Галльские войны. Проконсульство

Что бы ни говорилось по этому поводу, но факт остается фактом: основным источником по истории галльских войн были, есть и будут «Записки» Цезаря, т. е. «Commentarii de Bello Gallico». Вся параллельная традиция очень не богата и в конечном счете зависит от тех же «Записок». Они публиковались, так сказать, по горячим следам событий. Некоторые исследователи считают, что «Записки» были опубликованы Цезарем целиком, сразу (в 52 — 51 гг.), но существует и другая точка зрения: Цезарь публиковал по одной книге в конце каждого года войны. Как это происходило на самом деле, решить теперь, пожалуй, невозможно, да и не представляет, на наш взгляд, существенного значения.

Гораздо важнее для историка вопрос о степени достоверности «Записок», о характере и значении их как исторического источника. Но и в этом случае не следует приписывать «Запискам» то значение, которое менее всего пытался придать этому труду сам автор или на которое вовсе не рассчитывали, да и не могли, конечно, рассчитывать первые его читатели.

С какой же целью были написаны и опубликованы Цезарем его «Записки» о галльских походах? Обычно считается, что все изложение Цезаря пронизывают две основные тенденции: а) оправдание своих действий и б) прославление своих успехов{216}. Однако в данном случае едва ли следует на первое место ставить то соображение, которое полностью определяет объяснение и оценку событий гражданской войны, — стремление как-то оправдать не только свои действия, но и свою инициативу. [115] Военные действия в Галлии в таком специальном оправдании не нуждались{217}.

Едва ли, помимо этого, автор рассчитывал и на преимущественный интерес к своим «Запискам» грядущих, более отдаленных поколений, по крайней мере по сравнению с современниками событий, которые могли быть — что, кстати, вполне естественно — в них заинтересованы и даже ими затронуты.

Из всех этих соображений вытекали вполне определенные и само собой разумеющиеся «установки» автора. Его «Записки» — отнюдь не скрупулезное исследование, не фундаментальный исторический труд, рассчитанный на века, но живой, яркий и по возможности правдивый рассказ непосредственного участника событий» т. е. живой комментарий к событиям. Но что значит по возможности правдивый рассказ? Это значит, что автор по горячим следам, еще полный непосредственных впечатлений, а главное, целиком во власти своего собственного отношения к событиям стремился дать общую картину, впечатляющую и убедительную, не слишком придавая значение второстепенным, сего точки зрения, и не меняющим общего впечатления деталям.

Но вместе с тем не вызывает сомнений то обстоятельство, что в основе «Записок о галльской войне» лежат донесения Цезаря сенату, а также его письма к своим легатам. Однако донесения наместников подвергались в сенате достаточно серьезной проверке, что исключало возможность слишком явных от них отступлений хотя бы даже и в литературном произведении. Кроме того, стоит подчеркнуть, что противники Цезаря не раз осуждали, критиковали его действия, но никогда достоверность его донесений. По существу известен лишь один случай — о нем речь ниже, — когда еще самими древними было высказано сомнение в достоверности сообщаемых Цезарем сведений, да и то, возможно, имеются в виду записки, посвященные не галльской, а гражданской войне{218}.

До нас дошли отзывы современников о «Записках» Цезаря. О них довольно подробно говорит Светоний. Цицерон, например, прежде всего подчеркивал литературные достоинства произведения. Он отмечал «нагую простоту и прелесть, свободные от пышного ораторского облачения»; автор «Записок», по его мнению, претендовал [116] лишь на то, чтобы дать материал будущему историку, хотя на самом деле значение труда более велико{219}. Весьма положительно в этом смысле оценивал мемуары Цезаря и один из его соавторов — Гиртий. «Они встретили такое единодушное одобрение, — писал он, — что, можно сказать, у историков предвосхищен материал для работы, а не сообщен им». Гиртий отмечал также необычайную легкость и быстроту, с которой работал Цезарь над «Записками»{220}. Однако Светоний приводит и единственный известный нам критический отзыв современников. Он ссылается на мнение Азиния Поллиона, одного из видных цезарианцев, который считал, что «Записки» Цезаря написаны без должной тщательности и заботы об истине: многое, что делалось другими, Цезарь принимал на веру, а то, что делалось им самим, он иногда умышленно, а иногда по забывчивости изображал неточно, даже превратно{221}.

Однако, как только что отмечалось, неясно, какие «Записки» Цезаря имеет в виду Азиний Поллион: то ли о галльской, то ли о гражданской войне. Но даже независимо от этих замечаний понятно, что книга, написанная Цезарем, не есть «правда, вся правда и ничего, кроме правды». Вместе с тем нельзя согласиться со сторонниками той крайней точки зрения, что в «Записках» все насквозь извращено в целях пропаганды. Это невозможно хотя бы уже потому, что читателями книги были и офицеры армии Цезаря и такие критически настроенные личности, как тот же Цицерон, поддерживавший разносторонние связи с родными или знакомыми, находившимися в армии. Поэтому крайнее искажение фактов было попросту немыслимым{222}. С другой стороны, не следует, конечно, поддаваться соблазну «объективности изложения» в «Соmmentarii de Bello Gallico». Ибо, как мы уже могли убедиться{223}, даже сознательно подчеркиваемая самим Цезарем «объективность» требует к себе подхода cum grano salis.

Описание военных действий в Галлии может быть изложено главным образом с точки зрения истории военного искусства. Подобные опыты хорошо известны{224}. Однако в данном случае такой аспект едва ли закономерен: он, пожалуй, оказался бы слишком «узким» и «специальным», тем более что история завоевания Галлии должна быть отнесена, особенно в первые [117] годы войны, скорее к области военно-дипломатической, а не просто военной истории{225}.

Что же представляла собой Галлия накануне походов Цезаря? Она делилась на две, точнее, на три части: Галлия Цизальпинская, Галлия Нарбонская и Галлия Трансальпийская. Цизальпинскую Галлию называли «одетой в тогу», подчеркивая тем самым ее романизацию, ее «цивилизованность»; Нарбонская называлась просто Провинцией (ныне Прованс), а Трансальпийская — «волосатой» или «одетой в штаны». Эта последняя охватывала почти всю территорию современной Франции, Бельгии, часть Голландии, значительную часть Швейцарии и левый берег Рейна. Огромная территория Трансальпийской Галлии распадалась в свою очередь на три части: юго-западную часть между Пиренеями и рекой Гарумной (Гаронна), населенную кельтским племенем (с примесью иберийских элементов) аквитанов; центральную часть, занятую собственно галлами (кельтами), и, наконец, северную часть между Секваной (Сеной) и Рейном, где жили кельто-германские племена белгов. Население свободной Галлии отнюдь не ограничивалось этими племенами: в той части страны, которая непосредственно примыкала к Провинции, наиболее значительными племенными группами были эдуи, секваны и арверны.

Можно ли считать галлов или вообще кельтов неким этническим единством? Новейшие исследования приводят к отрицательному ответу. Наиболее адекватное определение, на которое отваживаются специалисты, звучит примерно так: кельты — группа племен, общин, языки которых родственны между собой. Не всегда ясны также различительные признаки с германцами. Белгов иногда считают кельтами, иногда кельто-германцами, треверов относят то к кельтам, то к германцам и т. п.{226}

Что касается взаимоотношений между римлянами и многочисленными галльскими племенами, то они в разное время были разными. Так, аллоброги, жившие в пограничной области между Провинцией и свободной Галлией, восставали против римского господства (61г.), но были вновь покорены. Эдуи придерживались римской ориентации и считались союзниками Рима. Секваны и арверны имели прочные связи с зарейнскими германскими племенами. Так как они враждовали [118] с эдуями, то по просьбе секванов вождь германского племени свевов Ариовист перешел со значительными силами через Рейн и после длительной и упорной борьбы разбил эдуев. За это секваны были вынуждены уступить Ариовисту часть своей территории (в современном Эльзасе). Римский сенат выступил посредником в пользу эдуев. Ариовист прекратил враждебные действия и во время консульства Цезаря был провозглашен союзником и другом римского народа.

Хотя уже из сказанного ясно, что в Галлии не существовало политического единства, но вместе с тем она была- достаточно развитой в экономическом отношении, богатой и густонаселенной страной. Однако различия в положении отдельных племен были довольно существенными. Некоторые из них находились чуть ли не на стадии родового быта, другие же довольно далеко продвинулись по пути формирования государственных отношений.

Цезарь в общем очерке о Галлии и ее «нравах» прежде всего подчеркивает наличие большого количества различных группировок, которые он даже именует «партиями» (factiones). Речь идет, видимо, о каких-то группах, об окружении, возникающем в качестве «свиты» того или иного представителя племенной знати, «свиты», состоящей из большого числа клиентов (амбакты), рабов и вообще зависимых в той или иной степени людей. Но иногда под «партиями» следует понимать крупные племенные группировки, поскольку Цезарь утверждает, что к моменту его прибытия в Галлию во главе одной из «партий» (factio) стояли эдуи, во главе другой — секваны. Таким образом, понятие этих «партий» не очень определенно и достаточно растяжимо{227}.

Цезарь вообще считает, что в Галлии существовало всего два привилегированных слоя, или «класса», населения, тогда как основная масса, по терминологии Цезаря — плебс, находилась фактически на положении рабов. К привилегированным слоям относились «всадники» и друиды. Под «всадниками», очевидно, следует иметь в виду племенную знать, из среды которой каждое племя избирало своих вождей (principes). Эти вожди, или принцепсы, и владели, как правило, массой зависимых от них людей — клиентов и рабов. Некоторые исследователи полагают, что клиентские от [119] ношения в Галлии отличались от римских: здесь речь должна идти не о двусторонних обязательствах, но лишь об обязательствах преданности и верности со стороны клиентов{228}.

Наряду с племенной знатью большим влиянием в Галлии пользовались жрецы-друиды, представлявшие собой особую и замкнутую корпорацию. Они были толкователями права, предсказателями будущего и считались хранителями вековой мудрости, а также религиозных обычаев кельтов. Родиной друидизма Цезарь считает Британию; отсюда их учение было перенесено в Галлию{229}. Друиды ко времени Цезаря еще сохраняли свой моральный авторитет и реальную власть, но в целом значение их в общественной жизни явно падало, тогда как значение военной аристократии, наоборот, возрастало.

