Содержание
«Военная Литература»
Биографии

В лесах близ Старой Руссы

Август 1941 года. Отражая сильные танковые и воздушные удары врага, левый фланг войск Северо-Западного фронта медленно, с упорными боями отходил на восток.

В эвакохозяйственном взводе 348-го стрелкового полка состоял рядовым уроженец села Делюн Читинской области Семён Данилович Номоконов. Малограмотный, как записано в его красноармейской книжке, 1900 года рождения, тунгус-хамнеган по национальности, плотник, призванный по мобилизации Шилкинским райвоенкоматом, в армии ранее не служивший.

Война ошеломила человека, приехавшего на фронт из тайги. Он чувствовал себя песчинкой, смытой с берега ревущим потоком. Номоконову приказывали встать в строй, командовали: «Налево, направо, кругом», и солдат поворачивался, часто совсем в другую сторону. Нерасторопный, с неумело навёрнутыми обмотками на ногах, в мешковатой, не по росту форме, он доставлял много хлопот строевым командирам. Кругом шумели и кричали, велели куда-то бежать, снова строиться. Вначале Номоконов резал хлеб в полевой кухне — не угодил повару. Послали укладывать и связывать обмундирование на складе — перепутал размеры одежды и обуви. Из первых дней армейской службы только и запомнились суета, крики и команды. Однажды Номоконова прикомандировали к солдатам, обслуживающим паромную переправу. Немецкие самолёты вдруг появились над войсками, подходившими к реке, грозно загудели, со свистом устремились вниз. Все побежали в разные стороны. Задрожала земля, оглушительно ахнуло, взметнулись вверх обломки лодок, бревна и доски, струя горячего воздуха опрокинула Номоконова, ударила о землю.

Подавленный, мрачный, лежал солдат в полевом госпитале. Номоконов плохо слышал, но как только рана затянулась, его выписали. Весёлый, добрый военврач знаками показал, что колхозный плотник должен оставаться при госпитале и делать костыли. Столярка была рядом, под дощатым навесом у дороги, материала заготовили достаточно, инструмент нашёлся у жителей села, и Номоконов принялся за дело. Ежедневно приходили люди в белых халатах, хвалили мастера, забирали костыли — тщательно оструганные, отшлифованные стёклышком, и грубые, ещё не отделанные. Мимо столярки проезжали и проходили на запад войска. С затаённой обидой смотрел Номоконов на молодых и сильных солдат и недоумевал. Ему, человеку из тайги, не дали винтовки.

Часто вспоминал Номоконов день, когда он впервые надел солдатскую форму. Это было на пункте формирования. Прохаживался вдоль строя командир с пустой и очень маленькой пистолетной кобурой на ремне, что-то записывал, взмахами руки рубил воздух, отдавая приказы. Номоконов заметил, что в деревянных ящиках, снятых с машины, оставалось мало винтовок, и вышел из строя.

— Слушай, начальник, — обратился он к командиру. — Однако зря записал к спасателям. Я стрелять умею, охотиться приходилось.

— Я знаю, что делаю, — нахмурился командир. — Становитесь в строй!

Товарищи по взводу сказали, что склады захватили враги, оружия не хватает, что спасать имущество, рыть окопы и траншеи — тоже очень важное и нужное дело. Понял Номоконов, что на войне особо требуется послушание и дисциплина. Вот и теперь безропотно подчинился хирургу, заставившему делать костыли, и всё-таки тёрпеливо ждал дня, когда вновь нальётся силой тело и можно будет бросить скучное занятие.

Однажды утром встревоженно засуетились люди. Возле госпиталя стояли санитарные машины, грузовики и подводы. Несли тяжело раненых; по двору, неумело опираясь на новенькие костыли, ковыляли ходячие. Слышались глухие раскаты артиллерийского боя. У синих озёр, куда уходили войска, висели облака пыли.

— Немцы близко, — заглянул в столярку хирург. — Собирайтесь, товарищ санитар, с нами поедете.

— Санитар? — переспросил Номоконов. — Это как?

— При госпитале будете, — сказал хирург. — Сейчас соберите инструмент и — на машину! Долго ещё придётся лубки и костыли делать. Торопитесь!

— Хорошо, доктор.

