делать друг другу добро сколько возможно. Такая мысль скорее может быть отнесена к самолюбию, ибо подающие мнения об ограничении способов достигать дворянства высказывают через то желание, чтобы им одним и им подобным пользоваться дворянством, а прочих, какого бы они достоинства, честности и верности к своему монарху и отечеству ни были и каких бы заслуг ни оказали, лишить этого преимущества навсегда». Депутат Днепровского пикинерного полка Козельский говорил: «Ежели предки российских дворян начало своего достоинства получали чрез награждение по своим заслугам за верность и добродетель, а не чрез знатность рода, то потомки их не должны бы умалять и презирать офицерские чины. Ежели те лица, которые со времени государя Петра Великого и по его узаконениям заслужили обер-офицерские чины, хотя были и незнатного происхождения, но только добронравного воспитания, и потом в нынешнее уже время показали себя искусными в военных делах, в приведении в отличный порядок подчиненных им солдат, ежели такие лица неоспоримо достойны почитаться за настоящих дворян, то они должны пользоваться и всеми дворянскими преимуществами. Нет сомнения, что достоинство сие драгоценно; но кому оно было дороже, предкам ли, которые сами его заслужили, или их потомкам? Если же, как некоторые того желают, умножится одно только старинное дворянство и пренебрежено будет вновь пожалованное, то, по мнению моему, это послужит в подрыв государственной службе, ибо прочие, недворянские сословия, не видя себе равного с дворянами за службу возмездия, будут служить принужденно, без всякой ревности и любви к отечеству. Не имея в виду заслужить в своем же отечестве отличного достоинства, они сделаются как бы не сынами отечества. О воспитании же своем, о науках и о добродетелях не будут иметь повода прилагать какое-либо старание. И какое же будет в государственных делах благосостояние и в обществе спокойствие, когда вместо взаимного человеколюбия от такого явного небрежения к ближнему умножится ненависть и вражда? Дворянство, умножив высокомерие своего достоинства, будет пренебрегать служащими как по гражданской, так и по военной части. Вместо исправления нравов вселится гордость и презрение к ближнему». По словам депутата Терского семейного войска Миронова, «достоинство дворянское не рождается от природы, но приобретается добродетелью и заслугами своему отечеству. Могут ли гг. российские дворяне сказать о своих предках, что все они родились от дворян? Я, напротив, полагаю, что в России более найдется таких, которые за воинские дела и другие добродетели получили это достоинство».

Надобно было защищаться. Особенно задели слова, что предки людей, выставляющих теперь свое древнее происхождение, были люди незнатного происхождения и выслужили свою честь. Начал говорить самый ревностный защитник прав древних фамилий князь Мих. Мих. Щербатов, начал говорить «с крайним движением духа», дрожащим голосом: «Депутат Днепровского пикинерного полка в мнении своем говорит, что все древние российские дворянские фамилии произошли от низких родов и что теперь эти древние дворяне по надменности своей не желают допустить в свое звание людей, того достойных. Весьма удивляюсь, что этот г. депутат укоряет подлым началом древние российские фамилии, тогда как не только одна Россия, но и вся вселенная может быть свидетелем противного. К опровержению его слов мне довольно указать на исторические события. Одни российские дворяне имеют свое начало от великого князя Рюрика и потом по нисходящей линии от великого князя Владимира; другие выехавшие знатные люди берут начало свое от коронованных глав; многие фамилии хотя и не ведут рода своего от владетельных особ, но произошли от весьма знатных людей, которые, выехавши в службу к великим князьям российским, считают несколько столетий своей древности и у нас украсили себя знаменитыми заслугами отечеству. Как может собранная ныне в лице своих депутатов Россия слышать нарекания подлости на такие роды, которые в непрерывное течение многих веков оказали ей свои услуги? Как не вспомнит она пролитую кровь сих достойнейших мужей! Будь мне свидетелем, дражайшее отечество, в услугах, тебе оказанных верными твоими сынами — дворянами древних фамилий! Вы будьте мне свидетели, самые те места, где мы для нашего благополучия собраны! Не вы ли были во власти хищных рук? Вы, божественные храмы, не были ли посрамлены от иноверцев? Кто же в гибели твоей, Россия, подал тебе руку помощи? То верные твои чада, древние российские дворяне! Они, оставя все и жертвуя своею жизнью, они тебя освободили от чуждого ига, они приобрели тебе прежнюю вольность. Мне мнится, что зрю еще текущую кровь достойных сих мужей и напоминающую их потомкам то же исполнить и так же жертвовать своею жизнию отечеству, как они учинили. Вот первое право требования дворян древних родов, чтобы никто с ними без высочайшей власти не был сравнен. Но они не затворяют надменностию врата для доблести, а хотят, чтоб желающие войти к ним в собратство удостоились того истинною добродетелью, которую бы сам монарх увенчал дворянским званием».

Депутат Михайловского дворянства Семен Нарышкин старался разъяснить, какое, по его мнению, должно быть постановлено различие между офицерством и дворянством. Произведение в офицерские чины служит наградою доброго поведения в нижних чинах, а возведение в дворянство — наградою отменных заслуг отечеству. Нарышкин высказал и отношение дворянства к владению крестьянами: «Достоинство дворянское считается у нас чем-то священным, отличающим одного человека от прочих. Оно дает ему и его потомкам право владеть себе подобными и заботиться об их благосостоянии». Но защитники закона Петра Великого, «такого великого законодателя», не уступали, и один из них, депутат города Рузы Смирнов, предложил ограничить наследственность дворянства: «Так как ранги и чины получаются не по наследству, но по заслугам отечеству и вместе с лицом, их заслужившим, и умирают, то, чтобы наследники не могли пользоваться чужими трудами без своих заслуг, чтобы не возродилось в них нерадение самим заслуживать чины, наконец, чтобы они у других, заслуживающих награждения, не отнимали одобрения и надежды получить чины, заслуженные их предками, но для усиления в потомках ревности к службе, для отвращения уныния, нерадения и отчаяния и для ободрения людей самого низшего состояния к достижению высшей степени чести, —считаю небесполезным предложить сделать постановление, чтобы дворянство и преимущество оного не доставалось по наследству, но чтобы всякий старался достигать его по заслугам. Возвышение в звании дворянина и отнятие этого достоинства может быть произведено следующим образом: 1) Всякий, невзирая ни на какой род, может быть за слои заслуги пожалован дворянином с принадлежащими к сему званию преимуществами, начиная с первой ступени заслуженной им чести, например с обер-офицерства. 2) Всякий такой дворянин, равно как и все прочие дворяне, должен подлежать тем же законам, которым подлежат и другие люди. И ежели кто-либо из дворян сделает проступок, то по мере его важности лишать его не только дворянства, но и других принадлежащих честному гражданину преимуществ. 3) Что же касается до потомков дворян, то полагаю, что лишить их вовсе этого достоинства, не принимая в уважение заслуг их предков, было бы несправедливо и неодобрительно, но и совсем оставить его по наследству в вечное потомство будет и того несправедливее по вышеизложенным причинам. 4) Следовательно, по заслугам и чину всякого надлежало бы распространить его дворянство на несколько колен, так, например, для штаб- и обер-офицеров довольно было бы, если он сам будет дворянин, его дети и внуки. Для чинов генеральских распространить дворянское достоинство на их правнуков и так далее. 5) Если какое лицо в последнем колене не окажет должной ревности и само не возобновит своего дворянства, то детей его лишать сего звания. 6) Или же когда потомок на несколько чинов отступит от своего предка, заслужившего дворянство, на столько степеней и наследство дворянства будет уменьшено от его потомков. 7) Чрез это небрежение о себе потомков будет изгнано, а вместе с тем у недворян отчаяние, леность и неминуемое о себе нерадение искоренится, и во всяком лице возродится ревность сделать себя полезным членом отечеству и своему потомству. Наконец, благородство наше должно образовать одно тело, не разорванное на разные противоборствующие одна другой части, но составленное и соединенное из всех граждан, стремящихся к единой цели, предусмотренной премудрою нашею монархинею, которой желание есть не возвысить одних, а других обратить в ничто, но всех без изъятия учинить, сколько возможно по человечеству, благополучнейшими в свете».

Владение деревнями, крестьянами, господство в собственном смысле было то дорогое право, которым старые дворяне особенно не хотели делиться с новыми, выслужившимися недавно шпагою или пером; тем с большим нерасположением старые, да и новые дворяне смотрели на людей, которые не выслуживали дворянство ничем, не принадлежали к этому сословию и, несмотря на то, пользовались драгоценным правом иметь деревни, владеть крепостными крестьянами: то были заводчики и фабриканты. В наказе от ярославского дворянства депутату своему кн. Мих. Мих. Щербатову говорилось: «Указом Петра Великого для побуждения русского купечества заводить фабрики позволено было ему под фабрики и заводы покупать деревни; купцы не только воспользовались этим правом, но, распространяя его далее надлежащего, и в далеких от их деревень местах покупали деревни, что не только не соответствует намерениям Петра Великого, но и разрушает их тем, что фабриканты и заводчики, видя себя владельцами многих деревень, стали пренебрегать фабриками, а пользоваться и помещичьими доходами, а которые действительно купили деревни для фабрик и заводов, те забрали из деревень всех людей в работу на фабрики и заводы, и за такую малую плату, что насилу дневное пропитание иметь могут. Этим полагается препятствие умножению народа, земледелие оскудевает, и самих крестьян так мучит работами, что они часто бунты производят. Поэтому не угодно ли будет купленные купцами деревни у них взять, распорядясь так, чтоб их в убытке не оставить; а которые фабрики будут впредь заводиться, тем сделать надлежащее определение: работников, мастеров по числу работы и величины завода иметь, а прочие работники были бы наемные: это может принудить фабрикантов и заводчиков усерднее стараться о приведении в лучшее состояние русских фабрик и о производстве русскими товарами торговли; а дворянство через большую циркуляцию денег приобретет себе пользу, когда его крестьяне в междурабочую пору будут ходить к купцам работать на фабрики и заводы».

Старые дворяне при стремлении своем удержать землевладение при себе не могли не вспомнить о майорате, и в наказ московского дворянства депутату Петру Ив. Панину внесена статья: «Чтобы, сообразуясь с прочими в Европе благоучрежденными христианскими государствами, исходатайствовано было каждому владельцу право часть собственного движимого и недвижимого имения определять по благоизобретению в нераздельное наследство, кому пожелает, с предписанием порядка, как ему переходить из колена в колено. Наш прежний закон заимствовал нечто из примеров в некоторых европейских землях, но он устоять не мог, потому, конечно, что им воля владельцев была стеснена в самые узкие пределы предписанием отдавать хотя по собственному избранию, но всегда одному все свое недвижимое как самое важное в России дворянское имение». Наказ дворян Михайловского уезда депутату своему, сенатору Мельгунову, в избежание раздела деревень на части и происходящего отсюда чересполосного владения требует, чтоб в каждой деревне или селе, когда по крепостям принадлежащая земля каждому владельцу особо отмежевана будет, те части, также и целые деревни и села по этому отмежеванию с тою землею оставались навсегда неделимыми, следовательно, в продажу, в заклад, в приданое и наследство по тому отмежеванию целою деревнею во владение переходили. В наказе дворян Переяславля-Залесского генералу Ступишину говорилось: «Мнилось бы быть полезно для сохранения фамилий и домов, если бы позволено было, кто сам пожелает, при себе или при конце своем одну или сколько деревень похочет в фамилию отказать».

Но гораздо громче высказались дворяне о необходимости составления из себя областных корпусов и о праве участия в областных судах и управлении. Дворяне Боровского уезда написали в наказе депутату своему Голохвастову, чтобы дворянам было позволено каждые два года иметь съезд в своем уезде и на нем рассуждать и рассматривать, все ли в уезде исполняется по законам, не бывает ли кому притеснения от судебных мест, от квартирующих и проходящих полков или от кого бы то ни было, и если усмотрят какие-нибудь беззаконные действия и притеснения дворянам и крестьянству, то чрез избранного депутата представлять в Сенат. В том же собрании избирать дворянам между собою ландрата и от всякого стана или дистрикта дистриктного комиссара. Ландрату дистриктные комиссары, а им все дворяне и крестьяне, не исключая дворцовых волостей и вотчин, находящихся в ведомстве коллегии Экономии, должны быть послушны. Ландрат ведет суд и расправу в мелких делах не свыше 25 рублей; комиссары же должны, где произойдет нарушение закона, немедленно освидетельствовать и представить ландрату, который раэбор чинит и судит, основываясь на этом осмотре. Если в уезде произойдет разбой, то дистриктный комиссар немедленно должен собрать дворян с их людьми и крестьянами и стараться переловить разбойников, давши знать об этом ландрату и другим комиссарам, которые также все меры употребят к поимке разбойников, и пойманные отсылаются в воеводскую канцелярию. Так же поступают ландраты и комиссары, когда проведают о корчемстве. Комиссар провожает проходящие полки, смотрит, чтоб они были довольствованы, обывателям же никаких обид не было. По прошествии двух лет ландрат собирает дворян и объявляет им, что в эти два года происходило в уезде, отдавая таким образом отчет в своем управлении. Собрание избирает другого ландрата и комиссаров, причем могут быть переизбраны и прежние. Если ландрат или комиссар отправлял свою должность непорядочно, то судить его по смене собранию и по большинству голосов, наказывать денежным штрафом, которые деньги отсылаются в воспитательный дом; денежному же взысканию подвергаются и те дворяне, которые ландрату и комиссарам будут непослушны. Ландрат должен быть во всем опекуном своего уезда и защищать его. Костромское дворянство просило об учреждении земских судов по выбору дворянства из дворян же, живущих в отставке; судьи эти должны производить скорый суд и расправу в случающихся между дворянами ссорах за владение землями, порубку лесов, пожин хлеба, перекос сена, в крестьянских драках, в захвате лошадей и скота. Кроме того, должны содержать в порядке дороги, распоряжаться помещением воинских команд, определять опеку к малолетним или безумным дворянам и наблюдать за нею. Козельское дворянство в наказе депутату своему графу Брюсу просило: «Воеводы определяются в города из Прав. Сената; а к их должности принадлежащих качеств за многим числом определяемых в воеводы лиц Сенату знать нельзя; то не соблаговолено ли будет отдать выбор воеводы дворянам, чтобы они выбирали из своих товарищей погодно». Михайловское дворянство просило поручить суд между дворянами, их людьми и крестьянами в малых делах, не более 10 рублей, дворянскому предводителю с четырьмя помощниками. Судисловское дворянство просило об учреждении словесного суда из судьи и четырех помощников по дворянскому выбору, чтобы дворяне не терпели убытка и приказной волокиты, ибо из дворян много таких, которые приказных порядков не знают, а другие и грамоте вовсе не умеют, поверенных же за скудостью представить не в состоянии, особенно вдовы и сироты; то же судисловское дворянство просило и о выборе воевод дворянами из своих. Ярославское дворянство просило, чтоб дворяне избирали из себя воеводских товарищей; всякий челобитчик должен был прежде начатия дела явиться к такому воеводскому товарищу, который обязан был стараться о примирении соперников; если же не успеет, то обязан был наблюдать, чтоб волокиты истцам и ответчикам в суде не было. В наказе владимирского дворянства говорилось: «Стряпчие люди господские правые дела своими вымыслами затмевают, а неправые разными происками через справки и неприличными к делу выписками указов и прочими непорядками проволакивают; взяв с противной стороны деньги, за делами хождения совсем не имеют, почему доверители их бывают обвинены; так не приказано ли будет таких как обществу вредных людей совсем от дела отрешать и в суды не пускать, а вместо их определять из дворян, освидетельствовавши в Сенате их достоинство и знание». Клинское дворянство просило о праве избирать на три года дворянского начальника для каждого уезда: к этому начальнику дворяне обращаются с жалобами, приняв которые начальник призывает просителя и его соперника и требует у них, чтоб они в помощь ему для рассмотрения их дела дали из своих уездных дворян по одному человеку с подпискою, что они им верят. Когда эти поверенные будут представлены с обеих сторон, то начальник, присягнув, вместе с ними разбирает дело третейским судом. Дворянский начальник должен заботиться о делах дворян своего уезда, производящихся в воеводской канцелярии; наконец, должен охранять окружные межи. Дворянство каждого уезда имеет в Москве своего выборного на год депутата, который в Вотчинной коллегии и в прочих судебных местах заботится о всех делах дворян своего уезда, чтоб они как можно скорее были решены. Эти депутаты находятся под покровительством государственного депутата, которым должно быть лицо первого или второго класса. Дворянство Перемышльского и Воротынского уездов полагало, что прокурор должен назначаться по дворянскому выбору. Алексинское дворянство просило в каждом уезде учредить судей по выбору из дворянства вместо воевод и товарища их; в случае же какого-нибудь сомнительного дела судья дает знать предводителю и тот решает дело в общем собрании дворянства. Дмитровское дворянство просило о праве выбирать земских судей, которые должны были прекращать в самоскорейшем времени все между помещиками и между крестьянами ссоры и споры без письменного производства.

