В одной кабине
За несколько дней до войны под Москвой, на линейке, перед палатками в последний раз была построена рота писателей, окончивших свое годичное обучение на курсах военных корреспондентов. Правофланговым в моем взводе стоял долговязый черноволосый корреспондент «Комсомольской правды» Юрий Жуков, уже известный тогда как молодой писатель по своим первым прозаическим вещам, опубликованным, помнится, в «Новом мире».
В тот день — это было пятнадцатого или шестнадцатого июня — нас в последний раз построили, а на следующий день выпустили, присвоив звания. Еще день спустя мы сняли военную форму, а еще через четыре дня снова надели ее, чтобы ехать на войну корреспондентами центральных, фронтовых, армейских, дивизионных газет.
Через несколько месяцев — в ноябре сорок первого года — некоторым из нас пришлось бывать на передовой, в дивизиях и полках, в тех самых местах, где в мае и в июне месяце мы, курсанты, проводили учения: «Встречный бой боевых охранений». Война придвинулась к Москве. Всего несколько месяцев назад, оканчивая свои корреспондентские курсы, мы, конечно, не думали о такой возможности.
Война оказалась долгой. Военное обмундирование на этот раз пришлось носить, не снимая, четыре года. Этого мы тоже не предполагали тогда, учась на своих корреспондентских курсах.
Многие из тех, что строились тогда на той писательской линейке, не вернулись с фронта, а другие прожили на войне за ее четыре года свою молодость и, простившись с ней, вернулись домой взрослыми и, в сущности, уже немолодыми людьми.
Я почему-то вспомнил все это, когда читал книги Юрия Жукова о войне — книги о танкистах Катукова, и вот эту книгу — «Один «миг» из тысячи» — о Покрышкине и его однополчанах. [4]
Я сначала написал «почему-то», а потом подумал, что зря это написал. Я знаю, почему вспомнил довоенное время, и сейчас объясню это. Правофланговый нашего взвода Юрий Жуков не был идеальным правофланговым: не было у него той железной строевой выправки, которая желательна для правофлангового, и гимнастерка у него не отличалась образцовой заправочкой, и вообще, несмотря на военное обмундирование, он в строю оставался немножко мешковатым, штатским человеком.
Таким внешне штатским человеком оставался он и во время войны — и тогда, когда ездил по фронтам в военной форме, и тогда, когда сидел в редакции «Комсомолки», при первой возможности меняя форму на более привычный штатский костюм. Но и во время войны, читая военные корреспонденции Жукова, и сейчас, читая его книги о войне, я думаю о том, что, несмотря на свой неискоренимо штатский вид, он на деле оказался одним из самых по-настоящему военных людей среди нас, писателей, сделавшихся фронтовыми корреспондентами.
Я говорю не только о мужестве — это само собой; Жуков в полной мере обладал этим мужеством, хотя никогда не был склонен козырять им ни в разговорах, ни в корреспонденциях. Я говорю о другом: о четком, строгом, точном военном стиле работы Жукова и тогда, когда он работал в редакции, проявляя при этом превосходные качества, я бы так выразился, начальника штаба, и во время своих фронтовых поездок.
Стиль работы был молниеносный, оперативный; было по-настоящему военное умение работать быстро, укладываться в сроки, оказываться там, где это нужно для газеты, и тогда, когда это нужно. А сами корреспонденции всегда были написаны с завидной точностью деталей, с хорошим знанием общей обстановки и с пониманием того, что война — это трудная работа, поглощающая все физические и нравственные силы человека. Именно так, как о самой трудной и тяжелой в жизни человека работе, и следует писать о войне. Именно так о ней и писал Жуков и во время войны, и сейчас, много лет спустя после ее героических и трагических событий.
