«Шаман» уходит в ночь

Не знал Номоконов теории стрельбы. Были у него сапёрная лопатка, бинокль, обыкновенная трехлинейная винтовка и неразлучная трубка, которую он почти не выпускал изо рта, с которой умудрялся даже в строй становиться.

Обрадовался Номоконов, когда пришёл во взвод лейтенанта Репина. В блиндаже было четверо. Встали и приветствовали нового солдата снайперы Степан Горбонос, Сергей Дубровин и Иван Лосси. Подошёл высокий черноголовый солдат с раскосыми, вдруг блеснувшими глазами. Тихо, с едва уловимым трепетом Номоконов сказал несколько слов на бурятском языке, который хорошо знал. Тот ответил. Тагон Санжиев, земляк! Присели на лавку, положили друг другу руки на плечи, заговорили по-русски.

В селе Агинском, Читинской области, на пятидневных курсах всеобуча какой-то командир не пожалел Санжиеву десятка винтовочных патронов, и меткому от природы стрелку не пришлось работать в хлеборезках. Он сразу же занял своё место на войне.

— Много набил? — спросил Номоконов.

Санжиев подошёл к столику, над которым висел маленький листок.

— «Общевзводная ведомость „Смерть захватчикам!“ — вслух прочитал он. — Юшманов, Кулыров, Павленко, Санжиев, Дубровин…».

Неделя прошла, как 34-я армия остановилась на высотах Валдая, и за это время Тагон Санжиев уничтожил восьмерых фашистских захватчиков. А до этого — не считал.

— Цель всегда найдётся, — сказал земляк. — Воюем помаленьку. Ночью опять выхожу караулить.

Номоконов облегчённо вздохнул. Он понял, что теперь прочно свяжет свою судьбу с людьми, которые охотятся за гитлеровцами.

— Долго добирался я сюда, — задумчиво сказал он Санжиеву. Кружил, кружил, а попал.

Вечером рядом легли на дощатые нары блиндажа, укрылись шинелями, вспоминали родные места. Санжиеву надо было отдыхать перед «охотой», но земляки никак не могли наговориться.

Лейтенант Репин беседовал с солдатами, только что прибывшими во взвод из различных подразделений полка. Заходили в блиндаж снайперы, коротко докладывали о результатах «дневной работы», ставили винтовки в самодельную пирамиду, ужинали, перешёптывались. Номоконов прислушивался: люди, разговаривая между собой, повторяли слово, прилипшее к нему ещё в сапёрной части.

— Шаманом назвали, — улыбнулся Санжиев. — Ничего.

Тагон по-своему представлял себе войну, и Номоконов заметил, что их взгляды сходятся. Земляк сказал, что линия фронта похожа на большой пал, который случается весной в степных просторах. Огненная лавина движется вперёд, все пожирает на своём пути, опустошает. В степи все выходят тушить пожар. Ему, Санжиеву, вручили винтовку для того, чтобы он помог своему народу сбить пламя войны, потушить все искры. Издавна подружился Тагон с дробовым ружьём: бил в степи дзеренов, коз, волков. Двадцать пять лет исполнилось Тагону, а в армии не служил: по очень важному делу отсрочку давали. Раньше отару овец пас Санжиев, потом курсы трактористов окончил, стал водить по полям могучую машину, распахивать степные просторы. Немного было перед войной трактористов-бурят, и когда подошёл его черёд призываться в армию, — не взяли. Паши, сказали, сей — боевое задание выполняешь. Так и отстал от своих одногодков. Женился, сын растёт. А теперь оторвала война от семьи и пашни.

Метких стрелков собрали во взвод совсем недавно, когда снова пришлось отходить. Тагон сам разыскал командира, под начальством которого хотелось воевать. Прочитал лейтенант Репин справку о пятидневной боевой выучке забайкальца, поставил на пень спичечный коробок и выдал Санжиеву обойму — так проверял он тогда своих людей. Некоторые зря бросали пули и, устыдившись, уходили прочь. А он, Санжиев, сумел сбить коробку с первого выстрела. Подальше поставил разбитую коробку лейтенант — опять сбил её Санжиев. В кусты унесло. Обрадовался лейтенант, о бурятском народе стал расспрашивать.

Первого фашиста он, Санжиев, прикончил так. С деревьев стреляли враги, не давали прохода солдатам. Высмотрел Тагон одну «кукушку», прицелился. Все равно что глухаря сшиб с сосны — крепко о землю шлёпнулся немец.

