Секретное досье, которое военный совет собрал на Мата Хари, было выдано на руки членам военного суда 24 июля 1917 года. Это была большая папка толщиной 15 сантиметров. Под подписью «Дело Зелле — Мата Хари» содержалось много бумаги, много слов, много документов — но никаких улик.
Досье было продуктом деятельности одного человека — только одного: капитана Пьера Бушардона, военного судебного следователя. На длившихся больше четырех месяцев допросах Мата Хари и разных свидетелей построил он это дело. Тонкий слой реальных фактов был сконструирован из слухов, сплетен и бесконечных монологов Мата Хари. Можно справедливо сказать, что Мата Хари сама своей болтовней привела себя к смерти. Капитан Бушардон — его назначили судебным следователем через неделю после начала войны — превращал каждую историю, рассказанную ею, в еще один пункт возможного обвинения. Каждое тихо пробормотанное слово тщательно взвешивалось им, можно ли как-то приспособить его к делу. Потому не имело значения, было это слово правдивым или нет. В конце разбирательства получилось так, что слово Мата Хари было против слова Бушардона. Но этот Бушардон — по воспоминаниям многих людей, одержимый охотник за шпионами — обладал куда большими возможностями и властью.
Сам по себе судебный процесс против Мата Хари не имел большого значения, кроме того, что он закончился приговором и казнью. Тем не менее, все авторы, писавшие о виновности или невиновности Мата Хари, сконцентрировали свое внимание только на процессе, потому что суд обладал притягательным эффектом в духе «Я обвиняю», хотя само обвинение основывалось на сплетнях и слухах. Но в реальности дело принадлежало Бушардону. Он занимался им с беспрецедентным терпением. В тот же день, когда за подозреваемой закрылись ворота тюрьмы, он начал свою работу. В мемуарах он описывает Мата Хари как «врожденную шпионку, точно показавшую, что она была именно такой».
В допросах участвовали только три человека: Мата Хари, Бушардон и писарь Манюэль Бодуэн, сержант, записывавший вопросы и ответы. Мэтр Клюне, адвокат, которого Мата Хари сама наняла в качестве защитника на военном суде, смог присутствовать только на первом и на последнем допросах. Такой порядок предписывало военное законодательство, и Бушардон придерживался его.
Первая камера, куда поместили Мата Хари, была обита резиной. Директор тюрьмы «Сен-Лазар» не хотел рисковать, опасаясь возможных попыток самоубийства своей заключенной. В этой камере она в первый раз встретила тюремного врача доктора Леона Бизара. Его очень трезвое описание встреч и наблюдений за Мата Хари, пожалуй, самое достоверное во всей литературе, посвященной поведению танцовщицы-шпионки в тюрьме.
Мата Хари горько пожаловалась доктору Бизару на обстановку. Вся мебель в камере, скупо освещаемой одиноким газовым рожком, состояла из одного матраца. Пробивавшийся сквозь окошко свет был мрачным. Когда доктор спросил, не нуждается ли она в чем-нибудь, Мата Хари ответила: — Да, в телефоне и ванной. Невозможность принять ванну и вообще отсутствие достаточного количества воды были самым трудным испытанием для женщины, которая, как и все голландцы привыкла к чистоте, считая ее одной из самых важных добродетелей. А так как у нее в друзьях ходило много важных людей, она, понятное дело, охотно побеседовала бы с ними.
Она, похоже, еще не поняла, что в тот же момент, когда за нею закрылись тюремные ворота, почти все ее друзья — если не совсем все — исчезли. Ее знакомые и друзья вне тюрьмы все без исключения полагали, что во время войны любая связь с женщиной, подозреваемой в шпионаже, могла бы не только повредить их репутации, но и легко закончиться их собственным арестом.