Старые дворяне, вооружась против легкого достижения дворянства худородными людьми, выставляли между преимуществами своими лучшее воспитание, высшее образование. Но средства дать детям своим такое образование далеко не для всех из них были доступны, и потому они просят об учреждении училищ. Депутат кашинского дворянства Кожин говорил: «Хотя в С —Петербурге и существует шляхетский кадетский корпус, но по множеству в государстве дворянства одного такого учреждения недостаточно. Притом же многие молодые люди вышли уже из тех лет, которые назначены для поступления в новоучрежденный корпус, а недостаток порядочных учителей совершенно препятствует давать дома добронравное и приличное дворянскому званию воспитание; но как дворянство обязано служить ее и. в-ству и отечеству, то мы просим о повелении учредить в Москве шляхетский кадетский корпус на основании указа 1731 года. Для содержания этого корпуса возобновить сбор со вступающих в брак: не имеющие благородства должны платить за каждый брак по 50 копеек; все же благородные, владеющие вотчинами, должны получить от Камер-коллегии билеты с означением, сколько за кем состоит душ, и такие должны заплатить при вступлении в брак со ста душ по 2 рубля, а те, у которых менее ста душ, от десяти — по 1 рублю; не имеющие недвижимого имения, но служащие на жалованьи, должны внести с каждых ста рублей по рублю». Депутат серпейского дворянства граф Александр Строганов заметил, что учредить в Москве училища для бедных дворян надобно, но предлагаемый побор для него несправедлив: он противоречит статьям «Наказа», предлагающим выгоды и поощрения для вступления в брак. Побор, отягощая брачующихся, будет препятствовать размножению народа; притом всякий налог на общество должен служить к пользе всего того общества, а не одной его части. Поэтому училище должно содержать на иждивении одних дворян; всякий помещик, имеющий более 200 душ, должен платить известную сумму ежегодно, принимать же в корпус детей только тех дворян, у которых менее 200 душ: могут помещать в него своих детей и такие, у которых более 200 душ, но на своем содержании. Костромское дворянство в наказе своему депутату просило: «Многие бедные дворяне не в состоянии не только детей своих пристойно воспитать и обучать нужным дворянину наукам, но по крайнему убожеству и довезти в государственные школы по отдаленности не могут, отчего дети вырастают в невежестве и лености и не только становятся неспособными к службе, но и ни малейшего вида дворянского в жизни и поведении своем не имеют. Для сохранения таких на пользу государству, для воспитания и обучения их грамоте и первым основаниям математики и чужестранных языков, особенно же для приличного воспитания, учредить по губернским и провинциальным городам школы или семинарии». Тульское дворянство просило об учреждении в провинциальных городах небольших гимназий из одного профессора и двух помощников. Московское дворянство просило об учреждении в Москве кадетского корпуса для молодых дворян и двух училищ для воспитаний дворянских девиц, одного для малолетних, а другого для взрослых; содержание этих училищ дворянство брало на себя. Дворянство серпуховское, тарусское и оболенское просило об учреждении опекунов для малолетних дворян и об учреждении в городах школ для бедных дворян, также для приказных и купеческих детей, где учить русской грамоте, арифметике, геометрии, немецкому и французскому языкам. Образование дворян должно было давать им служебные права: дворянство города Опочки просило избавить дворян навсегда от солдатства и унтер-офицерства, чтоб каждый дворянин, обученный хорошо читать и писать по-русски, арифметике, геометрии, несколько русской географии, вступал в службу прямо обер-офицером; те же дворяне, которые обучены будут на своем коште разным наукам и иностранным языкам, художествам и экзерцициям, награждались подпоруческими и поруческими чинами.

Дворянство требовало для себя исключительного права владеть крестьянами; купцы требовали себе исключительного права производить торговлю. Депутат от купечества Рыбной слободы (Рыбинска) Алексей Попов говорил: «Вместо ожидаемого поправления мы с крайним прискорбием усматриваем из поданных в комиссию многими господами депутатами мнений, что русскому купечеству готовится большое отягощение, как будто оно вовсе не нужно для государства. Вместо того чтобы в силу указов императора Петра Великого утвердить за купечеством их права и вольности и другим всякого звания людям строжайше запретить вести торговлю, чрез что натурально купечество могло бы достичь большого благосостояния, помянутые господа депутаты, напротив того, предлагают ко вреду купечества, чтобы как благородному дворянству, так и крестьянам предоставлено было пользоваться купеческим правом наряду с купцами. Эти господа депутаты домогаются, чтобы купцам запрещено было иметь всякие фабрики и минеральные заводы. В основание такого распоряжения они ставят, что будто содержание купцами фабрик и заводов не приносит пользы обществу и что гораздо полезнее будет, ежели владение оными предоставлено отставным и живущим в деревнях дворянам. К этому они еще предлагают, чтобы крестьяне, привозящие в города свои произведения, имели право продавать их в розницу. Итак, если все это будет утверждено, то купечество неминуемо придет в разорение, а с этим и торговля может прийти в совершенный упадок. Ибо хотя ныне крестьянам и разночинца и запрещено по закону торговать, но, несмотря на это, купцы терпят от них много обид и препятствий. Что же будет тогда, когда законом всякому дозволено будет торговать?» Попов требовал: «Предоставить купцам право устраивать фабрики и заводы, покупать к ним крестьян для исправления потребных работ, но без излишества, а по числу находящихся на них станов и печей; покупать земли, сколько нужно под фабрики, заводы и под население рабочих при них людей. Дворянству не дозволять торговать и ни у кого, ни под каким видом, покупать купеческое право, ибо дворянство имеет свое собственное право, заключающее в себе большие преимущества, и носить драгоценное дворянское имя. Поэтому входить в такие коммерческие занятия, как, например, фабричные, заводские и разные торговые промыслы, дворянам по их званию несвойственно. Им следует предоставить продажу только того, что производится в их вотчинах по их хозяйству, не дозволяя ничего скупать у других. Благородному русскому дворянину надлежит иметь старание о приведении в лучшее состояние земледелия их крестьян и смотреть, чтобы последние обрабатывали свою землю с прилежанием и усердием. Теперь в России многие земледельцы вместо того, чтобы оставаться при своем жребии и умножать хлебопашество, покидают вовсе земледелие и вступают в торговые дела, но по незнанию своему тонкости коммерческих оборотов некоторые из этих земледельцев, проторговавшись, приходят в банкротство и, не заплатя купцам деньги за товары, у них забранные, скрываются из городов, но к хлебопашеству не обращаются. От сего происходит тот вред, что земледельцы, оставшиеся в деревнях, платят за них подушные и оброчные деньги и чрез то приходят в бедность. Для устранения такого неблагоприятного положения не будет ли признано нужным повелеть земледельцам для пользы всего государства заниматься единственно хлебопашеством, а ни в какую торговлю не вступать. Если нужно, чтобы русское купечество приносило государству полезные плоды, то непременно должно запретить торговать другим всякого звания людям». За право дворян иметь фабрики и заводы заступился князь Мих. Мих. Щербатов. Он начал с положения, что «государство тогда становится прочно, когда оно утверждается на знатных и достаточных фамилиях как на твердых и непоколебимых столпах, которые не могли бы снести тяжести обширного здания, если бы были слабы, невзирая на свою многочисленность. Действительно, мы видим, что величие французского и испанского государств основано на знатных родах. Рассмотрим самую сущность заводов и фабрик. Принадлежность минеральных заводов, для которых руды родятся в земле и переделываются чрез огонь, недолжна ли составлять без исключения купцов одно из дворянских прав, ибо владение землею должно принадлежать одним дворянам. Неужели желание господина депутата Рыбной слободы заключается в том, чтобы купцам, лишив дворян способов к приобретению какой-либо прибыли, сделаться откупщиками всех произведений в России и устанавливать цену как оным, так и самим работникам? Что касается покупки земель под фабрики, то мне кажется неоспоримым, что купцам нужно это позволить, но не более как такое количество, какое завод каждого из них может содержать. Хотя, с одной стороны, работники необходимо нужны для фабрик, но если принять во внимание число пахарей в России, то, конечно, не только не следует допускать, чтобы дворяне, продавая людей для фабрик, отнимали их от земли, но, напротив, должно всемерно стараться о размножении земледельцев. Теперь, если рассмотреть самое употребление и жизнь этих работников, то увидим, что, кроме небольшого числа мастеров, которые для того, чтобы не показывали своего мастерства посторонним, содержатся почти как невольники, кроме, говорю, этих мастеров, прочие находятся в весьма худом состоянии как относительно их содержания, так и нравственности. Самый этот столичный город (Москва) может свидетельствовать о распутном состоянии сих людей».

За торговлю крестьян говорил депутат от черносошных олонецких крестьян Вонифатьев: «Некоторые депутаты в мнениях своих пишут, что крестьяне для торговли удаляются от домов своих и не брегут хлебопашеством. На это могу представить, что крестьяне отлучаются от домов своих не для одних только торгов, а большею частию для добывания разными промыслами и работами денег на уплату государственных податей. Притом же обыкновенно отлучаются те из крестьян, которых семьи состоят из пяти и шести человек: один или двое бывают в отлучке, а другие остаются при земледелии. Всякие честные люди заботятся о том деле, к которому приставлены; такие же, которые о себе не радеют, думаю, и во всех родах найдутся». Но купцы продолжали настаивать, что крестьяне должны заниматься только земледелием, иначе происходит дороговизна; депутат от города Серпейска Глинков говорил: «Число крестьян простирается до 7 миллионов; если выключить малолетних, престарелых, умерших, отданных в рекруты и находящихся в услужении у помещиков, то годных для возделывания земли едва может остаться половина, из которой, без сомнения, найдется торгующих и пребывающих в разных отлучках едва ли не половина, и затем занимающихся хлебопашеством останется весьма малое число. От этого значительное количество пашенной земли остается впусте, а внутри России рождается дороговизна. Нужно постановить, чтоб крестьяне, ездя по разным местам, не скупали товаров и не продавали их в городах, на ярмарках и Торжках под видом своего рукоделия. Крестьянин всякий харч для себя и корм Для лошади может достать с своего двора, а купец должен это купить».

Говоря об исключительном праве для купцов иметь фабрики, тот же Глинков представлял разницу при заведении фабрики купцом и помещиком: «Когда купец строит фабрику, то все окрестные крестьяне от нее довольствуются. Они продают лес, лубья, тес и т. п., нанимаются к постройкам, получая за то большую плату, и тут же продают произведения своей земли. Чрез это они делаются исправными в платеже государственных податей и господских оброков. Когда же фабрика выстроится, то крестьянам приносится еще большая выгода: они нанимаются для привоза на нее из дальних мест всякого рода материалов, также и произведения фабрики развозят для продажи по разным местам. Другие фабрики строятся помещиками, которые для этого употребляют своих крестьян. Они начинают с того, что назначают с каждого двора привезти потребное количество леса, лубья, дору и тесу; и всякий крестьянин, оставя хлебопашество, должен с плачем ехать и поставить то, что с него назначено. После того их принуждают строить безденежно и на своем хлебе. По постройке такой фабрики их же заставляют работать «а ней тоже безденежно. Это особенно случается тогда, когда владелец той фабрики для ее устройства войдет в долг, между тем как вести фабрику секрета не знает».

По поводу этих споров любопытное мнение высказал депутат от Коммерц-коллегии Меженинов: «Некоторые господа депутаты рассуждали о том, дворянам или купцам свойственнее держать фабрики и заводы и не будет ли честному имени дворянскому такая торговля постыдна. Рассуждать об этом, казалось бы, совершенно напрасно. Пускай бы все искали своей пользы, и в этом нет никакого никому стыда; только бы один другому не делал помешательства. Всего бы лучше было, если бы дворяне заводили такие фабрики, каких еще не существует в России. Но наш русский народ в этом случае подобен птицам, которые, найдя кусок хлеба, до тех пор одна у другой его отнимают, пока, раскроша все самые мелкие крупинки, смешают их с песком или землею и совсем растеряют. Назад тому с небольшим лет двадцать, дворяне, узнав, что от парусных полотен получается большая прибыль, и не сообразив, что таких фабрик уже устроено было очень много, так что фабриканты почти не знали, куда им деваться со своими полотнами (но каким же образом получалась большая прибыль, прельстившая дворян?), стали также заводить такие фабрики и до тех пор не увидели своей ошибки, пока вконец от них не разорились. То же самое начали ныне делать с солдатскими сукнами. Едва только бедные суконные фабриканты после многолетних стараний и огромных затрат для устройства своих фабрик начали получать плоды трудов своих, как дворяне, позавидовав тому, такие же фабрики стали заводить и этим отняли у прежних фабрикантов всякую надежду на прибыль. Поэтому-то, как кажется, и не надобно позволять дворянам устраивать фабрики и заводы, чтоб они из ревности один против другого и неумеренным производством не только старых фабрикантов, но и сами себя не разоряли, а чрез то и земледелие, которое нужно всякой фабрике, не оставили. Железных заводов уже заведено так много, что за расходом домашним и за отпуском в чужие края год от году залеживается значительное количество железа. На что бы, кажется, прибавлять еще худые заводы, когда и хороших весьма много? Разве для искоренения лесов, чтобы потомки наши вместо дров топили соломою».

Тот же Меженинов указал на разные явления, от которых происходит вред торговле, большой убыток купцам: 1) извощики, забравши от хозяев большую часть договоренных денег, не довезя под разными предлогами взятых товаров до назначенного по договору места, складывают их на дороге у своих сообщников-крестьян, живущих по тем трактам, и у них берут недоплаченные хозяевами деньги в таком количестве, в каком вздумают потребовать. Крестьяне, принявши товары на сохранение, расхитив немалую их часть, не отдают хозяевам остальных до тех пор, пока последние не заплатят им все то, чего они потребуют как за сбережение товаров, так и за отданные извощикам деньги. Таким образом, бедные купцы сверх значительного убытка остаются еще в ответственности за недовоз тех товаров к пристани и за неисполнение контрактов. Между тем купцы не имеют никаких способов к отвращению этого убытка, ибо такого большого числа подвод, сколько им бывает нужно, с письменными обязательствами или с поручительством набрать весьма трудно и некогда. 2) Когда плывущие по рекам с товарами суда повредятся или встретят надобность облегчить себя за мелководьем, то владельцы прибрежных земель не позволяют выгружаться на берега свои без платы и притом еще не допускают к работе сторонних людей, принуждают брать их крестьян, которые требуют большую цену; 3) те же владельцы не допускают тяги судов хозяйскими лошадьми, для того чтоб у них нанимали лошадей за непомерную плату.

Депутат города Яранска Антонов темными красками изобразил положение купца вообще: «Положено купцу за бесчестье платить первой гильдии по семи, второй по шести и третьей по пяти рублей человеку. Поэтому купечество находится в крайнем пренебрежении и опасности, ибо купцам нередко случается выносить не только бесчестие, но иногда жестокие побои и увечье от разного рода людей, которые не удерживаются никаким препятствием и опасением взыскания. Хотя некоторые из купечества и могли бы отыскать по суду удовлетворения за обиду, но только из этого им никакой пользы быть не может, кроме потери времени и убытков, потому что судебное производство и постановление решения не может быть менее полугода; но когда и кончится такое дело, то, хотя бы то был и первой гильдии купец, получит за бесчестье семь рублей; а между тем за то время, в которое надобно иметь хождение за делом, он потеряет несравненно более в своих торговых оборотах и, сверх того, будет находиться в большой опасности потерпеть отмщение ругательством и побоями, как это и бывает на самом деле». Антонов требовал увеличения платы за бесчестье купцам. Депутат от города Кронштадта Рыбников говорил, что русское купечество находится в совершенно другом состоянии, чем купцы других европейских государств. Русское купечество не имеет ни надлежащей свободы, ни достаточных привилегий и несет службу при казенных сборах. Депутат города Серпейска Глинков считал нужным дать шпаги фабрикантам и купцам первой гильдии, потому что они сверх обыкновенного своего платежа платят еще за бедных от десяти до пятнадцати душ и больше, также при портах ведут торг с иностранными купцами. «Немцы же, видя русского купца без шпаги, оказывают ему пренебрежение, а особливо на бирже. Когда иностранный купец стоит с русским, то кажется, как будто он стоит с своим слугою и обращаются с ним свысока».