Тронулись чуть ли не последними, когда уже прошли через село отступавшие войска. Надолго запомнился Номоконову командир отделения санитаров сержант Попов. В кузове полуторки коренастый человек с большими оттопыренными ушами и бегающими глазами «знакомился» со своим новым подчинённым.

— Эй, папаша! Слышал? Санитаром назначен в моё отделение. Перевязывать умеешь? Жгуты накладывать, кровотечения останавливать?

Отрицательно покачал головой Номоконов — нет, не умел он этого делать и не понимал, почему его назначили санитаром.

— Повоюем! — усмехнулся Попов. — Ты вообще что-нибудь по-русски толмачишь?

Номоконов хотел сказать, что придётся учиться, раз надо ухаживать за ранеными, но рыжий санитар, сидевший рядом с Поповым, очень его обидел: «Команду на обед он понимает». Номоконов нахмурился и отвернулся от насмешников. Долго ехали молча. Но вот внезапно остановилась вся колонна. Позади послышалась частая орудийная стрельба, внизу, в долине, взметнулись взрывы, и санитары забеспокоились. Убежал куда-то сержант Попов, вернулся, испуганно сказал: «Немцы и по этой дороге прорвались». Захлопали дверцы машин, из кузовов выскакивали люди. А потом Номоконов увидел страшную картину. Из-за поворота, вздымая клубы пыли, вылетел большой серо-зелёный танк и, выстрелив из орудия, врезался в заднюю санитарную машину с красным крестом. В ней были раненые и больные. Яростно грохоча, танк принялся утюжить дорогу. С треском рушились повозки, метались кони, валились на обочину санитарные машины. А на пригорок уже выходили другие танки. Возле Попова, укрывшегося в густом ельнике, собрались шестеро. Сержант тревожно огляделся по сторонам, прислушался и со злорадством спросил Номоконова:

— Ага, и ты прибежал? Запыхался? Не хочешь пропадать? Никому не хотелось оказаться в плену, и Номоконов мысленно одобрил решение сержанта Попова уходить на восток. По шоссейной дороге, тяжело лязгая гусеницами, шли танки, шумели автомашины, и санитары все глубже удалялись в лес. На семерых была одна винтовка и подсумок с патронами. Уже далеко впереди слышалась стрельба, и, ориентируясь по этим звукам, сержант повёл всех за собой. К вечеру неожиданно наткнулись на двух обессилевших людей.

Это были свои: солдат, раненный в голову, и майор с большой рваной раной на боку. Перевязали их, посовещались. Попов приказал разбиться на группы и выносить раненых. Рыжий санитар и Номоконов подхватили майора на руки, понесли, а сержант с винтовкой в руке шёл впереди и просматривал путь. Тихо продвигались по лесу, сменялись, часто останавливались передохнуть. Скоро группы разошлись и потеряли друг друга из виду.

Пришлось и Номоконову выбирать путь в лесу. Это было привычное дело: тысячи километров исходил он по таёжным дебрям с оружием в руках. В раннем детстве — с луком и запасом стрел, потом со старенькой кремнёвкой, с отцовским дробовиком. А в шестнадцать лет берданку заимел — в Урульге на ярмарке купил. Сотни крестиков, кружочков и точек наставил он на ложе той берданки. Каждый крестик, вырезанный кончиком ножа, — медведь, каждый кружок, выдавленный пустой гильзой, — изюбр или лось, а точки — всякая мелочь, попавшая на мушку. Кабаны, косули, соболи… Так делал отец. Оставлял отметки на оружии и сын. Года за три до войны отобрали у Семена Номоконова берданку, сказали: «Не полагается охотникам нарезное оружие»…

Но где время, чтобы спокойно рассказать об этом сержанту с бегающими глазами, вынырнувшему из чащи. Он протягивает винтовку и презрительно кривит губы:

— Твоя очередь. Просмотришь немца — плохо будет тебе. Возьми винтовку! Наверное, никогда и в руках не держал?

Да, боевая трехлинейная винтовка впервые в руках у Номоконова. Бережно принял он её от сержанта, вздохнул, осторожно раздвинул ветви, пошёл вперёд.