По высказываниям доктора Бизара Мата Хари была приятной заключенной. У нее было мало специфических желаний. Но настроение у нее постоянно менялось. Иногда она капризничала, что было вполне понятно в ее состоянии. Ей не хватало общения. Потому она была благодарна любому человеку, кто с ней разговаривал. Но как раз разговаривать с ней могли очень немногие люди: доктор Бизар, его ассистент доктор Жан Браль, тюремные священники — католик отец Доммерк и протестант преподобный Жюль Арбу.
За время четырнадцати бесконечных предварительных допросов капитану Бушардону стало понятно, что у него очень мало улик против нее. Кроме, разве что, перехваченных телеграмм, в которых, по его мнению, речь шла о Мата Хари. Но и сам Бушардон не имел понятия о содержании телеграмм до седьмого допроса, 1 мая 1917 года (после чего он тут же решил, что «дело начато и закрыто»). В его досье не было ничего, кроме донесений агентов Ладу, подтверждения, что Мата Хари получила деньги из заграницы в банке «Комптуар д?Эскомпт», сведений, что она попыталась вернуться в Голландию, и, наконец, результатов лабораторной экспертизы некоторых предметов, найденных в ее номере при аресте. Среди этих вещей была баночка или тюбик, привлекший наибольшее внимание полиции. Химический анализ утверждал, что в баночке были чернила для тайнописи, «которые можно приобрести только в Испании». Прочие предметы, найденные в номере и в сумочке, были обычными для дамы вещами: пудра, румяна, губная помада, кремы и духи.
Военные власти начали эксперименты с невидимыми чернилами. Результат опытов содержится в деле. Это лист бумаги, на котором написано несколько невидимых строк. Затем его разделили — по середине каждой строки. Лаборант использовал разные методы, чтобы проявить невидимые слова на одной половине листа. Тест оказался успешным. Одна половина показывает изначально невидимые слова, ставшие теперь коричневыми. Так как тест состоялся в 1917 году, возможно, что в то время цвет букв был другим.
По другому отчету лаборатории, баночка с этим невидимыми чернилами, «которые можно было приобрести только в Испании», содержала «оксицианид ртути». Сегодня — как и в 1917 году — это распространенное средство для дезинфекции. С рецептом его спокойно можно купить в любой аптеке мира. Современная медицина со своими дезинфекционными средствами далеко ушла вперед от оксицианида ртути. Но пятьдесят лет назад этот препарат повсюду продавался в форме таблеток, которые растворялись в воде и часто использовались женщинами в гигиенических целях.
Сама Мата Хари была беспредельно искренней. Когда на допросе 12 апреля капитан Бушардон спросил ее о цели применения этих «секретных чернил», она ответила: — Это просто средство для промывания, чтобы избегать беременности после каждого полового акта. Мне его выписал врач в Мадриде в прошлом декабре.
Лишь 22 июня 1917 года Мата Хари в письме к нидерландскому консулу (к тому времени она получила право на переписку) сообщала, что у нее сложилось впечатление, что «в Голландии никто не знает, что со мной случилось, хотя я и написала письмо моей служанке». Речь шла об Анне Линтьенс. Очевидно, тюремная администрация не отправила это письмо. Другое письмо, правда, достигло адресата. Но для этого ему не понадобилось проделывать большой путь — только до бюро тюремной администрации. Вскоре после ареста туда поступило письмо, хранящееся сейчас в ее судебном досье. В нем было написано: «Я невиновна и никогда не занималась никаким шпионажем против Францию. Потому я прошу принять все необходимые меры, чтобы меня отпустили».
Во второй неделе апреля кто-то в Голландии обратился в МИД и сказал, что очень давно не получал никаких вестей от Мата Хари. Это тоже, скорее всего, был барон ван дер Капеллен. В результате этого шага 11 апреля в Париж была послана телеграмма за подписью министра иностранных дел Джона Лаудона: «Пожалуйста, телеграфируйте нынешний адрес Маргареты Зелле, она же Мата Хари. Ее последний известный адрес «Палас-Отель», Авеню Монтень, 25. Еще просим спросить, не планирует ли она в ближайшее время вернуться на родину». Итак, видно, что почти два месяца после ее ареста никто в Голландии не имел ни малейшего представления о том, что Мата Хари сидит в тюрьме.