На жалобы купцов кн. Мих. Мих. Щербатов отвечал нападкою на их собственное нерадение: «Отвечали ли русские купцы попечениям Петра Великого; учредили ли они конторы в других государствах; имеют ли корреспондентов для получения сведений, какие куда надобятся товары и в каком количестве; посылали ли детей своих учиться торговле? Нет! Они ничего этого не сделали. Поэтому напрасно жалуются, будто бы крестьяне и прочие разночинцы отнимают у купцов все способы к торговле. Вся внешняя торговля остается у них в руках. И не стыдно ли нам, здесь собранным россиянам, слышать, что гамбургцы и голландцы, будучи отдаленнее от Ледяного моря, чем мы от Колы, на 15 или на 18 градусов по прямой линии, кроме обхода Норвегии приходят бить китов и получают себе прибыль почти у наших берегов, несмотря на то что вооружение судов и договоры с матросами обходятся им весьма дорого. Как же было бы прибыльно русским купцам предпринять такой торг и по близости места, и по дешевизне найма матросов, и по дешевизне дров для перетопки сала. Вот истинные ключи богатства купцов! Пусть они обратятся к ними тогда увидят, что действительная польза отечества сопряжена с их обогащением». О поведении богатых купцов, для которых требовались шпаги, симбирский депутат Ларионов сообщил такие известия: «Некоторые коронные поверенные, имея у себя в услужении купцов и насчитывая на них беззаконно большие суммы денег, держат их, как будто за самые важные дела, в подземельных тюрьмах по осьми месяцев и более скованными, стращают телесным наказанием и никого к ним не допускают, что известно и Камер-коллегии. У купечества европейских государств, и даже в странах азиатских, приказчики почитаются как дети. Поэтому я предлагаю внести в закон, чтобы богатый купец, имеющий у себя в найме приказчиков из купечества, не только не мог мучительски поступать, но и делать что-либо злое. Если же у них произойдет такой спор в счетах, то повелено было бы разбирать его магистрату».

Из требований государственных или черносошных крестьян общим было улучшение суда. «Мы, — писали крестьяне Казанского уезда, — как народ безгласный и несведущий в законах, продавая последнее, нанимаем для хождения по делам поверенных, а эти поверенные как челобитчика, так и ответчика обманывают и разоряют: кроме того, по этим делам собираются свидетели, требуется много справок, и оттого дела тянутся, челобитчик и ответчик разоряются и доходят до того, что бывают не в состоянии не только платить государственные подати, но и пропитать себя». Они просили, чтоб в делах не свыше 30 рублей, кроме воровских, дозволено было им судиться между собою и для того выбирать им из себя достойного человека. Другие требовали, чтоб разбирательство домашних ссор, незначительных дел по долгам, о разделе сенокосов было предоставлено их старостам. Депутат новокрещеных вотяков Иванов предлагал дать крестьянам право судиться словесным судом в делах не свыше 30 рублей и для того самим крестьянам выбирать в каждой сотне по одному судье, которому предоставить право виновных по закону наказывать и тяжущихся мирить. Иванов считал неудобным определять в судьи к крестьянам дворян или чиновников на жалованьи, потому что эти дворяне или комиссары поступают по своим обычаям: требуют подвод, съестных припасов и прочего; крестьянин же спорить не смеет, а ежели и станет что-нибудь говорить, то они начинают его бить за то, будто он говорит неучтиво. Когда депутат от Ревизион-коллегии Карташов выразил мнение, что надобно ограничить известными правилами рубку леса, ловлю зверей и птиц, то депутат черносошных крестьян Архангельской губернии Чупров заметил: «Если ловлю дозволить во всякое время, то зверей и птиц не убавится, а если запретить, то не прибавится, потому что уменьшение и умножение состоит во власти всемогущего Бога».

Голосов крепостных крестьян не было слышно, от них не было депутатов. Мы видели, как изменена была первоначальная редакция «Наказа» императрицы в тех статьях, где говорилось о крепостных крестьянах. Между статьями депутатских наказов от правительственных мест встречаем одну статью, относящуюся к облегчению участи крепостных, статью о учинении закона, как поступать в случае того, когда от побой помещика случится людям смерть. По поводу вопроса о беглых депутат козловского дворянства Коробьин как на причину бегства указал жестокое обхождение помещиков с крестьянами, указал На слишком большие оброки, указал на случаи, когда задолжавшие помещики отдают крестьян для зарабатывания денег на уплату одних процентов и таким образом отлучают их от земледелия; указал случаи, когда помещики отнимали у крестьян добытое трудом имущество. Ссылаясь на статьи «Наказа» императрицы, Коробьин предлагал ограничить власть помещиков над имением крестьян. 18 голосов было подано против Коробьина и только три за него; указывали на невозможность разделить два права: оставить у помещиков власть над лицом и отнять ее над имением этого лица. Мы видели, что дворяне требовали для себя исключительного права владеть людьми как главного своего права, права быть господами. Но купцы требовали и себе этого права, выставляя необходимость. Депутат города Яранск Антонов говорил: «По существующим законам купечество не имеет права покупать крепостных дворовых людей и владеть ими, тогда как купцам настоит крайняя надобность их иметь. Купечество нанимает крестьян за большие деньги; но таких вольнонаемных людей очень мало, и по большей части это такие люди, которые имеют крайнюю нужду в деньгах и отдаются внаем с тем, чтоб им выдано было вперед нужное количество денег, которые они будут заживать; но многие из них, не заработав этих денег, убегают от хозяев. Да и когда живут у хозяев, зная, что они некрепостные, и потому не имея никакого страха, своевольничают и доставляют хозяевам много хлопот, ибо надобно на них жаловаться в суде, что разорительно и ведет к потере времени. На таких наемников купечество ни в чем не может положиться, и когда надобно отправить товары или переслать деньги, то наемников употребить на это дело нельзя, и хозяева бывают принуждены, оставя свои крайние надобности, ехать сами или отложить отправление товаров и денег под страхом потерять доверие». Депутат от города Серпейска Глинков. говорил: «К фабрикам непременно надобно определить указное число крепостных людей, потому что мастера должны быть крепостные, и в случае смерти одного из них надобно заблаговременно иметь на его место другого, ибо когда я обучу чужого и открою ему секрет, то он может отойти к другому фабриканту или требовать таких больших денег, каких фабрика заплатить не в состоянии. Полезно постановить, чтоб купечеству первой гильдии покупать крепостных работников от трех до пяти душ, ибо купечество, торгующее в портах, хотя и нанимает приказчиков для принятия и отпуска товаров, но часто эти приказчики, собрав деньги, не приходят к расчету. Купцы, не имея возможности оставить своего торга, лишены способов преследовать их и с ними судиться и от этого принуждены бывают терпеть убытки. Они нанимают к себе в дом для прислуги помещичьих крестьян, которые редко бывают исправными слугами, по большей части оказываются ленивцами, а многие из них приводят воров в дома своих хозяев».

Требования купцов, разумеется, встретили сильные возражения со стороны дворян, стоявших за принцип, что право владеть людьми, быть господами принадлежит им одним. Князь Мих. Мих. Щербатов говорил: «Дворянство есть нарицание в чести, различающее от прочих тех, кои оным украшены (слова «Наказа»), и все права и преимущества дворянского сословия должны истекать из этого начального правила. Это название обязывает дворян служить отечеству и государю с особливым усердием и для того воспитанием своим стараться приготовить себя быть способными к такой службе и к управлению другими подданными своего монарха. Чрез это они приобретают, между прочим, право иметь деревни и рабов, дабы, научась с младенчества управлять своими деревнями, они были тем способнее к управлению частями империи и по своим обстоятельствам знали все нужды разных родов людей государства. В «Наказе» изображено, что в городах обитают мещане, которые упражняются в ремеслах, в торговле, в художествах и науках. И так ясно оказывается, что мещане, между которыми считаются и купцы, должны иметь вышеписаные упражнения и производить их самолично, а не чрез невольных людей. Но требуемое для купцов право сделает неволю низшего рода людей еще более чувствительною тем, что они по продаже их принуждены будут служить таким людям, которых они недавно видели себе равными. Обратим взоры наши на человечество и устыдимся одной мысли дойти до такой суровости, чтобы равный нам по природе сравнен был со скотами и поодиночке был продаваем. Мы люди, и подвластные нам крестьяне суть подобные нам. Разность случаев возвела нас на степень властителей над ними, однако мы не должны забывать, что и они суть равное нам создание. Но с этим неоспоримым правилом будет ли сходствовать такой поступок, когда господин, единственно для своего прибытка, возьмет от родителей кого-либо мужского или женского пола и, подобно скотине, продаст его другому. От одного этого изображения вся кровь во мне волнуется, и я, конечно, не сомневаюсь, что почтенная комиссия узаконит запрещение продавать людей поодиночке без земли. Мне удивительно, будто наемные люди не столь верны своим господам, как собственные. Это похоже на то, как если бы кто сказал, что охотнее работают по неволе, чем по склонности. Вольный человек, если мне служит, и особенно долгое время, служит независимо от жалованья, по усердию, а в невольника я и проникнуть не могу, усерден ли он ко мне или нет. И как можно сказать, чтобы без таких невольных людей купцам невозможно обойтись, когда видим целую Европу, где никто невольных людей не имеет, однако никто не жалуется ни на невозможность обойтись без них, ни на недостаток усердия вольных». В заключение кн. Щербатов говорил: «Крестьян в подушном окладе считается теперь около 7 миллионов пятисот тысяч; дворян, духовенства, купцов, военных, всякого звания людей и чужестранцев можно положить до одного миллиона. Если положить самое большое число, то нельзя думать, чтобы между крестьянами было более четырех миллионов душ работников. Из этого числа надобно выключить людей, находящихся в службе у своих господ, приписанных к фабрикам, безземельных, ходящих на необходимые работы, как-то: плотников, каменщиков, кирпичников и проч. Все они могут простираться до семисот тысяч. Если выключим это число из четырех миллионов, то действительных земледельцев будет три миллиона триста тысяч человек, следовательно, каждый пахарь должен приготовить хлеба с лишком на пять человек. Если же дозволить купцам покупать себе людей и положить, что из 20000 каждый купит себе по две семьи, то чрез это убавится еще 40000 пахарей».

Но купцы не тронулись этими доводами, не отстали от своих требований. Козаки требовали также права иметь крепостных людей. Наконец, потребовало этого права и духовенство!

Такое решение вопроса о крепостном состоянии выборными русской земли в половине прошлого века происходило от неразвитости нравственной, политической и экономической. Владеть людьми, иметь рабов считалось высшим правом, считалось царственным положением, искупавшим всякие другие политические и общественные неудобства, правом, которым потому не хотелось делиться со многими и, таким образом, ронять его цену. Право было так драгоценно, положение так почетно и выгодно, что и лучшие люди закрывали глаза на страшные злоупотребления, которые естественно и необходимо истекали из этого права и положения. Представления, которые должны были мало-помалу подорвать ценность этого права и положения в глазах лучших людей, только еще начинали, и очень слабо начинали, проникать в общество; то было представление научное о государстве, о высшей власти и отношении ее к подданным, отношении, не похожем на отношение помещика к крепостным и отнимавшем у последнего царственный колорит; потом представление о рабстве как печати варварского общества, представление, оскорбительное для людей, имеющих притязания на образованность; представление о народности, о чести и славе народной, состоящих не в том, чтоб всех бить и угнетать, а в содействии тому, чтобы как можно меньше били и угнетали. Чтобы все эти представления, усиливаемые все более и более европейскою жизнью народов, сообща и распространением просвещения мало-помалу подкопали представление о высокости права владеть рабами, для этого нужно было пройти еще веку.

Кроме означенной неразвитости благоприятному решению вопроса о крепостных крестьянах могущественно препятствовала неразвитость экономическая. С начала нашей истории мы замечаем в России явление, ведущее ко многим очень печальным последствиям, — это несоответствие обширности страны с количеством народонаселения. Небольшое народонаселение разбрасывается в обширной стране, все более и более увеличивающейся пустынями. Рук недостает для дела, и никакое дело не спорится при отсутствии деятельности сообща. Земля дешева, работник дорог, его едва стает на удовлетворение первых нужд общества, о промышленном развитии нечего и думать по недостатку рук, государство осуждено оставаться земледельческим, сельским, бедным. Работник дорог, его приманивают и переманивают; наконец, чтоб небогатый служилый человек имел на своей земле постоянного работника, которого бы не мог переманить от него богатый сосед, работника прикрепляют к земле. Крепостной работник бежит, его продолжают переманивать, укрывать, засылать подальше, где бы его не нашли; владельцы бежавших вопят, требуя помощи правительства в поимке беглых, и Россия представляет любопытное зрелище гоньбы за человеком, за рабочею силою, стремления приобрести, поймать, усадить, прикрепить работника. Русское общество живет в том периоде, где рабство составляет обычное явление. Общество вышло из первоначального быта, когда каждая семья или род удовлетворяли всем своим неприхотливым потребностям, и не достигло еще цивилизации, разделения труда, условливаемых значительным народонаселением. Человеку в таком обществе важнее всего иметь в своем обладании живую, разумную силу, которая бы избавляла его от работы, начавшей, при появлении сословий, считаться низкою. При экономической неразвитости хозяйство каждой отдельной семьи должно удовлетворять почти всем ее потребностям, и это удовлетворение всего удобнее происходит посредством рабов; чем более около человека живых разумных сил, находящихся в полной от него зависимости, тем он самостоятельнее, независимее, сильнее, знатнее; право владеть такими силами становится самым дорогим правом. В таком положении находилась Россия, когда осознанная необходимость вывести ее из бедности, беспомощности земледельческого государства повела к преобразованию, имевшему целью ослабить односторонность земледельческого характера торговым и промышленным развитием. Но явление, которое было так выпукло в древней России, перешло и в новую, государство было бедно людьми; и, когда явились фабрики, заводы, мореплавание, для всего этого понадобились постоянные крепостные работники, вольных негде было взять, и к фабрикам, заводам прикрепляют крестьян, как в XVI веке прикрепили их к земле. Еще прежде мы приводили любопытную просьбу хозяина корабля, чтоб ему оставили крепостных матросов: он их с малолетства выучил трудному ремеслу, если у него их отнимут, то он не найдет вольнонаемных, никакой вольный человек не согласится идти на такое трудное занятие, учиться ему, и надобно было бросать корабль, морскую торговлю, столь выгодную для государства. Купцы требуют крепостных работников, приказчиков, ссылаясь на то, что на вольных положиться нельзя. Дворяне, желающие оставить право владеть людьми исключительно за собою, теоретически победоносно опровергают причины, приводимые купцами, но практически последние были правы: вольнонаемным трудом пробавиться было нельзя, не было выбора между вольными людьми, их было очень мало, надобно было брать кого попало. Притом, рассматривая какое-нибудь явление в известное время в известном обществе, надобно обращать внимание на все другие окружающие явления, на состояние правосудия и администрации: с своим человеком не было суда, а с вольным суд; но при слове «суд» вздрагивал русский человек XVIII века. Недаром же в «Русской Правде» было постановлено, что вольный человек, пошедший в ключники к другому, тем самым становится холопом его, вольный ключник не допускался. Заявления купцов в комиссии об Уложении, что на вольного приказчика положиться нельзя, указывают, что условия, в которых появилась «Русская Правда», не совсем еще исчезли и во времена комиссии об Уложении, в которой от дворянства, купечества и духовенства послышался этот дружный и страшно печальный крик: «Рабов!»

Разумеется, этот крик должен был прежде всего смутить автора «Наказа», хотя Екатерина была уже к нему приготовлена, что доказывает изменение первоначальной редакции «Наказа». Положения «Наказа» были добрые семена; но, прежде чем посеять их, Екатерина хотела испытать почву, для чего и собраны были депутаты отовсюду; для освобождения крепостных почва оказалась совершенно неудобною, и Екатерина предоставила времени удобрение почвы посредством нравственно-политического развития народа.