Вскоре командир отделения грубо отобрал винтовку, передал рыжему санитару, а тот, когда опять пришёл его черёд нести раненого, швырнул её на траву. Очень удивило Номоконова такое отношение к оружию, но он снова промолчал.

Когда опустились в лес вечерние сумерки, сержант и рыжий санитар отошли в сторону и опять стали совещаться. Несидел без дела и Номоконов. Он нарыл ножом немного холодной земли, завернул её в платок и положил майору на лоб. Раненый шевелил воспалёнными губами. Ни капли воды не было у санитаров. Номоконов срезал кору дерева, наскрёб целую горсть живицы и выжал сок в рот человеку. Подошёл сержант Попов, нагнулся к майору, обыскал его, забрал документы, деньги и строго сказал, что пойдёте санитаром разведать местность. И это решение одобрил Номоконов: в темноте группа могла совсем неожиданно наткнуться на немцев. Потянулся сержант за винтовкой, закинул за плечо, но вдруг снял её и прислонил к дереву.

— Карауль командира, — сказал он и исчез в зарослях.

Долго ждал Номоконов сержанта и его товарища, много передумал в ту тревожную тёмную ночь. На востоке то затихала, то снова разгоралась беспорядочная стрельба, в небе гудели чьи-то самолёты, слышались глухие разрывы. Раненый бредил. Щемящее чувство тревоги и тоски охватило Номоконова. Берестяной чум на берегу порожистой Урульги видел он, простор забайкальской тайги, скалистые гольцы, светлые струи горных рек. Там ещё в юношеские годы бродил он с ружьём по звериным тропам. В свой дом в Нижнем Стане переносился мыслями солдат…

Давно, ещё в 1919 году, женился Семён, но словно чья-то жестокая рука все время забиралась в его маленький чум и уносила счастье. В 1920 году смерть унесла первенца, сына Юру. Потом, только родившись, умерли другие сыновья: Алексей, Александр, Николай. Уже трехлетней скончалась дочь Елена. Шестой ребёнок, сын Владимир, поборол скарлатину, косившую детей, но сильно похудел, еле двигался. Однажды, вернувшись на стойбище, не увидел Семён родного человека, помогавшего собираться на охоту. Какая-то болезнь унесла в могилу его жену. Сын Володька, кем-то привязанный за ногу к койке, грыз старую кость и был очень похож на волчонка.

Потом другая подруга ставила чум и оберегала его слабого сына — Марфа Васильевна. Не захотела молодая красивая жена скитаться по лесным урочищам, жить в одиночестве, вдали от деревень. Уговорила мужа осесть на земле, записаться в коммуну, обещала крепких сыновей — помощников в нелёгких делах, наследников. Уже не в дымном чуме, а в бревенчатом домике родился сын от второй жены — Прокопием назвали. Опять заглянула в дом охотника знакомая болезнь, а только не поддался ей малыш! Подросли сынишки, окрепли, пошли в школу. Перед войной опять прибавка в семье получилась. Сын родился — Миша.

Что делает теперь семья, как живёт? Володьке шестнадцатый год пошёл. Нет, ещё не кормилец. Проньке — одиннадцать, а Мишка только-только ползать начал. Как здоровье жены, у которой скоро снова будет ребёнок? Есть ли в доме хлеб? Не много выдали перед войной на трудодни.

Ночной мрак был кругом. Напрасно всматривался и прислушивался Номоконов — сержант и рыжий санитар не возвращались.

— Люди, — тихо позвал раненый, — вы здесь?

— Здесь, — встрепенулся Номоконов. — Возле тебя.

— Дай руку, — слабым голосом попросил майор. — Где остальные?

— Поглядеть дорогу ушли, — погладил Номоконов руку раненого. — Утром дальше двинемся, носилки сделаем.

— Напрасно… Умираю… Откуда ты, чей?

— Номоконов я, свой…

— Запомни. Документы возьмёшь… Партийный билет, адрес… Домой напиши. Стояли до конца, раненым из боя вынесли… Дочке моей расскажи. Сделаешь?

— Все выполню, командир. Чего загоревал? Со мной не пропадёшь.

— Нет, товарищ, все кончено… — Раненый снова бредил и метался. Временами возвращалось к нему сознание, и тогда он скрипел зубами.

