Содержание
«Военная Литература»
Биографии

Глава 27

За все восемнадцать ночей между днем отклонения апелляции и днем казни Мата Хари, похоже, сравнительно спокойно спала лишь три раза — по субботам. Она знала, что по воскресеньям казней не бывает. Во все другие вечера она спрашивала сестру Леониду, думает ли та, что она сегодня уснет. Обычно ей этого не удавалось.

В воскресенье, четырнадцатого октября, в шесть часов вечера майор Массар получил из парижского штаба армии копию приказа о проведении казни. Его подписал капитан Бушардон. Последнее действие было назначено на следующее утро. Когда доктор Бизар в тот вечер был проинформирован о приказе, он решил в сопровождении сестры Леониды навестить Мата Хари в ее камере. Они говорили о разных маловажных вещах. Сестра спросила Мата Хари, как собственно она танцевала. Мата Хари сделала пару шагов. За прошедшие с того дня годы эта пара шагов во множестве книг превратилась в танец нагишом.

Внешне она сохраняла полное самообладание. Она не плакала и не показывала отчаяния во все время этого жестокого и изматывающего ожидания. Согласно доктору Бизару и доктору Бралю, она только порой бросала замечание, что просто не может понять французов. Если, вернувшись из Берлина, она как-то сказала в Голландии: «Эти грязные боши!», то тут она повторяла: «Ах, эти французы» Это не было выражением неприязни, как по отношению к немцам, только выражением невозможности для нее их понять, выражением непостижимости. Несмотря на все это, даже доктор Бизар, который оставил, в общем, очень сдержанно-корректное описание своей пациентки, не смог в конце подавить в себе чувство антипатии. Ему ее поведение не показалось тем, что французы называют словом «cran» — смесью мужества, презрения и хладнокровия. Он вдруг ощутил, что «она до конца играла свою роль, состоящую из храбрости и равнодушия». То есть, для него это была не храбрость, а лишь спектакль.

Как будто мужество перед лицом смерти могло быть каким-то другим.

В понедельник вскоре после четырех часов утра в «Сен-Лазар» прибыл капитан Бушардон. Ровно в четыре часа утра его забрали из дома на Бульваре Перейр. Доктор Бизар и его коллега доктор Браль прибыли почти в то же время, а Массар немного позже, в 4.45. Было холодное утро. Термометр показывал всего несколько градусов выше нуля. Каким-то образом информация о предстоящей казни дошла до журналистов. Вместо примерно тридцати человек, обычно присутствующих на казни, тут, по словам доктора Бизара, собралось не меньше сотни людей — гражданских и военных. Некоторые солдаты спали на тротуаре. Эмиль Массар насчитал примерно дюжину журналистов.

В помещении тюрьмы собрались еще несколько официальных персон: капитан Тибо, первый протоколист военного суда, которого привезли сюда из дома на Пляс Вожирар в 4.30, прокурор Морне, подполковник Сомпру (который всем приказывал оставаться внизу) и, конечно, мэтр Клюне. Кроме них, майор Жюльен, председатель прокуратуры Третьего военного суда, доктор Соке, военный врач, месье Жан Эсташи, начальник тюрьмы и генерал Ваттен, глава военной адвокатуры французской армии.

Мэтр Клюне заявил, что он слишком нервничает, чтобы подняться наверх. Он попросил Сомпру передать Мата Хари, что он здесь. Подполковник вовсе не собирался играть роль курьера. Он грубо ответил, что если месье Клюне «что-то хочет казать, то пусть изволит сделать это сам».

Сестра Леонида провела господ в камеру номер 12. Открыв ее, она показала на среднюю кровать. Мата Хари не спала нормально. Предыдущим вечером доктор Бизар дал ей двойную дозу снотворного. Обе женщины, спавшие справа и слева от Мата Хари, когда вошли мужчины, широко раскрыли глаза — они все поняли. Когда Мата Хари растолкали, чтобы она проснулась, они начали плакать. Проснувшись. Мата Хари упала им на руки и склонилась вперед. В ее глазах стоял страх. Она тоже поняла — и стала, пожалуй, самым спокойным человеком в этой камере.