Когда закрепились в обороне, ведомость завели, решили считать убитых захватчиков. Неплохо получается, дельно. Вроде обожглись фашисты, а всё равно рыщут, близко подходят, все высматривают. Совсем смелые есть — сами на пулю лезут. Всех можно перебить из винтовок. Вот так, аба{4}.

Ночью Тагон ушёл за передний край.

Рано утром неподалёку от блиндажа, в лощине между скатами высот, стреляли в цели другие солдаты, только что прибывшие во взвод. Лейтенант бережно протянул Номоконову винтовку с оптическим прицелом:

— А вы из этой попробуйте.

Теперь уже внимательно, с нескрываемым любопытством осмотрел Номоконов трехлинейку с необычным прибором для прицеливания. Слышал, слышал таёжный зверобой о таких винтовках, а вчера, в блиндаже, впервые в жизни увидел её — грозную, тускло поблёскивающую. Командирская, одна-единственная во взводе, Тагон Санжиев сказал… А ну, что за штука?

Прилёг Номоконов, открыл затвор, зарядил винтовку, стал целиться. Блестящие, выпуклые стекла вплотную приблизили далёкую мишень, но солдат долго не решался спустить курок. Мешали какие-то тени, которые узенькими серпиками народившегося месяца возникали в оптическом прицеле. Заморгал стрелок, стал протирать глаза ладонью, и командир взвода потихоньку, чтоб не слышали другие, спросил, а умеет ли Номоконов пользоваться биноклем?

Совсем за парнишку считает лейтенант таёжного зверобоя! Как же не уметь? Ещё в колхозе его, лучшего по всей округе охотника, премировали однажды биноклем. Много зверя высмотрел Номоконов в небольшие чудесные трубки. А вот расстался с ними: перед войной отобрали и бинокль — вместе с берданкой и патронами. А здесь, на фронте, снова обзавёлся биноклем Номоконов. Он добыл его в день, когда вместе с младшим сержантом Смирновым отходил к своим. Легковая машина остановилась на вершине холма, и вылез из неё высокий немец. В упор ударил Номоконов. Шофёр вот только удрал — не успел стрелок свалить его. Взял Номоконов бинокль сражённого гитлеровца и ушёл в лес: на дороге показались грузовые немецкие машины. Стреляли фашисты, кричали вслед, шумели, а напрасно.

Следить в бинокль за зверем — привычное дело, а наводить мушку через стекло не приходилось.

— Которые гайки крутить, сказывай, командир!

— Вот эти, — прилёг рядом Репин. — Так… восемьсот метров… Ставим… А эта гаечка для чёткости, для ясности… Как теперь?

— Теперь ладно.

— Цель должна быть на самом пересечении, в выемке, — наставлял Репин. — Берите её на острие мушки, как бы чуточку подцепите. Ясно?

— Шибко ясно.

Первые выстрелы из снайперской винтовки… Кучно легли пули на голове фанерного фашиста, и лейтенант Репин задумался.

— Без практики и пристрелки, восемьсот метров…

— Чего говоришь? — не понял Номоконов.

— Говорю, что нет у нас таких винтовок, мало. Но ничего… Мы обязательно напишем рабочим. В самое ближайшее время получите снайперскую винтовку. А пока… Будете бить захватчиков из своей.

— Ничего, не горюй, лейтенант. И эта хорошо поёт.

— Засчитали в поминальник высокого фашиста с биноклем?

— Как же, — осторожно сказал Номоконов.

— Таких на особый учёт, — посоветовал лейтенант. — Какой-нибудь зарубкой, закавыкой. Если все верно — офицера свалили.

В тот же день, сбившись тесной кучкой возле Репина, снайперы осматривали из траншеи местность за передним краем. Слева дымно чадил ельник, горела трава, издалека доносился дробный перестук пулемётов.

— Болото Лисий мох. — Вынул лейтенант из сумки карту. — Вместе со всем полком мы отвечаем здесь за каждый метр земли. Последние сведения разведки очень важные. Позавчера на нашем участке фронта немецкие солдаты начали оборудовать опорные пункты. Просеки рубят, траншеи роют в полный профиль, пулемётные площадки устанавливают на деревьях. В общем, не удаются врагам парады, зарываться в землю приходится.

