Глава 3.

Восток

Последний поход Василия Темного был на Казань, первый поход московской рати в княжение сына его был также на Казань. В 1467 году служилый московский царевич Касим получил из Казани весть, что там хотят видеть его ханом и чтоб он спешил туда с войском; Касим обрадовался, дал знать об этом великому князю, и тот послал к нему сильную рать под начальством князя Ивана Васильевича Оболенского-Стриги. Но когда Касим подошел к Волге, то на другом берегу уже стоял казанский хан Ибрагим со всеми князьями и не допустил его до перевоза. Обманутый Касим в холодную и дождливую осень должен был возвращаться назад, оказался недостаток в съестных припасах, так что многие из ратников Оболенского в постные дни принуждены были есть мясо, а лошади мерли с голоду; много доспехов было побросано на дороге, но люди все возвратились домой благополучно. Казанцы спешили отомстить и немедленно явились под Галичем, но получили скудную добычу, ибо все окружные жители сидели, запершись в городе; городов же брать не могли, потому что великий князь успел разослать заставы в Муром, Нижний, Кострому и Галич. Счастливее были московские дети боярские, которые зимою 6 декабря выступили из Галича в землю Черемисскую. Целый месяц в сильную стужу, без дороги шли они лесами. 6 января 1468 года вошли к черемисам и выжгли всю землю их дотла, людей перебили, других взяли в плен, иных сожгли, имение все побрали, скот, которого нельзя было с собой увести, перебили; за один день пути только не дошли до Казани и возвратились к великому князю все поздорову; в то же время муромцы и нижегородцы воевали по Волге. Казанцы отомстили нападением на верховья реки Юга, где сожгли городок Кичменгу; потом повоевали две костромские волости; князь Оболенский-Стрига не мог догнать их; счастливее был князь Данило Холмской, которому удалось разбить татар, разорявших Муромскую волость.

Весною новый поход: воеводы собрались на Вятке, под Котельничем, повоевали по Вятке черемис, выплыли в Каму, воевали до Тамлуга и Перевоза Татарского, побили многих купцов и товару у них отняли много; входили воевать и в Белую-Воложку; на берегах Камы разбили отряд татар из двухсот человек, потерявши на бою двух человек убитыми, наконец, через Великую Пермь и Устюг возвратились в Москву. С другой стороны, князь Хрипун-Ряполовский с нижегородскою заставою разбил татарский отряд, состоявший из дворян ханских. Но в то время как русские воевали по Каме, казанцы с большою силою пришли к Вятке и заставили ее жителей передаться хану Ибрагиму.

В 1469 году, весною же, великий князь задумал поход в более обширных размерах: пошла под Казань судовая рать, в которой были дети боярские из всех городов, под начальством воеводы Константина Александровича Беззубцева; пошла и московская городовая рать, сурожане, суконники, купцы и прочие москвичи, которым было можно по их силе, с воеводою князем Петром Васильевичем Оболенским-Нагим; суда шли к Нижнему из Москвы Москвою-рекою и Окою, коломничи и муромцы — Окою, владимирцы и суздальцы — Клязьмою, дмитровцы, можайцы, угличане, ярославцы, ростовцы, костромичи и все другие поволжане — прямо Волгою, и все сошлись к Нижнему в один срок. Другая рать, под начальством князя Данилы Ярославского, из Вологды и Устюга пришла к Вятке и повестила вятчанам, чтоб шли вместе на казанского царя, но мы видели уже, что вятчане отказались воевать против Ибрагима. В это время на Вятке был казанский посол, который и дал знать своим, что идет от Вятки рать московская судовая, но небольшая. Между тем Беззубцев с главною ратью стоял в Нижнем, куда пришла к нему великокняжеская грамота с приказом: самому стоять в Нижнем, на казанские места отпустить охотников. Беззубцев созвал всех князей и воевод и объявил им: «Прислал великий князь грамоту и велел всем вам сказать: кто из вас хочет идти воевать казанские места по обе стороны Волги, тот ступай, только к городу Казани не ходите». Рать отвечала: «Все хотим на окаянных татар, за святые церкви, за своего государя, великого князя Ивана, и за православное христианство!» — и пошли все, а Беззубцев один остался в Нижнем. Ратники выплыли из Оки под Нижний Новгород Старый, вышли из судов к церкви, велели священникам служить молебен за великого князя и за воинов его и милостыню раздали каждый по силе, потом собрались и стали думать, кого поставить воеводою, чтоб одного всем слушать, долго думавши, выбрали себе по своей воле Ивана Руна. В тот же день отплыли они от Нижнего, два раза ночевали на дороге и на третьи сутки на ранней заре, 21 мая, пришли под Казань, забрались в посады, велели трубить в трубы и бросились сечь сонных татар, грабить, брать в плен, освободили христианских пленников, московских, рязанских, литовских, вятских, устюжских, пермских, и зажгли посады со всех сторон; татары, не хотя отдаться в руки христианам и больше жалея о богатстве своем, запирались со всем добром, с женами и детьми в мечетях и там сгорали. Когда посады погорели, русская рать, истомившись, отступила от города, села на суда и отплыла на остров Коровнич, где стояла семь дней. На осьмой прибежал из Казани пленный коломнятин и объявил: «Собрался на вас царь казанский Ибрагим со всею землею, Камскою, Сыплинскою, Костяцкою, Беловоложскою, Вотяцкою, Башкирскою, и быть ему на вас на ранней заре с судовою ратью и конною». Услыхавши эту весть, воеводы и ратники начали отсылать от себя молодых людей с большими судами, а сами остались назади, на берегу, оборонять их. Они приказали молодым стать на Ирыхове-острове, а на узкое место не ходить; но те не послушались, пошли в узкое место на больших судах, и тут пришли на них конные татары, начали стрелять, стараясь их выбить; но русские отстреливались удачно и отбились от неприятеля. Между тем судовая рать татарская, лучшие князья и люди пошли на главный отряд, сбираясь пожрать его, потому что был невелик; но русские не испугались, пошли против татар и прогнали их до самого города. Возвратившись с погони, вся рать стала на Ирыхове-острове, и тут пришел к ней воевода Беззубцев, который, простоявши еще семь недель в ожидании вятчан и отряда князя ярославского и видя, что в войске оказывается недостаток в съестных припасах, двинулся со всею ратью к Нижнему; на другой день встретили они ханшу, мать Ибрагимову, плывшую из Москвы, которая объявила им, что войны больше не будет. «Князь великий, — говорила она, — отпустил меня к сыну со всем добром и с честию; больше уже не будет никакого лиха между ними, по все только добро будет». Вероятно, прибытие этой ханши в Москву и заставило великого князя отложить поход Беззубцева из Нижнего. Воевода продолжал путь Волгою вверх и, остановившись в воскресенье на Звениче-острове, велел священникам служить обедню; отслушав обедню, хотели уже садиться обедать, а в некоторых церквах не успели еще и обеден отслужить, как вдруг показались татары в судах на реке и на конях по берегу. Русские бросились на суда, схватились с неприятелем и прогнали его, но стрельба конницы заставила их отплыть к своему берегу; тогда судовые татары погнались опять за ними, русские снова оборотились и прогнали татар; так бились целый день и разошлись ночевать, татары на своем берегу, русские на своем. Как на другой день они разошлись, летописи не говорят.

Но есть известие о судьбе другого отряда, находившегося под начальством князя Ярославского, который, как мы видели, шел Вяткою и Камою. Получивши весть от одного татарина, что войско Беззубцева было под Казанью и ушло, заключивши мир с ханом, князь Ярославский решился выйти из Камы в Волгу и мимо Казани плыть к Нижнему; но когда он поровнялся с Казанью, то нашел, что Волга загорожена татарскими судами; несмотря на неравенство сил, русские должны были вступить в битву, чтоб проложить себе дорогу; битва была ожесточенная, секлись, схватываясь руками; несколько воевод полегло на месте, особенное мужество оказал князь Василий Ухтомский, который скакал по связанным судам татарским и бил ослопом неприятеля; русские потеряли 430 человек убитыми и взятыми в плен, много было побито, потоплено и татар; наконец князю Ухтомскому и устюжанам удалось пробиться и приплыть к Нижнему; откуда послали к великому князю бить челом о жалованьи: Иоанн дважды посылал к ним по золотой деньге; но они обе эти деньги отдали священнику, который был с ним под Казанью, пусть бога молит о государе и о всем его воинстве; в третий раз Иоанн послал им запас: 700 четвертей муки, 300 пудов масла, 300 луков, 6000 стрел, 300 шуб бараньих, 300 однорядок из иностранного сукна и 300 сермяг — с приказом идти в новый поход на Казань.