Только теперь ей объявили, что просьба о помиловании отклонена. После мгновения тишины Мата Хари снова повторила те же слова, которые она сказала три месяца назад, услышав приговор: — Это невозможно! Это невозможно!

Согласно доктору Бизару, Мата Хари сама утешала сестру Леониду: — Не бойтесь, сестра, я сумею умереть!

Мужчины покинули помещение, чтобы дать ей возможность одеться. Только доктор Бизар оставался в камере. Пока она сидела на кровати и надевала чулки (тоже по описанию доктора Бизара), были хорошо видны ее ноги. Сестра Леонида попробовала их прикрыть. Но даже в этой ситуации присутствие духа не изменило Мата Хари. — Оставьте, сестра. Сейчас не время для чопорности.

Врач предложил ей нюхательную соль. — Спасибо, доктор, — ответила она. — Вы увидите, мне она не понадобится. Потом она попросила оставить ее на мгновение одну с преподобным Арбу. Затем и пастор покинул ее, выйдя, очевидно, в состоянии огромного душевного волнения. Мужчины снова вошли в камеру.

Мата Хари была готова. Она надела жемчужно-серое платье, соломенную шляпу с вуалью, свои лучшие туфли и накинула на плечи пальто. Красивая обувь всегда была ее страстью. На ней не было никаких украшений. Когда ее арестовали в феврале, все драгоценности были конфискованы. Она закончила свой туалет, надела перчатки и поблагодарила врача за все, что он для нее сделал. Ей снова пришлось утешать сестру Леониду, готовую расплакаться.

Мата Хари задали последний вопрос. Вопрос, породивший немало фантастических историй. По французскому законодательству это отнюдь не риторический вопрос. Если следовать букве закона, то его содержание должно быть подтверждено заключенным. Статья 27, первый абзац, французского уголовного кодекса (в 1960 году переименована в статью 17) предписывает: «Если приговоренная к смертной казни женщина заявляет, что она беременна, и врачебная экспертиза подтверждает это, казнь может состояться только после рождения ребенка».

Согласно доктору Бизару Мата Хари ничего не ответила. Но военный врач доктор Соке спросил, «есть ли основание предполагать, что она находится в положении». Так как она сидела в тюрьме уже почти восемь месяцев, сам вопрос был излишним. Мата Хари отреагировала только очевидным удивлением и непониманием. Все те эмоциональные сцены, которые описывались во всех подробностях некоторыми склонными к фантазии авторами, причем именно мэтр Клюне якобы хотел помочь ей с помощью этой статьи и даже заявлял, что именно он отец ее будущего ребенка — выдумки чистой воды.

Когда она выходила из камеры, начальник караула хотел взять ее за руку. Но Мата Хари раздраженно стряхнула его руку. Обиженным тоном она заявила, что она не воровка и не преступница. Потом она взяла за руку сестру Леониду и направилась в бюро на первом этаже, которое называли «Авиньонским мостом». Здесь ее официально передали военным властям.

В этом бюро она попросила разрешения написать несколько писем, примерно три. Одно из них было направлено ее дочери. До сих пор остается тайной, что произошло с этим письмом. Она передала его то ли начальнику тюрьмы, то ли мэтру Клюне. Или — как слышал Анри Лекутюрье, которому впоследствии было поручено продать ее драгоценности, — протестантскому пастору. В любом случае, точно установлено, что дочь Мата Хари так никогда и не получила последнее письмо своей матери. Это однозначно следует из письма, написанного Джоном МакЛеодом в голландское посольство в Париже 10 апреля 1919 года. Он просил посольство прислать ему свидетельство о смерти его бывшей жены, которое могло понадобиться Нон, его дочери, на случай «возможного вступления в брак». «До нас не дошло ни единого прощального слова мадам Мата Хари к ее ребенку, несмотря на то, что — как пишут газеты — непосредственно перед смертью она написала два письма. Потому мы утратили надежду, услышать еще что-то». Но и во французских архивах этих двух или трех писем тоже нет. Доктор Бизар стоял лишь в десяти футах от Мата Хари, когда та писала. Он был готов вмешаться. Но она закончила письма спокойно и быстро. Ей понадобилось не более десяти минут.