Дрогнул воздух, позади послышался глухой орудийный залп.

— Мы не одни. Вся страна на переднем крае. Командование возлагает большие надежды и на солдат, вооружённых простыми винтовками. Нельзя давать врагам передышки, позволять им накапливать силы, укрепляться. Необходимо измотать их в позиционной борьбе, отбросить и разгромить. Такова установка военного совета фронта. Приказано вести беспощадную борьбу на уничтожение фашистских убийц.

— Понятно, товарищ лейтенант!

— Ясна задача!

— Каждый получит по квадрату, — продолжал Репин. — Кроме того, нас будут перебрасывать с места на место. Наиболее трудные и важные цели возьмём на мушки своих винтовок. Враги хорошо понимают, что в этой местности скажет своё слово обычное стрелковое оружие. Немцы мелкие подразделения выдвигают, пулемётчиков, снайперов. И мы вступаем в смертельную борьбу! Пусть наше болото станет захватчикам могилой.

Квадрат шестнадцатый закрепили за Номоконовым. Привёл Репин солдата на место, передал ему бинокль, осторожно забрался на бруствер свежеотрытой траншеи.

— Сегодня — общее знакомство. Постарайтесь запомнить рельеф местности, основные ориентиры. В общем, хорошенько осмотритесь: как в тайге, перед охотой.

— Понимаю.

— Вечером буду спрашивать о каждом кустике, о каждом озерке.

— Хорошо, лейтенант.

Нейтральная полоса… Много раз приходилось Номоконову выходить на «ничейные» земли, которые никто не отмерял и не разграничивал. На дистанции прицельного ружейно-пулемётного огня останавливались войска друг против друга на несколько дней, а порой и на несколько часов.

Здесь положение особое. Заболоченная, все расширяющаяся на север, долина разделила передние края. Много озёр, камышей… Есть островки и заросли густого леса, бугры с одиночными деревьями, обгорелые пни. На бумаге у лейтенанта болотом зовётся долина, лишь местами проходима она для войск. Правильно, не разместить здесь много людей, не разбегутся и танки. На склонах высот, круто спускающихся к низине, зарываются в землю главные силы обеих сторон.

— Вёрст пяток «нейтралке», — прикинул солдат.

Понимает Номоконов, чувствует: кипучей, хоть и тайной, жизнью наполнена долина. Сотни глаз осматривают «ничейную» землю. Затаились в низине стрелки и наблюдатели. Ночами обе стороны выдвигают за передние края отряды охранения, секреты. Что это мелькнуло в ельнике? Наши поползли или фашисты крадутся?

Много захватчиков полегло возле деревень и городов, на высотах и на лесных дорогах, видел солдат груды разбитого немецкого оружия. На пути отступления встречались и более гиблые, чем эта долина, места. Но нигде враги не рыли глубоких окопов и траншей, не ставили землянок и блиндажей. Нет, не только сырая падь заставила фашистов крепко взяться за топоры и лопаты. Погоди, погоди…

Знает Номоконов и другое: в жестоких боях поредели ряды его полка, устали люди, тоже потеряли много оружия. Слышал, соседние части совсем ослабли, в тыл ушли, на пополнение. Нелегко кругом. Нечего время терять, надо действовать. А делянка добрая, видать, охотиться можно, правильно сказал лейтенант… Простор кругом, раздолье.

Весь день Номоконов осматривал свой квадрат, а вечером, увидев, что группа стрелков готовится к выходу за передний край, подошёл к командиру взвода и попросил у него с десяток патронов.

— Зачем?

— Цель, да не одну, увидел, лейтенант. Пора охоту зачинать…

— Патронов маловато просите.

— Давай больше, унесу. Привык жалеть патроны, всегда нуждался. Чего ждать? Пять дашь — пятерых и завалю. Отпускай, лейтенант.

— Где цель увидели?

— Который лес прямо есть, оттуда глянули. Не наши каски… Шмыг и спрятались. Можно на бугорке лечь, перед круглым лесом… где дерево сломалось. Водятся на моей местности фашисты.

— Рассказывайте маршрут движения.

— Это как?

Командир взвода стал расспрашивать о рельефе, секторах, ориентирах, но эти слова не понимал солдат.

— Как доберётесь до места охоты? — спросил Репин. — Мимо чего пройдёте, какие озера и пеньки минуете? Я должен точно знать, где вы остановитесь. Чтобы вас за фашиста не приняли наши. Понимаете?