Кн. Григ. Григ. Орлов, по свидетельству Екатерины, был в восторге от положений «Наказа»; он был выбран депутатом от копорского дворянства, но не хотел или не мог провести в своем наказе требования освобождения крестьян. Копорский наказ ограничивается относительно крестьян требованием: «За нужное находим учредить училища как для русских, так и для чухонских детей, дабы знанием закона хотя мало поправить нравы их. На сей конец, видится, можно учредить при церквах школы, в которые крестьянские дети от 7 до 12 лет в зимнее время для обучения грамоте и первых оснований закона за умеренную плату ходить могут». Того же требовало и ямбургское дворянство. Наказ псковского дворянства особенно распространяется о печальном состоянии крестьян: «К чему приступить ни вознамеримся, во всем находим земледельцев и беднейших всегдашних трудников разорение и тягость. По надобности и по ненадобности всякого звания люди во всякое время ездят на подводах, обирая у крестьян лошадей без разбора: а в случае у которых бедняков нет или пала, или, что случается завсегда, замучена в гоньбах, то нещадно их же наказывают, изъясняя, что на дороге не стоять. Каково же претерпение бедному пахарю? Что не на чем везти, за то бьют! А не вспахав землю и не посеяв семян, не имеет ожидать, чем себя и семейство свое питать. Солдат, стоящий у крестьянина на квартире, есть господин, а бедный земледелец из страха исполняет всякие приказания. Хотя сам не имеет что есть с семейством, а служивому последнее отдать не отказывается. Когда солдату надобно в караул, или в команду, или за провиантом идти, хозяин безденежно служит в подводчиках с лошадью. Часто случается, что солдаты, сделавши к хозяину приметки, бьют его и до конца разоряют». Мы видели, как патетически князь Мих. Мих. Щербатов, настаивая, чтоб купцы не могли получить крепостных людей, говорил против продажи крестьян в одиночку. Против одиночной продажи восставали и другие депутаты, повторяя слова Петра Великого, что такая продажа нигде не ведется. Но нашелся депутат, который защищал одиночную продажу. Депутат от дворян Курмышского уезда Алфимов говорил: «Между дворянством есть весьма немало, которые имеют за собой не более двух или трех крестьянских семей, а другие и того меньше. Между тем какой-нибудь из этих дворян по обстоятельствам задолжает такую сумму, которую не иначе может уплатить как продажею из своих крестьян одного человека, и этим он сохраняет остальное свое имение, лишась одной, а не десяти душ или более, составляющих одну семью. Даже между крестьянами и достаточных дворян есть в некоторых семействах нерадивые и склонные к преступлениям. Таким людям удаление от семей служит наказанием и удерживает их от дурных поступков».

Объяснением отрицательного решения вопроса о крестьянской свободе и собственности служит судьба этого вопроса в Вольном экономическом обществе. Еще в конце 1765 года неизвестная особа (это была сама императрица) обратилась в Общество с вопросом, что полезнее для земледелия, когда земля находится в единичном или в общем родовом владении, причем вопрошающий склонялся в пользу первого. Ответа не было. В следующем году императрица, также под именем неизвестной особы, прислала новый вопрос: «В чем состоит собственность земледельца, в земле ли его, которую он обрабатывает, или в движимости, и какое он право на то или другое для пользы общенародной иметь может?» При этом приложено было 1000 червонных в награду за более удовлетворительное решение вопроса, на издержки издания сочинения и проч. Общество публиковало о задаче, предложив за решение ее награду во 100 червонных и медаль в 25 червонных. Но еще прежде, чем присланы были ответы, нетерпеливый Сумароков уже прислал в Общество возражение на самую задачу. «Задача, — писал он, — до изъяснения решена быть не может; например, когда спросится: потребно ли дворянину уметь писать по-русски, так должно промолвить: российскому дворянину, ибо дворянин английский может обойтись без русской грамоты, так и о крестьянах: свободному ли крестьянину или крепостному? А прежде надобно спросить: потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода? На это я скажу: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность, или потребна клетка, и потребна ли стерегущей мой дом собаке цепь? Канарейке лучше без клетки, а собаке без цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей; так одно потребно для крестьянина, а другое — ради дворянина: теперь осталось решить, что потребнее ради общего блаженства; а потом, ежели вольность крестьянам лучше укрепления, надобно уже решить задачу объявленную. На сие все скажут общества сыны, да и рабы общества сами, что из двух худ лучшее не иметь крестьянам земли собственной, да и нельзя, ибо земли все собственные дворянские; так еще спрос: должны ли дворяне крестьянам отдавать купленные, жалованные, наследственные и прочие земли, когда они не хотят, и могут ли в России землями владеть крестьяне, ибо то право дворян? Что же дворянин будет тогда, когда мужики и земля будут не его, а ему что останется? Впрочем, свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна, а почему пагубна, того и толковать не надлежит». Заявление Сумарокова сдано было в архив.

К сроку, назначенному на 1 ноября 1767 года, прислано было 120 ответов да после срока 40; сочинения были на языках русском, французском, немецком и латинском, всего больше на немецком. Лучшим признано единогласно сочинение Беарде де Лабей (Beardé de l'Abaye), члена Дижонской академии; но теперь явился вопрос, печатать ли эти сочинения и на каком языке. Положили перевести сочинения на русский язык и представить императрице на одобрение. Екатерина одобрила перевод, объявила, что в сочинении не находит ничего, чего нельзя было бы напечатать, но все же предоставляет Обществу решить вопрос о напечатании. В Обществе оказалось только три голоса за напечатание и 13- против. Но потом некоторые члены прислали письменные мнения, причем двое Орловых, Григорий и Владимир, прислали мнение, что надобно напечатать на французском и русском языках, барон Черкасов объявил себя против напечатания, а генерал-прокурор кн. Вяземский отозвался неспособностью решить дело по незнанию французского языка, хотя сочинение уже было переведено на русский. Граф Роман Воронцов прислал мнение, что сочинение достойно напечатания и публика, пользуясь им, может получить добрые плоды; за напечатание же были графы Чернышевы, Захар и Иван, новгородский губернатор Сиверс и Теплов. Таким образом, за напечатание набралось 11 голосов и против оставалось 16. Большинство было против, но то были вельможи сильные, особенно Орловы, сама императрица была за напечатание. Решили дело меньшинством голосов на том основании, что «тем российским господам, правящим важнейшими в государстве должностями, которые письменно сообщили свое мнение, чтобы напечатать помянутую пиесу, приличествует лучше и превосходнее, нежели прочим, рассуждать о такой материи, которая касается больше до политической, нежели до экономической, задачи». Беарде в своем сочинении решает вопрос так, что крестьянин должен быть свободен и должен владеть землею; освобождать крестьян должно постепенно. Кроме сочинения Беарде, удостоенного первостепенной награды, еще пять сочинений признаны достойными наград второстепенных, и в их числе одно русское — Поленова.

От духовенства не было депутатов из различных местностей, оно представлялось депутатами от Синода. Частная комиссия приписала духовенство к среднему роду людей. Синод протестовал, объявляя, что все духовенство, как белое, так и черное, должно составлять особый класс и одно с другим соединено так тесно, что отдельно существовать не могут; по мнению Синода, духовные должны были иметь одинакие права с благородными. Частная комиссия отвечала, что, не вступая в права церковные, она руководилась мирским взглядом, положила духовенство в одном разряде с учеными как учителей народных. Но и относительно включения ученых в средний род людей Академия наук заявила, что их нельзя подвергать поголовно подати и рекрутскому набору, ибо если ученые не будут иметь больших выгод перед ремесленниками и купцами, то нет надежды, чтоб науки в России возросли. Вообще об этом среднем роде людей имели смутное понятие, хотя много о нем толковали. Сама императрица старалась уяснить представления об этом предмете историею и положением французского tiers-état. Членами комиссии о разделении родов государственных жителей были князь Александр Голицын, граф Федор Орлов, граф Яков Брюс, барон Унгерн-Штернберг, Николай Свешников. В заседании 19 сентября Орлов предложил разделить комиссию на три части: первая должна заниматься дворянством, которое он разделил на четыре степени: князь, граф, барон, дворянин; вторая — средним родом, или мещанством, здесь восемь степеней: бедное духовенство, ученые, художники, ремесленники, купцы, приказные люди, разночинцы, вольные; третья — крестьянами, между которыми две степени: свободные и крепостные. Предложение Орлова было принято.

Относительно духовенства в материалах комиссии находятся некоторые любопытные предложения, например: о вступлении всяким чинам в духовные чины, а из духовных — в светские и об освобождении священников от неприличных работ, о пострижении желающих в монахи беспрепятственно, о содержании на пристойном основании церковного причта и об определении ему жалованья, о нетребовании священниками за церковные требы сверх указного количества денег, о дозволении священно- и церковнослужителям, купечеству и разного звания людям покупать крестьян и дворовых людей; подле предложения о запрещении духовному чину покупать земли встречается предложение о возвращении архиерейским домам и монастырям отошедших от них хлебопашенных земель — это предложение шло от городских жителей. В наказе от дворян Крапивенского уезда говорилось: «Просим при всех церквах быть ученым священникам на довольном денежном жалованьи для проповеди и утверждения во исповедании веры закона Божия и во отвращение злых дел, такоже и в знании законов в. и. в-ства; а где есть церковные земли, то их продать; дьячкам и пономарям обучать крестьянских мужска пола детей от семи лет грамоте и писать на содержании отцов их, от чего впредь уповательно подлый народ просвещенный разум иметь будет». Предлагалось, чтоб архиереи требовали от священников аттестатов о поведении, данных прихожанами за подписью; и, у кого такого аттестата не будет, тот лишался сана. Встречаем также любопытное предложение об уменьшении числа праздничных дней и о свободном отправлении службы Божией других законов людям.

Как надобно было ожидать, в комиссии послышались сильные жалобы на состояние правосудия. Дворяне жаловались: на духовных мы должны просить у епархиального начальства, на фабрикантов — в Мануфактур-коллегии, на заводчиков — в Берг-коллегии, на купцов — в магистратах, на ямщиков — в Ямском приказе; не повелено ли будет всем судиться равно во всех судебных местах? О богоненавистном по делам лихоимстве и проклятом лакомстве просить, не позволено ли будет во всех местах господ присутствующих, секретарей и приказных служителей обязать присягою, чтоб они ко взяткам не касались; виновного во взяточничестве, как бы мала взятка ни была, подвергать натуральной смертной казни. Депутат от галицких дворян Лермонтов говорил против Юстиц-коллегии: «От бесчисленного множества дел в означенной коллегии и ее конторе редкий челобитчик, не понеся большого убытка, может получить удовлетворение в законный срок. Известно всему собранию, что в Юстиц-коллегии и ее конторе от переноса дел больше пользуются ябедники. Они проволакивают время, приводят челобитчиков в изнеможение и в крайнее разорение. Бывает еще и то, что коллегия, продержав дело немалое время, отсылает его для решения в другие судебные места». Лермонтов предлагал уничтожить Юстиц-коллегию и из губернской канцелярии переносить дело прямо в Сенат; губернским, провинциальным и воеводским канцеляриям решать дела непременно через полгода. Депутат от ростовских дворян Языков говорил: «Почитаю излишним изъяснять в подробности все обстоятельства, которые происходят в судных делах от выдумок ябедников и стряпчих. К этому надобно прибавить поговорку: не бойся суда, а бойся судьи. Не благоволено ли будет постановить, чтобы решение суда производимо было по одной только челобитной истца и по письменному объяснению ответчика, которому дана будет копия с поданного на него челобитья и срок для справки и написания ответа». Депутат от Малороссийской коллегии Натальин предлагал, чтоб во всех судебных местах быть с истцовой и ответчиковой стороны присяжным адвокатам состояния честного, знающим законы и которые были бы в обер-офицерских чинах. К этому депутат от дворян Бахмутского гусарского полка Рашкович прибавил, чтоб стряпчими в судебные места принимать таких, которые обучались юриспруденции в Академии наук, были экзаменованы и приведены к присяге. Депутат от дворян Гороховецкого уезда Протасов предлагал учреждение мировых судей по примеру Англии и Голландии. Но если были сильные жалобы на судей, что они волочат дела по 10 лет, не каждый день все приходят в присутствие, рапортуясь больными, а между тем ездят в гости или куда-нибудь, то были и защитники судей, складывавшие вину медленности на самих тяжущихся: истец и ответчик под разными предлогами сами отсрочивают ход своего дела; во время производства ябедническими и коварными вымыслами объявляют подозрение на некоторых присутствующих, а иногда и на всех; не имеют за своим делом хождения, не представляют на производство дел гербовой бумаги.

Мы видели, как сильно автор «Наказа» вооружался против пытки, как и прежде указами вводились ее ограничения; но в частных наказах встречаем требования уничтожить эти нововведения, эти ограничения. Так, в наказе дворян Верейского уезда говорилось: «Не соизволено ли будет приводным разбойникам и татям по прежним узаконениям для большого страха и всеконечного пресечения злодейств производить в губернских, провинциальных и приписных канцеляриях без увещаний пытки, потому что без того никакого злодеяния искоренить и в страх злодеев привести нельзя. Многие воры, пойманные и приведенные с поличным в краже, только того поличного и винятся, а прежние воровства скрывают». В наказе кинешемского дворянства указывалось на умножение воровства и разбоев именно от того, что запрещено было производить пытки в приписных городах. Суздальское дворянство в своем наказе жаловалось на уничтожение смертной казни и ограничение пыток, ибо «некоторые, не видя смертоубийцам достойного истязания и казни, чинят не токмо посторонним, но люди и крестьяне своим помещикам и помещицам смертные убийства, и мучительные притом поругания, и разбои, и грабежи, и такое воровство время от времени умножается». Дворянство наказывает своему депутату просить защиты и таковым злодеям приумножить истязания и по делам их достойного воздаяния. В наказе крапивенского дворянства говорилось: «Для скорейшего решения, а злодеев искоренения в страх другим не повелено ль будет по-прежнему быть в уездных городах розыскам и экзекуциям; а увещания отменить для того, что подлый народ неучен и не знающий закона и от увещевания истины не объявит, от чего умножилось разных злодеев: а повелено бы было по-прежнему разыскивать». В некоторых наказах требовалось ограничение телесного наказания, пыток и смертной казни в сословном смысле, избавления от них одних только дворян. На это депутаты от городов заявили: «Законы те истинные, которые основаны на правде и согласны с священным и естественным законом, священный же и естественный законы весьма не терпят лицеприятий и не смотрят на лицо, но единственно на правду. Вор всегда вор, хотя подлый, хотя благородный, разве по тому только имеют различие, что подлый не столько понимать может важность греха и преступления от неведения Божиего и государева законов, как благородный, сведущий и то и другое; да и благородство натурально тогда только есть, когда с честью своею согласные дела производит, следовательно, когда он (благородный) какое подлое сделает злодейство, то тотчас врожденная мысль и вопиет, что он жесточайшему еще наказанию подлежит, нежели подлый, который часто, выключая неведение, и от крайней нужды преступает. Россия имеет в себе по власти Божией от века монархическое, а не аристократическое владение, и как подлый, так и благородный — словом, всякого рода и достоинства люди, все равно подданнейшие рабы всемилостивейшей государыни».

Требовали пыток и жестоких наказаний ворам и разбойникам, жаловались на умножение их числа и в то же время прямо указывали на главный источник зла, который, однако, всеми силами старались сохранить. «Просим, — говорили дворяне, — изыскать надежнейшие способы и издать новые законы к искоренению воров и разбойников и тем избавить нас от чинимого теми злодеями всему обществу вреда, которому по большей части бывают виною беглые разного звания люди; а наиболее есть самый корень того зла держатели и укрыватели беглых. Просим об искоренении разбойников, воров, грабителей и всякого рода злодеев, ибо опасение от оных препятствует весьма много дворянству иметь приезд и жительство в деревнях своих, а от сего самого упадает и от часу уменьшается деревенская экономия; живущие же в деревнях или по нужде, или за неимением другого пристанища принуждены иметь для охранения себя и дома дворовых людей на своем запасном хлебе более надлежащего числа, чрез что и сами разоряются, и уменьшают число крестьян и пахарей. А хотя об истреблении воров и разбойников узаконение и есть, но помощи мало, ибо о нарядах надлежащих команд для сыска и поимки злодеев делаются распоряжения столь медленно, что злодеи успевают, разграбя многих, уйти на такой же промысел в другие места и уезды; дворянам же и крестьянам ловить оных злодеев опасно, трудно и почти невозможно, ибо когда оные злодеи, коим-либо образом пойманные, в город привожены бывают, то или на расписки выпускаются, или за неимением настоящего караула сами из тюрем уходят и мучительным образом отмщают дворянам и крестьянам, о них донесшим или их изымавшим».