В четыре описанных похода ничего не было сделано: весь успех ограничивался опустошением неприятельских областей, за что казанцы также не оставались в долгу; сожжение казанских посадов Руном не могло вознаградить за потери, понесенные отрядом князя Ярославского; мало того, выгода была явно на стороне казанцев, потому что им удалось подчинить себе Вятку. Летописи не говорят нам о числе войск, отправлявшихся до сих пор на Казань; но из их рассказа ясно, что неуспех главным образом зависел от недостатка единства в движениях, от недостатка подчиненности; один воевода не мог ничего сделать, потому что не мог дождаться другого, приказ великокняжеский и воеводский не был исполнен: Руно пошел на Казань, когда ему прямо сказано было не ходить; под Казанью молодые не слушались старших. И вот для получения чего-нибудь решительного летом же 1469 года Иоанн послал под Казань двоих братьев своих, Юрия и Андрея Большого, вместе с молодым Верейским князем Василием Михайловичем, со всею силою московскою и устюжскою, конною и судовою. 1 сентября князь Юрий подошел к Казани; татары выехали навстречу, но, побившись немного, побежали в город и затворились; а русские обвели острог и отняли воду. Тогда Ибрагим, видя себя в большой беде, начал посылать с просьбою о мире и добил челом на всей воле великого князя и воеводской. Мы не знаем, в чем состояла эта воля; знаем только, что хан выдал всех пленников, взятых за 40 лет.

Очень быть может, что никаких других условий и не было; могли желать покончить скорее с Казанью, потому что внимание отвлекалось другими важнейшими отношениями: с новгородцами дела не ладились, Казимир литовский пересылался с Ахматом, ханом Золотой Орды. В продолжение следующих восьми лет, когда Иоанн был занят делами новгородскими, о Казани не было слышно; и как нарочно, хан казанский нарушил мир в то самое время, когда Иоанн привел Новгород окончательно в свою волю и мог обратить оружие на восток. В начале 1478 года, когда еще великий князь был в Новгороде, пришла в Казань весть, что он потерпел поражение от новгородцев и сам-четверт убежал раненый. Хан поспешил воспользоваться благоприятным случаем и вооружился, но относительно похода казанцев в летописях встречаем разные показания: в некоторых говорится, что сам Ибрагим напал на Вятку, взял много пленных по селам, но города не взял ни одного и под Вяткою потерял много своих татар, стоявши под городом с масляницы до четвертой недели поста; в иных прибавлено, что и некоторые города передались хану; в других сказано, что хан пошел было и на Устюг, но задержан был разлившеюся рекою. Но в некоторых летописях говорится, что Ибрагим не пошел сам, а послал на Вятку войско, и когда пришла к нему справедливая весть, что великий князь покорил Новгород, то он отдал войску приказ возвратиться немедленно; войско повиновалось так ревностно, что побежало, бросивши даже кушанье, которое варилось в котлах. Мы не можем видеть несогласимого противоречия в том, что хан сам пошел в поход или только отправил войско с воеводами: народная молва и самые летописцы легко могли приписать поход самому хану, хотя бы его и не было при войске; легко могло явиться выражение «приходил царь казанский» вместо «приходили татары казанские» или «приходил царевич казанский». Что же касается до известия о быстром отступлении вследствие приказа из Казани, то оно не противоречит известию об опустошении Вятской области и четырехнедельном стоянии под городом, ибо приказ возвратиться именно мог прийти после этого четырехнедельного стояния; наконец, относительно известия о походе к Устюгу легко можно допустить здесь отдельный отряд татарский.

Как бы то ни было, великий князь не хотел оставлять без внимания нарушение мира со стороны Ибрагимовой, и весною московские воеводы Образец и другие поплыли Волгою из Нижнего к Казани, опустошили волости и подплыли к городу; но сильная буря и дождь помешали приступу и заставили московское войско отступить; с другой стороны, вятчане и устюжане вошли Камою в казанские владения и также опустошили их; Ибрагим послал с челобитьем к великому князю и заключил мир на всей его воле; воля эта опять остается неизвестною.

До сих пор война с Казанью ограничивалась местью, опустошениями за опустошения; из мирных договоров, заключавшихся на воле великого князя московского, знаем только об обязательстве хана отпустить пленников; но скоро смерть Ибрагима и внутренние смуты, последовавшие за нею в Казани, дали московскому князю возможность утвердить здесь решительно свое влияние, впервые привести в зависимость татарское царство. После Ибрагима осталось двое сыновей от разных жен — старший Алегам (Али-хан) и младший Магмет-Аминь; около каждого из них образовалась своя сторона; Алегам с помощью ногаев осилил и сел на отцовском столе; но волнения не прекратились и подавали повод московскому князю вооруженною рукою вмешиваться в казанские дела, наконец молодой Магмет-Аминь явился в Москву бить челом великому князю, назвал его себе отцом и просил у него силы на брата Алегама. Иоанн обещал: ему тем более выгодно было видеть ханом в Казани Магмет-Аминя, что мать последнего, Нурсалтан, вышла замуж за крымского хана Менгли-Гирея, верного союзника Москвы, и скоро пришла весть из Казани, обещавшая удачу в предприятии; казанские вельможи прислали сказать великому князю: «Мы отпустили к тебе Магмет-Аминя для того, что если в случае Алегам станет с нами поступать дурно, то ты опять отпустишь к нам Магмет-Аминя; узнавши об этом, Алегам зазвал нас к себе на пир и хотел перерезать, мы убежали в степь; а он, укрепивши город, выступил за нами». Иоанн не стал более медлить и в апреле 1487 года послал на Казань большую рать под начальством князей Данилы Холмского, Александра Оболенского, Семена Ряполовского и Семена Ярославского, вслед за которыми отправил и Магмет-Аминя; войска, по обычаю, плыли на судах, лошадей гнали берегом. Алегам выехал против них со всею силою, но, побившись немного, убежал в город и заперся здесь. Казань была осаждена, обведена была острогом; осада продолжалась три недели, и каждый день Алегам делал вылазки; с другой стороны, много вреда русскому войску причинял князь Алгазый, оставшийся вне города; наконец воеводам удалось прогнать Алгазыя за Каму, в степь; после этого изнемог и Алегам, сам выехал из города и отдался в руки воеводам 9 июля. На его место послан был Магмет-Аминь как подручник великого князя московского; крамольные князья и уланы казнены смертью; Алегам с женою сосланы в заточение в Вологду, мать его, братья и сестры — на Белоозеро в Карголом. Подручнические отношения Магмет-Аминя к московскому великому князю не выражаются нисколько в формах их грамот; письма ханские начинаются так: «Великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, брату моему, Магмет-Аминь, царь, челом бьет»; письма Иоанновы начинаются так же: «Магмет-Аминю, царю, брату моему, князь великий Иван челом бьет». Но, несмотря на равенство в формах, письма Иоанновы к Магмет-Аминю заключают в себе приказания; так, например, муромские наместники поймали однажды казанского татарина, который ехал с товарами через Мордву, а Новгород-Нижний и Муром объехал, избывая пошлин. Узнав об этом, Иоанн писал Магмет-Аминю: «Ты бы в Казани и во всей своей земле заповедал всем своим людям, чтоб из Казани через Мордву и Черемису на Муром и Мещеру не ездил никто; а ездили бы из Казани все Волгою на Новгород-Нижний». Желая жениться на дочери ногайского хана, Магмет-Аминь испрашивал на то согласия великого князя; наконец, видим, что на казанские волости наложена была известная подать, шедшая в московскую казну и сбираемая московскими чиновниками; так, Магмет-Аминь жаловался великому князю, что какой-то Федор Киселев притесняет цивильских жителей, берет лишние пошлины.

Но сам Магмет-Аминь возбудил против себя негодование вельмож казанских разного рода насилиями. В мае 1496 года он известил великого князя, что идет на него шибанский царь Мамук с большою силою, а внутри Казани измена: сносятся с неприятелем князья Калимет, Урак, Садырь и Агиш. Иоанн велел идти к нему на помощь воеводе своему, князю Семену Ряполовскому, с детьми боярскими московского двора и понизовых городов; когда Калимет с товарищами узнали о приближении московского войска, то выбежали из Казани к Мамуку, который также испугался и ушел домой. Но только что московское войско успело возвратиться, как недовольные казанцы дали об этом знать Мамуку, и тот явился под Казанью с большою силою ногайскою и князьями казанскими; Магмет-Аминь, боясь измены, выбежал из Казани с женою и верными князьями и приехал в Москву, где великий князь держал его в чести. Мамук вошел в Казань без сопротивления, но начал царствование тем, что схватил своих старых доброжелателей, Калимета с товарищами, ограбил купцов и всех земских людей. Князей он скоро выпустил и пошел с ними осаждать Арский город; но арские князья города своего ему не сдали и бились крепко; в то же время и князья казанские убежали из его стана в Казань, укрепили город, не пустили в него Мамука и послали в Москву бить челом великому князю, чтоб простил их за измену и пожаловал, не присылал бы к ним прежнего хана Магмет-Аминя, потому что от него большое насилие и бесчестие женам их. Великий князь исполнил их просьбу и вместо Магмет-Аминя послал в Казань младшего брата его, также сына Ибрагимова от Нурсалтан, Абдыл-Летифа, недавно приехавшего служить ему из Крыма и получившего в кормление Звенигород со всеми пошлинами. Князья Семен Холмской и Федор Палецкий посадили Летифа на царство и привели к присяге (шерти) за великого князя всех князей казанских, уланов и земских людей по их вере. Магмет-Аминю вместо Казани дали Каширу, Серпухов, Хотунь со всеми пошлинами; но он и здесь нрава своего не переменил, жил с насильством и алчно ко многим, по словам летописца.