— По-своему сперва зачну, — стиснул винтовку Номоконов. — Не сумлевайся. Однако, так буду добираться. Значит, свои ловушки под бугром, а потом сотни три шагов до воды.

— Двести метров от заграждения до первого озера, — поправил лейтенант. — Потом?

— У грязного места в сторону возьму, — повёл локтем Номоконов. — На эту руку.

— Почему?

— Иначе не пройдёшь, зыбун, на сухой рукав тронусь, там старая тропа.

— Как найдёте ночью перешеек? — посмотрел на карту Репин.

— Обыкновенно, — сказал Номоконов. — Я в темноте возле воды к сохатому подбирался, зверя обманывал. Щупай ногой землю и ходи.

— Дальше?

— Потом опять вода. Мелкая, с травой… Потом по кошеному можно, ровным ходом. На сухом месте окажусь — вот и есть бугорок с поломанным деревом. Круглый лес напротив — шагов сотни три.

— Островок леса, ельник, — сказал Репин.

— Ещё погляди, лейтенант. Не видно отсель, а за круглым лесом — падушка должна.

— Поляна.

— А там снова лес побежал, повыше… Сосняк на краю. Теперь снова погляди в бумагу, лейтенант. За сосняком канава есть. Большая, глубокая. Далеко тянется, должно, делянкам по трём.

— Овраг, — сказал лейтенант. — Это уже там, под немецким краем. Три тысячи двести метров до него, четыре квадрата пересекает. Чего мудрите? Бывали там?

— Нет, командир, — покачал головой Номоконов. — Это я на лес глядел. Здешний тоже признает — рассказывает. Вали сюда, говорит, за соснами большая канава есть, туда обязательно фашисты выйдут. Вот там… По-нашему, сидку будут делать, скрадок.

— Далековато, — не согласился Репин. — На первый случай давайте так. Вы пойдёте за передний край — до бугра со сломанным деревом. Заройтесь там, хорошенько осмотритесь днём, все обдумайте. Я пойду с вами, провожу. Только учтите: если собьётесь с маршрута, закружитесь, плохо укроетесь — немедленно отправлю в блиндаж.

— Ну-ну…

Хмурый, недовольно бормоча что-то про себя, Номоконов стал собираться. Развязав вещевой мешок, он вынул из него какой-то предмет и подошёл к лейтенанту.

— Свой, поди, возьму? — бережно развязывал солдат чистенькие тряпицы, закрывавшие большущий чёрный бинокль. — Вот он, гляди. Тоже голову чесал, не верил.

— Ух ты! — прищёлкнул языком Репин, рассматривая трофей. — Цейсовская штучка, многократная… Правильно, бинокль — офицерский! К делу приберегли, Семён Данилович, пригодится. Оказывается, вы давно в мой взвод собирались?

— Для тайги сохранял, для колхоза, — вздохнул Номоконов. — В наших местах с такой штукой богачом можно стать. Для охоты, для мирной жизни завернул, для общей пользы. А вот не видно своего села, далеко… Приходится доставать. Правду говоришь: давно думал за фронтовую охоту взяться, только подходящих командиров искал. Всяким не показывал своё оружие.

Веселее стало в блиндаже, а лейтенант нахмурился. Строго покашливая, долго наставлял он стрелков и ровно в полночь вывел их из блиндажа. Сапёры провели группу через проволочное заграждение, по проходу в минном поле. Все тихо разошлись в разные стороны. Лейтенант пропустил Номоконова вперёд и пошёл вслед за ним.

Вот и квадрат шестнадцатый.

Не знал зверобой цифр большого счета, не считал в тайге своих шагов, никогда не ходил с компасом. Ещё днём, метр за метром, он осмотрел все складки местности, запомнил канавы, бугорки, островки. Все было понятно и привычно: будто по чернотропу на зверя пошёл охотник. Повеяло сыростью, ноги ощутили влажную почву, первый клок камышей шаркнул по обмоткам, и Номоконов свернул влево. Теперь должен быть заболоченный, выкошенный летом лужок, здесь можно будет пройти между двумя озерками. Под ботинками тихо хрустнула жёсткая щётка срезанной травы. Все верно. Вода в прокосах, куст ивняка, возле которого когда-то отдыхали люди. Номоконов ощупал полусгоревший таганок из берёз и уверенно пошёл прямо. Ещё минуты на три хода… Рытвины, ухабы, ямки, наполненные жидкой грязью. Опять камыши, а за ними должна быть полоска воды. Номоконов остановился и подождал командира взвода.