В сопровождении конвоя, сестры Леониды и преподобного Жюля Арбу Мата Хари села в автомобиль, ожидавший ее. От центра Парижа до пригорода Венсен дорога была довольно длинной. Но улицы в это раннее утро были пусты. Автомобили приехали быстро. Сквозь легкий туман предрассветного утра виднелись очертания Венсенского замка, частично служившего военной казармой. Температура воздуха, вместо того, чтобы прогреться с полуночи, наоборот упала почти до нуля. Машины замедлили ход. Они проехали через узкие ворота замка и на минуту остановились справа у башни карцера, построенной еще в четырнадцатом веке. Затем они двинулись дальше, проехав оставшуюся часть двора, шириной с треть мили. Чуть позже машины проехали мимо часовни шестнадцатого века.

Машины проследовали мимо аркад на другой стороне замка и медленно двинулись по мокрой от дождя, поросшей лесом, холмистой территории полигона. Они остановились рядом с уже готовой расстрельной командой. Протрубила труба. Мата Хари помогла громко молящейся сестре Леониде выйти из машины. Бок о бок обе женщины подошли к столбу, обозначавшему место казни. Это место пока было пустым.

Двенадцать солдат Второго зуавского полка выстроились в два ряда по шесть человек. Справа от них стояло четыре офицера. Неподалеку за ними встали сестра Леонида, преподобный Арбу и врач. Еще дальше, за расстрельной командой, войска производили построение. Там были кавалерийские. артиллерийские подразделения и пехотинцы. Офицер, стоявший вблизи Мата Хари зачитал: «Именем французского народа... «

Мата Хари отказалась быть привязанной к столбу. потому ей лишь слегка накинули веревку вокруг талии. Еще она не хотела, чтобы ей завязали глаза. Командующий офицер поднял саблю.

Смертельную тишину раннего утра разорвали двенадцать выстрелов. Лейтенант Шуго, военный врач, подошел к столбу, чтобы произвести «выстрел милосердия» в уже безжизненное тело. Доктор Робийар из военного госпиталя Бежен в Париже еще раз проверил, точно ли она мертва.

На часах было 6.15. Четырьмя минутами раньше, в 6.11, взошло солнце. Мата Хари — «Око дня» была мертва.

Позже в то же утро мэтр Клюне позвонил в голландское посольство. Оно проинформировало Гаагу. Тут открылись все шлюзы для фантазий, слухов и сплетен. Уже спустя месяц после казни в дело впутали даже само голландское правительство — благодаря статье, появившейся в одной немецкой газете. Там говорилось, что Мата Хари была придворной дамой королевы Вильгельмины. Нидерландский министр иностранных дел Джон Лаудон личной телеграммой проинформировал посольство в Париже, что «я приказал опровергать все подобные абсурдные истории». Он попросил посла в Париже «предпринять все, что в его власти, если такие слухи будут распространяться и во французской прессе, и позаботиться об информировании газет, что вышеназванная особа никогда не была придворной дамой и не имела ни малейшего отношения к королевскому двору».

Владелицы дома Мата Хари в Гааге, две сестры, написали в декабре 1917 года письмо в Париж, где спрашивали, известно ли посольству, кто будет дальше платить за жилье — «ее дочь, возможно», потому что «из-за нехватки жилья в городе сейчас самое лучшее время, чтобы продать или сдать этот дом». Им вскоре представился шанс. На аукционе 9 и 10 января 1918 года мебель и прочее имущество Мата Хари было продано. Барон Эдуард Виллем ван дер Капеллен старательно держался подальше от дома своей любовницы. Он даже не забрал свою фотографию, которая заняла выдающееся место среди продававшихся с аукциона вещей.