Именно так написана и его книга «Один «миг» из тысячи» — о самом блистательном асе нашей авиации, трижды Герое Советского Союза Александре Ивановиче Покрышкине. Эта книга в значительной мере плод работы, сделанной корреспондентом еще во время войны, — дотошной, кропотливой и тщательной; и не будь этой работы тогда, невозможно было бы представить себе появление этой книги сейчас. Но в то же время эта работа была только базой, потому что главная работа была произведена сейчас, когда создавалась книга. Был произведен дополнительный писательский анализ всех фактов, всех событий жизни Покрышкина, анализ всего того, что сделало этого человека живым символом летного мастерства [5] и воинской доблести. Воспользовавшись как основой для работы материалами, собранными военным корреспондентом Жуковым, писатель Юрий Жуков произвел тщательный анализ того, как рядовой летчик Покрышкин стал выдающимся асом Покрышкиным.
Мне нравится эта книга, вся вместе взятая, но в особенности мне нравятся главы, в которых рассказывается о том, как Покрышкин овладевал мастерством воздушного боя, как он искал и находил, как он думал и пробовал и снова думал, не выпуская из памяти ни своих успехов, ни своих неудач. Об этом очень точно сказано в книге. «Особенно остро запоминает летчик неудачи... Покрышкину, как и любому, такие воспоминания причиняли досаду и боль. Но уйти от них невозможно — они становятся частью человеческого существования». Воинское мастерство — суровое дело, и оно требует сурового анализа. Жуков произвел этот анализ, следя за действиями и размышлениями Покрышкина.
И когда я, читатель, закрыл эту книгу, то поймал себя на ощущении, что, может быть, только сейчас, закрыв ее, начал понимать, что такое это значит практически — стать в воздушных боях трижды Героем Советского Союза. Что требуется для этого от человека? Как он это сделал? Объяснение этого содержится в книге, и это самое интересное и важное для меня в ней. Тем более важное, что я как журналист и писатель понимаю, насколько это было трудно.
Хорошо написать трудно о любом военном человеке, о любом виде воинского мастерства. Но — я не раз думал об этом еще во время войны — особенно трудно написать о летчике-истребителе. Почему? Да потому, что ты можешь сходить с подводниками на подводной лодке, можешь наконец втиснуться в танк, идущий в атаку, можешь провести несколько суток на наблюдательном пункте артиллериста, присутствуя при всех подробностях его работы. То есть ты можешь в какой-то мере побыть в шкуре каждого из этих людей, если не полностью, то хотя бы отчасти. Но в одной кабине с истребителем в бой не полетишь. Именно в те секунды и доли секунд, в которые все решается, рядом с ним в одной кабине не будешь. А если так, то, стало быть, для того чтобы сначала представить себе самому, а потом дать представление читателю, — что такое удачи и неудачи, подвиги, мастерство летчика-истребителя, — для того чтобы дать это понять, нужно добиться большой аналитической точности. Нужно самому, расспрашивая того человека, о котором ты пишешь, заново пережить вместе с ним все самые острые секунды его жизни во всех их мгновенных подробностях.
Вот эту работу и проделал, на мой взгляд, Жуков в своей книге, написанной талантливым человеком одной профессии о талантливом человеке другой профессии с таким проникновением в суть этой профессии, в ее подробности, какого я лично пока не встречал в тех [6] книгах о наших истребителях — участниках Великой Отечественной войны, которые читал до сих пор.
Мне хочется порекомендовать прочитать эту книгу не только тем, кто влюблен в авиацию и хочет стать летчиком. Мне хочется порекомендовать прочитать эту книгу всем тем, кто любит трудные дела. Трудные, опасные, интересные. Эти, задуманные для собственной жизни, дела могут оказаться очень далеки и от войны, и от авиации, но книжка о военном летчике, написанная Жуковым, может подтолкнуть вдумчивого читателя на поиски в самых разных направлениях. Она учит тому, как делать необыкновенно трудную работу, учит закалке воли. Учит никогда не отчаиваться, никогда не робеть и не отступать перед неудачами. Она учит очень многому и очень важному.
Сначала я не знал, как назвать эти строки, а сейчас подумал, что их правильно было бы назвать «В одной кабине». Это не так, и в то же время это так, Жуков никогда не летал в одной кабине с Покрышкиным, но написал свою книгу так, как будто летал с ним в одной кабине. И для меня это высшая похвала самому главному, самому хорошему, что есть в книге. И к этой похвале мне, пожалуй, нечего добавить.