Политические учреждения галльских племен, как правило, были весьма архаичными. То, что Цезарь называет «сенатом», было на самом деле лишь советом старейшин, местные «цари» (например, Амбиорикс) были племенными вождями, а должность вергобретов у эдуев, созданная по образцу должности римских консулов, не имела фактически первостепенного значения. Но различные закулисные интриги и борьба при выборах (например, военных вождей) были не менее острыми, чем в Риме. Для галльского общества характерна внутренняя раздробленность и взаимная вражда: борьба клана против клана, племени против племени, эдуев против арвернов, белгов против центральных галльских племен и т. п. — словом, bellum omnium contra omnes!{230}

Но если подобные междоусобицы предопределяли политическую да и военную слабость Галлии, то в смысле своего экономического развития или даже более широко — в смысле развития материальной культуры Галлия едва ли заметно уступала Риму. Во всяком случае сопоставлять, как это делалось когда-то, «цивилизацию» (Рим) и «варварство» (Галлия) абсолютно неправомерно.

Общую численность населения Галлии определяют в 15 — 20 миллионов человек, что свидетельствует о плотности населения, близкой к италийской{231}. Об этом же говорит большое количество городов, селений, [120] а также развитие средств сообщения (дорог и морских путей).

Сельское хозяйство Галлии находилось на столь высоком уровне, что в некотором смысле превосходило италийское. Широко известно, что Италия сама не могла обеспечить Рим хлебом. С другой стороны, мы знаем, что Цезарь во время своих галльских походов целиком рассчитывал на местные продовольственные ресурсы{232}. Было развито как земледелие, так и скотоводство. Галлы знали плуг (колесный и бесколесный), косу, жнейку.

Ремесленное производство в Галлии также достигло высокого уровня развития. Цезарь упоминает о галльских железных копях, о строительной технике галлов при сооружении крепостных стен{233}. Славились мастера по обработке дерева (строительство крупных и мелких судов, различного рода повозок, бочарное дело и т. п.). Галлы достигли высокого искусства в обработке металлов — от воинского снаряжения и оружия до тончайших ювелирных изделий. Славилась закалка галльских мечей, не менее высоко стояла техника обработки кожи, текстиля, стекла.

Существуют достаточные основания говорить о развитии внутренней, транзитной и даже внешней торговли: связи с Массилией, Карфагеном, этрусками, Римом. Известно, что в Галлии ко времени Цезаря было достаточно широко распространено денежное обращение, хотя единой монетной системы, конечно, еще не существовало.

Такова общая картина. Если подвести краткий итог развития галльского общества к середине I в. до н. э., то можно без преувеличения утверждать: галльская материальная культура не только не уступала римской, но кое в чем и превосходила ее. Если она и может быть названа «варварской», то вовсе не как отсталая, но как чуждая греческой и римской{234}.

Перейдем, однако, от общих наблюдений к конкретным событиям. Когда Цезарь в 58 г. прибыл в Провинцию, положение в собственно Галлии было довольно сложным и даже тревожным. Первоочередной проблемой, которую предстояло незамедлительно решить, был вопрос о передвижении гельветов. Это было многочисленное племя, населявшее западную часть современной Швейцарии. Причины, побудившие гельветов к переселению, [121] не совсем ясны, но во всяком случае в 58 г., предав огню собственные города и села, уничтожив все хлебные запасы, кроме того, что они брали с собой в дорогу, гельветы пришли в движение, намереваясь продвинуться к устью Гарумны.

Имелось, собственно говоря, два пути для такого перехода. Один из них, узкий и трудный, вел через область секванов, между Юрой и рекой Родан; второй путь, несравненно более удобный, пролегал через Провинцию. Гельветы, естественно, вознамерились использовать именно этот второй путь, что и заставило Цезаря срочным маршем направиться в Дальнюю Галлию, к городу Генаве (Женеве). Этот город был расположен в ближайшем соседстве с гельветами; из города вел в их страну мост. Этот мост Цезарь приказал немедленно разрушить, и, еще двигаясь по направлению к Генаве, он распорядился срочно провести по всей Провинции дополнительный набор войск.

Узнав о прибытии Цезаря, гельветы направили к нему посольство, прося разрешения пройти через Провинцию и обязуясь не наносить ей никакого ущерба. Речь шла о передвижении более чем 300-тысячной массы (включая, конечно, женщин и детей), в составе которой находилось более 90 тысяч человек, способных носить оружие. Даже если считать эти цифры завышенными более чем вдвое, то и в таком случае речь шла об огромных «ордах варваров»{235}. А в Риме еще было достаточно свежо воспоминание о нашествии кимвров и тевтонов.

Цезарь открыл галльскую кампанию отнюдь не военной, но чисто дипломатической — и весьма для него характерной — акцией. В ответ на обращение послов он не заявил решительного протеста или отказа, но, желая выиграть время до прихода набранных войск, предложил послам явиться к нему снова к апрельским идам (т. е. к 13 апреля). Сам же он за это время организовал возведение вала (со рвом) на протяжении девятнадцати миль — от Леманнского озера до хребта Юры{236}.

Когда послы гельветов явились к Цезарю вторично, он ответил им решительным отказом. Обманутые в своих ожиданиях гельветы пытались прорвать укрепленную линию, но все их усилия оказались безрезультатными. Оставалась единственная возможность — двигаться [122] через область секванов. Движение в этом направлении, строго говоря, не затрагивало ни реальных, ни престижных интересов римлян и не давало им права вмешиваться во внутренние дела галлов. Однако Цезарь, мотивируя свои действия тем, что гельветы слишком воинственны и слишком враждебны, а потому представляют серьезную угрозу Провинции, счел необходимым открыто выступить против них. Возникала также соблазнительная возможность свести и кое-какие старые счеты: ведь в 107 г. гельветы однажды победили римскую армию, провели ее под ярмом, а консула Кассия убили.

Оставив своего легата Тита Лабиена охранять построенные им укрепления, Цезарь отправился в Цизальпинскую Галлию, где он вывел из зимнего лагеря (в окрестностях Аквилеи) три легиона, организовал набор еще двух и с этими пятью легионами двинулся через Альпы в Галлию Дальнюю. Тем временем гельветы уже достигли области эдуев и начали опустошать их поля. Эдуи немедленно отправили послов к Цезарю с просьбой о помощи и защите; вскоре к ним присоединились их соседи с юга амбарры, а затем и аллоброги.

Через земли эдуев и секванов протекает река Арар (ныне Сона). Когда разведка донесла Цезарю, что гельветы организовали переправу через эту реку и им удалось перевести на другой берег примерно три четверти своих сил. Цезарь, действуя чрезвычайно быстро и решительно, настиг тремя легионами ту часть гельветов, которая еще не успела переправиться, и благодаря неожиданности нападения нанес им сокрушительное поражение. Это были как раз гельветы так называемого Тигурикского пага, т. е. те самые, что в свое время примкнули к кимврам и тевтонам и выиграли у римлян сражение, в котором погибли и консул Кассий и его легат Пизон{237}.

После этого Цезарь, перейдя через Арар, двинулся вслед за гельветами на расстоянии около 5 — 6 миль. Это преследование длилось две недели. Войско Цезаря начало испытывать недостаток продовольствия: хлеб на полях еще не созрел, а поставки зерна, обещанные эдуями, откладывались со дня на день. Усмотрев в этом злой умысел и даже измену. Цезарь собрал вождей эдуев, находившихся в его лагере, и изложил им свои [123] претензии в самой резкой форме. Вскоре стало ясно, что во всем этом замешан один из влиятельных эдуев, а именно Думнориг, который преследовал честолюбивые замыслы, а по отношению к римлянам вел двойную игру.

В походной обстановке поведение Думнорига заслуживало самой суровой кары. Однако, учитывая не вызывающую сомнений преданность брата Думнорига — Дивитиака и не желая обострять отношения с остальными галльскими вождями. Цезарь решил проявить определенную снисходительность, милосердие и ограничился лишь тем, что приставил к Думноригу стражу.

Поскольку вопрос о снабжении хлебом так и не был решен, а Цезарь в этот момент находился сравнительно недалеко от большого и богатого продовольствием города эдуев Бибракте, то он, отказавшись на какой-то срок от преследования гельветов, свернул в сторону города. Узнав об этом, гельветы изменили свою тактику, свои прежние планы и решили первыми напасть на римлян.

Цезарь в свою очередь рискнул принять вызов. Он расположил войска на одном из холмов и перед началом боя приказал увести своего коня, а также коней других командиров, дабы уничтожить самую мысль о возможности спасать жизнь бегством. Сражение было ожесточенным и упорным, оно вполне профессионально описано Цезарем{238}. Римляне одержали важную победу, сопротивление гельветов было сломлено. Уцелевшие разрозненные отряды гельветов устремились в область лингонов, идя туда днем и ночью. Когда же стало известно, что Цезарь со своим войском выступил вслед, гельветы направили к нему послов, изъявив полную покорность.

Цезарь потребовал прежде всего заложников и выдачи оружия. Затем гельветам было приказано вернуться в свои земли, восстановить сожженные ими города и села. Аллоброгам же Цезарь предложил выделить гельветам на первое время какой-то запас продовольствия, поскольку гельветы, как уже было сказано, уничтожили весь урожай.

Победа над гельветами произвела в Галлии большое впечатление. В ставку Цезаря прибыли с поздравлениями вожди почти всех общин. В своих приветствиях [124] они не только прославляли успехи римлян, но и подчеркивали значение победы и ликвидацию угрозы для самой Галлии. Как показали события ближайших дней, галльские вожди имели далеко идущие замыслы. Они обратились к Цезарю с просьбой разрешить им провести собрание всех представителей Галлии для того, чтобы выработать согласованное решение по некоторым весьма важным для них вопросам.

Это собрание проходило якобы в глубокой тайне, но после его окончания к Цезарю снова явились наиболее влиятельные вожди общин, бросившись, по его словам, перед ним на колени. От имени всех слово взял Дивитиак. В своей речи он обрисовал следующую сложную ситуацию. После того как Ариовист, призванный на помощь арвернами и секванами, нанес ряд чувствительных поражений эдуям, а сам утвердился на землях секванов, на территорию Галлии во всевозрастающих количествах стали переселяться зарейнские германцы, и сейчас их в Галлии уже около 120 тысяч человек. Ариовист же требует для зарейнских переселенцев все новых и новых территорий, и нет сомнения, что через несколько лет все галлы будут изгнаны из своей страны, а все германцы перейдут через Рейн. Поэтому если Цезарь своим личным авторитетом, своим войском и, наконец, самим именем римского народа не окажет галлам помощь, то они скоро могут оказаться на положении гельветов и будут вынуждены искать себе где-то новых земель, нового пристанища{239}.

Таково было выступление Дивитиака (разумеется, в интерпретации Цезаря). На нем стоило остановиться подробнее, поскольку устами Дивитиака дается по существу мотивировка и обоснование необходимости начать военные действия против Ариовиста, который меньше всего, по-видимому, был расположен портить отношения с римлянами, да и едва ли помышлял в то время о господстве над всей Галлией. Цезарь изображает собрание, или съезд, галльских представителей, состоявшимся по инициативе самих галльских вождей, и, хотя мы не имеем на то прямых указаний, нельзя все же исключать и другую возможность, а именно тот факт, что как съезд, так и обращение галльских вождей к Цезарю были инспирированы им самим. Цезарь, безусловно, был заинтересован в том, чтобы его выступление против Ариовиста рассматривалось как отклик [125] на просьбу самих галлов, как дело, в котором его поддерживает вся Галлия.