Джон МакЛеод в многочисленных письмах в министерство иностранных дел пытался получить справку, что стало с земным имуществом его бывшей жены. «Исходя из ее больших расходов в течение жизни» он предполагал, что «она обладала немалым имуществом». Как опекун своей дочки он хотел указать французским властям на то, что по праву часть этого ее имущества принадлежит его ребенку.

Посольство в Париже, получив ответ от французских властей, сообщило ему, что «все, что находилось в ее гостиничном номере, а также ее украшения из тюрьмы «Сен-Лазар» и все прочее имущество было продано на аукционе 30 января 1918 года». Чистая выручка составила 14251 франк и 65 сантимов. Это соответствует в наше время двум с половиной тысячам долларов. Деньги были выплачены французскому правительству, «имевшему на это преимущественное право, для покрытия расходов на судебный процесс».

Одновременно МакЛеоду сообщили, что после тщательной проверки установлено, что умершая не передавала прав на имущество и не составила завещания.

Реакция Джона была горькой: «Моя дочь была бы единственной наследницей свой матери, если бы все, что оставила эта женщина, благодаря заботливости Французской Республики не исчезло бы полностью, не оставив и следа. Они действительно прекрасно поделили добычу».

Но даже если бы Нон и унаследовала деньги своей матери, она не смогла бы ими воспользоваться. В том же письме Джона МакЛеода в Париж от 10 апреля 1919 года, в котором он просит выслать свидетельство о смерти своей бывшей жены « для возможного замужества» его дочери, он одновременно писал, что она собирается «вскоре оставить школу и отправиться учительницей в Голландскую Восточную Индию». К этому времени она уже прошла медицинскую проверку на предмет пригодности по состоянию здоровья к жизни в тропиках. Но ровно через четыре месяца, 10 августа 1919 года, она умерла. За день до того она вместе с мачехой подбирала шелковый муслин для вечернего платья, которое собиралась носить на корабле во время путешествия. Она была абсолютно здоровой. только при выборе ткани казалась немного нерешительной, что было ей несвойственно. В 11 часов вечера Нон отправилась спать. На следующее утро Гритье МакЛеод-Мейер нашла ее под одеялом мертвой. Ночью она умерла от кровоизлияния в мозг.

Отец пережил ее на немногим больше восьми лет. В возрасте почти семидесяти двух лет он был похоронен рядом со своей дочерью на кладбище городка Ворт-Реден близ Арнема. На могиле простой камень, без фамилии: «Наша Нон — родилась 2 мая 1898 года, умерла 10 августа 1919 года — и ее отец, родился 1 марта 1856 года, умер 9 января 1928 года».

Умерли и все остальные: патетический мэтр Клюне; капитан Ладу, который по намеку англичан заварил всю эту кашу; капитан Бушардон, завершивший работу Ладу и странным образом видевший свой долг в том, чтобы довести дело до единственного вывода, казавшегося ему правильным и подходящим, а затем подписавший приказ о казни; лейтенант Морне, с ходу отметавший все объяснения и протесты; подполковник Сомпру и его присяжные; и почти все, если не все, солдаты, расстрелявшие ее. Все они сейчас покоятся в мире в своих могилах, где бы те ни находились. Все, кроме Мата Хари.

В атмосфере недоверия, царившей во Франции 1917 года, никто из ее многочисленных друзей не набрался мужества потребовать ее тело после казни, чтобы достойно похоронить. Смертные останки оказались в прозекторской городской больницы в Париже, где это тело, вызывавшее столько вожделения, споров и восхищения, послужило прогрессу медицины.

Вышло так, что все, что осталось от Мата Хари — это немного серого пепла, где-то во Франции. Пепла, который когда-то был женщиной. Женщиной, жизнь которой началась в тихом и провинциальном голландском Леувардене, женщиной, любившей музыку, поэзию и красные платья, а позже еще деньги и мужчин, без которых она не могла жить.

