Бадаулет Якуб-Бек, аталык Кашгарский.
Якуб-Бек представляется нам личностью довольно заурядною. Никакого образования он не получил, даже не был грамотен; ни военных, ни административных способностей он не обнаружил; а хитрость, в которой никто не отказывает Якуб-Беку, присуща в большей или меньшей степени всем азиатам, и ни в каком случае не может заменить того особенного ума, который принято называть государственным. Но, быть может, спросят: было же что-нибудь особенное в этом человеке с предосудительным прошлым — предосудительным потому, что и в Средней Азии профессия бачи сопровождается клеймом позора, — когда он достиг положения государя довольно обширной страны? Не даром же у него заискивала могущественная Англия и желала иметь его в числе своих друзей? Ответ на эти вопросы дал сам Якуб-Бек. Он лучше всех сознавал, что никаких заслуг за ним нет, что все дело заключалось в счастьи, которое вознесло его на такую высоту, до которой не подымались и люди, ему прежде покровительствовавшие, и усвоил себе титул Бадаулета — «счастливца».
Возвышение лиц подобного рода показывает до какой степени упала Средняя Азия и до какого ничтожества дошло ее население. Проследить жизнь среднеазиатских деятелей нового времени полезно и для того, чтобы понять ту среду, которой им приходилось управлять.
Якуб-Бек попал в Кашгар случайно. Назначение его дядькою к ходже Бузюрку состоялось не потому, что он занимал видное положение в Коканде или чем либо заявил себя в государственном управлении, а потому, что наиболее влиятельные и деятельные лица были отвлечены в другую сторону, именно на борьбу с русскими, победоносно [88] двигавшимися к Ташкенту, и послать в Восточный Туркестан просто было некого. Водвориться же там ничего не стоило. И при китайском владычестве в истории Алтышара не было примера, чтобы тот или другой ходжа без успеха пытался отнять у китайцев Кашгар с ближайшими к нему городами, и не владел бы им более или менее продолжительное время, так как туземное население сейчас же переходило на сторону ходжей; а в это время и китайцев-то там не было по причине дунганского восстания. Таким образом все складывалось благоприятно для Якуб-Бека. Сам же он действовал, можно прямо сказать, не умело. Распространить власть ходжей, если не на весь В. Туркестан, то на более или менее значительную часть его он не мог, пока не получил подкрепление от коканцев, после падения Ташкента, да и с ними не особенно отличился, так как отступал при малейшем сопротивлении и на поправление дела посылал своих помощников, всегда оказывавшихся далеко способнее своего начальника. С полным только успехом этот, не по заслугам прославленный дядька, изводил ходжей, которые с первых же месяцев по переселении в Кашгар внезапно стали умирать один за другим. Остались в живых совсем не опасные, да и то с удалением на китайскую границу. Для подобной политики не много ума требуется.
Ни коим образом нельзя поставить в заслугу Якуб-Беку и продолжительность властвования его в Восточном Туркестане, продолжительность более значительную, чем у предшественников его, ходжей. Но это опять чистая случайность. Китайцы, занятые усмирением дунганского восстания, не могли и думать о борьбе с Якуб-Беком, а как только справились с дунганами, сейчас же обратили против него свое оружие, и власть его пала так же просто и скоро, как скоро и просто возникла, так как Бадаулет, не смотря на английские ружья, предназначавшиеся, впрочем, не для китайцев, за все свое 12-ти летнее управление страной не съумел приготовиться к войне с китайцами.
И так, это величина крайне раздутая, и раздули ее мы, русские. У нас существовало убеждение, что Якуб-Бек в 1852 г. отбил отряд Бларамберга, неудачно штурмовавшего Ак-Мечеть{1}. Впоследствии выяснилось, что Якуб-Бека в то время в Ак-Мечети уже не было. [89]
Кашгарским Бадаулетом очень интересовались англичане, думая найти в нем серьезного противника России. Известно, с каким усердием британское правительство вело переговоры с Якуб-Беком и собирало о нем сведения. Этих сведений накопилось так много, что на основании их плодовитый компилятор Boulger напечатал довольно объемистую книгу, в 335 страниц, под заглавием The life of Jakoob beg; athalik ghazi, and badaulet; ameer of Kashgar (London, 1878).