Летиф недолго царствовал. Как видно, тот же самый князь Калимет, который был во главе недовольных Магмет-Аминем, потом оказался опасен Мамуку и был им схвачен, теперь не мог ужиться и с Летифом и действовал против него обвинениями в Москве; в январе 1502 года великий князь отправил в Казань князя Василия Ноздреватого и Ивана Телешова с приказом схватить Летифа за его неправду; Летиф был схвачен, привезен в Москву и сослан в заточенье на Белоозеро. По другим же известиям, Летиф был схвачен Калиметом, приехавшим для того из Москвы. Московский посол в Крыму объявил Менгли-Гирею о винах Летифа в неопределенных выражениях: «Великий князь его пожаловал, посадил на Казани, а он ему начал лгать, ни в каких делах управы не чинил, да и до земли Казанской стал быть лих». На место Летифа посажен был опять Магмет-Аминь, который не забыл, что Калимет был главным виновником его прежнего изгнания из Казани; может быть, Калимет своим поведением и своими отношениями к Москве убедил хана, что им двоим нельзя быть вместе в Казани. Магмет-Аминь убил Калимета, «держа гнев на великого князя», по словам летописца. По другим известиям, этот гнев еще более был воспламенен новою женою Магмет-Аминя, вдовою прежнего, царя казанского, Алегама, на которой великий князь позволил жениться: будучи научаема вельможами, она день и ночь шептала хану, чтоб отложился от Москвы. Весною 1505 года Магмет-Аминь прислал в Москву одного из своих князей с грамотою о каких-то делах; как видно, грамота заключала в себе жалобы, потому что великий князь отправил в Казань своего посла сказать хану, чтобы он всем тем речам не потакал. Этот отказ в удовлетворении жалоб послужил Магмет-Аминю поводом к отложению от Москвы: посол великокняжеский был схвачен вместе с русскими купцами, приехавшими на ярмарку 24 июня, некоторые из них были убиты, другие ограблены и отосланы к ногаям, после чего Магмет-Аминь подходил к Нижнему Новгороду, который был спасен искусством и храбростью пленных стрельцов литовских, взятых на Ведроше и сосланных в Нижний. Скоро последовавшая за тем смерть великого князя дала хану возможность наслаждаться своим торжеством безнаказанно.

Прочнее, чем на низовьях Камы, утвердилось русское владычество в верхних ее частях. Мы видели, что еще в княжение Димитрия Донского св. Стефан крестил часть народонаселения Пермской земли, именно зырян; из описаний этого события видно, что последние еще прежде были подчинены великим князьям московским: св. Стефан является ходатаем за новообращенных перед правительством; дело Стефана в Перми довершено было одним из преемников его: под 1462 годом встречаем известие, что епископ пермский Иона крестил Великую Пермь и князя ее, поставил церкви, игуменов и священников. В каком отношении находилась эта Великая Пермь и князь ее к Москве, мы не знаем; новгородцы даже в Шелонском договоре включили Пермь в число своих владений, но тотчас по заключении этого договора, в 1472 году, великий князь послал воеводу князя Федора Пестрого на пермяков за их неисправление; 26 июня пришла в Москву весть, что Пестрый завоевал Пермскую землю; с устья Черной реки воевода плыл на плотах с лошадьми до городка Анфаловского; здесь сошел с плотов и отправился на лошадях в верхнюю землю, к городку Искору, отпустивши отряд под начальством Нелидова в нижнюю землю, на Урос, Чердынь и Почку, где владел князь Михаил. Не доходя до Искора, на реке Колве, Пестрый встретил пермскую рать, разбил ее, взял в плен воеводу Качаима. Отсюда русские пошли к Искору, взяли его, взяли и другие городки и пожгли; Нелидов делал то же в нижней земле. Пришедши на место, где река Почка впадает в Колву, Пестрый сождался со всеми своими отрядами, срубил городок, сел в нем и привел всю землю за великого князя, к которому отправил пленного князя Михаила с воеводами его и добычу — шестнадцать сороков соболей, шубу соболью, двадцать девять с половиною поставов сукна, три панциря, шлем и две сабли булатные. После, впрочем, во все продолжение княжения Иоаннова в Перми оставались туземные князья; последним из них был Матвей Михайлович, вероятно сын упомянутого выше Михаила; этого Матвея великий князь свел с Великой Перми в 1505 году и послал туда первого русского наместника, князя Василия Ковра.

Новгородцы и Югру причисляли к своим волостям; но мы видели, как непрочно было там их владычество. В 1465 году Иоанн велел устюжанину Василию Скрябе воевать Югорскую землю; с ним пошли охочие люди, пошел также князь Василий Ермолаич Вымский с вымичами и вычегжанами. Выведши много полона, они привели Югорскую землю за великого князя, двоих князей доставили в Москву, где великий князь пожаловал их опять югорским княжением и отпустил домой, наложивши дань. Давно уже вогуличи нападали на русские владения в Перми; мы видели, что епископ Питирим, один из преемников св. Стефана, пал их жертвою. В 1467 году 120 человек вятчан вместе с пермяками воевали вогуличей и взяли в плен князя их Асыку. В 1481 году вогуличи напали на Великую Пермь, проникли до Чердыни, но здесь настигли их устюжане под начальством Андрея Мишнева и побили. Асыка каким-то образом успел освободиться из плена, и в 1483 году великий князь послал на него воевод — князя Федора Курбского Черного и Салтыка Травина с устюжанами, вологжанами, вычегжанами, вымичами, сысоличами, пермяками. На устье Полыми встретили они вогуличей и разбили с потерею только семи человек своих, отсюда пошли вниз по Тавде, мимо Тюмени в Сибирскую землю, дорогою воевали, добра и пленных взяли много; от Сибири пошли вниз по Иртышу, с Иртыша на Обь, в Югорскую землю, где взяли в плен большого ее князя Молдана и других, и возвратились в Устюг 1 октября, вышедши оттуда 9 мая. В 1485 году по старанию пермского епископа Филофея князья югорские, кодские — Молдан, отпущенный из плена с детьми, да трое других — заключили мир под владычним городом Усть-Вымским с князьями вымскими — Петром и Федором, с вычегодским сотником и с владычним слугою, клялись лиха не мыслить и не нападать на пермских людей, а пред великим князем вести себя исправно; для подкрепления клятвы пили воду с золота, по своему обычаю. В последний год XV века был последний поход на Югорскую землю, на вогуличей, ходили воеводы: князь Семен Курбский, Петр Ушатый и Заболоцкий-Бражник с 5000 устюжан, двинян, вятчан; разными реками и волоками достигли Печоры, построили на берегу крепость и отсюда отправились за Уральские горы, которые перешли с большим трудом.

Так утверждение русского владычества на Каме, в Перми имело необходимым следствием подчинение и отдаленнейших стран северо-восточных, переход через Уральские горы, потому что дикие жители этих стран нападали на Пермь и тем самым вызывали на себя русское оружие. Но, вдаваясь все более и более на северо-восток по искони принятому направлению, распространяясь легко на счет диких финских племен, редко разбросанных по огромным пространствам, русские владения не могли с такою же легкостию распространяться на юго-восток, ибо там еще стояли своими вежами татары, ослабленные разделением на несколько орд, потерявшие для Руси прежнее значение безусловных повелителей, но в первую половину княжения Иоаннова еще не отказывавшиеся от притязаний на дань и долго после опасные, как разбойники неукротимые. Казань благодаря усобице между детьми Ибрагимовыми была приведена в волю великого князя московского, но отложилась перед смертью Иоанна и после долгих усилий окончательно была покорена только при внуке его. Золотая Орда рассыпалась окончательно при Иоанне III, но перед падением своим привела в сильный страх Московское государство, не оставляя своих притязаний на господство над ним. Увлекаемый новгородцами в борьбу с московским князем и не имея досуга и средств к этой борьбе, Казимир литовский хотел остановить Иоанна посредством татар. В 1471 году он послал в Золотую Орду к хану Ахмату татарина Кирея Кривого, холопа Иоаннова, бежавшего от своего господина в Литву. Приехавши к Ахмату, Кирей начал говорить ему от короля на московского князя многие речи лживые и обговоры, поднес богатые дары хану и всем вельможам его и бил челом, чтоб вольный царь пожаловал, пошел на московского князя со всею Ордою, а король с другой стороны пойдет на Москву со всею своею землею; вельможи были за короля, но хану в это время был недосуг; целый год продержал он у себя Кирея, не имея с чем отпустить его, а между тем вятчане, приплывши Волгою, овладели Сараем во время отсутствия хана, разграбили город, взяли пленных множество.

