II. Земля богатырей

Весь облик, вся жизнь А. И. Покрышкина несут на себе неизгладимую сибирскую печать. Знак особой закалки, которая ощутима во всех, кто родился и вырос в Сибири, из каких бы краев и земель ни прибыли сюда его родоначальники. [32] Не случайно автор-составитель народной книги воспоминаний «Мой Новосибирск» Татьяна Иванова считает новосибирцев новым сообществом — стремительным, бодрым и жизнестойким: «Я всегда поражалась, бывая в других городах и дожидаясь своего рейса в аэропортах, как выхватывала взглядом из пестрой и многоликой толпы земляков. И верно: именно эти, выделенные мной люди выстраивались в очередь на регистрацию на новосибирский рейс!»

И все же грех забывать своих предков, хотя мало кто из нас может заглянуть в глубины родословной. Александр Иванович Покрышкин, вся жизнь которого прошла, как говорил он, на повышенных скоростях и перегрузках, писал кратко в «Небе войны»: «Деда я не помнил. Но бабушка очень много рассказывала о нем. Из ее воспоминаний я знаю всю историю его жизни, мытарств в поисках счастья в неведомых краях суровой Сибири. В неурожайный год — такие бедствия часто охватывали районы Центральной России — дед с бабушкой и малышом сыном, моим будущим отцом, с толпами голодающих направились из родной Вятской губернии в Сибирь».

Следует сказать, что многие вятичи, через землю которых не один век проходил Великий сибирский тракт, в раздумье поглядывали на простор, открывавшийся на востоке... И в «Списке разного звания лиц, самовольно заселявшихся на боровом месте, по обеим сторонам Каменки, впадающей справа в р. Обь, против села Кривощековского», в котором. названы первые 397 жителей будущего Новосибирска, из 213 рабочих, строителей моста через Обь, примерно треть — из Вятской и Пермской губерний.

Вот самый глубокий на сегодняшний день архивный исток рода Покрышкиных. В 1998 году на запрос из Новосибирского областного краеведческого музея о месте и времени рождения отца и матери летчика поступил ответ из Государственного архива Кировской области. Содержание его следующее: в архивном фонде Вятской духовной консистории в метрической книге Покровской церкви села Ситьминского Нолинского уезда за 1885 год имеется актовая запись о том, что 17 января 1885 года в починке Ведерникове кои Большеситьминской волости родилась девочка Ксения, крещена 20 января 1885 года. Родители: отец — Мосунов Степан Панкратович; мать — Мосунова Васса Павловна.

В той же книге сохранилась и запись о рождении 15 января 1885 года в починке Южаковском мальчика Иоанн крещенного 17 августа 1885 года. Его родителями были Петр Осипович и Екатерина Филипповна Покрышкины. [33]

О происхождении своей фамилии Александр Иванович оставил запись в одном из блокнотов:

«В 14 (15) лет, работая подручным кровельщика у моего дяди Пети, я наблюдал за кувырканием уже боевых самолетов-истребителей, чем вызывал ворчание в свой адрес.

- Ты что же, ошалел совсем? Куда задираешь башку? Свалиться с крыши хочешь и убиться? О чем ты мечтаешь? Ты должен быть отличным мастером-кровельщиком, как твои родители и прадеды.

Они всегда клали печи, печные трубы и крыши. Оттуда пошла и наша кличка Покрышкины, которая, как водилось на Руси, потом стала и фамилией».

А что же такое починок, упомянутый в архивах Вятской духовной консистории? Смотрим «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля: «Починок... почин, начало. А се починок, правде, стар. // Начало или закладка новой пашни в лесу, а с него и заселения; росчисть, чищоба, чисть, чища, расчистка, кулига, посека; подсека, валки, огнище, пожег; // выселок, новоселок, выселки. Это коренное русское хозяйство, починковая расчистка и выжег в лесу, по мере сил и надобности, и эта почва дает три, четыре хороших урожая; по мере стеснения людностью из селения начинают выселяться на починки».

В емком толковании одного слова, данным великим Далем, можно увидеть судьбу поколений рода Покрышкиных — пахарей, мастеров, первопроходцев.

Вятская земля, какой знают ее с далеких времен — это северный русский простор, холмы, поросшие дремучими хвойными лесами, древние курганы, долины полноводных рек, изобилие дичи и рыбы. Вятка — свободная страна, не знавшая крепостного права, освоенная новгородскими ушкуйниками, плывшими с запада на стругах. Здесь не было князей, а правило народное вече. Сюда устремлялись непокорные беглые крестьяне, здесь спасались от набегов кочевников. Одни вятичи знали дороги в своих знаменитых болотах и чащобах.

Что интересно, и Вятское земство (введенное в России в 1864 году) было по своему составу не дворянским или городским, а преимущественно крестьянским. Здесь, как и в других губерниях севера и северо-востока, не пошла Столыпинский аграрная реформа, разрешающая выходить из общины ни хутора и отруба. Как пишет С. С. Ольденбург: «В этих губерниях, с земельным простором и огромными расстояниями между поселениями, больше ощущалась потребность во взаимной поддержке, чем в свободе распоряжения землей». [34]

Славилась Вятка промыслами, умельцами — корабельными плотниками, мастерами деревянной и глиняной игрушки. В Нолинском уезде, откуда вышли Покрышкины, согласно словарю Брокгауза и Ефрона, делали хорошую мебель, телеги, а потом и экипажи.