— Ты не ушёл? Воды принеси, не обижай… Хоть каплю… Ну! Чего ж ты?

Наступал рассвет, туманный и тихий. Раненый открыл глаза, застонал, закусил почерневшие губы и опять попросил воды. Номоконов приподнялся:

— Теперь принесу, потерпи, командир. Банку найду, ведро… Ожидай.

Поблизости источника не оказалось. На дне ложбинок — потрескавшаяся земля. Что делать? Одному не унести раненого… Ни крошки хлеба, ни капли воды… Куда исчез сержант? Где сейчас свои? Надо уходить. Оставить несчастного человека тоже нельзя.

Солдат вспорол кору берёзы, быстро сшил два куска прутьями и вышел на поляну. Размахивая одной коробкой, он сбивал с травы капли росы, сливал в другую. Есть! Боясь расплескать глоток драгоценной влаги, Номоконов осторожно подошёл к дереву, где лежал раненый:

— Эй, командир!

Майор лежал с закрытыми глазами, не отвечал, не дышал. Ощупал солдат его руки, сложил их на груди, застегнул у покойного ворот выцветшей гимнастёрки. Закон тайги требовал отдать последнюю почесть человеку, скончавшемуся страны. У головы майора Номоконов склонился на колено, постоял немного, а потом встал, присел на пень, закурил трубку, задумался.

Вспомнил сержанта Попова, его насмешки, бегающие глаза и понял, что командир отделения нехороший человек. Почему он прямо не сказал, что бесполезно тащить смертельно раненного, что надо облегчить его последние минуты, а потом похоронить и выбираться к своим?

Чисто вымыл солдат свои руки о росистую траву, достал охотничий нож, ещё раз послушал сердце умершего — нет, не билось оно — и принялся рыть яму. Долго хоронил он майора. Неписаный закон тайги требовал сразу не уходить от свежей могилы, а вспомнить жизнь умершего, его подвиги, добрые дела, удачную охоту. Ничего не знал Номоконов о командире в выцветшей гимнастёрке. Глядя на могильный холмик, старательно прикрытый зелёными ветками, он хотел представить его родителей, жену и детей. С петлиц умершего Номоконов снял знаки различия и положил в карман — решил сообщить о случившемся своим начальникам. А потом встал, взял винтовку и пошёл. Прежде всего надо было узнать, куда девались сержант и рыжий санитар.

Следы остались: торопливые, неосторожные, вели они на восток. Ломая сухие ветки, ступая на сучья, спотыкаясь о камни, двое людей, шагавших бок о бок, вышли из леса на открытую поляну, размеренным шагом перешли её и, с силой упираясь носками в песчаный склон, полезли на бугор. Здесь постояли, закурили — оставили спички и клочок газеты. А потом следы, по-прежнему торопливые, описали полукруг и потянулись в обратную сторону, на запад. Может, так надо? Но линия фронта отодвинулась, орудийная пальба слышится далеко на востоке. Куда повернул сержант? Зачем? Вот здесь, под большой сосной, останавливался он, долго топтался. А у колодины оба долго лежали, наверное, спали: телами примяли траву, разгребли и отбросили прочь колючие сухие шишки. Глаза Номоконова искали предмет, который подсказал бы, какое решение приняли два человека, тесно прижавшихся на ночь друг к другу. Обрывок портянки, рассыпанная махорка, окурки… Но где предмет, который все скажет? Он должен быть здесь, в этом Номоконов не сомневался и продолжал поиски. В трухлявой сердцевине колоды оказались подсумок и документы. Денег не было. Письмо, фотография маленькой девочки, очень похожей на человека, которого зарыл Номоконов, командирское удостоверение… И красная книжица, которую те, кто имел её, всегда очень берегли и не давали в чужие руки, — партийный билет.

Номоконов с презрением посмотрел на торопливые следы двух людей, тронувшихся после ночлега на запад, положил документы в карман, взял подсумок и пошёл прочь. Теперь он понял, почему сержант Попов и рыжий санитар бросали на землю винтовку.

В овраге Номоконов осмотрел её — лёгкую, аккуратную, совсем новенькую, с иссиня-черным воронёным стволом, передёрнул затвор, пересчитал патроны. Один в стволе, три в магазинной коробке и ещё четыре обоймы в подсумке. Номоконов был удовлетворён: его призвали на войну, и он, солдат, должен быть вооружённым.