Не успевши вовремя отвлечь Иоанна от Новгорода, Ахмат пришел к московским границам только летом 1472 года, когда новгородский поход был уже кончен и великий князь мог направить все свои силы в одну сторону. Узнавши, что хан под Алексином, Иоанн велел идти к Оке братьям своим и воеводам и сам немедленно поехал в Коломну, а оттуда в Ростиславль, куда велел следовать за собою и сыну Иоанну. В Алексине было мало ратных людей, не было ни пушек, ни пищалей, ни самострелов, никакого городного пристрою, и потому великий князь велел воеводе алексинскому Беклемишеву оставить город по невозможности держаться в нем, но воевода не хотел выйти из города, не взявши посула с жителей; те давали ему пять рублей, но он требовал шестого для жены, и, в то время как происходила эта торговля, татары повели приступ. Воевода бросился с женою и слугами на другой берег, татары кинулись также в Оку догонять его, но поймать не могли, потому что в это время приспел на берег князь Василий Михайлович Верейский и не дал им переправиться. В тот же день пришли к Оке двое братьев Иоанновых, Юрий из Серпухова и Борис с Козлова Броду, да воевода Петр Челяднин с двором великого князя. Хан велел своим взять Алексин, но граждане храбро оборонялись и побили много татар. Скоро, однако, нечем стало более обороняться, не осталось ни стрелы, ни копья; татары зажгли город, и он сгорел с людьми и добром их; кто же выбежал из огня, те попались в руки татарам. Князь Юрий Васильевич и воеводы стояли на другом берегу и плакали, но помочь не могли по глубине Оки в этом месте. После хан спросил одного пленника: «Куда девались алексинцы? Сгорело их мало и в плен попалось также мало?» Пленник, которому посулили свободу за открытие, объявил, что более тысячи человек со всем добром забежали в тайник, выведенный к реке; татары взяли тайник, и тут уже ни один алексинец не ушел от них. Истреблением Алексина, впрочем, и ограничились все успехи Ахмата; слыша, что сам великий князь стоит в Ростиславле, царевич Даньяр Касимович с татарами и русскими — в Коломне, брат великого князя Андрей Васильевич — в Серпухове, видя перед собою многочисленные полки князя Юрия, как море колеблющиеся в светлом вооружении, хан двинулся назад, в свои улусы. По некоторым же известиям, Ахмат принужден был отступить вследствие моровой язвы, открывшейся в его войске; впрочем, страх Ахматов будет понятен и без моровой язвы, если справедливо известие одного летописца, что у русских было 180000 войска, стоявшего в разных местах на пространстве 150 верст.

После этого, как видно, заключен был мир между Ахматом и великим князем; под 1474 годом встречаем известие о приходе из Орды Никифора Басенка с Ахматовым послом Кара-Кучуком, который привел с собою 600 татар, принадлежавших к посольству, получавших поэтому пищу от великого князя, кроме 3200 купцов, приведших на продажу более 40000 лошадей. В 1476 году приехал в Москву новый посол от Ахмата звать великого князя в Орду; Иоанн отправил с ним к хану своего посла Бестужева, неизвестно с какими речами. Известно только то, что эти речи не понравились; есть известие, впрочем сильно подозрительное, что когда хан отправил в Москву новых послов с требованием дани, то Иоанн взял басму (или ханское изображение), изломал ее, бросил на землю, растоптал ногами, велел умертвить послов, кроме одного, и сказал ему: «Ступай объяви хану: что случилось с его басмою и послами, то будет и с ним, если он не оставит меня в покое». Гораздо вероятнее другое известие, что великую княгиню Софию оскорбляла зависимость ее мужа от степных варваров, зависимость, выражавшаяся платежом дани, и что племянница византийского императора так уговаривала Иоанна прервать эту зависимость: «Отец мой и я захотели лучше отчины лишиться, чем дань давать; я отказала в руке своей богатым, сильным князьям и королям для веры, вышла за тебя, а ты теперь хочешь меня и детей моих сделать данниками; разве у тебя мало войска? Зачем слушаешься рабов своих и не хочешь стоять за честь свою и за веру святую?» К этому известию прибавляют, будто по старанию Софии у послов и купцов татарских взято было Кремлевское подворье, будто София уговорила Иоанна не выходить пешком навстречу к послам ордынским, привозившим басму, будто древние князья кланялись при этом послам, подносили кубок с кумысом и выслушивали ханскую грамоту, стоя на коленях; будто Иоанн для избежания этих унизительных обрядов сказывался больным при въезде послов ханских; но можно ли допустить, чтоб отец и дед Иоаннов подвергались этим обрядам, если даже допустим, что иностранцы, свидетельствующие о них, и сказали полную правду?

Как бы то ни было, вероятно, что Ахмат не был доволен поведением Иоанна и в 1480 году, заслышав о восстании братьев великого князя и согласившись опять действовать заодно с Казимиром литовским, выступил на Москву; летописцы говорят, что и на этот раз король был главным подстрекателем. Получивши весть о движении Ахмата, великий князь начал отпускать воевод на берега Оки: брата, Андрея Меньшого, отправил в Тарусу, сына, Иоанна, — в Серпухов и, получивши весть, что хан приближается к Дону, отправился сам в Коломну 23 июля. Но хан, видя, что по Оке расставлены сильные полки, взял направление к западу, к Литовской земле, чтоб проникнуть в московские владения чрез Угру; тогда Иоанн велел сыну и брату спешить туда; князья исполнили приказ, пришли к Угре прежде татар, отняли броды и перевозы.

В Москве сели в осаде: мать великого князя инокиня Марфа, князь Михаил Андреевич Верейский, митрополит Геронтий, ростовский владыка Вассиан, наместник московский князь Иван Юрьевич Патрикеев с дьяком Василием Мамыревым; а жену свою, великую княгиню Софию (римлянку, как выражаются летописцы), Иоанн послал вместе с казною на Белоозеро, давши наказ ехать далее к морю и океану, если хан перейдет Оку и Москва будет взята. Касательно самого великого князя мнения разделились: одни, приводя непостоянства военного счастья, указывая на пример великого князя Василия Васильевича, взятого в плен казанскими татарами в Суздальском бою, указывая на бедствия, бывшие следствием этого плена, думали, что Иоанн не должен выводить войска против татар, но должен удалиться на север, в места безопасные; другие же, особенно духовенство, и из духовных преимущественно Вассиан, архиепископ ростовский, по талантам, грамотности и энергии выдававшийся на первый план, думали, что великий князь должен оставаться с войском на границах; летописец, оставивший нам подробнейший рассказ о событии, держался того же мнения и сильно вооружался против людей, настаивавших на удалении великого князя от границ, именно против двоих приближенных бояр, Ивана Васильевича Ощеры и Григория Андреевича Мамона. По его словам, эти богатые люди думали только о богатстве своем, о женах, о детях, хотели укрыть их и самих себя в безопасных местах и припоминали Иоанну Суздальский бой, как отца его взяли татары в плен и били; припоминали, что когда Тохтамыш приходил, то великий князь Димитрий бежал в Кострому, а не бился с ханом. Но должно заметить, что летописец, равно как и Вассиан в послании своем, удивительным для нас образом смешивают две вещи: удаление великого князя от войска и бегство целого войска, покинутие государства на жертву татарам, что, по их словам, Ощера и Мамонов именно советовали. Великий князь, оставя войско на берегу Оки и приказавши сжечь городок Каширу, поехал в Москву, чтоб посоветоваться с матерью, митрополитом и боярами, а князю Даниилу Холмскому дал приказ — по первой присылке от него из Москвы ехать туда же вместе с молодым великим князем Иоанном. 30 сентября, когда москвичи перебирались из посадов в Кремль на осадное сиденье, вдруг увидали они великого князя, который въезжал в город вместе с князем Федором Палецким; народ подумал, что все кончено, что татары идут по следам Иоанна; в толпах послышались жалобы: «Когда ты, государь великий князь, над нами княжишь в кротости и тихости, тогда нас много в безлепице продаешь; а теперь сам разгневал царя, не платя ему выхода, да нас выдаешь царю и татарам». В Кремле встретили Иоанна митрополит и Вассиан; ростовский владыка, называя его бегуном, сказал ему: «Вся кровь христианская падет на тебя за то, что, выдавши христианство, бежишь прочь, бою с татарами не поставивши и не бившись с ними; зачем боишься смерти? Не бессмертный ты человек, смертный; а без року смерти нет ни человеку, ни птице, ни зверю; дай мне, старику, войско в руки, увидишь, уклоню ли я лицо свое перед татарами!» Великий князь, опасаясь граждан, не поехал на свой кремлевский двор, а жил в Красном сельце; к сыну послал грамоту, чтоб немедленно ехал в Москву, но тот решился лучше навлечь на себя гнев отцовский, чем отъехать от берега. Видя, что грамоты сын не слушает, Иоанн послал приказание Холмскому: схвативши силою молодого великого князя, привезти в Москву; но Холмской не решился употребить силы, а стал уговаривать Иоанна, чтоб ехал к отцу; тот отвечал ему: «Умру здесь, а к отцу не пойду». Он устерег движение татар, хотевших тайно переправиться через Угру и внезапно броситься на Москву: их отбили от русского берега с большим уроном.