Об инициативе Цезаря свидетельствуют и кое-какие косвенные данные. Во-первых, сам Цезарь, описывая обращение к нему галльских вождей, допускает явные преувеличения. Если верить этому описанию, то галльские принцепсы все время падали перед ним на колени, взывали к нему то «со слезами», то «с громким плачем»{240}, и, хотя такие приемы были в обычае у римских ораторов, в данной ситуации они не вызывают полного доверия. Кроме того, известно весьма недвусмысленное высказывание Светония, из которого явствует, что Цезарь в Галлии «не упускал ни одного случая для войны, даже для несправедливой или опасной, и первым нападал как на союзные племена, так и на враждебные и дикие»{241}. И хотя Светоний, приводя далее конкретный пример подобных действий Цезаря, имеет в виду более поздние события, ничто не противоречит тому, чтобы и в выступлении против Ариовиста видеть вполне аналогичное явление. Это была тщательно подготовленная дипломатическая акция.

После съезда галльских вождей Цезарь начинает переговоры с Ариовистом. Он предлагает ему встречу в каком-либо месте, на равном удалении от расположения сил обоих полководцев. Ариовист отвечает отказом. Тогда новое посольство передает Ариовисту нечто вроде ультиматума, в котором излагаются следующие требования: не производить более никаких массовых переселений через Рейн на территорию Галлии, возвратить эдуям их заложников (в том числе и находящихся в руках секванов), не угрожать войной ни самим эдуям, ни кому-либо из их союзников. Направляя эти требования Ариовисту, Цезарь, конечно, прекрасно понимал, что тот не может их принять, но в этом также заключался определенный расчет. Отказ Ариовиста превращал его в нарушителя дружбы с римским народом, в опасного врага, война с которым и необходима, и справедлива{242}.

Одновременно с отрицательным ответом Ариовиста к Цезарю начали поступать сведения иного характера. Послы эдуев жаловались на то, что недавно переведенные через Рейн германские поселенцы опустошают их земли, а послы от треверов сообщили еще более тревожные новости: большие массы германцев (свевы) [126] готовятся к переходу в Галлию. С чисто военной точки зрения было бы непростительной ошибкой дать возможность Ариовисту объединиться с этими новыми полчищами.

Поэтому Цезарь, не теряя времени, ускоренным маршем двинулся против Ариовиста. По дороге он занял важный и хорошо укрепленный пункт — главный город секванов Весонтион (Безансон). Здесь Цезарь провел несколько дней, дабы урегулировать вопросы снабжения армии, о чем он всегда крайне заботился.

Во время этой вынужденной задержки вследствие более близкого общения солдат и офицеров с местным населением в армии начали распространяться панические слухи о германцах, об их физической силе, неустрашимости, огромном военном опыте. Этим паническим слухам и настроениям поддались прежде всего молодые командиры, отправившиеся на войну, как уверял сам Цезарь, «только ради дружбы с ним»{243}, но затем такие настроения стали распространяться более широко: возникла даже угроза, что войско может не подчиниться приказам полководца.

Тогда Цезарь созвал военный совет, на который пригласил даже центурионов. На этом совете он выступил с речью и сумел добиться решительного перелома в настроении. Заключительную часть речи, где он затронул вопрос о возможном отказе войска выступить, Плутарх передает так: «Я же, — сказал он, — пойду на варваров хоть с одним только десятым легионом, ибо те, с кем мне предстоит сражаться, не сильнее кимвров, а сам я не считаю себя полководцем слабее Мария»{244}. 10-й легион был любимым легионом Цезаря, он всегда давал ему особые льготы и вследствие всем известной храбрости солдат особо на него полагался.

Результат выступления Цезаря на военном совете был таков, что прежде всего 10-й легион через своих военных трибунов выразил ему благодарность и заверил в своей готовности к бою. Затем и остальные легионы постарались оправдаться перед Цезарем, заявив о том, что они не испытывают ни колебаний, ни страха. В ту же ночь войско выступило, и на седьмой день марша разведка донесла, что Ариовист находится всего в двадцати четырех милях.

На сей раз вождь свевов, мотивируя тем, что Цезарь сам пришел к нему, изъявил желание вступить в переговоры. [127] Встреча состоялась, но ничего не дала: и Цезарь и Ариовист остались на прежних позициях. Более того, в конце переговоров Ариовист заявил, что он некоторыми специальными посланцами из Рима поставлен в известность, что его, Ариовиста, победа над Цезарем для многих знатных и влиятельных римлян крайне желательна. Переговоры были прерваны неожиданным образом: конный отряд, сопровождавший Ариовиста, сделал попытку напасть на всадников Цезаря.

На следующий день от Ариовиста поступило предложение продолжить переговоры. Однако Цезарь почел за благо воздержаться от новой встречи и направил в лагерь Ариовиста двух своих представителей. Неясно, что замышлял и что предпринял бы Ариовист против Цезаря лично, но направленные им посредники были арестованы и даже закованы в цепи. После этого Ариовист провел свои войска мимо лагеря Цезаря и остановился в двух милях за его расположением, желая отрезать противника от его тыла и баз снабжения. Решающее сражение становилось неизбежным.

Переговоры Цезаря с Ариовистом и последовавшая за ними битва происходили на территории современного Эльзаса (сентябрь 58 г.). Однако битва между римлянами и германцами состоялась не сразу после окончания переговоров — ей предшествовало почти недельное маневрирование. Несмотря на более или менее крупные стычки, Ариовист явно уклонялся от решительного сражения. Цезарю удалось через пленных выяснить, что по существующему у германцев обычаю жены-предсказательницы на основании своих гаданий и примет не рекомендуют начинать сражение до новолуния. Тогда Цезарь решил напасть первым.

Сражение оказалось крайне упорным и кровопролитным. В ходе боя левый фланг неприятеля — именно против него Цезарь направил главный удар — был разбит и обращен в бегство, но правый фланг благодаря явному численному превосходству сильно потеснил римлян, что угрожало изменить результат сражения в целом. Героем дня оказался начальник конницы молодой Публий Красс, сын триумвира, который двинул на помощь теснимому флангу резервные части.

Сражение было в конечном счете блестяще выиграно, Все вражеское войско обратилось в бегство, [128] причем римляне гнали германцев до Рейна, который протекал примерно в пяти милях от поля битвы. Только очень немногие, в их числе сам Ариовист, сумели переправиться на другой берег реки; подавляющее большинство беглецов было настигнуто римской конницей и перебито. С Ариовистом находились две его жены и две дочери. Обе жены во время бегства погибли, одна из дочерей тоже была убита, другая — захвачена в плен.

Когда известие о разгроме Ариовиста проникло за Рейн, то орды свевов, намеревавшиеся переправиться в Галлию, стали спешно возвращаться на свою территорию. По дороге они подверглись нападению другого германского племени — убиев и понесли большие потери. Кстати сказать, убии в самом недалеком будущем вступили в дружественные отношения с Цезарем, заключив с ним даже соответствующий договор{245}.

Таким образом, за одну летнюю кампанию 58 г. Цезарь успешно окончил две войны — против гельветов и против Ариовиста. Поэтому даже раньше, чем того требовало время года, он отвел свои войска на зимние квартиры в области секванов. Комендантом зимнего лагеря был назначен Лабиен, а сам Цезарь отправился в Ближнюю Галлию для судопроизводства, что входило в круг его обязанностей как проконсула.

Несомненно, Цезарь направлялся сюда не только и даже не столько ради судопроизводства, сколько ради других, более важных для него дел. Ему нельзя было отрываться от политической борьбы, кипевшей в Риме, если только он хотел сохранить какое-то влияние и какую-то популярность, если только он не собирался «выключаться из игры».

Конечно, таких намерений у Цезаря даже не могло и быть. Наоборот, он стремился принять в этой игре самое активное и по возможности непосредственное участие. Но в таком случае следовало хоть раз в году бывать поближе к Риму. Цезарь не упускает подобной возможности, и уже зиму 58/57 г. он проводит в этом смысле отнюдь не безрезультатно. Плутарх, которому делать обобщающие выводы было куда легче, чем современникам событий, сообщает следующее: «Сюда к Цезарю приезжали многие из Рима, и он имел возможность увеличить свое влияние, исполняя просьбы каждого, так что все уходили от него, либо получив то, что желали, либо надеясь это получить. Таким образом [129] он действовал и в течение всей войны: то побеждал врагов оружием сограждан, то овладевал самими гражданами при помощи денег, захваченных у неприятеля». И далее Плутарх, видимо не без сожаления, меланхолично добавляет: «А Помпей ничего этого не замечал»{246}.

Известно, например, что среди тех, кто приезжал к Цезарю из Рима, был некто Публий Сестий, только что избранный народным трибуном. Он приезжал заручиться согласием Цезаря на возвращение из изгнания Цицерона, поскольку этот вопрос все время возбуждался самим Цицероном и его многочисленными приверженцами и поскольку позиции Клодия вследствие его ссоры с Помпеем были весьма ослаблены. Цезарь, видимо, отнесся к предложению довольно сдержанно, что — наряду с другими причинами — отдалило на несколько месяцев срок возвращения Цицерона.

Но помимо чисто римских дел и интересов не позволяла забывать о себе и Галлия. До Цезаря все чаще и чаще доходили слухи, подтверждаемые письменными донесениями Лабиена, что белги, занимавшие примерно треть галльской территории (север Галлии, т. е. территорию Франции севернее Марны и Сены, Бельгии и Нидерландов), готовятся к отражению римлян, заключают между собой тайные союзы и обмениваются заложниками.

Встревоженный этими известиями, Цезарь набрал в Ближней Галлии еще два легиона (в добавление к тем шести, которые находились на зимних квартирах). Теперь под его командованием оказалось вдвое большее число легионов, чем ему было разрешено сенатом. С этим войском он двинулся против белгов, снова стремясь захватить инициативу и упредить противника. Совершив пятнадцатидневный переход. Цезарь оказался поблизости от земель, принадлежавших белгам (в современной Шампани).

Первым племенем, с которым здесь столкнулись войска римлян, были ремы — ближайшие соседи белгов. Они через своих представителей изъявили полную покорность Цезарю, обещали предоставить ему заложников, а также снабдить его хлебом и другими припасами. Все обещанное ремы действительно выполнили быстро и добросовестно. [130]

Вскоре после этого Цезарь перевел свои войска через реку Аксону и разбил лагерь с таким расчетом, чтобы река прикрывала его тылы. По просьбе ремов он частью своих сил помог освобождению одного города, осажденного белгами. Тогда белги, опустошив окрестные поля, предав огню села и усадьбы, всей массой двинулись против Цезаря и расположились лагерем менее чем в двух милях от него.