Независимо от жалоб на воровство и разбои в дворянских наказах сильные жалобы на бегство и укрывание крестьян: «О беглых людях и крестьянах от многих лет строжайшими указами запрещено принимать и держать, но ничто не удерживает от принимания и держания и поныне. От многих дворян крепостные их женки и вдовы и от мужей жены и девки, чиня у своих господ многим дорогим вещам и деньгам кражи, уходят и в побеге выходят замуж за солдат, слыша, что о возвращении их точного узаконения нет, отчего бедные дворяне несут великие убытки, а паче досады и ругательства от своих крепостных рабов, а другие, на то взирая, к побегу имеют большое поползновение. Бегают по близости за границу в Польшу, ибо всем русским крестьянам известны польские обычаи, что всякий имеет винную и соляную продажу и что набора рекрутского не бывает, равно и сборов для платежа казенных податей. Прельщаемые этим, здешние крестьяне, без всякого от владельцев своих отягощения, беспрестанно туда бегают не только одиночками или семьями, но и целыми деревнями со своим имуществом и при побегах помещиков своих явно грабят и разоряют, другие тайно обкрадывают. Некоторые, собирая там разбойнические немалые партии, явно приходя оттуда в Россию, разбивают и грабят крестьянские и помещичьи дома и возвращаются опять в свое убежище, где их польские владельцы охотно принимают, отбирая у них ту добычу. Жиды по нескольку русских беглецов имеют у себя в услужении. Вышедшие из Польши беглые помещичьи крестьяне по указу 1763 года и поселившиеся на пустых землях по польской границе оказались в подговоре как пограничных, так и живущих от границы верст за 200 крестьян, в проводе их со всеми семействами в Польшу, в пристанодержании воров и разбойников и в подводе злодейских партий для разорения здешних жителей. Другие бегают внутрь государства. Многие бегают в Чухонщину и Лифляндию, что для беглецов и близко, и свободно, ибо ни застав, ни форпостов нет, выдачи же оттуда беглых почти никогда не бывает, сыскивать же их и ловить совсем невозможно, особливо незнатным или небогатым, ибо хотя кто знает и подлинно, где живет беглый его человек, но если для сыска и поимки пошлет кого или поедет сам, то прежде потеряет без вести себя, нежели возвратит беглого. Вовремя рекрутских наборов, как скоро крестьяне о том узнают, то все годные в рекруты уходят в Польшу и шатаются там, пока набор кончится. По исчислению, за польскою границею Смоленской губернии крестьян обоего пола более 50000 находится в бегах».

Кроме беглых дворяне указывали и на других виновников воровства: «Воровство происходит по большей части от множества безместных церковников, которые в духовном правлении числятся при отцах, но сами отцы, по крайней мере многие, церковной земли имеют очень мало, детей человека по два, по три и больше, а доходу на них никакого нет, к работе же, как известно, этот род ленив; так не повелено ли будет безместных церковников определять в солдаты, а негодных — в подушный оклад». Наконец, дворяне вооружались против цыган, «которые, бродя по всему государству, обманывая народ разными способами, без всякого казне и обществу плода поедают труд земледельцев».

Относительно финансовых вопросов клинские дворяне предложили сложить подушный сбор с крестьян, «яко по земледельству их первое благополучие государству доставляющих», а взамен наложить или прибавить цены на вино, пиво, чай, кофе, сахар, виноградные вина, табак, карты, дуги и кареты, псовую охоту, платье с золотом и серебром и другие служащие для роскоши предметы, а затем на паспорты вольным рабочим людям и на пеньку; если и тут сумма не сравняется с подушною, то наложить на соль, ибо «хотя соль в пропитании и нужна, однако лучше ее купить дороже добровольно, нежели подушные деньги платить неисправно и за то видеть земледельцев в тюремном изнурении».

Дворяне некоторых уездов просили о заведении запасных хлебных магазинов; указывали, что учрежденных в Москве и Петербурге государственных банков недостаточно, надобность в займе денег существует одинаково и для живущих в отдаленности от обеих столиц, и потому просили об учреждении банков в губерниях и провинциях по числу живущего в них дворянства. Калужские, мединские и тульские дворяне писали в своем наказе, что у них и в других провинциях лес почти весь перевелся и остальной час от часу уменьшается, отчего жители в строевом лесе и дровах терпят нужду, почему просили в подобных местах запретить строение металлических и винных заводов, которые изводят множество леса, особенно же около Москвы верст за 200 и больше. На недостаток леса жаловались и псковские дворяне, прося запретить отпускать леса морем за границу. Романовские дворяне высказались против охоты, потому что охотники, собираясь в большом числе, на лошадях, со множеством собак ездят в чужие дачи без позволения, ломая изгороди, скачут по хлебу, по лугам и травят скот; а когда какой-нибудь крестьянин осмелится выговорить о своей обиде, то за такую будто бы неучтивость охотники его бьют. Дворяне просили все охоты ограничить по примеру немецких государств, чтоб охотник без билета от владельца в чужую дачу не въезжал.

Относительно окраины являлись особые условия и особые требования. За Уральскими горами оказались сибирские дворяне, которые объявили, что происходят от людей, пришедших или присланных в Сибирь для покорения тамошних народов и несших тяжкую службу. Потомки завоевателей Сибири просили теперь, чтоб им дано было потомственное дворянство и надел землею, для обрабатывания которой дать людей и позволить приобретать их покупкою. Против этого требования, как легко догадаться, восстал ревностный защитник прав старых дворянских родов князь Мих. Мих. Щербатов; по его словам, сибирский дворянин не есть состояние, но чин, который и от отца к сыну не переходит, но одно сходство названий не может быть основательною причиною присоединения сибирских дворян к правам и преимуществам знатного шляхетского сословия, и потому, чтобы сибирские дворяне, как пожалованные в это звание губернаторами, не могли быть смешиваемы с действительным дворянством, они должны быть лишены имени дворянина.

Об Оренбургской губернии прислал в комиссию представление губернатор ее князь Путятин. Область этой губернии была исстари дикою и короне принадлежащею, и находящиеся на ней угодья отдаваемы были из оброков или ясака разным народам: чувашам, черемисам, татарам и, большею частию, башкирцам. Неплюев вместе с уфимским вице-губернатором Аксаковым представил Сенату, чтоб из Оренбурга чрез Сакмарский городок к Казани проложить прямую новую дорогу и поселить на ней сходцев из внутренних русских местностей; дорога эта населена и теперь называется Московскою, поселенцы на ней обревизованы и положены в подушный оклад. Потом по предложению того же Неплюева было постановлено раздавать пустые земли за службу находившимся при Оренбургской комиссии офицерам и статским чинам. Наконец, Неплюев переселил в свою губернию с Закамской линии служивших там смольнян, присылаемых из разных губерний крестьян, также отставных драгун и солдат. Но после Неплюева пространство, изобилие и безопасность земель, предоставленных к поселению великороссийским людям, возбудили великое желание в дворянах, иноверцах и новокрещенах владеть ими, и начали эти земли похищать вымышленным способом. Во-первых, помещики, получившие землю при Неплюеве за службу, облакомясь первыми дачами, начали покупать земли у башкирцев, не справляясь, имеют ли продавцы на то право: только б был башкирец и им продал, писали в крепостях обширнейшие округа, верст по двести и больше. Накупив большие округа и не будучи в состоянии их населить, стали продавать другим, и такие подложные покупки доведены до того, что одни и те же земли проданы от разных башкирцев в разные руки. Уфимская провинциальная канцелярия надлежащего смотрения за этим не имела, писала крепости без справок, имеют ли продавцы на них жалованные грамоты. Таких ложно захваченных земель много лежит еще впусте; у некоторых же помещиков по ненасытным этим захватам произошли большие споры и судные дела, а из того последовали многие неустройства и напрасная гибель лесов, хлебов и покосов; в желаемом же и прямом поселении относительно домостроительства, хлебопашества, скотоводства, сбережения лесов и во всем мирном и добром желании никакого успеха не видно и безнадежно, ибо им учиться и перенимать добра не от кого; большая часть иноверцы и новокрещены перешли не все от тесноты в прежних местах жительства, но некоторые от воровства и лени, особенно новокрещеные татары, из которых ни один добровольно креститься не пожелал, а крестились, будучи приведены за воровство к пытке и казни; чуваши пришли, чтоб не жить им в христианском благочестии, а быть свободно в суеверии и идолопоклонстве, а некрещеные татары, чтоб быть поближе к своей братии иноверцам-татарам.

Мы видели, какие следствия имел указ о выборе депутатов в Малороссии и областях прибалтийских; видели также, что Екатерина не смущалась упорством, какое в некоторых малороссийских местностях было выставлено для сохранения и восстановления старины и особности, с которыми правительство уже порешило; она предполагала, что подле наказов с требованиями восстановления гетманства будут наказы, которые уяснят для правительства положение страны, что действительно и случилось. В наказах малороссийского шляхетства встречаем просьбы об уравнении малороссийских воинских и статских чинов в классах с великороссийскими, просьбы об учреждении для малороссийского шляхетства герольдии, потому что дворянские дипломы во время войн утратились и многие малороссийские роды присвоили себе шляхетское достоинство неправильно. Подобно великороссийскому дворянству, и малороссийское просит об оставлении шляхетского предводителя навсегда для обеспечения интересов сословия, просит позволения выбирать судей из своей среды и о словесном суде, просит об учреждении университета в Переяславле или другом каком месте, кадетского корпуса и воспитательного дома для благородных девиц, об учреждении банка, об устранении тягостей при военном постое.

С представлением о старой Малороссии необходимо соединяется представление о козачестве. Мы видели, что в Малороссии во время ее освобождения от польского владычества при Хмельницком произошел переворот в землевладении: прежние землевладельцы были истреблены или изгнаны, на первом плане явилось войско — козаки с своею выборною старшиною от сотника до гетмана. Страна, как обыкновенно бывает при таких военных занятиях, получила военное устройство, военное управление. Простой воин-козак стал свободным землевладельцем; военная или козацкая старшина стали правителями страны и начали пользоваться своим положением для приобретения как можно больших выгод, большого земельного имущества, начали стремиться к приобретению того высшего положения, которое они называли шляхетским, начали теснить свободных землевладельцев, козаков, отнимать у них земли. Из записки Теплова мы знаем, как это делалось, в Малороссии сохранилась память о тех временах, когда многие козаки за кружку водки продавали свои земли, потому что с ними была соединена обязанность военной службы. Таким образом, в Малороссии в XVII и XVIII веках происходил тот же процесс исчезновения мелких свободных землевладельцев, какой происходил на Западе в меровингскую и карловингскую эпохи, и как здесь, так и там правительство употребляло все усилия для воспрепятствования этому исчезновению свободных людей, непосредственно от него зависевших, переходу их под власть богатых землевладельцев и правительственных лиц. Козаки, не умея постоянно и сплоченно блюсти за своими интересами, не умея помочь беде, сильно жаловались на старшину за ее аристократические стремления, тогда как эти сотники и полковники, обогатившиеся всякими средствами и старавшиеся выделить себя и свои фамилии из среды козаков, величающие себя шляхетством, были такие же козаки, выбранные козаками в свои должности, и всякий козак как вольный землевладелец и воин считал себя также шляхтичем. Сначала, в XVII веке, как мы видели, неудовольствие козаков на новые отношения, вводимые старшиною, вели к сильным волнениям, причем Запорожье, стоя за демократическое начало, за первоначальное равенство, всегда поддерживало козаков; но в XVIII веке, несмотря на поддержку императорского правительства, которое, впрочем, не находило никакой помощи в козаках, старшина брала верх; козаки продавали ей свои земли, шли в мужики и умели только жаловаться и толковать о старом добром времени, когда они выбирали гетманов, позабывая, что все эти гетманы заботились только о своих интересах, а вовсе не о козацких. И теперь некоторые козаки потребовали гетмана по старине; вообще требовали восстановления старого права избрания вольными голосами между собою старшины, тогда как никто у них этого права не отнимал; требовали сравнения с шляхетством; просили, чтоб никто их земель не покупал. В наказе черниговских козаков говорилось: «Ясно из привилегий, данных королями польскими, что козаки отправляли военную службу во всяком благополучии и легкости, ибо имели за собою достаточные пашни, сенокосы, леса, мельницы и всякие угодья; а теперь вследствие насилия владельцев и всякого звания старшин козачьих и духовных монастырских владельцев лишились земель своих; сотники и сотенные старшины неоседлые по вступлении в свою должность тотчас ищут козачьей земли, прежде всего на постройку жилых изб, просторного двора, а потом ко дворам скупают у козаков угрозами и ласкательством пашни, леса, сенные покосы и всякие лучшие места и всякими способами козаков притесняют, на частные свои работы употребляют; иные козаки от великих тягостей, побоев и угроз старшинских покидают семейство и дворы и уходят в безвестные места; другие козаки закрепощены и несут общие с мужиками тягости».

Таким образом, в Малороссии имел важное значение запутанный вопрос о козацких землях, которыми овладело так называемое шляхетство, как на восточной украйне был запутанный вопрос о башкирских землях. Малороссийское шляхетство, руководясь идеями, бывшими в ходу в высших кругах, было не прочь ввести некоторые гуманные изменения в своем старом кодексе, в Литовском статуте, отменить, например, закон, по которому шляхтич, убивший простого человека, наказывается только отсечением руки и небольшою денежною пенею, ибо «этот закон, — говорится в черниговском наказе, — может быть терпим в Польше, где все бедные, особенно же не приобретшие шляхетского достоинства, стенают под игом порабощения и мучительства». Но относительно купленных им козачьих земель шляхетство просило императрицу утвердить их за ним навсегда, по своей особенной материнской к нему щедрости; какое же постановление по этому предмету будет издано на будущее время, шляхетство обещает его соблюдать.

После переворота, произведенного восстанием Хмельницкого и присоединением Малороссии к Великой России, мы нашли малороссийские города в постоянном, сильном неудовольствии на военное управление, встречались с постоянными жалобами горожан на притеснявшую и обиравшую их козацкую старшину, причем они просили введения к ним великороссийских воевод, хотя, как мы знаем, последние далеко не отличались мягкими и бескорыстными отношениями к управляемому народонаселению. Наказы, привезенные депутатами в комиссию об Уложении, вскрывают перед нами то же печальное состояние малороссийских городов, вскрывают их крайнюю бедность, которая зависела сколько от войскового управления страною, столько же от ее положения, очень невыгодного для торговой деятельности, от господствовавшего изначала в Украйне военно-земледельческого быта с обычным следствием этого господства — неразвитостью в торговом и промышленном отношении, наконец, от характера малороссийского народа, несклонного к торговой деятельности, так что до сих пор большинство торговых людей здесь состоит из великороссиян. Наказы представляют нам малороссийский город отставшим в развитии от великороссийского, представляют такие явления, какие существовали в великороссийских городах в XVII веке.

Как жители великороссийских городов в своих наказах просили об удержании и развитии городского самоуправления, данного Петром Великим, так жители городов малороссийских просят о сохранении у них старинных форм городского самоуправления, известных под именем Магдебургского права, которое бесспорно послужило для Петра Великого образцом при введении городского самоуправления в Великой России. Но одни формы еще ничего не значат. Формы благодетельны и крепки, когда являются результатом самостоятельного внутреннего развития; и на данные извне приносят пользу, если находят достаточное содержание. Бедные малочисленные горожане в Малороссии не могли посредством денег удовлетворять необходимым требованиям государства, должны были удовлетворять им натурою, собственноручною работою, отчего терпели страшную тягость, разорялись окончательно и, чтоб отбыть от тягости, разбегались или закладывались за богатых и сильных людей, отчего оставшимся становилось еще тягостнее, — явления, с которыми мы так хорошо знакомы в великороссийских городах XVII века, явления, необходимые там, где государственные потребности развиваются неодновременно и не в одинаковой степени с экономическим развитием народа, будет ли то общество еще молодое, неразвившееся, как наша Россия XVII и XVIII века, или общество уже одряхлевшее, как Римская империя во время ее распадения.

28 февраля 1768 года Румянцев писал императрице: «Я имел случай с уволенными на время и опять уже отъехавшими некоторыми депутатами видеться и нашел их во всех их развращенных мыслях непременно пребывающих. Скоропадский — всех прочих руководитель, ибо возмечтал выбранным быть гетманом. Часть здесь людей таких, кои слепо сим невежам следуют, немала. Но я осмеливаюсь уверить, что когда токмо таковые и ему подобные, которые очень замечены, останутся без действия и дел, а, напротив, благонамеренные и сею болезнию самовладства и независимости не зараженные вашего и. в-ства милостию отличатся и войдут в чины и дела, правительства ж и служба получат прямые для себя уставы, то и те как великое всегда желание к чинам, особливо к жалованию, имеющие скоро переменят мысли и поступки». Екатерина отвечала: «Что вы пишете о Скоропадском, то весьма справедливо: он здесь ведет себя, как волк, и ни с кем из наших знаться не хочет». Во многих наказах было выражено желание собрать деньги для воздвигнутия памятника Екатерине. Относительно сбора денег на памятник в Малороссии императрица писала Румянцеву: «Если деньги на монумент еще не собраны, то, пожалуй, помешкайте оных собрать, ибо сии издержки народные не нужны, а за доброе их намерение скажите им спасибо пристойным образом».