БЛАГОДАРНОСТЬ И ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ

Выразить благодарность тем многим людям, кто помог мне при поиске сведений и предварительной работе по созданию этой книги — почти безнадежное предприятие. Так как я впервые занялся делом Мата Хари больше тридцати лет назад, многие из тех, кто доверил мне свои переживания и знания, уже не принадлежат к числу живых. Прежде всего, это Анна Линтьенс, услужливый дух и самое доверенное лицо Мата Хари за многие проведенные ими вместе годы. Ей я особенно благодарен.

Также я должен поблагодарить за очень ценную поддержку француза Алена Преля. Он дополнил мои собственные материалы из секретного дела Мата Хари своими скопированными оттуда выдержками, что позволило мне дополнить последнюю часть книги важными подробностями, что не удалось бы без его помощи.

Мой старый друг Лео Фауст, который, будучи репортером в Париже встречал Мата Хари, достоин моей особой похвалы за его необычайную память. В начале тридцатых годов, когда он сменил журналистскую работу на владение и управление знаменитым голландским рестораном на Рю Пигаль, 36 (где на его фирменной вывеске было написано: «Поэт и торговец супом»), тема Мата Хари часто обсуждалась с ним за стаканчиком доброго голландского джина. За последние годы несколько встреч с ним в Голландии и многочисленные его письма дали мне немало неизвестных до сего времени фактов.

Также и госпожа Гритье МакЛеод-Мейер, третья супруга бывшего мужа Мата Хари, показала себя очень дружелюбной и гостеприимной (в этом случае, правда, вместо джина, было много кофе и пирожных), хотя беседа об ее жизни с дочкой Мата Хари, похоже, вызывала в ней тяжелые воспоминания.

Господин Виллем Дольк, городской архивариус Леувардена, и его предшественник господин Менсонидес, сейчас работающий в Гааге, были очень точны и исчерпывающи в своих справках и поисках и дружески посвятили мне большую часть своего времени. Также и господин Х. В. Кейкес из газеты «Леувардер Курант», урожденный фриз, чей журналистский и исторический интерес к Мата Хари не уступал моему. Кроме того, я благодарю госпожу Ибелтье Керкхоф-Хоогслаг и госпожу Бёйсман-Блок Вюбрандт, учившихся с Мата Хари в одной школе и рассказавших мне об этих далеких годах так, как будто все это происходило только вчера. Мадмуазель Люсьенн Астрюк, дочь многолетнего импресарио Мата Хари, предоставила в мое распоряжение интересные письма об артистической карьере танцовщицы. Очень ценную помощь оказала мне госпожа Рёйс, руководительница архива МИД Нидерландов в Гааге, и некоторые ее коллеги в голландском министерстве обороны.

Французское военное министерство было всегда готово помочь, когда речь шла об информации, которую мне разрешено было дать, ибо к самому секретному досье по-прежнему нет доступа. Также и немцы в МИД и министерстве обороны ФРГ в Бонне и Кобленце, и ряд чиновников в Восточном Берлине потрудились прилежно просмотреть все то, что осталось в их архивах Первой мировой войны, большая часть которых погибла во время уже Второй мировой войны при бомбежках Потсдама

Из всех тех, кого я посещал тогда — в 1932 году — в Голландии, художник и близкий друг Мата Хари Пит ван дер Хем доверил мне несколько очень ценных личных писем и сообщил много интересного из своих собственных воспоминаний о ней. Равным образом и доктор Рулфсема, господин де Балбиан Ферстер и обе милые голландские дамы, которых я в книге назвал просто «госпожа К.» и «госпожа Ф.». Им — в память — и многим другим, кто еще среди нас, а также всем тем, кого я, возможно, забыл здесь упомянуть, — моя самая сердечная благодарность!

Сэм Ваагенаар

Дальше