Сначала Цезарь, учитывая численное превосходство неприятеля, избегал решительного сражения. Но в ходе почти ежедневных стычек он убедился, что его солдаты ничуть не уступают противнику. Тогда Цезарь, дополнительно укрепив свое расположение и оставив в самом лагере два недавно набранных легиона в качестве резерва, остальные шесть легионов вывел и построил перед лагерем. Враги тоже приняли боевой порядок.

Однако фронтального сражения так и не произошло. Между расположением войск находилось болото. Ни римляне, ни белги не хотели первыми начать переправу. Завязалось лишь конное сражение. Тем временем белги сделали попытку перейти вброд Аксону и таким образом зайти римлянам в тыл и отрезать их от области ремов и от подвоза продовольствия. Но эта попытка была отражена Цезарем с большими потерями для противника. Переправа белгам не удалась, а те, кто все же успел перейти реку, были окружены и истреблены конницей.

После этого объединенное ополчение белгов фактически распалось. Они решили отступить, и вскоре их отступление перешло в беспорядочное бегство. Римляне воспользовались этим и, нападая на арьергард противника, нанесли отступавшим ряд весьма чувствительных ударов. По мере того как Цезарь, продвигаясь с войском, вступал на территорию того или иного племени белгов, они теперь, фактически без всякого сопротивления, изъявляли покорность, выдавая оружие и заложников. Так было с общинами суессионов, белловаков, амбианов. За белловаков вступились их старые союзники эдуи: снова перед Цезарем появился Дивитиак, взывая к его милосердию и кротости, но тем не менее белловакам все же пришлось выдать и заложников (600 человек), и оружие{247}. [131]

Затем, направившись к северо-востоку, Цезарь вступил в область нервиев (современный Камбрэ). Это племя отличалось необыкновенной храбростью. Не устанавливая никаких сношений с римлянами, нервии, объединившись с некоторыми соседними общинами, заняли позиции за рекой Сабис (Самбра), где и ожидали появления Цезаря. Именно здесь разыгрался наиболее трагический эпизод кампании (лето 57 г.).

Ход сражения римлян с нервиями описан Цезарем достаточно подробно, но не всегда достаточно ясно. Бесспорно лишь одно: стремительное нападение нервиев оказалось совершенно неожиданным. Они атаковали римлян в тот момент, когда те еще были заняты разбивкой и укреплением лагеря. Положение сразу же стало критическим. Общее командование отсутствовало, холмы и перелески затрудняли видимость, легионы фактически бились с врагом поодиночке, спасала лишь опытность самих солдат. Цезарь был вынужден лично принять самое активное участие в сражении; он появлялся во всех наиболее угрожаемых местах, ободряя солдат и командиров. Был даже такой момент, когда, выхватив щит у одного из воинов, он бросился в передние ряды и, обращаясь к каждому центуриону по имени, приказал переходить в атаку.

Был и такой эпизод боя, когда посланный Цезарю на помощь конный отряд от племени треверов, подойдя к римскому лагерю и увидев царившую там сумятицу и панику, поскольку нервиям удалось ворваться в лагерь, решил, что все потеряно, повернул обратно, а возвратившись домой, сообщил о сокрушительном поражении римлян, о захвате их лагеря и даже обоза.

Каким образом и в какой момент произошел перелом в ходе сражения, из описания Цезаря не совсем понятно. Сам он склонен приписать это своим умелым распоряжениям: соединению легионов, маневрированию, взаимопомощи. На самом же деле исход боя был, видимо, решен знаменитым 10-м легионом, который был направлен в лагерь Титом Лабиеном в самый опасный и напряженный момент. Но как бы то ни было, перелом действительно произошел, и сражение в конечном счете было выиграно римлянами. Но уже и в безнадежном положении нервии продолжали отчаянно сопротивляться, а потому понесли огромные потери. Из 60 тысяч мужчин, способных носить оружие, [132] осталось в живых якобы лишь около 500 человек, а из 600 «сенаторов» (так их называет Цезарь) — только трое. Что касается стариков, женщин и детей, укрытых в лесах и болотистой местности, то Цезарь, поскольку они сдались на милость победителя, объявил им полное прощение и приказал соседним племенам не чинить им никакого насилия и никаких несправедливостей{248}.

Большой отряд адуатуков, спешивший на помощь нервиям, узнав об исходе сражения, повернул с полпути домой. Адуатуки считались весьма воинственным племенем — они происходили якобы от кимвров и тевтонов. Не сомневаясь в том, что в их землю вскоре вступят войска Цезаря, они покинули свои селения и со всем достоянием собрались в одном из городов, укрепленном самой природой, — они считали его абсолютно неприступным для врага.

Однако, когда Цезарь начал осаду, в особенности когда к стенам города стала приближаться сооруженная римлянами грандиозная башня, адуатуки запросили мира и воззвали к милосердию и кротости полководца, о которых они были уже столь наслышаны. Но на сей раз Цезарю пришлось проявить совсем другие свойства своего характера. Адуатукам было поставлено обычное условие — выдача оружия. Они его выполнили лишь для виду — значительная часть оружия была утаена. Цезарь вывел солдат на ночь из занятого города, и этой же ночью адуатуки сделали отчаянную вылазку, напав на римский лагерь. Конечно, нападение окончилось полной неудачей: большая часть атакующих была истреблена, остальные отброшены в город. На следующий день ворота города были взломаны, адуатуки уже не могли оказать никакого сопротивления, и Цезарь приказал всю военную добычу и всех жителей продать с аукциона. Всего было продано 53 тысячи человек.

Примерно в то же самое время Публий Красс, направленный с одним легионом против приморских общин (венеты, эсубии, редоны и т. п.), известил Цезаря о том, что все эти племена и общины признали владычество римского народа. Таким образом, казалось — а Цезарь был в этом, видимо, вполне уверен, — что вся Галлия в результате кампаний 58 и 57 гг. замирена, и донесение, отправленное Цезарем в Рим, [133] было составлено именно в таком духе. Сенат, который менее всего может быть заподозрен в благожелательном отношении к Цезарю, во всяком случае в своем большинстве, все же оказался вынужденным принять решение о празднестве и 15-дневном благодарственном молебствии — честь, которая, по словам самого виновника торжества, «до сих пор еще никому не выпадала на долю»{249}.

Однако столь пышно декларированное замирение Галлии, как показало ближайшее будущее, нельзя было считать надежным непрочным. Осенью 57 г. Цезарь уезжает в Иллирик, определенный ему сенатом в качестве провинции наряду с Галлией. Здесь он провел даже часть зимы 56 г., но затем известия, начавшие поступать от его легатов, настоятельно потребовали его возвращения и его личного участия в событиях.

Дело заключалось в том, что в отдельных районах «замиренной» Галлии фактически вновь вспыхнули военные действия. Одному из легатов, Сервию Гальбе, было поручено обеспечить безопасность торговых дорог через Альпы. Живущие здесь племена изъявили римлянам полную покорность. Но когда Гальба, в распоряжении которого был лишь один легион, обосновался на зимние квартиры, альпийские племена, располагая превосходящими силами, напали на римский лагерь. И хотя это нападение было отбито, Гальбе тем не менее пришлось увести своих солдат в Провинцию.

Еще более сложным оказалось положение в приморских областях (в Бретани). Здесь возник союз племен во главе с венетами. Располагая сильным флотом, союзники выступили против римлян. Сюда и направился со своими легионами Цезарь. Однако действия сухопутной армии не могли в данном случае привести к решающей победе. Она была достигнута лишь после того, как построенный по распоряжению Цезаря флот выиграл сражение на море (вблизи устья Луары). С восставшими снова было поступлено без пощады и без пресловутого милосердия: «сенат» в полном составе казнен, а «все остальные» проданы с аукциона{250}.

Из всех легатов Цезаря в кампании 56 г., пожалуй, наиболее отличился молодой Красс. Он покорил многочисленные аквитанские племена от Гаронны до Пиренеев. Аквитания же по своей площади и населению [134] составляла примерно треть всей Галлии. В генеральном сражении, которое дал Красс, со стороны противника принимало участие до 60 тысяч человек; после победы римлян из них уцелела едва одна четверть.

Кампания 56 г. завершилась походом самого Цезаря против племен моринов и менапиев (живших по Шельде и нижнему Рейну). Однако они всячески избегали встречи с римлянами в открытом бою, скрываясь от них в лесах и непроходимых болотах. Цезарь ограничился опустошением вражеских сел и полей, и так как уже наступала зима, началась непогода, проливные дожди, то он вынужден был увести своих солдат на зимние квартиры.

Итак, покорение Галлии было практически завершено. Военная добыча — драгоценные металлы, скот, многие тысячи рабов — превзошла всякие ожидания. К Цезарю стекались теперь огромные богатства, и он, верный своему обыкновению, щедро наделял ими своих помощников, сотрудников и просто своих сторонников. Все это, конечно, увеличивало его популярность и его влияние в Риме.

Если подвести некоторые итоги трем первым годам проконсулата Цезаря, то, пожалуй, прежде всего следует иметь в виду именно эти изменения в его собственном положении, так сказать, более основательный и «солидный» характер его репутации. Теперь у же речь шла не просто о любимце римской толпы, не просто о щедром и ловком демагоге, но о полководце, окруженном ореолом блестящих побед, в руках которого к тому же сосредоточились богатства, сила, реальная власть.

Три года войны в Галлии, несомненно, показали и доказали особый характер взаимоотношений между полководцем и его войском. Цезарь, видимо, умел чутко улавливать настроение солдат, знал их нравы, психологию, знал, чем и как следует на нее воздействовать. Иногда это были речи, иногда поступки — в зависимости от обстоятельств. Но он в полном смысле слова владел своим войском, был его вождем не только по имени, но и по существу.

Когда перед встречей с Ариовистом в армии начали распространяться панические слухи о германцах, Цезарь, как уже упоминалось, выступил на военном совете с «гневной речью», которая произвела, по словам [135] самого оратора, «удивительную перемену в настроении всего войска»{251}. Да и в дальнейшем Цезарю не рад приходилось испытывать силу своего слова, своего воздействия на настроение солдат.

Но конечно, преданности воинов, авторитета вождя, нельзя было добиться одними лишь речами. Однако мы уже видели, что в решающий момент Цезарь, не колеблясь, бросался в самую гущу боя, воздействуя на солдат и офицеров личным примером мужества, как, например, в ходе сражения с нервиями{252}. Кстати сказать, этот случай тоже далеко не единственный — по мере необходимости Цезарю приходилось поступать подобным образом в ряде сражений, вплоть до самой последней битвы в его жизни (сражение при Мунде в 45 г.){253}.