Посольство Нидерландов Париже все еще не знало ничего о фатальной ситуации танцовщицы. Если туда и доходили слухи об ее аресте, то со стороны французских властей никакой информации ни до, ни сразу после получения запроса голландского МИД посольство не получало. По случайности оно, наконец, через несколько дней после получения телеграммы из Гааги, получило подтверждение лично от Мата Хари. В этом письме она просит «все-таки сообщить ее служанке», что у нее «трудности, мешающие выехать из Франции», но что ей, тем не менее, не стоит «беспокоиться». Письмо было написано 16 апреля и через 6 дней, 22 апреля, поступило в консульство.
Факт, что посольству не было официально сообщено об аресте, ясно следует из текста телеграммы от 23 апреля, отправленной из посольства в Голландию. Это был следующий день после получения письма от Мата Хари, но уже двенадцатый день после поступления телеграммы с запросом из Гааги. Посольство сообщало в МИД, что получило эти сведения полуофициально из французского министерства иностранных дел на Кэ д?Орсе: «Полуофициально нам было сообщено, что она находится в тюрьме «Сен-Лазар». Ее подозревают в шпионаже. Власти расследуют это дело, кажущееся довольно серьезным». Посольство послало это письмо курьерской почтой в Гаагу вместе с просьбой передать Анне Линтьенс заверения, что она «не должна беспокоиться».
Пьер Бушардон, в возрасте 46 лет, с жидкой бородкой, высоким лбом, высоко поднятыми бровями и узким лицом, был очень терпеливым дознавателем. Он был типичный офицер. Опыт следовательской работы он приобрел в Руане и Париже. Вполне осознанно он развил в себе привычку внезапно вспрыгивать со стула во время разговора с подозреваемым. Затем он ходил взад-вперед по комнате и барабанил пальцами по стеклу. К тому же он постоянно грыз ногти. Все это постепенно вызывало раздражение у допрашиваемого. Система эта прекрасно сработал с Мата Хари. Бушардон написал в своих мемуарах, что однажды она воскликнула: — Если бы вы только знали, капитан, как меня раздражают ваши постоянные движения по комнате!
Первая встреча Мата Хари и ее следователя произошла в день ее ареста, 13 февраля.
Бушардон начал в совершенно доброжелательном духе: — Пожалуйста, расскажите мне историю вашей жизни. И с этого момента Мата Хари заговорила. Она говорила в очень драматичном стиле, свойственном ей, и не изменившим ей в тюрьме. Бушардон восхищался этим ее качеством. Однажды, собственноручно застенографировав часть ее показаний, он воодушевленно воскликнул: — Язык великолепен. Эти выразительные формулировки! Эта ирония! Острота мыслей и присутствие духа при ответах!
После того как она наскоро перескочила первую часть своей жизни, Мата Хари подошла к тому периоду, который особенно интересовал Бушардона — месяцам, предшествовавшим началу войны.
— В апреле или мае 1914 года, — начала она, — я встретила в Берлине моего старого друга лейтенанта Киперта. Он пригласил меня на обед. На следующий день маленькая Бульварная газетенка прокомментировала эту встречу. Она написала, что Франция завоевала победу над Австро-Венгрией, потому что жена Киперта была как раз австрийкой.