В Москве мнение Вассиана превозмогло: проживши две недели в Красном сельце, приказавши Патрикееву сжечь московский посад и распорядившись переводом дмитровцев в Переяславль для осады, а москвичей в Дмитров, великий князь отправился к войску. Перед отъездом митрополит со всем духовенством благословил его крестом и сказал: «Бог да сохранит царство твое силою честного креста и даст тебе победу на врагов; только мужайся и крепись, сын духовный! Нe как наемник, но как пастырь добрый, полагающий душу свою за овцы, потщись избавить врученное тебе словесное стадо Христовых овец от грядущего ныне волка; и господь бог укрепит тебя и поможет тебе и всему твоему христолюбивому воинству». Все духовенство в один голос сказало: «Аминь, буди тако. Господу ти помогающу!» Иоанн отправился, но стал не на Угре, в виду татар, а в Кременце, на реке Луже, в тридцати верстах от Медыни, где теперь село Кременецкое. Здесь опять Ощера и Мамон начали советовать ему удалиться; на этот раз, впрочем, Иоанн не поехал в Москву, но попытался, нельзя ли кончить дело миром, и отправил к хану Ивана Товаркова с челобитьем и дарами, прося жалованья, чтоб отступил прочь, а улусу своего не велел воевать. Хан отвечал: «Жалую Ивана; пусть сам приедет бить челом, как отцы его к нашим отцам ездили в Орду». Но великий князь не поехал; слыша, что Иоанн сам ехать не хочет, хан прислал сказать ему: «Сам не хочешь ехать, так сына пришли или брата». Не получивши ответа, Ахмат послал в третий раз: «Сына и брата не пришлешь, так пришли Никифора Басенкова». Никифор этот был уже раз в Орде и много даров давал от себя татарам, за что и любили его хан и все князья. Но Иоанн не послал и Басенкова: говорят, к этому решению побудило его послание Вассиана, который, узнавши о переговорах, писал так великому князю:

«Благоверному и христолюбивому, благородному и богом венчанному и богом утвержденному, в благочестии всей вселенной в концы воссиявшему, в царях пресветлейшему, преславному государю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси богомолец твой, архиепископ Вассиан Ростовский, благословляю и челом бью. Молю величество твое, благолюбивый государь! Не прогневайся на мое смирение, что прежде дерзнул устами к устам говорить твоему величеству твоего ради спасения: потому что наше дело напоминать вам, а ваше слушать нас; теперь же дерзнул я написать к твоему благородству, хочу напомнить тебе немного от св. Писания, сколько бог вразумит меня, на крепость и утверждение твоей державе». Напомнив Иоанну, как он приезжал в Москву, как, повинуясь общему молению и доброй думе, обещал бороться с Ахматом и не слушать людей, отвлекающих его от этой борьбы, Вассиан продолжает: «Ныне слышим, что бусурманин Ахмат уже приближается и христианство губит; ты пред ним смиряешься, молишь о мире, посылаешь к нему, а он гневом дышит, твоего моления не слушает, хочет до конца разорить христианство. Не унывай, но возверзи на господа печаль твою, и той тя пропитает. Дошел до нас слух, что прежние твои развратники не перестают шептать тебе в ухо льстивые слова, советуют не противиться супостатам, но отступить и предать на расхищение волкам словесное стадо Христовых овец. Молюсь твоей державе, не слушай их советов! Что они советуют тебе, эти льстецы лжеименитые, которые думают, будто они христиане? Советуют бросить щиты и, не сопротивляясь нимало окаянным этим сыроядцам, предать христианство, свое отечество и, подобно беглецам, скитаться по чужим странам. Помысли, великомудрый государь! От какой славы в какое бесчестие сведут они твое величество, когда народ тьмами погибнет, а церкви божии разорятся и осквернятся. Кто каменносердечный не всплачется об этой погибели? Убойся же и ты, пастырь! Не от твоих ли рук взыщет бог эту кровь? Не слушай, государь, этих людей, хотящих честь твою преложить в бесчестие и славу твою в бесславие, хотящих, чтоб ты сделался беглецом и назывался предателем христианским; выйди навстречу безбожному языку агарянскому, поревнуй прародителям твоим, великим князьям, которые не только Русскую землю обороняли от поганых, но и чужие страны брали под себя: говорю об Игоре, Святославе, Владимире, бравших дань на царях греческих, о Владимире Мономахе, который бился с окаянными половцами за Русскую землю, и о других многих, о которых ты лучше моего знаешь. А достохвальный великий князь Димитрий, твой прародитель, какое мужество и храбрость показал за Доном над теми же сыроядцами окаянными! Сам напереди бился, не пощадил живота своего для избавления христианского, не испугался множества татар, не сказал сам себе: «У меня жена и дети и богатства много, если и землю мою возьмут, то в другом месте поселюсь», но, не сомневаясь нимало, воспрянул на подвиг, наперед выехал и в лицо стал против окаянного разумного волка Мамая, желая похитить из уст его словесное стадо Христовых овец. За это и бог послал ему на помощь ангелов и мучеников святых; за это и до сих пор восхваляется Димитрий и славится не только людьми, но и богом. Так и ты поревнуй своему прародителю, и бог сохранит тебя; если же вместе с воинством своим и до смерти постраждешь за православную веру и святые церкви, то блаженны будете в вечном наследии. Но, быть может, ты опять скажешь, что мы находимся под клятвою прародительскою не поднимать рук на хана, то послушай: если клятва дана по нужде, то нам повелено разрешать от нее, и мы прощаем и разрешаем, благословляем тебя идти на Ахмата не как на царя, но как на разбойника, хищника, богоборца; лучше, солгавши, получить жизнь, чем, соблюдая клятву, погибнуть, т. е. пустить татар в землю на разрушение и истребление всему христианству, на запустение и осквернение святых церквей и уподобиться окаянному Ироду, который погиб, не желая преступить клятвы. Какой пророк, какой апостол или святитель научил тебя, великого русских стран христианского царя, повиноваться этому богостыдному, оскверненному, самозваному царю? Не столько за грехи и неисправление к богу, сколько за недостаток упования на бога бог попустил на прародителей твоих и на всю землю нашу окаянного Батыя, который разбойнически попленил всю землю нашу, и поработил, и воцарился над нами, не будучи царем и не от царского рода. Тогда мы прогневали бога, и он на нас разгневался, как чадолюбивый отец; а теперь, государь, если каешься от всего сердца и прибегаешь под крепкую руку его, то помилует нас милосердный господь».