Однако трехлетнее пребывание и деятельность Цезаря в Галлии позволяют сделать вывод о его талантах не только полководца, но и первоклассного дипломата. Причем качества умелого дипломата, быть может, выступают даже более убедительно и ярко, Конечно, приводимые Цезарем в его «Записках» описания сражений — а мы ведь знаем о них только по этим описаниям, только в его собственной интерпретации — обнаруживают вполне профессиональный подход и бесспорную опытность полководца. Но, с другой стороны, все получается как-то слишком гладко, все описанные автором сражения развиваются (за исключением сражения с нервиями) слишком «правильно» благодаря мудрой предусмотрительности самого полководца. Это в общем вполне естественно: едва ли найдется хоть один военный или политический деятель, который не был бы склонен приписывать успех того или иного руководимого им предприятия именно этому своему руководству, а неудачу — судьбе, стечению самых неблагоприятных и, как правило, самых неожиданных обстоятельств.

Но примеры дипломатических удач Цезаря выглядят все же и бесспорнее, и убедительнее. Стоит вспомнить, что свою первую кампанию в Галлии он открыл чисто дипломатической акцией, в результате чего ему удалось выиграть время для строительства мощного оборонительного вала против гельветов{254}. Еще более яркий пример — созыв общегалльского «съезда», решения которого дали возможность начать войну против Ариовиста якобы не по собственной инициативе, но по [136] настоятельным просьбам галлов. О значении этой военно-дипломатической акции уже говорилось выше{255}. Все это лишь отдельные примеры, но не будет преувеличением сказать, что фактически военные действия в Галлии почти все время протекали на фоне дипломатических усилий Цезаря по разобщению галльских, племен и даже натравливанию друг на друга отдельных группировок внутри какого-либо одного племени (эдуев){256}.

В тесной связи с военной и, конечно, дипломатической деятельностью Цезаря стоит тот, видимо, впервые столь широко и настойчиво пропагандируемый им лозунг милосердия (dementia, misericordia), лозунг, который отныне сопровождает Цезаря на всем протяжении его жизненного пути. В «Записках о галльской войне» dementia проявляется и упоминается неоднократно. В первый раз Цезарь проявляет милосердие (хотя слово dementia, как таковое, в данном случае не употребляется), пожалуй, тогда, когда он, уступая мольбам и просьбам Дивитиака, снисходительно отнесся к его брату, фактически заподозренному в измене{257}. О милосердии и кротости (dementia ас mansuetudo), свойственных Цезарю, говорится уже более прямо в речи Дивитиака, ходатайствующего за белловаков (речь эта, конечно, «конструирована» Цезарем){258}. О милосердии (misericordia) упоминается по отношению к старикам, женщинам и детям племени нервиев{259}, а также в том случае, когда адуатаки, еще до своего вероломного поступка, пытались вступить в переговоры с Цезарем и обращались к его милосердию и кротости, о которых они якобы уже были наслышаны{260}.

Но пресловутая кротость, если, по мнению Цезаря, того требовали обстоятельства, превращалась в беспощадную жестокость и возмездие. Это испытали на себе те же адуатуки{261}, а затем и венеты{262}. Правда, в данном случае речь шла о «справедливом» возмездии, о возмездии за измену и нарушение договорных обязательств, но то, что Цезарь расценивал со своей точки зрения как вероломство, сами адуатуки, например, могли считать вполне допустимой военной хитростью. Да и вообще в условиях той войны различие между справедливым возмездием, военной хитростью и самым беззастенчивым коварством было на деле весьма условным и трудноразличимым. Все зависело от того, с чьей стороны, с чьих позиций велся рассказ о событиях. [137]

И наконец, три года, проведенные Цезарем в Галлии, показали, что он отнюдь не утратил своего главного качества — не теряться в трудных обстоятельствах и не падать духом от неудач. Правда, наиболее сложные испытания были еще впереди, но уже и первые три галльские кампании оказались вовсе не развлекательной прогулкой. Во всяком случае они требовали постоянного напряжения сил, стойкости и выдержки как от самого полководца, так и от каждого воина. В этих условиях особое и знаменательное значение приобретает упрек, адресованный Цезарем своим противникам: «Насколько галлы смело и решительно готовы начинать любые войны, настолько же они слабохарактерны и нестойки в перенесении неудач и поражений»{263}. Вот в этом серьезном недостатке, в этой слабости никак нельзя было обвинить ни римлян, ни их верховного главнокомандующего — Цезаря.

* * *

Знаменитое свидание триумвиров в Луке состоялось в апреле 56 г. Таким образом, оно происходило незадолго до тех событий, о которых только что шла речь, т. е. незадолго до военных действий против венетов и в Аквитании. Это небольшое отступление от хронологии допущено нами, дабы не нарушать последовательного изложения хода военных действий, приведших, как считалось в Риме, к покорению и замирению Галлии.

Встреча в Луке состоялась по инициативе Цезаря и имела своей целью в первую очередь укрепление несколько пошатнувшегося единства в «союзе трех». Небезынтересно отметить, что Цезарь в силу целого ряда довольно понятных причин ни единым словом не упоминает об этом свидании в своих «Записках»{264}. Оно, конечно, проходило втайне, точнее, неофициально, но слух о предстоящей встрече все же проник в Рим, в результате чего в Луку, по сведениям Плутарха{265}, кроме Красса и Помпея съехалось более 200 сенаторов. Одних только ликторов, т. е. членов свиты функционирующих в данный момент магистратов, было 120 человек.

Цезарь первоначально встретился и вел переговоры с Крассом в Равенне, Помпей же прибыл в Луку, совершив «небольшой» крюк. В Риме считали, что он [138] направляется в Сардинию, дабы проследить за закупками зерна, поскольку незадолго до этого он получил от сената широкие полномочия по снабжению Рима продовольствием. Кроме того, из видных политических деятелей в Луке оказались едущий в качестве наместника в Испанию бывший консул Квинт Метелл Непот и направляющийся в Сардинию, тоже в качестве наместника, бывший претор Аппий Клавдий.

Значение совещания в Луке заключалось прежде всего в том, что Цезарю снова удалось примирить Красса и Помпея, поскольку за последнее время отношения между ними резко обострились. Был принят ряд согласованных решений, имевших важное значение для ближайшего будущего. Для того чтобы не допустить избрания консулом на 55 г. ставленника олигархической сенатской группировки Луция Домиция Агенобарба, непримиримого врага Цезаря, было решено, что Помпей и Красс выдвинут свои кандидатуры. Намерение это следовало держать в тайне, выборы оттягивать всеми возможными средствами до зимы, ибо к этому времени кандидатуры могли быть поддержаны в народном собрании солдатами Цезаря, увольняемыми на зиму в отпуск. Со своей стороны Красс и Помпей обязались добиваться того, чтобы Цезарю управление его провинциями было продлено еще на пять лет{266}.

В январе 55 г. в Риме состоялись консульские выборы. Группировка Катона делала все возможное, чтобы провести своего кандидата Луция Домиция Агенобарба. Но исход выборов, как и было намечено, решили приведенные на Марсово поле солдаты Цезаря, явившиеся чуть ли не в строю под командованием Красса-младшего. Произошло вооруженное столкновение. Домицию пришлось спасаться бегством, Катон был ранен в руку. В ближайшие же недели был принят закон, распределяющий провинции между новыми консулами, а затем они реализовали свои обязательства по отношению к Цезарю.

Казалось, все члены триумвирата полностью ублаготворены: позиции Цезаря стабилизировались и даже укрепились; Помпей имел основания рассчитывать своим новым консульством восстановить свое прежнее положение первого лица не только в сенате, но и в государстве; и наконец. Красс мог реализовать свои [139] давнишние мечты о провинции, которая дала бы ему возможность освежить уже порядком увядшие лавры победоносного полководца.

Итак, решения конференции в Луке были как будто полностью осуществлены, подтвердив тем самым сохранение единства триумвиров, восстановив на какое-то время их исключительное положение — положение негласного, но фактического правительства Рима. Однако, добиваясь принятия этих решений, участники триумвирата едва ли могли хоть в какой-то степени предвидеть их поистине роковые последствия. Тем не менее эти решения во многом определили судьбу каждого из них. Более того, проведенные в жизнь с целью укрепления «союза трех», лукские решения поначалу действительно укрепили этот союз, но в дальнейшем они же и привели к его распаду.

Кампания 55 г. в Галлии началась, как об этом сообщает сам Цезарь{267}, раньше обычного. Но на сей раз речь шла о военных действиях не против галлов. Дело в том, что на левый берег Рейна, около его устья, переправились многочисленные германские племена узипетов и тенктеров. Причиной их перехода через Рейн было давление со стороны свевов, вытеснивших узипетов и тенктеров с их исконной территории. До Цеваря начали доходить слухи о том, что некоторые галльские племена вступают в переговоры с германцами. Тогда Цезарь созвал галльских вождей и правителей и, объявив им о своем намерении выступить против узипетов и тенктеров, обязал присутствующих поставить в его войска определенный контингент конницы. Всеми этими событиями и определялось более раннее начало кампании 55 г.

Спешно закончив приготовления. Цезарь двинулся по направлению к тем районам (район Кобленца), которые были заняты германцами. Дальнейшие события известны нам в далеко не беспристрастном освещении самого Цезаря, и, чем настойчивее стремится он оправдать свои действия, тем больше сомнений вызывает его искренность. Видимо, на сей раз даже сам автор «Записок» не был уверен, что он действовал в пределах допустимой «военной хитрости».

Узипеты и тенктеры выслали навстречу Цезарю своих послов, которые предлагали мир и дружбу и просили, чтобы Цезарь разрешил им поселиться на уже [140] фактически занятой ими территории или указал иные места для поселения. Ответ Цезаря был таков: не может быть и речи о дружеских отношениях, если германцы намерены остаться в Галлии, ибо здесь нет свободной территории, но так как убии, живущие на правом берегу Рейна (в районе Кёльна), просили у римлян помощи и защиты от свевов, то он. Цезарь, может дать убиям распоряжение в обмен на эту защиту принять на свою территорию узипетов и тенктеров.

Послы заявили, что им необходим трехдневный срок для ответа, и просили Цезаря приостановить на это время продвижение его армии. Цезарь же, находя эту просьбу лишь уловкой, рассчитанной на то, чтобы германцы могли дождаться возвращения своей конницы, отправленной за провиантом, продолжал свой марш и подошел к германскому лагерю на расстояние около 30 тысяч шагов (18 километров). Тогда снова явились германские послы с теми же самыми просьбами. Цезарь на сей раз обещал продвинуться лишь на небольшое расстояние, чтобы найти воду, и якобы приказал своей коннице, которая шла в авангарде, не вступать в бой с неприятелем.