Совсем недавно человек из тайги впервые проехал почти через всю страну и убедился, что она очень большая. Из окна вагона жадно смотрел на нескончаемые горные хребты и леса, видел большие города и широкие степи. Промелькнуло очень много городов, деревень, вокзалов и эшелонов. Номоконов увидел тысячи людей, взявших оружие и решивших защищать свою большую страну.

Уже на первой остановке за Шилкой понял он, что для немецких танков, о которых с большой тревогой говорили ещё в Нижнем Стане, препятствиями будут не только горные хребты, леса и реки. Неподалёку от железнодорожного полотна большая группа людей разучивала приёмы штыкового боя, метала учебные гранаты, рыла окопы.

…Теперь в руках винтовка, и Номоконов знал, что делать дальше. Он был в своей стихии, знакомой ему с первых проблесков памяти. Рассеивался туман, кругом щебетали и пересвистывались птицы, чуть шелестела на деревьях листва. Долго слушал солдат знакомые звуки леса, а потом растёр трухлявую гнилушку и подкинул жёлтую пыльцу. Ветерок тянул с востока.

Под осторожными шагами таёжного следопыта не ломались сучья, ни одну веточку не сбивал он своим телом. Понимал Номоконов, что в лесу не встретятся ему машины, а немецких солдат он не боялся; твёрдо знал, что не умеют они лучше его ходить по лесу, что он увидит врагов первым.

Мелькнула серая тень: на поляне, у корней поваленной берёзы, копошился барсук. Хотелось есть, и надо было испытать оружие. Номоконов решительно вскинул винтовку и прицелился. Сумеречный зверёк очень чуток — значит, поблизости людей нет. Словно огромный бич щёлкнул и захлестнул барсука. Долго стоял Номоконов на пригорке не шелохнувшись, а когда убедился, что одиночный выстрел в большой войне никого не встревожил, пошёл за добычей.

Пуля попала, как всегда, под ухо зверя, прошила голову насквозь, пробила толстое корневище дерева и куда-то умчалась. «Ловко бьёт», — погладил солдат трехлинейку. Притащив барсука на пригорок, Номоконов освежевал его и разжёг костерик. Шипело, жарилось мясо, нанизанное на колышки, а охотник сидел поодаль и прислушивался к лесным звукам. Позавтракав, он завернул немного мяса в шкурку барсука, привязал узелок к ремню, приторочил к поясу берестяные коробки и пошёл дальше. Надо было найти своих. Номоконов нырял в овраги и пади, карабкался на пригорки, забирался в густые заросли кустарников, выходил на поляны.

Послышался шум, солдат замер. Метрах в двухстах от него шёл по редколесью человек. Каска на голове, необычный покрой военной формы… В руке у человека топор, за плечом на ремне винтовка. Оглядываясь по сторонам, он подходил к валежинам, остукивал их, деловито осматривал деревья. Вот человек подошёл к сухой сосне и, не снимая винтовки, несколько раз рубанул топором. На рукаве кителя дровосека блеснул шеврон. Сделав затёску, неизвестный повернулся лицом к чаще, где стоял Номоконов.

Сомнений не было: каска с небольшими выступами, золотистый угольник на рукаве, необычные петлицы, топор с очень длинной чёрной рукояткой — все было нерусское, ранее не виданное. Фашист! Номоконов затаился, хотелось поближе посмотреть на человека из Германии, который пришёл с войной.

Немец уселся на валежину, закурил и вдруг торопливо вскинул винтовку. С пронзительным криком над ним пролетела небольшая красногрудая птица, уселась на ствол сосны, которую только что рубили, и застучала клювом. Прогремел раскатистый выстрел. Пуля сорвала кусок коры и спугнула птицу.

«Дятлов едят, что ли?» — подумал Номоконов, не сводя глаз с промахнувшегося человека.

Проводив взглядом улетевшую птицу, немец закинул винтовку за плечо и неторопливо пошёл вниз по склону.