Наша литература не может похвалиться таким богатством, a между тем мы могли бы сделать для выяснения личности Якуб-Бека очень многое, так как еще живы некоторые сподвижники его, знающие подробности о жизни Бадаулета. Теперь у туземцев Туркестана нет обыкновения вести записи о совершающихся на их глазах событиях и со смертию очевидцев навсегда погибает источник для суждения об исторических фактах. Мне представился случай произвести опыт собирания сведений об Якуб-Беке.
В Ташкенте в настоящее время проживает кокандский сарт мирза Ахмед, бывший куш-беги, близко стоявший к Якуб-Беку и к событиям его времени{2}. При помощи своей памяти, очень хорошо развитой у туркестанцев, мирза Ахмед мог бы составить интересную записку о приключениях Бадаулета, но он, к сожалению, оказался неграмотным, почему для достижения нашей цели пришлось прибегнуть к другому приему, именно к распросам. Мною была составлена небольшая программа и предложен ряд вопросов, на которые было желательно получить ответы. Опросить мирзу Ахмеда и записать его показания вызвался из дружбы и расположения ко мне ташкентский судья И. М. Оранский, который при посредстве переводчика и совершил этот далеко не легкий труд, а затем переслал мне данные мирзой Ахмедом показания. Они несколько кратки, но довольно интересны и, по нашему мнению, заслуживают полного доверия, так как в случаях, допускающих проверку по другим источникам, сообщения мирзы Ахмеда стоят совершенно непоколебимо. Быть может некоторые частности со временем примут иной вид или иное освещение, но в общем ход событий представлен верно. К Якуб-Беку мирза Ахмед относится спокойно, не превознося его и не унижая, и личность «счастливца» предстает перед нами живою, со свойственными человеку слабостями и коварством, в особенности присущим Востоку. [90]
О мирзе Ахмеде упоминает доктор Беллью, спутник британского посланника Форсайта, отправленного к Якуб-Беку в 1873 году{3}. Мирза Ахмед куш-беги встречал посольство. По свидетельству Беллью это один из самых приближенных ко двору лиц, по виду ему около 45 лет, у него крупные черты лица и густая борода, вообще же он красивый мужчина. В Коканде он принимал деятельное участие в политике и даже пытался, хотя и безуспешно, завладеть кокандским престолом.
Едва ли последнее замечание справедливо. Если бы в действительности произошло что-либо подобное, мирза Ахмед не преминул бы о том упомянуть и даже похвастать. Между тем вот что он сам говорит на эту тему. «После того, как бухарский эмир Музаффар объявил ханом Шамрат-Хана, который ханствовал 3 месяца и по удалении эмира из Коканда, был убит кипчаками, мы трое, мулла Алим-Кул, Мин-Бай и я, держали совет: кого назначить ханом? Мулла Алим-Кул сказал, что он желает снять с себя подозрение в смерти Малля-Хана и намерен провозгласить ханом сына последнего, Султана Саида. На это Мин-Бай возражал, говоря, что титул хана по справедливости должен принадлежать мулле Алим-Кулу. Я со своей стороны заметил, что мулла Алим-Кул не ханского рода и всего приличнее быть ханом Султану Саиду. Тогда мулла Алим-Кул поручил мне поразведать, кого сам народ желает иметь ханом: его ли, муллу Алим-Кула, иди Султана Саида? Народ склонялся на сторону последнего. Мин-Бай же опасался, что Султан Саид будет мстить кипчакам за смерть своего отца. Султану Саиду было тогда 23 года, а мулле Алим-Кулу — 34.
Упоминает о мирзе Ахмеде куш-беги и А. Н. Куропаткин, в бытность свою в Кашгарии в 1875–6 годах, прибавляя, что мирза живет в Кашгаре без большого влияния{4}.
Н. Веселовский.