Румянцев писал о малороссийских депутатах, приезжавших на побывку домой: «Тщеславились они здесь много тем, что лифляндцы им единонамеренны в удерживании старых своих прав и вольностей». В заседании комиссии 2 октября 1767 года депутат эстляндский Вирского Крейса от дворянства Ренненкампф подал представление, чтобы в проекте нового Уложения упомянуто было о эстляндском дворянстве, дабы ему в преимуществах своих в силу их всевысочайше конфирмованных привилегий неотменно остаться. Такое же представление подал депутат лифляндского дворянства Эстницкого уезда Вильбоа: к ним присоединились и другие лифляндские и эстляндские депутаты. Но в заседании 22 ноября депутат любимского дворянства Толмачов представил, что надобно иметь в виду общее благо, и так как Сенату известны недостатки лифляндских и эстляндских прав йот незнания этих особенных прав происходят преступления между пограничными жителями, то необходимо составить общие законы для всех подданных ее и. в-ства. К мнению Толмачова присоединилось чрезвычайно много дворянских депутатов. В заседании 27 ноября депутат новосильского дворянства Шишков произнес такую речь: «Постановляемые ныне законы должны быть в завоеванных губерниях те же самые, которые и у нас будут. Под этим условием я полагаю равенство всех государственных сборов и доходов. Поэтому должность присланных от означенных губерний господ депутатов должна заключаться в том, чтобы к общей всех пользе единодушно с нами стараться рассуждать и думать. Законы же для рижского рыцарства, в XV и XVI веках написанные под титулом «Божиею и папы Николая милостию», ныне не могут быть его правами, ибо у них нет уже ни стола архиепископского, на который описывались дворянские недвижимые имения, ни такого неприятеля, с которым бы рижское рыцарство могло постановлять войну и мир. Капитуляция, оружием вынужденная, не есть отличная выслуга пленника, но великодушие победителя. Поэтому не сделает ли больше чести означенным губерниям, если они будут называться не завоеванными, но одного с нами общества равными гражданами; а это иначе быть не может как только тогда, когда они будут находиться под одними с нами законами».

Вильбоа возражал и Толмачову, и Шишкову. На мнение первого сказал, что право и привилегии лифляндские вполне соответствуют расположению живущего под ними народа. Доказанное их в продолжение долгого времени сходство с верою, климатом и обычаями этого народа, также непринужденное лифляндских жителей им последование более всего побудили его, Вильбоа, просить, дабы права и привилегии лифляндского дворянства для неизменного их сохранения помещены были в новом Уложении. Потом Вильбоа упомянул о верном соблюдении присяги лифляндцами, что доказано усердною их службою, бездоимочною уплатою податей и несением общих тягостей. Нет нужды, чтобы для всех вообще подданных ее и. в-ства все законы были равные. Относительно мнения Шишкова Вильбоа сказал, что оно более походит на мнение самовластного и не терпящего прекословия учреждения, чем на умеренное и скромное мнение, свойственное собранию депутатов; Шишков особенно заметил привилегию архиепископа Сильвестра 1449 года, начинающуюся словами: «Божиею и папы Николая милостию», и обратил ее в смех, что, может быть, и доставило ему удовольствие; но он не сделал бы этого публично, если б прочел со вниманием 32-ю статью «Наказа» императрицы («Великое благополучие для человека быти в таких обстоятельствах, что, когда страсти его вперяют в него мысли быти злым, он, однако, считает себе за полезное не быти злым»); что сохранение со стороны победителя капитуляции, которая есть договор с двух сторон, более доказывает правосудие государя. Но возражения со стороны русских депутатов не прекратились. Депутат города Романова Демидов заметил, что древних привилегий лифляндских в подлиннике не находится. Кромский депутат от дворянства Похвиснев заявил, что все народы, находящиеся под Российскою державою, должны управляться одинаковыми законами, ибо такое единство содействует славе и могуществу империи. Казанский депутат от дворянства Ясинов сказал: «Ежели кто сверх всякого чаяния при нынешнем столь полезном установлении новых законов пожелает остаться при старых правах, то он как ищущий только себе, а не обществу пользы нарушит должность честного гражданина в отношении своей собратии. Сверх того, весьма странно слышать, что Лифляндия и Эстляндия, так давно уже покоренные под Российскую державу, судятся и поныне чужими правами, установленными от государей, которые до этих областей никакого дела не имеют». На это возражал депутат лифляндского земства фон Блумен: «Многие гг. депутаты представили, чтобы впредь для всех частей этой обширной империи составить одинаковые законы и чтобы для этого лифляндские привилегии не принимать в уважение, как будто без такого уничтожения привилегий всех немецких земель не может быть устроено обещанное новым законодательством благосостояние России. Помянутые господа депутаты посягают на власть премудрой нашей государыни, которая конфирмовала те привилегии, а ныне по изъявленному ими желанию должна их уничтожать, и, так сказать, трогают тех великих императоров, которые прежде их утверждали».

Но «премудрая государыня» не была довольна остзейскими депутатами. «Господа лифляндцы, — писала Екатерина Румянцеву, — от коих мы ожидали примерное поведение как в просвещении, так и в вежливости, не соответствовали нашему ожиданию: они сначала просили и требовали, чтоб их законы были по материям читаны рядом с нашими; но, когда оных стали читать, а депутаты об их законах начали говорить так, как и о прочих узаконениях, тогда они не только тех депутатов, но и всю комиссию попрекали, что будто они присваивают себе власть, коей комиссии не дано; одним словом, я ожидала то, что они закричат громко «дело и слово» на всю комиссию; наконец, когда увидали, что великое число соблазняется их поведением, тогда все корпусом лифляндцы подписали и подали в комиссии голос, что им не надобно и не хотят ни дополнение, ни перемену в их законах. На сие один из наших принес в комиссию выписку из двадцати или более челобитен лифляндских как дворян, так и городов, где корпусом просят в разных годах от время завоевания с 1710 года и последующих, чтоб законы их были дополнены, ибо они весьма недостаточны и отяготительны в иных случаях для них. Сей человек присовокупил к тому, что он желает ведать, челобитию ли верить или поданному голосу гг. депутатов. Сим на Москве окончились заседания комиссии, а здесь (в Петербурге) ныне читают юстицкие законы; итак, еще не знаем, как господа лифляндцы из противоречащего поступка выпутаются». Они хотели выпутаться тем, что подали проект уложения для себя. Екатерина рассмотрела проект и сделала на него некоторые любопытные замечания с явным неудовольствием, например: «Когда комиссия о сочинении проекта нового Уложения будет рассматривать прежние о той материи проекты, тогда и в Лифляндии сделанный проект, если он по вышнему повелению сочинен, рассмотрится; если же не по повелению сделан, то надлежит оный проект отослать в ту комиссию, где проекты велено подать. Старое обыкновение сих господ, где видят, что по прихотям их исполниться трудно, тут стараются обратить учреждение всякое в тяжебное дело или процесс. Сему по рижской коммерц-комиссии ежедневные примеры были, однако ни в одном пункте им не удалось сей замашки. А прежде сего бывало, где у них слова недостаточны, тут деньгами сыпали: город Рига один по 60000 рублей в год на то определял, и, когда они прислали сюда депутата для исходатайствования перемены в торговом уставе 1765, тогда он снабжен был 13000 червонных, которых в целости привез назад, ибо нашлось, что никто не в силе был оного переменить. Сей же их новый, сочиненный городом очень противен. Я ничего конфирмовать не буду, что не в силе обряда мне поднесется. Они подданные Российской империи, а я не лифляндская императрица, но всероссийская». На просьбу о восстановлении академии для Остзейского края императрица заметила: «О восстановлении академии их скоро согласиться можно; но тут тот крючок, что будут требовать гааки (земельные участки) те, кои тогда даны были той академии, а гааки или разжалованы (розданы), или на аренде под именем коронных; а если согласятся города или дворяне оный (университет) содержать, то недолго восстановить, они без того в чужие края своих детей посылают; в противном случае они в российские училища присылать могут оных, и везде для них места оставлены».

Мы видели, что в комиссии вследствие столкновения различных интересов были горячие споры, но эти споры велись в границах умеренности. Исключением был следующий случай. В пятнадцатое заседание обоянский депутат от дворянства Глазов вздумал было резко выражаться против мнений депутата от однодворцев и депутата от черносошных крестьян, но был остановлен маршалом, и насчет его поступка состоялось такое определение, которое должно было отнять охоту у всякого другого делать подобные выходки. В дневной записке помещен был такой отзыв о мнении Глазова: «Хотя сие возражение состоит из 23 больших страниц, однако трудно найти в нем единый порядочный период; везде мысли спутаны и темны, каждое почти выражение неприлично; но его недостатки кажутся нечувствительны пред прочими непристойностями, которыми избыточествует оное сочинение. Депутат обоянский бранит без малейшего смягчения депутата елецкого, развратное ему приписывает мнение, поносит всех черносошных крестьян; наконец, ругает каргопольский (крестьянский) наказ и говорит, что надлежит его сжечь, а депутата каргопольского от черносошных крестьян, который истину всему предпочтет, доказал, что в последнем чине можно думать благородно, желает он лишить депутатского знака и всех депутатских выгод. Конечно, таковому странному возражению свойственно было произвесть смех, соблазн и негодование, что и совершилось; но маршал остановил чтение на 9-й странице, зане в собрании надлежащее благочиние могло бы совсем быть нарушено». Когда этот отзыв был прочитан, маршал объявил, что такие оскорбительные слова и изъяснения противны XV статье обряда, где предписывается депутата, который обидит в собрании другого депутата, наказывать пенею или исключением временным или навсегда; на этом основании маршал потребовал у комиссии мнения, что следует сделать с депутатом от обоянского дворянства. Решение было выражено таким образом: «Комиссия о сочинении проекта нового Уложения, выслушав большую часть возражения депутата обоянского от дворянства Мих. Глазова на голос депутата елецкого от однодворцев Мих. Давыдова, рассудила, что сие возражение, язвительными словами и бранью преисполненное, нарушает все обществом принятые правила благочиния и справедливости, ибо не токмо в оном сказано, что депутат Давыдов имеет гордыню, что он мыслил превратно, но и то без малейшей причины упомянуто, что всем черносошным депутатам почаще подлежит вынимать из карманов зерцало, по которому вразумляемся, будто их поведение до сего времени небеспорочно; наконец, депутат обоянский осмеливается предписывать строжайшие наказания, когда он судить не имеет права: каргопольский наказ предает огню, того же уезда депутата (которого беспристрастный поступок вящей похвалы достоин) желает лишить депутатского знака и всех депутатских выгод. Уважая все сии обстоятельства и следуя 15-му пункту обряда, комиссия определила: возвратить с выговором депутату обоянскому вышепомянутое его возражение, взять с него пять рублей пени да при всем собрании просить ему у обиженных прощения». Кроме этого случая некоторые депутаты вне комиссии позволили себе странность, происходившую от непонимания своих обязанностей: они позволили себе подписывать на свое имя вместо других подаваемые в Сенат челобитные и доношения и ходатайствовали за них в Сенате. Сенат велел через комиссию запретить им это. Депутат, выбранный от приписных к Гороблагодатским заводам крестьян, Ермаков за взятые им со своих избирателей себе на прогоны по три копейки с души и за прочие преступления лишен депутатского звания с отобранием золотого депутатского знака и комисского наказа, оставлен в прежнем звании, но впредь запрещено его выбирать к каким-либо важным государственным делам. Таков был приговор Сената. Императрица приписала: «А что принадлежит взыскания собранных им денег, то оные взыскать с него тогда, когда сами крестьяне оных требовать будут, ибо они столько же не имели должности слушать его приказов, сколько он давать им оные приказы».

Екатерина имела право быть недовольною некоторыми отдельными явлениями; но не могла не признать, что общая цель, с какою она созвала комиссию, была достигнута. «Комиссия Уложения, — говорит она в одной из своих записок, — быв в собрании, подала мне свет и сведение о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещись должно. Она все части закона вобрала и разобрала по материям и более того бы сделала, ежели бы турецкая война не началась. Тогда распущены были депутаты и военные поехали в армию. Наказ комиссии ввел единство в правило и в рассуждения не в пример более прежнего. Стали многие о цветах судить по цветам, а не яко слепые о цветах. По крайней мере стали знать волю законодавца и по оной поступать».

Екатерина имела право приписывать своему «Наказу» такое просветительное и воспитательное значение для народа. Депутаты, созванные изо всех мест, из разных сословий, слышали «Наказ», пользовались им, утверждались на его словах в своих мнениях и спорах, но дальнейшее пользование им было ограничено. В сентябре 1767 года Сенат определил по предложению генерал-прокурора разослать экземпляры «Наказа» в высшие учреждения, в департаменты Сената, коллегии и конторы их, в Судный приказ, в канцелярию Конфискации, но исключил губернские, провинциальные и воеводские канцелярии да и относительно высших учреждений в указе говорится, «чтоб экземпляры «Наказа» содержаны были единственно для сведения одних тех мест присутствующих и чтоб оные никому из нижних канцелярских служителей, ни из посторонних не только для списывания, но ниже для прочтения даваны были, для чего и иметь их всегда на судейских столах при зерцалах». Присутствующие в этих высших учреждениях должны были читать «Наказ» в свободное от текущих дел время, т. е. по субботам, но при этом чтении могли находиться кроме них только секретари и протоколисты. Таким образом, «Наказ» был доступен только старшим и составлял запрещенную книгу для младших; о нем сделано постановление, подобное тому, какое сделано в латинской церкви относительно Св. Писания. Найдено, что сочинение самодержавной государыни, и прошедшее через строгую цензуру подданных, все еще содержит в себе аксиомы, способные разрушить стены, по выражению Никиты Ив. Панина. Объяснение такому распоряжению мы найдем в сенатском указе по поводу дворовых людей и крестьян генерала Леонтьева, генеральши Толстой, бригадира Олсуфьева и подполковника Лопухина с братьями. Эти дворовые люди и крестьяне подали императрице челобитную на своих господ. «Из обстоятельств сего дела усматривается, — говорит указ, — что таковые преступления большею частию происходят от разглашения злонамеренных людей, рассевающих вымышленные ими слухи о перемене законов и собирающих под сим видом с крестьян поборы, обнадеживая оных исходатайствовать им разные пользы и выгоды, которые вместо того теми поборами корыстуются сами, а бедных и не знающих законов крестьян, отвратя их от должного помещикам повиновения, приводят в разорение и в крайнее несчастие».