На самом деле, по утверждению газеты, госпожа Киперт была не австрийкой, а венгеркой. Мата Хари подклеила в свой альбом и эту вырезку. Под пометкой «Апрель 1914» и с заголовком на французском языке «Возвращение» статья сообщала, что «бывшая звезда блистательных ночей Берлина, похоже, снова нашла свою старую любовь. Когда Мата Хари, прекрасная танцовщица, простилась с богатым помещиком К., проживающим у самых ворот Берлина, она на несколько сотен миль увезла вдаль полученную от него на прощанье кругленькую сумму. То ли со временем блеск металла потускнел, толи к старому другу ее вернуло возродившееся чувство любви, в любом случае сегодня можно было наблюдать их обоих, весело развлекающихся. Красивая танцовщица с индийским военным псевдонимом, очевидно, одержала окончательную победу над Венгрией».
Результатом этой статьи — продолжала Мата Хари — стало, что лейтенант заявил, что не может больше с ней встречаться. — Я навещу тебя в Париже, — добавил он. Мата Хари ответила ему, что ему придется подождать еще шесть месяцев, которые она должна отработать по контракту с театром «Метрополь». На это Киперт ответил: — Ты будешь в Париже намного раньше — и я тоже.
Мата Хари не приняла тогда его слова всерьез. Но позже она задумалась над ними. — Я тут же написала французскому военному министру (Мессими), которого я хорошо знала. В своем ответе министр заявил, что его положение как члена правительства не позволяет ему переехать границу.
Бушардон никогда не прерывал свою пленницу. Он позволил ей выговориться. Очевидно, он надеялся, что если дать ей говорить много и долго, то она как-то выболтает правду — или, по меньшей мере, то, что он хотел бы услышать как правду.
— В конце июля, — продолжала Мата Хари, — я обедала в личной комнате одного из ресторанов с одним моим любовников, начальником полиции Берлина Грибелем. Мы услышали шум демонстрации. Грибель, которому не сообщили об этой акции, вместе со мной пошел на площадь, где она проходила. Огромная толпа людей собралась перед императорским дворцом. Она вела себя как безумная и кричала: «Германия превыше всего!»
Потом последовало объявление войны. Все иностранцы, пребывавшие в Берлине, тут же подлежали регистрации. Из-за «форс-мажорных» обстоятельств мой контракт с театром пришлось расторгнуть. Но театральный портной потребовал с меня 80 тысяч франков за подготовленные им для выступлений сценические костюмы и отобрал в счет этого долга все меха, и все украшения, что были у меня.
Затем она рассказала, как во время поездки в Швейцарию она потеряла весь свой багаж. Она описала свое возвращение в Берлин и последовавшее за этим окончательное возвращение в Голландию.
— Вернувшись на родину, я чувствовала себя ужасно. У меня совсем не было денег. Правда, у меня был в Гааге мой бывший любовник, полковник барон ван дер Капеллен из второго гусарского полка. Он был женат и очень богат. Но, зная, какое значение для него имеет одежда, я не могла появиться у него, не обновив свой гардероб. Однажды, когда я выходил из церкви в Амстердаме, со мной заговорил незнакомец. Это был банкир ван дер Схальк. Он стал моим любовником. Он был ко мне очень добр и щедр. Так как я перед ним выдала себя за русскую, он мне показал большую часть страны, не подозревая, что я знаю ее лучше его.
Когда я снова обеспечила себя порядочным гардеробом, я вернулась к барону ван Капеллену. Он и сегодня остается моим любовником.
В этот момент, Мата Хари, похоже, подвела память, когда она сказала Бушардону, что вернулась в Париж «в мае 1915 года», чтобы забрать свои вещи, оставшиеся тут на хранении.
— Я поехала через Англию и Дьепп. Три месяца я жила в «Гранд-Отеле» (снова ошибка — С.В.) и стала любовницей маркиза де Бофора, проживавшего в той же гостинице. Я просто не хотела быть одинокой в Париже.
Так как английская граница из-за военных перевозок была закрыта, я со своими десятью ящиками багажа вернулась в Голландию через Испанию.
Перед тем, как она закончила давать показания в этот день 13 января, Мата Хари потребовала, чтобы в защитники ей назначили мэтра Клюне. И она еще раз заявила протест против «условий в «Сен-Лазаре».