Репину показалось, что чьи-то всевидящие глаза смотрят на него, хитровато прищуриваются. Только что лейтенант оступился и упал. Все время он двигался шумно и едва поспевал за солдатом, обходившим невидимые препятствия с ловкостью ночного хищника. Несколько раз терял лейтенант тень своего спутника, маячившую совсем рядом, и тогда приходилось останавливаться, прислушиваться. Шли в одинаковом темпе, но лейтенант тяжело дышит, покашливает, и в сапогах полно воды, а солдат — вот он, все такой же лёгкий на ногу, спокойный. Нет, этот не закружится…

— Дальше глубоко, — тихо заговорил Номоконов. — Травы в бинокль не видел, бельё скидавать надо. Однако шагай назад, лейтенант, теперь сам дойду.

— Конечно, — сказал Репин.

— Может, поближе пустишь, к канаве? — спросил Номоконов, ощутив тепло в коротеньком слове командира. — Не впервой выходить к фашистам. Чего канителиться?

— Идите к оврагу и зарывайтесь там, — твёрдо сказал Репин. — Действуйте, как сердце вам велит. Начинайте, я верю вам. Только прошу… будьте осторожнее, пожалуйста.

— Спасибо, лейтенант, — зашептал Номоконов. — С молодыми да городскими не ровняй, откуда им знать охоту? А мне правильно. Сразу бить зачну. Смотрю, что загордились фашисты, шибко быстро поехали, да споткнулись. Самый раз! Понапрасну не тужи за меня, я — хитрый. Похожу, послушаю, сидку сделаю, скрадок. Я потихоньку охочусь, зря не бегаю, понапрасну напролом не полезу. Твой наказ слушал, чего-чего понял. И ещё так… Если завтра не приду — не пиши, что пропал. Два дня давай. По следам приду к ловушкам, слово знаю. Можно так? — Можно.

Номоконов облегчённо вздохнул, и, коснувшись руки командира, отправился дальше. Перебрел через глубокую канаву, преодолел заболоченный участок, а потом пошёл прямо к ельнику, за которым чаще, чем где-либо, вспыхивали ракеты. Ещё минут пяток осторожного хода. Тень человека бесшумно скользила в ночи. Вот и бугор с поваленным деревом, но солдат не остановился здесь. Шевеля губами, прислушиваясь, он двинулся к островку леса. На краю ельника, где днём на мгновение показались двое гитлеровских солдат, было много пней, но и здесь стрелок не задержался. Он неслышно переходил от дерева к дереву, вытягивался на носках, замирал.

Засветилась далёкая ракета. За ельником действительно оказалась поляна, а за ней опять высился тёмный занавес деревьев. Номоконов переполз открытое место, вошёл в темноту и прилёг. Долго слушал он древние, знакомые звуки ночного леса, улавливал новые, непривычные. Тяжёлый гул мотора, далёкая команда, выстрелы… А вот правее кто-то несколько раз глухо ударил чем-то тяжёлым по дереву: так землекопы очищают лопату от налипшей глины. Эти звуки были предвестниками доброй охоты, и Номоконов решительно взял круто вправо. Теперь, опираясь на винтовку, он передвигался на коленях, часто останавливался, ощупывал землю. Минут через двадцать стрелок нашёл то, что искал, о чём ещё днём догадывался: — склон оврага. У самого обрыва руки нащупали свежую воронку, и, обрадовавшись, стрелок заработал лопаткой. За лесом вспыхивали ракеты, и солдат осматривался. Неровная лента лощины, тёмная и таинственная, уходила вдаль. Когда перестали светиться стволы деревьев и все погружалось в ночной мрак, Номоконов снова начинал копать.

Чем больше упадёт врагов, тем быстрее вернётся солдат к своим сынишкам. Сердце требовало быть беспощадным к врагам, изо всех сил вести «дайн-тулугуй»{5}. Таёжный зверобой начинает теперь настоящую охоту — планомерную и расчётливую. Только этим он будет занят теперь. Чего терять время? Стрелок берет на прицел своей винтовки маленький участок земли. Любой фашист, который вздумает днём пересечь глубокую лесную канаву, окажется на мушке. А это уж дело стрелка — пощадить врага или сразу завалить. Смотря по обстановке.