Тем не менее в тот же день произошло кавалерийское сражение благодаря внезапному и коварному, по словам Цезаря, нападению неприятельской конницы. Германский отряд, в котором было всего около 800 всадников, напал на 5 тысяч галльских всадников из армии Цезаря и обратил их в позорное бегство. Поэтому когда на следующий день в римский лагерь явилось большое посольство, в составе которого было много германских князей и старейшин, принося извинения за вчерашний инцидент и снова заверяя в своем стремлении к миру, то «обрадованный их приходу Цезарь велел, вместо ответа, схватить их и тотчас же двинулся с войском вперед, приказав проявившей трусость коннице идти в арьергарде»{268}.

Нападение римской армии было для германцев совершенно неожиданным. Они не смогли оказать организованного сопротивления и обратились в беспорядочное бегство, во время которого многие были зарублены, многие потонули при попытках переправиться вплавь через реку. По утверждению Цезаря, общее количество германцев в лагере (очевидно, включая женщин и детей) достигало 430 тысяч человек. [141]

Победа была полной, но реакция на нее в Риме оказалась далеко не единодушной. По всей вероятности, Цезарь действовал слишком беззастенчиво и слишком явно нарушил традиционные «правила войны», что было недопустимо для чести римского оружия, даже если речь шла о военных действиях против варваров. Во всяком случае нам известно о намерении сената направить в Галлию специальную комиссию для расследования дела, «а некоторые, — по выражению Светония, — прямо предлагали выдать его неприятелю»{269}. Плутарх излагает весь эпизод более подробно и уточняет довольно неопределенный оборот речи Светония. Он говорит о том, что выдачи Цезаря варварам за совершенное им клятвопреступление (очевидно, за «противозаконный» захват послов) требовал прежде всего Катон{270}. Конечно, дело пытались раздуть политические противники Цезаря, но все же характер этого эпизода в целом был по всем признакам таков, что он давал для подобной возможности вполне приемлемый и достаточный предлог. Цезарь, по всей вероятности, принял через своих сторонников необходимые контрмеры — насколько нам известно, никакой сенатской комиссии не было создано и дальше словесных заявлений дело не пошло.

Кампании 55 — 54 гг. примечательны главным образом тем, что римские войска впервые перешли через Рейн, а также дважды переправлялись на территорию Британии. Эти оба предприятия, несмотря на то что они в значительной мере носили характер демонстрации, военного набега и не привели ни к каким территориальным приобретениям, тем не менее имели большое политическое и военное значение.

Цезарь в «Записках» подчеркивает, что у него был ряд серьезных причин, побудивших его перейти Рейн. Главная из них заключалась в том, чтобы продемонстрировать мощь римского оружия, доказать германцам превосходство этого оружия, причем на их собственной территории. Были, конечно, и другие, более частные, но зато более конкретные причины. Так, когда Цезарь потребовал выдачи той части конницы узипетов и тенктеров, которая, будучи послана за провиантом, не принимала участия в последнем сражении, а ныне укрылась за Рейном, то в полученном им ответе весьма недвусмысленно подчеркивалось, что у него нет [142] ни прав, ни оснований распоряжаться на зарейнской территории. И наконец, племя убиев, вступившее в союз о римлянами, присылавшее к Цезарю послов, выдавшее ему заложников, все более и более настоятельно просило его о помощи и защите от своих старых врагов — свевов.

Таким образом, римские легионы впервые переступали через Рейн и вторгались на те земли, которые ими же самими считались исконно принадлежащими германским племенам. Это первое более тесное соприкосновение с германцами и их территорией привело к тому, что Цезарь в своих «Записках» дал довольно подробное описание нравов и образа жизни германцев{271}.

Описание Цезаря рисует германцев на довольно ранней ступени общественного развития. Их основными занятиями были охота и война; земледелием они занимались нерегулярно. Поэтому питались они главным образом мясом, молоком, сыром. Частной собственности на землю у германцев не существовало, но каждый род мог получить по решению старейшин земельный участок любой величины. Однако участок предоставлялся во владение рода всего лишь на один год, для того чтобы люди не стремились к земельной собственности и ее расширению и чтобы страсть к приобретению, богатству не вытеснила более благородной страсти к войне.

С малых лет германцы укрепляли свое тело трудом и соответствующими упражнениями. До двадцати лет они сохраняли целомудрие, и вообще наибольшим почетом у них пользовались неженатые. В военное время германцы избирали полководцев, которые имели право жизни и смерти в отношении всех своих подчиненных, В мирное время племя в целом не имело общего вождя, но во главе каждого округа, пага, стоял свой магистр, обладавший судебной властью. Религия германцев была примитивной: в отличие от галлов они поклонялись Солнцу, Луне и богу огня (которого Цезарь на римский лад именует Вулканом).

Когда-то галлы превосходили германцев храбростью, вели с ними успешные войны, основывали колонии за Рейном. Теперь же положение изменилось: германцы благодаря простому и строгому образу жизни сохранили все свои боевые качества, галлы же вследствие близости к римским владениям испытали пагубное [143] влияние богатства и роскоши, разложились, утеряли прежнюю боеспособность и теперь сами признавали превосходство германцев над собой.

Описание Цезаря, очевидно, должно быть распространено на все племена, жившие за Рейном, так как у римлян, в том числе и у Цезаря, не возникало никаких сомнений относительно того, что все зарейнские территории населены именно германскими племенами. Но так ли это было на самом деле?

Интересно отметить, что в последнее время этот вопрос вызывает в науке, и в первую очередь среди немецких археологов и этнографов{272}, определенные сомнения. Например, считают, что слово «германцы» закрепилось за восточными соседями кельтов скорее всего по ошибке. Первоначально так именовали (видимо, по самоназванию) лишь северных соседей кельтов, и только римляне (в частности, сам Цезарь!) распространили это название на всех варваров, обитающих к востоку от Рейна. На самом же деле, если иметь в виду эти огромные территории и их население, то, вероятно, следует говорить «о германских германцах, о негерманских германцах, о племенах, ложно называемых германцами, и о тех, кто не называл себя германцами, но все же, видимо, были ими». Так примерно определяют сложный состав зарейнских племен современные археология и этнография.

Каким же образом был совершен первый переход римских войск через Рейн? Он был совершен чрезвычайно эффектно — по специально выстроенному мосту. Цезарь пишет, что переправу на судах — и это более или менее понятно — он считал небезопасной и, кроме того, несоответствующей — что понять, пожалуй, уже значительно труднее — его личному достоинству и достоинству римского народа. Поэтому в течение десяти дней был построен мост, по которому на одиннадцатый день войско Цезаря перешло на правый берег Рейна.

Этот мост чрезвычайно знаменит. Цезарь в своих «Записках» подробно описывает его строительство, Однако, несмотря на описание, многое остается неясным: существуют попытки реконструкции моста, его модели, хранящиеся в музеях, существует, наконец, довольно обширная литература, посвященная возведению моста{273}. [144]

Но как бы то ни было, мост через Рейн и переход войска по мосту оказались весьма эффективным средством. На правом берегу Рейна Цезарь был встречен посольствами различных племен; все они обращались с просьбами о мире и дружбе и готовы были предоставить заложников. Цезарь же направился прежде всего в область сугамбров, поскольку именно это племя дало убежище коннице узипетов и тенктеров и столь высокомерно отвечало Цезарю на его требование о выдаче отряда. Но сугамбры со всем своим имуществом скрылись в лесах, и Цезарь, предав огню их сеяния и скосив их- хлеб, продвинулся в область убиев, которым он обещал защиту от свевов. Но и свевы, как только им стало известно о переходе римлян через мост, созвали совет вождей и на этом совете приняли решение: жителям покинуть города и села, жен, детей и имущество спрятать в лесах, всем, способным носить оружие, собраться в определенном месте (в центре их владений) и готовиться к решительному сражению.

Цезарь был вполне удовлетворен результатами зарейнской экспедиции. Все причины, побудившие его предпринять этот поход, были реализованы, все цели достигнуты: сугамбры отмщены; убии освобождены от гнета и угроз свевов; все германские племена поняли, какова мощь римского оружия. Таким образом, проведя в зарейнских областях всего 18 дней и даже не повидав врага. Цезарь вернулся как победитель в Галлию. Мост через Рейн по его приказанию был разрушен.

После этого Цезарь начинает готовиться к экспедиции в Британию. Она состоялась осенью 55 г. и была предпринята силами двух легионов. По существу речь шла еще о рекогносцировке, поскольку Британия представлялась римлянам загадочным островом, где их могли ожидать любые неожиданности. Однако развитие событий в самой Галлии предопределяло необходимость более тесного знакомства с Британией. Во-первых, существовали бесспорные связи между кельтами как по эту, так и по ту сторону пролива; кельты с Британских островов даже принимали довольно активное участие в прошлогодней войне венетов с римлянами. Во-вторых, Британия слыла богатой страной, причем богатой не только зерном и скотом, но, по слухам, и металлами: железом, серебром, золотом. [145]

Отправляясь в незнакомую страну, Цезарь предпринял ряд мер предосторожности. На предварительную разведку он послал на военном судне одного из своих офицеров, который ознакомился со страной только с борта корабля, не рискнув даже сойти на берег. Когда же к Цезарю прибыли послы от некоторых британских племен, то, отпустив их обратно, Цезарь направил с ними некоего Коммия, которого он сам провозгласил царем побежденного им галльского племени атребатов. Коммию было поручено вести агитацию в пользу того, чтобы британские общины добровольно и без сопротивления подчинились Риму. Однако эта дипломатическая миссия не увенчалась успехом: Коммий, как только прибыл в Британию и высказал предложения Цезаря, сразу же был арестован, заключен в темницу и освобожден лишь тогда, когда римляне, высадившись на острове, одержали первую победу.

Для переправы в Британию Цезарь использовал флот, который был им подготовлен и собран во время военных действий против венетов. Однако высадка войска прошла не легко, римлянам было оказано серьезное сопротивление. Завязалось ожесточенное сражение. В конечном счете победа оказалась на стороне римлян, но она была не полной. Римляне не смогли преследовать разбитого противника: внезапно поднялась сильная буря, и римская конница, несмотря на все старания, не сумела совершить высадку на берег.

Все же после первого успеха римлян мир был заключен. К Цезарю стали являться вожди не только прибрежных, но и более отдаленных общин, выдавались заложники, делались заявления о полной покорности. Но вместе с тем положение римлян было далеко не блестящим: их военные и транспортные суда пострадали от новых бурь, конница отсутствовала, продовольственные запасы были ничтожными.