При самом начале заседаний комиссии об Уложении, в августе 1767 года, Сенату было доложено о возмущении заводских крестьян. Мы видели, что исследование об общем почти восстании заводских крестьян на северо-востоке, порученное сначала кн. Вяземскому, потом Бибикову, было окончено, восставшие были усмирены, более виновные наказаны, также наказаны и заводские приказчики, уличенные в притеснениях крестьянам, должная последним заработная плата, удержанная приказчиками, взыскана, введено лучшее против прежнего и различное по различию местности распределение работ. Но неудовольствие не могло прекратиться, ибо отношения в существе остались прежние; подобные исследования при всей благонамеренности следователей представляли чрезвычайные затруднения, и мы теперь, отдаленные с лишком веком от событий, при обсуждении результатов этих исследований должны быть очень осторожны. Для образца приведем показания крестьян, жаловавшихся на демидовских приказчиков. Первый показал: «В прошлом 59 году, когда не упомню, нарядчик ударил меня безвинно по голове поленом один раз, я упал и едва очувствовался, а более никакого битья не было». Второй показал: «Били меня безвинно приказчик и его сын саженью немилостиво». Третий : «Стегал меня батожьем за то, что на работу из дому приехал не на срок». Четвертый : «В заводской работе я не бывал, и никто меня не бивал». Пятый : «При перекличке опоздал, и отметили в нетчики, и за то приказчик стегал меня кнутьем не весьма душевредно, но посредственно». Шестой : «Сын приказчика налагал поденную работу чрезвычайную, которую сработать невозможно, и за то стегал меня батожьем немилостивно один раз, а более того никто не бивал, и посторонних свидетелей не было». Седьмой : «Приказчик бил меня палками смертельно и изломал об меня две палки, а более того никто не бивал». Восьмой : «Приказчик сказал, будто приездом опоздал, и стегал меня батожьем весьма душевредно, так что несколько дней наклоняться не мог». Девятый : «Не поверя моей болезни, приказчик стегал меня батожьем нещадно, от которого стеганья наиболее занемог и лежал с неделю». Десятый : «Стегал меня плетьми весьма жестоко и приговаривал, чтоб знать грозу демидовскую». Некоторые показывали, что лежали по 4 и по 8 недель больные от побоев. Показывали, что бывали смертные случаи от побоев. Но какие были средства удостовериться в правде показаний? Обвиняемые запирались, запирались и на пытке, отстраняя свидетелей, тех же заводских крестьян, как свидетелей пристрастных; выкапывание трупов и медицинское свидетельство было тогда невозможно, и судья решал по своим соображениям, могла ли приключиться смерть от показываемых побоев, и если решил, что не могла, то какие мы имеем средства обвинять его в решении неправильном, в потачке притеснителям? Признаем за русскими людьми, жившими сто лет тому назад, большую опытность в этих вещах, чем какую имеем мы, к великому нашему счастию; признаем, если хотим быть сами справедливы и беспристрастны, что жалоба на побои, весьма душевредные, не могла производить на них такого сильного впечатления, какое производит теперь на нас: вспомним, что телесные наказания в самых тяжелых формах были в общем употреблении, считались необходимыми, еще наше поколение помнит истязания детей в школах, истязания вполне «душевредные»; что же было за сто лет? Вспомним, что в это время только начали раздаваться голоса некоторых достойных пастырей церкви против ужасных истязаний, которым подвергалось духовенство в монастырях; все эти душевредности встречались по всей России везде, где только сильный, власть имеющий приходил в столкновение с слабым, игумен — с простым монахом, учитель — с учеником, господин — с слугою, хозяин — с работником, договорим: отец с сыном. Возбуждение уголовного преследования против приказчиков за жестокие наказания заводских крестьян заставило бы скольких людей переглянуться и поднять вопль, ибо и они должны были подвергнуться такому же преследованию. Явление не было одиноким, выходящим из ряду.

В доказательство затруднительности положения кн. Вяземского и Бибикова, затруднительности, которой подвергается и позднейший исследователь этих печальных явлений, приведем следующий случай. Много было жалоб на демидовского приказчика прапорщика Кулалеева. Вяземский нашел в нем человека с нечистою совестью, взяточника и удалил его от заведования приписными крестьянами, но уголовному наказанию он не подвергся, хотя была жалоба, что он в 1760 году крестьянина Алексеева, будучи в Дуброве, неведомо за что изрубил саблею до смерти. Кулалеев отвечал на обвинение следующее: «Села Котловки крестьянин Летков пришел ко мне и объявил, что, отрезав на реке Каме паром, переехали воровские люди на горную сторону. Я, собрав села Котловки крестьян, разослал их для поиску воровских людей, а сам поехал с другими крестьянами и в лесу встретил неведомо каких людей ночью; стали их ловить, один из них бросился на меня с топором и порубил мою лошадь, а я порубил его по плечу тесаком; порубленный побежал, крестьянин Таланов его догнал; он Таланова сшиб с ног; я побежал за ним пешком, нагнал: он бросился на меня с топором, а я, обороняясь, порубил ему ногу, отчего он упал и тут же на месте умер. Между тем пойманы были товарищи убитого, беглые заводские крестьяне, которые объявили, что убитый тоже беглый заводской крестьянин Михайла Алексеев Болонкин». Кулалеева оправдали. Наконец, затруднительное положение следователей увеличивалось еще тем, что одни крестьяне восставали, а другие оставались спокойными и отправляли свои работы, и восставшие вооружались против них, силою заставляя их принимать свою сторону.

Но если положение Вяземского и Бибикова было крайне затруднительно, если мы не имеем никакого права требовать от них, чтоб они поступали по понятиям и условиям не своего времени, а нашего, а потому не признавать их заслуги, то, с другой стороны, мы должны признать, что их распоряжениями зло совершенно прекращено быть не могло. О средстве коренного исцеления болезни вопрос был задан Екатериною: нет ли возможности заменить приписных крестьян вольнонаемными рабочими? Понятно, что ответ был отрицательный, потому что если бы эта возможность существовала, то крепостное право исчезло бы на всем протяжении России; при сохранении же обязательных отношений работника к хозяину никакие определения отношений не могли принести всей желаемой пользы, даже при условии постоянного строгого надзора и всегда справедливого, беспристрастного решения споров; но возможно ли было требовать этих условий на отдаленных окраинах при известном печальном состоянии правосудия? Заводские крестьяне хотели вовсе не того, что им дали, они не хотели более сносного определения обязательных отношений, они хотели полного увольнения от заводских работ, ибо их положение было самым тяжким видом крепостного права. Крестьянин-земледелец, какого бы корыстолюбивого и жестокого господина или приказчика судьба ему ни послала, все же оставался на своем месте при своих обычных занятиях, тогда как заводская работа была по преимуществу работа «невольная, рабская», по выражению самих крестьян. К заводам приписывались крестьяне, жившие от них в очень дальнем расстоянии, в расстоянии нескольких сот верст, и должны были являться в срок, должны были тратиться, разоряться для этих переходов и в случае запаздывания должны были готовиться к наказанию, к побоям от приказчика, более или менее душевредным, смотря по характеру и расположению последнего. Кроме того, хозяин или приказчик стремились извлечь всевозможную выгоду из работника, находившегося совершенно в их руках, прижать его, недоплатить, заставить проработать лишнее, продать ему дорогою ценою необходимые предметы. Все это не могло приучить крестьянина к заводским работам, и постоянным его желанием было освободиться от них; мы видели, что первые сильные крестьянские восстания при Елисавете были восстания заводских крестьян; мы должны ждать, что они не прекратятся и после усмирения их в первые годы екатерининского царствования.

Летом 1767 года пришли в непослушание крестьяне, приписные к Юговским горным заводам графа Ив. Чернышева, заводчика Походяшина и покойного канцлера Воронцова. Соликамская воеводская канцелярия нашла, что виновником был премьер-майор Дервецкий, который приказал крестьянам ходить на одни соляные заводы. Сенат для усмирения крестьян велел ехать с военною командою генерал-майору и главному командиру над Гороблагодатскими и Кемскими заводами Ирману. В октябре месяце пришел рапорт канцелярии Главного правления заводов об упорствах и отбывательствах от работ крестьян, приписных к Аннинскому заводу гр. Чернышева, Соликамского и Чердынского уездов; канцелярия писала, что никакой надежды к утишению восстания нет, и она обратилась за помощью к казанскому губернатору. В том же месяце подали просьбу в Сенат содержатель рязанской игольной фабрики Рюмин и компаньон его бригадир князь Килдишев, что Мануфактур-коллегия освободила их крепостных людей, содержавшихся по обвинению в непослушании, отчего на их фабрике произошло еще большее неповиновение и озорничество; челобитчики писали, чтоб велено было усмирить крестьян военною командою. Сенат велел послать команду и приказал дать знать коллегии, что она поступила весьма неблагорассудительно и неосторожно, освободивши означенных крепостных людей без всякого удовольствия, их владельцу, сделав распоряжение, чтоб их употреблять только на игольной фабрике, а не посылать на железный завод для тяги проволоки. Коллегия отвечала, что она отослала крестьян в исполнение указа не держать долго колодников, поручив Рязанской губернской канцелярии рассмотрение дела о их виновности; что же касается распоряжения ее ходить крестьянам только на игольную фабрику, то иначе произошла бы смута: игольная фабрика подведомственная ей, а железный завод — Берг-коллегии. В конце года Ирман донес, что возмутившиеся крестьяне пришли в послушание и обязались идти на заводские работы, кроме 37 человек деревни Бурдаковой, приписных к Пыскорскому заводу. Сенат приказал: рекомендовать Ирману секретно поступать в этом случае с такой умеренностью, чтоб крестьяне не могли иметь предлога к возмущению. Рязанская губернская канцелярия донесла, что крестьяне игольной фабрики Рюмина за учиненные ими противности наказаны кто кнутом, кто плетьми и тем в должное послушание приведены. Вследствие донесения воронежского губернатора о противностях липецких рабочих Сенат приказал: так как по делу видно, что непослушание заводских рабочих большею частию произошло и теперь происходит от притеснения управителями кн. Репнина, то последнему дать знать секретно, чтоб он без нарушения собственной пользы постарался принять заблаговременно такие меры, благодаря которым рабочие не имели бы прямых причин к жалобам, а для большего успокоения отрешил бы нынешних своих управителей и определил других, если только от этого не произойдет заводам его какого вреда.

В то самое время, как в комиссии, созванной из всех концов России для подания императрице «света и сведения» о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещись должно, в то самое время, как в этой комиссии разные сословия наперерыв требовали себе права иметь крепостных людей, государыня подписывала приговор над явлением, которое показывало, до чего может доводить крепостное право, отдававши человека во власть другого человека. И это явление произошло в среде тех людей, которые в комиссии предъявляли свое исключительное право иметь крепостных людей, управление ими выставляя как школу, как приготовление к высшим правительственным должностям, причем указывали на свои большие средства нравственные, на свое образование. Оказалось, что ужасное явление могло быть продолжительно именно в среде этих людей, потому что в их среде могло находить долгую безнаказанность.

Жена ротмистра конной гвардии Глеба Салтыкова Дарья Николаева, овдовевши 25 лет, получила в управление населенные имения, толпу крепостных слуг и в этом управлении развила чудовищную жестокость: собственными руками она била без милости своих слуг и служанок чем попало, припекала им уши разожженными щипцами, обливала кипятком. По ее приказу били, секли дворовых мужчин и женщин, забивали и засекали до смерти, и все за маловажные вины по хозяйству. Злость Салтыковой, усиливаясь по мере терзания несчастных жертв, доходила до бешенства. «Бейте до смерти, — кричала она наказывавшим, — я сама в ответе и никого не боюсь, хотя от вотчин своих отстать готова. Никто ничего сделать мне не может!» Сознание безнаказанности, возможности по родственным связям и богатству запугать и задарить судей разнуздывало Салтыкову, и, действительно, более шести лет жалобы на нее крепостных оставались без последствий, жалобщиков наказывали и отсылали назад к госпоже, которая говорила им: «Вы мне ничего не сделаете; сколько вам ни доносить, мне ничего не сделают и меня на вас не променяют». Наконец в 1762 году дошла до Екатерины жалоба, что с 1756 года Салтыковой погублено уже душ со сто. Жалоба переслана была в Юстиц-коллегию; началось следствие. В конце 1763 года коллегия представила, что Салтыкову, «яко оказавшуюся в смертных убийствах весьма подозрительною, во изыскании истины надлежит пытать». Мы видели, какую борьбу вела Екатерина против пытки. И тут она не хотела ее допустить как средство, вовсе не ведущее к изысканию истины, и приказала: «Объявить Салтыковой, что все обстоятельства оного дела и многих людей свидетельство доводят ее до пытки, что с нею действительно и последует, если она не принесет чистосердечного признания. Между тем определить к ней искусного, честного жития и в Божественном Писании знающего священника на месяц, который бы увещевал ее к признанию, и если от сего еще не почувствует она в совести своей угрызения, то чтоб он приготовил ее к неизбежной пытке, а потом показать ей жестокость розыска приговоренным к тому преступником, и если еще и тогда чистосердечия от нее не будет, то представить ее и. в-ству, не объявляя ей о том последнем представлении, и ожидать указа».

Эти средства не помогли: Салтыкова ни в чем не призналась. Екатерина и тут не хотела употребить пытки. Сделан был повальный обыск, который указал на убийства; по этим указаниям подняты были дела о Салтыковой в Полицмейстерской канцелярии, Сыскном приказе и Тайной конторе, решенные в пользу Салтыковой по взяточничеству присутствующих. Люди Салтыковой обвиняли ее в убийстве 75 человек обоего пола; Юстиц-коллегия по рассмотрении дел обвинила ее положительно в убийстве 38 человек и оставила в подозрении относительно убийства 26 человек. В октябре 1768 года последовал высочайший указ Сенату: «Рассмотрев поданный нам от Сената доклад о уголовных делах известной бесчеловечной вдовы Дарьи Николаевой дочери, нашли мы, что сей урод рода человеческого не мог воспричинствовать в столь разные времена и того великого числа душегубства над своими собственными слугами обоего пола одним первым движением ярости, свойственным развращенным сердцам, но надлежит полагать, хотя к горшему оскорблению человечества, что она особливо пред многими другими убийцами в свете имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую. Чего ради повелеваем нашему Сенату: 1) Лишить ее дворянского звания и запретить во всей нашей империи, чтоб она ни от кого никогда, ни в каких судебных местах и ни по каким делам впредь именована не была названием рода ни отца своего, ни мужа. 2) Приказать в Москве, где она ныне под караулом содержится, в нарочно к тому назначенный и во всем городе обнародованный день вывести ее на первую (т. е. главную, Красную) площадь и, поставя на эшафот, прочесть пред всем народом заключенную над нею в Юстиц-коллегии сентенцию с присовокуплением к тому сего нашего указа, а потом приковать ее стоячую на том же эшафоте к столбу и прицепить на шею лист с надписью большими словами: «Мучительница и душегубица». 3) Когда она выстоит целый час на сем поносительном зрелище, то чтоб лишить ее злую душу в сей жизни всякого человеческого сообщества, а от крови человеческой смердящее ее тело предать промыслу творца всех тварей, приказать, заключа в железы, отвести оттуда ее в один из женских монастырей, находящийся в Белом или Земляном городе, и там подле которой ни есть церкви посадить в нарочно сделанную подземельную тюрьму, в которой по смерть ее содержать таким образом, чтоб она ниоткуда света не имела. Пищу ей обыкновенную старческую (монашескую) подавать туда со свечою, которую опять у ней гасить, как скоро она наестся, а из сего заключения выводить ее во время каждого церковного служения в такое место, откуда бы она могла оное слышать, не входя в церковь». Салтыкова была заключена в Ивановском монастыре; в 1779 году наказание смягчено: ее перевели из подземелья в каменную пристройку к церкви с окном. В 1801 году Салтыкова умерла, и до сих пор еще в народе живет память об ужасной Салтычихе.

Также без пыток особенная комиссия производила дело о ливенском помещике поручике Мишкове, который между прочим обвинен был в четверократной посылке нарядным разбойническим образом крестьян своих, однодворцев и малороссиян в дом однодворца Писарева; в двух приездах и сам он, Мишков, был, грабил пожитки Писарева и дом его совершенно разорил, а самого захватил в дом к себе, и по приказу его Писарев сечен батожьем; потом Мишков приказал однодворцу Пыхтину, беглому, крывшемуся у него крестьянину Никифорову да солдату Медведеву, напоя их пьяными, переломить Писареву обухом ноги, что ими и сделано, а сам Мишков выколол ему глаза сапожным шилом, от чего Писарев чрез девять дней и умер. Приказал однодворцам Жиляеву и Пыхтину живущего в доме его однодворца Енина убить до смерти, что ими исполнено, и проч. Вдова тайного советника Мария Ефремова за смертное убийство крепостной своей девки предана церковному покаянию. Какое было обращение с крестьянами серпейского помещика отставного гвардии поручика Шеншина, неизвестно; только ночью приехали к нему в дом неведомые люди с ружьями и рогатинами, дом разбили, его, жену и старосту умертвили; в этом убийстве оказались собственные крестьяне Шеншина.

В 1768 году казанский губернатор донес об усилившихся в Симбирском уезде разбоях и смертоубийствах, причем представлял о малолюдстве тамошних гарнизонов и надобности прислать еще военных команд. Сенат приказал: хотя и нарядить команды, но они не поспеют, а зимнее время и без команд разбойников разгонит, и потому послал указ губернатору, чтоб они во время их зимнего укрывательства самими обывателями и находящимися там командами были переловлены. Так как видно, что крестьяне и помещичьи служители при нападении разбойников на домы господ и их самих не дают им никакого отпора, несмотря на то что превосходят многолюдством иногда во сто крат, убегая и укрываясь, предают неповинную жизнь господ на жертву свирепости и алчности разбойников, для того обнародовать печатным указом, что если впредь крестьяне и служители, невзирая на свое многолюдство, отпора давать не будут, то без должного за то денежного и телесного наказания не останутся. А чтоб показать первое действие указа, к казанскому губернатору написать, чтоб во всех местах его ведомства, где произошли разбои и смертоубийства, приказать исследовать, и, если где найдется, что крестьяне по одной своей холодности, а иногда и по злости помещиков своих не защищали, в таком случае поступить с виноватыми по законам. Московский главнокомандующий граф Солтыков писал императрице, что в Москве и около нее воровство и разбои сильно умножились.