К рассвету узкая яма, уходившая в склон оврага, была готова. Грунт, вынутый из глубины, Номоконов уложил по краям воронки, засыпал его чёрной землёй, все взрыхлил вокруг руками, уничтожая за собой следы, и полез в яму ногами.

— Как медведь, — сказал он сам себе.

Рассеялся туман, взошло солнце. Из тёмной норы, над входом в которую свисали мохнатые корни, утро казалось прекрасным. Стоял лёгкий морозец. Белели сетки паутины, подёрнутые серебром инея, радужными лучами переливались росинки, застывшие на пучках поблекшей травы, местами чёрной, опалённой разрывами снарядов. Далеко впереди синело озеро. У подошвы выступа горного кряжа теснились золотые берёзки, а на склонах зеленел, манил к себе густой хвойный лес. Пересвистывались синицы, пахло хвоей, грибами, и Номоконов вздохнул.

Сентябрь… Пора рёва изюбров в дремучей забайкальской тайге. В эту пору очень любил охотник бродить по таёжным распадкам, забираться на вершины гор, смотреть на заголубевшие дали. Прошлой осенью, как раз в последний день сентября, сидел Номоконов на зелёном ковре брусничника, собирал в туесок ягоды для сыновей и слушал мягкую музыку осеннего леса. Отняли враги радость встреч с таёжными дебрями, оторвали от семьи, загнали в тёмную нору. Солдат взял бинокль: теперь он сурово смотрел вперёд глазами мстителя.

Метр за метром… Крутой спуск к старому, поросшему травой оврагу… Немецкие окопы должны быть недалеко, слева, но их заслоняет лес. Могучие, в обхват, сосны, растущие по правой стороне оврага, и густой зелёный ельник закрывают и наш передний край. Номоконов остался доволен выбором «сидки»: далеко просматривалась лощина. Бинокль замер в руках солдата. На изгибе оврага, метрах в трехстах, над островком почему-то не увядшей зелени, над одинокой маленькой берёзкой, росшей среди нагромождения камней, поднималось лёгкое облачко испарения. На противоположном крае оврага, как раз напротив камней, примята трава. Тропинка там или дорога? С этой минуты Номоконов не спускал глаз с серых мшистых камней. Он понял, что где-то под ними бил холодный ключ-родник. В бездонном голубом небе послышался шум моторов. Тяжело загрохотало на наших позициях, зазвенело, рассыпалось дробью: фронтовой день вступил в свои права. Стрелок положил винтовку на локоть и застыл в ожидании.

Примерно в полдень вдруг спрыгнул в овраг немецкий солдат с узелком в руке и винтовкой за спиной, смело пошёл навстречу. Появился он неожиданно, и Номоконов вздрогнул. На кителе врага был широкий монтерский пояс с поблёскивающей цепочкой.

Выстрелить? Но гитлеровец упадёт на самом видном месте… Надо здесь завалить, возле ёлочки… Словно почуяв опасность, немец круто свернул влево и стал карабкаться по склону оврага.

Мушка сопровождала врага. «Здесь, за первыми деревьями», — твёрдо решил Номоконов. Подойдя к толстой сосне, гитлеровец остановился, привязал к поясу узелок, вдруг подпрыгнул, ухватился за нижний сук и легко подтянул своё гибкое сильное тело. На чёрной винтовке блеснуло стекло оптического прицела. В какой-то миг заметил Номоконов, что кора дерева местами ободрана.

…Эге… Не первый раз? «Кукушка»? Гитлеровец уверенно взбирался на вершину дерева. В дни отступления часто попадали товарищи Номоконова на мушки вражеских «кукушек», пули с деревьев разили санитаров, наблюдателей, разведчиков. Не одна жизнь на совести врага с блестящей чёрной винтовкой. Вот он уселся на доску, привязанную к ветвям, закинул за спину цепочку, пристегнулся и, положив винтовку на развилку сучка, замер.

— Ты явился наших бить, — зашевелил губами Номоконов, — а я ваших… Пусть думают, что ты стрелил…

Бах!

Веточка упала с дерева, шишка. Покатилась по сучьям чёрная винтовка, зацепилась, покачалась немного, полетела вниз и воткнулась стволом в землю. Гитлеровец чуть пошевелил ногами.

— Отдыхай теперь, откуковал.