Учитывая эти обстоятельства. Цезарь срочно начал ремонт оставшихся кораблей и одновременно готовился к возможному нападению со стороны варваров. Оно не заставило себя долго ждать. Британцы решили использовать благоприятную для них ситуацию, и однажды, когда один из легионов был отправлен за провиантом, они совершили на него внезапное нападение, [146] используя конницу и даже боевые колесницы. Однако Цезарю с несколькими когортами удалось вовремя подоспеть на помощь, и атака была отбита. Через несколько дней британцы завязали новый бой у римского лагеря, но и на сей раз были разбиты и обращены в бегство. Тем не менее Цезарь решил, видимо, больше не искушать судьбу и при первой же благоприятной погоде, посадив своих воинов на отремонтированные или уцелевшие суда, отплыл от негостеприимного острова и благополучно (он потерял лишь два. грузовых корабля) достиг материка.

Эта первая британская экспедиция в военном отношении ничего не дала, скорее оказалась неудачной. Однако общественный ее резонанс, как и впечатление от похода за Рейн, был весьма велик. Сенат по отчету Цезаря за истекший год назначил двадцатидневное благодарственное молебствие. И хотя Катон и его сторонники, видимо, именно в это время попытались привлечь Цезаря к ответственности за клятвопреступление, о чем уже говорилось выше{274}, но то была попытка с явно негодными средствами, а успехи Цезаря, блеск его побед, романтика его походов вызвали восторженные отзывы даже таких людей, как Катулл или Цицерон, которых никто не мог заподозрить в особых симпатиях к Цезарю{275}.

В следующем, 54 г. Цезарь начинает подготовку к новой британской экспедиции. Она была задумана в гораздо более широких масштабах. Поэтому основная задача заключалась в подготовке флота — следовало переправить в Британию 5 легионов и 2 тысячи всадников. Отдав соответствующие распоряжения своим легатам, сам Цезарь, как и обычно, отправился на зиму в Цизальпинскую Галлию, где занялся разбором очередных судебных дел, в то же время расширяя свою клиентелу и укрепляя дружественные связи с местной знатью. В конце мая он вернулся к войску. Любопытно, что эту свою поездку Цезарь использовал в несколько неожиданном плане: им было за это время написано грамматическое исследование «Об аналогии» (в 2-х книгах), к сожалению до нас не дошедшее.

Прибыв на зимние квартиры своих войск. Цезарь убедился, что подготовка к походу, в частности строительство и ремонт кораблей, почти закончена. Поэтому [147] он отдает распоряжение собрать весь флот в гавани Ития (т. е. в Булони). Но если с чисто военной подготовкой нового похода все обстояло благополучно, то гораздо сложнее оказалась политическая ситуация. Хотя, как не раз об этом доносил в Рим сам Цезарь, война в Галлии считалась оконченной. Галлия завоевана и якобы замирена, на самом деле тот же Цезарь лучше, чем кто-либо другой, знал, что это не так. Галлы — причем в данном случае следует иметь в виду именно широкие слои населения — никоим образом не примирились с римским господством. Оно держалось главным образом на том, что среди галльской знати существовали многочисленные римские «партии», группировки. Цезарю приходилось все это учитывать и неустанно лавировать, одних задаривая и приближая к себе, других держа в узде. Так, для племен карнутов, атребатов, сенонов Цезарь провозгласил «царями» преданных ему людей из местной знати; у эбуронов он признал их вождей, а когда дело касалось эдуев, секванов и суессионов, он решительно выступал против единоличного правления и поддерживал существовавшие здесь аристократические «сенаты», Таким образом, и в смысле форм господства тоже приходилось вести достаточно гибкую политику. Кроме того. Цезарь весьма покровительствовал распространенному у галлов обычаю, согласно которому более мелкие и слабые племена становились клиентами племен более могущественных, ведущих. Такими ведущими племенами Цезарь признавал эдуев иремов{276}.

Но, несмотря на эту тонкую и сложную политическую игру. Цезарь прекрасно понимал, что Галлия подобна тлеющему костру, который в любой момент и совершенно неожиданно может вспыхнуть с новой силой. Вот почему, когда перед новым походом в Британию выяснилось, что племя треверов во главе с одним из своих вождей, Индутиомаром, начинает уклоняться от связей с римлянами, не подчиняется приказам, исходящим из римского лагеря, и, по слухам, вступило даже в какие-то сношения с зарейнскимя германцами. Цезарь решил предпринять карательную экспедицию и с четырьмя легковооруженными легионами и 800 всадниками направился в область треверов.

До военных действий дело, однако, не дошло. Соперничавший с Индутиомаром другой знатный [148] тревер, по имени Цингеторикс, возглавил проримскую группировку, оказавшуюся гораздо могущественнее сторонников Индутиомара, и последнему ничего не оставалось, как явиться в лагерь Цезаря и сдаться на милость победителя. Он привел с собой 200 знатных заложников, в том числе и собственного сына.

После этого Цезарь направился к месту сбора своего экспедиционного корпуса (т. е. в Булонь), куда к этому же времени подошла галльская конница (4 тысячи всадников) во главе с вождями многих галльских общин. Но здесь произошел новый конфликт. Дело в том, что некоторых вождей (тех, в чьей преданности он не сомневался) Цезарь решил оставить в Галлии, других же брал с собой в поход как бы в качестве заложников. Против этого выступил знатный эдуй Думнориг, с которым у Цезаря были старые счеты{277}, и, отказываясь принять участие в британской экспедиции, он подбивал к тому же самому и других знатных галлов. Когда после почти месячного ожидания благоприятной погоды Цезарь смог наконец дать приказ о погрузке на суда, Думнориг с группой своих соотечественников самовольно удалился из лагеря. Задержав из-за этого свой отъезд. Цезарь послал в погоню за Думноригом конный отряд с приказом убить его в случае сопротивления. Так и произошло. Думнориг, громко крича, что он «свободный человек свободного государства»{278}, действительно оказал сопротивление и был тут же на месте убит.

Только после этого экспедиционный корпус снялся с лагеря и направился к берегам Британии. Высадка произошла на следующий день, около полудня, и на сей раз при высадке на берег римляне не встретили сопротивления: как выяснилось через пленных, британцы были устрашены мощью римского флота (в нем в общей сложности насчитывалось до 800 кораблей!). В результате второго посещения Британии Цезарь дал в своих «Записках» описание страны и обычаев ее населения. Однако это еще более краткий и, несомненно, более поверхностный очерк, чем описание германцев (не говоря уже о галлах){279}.

Если при высадке на остров римляне, как уже сказано, не встретили сопротивления, то вскоре положение резко изменилось. Британские общины собрали и выставили многочисленное войско, подчиненное единому [149] командованию. Таким верховным командующим был провозглашен с общего согласия Кассивеллаун, могущественный вождь и опытный военный руководитель, владения которого простирались к северу от Темзы.

Между войском римлян и ополчением британских племен произошел ряд крупных столкновений. И хотя Цезарь всячески старается подчеркнуть, что исход боев каждый раз оказывался в пользу римлян, но, во-первых, победы давались не легко, а, кроме того, добиться решающего и крупного успеха так и не удалось. Британцы под руководством своего умелого вождя вели по существу партизанскую войну, а такую войну в результате какого-то одного генерального сражения выиграть невозможно.

В ходе военных действий Цезарю удалось форсировать Темзу, а затем прорвать оборонительные сооружения в «городе» Кассивеллауна (возможно, в Веруламии, неподалеку от Лондона), но решающим оказалось то обстоятельство, что сначала тринобанты, сильнейшее из британских племен, а затем и некоторые другие племена отпали от Кассивеллауна и решили сдаться Цезарю. Была сделана еще одна попытка неожиданно атаковать римский лагерь, но, когда она окончилась неудачей, Кассивеллауну не оставалось ничего другого, как вступить в переговоры с Цезарем. Для последнего это тоже было лучшим выходом из положения, тем более что он стремился вернуться на зиму в Галлию, ибо у него, видимо, существовали достаточные основания опасаться там волнений, быть может, даже восстания{280}.

Поэтому, получив от Кассивеллауна заложников и установив на будущее размер ежегодной дани, Цезарь посадил свое войско и многочисленных пленных на суда и в два приема переправил их на материк. По существу обе британские экспедиции в смысле реальных результатов отнюдь не оправдали возлагавшихся надежд: они не привели ни к территориальным приобретениям, ни к захвату той огромной добычи, тех несметных богатств, слух о которых не только воодушевлял войско Цезаря, но и усиленно распространялся перед походом в самом Риме.

Таковы основные события, развернувшиеся на галльском театре войны после совещания в Луке и [150] вплоть до кануна всеобщего галльского восстания. Они характеризуют и освещают деятельность Цезаря за эти годы. Каково же было положение двух других участников совещания? Для ответа на этот вопрос следует попытаться дать характеристику не только их собственной деятельности, но и общей политической ситуации в римском государстве.

Незадолго до совещания в Луке вернулся из изгнания Цицерон (57 г.). Конечно, это возвращение было немыслимо, пока снова не окрепло положение олигархических группировок сената и одновременно не пошатнулись положение и популярность Клодия. Не последнюю роль сыграло также и то обстоятельство, что в связи с наладками Клодия на Помпея последний оказал решающее содействие возвращению Цицерона. Поскольку Клодий, организовав отряды своих клиентов, отпущенников и рабов, не останавливался перед вооруженными столкновениями на улицах Рима, угрожал жизни и имуществу своих политических противников, то противоположной стороной скоро было найдено противоядие: избранные трибунами на 57 г. Тит Анний Милон и Публий Сестий начали действовать аналогичными методами, т. е., собрав такие же вооруженные отряды, выступили против Клодия на стороне сената. Особенно активно действовал Милон. Бурные сходки, беспорядки, вооруженные стычки стали повседневной деталью общественной жизни Рима. Ко всему этому добавилась дороговизна и нехватка продовольствия, что еще больше содействовало возбуждению населения. Начинался период анархии, которая в ближайшие годы развернулась е небывалой силой. Эти обстоятельства и дали желанный предлог чувствовавшему себя обязанным перед Помпеем Цицерону выступить с инициативой вручения Помпею чрезвычайных полномочий по снабжению Рима продовольствием. Эти особые и весьма широкие полномочия были, как уже упоминалось{281}, Помпею вручены.

Все это происходило еще до совещания в Луке, но решающие события развернулись после него. Совместный консулат Красса и Помпея (55 г.), пожалуй, ничем более, кроме выполнения решений, принятых в Луке, не примечателен. Назначенные консулам провинции были распределены следующим образом: [151] Помпей получал на пять лет обе Испании — Ближнюю я Дальнюю, Красс на такой же срок — Сирию. Но если Помпей вовсе не стремился покинуть Рим и управлял своей провинцией только через легатов, то Красс, рассматривавший наместничество как давно желанную для него возможность совершить блестящий и победоносный поход, отправился в Сирию вопреки обычаю даже до окончания срока своего консульства. Намечаемый Крассом поход предполагал военные действия против нового и серьезного соперника Рима на Востоке — Парфянского государства. Но он строил еще более грандиозные планы, называя восточные походы Лукулла и Помпея детскими забавами, мечтая о Бактрии и даже Индии. Кстати, идею подобного похода, который в случае удачи сулил его руководителю лавры нового Александра Македонского, подогревал своими письмами из Галлии не кто иной, как Цезарь{282}.