Мы видели, что депутаты в комиссии об Уложении приписывали разбои беглым крепостным. Мы видели также, что помещики пограничных областей жаловались на бегство крестьян их в остзейские провинции. Но жалобы были обоюдные. Новгородский губернатор Сиверс представил Сенату доклад, что остзейские дворяне жаловались ему на невыдачу им их беглых из Новгородской губернии, преимущественно из Псковской провинции, хотя они точно знают о местах их укрывательства; все затруднение происходит оттого, что беглых без суда взять нельзя, и если беглые из Лифляндии и Эстляндии примут веру греческого исповедания, то их уже к старым помещикам не возвращают, а крепят за кого пожелают из русских. По мнению Сиверса, надобно было бы с обеих сторон выдавать беглых без суда, невзирая на то что приняли греческую веру, ибо в Лифляндии и теперь уже столько построено греческих церквей, что каждому принявшему это исповедание недалеко сходить в город или к полковым церквам.

Сиверс подал Сенату также любопытный доклад о состоянии городов своей губернии: «Город Псков по своему красивому и очень удобному для торговли положению мог бы быть в другом состоянии и не возбуждать такой жалости. У меня нет слов для выражения моих чувств о разорении этого города; скажу одно, что он так же несчастлив, как и Великий Новгород, и страдает тою же чахоткою. Как в одном, так и другом почти равные причины разорения, и не одни политические, но и нравственные: нравы так испорчены, что умножение человеческого рода почти пресеклось. Во всех городах моей губернии со второй по третью ревизию число жителей умножилось до седьмой, а в некоторых, где порядок и нравы добрые, до пятой и до четвертой части против прежнего; только в Новгороде и Пскове целая треть убыла. В Пскове через 150 лет почти ни одного посадского жителя не останется. Способы к устранению этого зла: 1) увеличение числа купцов переводом их из пригородов; 2) включение в купечество или в цехи всех государственных и экономических крестьян, которыеживут в городе и подгородных слободах; 3) вывод одного полка в другой город, ибо почти невероятно, что в одном месте, где 450 душ купечества, квартируют два пехотных полка; 4) учреждение банка для уничтожения разорительных займов у нарвских контор. Каменный дом провинциальной канцелярии в Пскове развалился, и я уже третьего года приказал канцелярию из него вывесть в обывательский. Воеводского двора совсем нет, и воевода живет в таком ветхом обывательском доме, что мне стыдно и не без страха было в него войти. Я нашел изрядную гарнизонную школу, построенную комендантом. Город Остров — сущая деревня, имеет около 120 душ купечества; в воеводском доме только сороки да вороны живут, ни площади, ни лавок не нашел. В Холме я внезапно вошел в соляной амбар и велел считать кули с солью; по запискам значилось в наличности около 7000 пудов, а оказалось только около тысячи, остальные были в раздаче почти всему посаду до священников заимообразно. В Холме более 700 душ, и только один умеет писать. Торопец — лучший город во всей Новгородской губернии. Хотя торопчане имеют дурную славу, что много товаров провозят без пошлины, однако доходы ближних таможен доказывают, что некоторые, и лучшие из них, поступают как добрые люди. Торгуют преимущественно шелковыми товарами, которые закупают на ярмарках в Кенигсберге, Данциге, Бреславле и Лейпциге, а некоторые отправляют лен и пеньку в Петербург. Едва один купец успел построить каменный дом, как полковник вступившего в город полка занял его как лучший в городе, а хозяин остался жить в старом деревянном, после чего никто уже другого каменного дома не заложил. Между воеводскою канцеляриею и магистратом я нашел великие несогласия и в обоих местах более челобитчиков, чем в каком-либо другом городе. Воеводский дом так ветх, что в нем жить нельзя, и канцелярия не лучше. Острога или тюрьмы совсем нет, а колодников ставят попеременно по домам разночинцев взамен постоя, чего нигде я не видал и не слыхал. Ржев Володимеров может спорить с Торопцом, одно худо, что между жителями капитальных людей мало, вредят своей торговле, занимая большие капиталы у англичан и других за весьма высокие проценты. У них великие споры с разночинцами, особливо с пушкарями старых служб и с ямщиками о землях. Вкоренившийся здесь раскол — порок сему городу. Хуже всех городов Белозерск. Я нигде не находил, чтоб магистрат был действительно таким городским опекуном, как в Торжке. Тверскою канцеляриею я был доволен, кроме великого числа колодников; я заметил из ведомостей, что всегда две трети колодников ржевитяне, точно то же и в магистрате. Купцы как сами без воспитания были, так и детей своих теперь не воспитывают. Торговля их производится без всякого порядка, редко с запискою, без книг и почти без счетов. Между ними нет доверия, которое составляет дух коммерции. Главнейший вред купечеству, кажется, от подушного оклада; вместо подушных денег можно положить каждый город в особый оклад одной круглой суммы, а сей оклад собирать с имения и с торгу каждого горожанина. Еще бы сему роду людей дало лучшие мысли, если бы по уголовным делам их от розысков избавить. О крестьянстве я должен вообще заметить, что оно еще более заслуживает жалости по незнанию грамоте, ибо это незнание подвергает его множеству обид». Для дворян Сиверс требовал выборной службы в погостах для полицейского надзора, также службы в звании уездных комиссаров. Об упадке дворянских родов вследствие раздела имений Сиверс говорит: «Я был в одной деревне, где в 15 избах крестьянских нашлись 17 помещиков, и весь народ, который я нашел на жнитве хлеба, был благородный».

Относительно духовенства произошло любопытное явление в Тамбове. Тамбовский купец Александр Попов подал в Синод челобитную за рукоприкладством 106 человек, духовных и светских лиц: просили о переводе находившегося прежде в Тамбове и переведенного в Устюг епископа Пахомия опять назад в Тамбов на место нынешнего епископа Феодосия, переведенного из Устюга; и Синод, найдя, что в челобитной не выставлено никакой законной причины, сообщил Сенату, что он сделал определение о духовных лицах, подписавших челобитную, а светских предает на рассмотрение Сената; при этом Синод сообщал, что Пахомий уже переведен из Устюга в Москву за старостию и слабостию. Сенат отрешил от должностей тамбовского, нижнеломовского и верхнеломовского воевод и воеводских товарищей, приложивших руки к челобитной. Епископ Феодосий по этому поводу доносил, что духовенство побуждаемо было к рукоприкладству тамбовским купцом Расторгуевым, который зазывал священников к себе и поил допьяна.

В церкви в описываемое время произошел еще любопытный случай: известный владелец медеплавильных и железных заводов, пожалованный званием директора этих заводов, Петр Осокин записал себя в раскол с женою, двумя малолетними приемышами и с некоторыми дворовыми людьми. Сенат приговорил его к лишению директорского чина и написанию в двойной подушный оклад. Императрица написала на докладе Сената: «Как мне самой в проезд мой по Волге случалось видеть сего человека, который лет 80 от роду и слеп, и хотя весьма добродетельным человеком слывет, но в рассуждении его старости и дряхлости едва ли в совершенной памяти, то надлежит взять от него ответ, знает ли он подлинно о сей записке его в раскол и не воспользовался ли иногда кто его старостью и слепотою; а из того ответа можно будет лучшее заключение сделать о его судьбине».

Сибирский губернатор Денис Чичерин доносил, как производится обращение в христианство иноверцев его губернии: «Проповедники отправлялись сначала на коште и подводах иноверцев, но так как теперь это им запрещено, то они изыскали способ ездить в отдаленные иноверческие жилища на подводах живущих по тракту церковных причетников. К иноверцам, живущим близ города большими деревнями, они не заезжают, и во всю бытность мою ни один из этих жителей не окрещен; стараются они пробраться в отдаленные и дикие места, где проповедуют на русском языке таким людям, которые не слыхивали, как по-русски говорят, и увещевают к крещению всегда тех, у которых больше пожитку видят. Обольстя награждением, напоя пьяных или напугавши, крестят, а как при крещении действуют, того неизвестно. Перекрестя, отъезжают в другие места на лошадях и на издержках новокрещеного, оставив ему написанный на бумаге символ веры, который этот христианин безумно почитает божеством, а что в нем написано, не знает. Через год и больше проповедник возвращается для свидетельства новых христиан, и тут великие привязки делаются. В посты привозят с собою посуду, намазанную молоком или маслом, лошадиные кости, обвиняют в отступничестве от веры христианской, пугают жестокими наказаниями и чрез то грабят бесчеловечно; если же кто не дает, тех берут с собою и на их же подводах и коште, забивши в колодки, везут по другим жилищам. Кто побогаче, к таким в потаенных местах ставят болванов, а потом сами же и сыскивают. Священники этих дел сами решить не могут, отсылают в высший суд, где происходит долголетнее разбирательство. Другой способ к грабительству: придут к новокрещеному и, если узнают, что был покойник и погребен без священника или младенец некрещен, привязываются, зачем долго не крещен, зачем без священника погребен. Тогда как священник по отдаленности только в несколько лет раз может приехать; точно так же и венчаться в церковь ездить не могут, венчаются по домам, а это служит главным источником взяточничества, привязываются, кричат о поругании веры, и, если кто не откупится, должен ехать от 300 до 400 верст. Священник приезжает исповедовать: отец духовный по-инородчески, сын духовный по-русски ни слова не знают, одна только пожива священникам. Этот беспорядок может быть пресечен только определением в сибирскую митрополию человека, который бы мог в эти дела благоразумно вникать, и хотя крещение инородцев должно продолжать, однако в таких только местах, где поблизости церкви есть, и учредить школы для образования священников из инородцев, а в отдаленных местах проповедь и крещение до времени оставить».

Вследствие этого донесения составлена была комиссия из новгородского митрополита Димитрия, псковского епископа Иннокентия и Теплова. Они подали доклад: сменить тобольского митрополита Павла как за нерадение, так и по другим жалобам; избрать нового, лучшего и дать ему от Синода инструкцию относительно проповеди: 1) Слово Божие должно быть проповедуемо из одного Евангелия, деяний и посланий апостольских, не отягощая разума обращенных преданиями св. отец, кроме самых нужнейших, каков символ веры. 2) Три обязанности проповедника: учить, увещевать, напоминать; повеление, угроза и строгое с утеснением взыскание есть насилие совести и злочестие. 3) Не должно давать воли проповедникам ездить, куда захотят. Архиерей сочиняет план страны, где и какие обитают язычники, выбирает проповедников благонравных, особенно некорыстолюбивых, трезвых, разумных и кротких, и распределяет время и места, когда и куда им отправляться. Начинать должно с ближних к городу мест, дабы мало-помалу вера расширялась. Новообращенных не принуждать к таким преданиям церковным, которые могут быть неудобоносимы для непривычных; проповедники должны отдавать отчет архиерею. 4) Проповедник должен иметь вид человека, не по указу присланного, но добровольно пришедшего; проповедники отнюдь не должны прямой веры пополнять суеверием, рассказами о ложных чудесах и откровениях. Проповедники не должны ничего брать, кроме пищи повседневной, и за ту платить. 5) Если проповедник языка инородческого не разумеет, то должен употреблять толмача, а впредь принимать из обращенных в семинарии с тем, чтоб они никогда своего языка не забывали, или лучше и завести учение инородческих языков.

Из восточной степной украйны пришло известие, что киргизы собираются напасть на кочующих около Хивы трухменцев: русское пограничное начальство встревожилось, боясь, чтоб киргизы, переменя намерение, не напали на калмыков, и послало предупредить калмыцкого наместника ханства, послало и в саратовскую контору Опекунства иностранных, боясь за немецкие колонии на луговом берегу Волги. Екатерина написала: «Вовсе сии люди, кои сие пишут, карту не знают: яицкие козаки покрывают калмык, а калмыки поселения — и так по-пустому людей тревожат. Зри карту. Все сие похоже на малороссийские известия, откудова неоднократно рапортовано, что король прусский едет брать непобедимого города Киева».

Самозванство не прекращалось. В 1769 году беглый солдат Мамыкин на дороге в Астрахань разглашал, что Петр III жив, примет опять царство и будет льготить крестьян.

О Петре III толковали и на Астраханской дороге, и около Петербурга. При изложении дела Батурина мы видели, что приговор о нем не был исполнен при Елисавете. При Петре III Сенат хотел сослать его в Нерчинск на работу, но император велел оставить его в Шлюссельбурге и давать лучшее содержание. В 1768 году солдат Сорокин, придя к другому солдату, Ушакову, вынул из кармана две бумажки и говорил: «Я был в Шлюшине (Шлюссельбурге) у одного колодника, который называл себя полковником, у Иоасафа Андреевича Батурина; он отдал мне эти две бумажки и просил, чтоб я одну, маленькую, подал государыне, а другую — Петру Федоровичу, и говорил мне Батурин, что ежели я эти две бумажки подам, то мне будет великое награждение». Ушаков, развернув сперва большую бумажку и увидя, что она писана к бывшему государю, говорил Сорокину: «Пустое, ведь он давно уже умер; ведь ты помнишь, еще мы были в походе, так там это было уже известно, что он подлинно умер». Но Сорокин отвечал: «Нет, брат, Батурин знает планеты; смотря в окошко из казармы на небо, указывал государеву планету и говорил, что он жив и теперь гуляет, а чрез год или два сюда придет». Ушаков взял обе записки и маленькую искал случая подать императрице, случая не находилось, и однажды, подравшись пьяный с хозяином квартиры, выронил обе записки на пол; они были подобраны и представлены куда следовало. Ушаков показал о приведенном разговоре с Сорокиным, а тот прибавил: «Батурин рассказывал караульным, что он хотел Петра Федоровича возвести на престол. Караульные говорили ему: если ты такую услугу Петру Федоровичу оказал, так для чего он тебя, пока жив был, отсюда не освободил? Батурин отвечал: врете вы, государь не умер, а жив, поехал гулять, а меня здесь оставил под видом; я по планетам знаю, что он жив, планету вижу, и увидите, что он года через два в Россию возвратится». Сорокин признался, что взял бумажки от Батурина, чтоб одну подать государыне, а другую Петру Федоровичу, когда тот приедет в Россию. После этих открытий Батурина признали за лучшее удалить в Камчатку; но мы еще должны будем упомянуть о нем впоследствии.

В том же 1768 году лекарь Лебедев донес, что восемнадцатилетний адъютант Опочинин, сын генерал-майора, выдавал себя сыном английского короля и императрицы Елисаветы и составлял заговор свергнуть Екатерину с престола и возвести великого князя Павла Петровича, истребив Орловых, между которыми Екатерина будто бы хочет поделить Россию. Опочинин объявил, что мысль о происхождении внушил ему корнет Батюшков, который говорил: «Сказывала мне покойная бабушка Анна Пребышевская, что когда был здесь английский посол, то в его свите был под именем кавалера посольства сам король английский». Батюшков оговорил конной гвардии берейтора Штейгерса, который будто намеревался с товарищами возвести на престол великого князя, который знает о их намерении чрез Панина: Штейгерс приглашал Батюшкова быть участником заговора и уговаривал приглашать других; Батюшков и пригласил майора Патрикеева и Опочинина. Батюшков, по показанию Опочинина, говорил: «Федор Хитров хотел было свергнуть государыню, да не удалось; сослали его в деревню, да и Захара Григорьича (Чернышева) к этому делу примешали, за что и отставку ему дали, но после, видно, он выправился, и так приняли его в службу по-прежнему; да даром что он выправился, он нашей партии будет, потому что он не Григория Петровича сын, а сын Петра Великого». Батюшков во всем признался. Штейгере все сложил на Батюшкова, который говорил: «Больше мне досадно на графов Орловых, что они не помнят милости отца моего и сестру мою Кропотову выгнали из дворца, а меня против воли моей отставили от службы». Батюшков признался, что первый начал говорить о намерении своем произвести такой же переворот, какой произвели Орловы. Преступление Батюшкова приписано пьянству и умопомешательству, он приговорен к лишению чинов, дворянства и ссылке в Мангазею с производством ему по 2 копейки в день на содержание, а когда будет в здравом уме, то заставлять работать; Опочинина по молодости лет, также во внимание к раскаянию его и службе отцовской, послать тем же чином в гарнизон на линию.

Дальше