Фашисты нарушили мирный труд людей. Из-за них оставил Номоконов свой дом в Нижнем Стане и оказался в неведомых краях. На пути к фронту, в короткие минуты стоянок, видел солдат поезда с ранеными. Обросших, очень бледных людей тащили на носилках, и все говорили, что их искалечили немцы. Враги подняли руку и на Номоконова: оглушили, рассекли лоб, опалили волосы. На его глазах разгромили полевой госпиталь с ранеными и оставили без отца девочку, карточка которой была теперь в его кармане.

Нет, не об этом подумал Номоконов, когда впервые в жизни наводил винтовку на человека. Встало на миг перед глазами лицо Владимира. Там, на Шилкинском вокзале, у эшелона скатилась слеза по смуглой щеке сына: уезжая, отец коротко и строго сказал, что начался «шургун»{1}, поэтому придётся бросить школу и взять на свои плечи все заботы о семье. И ещё одно чувство всколыхнуло сердце человека из тайги. В чужом лесу немец грубо пинал, ранил-рубил деревья, стрелял в смирную птицу, которую никто не трогает. И, наконец, захотелось узнать: крепки ли немцы на пулю? Бывало, в тайге медведи затихали после первого выстрела, а насквозь простреленные, с перебитыми ногами росомахи уходили от охотников. Эти шкодливые и сильные звери крепки на пулю.

До немца было метров триста. Мушка чётко всплыла в прорези прицельной рамки, легла своей плоскостью на спину уходившего человека, чуть дрогнула, поднялась выше, и, наполовину закрыв голову, замерла. Первый выстрел по человеку показался страшно громким и сильным. Немец откинулся назад и тяжело рухнул.

Номоконов постоял, прислушался, а потом подкрался к человеку, лежавшему с раскинутыми руками на поляне.

Откатившаяся к дереву железная каска, карабин с выщербленным прикладом… Лоснящийся кожаный подсумок, туго набитый сверкающими жёлтыми патронами… Номоконов снял подсумок с пояса убитого и примерил немецкие патроны к своей винтовке. Они не подходили. Ударом о дерево Номоконов сломал карабин, отбросил прочь и двинулся дальше.

Он шёл по-прежнему крадучись и что-то бормотал вслух, шевелил губами. Вечерело. Часто стали встречаться поляны и небольшие рощи. Все сильней слышалась артиллерийская пальба. С опушки, в просвете между деревьями, Номоконов увидел, наконец, стоянку врага. Взору открылась широкая пойма реки с островками леса и кустарника. На бугре, возле старой траншеи с поваленным проволочным заграждением, стояли танки и автомашины. Откуда-то издалека, наверное с холмов, синевших на горизонте, били орудия. Возле реки, где виднелся разрушенный деревянный мост, изредка вскипали большие грязные фонтаны, но танки стояли в ряд — приземистые, хищные, мрачно поблёскивающие в лучах вечернего солнца. Горели костры, возле них копошились люди.

Эти люди были и на песчаном берегу небольшого озера. В рубашках с засученными рукавами, в нижнем бельё немецкие солдаты играли в мяч, стирали, загорали на солнце. Долго смотрел на них Номоконов. Дым висел над далёкой деревенькой. Виднелись лодки, заплывшие в камыши, цепочки людей, растекавшиеся по берегу.

Когда догорало зарево заката, он под шум редкого артогня снова выстрелил: до зуда в руках захотелось ударить пулей гитлеровца, который, собирая хворост, вдруг устроился с расстёгнутыми штанами на пне. Номоконов посмотрел на человека, кувыркнувшегося вниз головой, передёрнул затвор, выбросил дымящуюся гильзу и, скрываясь за ветвями, тихо пошёл обратно, в глубь леса. В сгущавшихся сумерках только псы могли бы найти человека из тайги. Номоконов видел: среди людей, по-хозяйски расположившихся в зелёной долине, не было собачьей своры.

Ночь была неспокойной. Несколько раз слышался треск ветвей, чьи-то шаги, приглушённый русский говор. Часто возникала беспорядочная стрельба, и трепетный свет ракет освещал верхушки деревьев. Окликал Номоконов тех, кто пробирался во мраке ночи через лесные заросли, но они щёлкали затворами, шарахались в стороны, исчезали. Усталый, обеспокоенный, прикорнул солдат под кустом развесистой ольхи, забылся тревожным сном.

Дальше