Ахмат, не пускаемый за Угру полками московскими, все лето хвалился: «Даст бог зиму на вас: когда все реки станут, то много дорог будет на Русь». Опасаясь исполнения этой угрозы, Иоанн, как только стала Угра 26 октября, велел сыну, брату Андрею Меньшому и воеводам со всеми полками отступить к себе на Кременец, чтоб биться соединенными силами; этот приказ нагнал ужас на ратных людей, которые бросились бежать к Кременцу, думая, что татары перешли уже чрез реку и гонятся за ними; но Иоанн не довольствовался отступлением к Кременцу: он дал приказ отступить еще от Кременца к Боровску, обещая дать битву татарам в окрестностях этого города. Летописцы опять говорят, что он продолжал слушаться злых людей, сребролюбцев, богатых и тучных предателей христианских, потаковников бусурманских. По Ахмат не думал пользоваться отступлением русских войск; простоявши на Угре до 11 ноября, он пошел назад чрез литовские волости, Серенскую и Мценскую, опустошая земли союзника своего Казимира, который, будучи занят домашними делами и отвлечен набегом крымского хана на Подолию, опять не исполнил своего обещания. Один из сыновей Ахматовых вошел было в московские волости, но был прогнан вестью о близости великого князя, хотя за ним в погоню пошли только братья великокняжеские. О причинах отступления Ахматова в летописях говорится разно: говорится, что когда русские начали отступать от Угры, то неприятель, подумав, что они уступают ему берег и хотят биться, в страхе побежал в противную сторону. Но положим, что татары подумали, будто русские отступают для завлечения их в битву; все же они отступали, а не нападали; следовательно, татарам не для чего было бежать; потом великий князь дал приказание своим войскам отступить от Угры, когда эта река стала, она стала 26 октября; положим, что между установлением ее и приказанием великого князя протекло несколько дней, но все же не пятнадцать, ибо хан пошел от Угры только II ноября; следовательно, если мы даже и допустим, что татары побежали, видя отступление русских, то должны будем допустить, что они потом остановились и, подождав еще до 11 ноября, тогда уже выступили окончательно в обратный поход. Другие летописцы говорят правдоподобнее, что с Дмитриева дня (26 октября) стала зима и реки все стали, начались лютые морозы, так что нельзя было смотреть; татары были наги, босы, ободрались; тогда Ахмат испугался и побежал прочь 11 ноября. В некоторых летописях находим известие, что Ахмат бежал, испугавшись примирения великого князя с братьями. Все эти причины можно принять вместе: Казимир не приходил на помощь, лютые морозы мешают даже смотреть, и в такое-то время года надобно идти вперед, на север, с нагим и босым войском и прежде всего выдержать битву с многочисленным врагом, с которым после Мамая татары не осмеливались вступать в открытые битвы; наконец, обстоятельство, главным образом побудившее Ахмата напасть на Иоанна, именно усобица последнего с братьями, теперь более не существовало.

Ахмат возвращался в степь с добычею, награбленною им в областях литовских. На отнимку этой добычи отправился хан Шибанской, или Тюменской, орды Ивак, соединившись с ногаями. Ахмат, не подозревая опасности, разделился с своими султанами и с малым числом войска, без всякой осторожности стал зимовать на устьях Донца. Здесь 6 января 1481 года напал на него Ивак и собственноручно убил сонного, после чего отправил к великому князю посла объявить, что супостата его уже нет больше; Иоанн принял посла с честью, дарил и отпустил с дарами для Ивака. Таким образом, последний грозный для Москвы хан Золотой Орды погиб от одного из потомков Чингисхановых; у него остались сыновья, которым также суждено было погибнуть от татарского оружия. Еще в княжение Василия Темного стала известной Крымская орда, составленная Едигеем из улусов черноморских; но сыновья Едигеевы погибли в усобицах, и родоначальником знаменитых в нашей истории Гиреев крымских был Ази-Гирей, сохранявший во все продолжение своей жизни дружбу с Казимиром литовским. Но сын Ази-Гиреев Менгли-Гирей вследствие жестокой наследственной вражды с ханами Золотой Орды почел за лучшее сблизиться с великим князем московским, чтоб вместе действовать против общих врагов; еще в 1474 году началось это сближение. Как дорожил Иоанн союзом Менгли-Гиреевым, имея в виду не одного Ахмата, но также и Литву, и как еще не отвыкли в описываемое время от уважения к ханам или царям татарским, видно из тона посольств и грамот Иоанна к Менгли-Гирею: посол московский, боярин Никита Беклемишев, должен был говорить хану от имени своего государя: «Князь великий Иван челом бьет: посол твой Ази-Баба говорил мне, что хочешь меня жаловать, в братстве, дружбе и любви держать, точно так, как ты с королем Казимиром в братстве, дружбе и любви. И я, слышав твое жалованье и видев твой ярлык, послал к тебе бить челом боярина своего Никиту, чтоб ты пожаловал, как начал меня жаловать, так бы и до конца жаловал». Но, соблюдая такие учтивости в речах посольских, Иоанн не хотел, однако, чтоб хан на этом основании позволил себе слишком повелительный тон в своих грамотах: по великокняжескому наказу Беклемишев должен был отговаривать, чтоб в договорной грамоте не было слов: «Я, Менгли-Гирей, царь, пожаловал, заключил с своим братом» и проч. Но если такова будет форма договорных грамот между Менгли-Гиреем и королем, то посол мог допустить выражение: пожаловал, если Беклемишев успеет отговориться от этого пожалования, то очень будет хорошо, если же не успеет, то делать нечего, пусть впишут в ярлык. Заключая союз с врагом Ахмата, чтоб удобнее при случае бороться с последним, Иоанн, однако, не хотел первый начинать этой борьбы и потому наказал своему послу отговаривать, чтоб в ярлыке не было сказано быть заодно именно на Ахмата, но чтоб было сказано вообще: «Быть на всех недругов заодно»; если же посол не успеет отговорить, то должен требовать внесения в ярлык следующего условия: «Если Ахмат или Казимир пойдут на Москву, то Менгли-Гирей сам должен идти на них или брата послать»; Беклемишев никак не должен был соглашаться на условие прервать сношения с Ахматом, не отправлять к нему послов, на требование этого условия Беклемишев должен был отвечать: «Послы между Москвою и Ордою не могут не ходить, потому что господаря отчина с Ахматом на одном поле». Если царь станет требовать поминков, какие шлет ему король, то посол должен был отговаривать и ярлыка не брать; если же царь захочет написать в ярлык: «Поминки ко мне слать и их не умаливать», то посол должен был отговаривать и это условие, но в случае нужды мог согласиться на него.

Беклемишеву удалось отговориться от поминков, но он должен был согласиться вписать в ярлык пожалование ; грамота была написана так: «Вышнего бога волею я, Менгли-Гирей, царь, пожаловал с братом своим, великим князем Иваном, взял любовь, братство и вечный мир от детей на внучат. Быть нам везде заодно, другу другом быть, а недругу недругом. Мне, Менгли-Гирею царю, твоей земли и тех князей, которые на тебя смотрят, не воевать, ни моим уланам, ни князьям, ни козакам; если же без нашего ведома люди наши твоих людей повоюют и придут к нам, то нам их казнить и взятое отдать и головы людские без окупа выдать. Если мой посол от меня пойдет к тебе, то мне его к тебе послать без пошлин и без пошлинных людей, когда же твой посол ко мне придет, то он идет прямо ко мне. Пошлинам даражским (дарага, или дорога, — сборщик податей) и никаким другим пошлинам не быть. На всем на этом, как писано в ярлыке, я, Менгли-Гирей царь, с своими уланами и князьями тебе, брату своему, великому князю Ивану, молвя крепкое слово, шерть (клятву) дал: жить нам с тобою по этому ярлыку». После форма грамот Иоанновых к Менгли-Гирею была такая: «Государь еси великой, справедливой и премудрой, межи бессерменскими государи прехвальной государь, брат мой Менгли-Гирей, царь. Бог бы государство твое свыше учинил. Иоанн божьею милостью, един правой государь всея Руси, отчич и дедич и иным многим землям от севера и до востока государь. Величеству твоему брата твоего слово наше то. Приказывал еси к нам» и проч.

Послами в Крым обыкновенно отправлялись люди знатные, бояре; однажды случилось послать человека незначительного (паробка), и великий князь спешил извиниться, писал к хану: «На Литву проезду нет, а полем пути истомны». Важность, которую великий князь придавал крымским отношениям по поводу дел ордынских и литовских, заставляла его распоряжаться так, что в Крыму был постоянно русский посол; так Иоанн наказывал послу своему Шеину не уезжать из Крыма ни весною, ни летом и хлопотать, чтоб царь шел или на Орду, или на короля, а великого князя обсыпать обо всем; послы получали также наказ не уезжать до приезда других. Князь Семен Ромодановский, отправляясь послом в Крым, получил такой наказ: «Если от каких-нибудь других государей будут послы у царя Менгли-Гирея, от турецкого или от иных, то ему, Ромодановскому, ни под которым послом у царя не садиться и остатков у него после них не брать».