Самостоятельное Парфянское государство возникло в середине III в. до н. э. на территории державы Селевкидов. Пришедшая к власти династия Аршакидов считала себя преемниками древних персидских царей. К концу II в. до н. э. Парфянское государство достигает наибольшего территориального расширения, простираясь от Инда до Евфрата и включая в свой состав такие области, как Мидия, Вавилония, Месопотамия (со столицей Ктезифоном на Тигре).

Отправившись со своим войском из Брундизия, Красс в 54 г. вторгся на территорию парфянских владений в Месопотамии и захватил ряд городов. Начало похода было вполне удачным. Однако, отведя войска на зимние квартиры в Сирию, он, по мнению Плутарха, совершил первую ошибку, тогда как ему следовало продвинуться дальше, заняв Вавилон и Селевкию, города, враждебные парфянам{283}. Тем не менее, перезимовав и дождавшись своего сына Публия, который прибыл к нему из Галлии от Цезаря, украшенный различными знаками отличия за доблесть, и привел с собой отборный отряд в 1000 всадников, Красс ранней весной 53 г. снова перешел Евфрат и двинулся в глубь Парфии.

Этот поход был подготовлен недостаточно тщательно. Маршрут оказался крайне трудным: он пролегал по песчаной, безводной местности, отступавшие парфяне уничтожали на своем пути все, что только [152] можно, местные проводники римского войска находились с ними в тайных сношениях. Дав заманить себя в глубь страны, что было второй и роковой ошибкой, Красc вынужден был со своим усталым от тягот похода войском принять генеральное сражение (битва при Каррах, 53 г.). Римляне потерпели полное поражение, серебряные орлы — знамена римских легионов — были захвачены противником, молодой Красс героически погиб в бою, а через несколько дней при отступлении римских войск был предательски убит во время переговоров и Красс-отец. Его отрубленные голова и руки были отправлены к царю Ороду, находившемуся в это время в Армении. На одном из придворных пиров, под чтение «Вакханок» Еврипида эта голова была продемонстрирована всем участникам торжества, что и вызвало общий восторг. Так закончился этот поход, из которого только жалкие остатки армии, состоявшей в начале похода из семи легионов и 4 тысяч всадников, вернулись в Сирию{284}. Уже давно ни одна военная кампания, которую вели римляне, не оканчивалась для них таким сокрушительным и бесславным поражением.

Пока развертывались все эти события как на галльском, так и на сирийском театрах войны, политическая обстановка в Риме становилась все более напряженной. Третий член триумвирата, Помпей, как известно{285}, остался в Риме, точнее, под Римом, поскольку он как проконсул не имел права переступать городской черты. Кроме того, он продолжал пользоваться своими чрезвычайными полномочиями по снабжению города продовольствием. Такое своеобразное и необычное положение сулило ему в данной ситуации определенные выгоды. С одной стороны, он был как бы вне той борьбы, тех низкопробных интриг и подкупов, с особой силой развернувшихся в 54 г. по мере приближения выборных комиций, с другой — он мог вмешаться в эту борьбу в любой подходящий, с его точки зрения, момент.

Действительно, интриги и подкупы достигли таких размеров, что консульские выборы не смогли состояться в обычный срок, и 53 год начался без высших магистратов. Все это приводило к тому, что в окружении Помпея и даже среди некоторой части сенаторов все чаще стали называть его имя как имя возможного [153] диктатора, ибо диктатура представлялась сейчас многим единственным средством борьбы против анархии.

Однако подобное положение Помпея наряду с бесспорными преимуществами таило в себе и определенные опасности. Так, чрезвычайно осложнялись его отношения с Цезарем. Правда, пока это еще не бросалось в глаза; наоборот, оба союзника стремились подчеркнуть свое единение. Они оказали нажим на Цицерона, заставив его выступить защитником на процессе Публия Ватиния, а затем и Габиния. Кстати, процесс Габиния и вся египетская авантюра (т. е. предпринятый им без разрешения сената поход в Египет) были настолько скандальным делом, что, несмотря на поддержку триумвиров и защиту лучшего адвоката, Габиний все же был осужден и изгнан. Но были и другие, пожалуй более существенные, примеры единства и солидарности триумвиров: так, когда в конце 54 г. или в начале 53 г. Цезарь обратился из Галлии к Помпею с просьбой о присылке войск в связи с понесенными им потерями, то Помпей, как это подчеркивает сам Цезарь в «Записках», «по-дружески» направил в Галлию набранный им легион{286}.

Но подспудно, в самой глубине, оставаясь пока незримым для стороннего наблюдателя, отчуждение между бывшими союзниками непрерывно росло. Оно было обусловлено прежде всего развитием политической борьбы. Соперничество Цезаря и Помпея, соревнование за первенство в Риме вытекали из самой политической ситуации. Если Цезарь с присущими ему энергией и упорством ныне стремился к тому, чтобы стать первым, то Помпей, фактически уже будучи первой фигурой в Риме, никоим образом не мог скатиться вниз хотя бы на одну ступень и удовольствоваться второстепенной ролью, тем более что все обстоятельства складывались, как уже говорилось, именно в его пользу.

В конце августа или в начале сентября 54 г. — Цезарь в это время совершал свой второй поход в Британию — умерла его дочь Юлия, жена Помпея. Она пользовалась большой и искренней любовью как отца, так и мужа. И хотя обычно историки подобным причинам, когда речь идет о каких-либо крупных политических событиях, не придают серьезного значения, тем не менее это едва ли справедливо. Так и в данном случае. [154]

Юлия безусловно служила важным посредствующим звеном в той цепи, которая связывала ее отца с ее мужем. Как дочь Цезаря, она была вообще популярна в Риме: это доказали ее похороны. Несмотря на протесты консула Луция Домиция и некоторых трибунов, народ добился ее торжественного погребения на Марсовом поле. Конечно, это была одновременно демонстрация любви и уважения по отношению к ее отсутствующему отцу, который со своей стороны не остался в долгу и ответил при первой возможности устройством великолепных гладиаторских игр, посвященных памяти Юлии. Но все это, конечно, не могло быть приятно Помпею и уж никак не содействовало укреплению его отношений с Цезарем.

В 53 г. погиб Красc. Поскольку он часто ссорился с Помпеем и Цезарю приходилось их неоднократно мирить, то возможно, что в «союзе трех» он играл роль своеобразного амортизатора. Теперь его смерть даже формально превращала этот союз в некий дуумвират. Но она, вместо того чтобы теснее сблизить оставшихся в живых членов союза, наоборот, скорее содействовала обострению их взаимоотношений. Tres faciunt collegium даже в политической борьбе, но когда остаются двое, они всегда соперники.

В начале 52 г. в Риме произошло событие, чреватое серьезными последствиями. Как это уже стало входить в обычай, 52 год тоже начался без высших магистратов. Общая обстановка была крайне напряженной. Особенно обострились отношения между Клодием и Милоном, поскольку каждый из них выдвинул свои кандидатуры на 52 г.: Милон претендовал на должность консула, Клодий — на должность претора. Пока что происходили непрерывные стычки между их отрядами, а срок проведения выборных собраний, в частности по причине царящих беспорядков, все время отодвигался.

18 января 52 г. на Аппиевой дороге, недалеко от Рима, произошла случайная встреча Клодия с Милоном. Оба ехали в сопровождении своей свиты, состоящей из клиентов и рабов. Сами они, как рассказывает Аппиан, не обратили внимания друг на друга и проехали мимо. Но вдруг один из рабов Милона неожиданно набросился на Клодия и нанес ему удар кинжалом в спину. Конюх перенес истекавшего кровью Клодия в ближайший постоялый двор. Тогда со своими [155] людьми туда же явился Милон, и кто-то из них прикончил умирающего Клодия.

Когда тело Клодия было доставлено в Рим и слух об убийстве распространился по городу, возбужденная толпа окружила его дом. Тело было сначала выставлено на рострах, затем толпа перенесла его в Гостилиеву курию (где обычно происходили заседания сената); из скамей и кресел сенаторов был разложен костер; в результате сгорела и сама курия и ряд соседних здании{287}.

Волнения в Риме, связанные с убийством Клодия, продолжались несколько дней. Сенат был вынужден наконец назначить интеррекса. Однако и эта мера не покончила с анархией. Поэтому снова встал вопрос о диктатуре и снова называлось имя Помпея, который, по словам Аппиана, «имел в своем распоряжении достаточно войска, как кажется, любил народ и уважал сенат, был воздержан в жизни, благоразумен и доступен для просьб»{288}.

Но Помпей и стремился к единоличной власти и боялся ее. Он колебался, он вел переговоры как с Цезарем, так и с сенатом. В результате он достиг устраивающего его компромисса с обеими сторонами. Цезарь предлагал ему новый вариант родственных связей: он, Цезарь, выдает за Помпея свою внучатую племянницу (сестру будущего императора Августа), а сам женится на дочери Помпея. Новый типичный пример династического брака! Однако Помпей отклонил это предложение, обещав, вероятно, в качестве компенсации добиться для Цезаря права заочно баллотироваться на консульских выборах на 48 г. (т. е. по истечении полномочий Цезаря по управлению его провинциями).

Компромисс с сенатом — поскольку сенаторы, как и сам Помпей, и хотели диктатуры и боялись ее — выглядел так: по хитроумному предложению Марка Бибула, поддержанному Катоном, Помпей избирался консулом без коллеги (sine collega), т. е. почти диктатором. Но именно почти, ибо в отличие, скажем, от диктатуры Суллы фактически единоличная власть Помпея была все же ограничена как сроком, так и ответственностью перед сенатом. Кроме того, предполагалось, что в дальнейшем второй консул будет все-таки избран, что и произошло, когда Помпей женился на дочери Квинта Метелла Сципиона. Именно Метелл [156] в августе 52 г. был избран консулом и коллегой Помпея.

Этот брак и в особенности это новое родство никак нельзя считать политически нейтральными. Метелл Сципион был известен как явный противник Цезаря, и он же мог считаться надежным посредником, связующим звеном между Помпеем и олигархическими кругами сената. Как знать, быть может, в тех условиях все эти матримониальные комбинации более убедительно и наглядно, чем что-либо другое, дали понять Цезарю, сколь серьезно намечающееся расхождение между недавними союзниками и сколь далеко идущими последствиями оно чревато. [157]