В скитаниях по тайге Номоконов привык к одиночеству и любил говорить сам с собой. Он передёрнул затвор и взял в руки бинокль, осмотрел родник, глянул влево и вдруг, словно его могли увидеть, плотно прижался к земле.

Мотая вверх и вниз головой, из-за деревьев показалась лошадь, запряжённая в армейскую повозку. Напротив родника, за кустарником повозка остановилась. Бросив вожжи в телегу, возница выпрямился и закурил. Двое солдат с автоматами, болтавшимися на животах, снимали с повозки большие белые бидоны.

Слышали фашисты выстрел? Приняли за свой? А если бы «кукушка» упала на землю? Раздумывать было некогда. Номоконов вскинул винтовку, прицелился в голову возницы, но опять помедлил с выстрелом.

«Неподалёку, за лесом, большая орава фашистов, — поразмыслил солдат. — Работают, землю копают, траншею роют. Не видно повозки с нашей стороны, потому и послали за водой. Обед сейчас… Ждёт повар водовозов, а если не дождётся — тревогу поднимет. Если этих перебить — прибегут. Окружат, зайдут сзади, забросают гранатами… А если вечером? Далеко ездят немцы, рискуют, значит, не хотят пить озёрную воду. Нет возле их окопов хорошего водопоя. Попьют ключевую сейчас — захочется и к ужину. Может, тогда?».

Оглядываясь, останавливаясь передохнуть, немцы таскали к повозке бидоны, наполненные водой. Велико было искушение: стрелок мог срезать обоих солдат одной пулей. Не успел бы скрыть-ся-и возница… «Нет, не время, — пересилил себя Номоконов. — Не напуган фашист — вечером обязательно выйдет».

Гитлеровцы погрузили бидоны на телегу, уселись и неторопливо поехали обратно.

К вечеру на краю оврага появился немецкий солдат в очках и в каске. Спокойно прошёл он мимо сосны, возле которой торчала винтовка, ничего не заметил, спрыгнул вниз, и, сопровождаемый мушкой, направился к источнику. Попил, зачерпнул полную каску воды, облил взлохмаченную голову.

— И тебя отпущу, — решил стрелок.

Уже солнце стало прятаться за выступ горного кряжа, а крупной цели все не было. Из-под насупленных бровей строго смотрел охотник на край оврага, терпеливо ждал: предчувствие редко его обманывало. И когда над кустами показались краешек дуги, насторожённые уши лошади, солдат лишь пожевал губами: «Этих можно теперь».

Все повторилось. Остановилась за кустом повозка на больших зелёных колёсах, и двое гитлеровцев понесли к источнику белые бидоны. Возница бросил вожжи в телегу и закурил. Только лошадь была другая. Большой битюг встряхивал лохматой гривой, нётерпеливо переступал с ноги на ногу, махал хвостом. Головы гитлеровцев появились среди камней, и Номоконов навёл на них мушку своей винтовки. «Сварите ужин, покормите-напоите солдат, а потом наступать? Хозяевами стали на нашей земле? Своей, германской, воды не хватает?».

Солдат быстро перевёл винтовку влево и взял на мушку возницу, прыгнувшего в телегу.

Раскатисто прогремел выстрел.

Из-за камней, вытирая руки белым платком, вышел солдат, выпрямился. Стена оврага скрывала от него возницу, свалившегося на дно телеги. Гитлеровец осмотрелся по сторонам, успокоился и стал мочиться на кустик с красными ветвями.

— Возле ключа не гадят добрые люди! — снова выстрелил Номоконов. Немец взмахнул руками и осел в куст. Поднялся и третий. Вытянув шею, он удивлённо посмотрел на убитого товарища. Пуля свалила на камни и его.

— Куда тронулся? — перевёл солдат винтовку на битюга. — Злющий. Издалека пришёл нашу землю топтать. Не пашут на тебе, не сеют… Отпусти — панику устроишь, смерть на меня наведёшь… А завтра патроны повезут на тебе?

Вздыбившись, рухнул и конь.

Глухо шумел, стрекотал короткими пулемётными очередями, успокаиваясь на ночь, передний край оврага. Мягкий полусвет вечера сменился сумерками. Впереди, у выступа горного кряжа, окаймлённого тёмной рамкой леса, вспыхнула первая ракета. Дождавшись полной темноты, высунулся из норы стрелок, прислушался и осторожно пополз в овраг.