Несмотря на то что в договоре именно было внесено условие не требовать пошлин, алчность татар заставляла великого князя постоянно наказывать послам своим: «Станет царь посла своего отправлять к великому князю, то говорить: «Как пожаловал царь великого князя, братом и другом себе учинил и правду (клятву) на том дал, потому бы и жаловал, посла своего послал бы без пошлин». Татары любили также отправлять с послами множество лишних людей, которые в Москве кормились на счет великого князя и брали у него подарки, что было отяготительно, особенно для бережливого Иоанна; поэтому он наказывал послам споим говорить царю, чтоб с крымскими послами лишних людей не было В договоре не упомянуто было о поминках; несмотря на то, хан постоянно их требовал, писал: «Ныне братству примета то, ныне тот запрос: кречеты, соболи, рыбий зуб». Вельможи Менгли-Гирея подражали своему хану, привязывались ко всякому случаю, чтоб выманить подарки; так, царевич Ямгурчей прислал сказать: «Я нынче женился и сына женил; так бы князь великий пожаловал, прислал шубу соболью, да шубу горностаевую, да шубу рысью. Да великий князь пожаловал, прислал мне третьего года панцирь; я ходил на недругов и панцирь истерял; так великий князь пожаловал бы, новый панцирь прислал». Менгли-Гирей объявил требование на дань с одоевских князей, писал великому князю: «Исстарины одоевских городов князья давали нам ежегодно тысячу алтын ясаку, а дарагам другую тысячу давали, по тому обычаю я и послал дарагу их Бахшеиша». Иоанн отвечал: «Одоевских князей больших не стало, отчина их пуста, а другие князья Одоевские нам служат, мы их кормим и жалуем своим жалованием, а иных князей Одоевских жребии за нами. Что они тебе давали и твоему человеку, тем я их жаловал, и им нечего давать, отчина их пуста, и теперь твоего человека я же жаловал, а им нечего давать. Так ты бы Одоевским князьям вперед свою пошлину отложил, да и дараг их к ним не посылал за своею пошлиною для меня».

Менгли-Гирея, его царевичей, уланов и князей еще удерживало от требований то обстоятельство, что они имели нужду в великом князе московском: между царевичами происходили усобицы, один изгонял другого; изгнанники находили убежище и кормление в московских владениях: в 1476 году Менгли-Гирей был изгнан Ахматом, и место его получил Зенебек, но последний не считал себя прочным в Крыму и потому просил Иоанна, чтоб в случае изгнания дал ему у себя убежище; великий князь отвечал: «Прислал ты ко мне своего человека, который говорил, что если по грехам придет на тебя истома, то мне бы дать тебе опочив в своей земле. Я и прежде твоего добра смотрел, когда еще ты был козаком; ты и тогда ко мне также приказывал, что если конь твой будет потен, то мне бы тебе в своей земле опочив дать. Я и тогда тебе опочив в своей земле давал; и нынче добру твоему рад везде; каковы твои дела будут после и захочешь у меня опочива; то я тебе опочив в своей земле дам и истому твою подниму». Предчувствие Зенебека сбылось: он был изгнан Менгли-Гиреем; Иоанн принял его и еще двоих братьев Менгли-Гиреевых: Нордоулата и Айдара. Извещая хана о принятии этих царевичей, великий князь писал: «Держу их у себя, истому своей земле и своим людям чиню для тебя».

Но и сам Менгли-Гирей просил Иоанна, чтоб тот принял его в случае беды; великий князь велел ему отвечать, что поднимет его истому на своей голове, и дал ему крепкую грамоту с золотою печатью: «Дай господи, чтоб тебе лиха не было, брату моему, Менгли-Гирею, царю, а если что станется, какое дело о юрте отца твоего, и приедешь ко мне; то от меня, от сына моего, братьев, от великих князей и от добрых бояр тебе, царю, братьям и детям твоим, великим князьям и добрым слугам лиха никакого не будет: добровольно прийдешь, добровольно прочь пойдешь, нам тебя не держать. А сколько силы моей станет, буду стараться достать тебе отцовское место». В 1475 году Крым был завоеван турками; Менгли-Гирей остался ханом в качестве подручника султанова; сначала Менгли-Гирей не жаловался на турок, но под конец писал к Иоанну: «Султан посадил в Кафе сына своего: он теперь молод и моего слова слушается, а как вырастет, то слушаться перестанет, я также не стану слушаться, и пойдет между нами лихо: две бараньих головы в один котел не лезут». Иоанн отвечал, что будет стоять на той крепкой своей грамоте, которую уже раз дал ему.

Кроме того, как было уже сказано, союз Крыма с Москвою скреплялся враждою Менгли-Гирея к Ахмату, а потом к его сыновьям. Мы видели, что Иоанн и Менгли-Гирей обязались в договорной грамоте иметь одних врагов и друзей, не означая именно кого, но в грамоте своей 1475 года Менгли-Гирей говорит, что, присягая исполнить договор, он выговорил Иоаннова недруга, короля, великий же князь, присягая перед послом крымским, выговорил Менгли-Гиреева недруга, Ахмата, и потому он, Менгли-Гирей, готов на всякого недруга Иоаннова, даже и на короля; зато и великий князь обязан выслать своих служилых татарских царевичей против Ахмата, если последний пойдет на Крым. По смерти Ахмата вследствие требования султана турецкого, который не мог с удовольствием смотреть на усобицы магометанских владельцев, сыновья Ахматовы помирились с Менгли-Гиреем; но когда в 1485 году один из них, Муртоза, выгнанный голодом из своих обычных кочевьев, пришел зимовать в Крым, то Менгли-Гирей схватил его и отослал в Кафу, потом отправил на Темиров улус брата своего, который разогнал и остаток Орды; но другой Ахматов сын, Махмуд, соединившись с князем Темиром, напал на Крым, освободил Муртозу, а Менгли-Гирей едва успел спастись тайным бегством с бою. Великий князь отрядил войско на улусы Ахматовых сыновей, и оно успело освободить многих крымских пленников, которых отослали к Менгли-Гирею. Муртоза после этого вздумал посадить в Крыму вместо Менгли-Гирея брата его, Нордоулата; но так как последний находился на службе у Иоанна, то сын Ахматов прислал московскому князю такую грамоту: «Муртозино слово Ивану: ведомо тебе будь, что Нордоулат, царь, с отцом моим и со мною был в любви, помирились мы с Менгли-Гиреем, но он своей клятвы не сдержал, за что и был наказан. Теперь Менгли-Гирей нам недруг и на его место надеемся посадить царем Нордоулата, отпусти его к нам, а жен и детей его оставь у себя. Когда бог помилует, даст ему тот юрт, тогда он возьмет их у тебя добром. Менгли-Гирей, царь, тебе другом был, но ведь и Нордоулат, царь, тебе друг же, нам он пригож, и ты его к нам отпусти». Понятно, что Иоанн не отпустил Нордоулата к Ахматовым сыновьям, не отпустил его и к самому Менгли-Гирею, когда тот, обеспокоенный сношениями Нордоулата с врагами, просил прислать его в Крым, обещая поделиться с ним властью. Вражда Ахматовых сыновей с Менгли-Гиреем продолжалась: Иоанн помогал Менгли-Гирею, отсюда, естественно, сын Ахматов, Шиг-Ахмет, сменивший Муртозу, помогал Литве в войне ее с Москвою. Но Литва не могла помочь ни самой себе, ни союзникам своим; видя это, Шиг-Ахмет завел было мирные переговоры с великим князем, который соглашался на союз с ним под условием союза его с Менгли-Гиреем, что было невозможно для Ахматова сына. Менгли-Гирей в 1502 году решил дело, напавши на Шиг-Ахмета и нанесши Орде его тяжелый, окончательный удар. Шиг-Ахмет убежал к погаям. Но Иоанн не хотел его окончательной гибели, он хотел доставить ему Астрахань под условием воевать с Литвою и быть в мире с Менгли-Гиреем. Но Шиг-Ахмет отправился в Турцию; султан не принял его, как врага Менгли-Гиреева; тогда он обратился к старому союзнику своему, королю польскому, но тот заключил его в неволю, желая иметь в руках узника, освобождением которого мог постоянно стращать Менгли-Гирея. Так прекратилось существование знаменитой Золотой Орды!

Крым избавил Москву окончательно от потомков Батыевых: чрез его посредство завелись первые сношения у нее с Турциею. Русский посол, дьяк Федор Курицын, ездивший к венгерскому королю Матвею Корвину, был задержан на возвратном пути турками в Белгороде, освободился по стараниям Матвея и Менгли-Гирея и, приехавши в Москву, известил великого князя,что турецкие паши в Белгороде намекали ему, почему бы его государю не вступить в дружественные сношения с их падишахом. Иоанн на этом основании написал Менгли-Гирею: «Как мой человек Федор был в руках у салтана турского, то ему говорили паши большие господаря своего словом, что салтан турский хочет со мною дружбы, и ты бы для меня поотведал, какой дружбы со мною хочет турский?» Менгли-Гирей справился в Константинополе и переслал к Иоанну ответ султанов: «Если государь московский тебе, Менгли-Гирею, брат, то будет и мне брат». Такой ответ еще не мог повести к сношениям, повели к ним притеснения, которым русские купцы стали подвергаться от турок в Азове и Кафе и вследствие которых должна была прерваться торговля, издавна столь деятельная и выгодная для русских областей. В 1492 году Менгли-Гирей получил от Иоанна грамоту для отсылки ее к султану Баязету II; грамота была написана так: «Султану, великому царю: между бусурманскими государями ты великий государь, над турскими и азямскими государями ты волен, ты польский (сухопутный) и морской государь, султан Баязет! Иоанн, божиею милостию единый правый господь всея России, отчич и дедич и иным многим землям от севера и до востока государь, величеству твоему слово наше таково: между нами наши люди не езжали нашего здоровья видеть, только наши гости из наших земель в твои земли ездят. Нашим и вашим людям от этого большие выгоды были; но гости наши били нам челом и сказывали, что они в твоих землях от твоих людей великие насилия терпят. Мы их речей не слушали, в Азов и Кафу ежегодно гостей отпускали. Но теперь эти гости били нам челом и сказывали, что в нынешнем году в Азове твой паша велел им ров копать и камень возить на городское строение, также в Азове, Кафе и других твоих городах; оценив, их товары возьмут, а потом отдадут только половину цены. Если между нашими гостями, живущими по пяти и по шести человек вместе, при одном хозяйстве (в одном котле), один разболится, то еще при жизни его отсылают от него всех товарищей, товар их печатают, и когда больной умрет, то этот товар у всех у них берут, называя его товаром одного умершего человека; если же больной выздоровеет, то отдадут только половину товара. Разболится русский купец и станет товар отдавать брату, или племяннику, или с товарищем станет отсылать его к жене и детям, то у него еще у живого товар отнимают и товарищей к нему не пускают. Да и других много насилий терпят наши купцы, почему нынешнею весною мы их и не отпустили ни в Азов, ни в Кафу и ни в какие другие твои города. Прежде наши гости платили одну тамгу, и насилий никаких над ними не было, а теперь при тебе недавно начались насилия: известно ли это твоему величеству или неизвестно? Если твои люди поступали так с нашими людьми по твоему приказу, то мы вперед своих гостей в твои земли отпускать не будем. Еще одно слово: Отец твой славный и великий был господарь; сказывают, хотел он, чтобы наши люди между нами ездили здоровье наше видеть, и послал было к нам своих людей, но, по божьей воле, дело не сделалось; почему же теперь между нами наши люди не ездят здоровье наше видеть? Обо всех этих делах написавши грамоту, прислал бы ты ее к нам, чтоб нам ведомо было».

Султан, получивши грамоту, отправил посла в Москву, но в литовских владениях посол этот был остановлен по приказанию великого князя Александра и возвращен назад. Тогда Иоанн в 1497 году отправил в Турцию своего посла Михаила Плещеева, которому дан был наказ править поклон султану и сыну его, кафинскому наместнику, стоя, а не на коленях, не уступать места никакому другому послу и сказать посольские речи только султану, а не пашам. Плещеев на основании этого наказа не захотел иметь с пашами никакого дела, не поехал к ним обедать, не взял их подарков. Султан в письме к Менгли-Гирею жаловался на Плещеева как на невежду и объявил, что не отправит своего посла в Москву, боясь, чтоб он не потерпел там оскорбления; но с Плещеевым отправил грамоту, в которой, называя себя государем Анатолийской и Румской земли, Белого (Мраморного) и Черного морей, Караманской земли, Меньшего Рима и иных многих земель, а Иоанна — князем всея Руси, Восточной, Польской и иных многих земель, писал, что приложил его грамоту к своему сердцу, изъявил желание, чтоб послы между ними ходили часто, чтоб великий князь отпускал в Турцию своих гостей, которые увидят его правду к себе; относительно же обид прежним купцам прислана была другая грамота, в которой Баязет писал, что приказал сыну своему Магомету, кафинскому наместнику, и дядьке его, чтоб с этих пор давали русским купцам за их товары настоящую цену, не оставляли ничего за собою, не брали бы купцов, не заставляли их камень носить и землю копать, писал, что с этих пор наследникам умерших в Турции русских купцов стоит только прийти к кадию, поставить свидетелей и присягнуть, что они действительно наследники, — и товары будут им отданы. Если же кто из русских умрет, а наследников у него при нем не будет, то кадий положит его имущество на год у доброго человека в крепком месте, и когда наследник явится, получит имение вышеозначенным порядком. Русский человек, заболевши, пусть пишет духовную перед добрыми людьми, и когда наследник приедет, получит имение по обыску и присяге. Если кто из русских будет долго болен, то зауморщики вместе с кадием опишут его имение, чтоб не истерялось. Лгут те, которые говорят, будто в Турции больных русских из комнат выкидывают и имение их берут на султана; кто из русских умрет и не будет у него родных, то начальство города берет имение его на сохранение, а самого хоронит и поминки правит, как будет приказано в духовной; если же умерший будет кому-нибудь должен, то заимодавец приходит к кадию и присягает в справедливости своего требования, и кадий по обыску отдает ему долг из имущества покойного. «Гостей своих в мою землю на их промысл отпускай, — заключает султан свою грамоту, — из нашей заповеди никто не смеет выступить. Как свои двери отворены видишь перед собою, так и мои двери перед тобою отворены всегда. О чем какое дело будет, что тебе на мысль придет, с любовью, без зазрения напиши ко мне: все перед тобою готово. Тебе великий поклон, и кто тебя любит и меня любит, и тому великий поклон».

Торговля возобновилась; продолжались сношения с Константинополем, но преимущественно с кафинским султаном-наместником; отправляя к последнему посла Андрея Кутузова в 1501 году, Иоанн дал ему такой наказ: «Если кто-нибудь ему в Кафе скажет: «Почему государь твой к отцу нашего государя пишет в грамоте свое имя наперед?», то он должен отвечать: «Когда государь наш писал первую грамоту к султану Баязету, то почтил его, написал его имя прежде своего; но Баязет-султан вместо того, чтобы точно так же почтить его, написал свое имя прежде имени государя нашего; после этого государю нашему для чего писать его имя прежде своего?» Жалобы русских купцов на турецкое правосудие и разного рода притеснения возобновились; когда в 1501 году приехал в Москву кафинский посол Алакозь, то великий князь велел сказать ему: «Били мне челом наши гости, говорят, что им сила чинится в суде и в иных делах в Кафе: чего станет искать русин на бусурманине, или кто из русских умрет, и если при этом у русских не будет свидетеля-бусурманина, то, сколько бы ни было свидетелей русских, судьи им не верят и русинов обвиняют в суде и в зауморках (в иске имущества, остававшегося после умерших). Если же чего станет искать бусурманин на русине и пошлется на русина, то тут и русак — свидетель. Потом новые притеснения: берут пошлину с оружия, которое русские купцы на себе привозят, с платья, с пистолей, с корму; заставляют русских купцов на султановом дворе дрова носить из корабля». Алакозь отвечал, что относительно пошлин с оружия и прочего купцы обманывают: в таможне скажут, что оружие привезли для собственного употребления, но только что выйдут из таможни, то начнут продавать; дрова же заставили их возить без султанова ведома, и вперед того не будет. Иоанн посылал также к султану жаловаться на разбои азовских козаков, от которых сильно страдали наши послы и купцы.

Этим ограничивались сношения с Турциею. Из других восточных народов московское правительство при Иоанне сносилось с ордою Тюменскою и союзными ей ногаями. Предметом сношений были дела казанские, ордынские, торговые. Так, тюменский владелец, известный уже нам Ибрагим-Ивак, просил великого князя выпустить из неволи родственника его, бывшего царя казанского Алегама, но Иоанн не исполнил этой просьбы; один из ногайских владельцев просил согласия Иоаннова на брак своей дочери с другим царем казанским, Магмет-Аминем. Московское правительство имело в виду возбуждать ногаев против сыновей Ахматовых; ногайские послы приводили лошадей для продажи; вследствие этого им велено было ездить в Московское государство всегда чрез Казань и Нижний, а не Мордовскою землею, чтоб нижегородского мыта не объезжали. Есть известие о посольстве Марка Руфа из Москвы в Персию, к царю Узун-Гассану, но цель этого посольства и подробности неизвестны. Под 1490 годом встречаем известие о посольстве от хорасанского или чагатайского владельца Гуссеина, праправнука Тамерланова, а под 1462 годом — известие о посольстве от грузинского князя Александра который в грамоте называет себя меньшим холопом Иоанна и посылает ему низкое челобитье.