В старинном гербе Вятки объединились духовное и военно-оборонительное начала. Взгляд человека современного может, пожалуй, увидеть и военно-воздушный мотив... На золотом щите — с правой стороны из облаков выходит рука, держащая вытянутый лук со стрелою. Над рукой, в верхней части щита — крест. В гербе губернии щит венчает императорская корона, золотые дубовые листья перевиты андреевской лентой.

В гербе Нолинска сверху — герб Вятки, а в нижней части на голубом поле — летящий лебедь, «которыя птицы, не останавливаясь в окрестностях сего города, мимо пролетают...».

Жили вятичи патриархально и бедно, причина чему — суровый континентальный климат, скудные подзолистые и суглинистые почвы. Это заставляло много думать о хлебе насущном, подталкивало к движению... Легко снимались с места вятичи, в первую очередь самые беспокойные и предприимчивые.

Что говорить о бедности крестьян XIX века. О своем детстве 1940-х годов в Кильмезе, что недалеко от Нолинска, известный писатель Владимир Крупин пишет: «Я ходил в лаптях... Помню лучину, деревянную борону, веревочную упряжь, глиняные толстые стаканы...» Пишет В. Крупин и о богатом своеобразии вятского говора, о том, что в русских былинах нередки обороты экономной вятской речи — «знат, понимат, седлат-то свово Воронеюшка крестовый брателко...».

Есть в книге писателя-вятича и такая мысль, возникшая на берегу родной Вятки, так и не перегороженной плотинами электростанций: «Да, если мои предки жили у такой реки столетиями, они невольно стали походить на реку — спокойную со стороны, но напряженную, сильную, неостановимую». Наверно, можно отнести эти слова и к судьбе Александра Ивановича Покрышкина, выросшего у Оби, служившего на берегах Камы, Невы, Кубани, Волги, Дона, Днепра. Совсем рядом с его могилой, за оградой Новодевичьего кладбища — не столь могучая, но несущая свои воды мимо дворцов и стен Кремля Москва-река...

И без лесной стихии Покрышкин себя ощущал не лучшим образом, всегда стремился побывать в лесу в дни отдыха. Как он писал, вспоминая детство на закате жизни: «Еще [35] школьником, с соседским сверстником Сашей Мочаловым, набрав в узелки пирогов с калиной и черемухой, шанег с творогом, мы вскакивали на подножки вагонов проходящих на восток поездов и уезжали на сотни километров в тайгу. Бродили по лесам, ловили в таежных речушках рыбу и пекли ее на костре, ночевали в шалашах из веток».

Александр Иванович любил рассказ В. Г. Короленко «Лес шумит» (Полесская легенда): «Лес шумел... В этом лесу всегда стоял шум — ровный, протяжный, как отголосок дальнего звона, спокойный и смутный, как тихая песня без слов, как неясное воспоминание о прошедшем. В нем всегда стоял шум, потому что это был старый, дремучий бор, которого не касалась еще пила и топор лесного барышника. Высокие столетние сосны с красивыми могучими стволами стояли хмурой ратью, плотно сомкнувшись вверху зелеными вершинами».

Все драматическое действие классического рассказа Ц. Г. Короленко сопровождается музыкой этого «старого, дремучего бора», достигает апогея на фоне разразившейся бури: «А в лесу, казалось, шел говор тысяч могучих, хотя и глухих голосов, о чем-то грозно перекликавшихся во мраке... Потом на время порывы бури смолкли, роковая тишина томила робеющее сердце, пока опять поднимался гул, как будто старые сосны сговаривались сняться вдруг с своих мест и улететь в неведомое пространство вместе с размахами ночного урагана».

Много веков завораживал на Севере русского пахаря лесной шум, разнообразие которого зависит от погоды и характера леса...

Лес давал возможность побыть одному или в кругу самых близких людей, прийти в себя, подумать — поразмыслить. Но время послевоенной службы в Киеве Александр Иванович любил с семьей приезжать «в гости к дубу». Могучий дуб стоял на поляне у старого русла Днепра...

Узнать хотя бы немногое о вятских Покрышкиных позволила неожиданная встреча в октябре 1999 года в Калининграде. Хотя эта встреча не была случайной. На открытии бюста летчика в родном ему гвардейском истребительном авиаполку, фотограф П. П. Кривцов, снимавший Марию Кузьминичну и ветеранов полка, вдруг окликнул меня и по-знакомил с молодым, лет тридцати пяти, симпатичным капитаном запаса. «Да, я — Александр Покрышкин...» Дальний родственник трижды Героя, Александр Анатольевич Покрышкин оказался местным жителем, бывшим вертолетчиком из соседнего полка. Времени на обстоятельный разговор [36] тогда не имелось, но спустя некоторое время Александр Анатольевич прислал письмо, в котором ответил на вопросы о деревне — родовом гнезде, о себе и своих близких. Пришло это письмо после смерти М. К. Покрышкиной.

«...Выражаю соболезнование родным и близким по поводу смерти Марии Кузьминичны. Я очень сожалею и не могу поверить, так как я лично не слышал об этом по телевизору и не видел, а мне уже сказали знакомые, чисто случайно. Мы здесь живем, как заложники, на отшибе. Это, наверное, судьба, что встретился с Марией Кузьминичной на празднике...

Постараюсь ответить на Ваши вопросы. Деревня — Карничата Ереминского сельсовета Нолинского района Кировской области. От Кирова примерно 200 км на юг. Мне отец рассказывал, что отец А. И. Покрышкина с семьей уехали из деревни еще задолго до революции. Эта семья уехала первой из семи семей Покрышкиных.

В деревне было примерно 20 домов. Мы уехали, когда мне было около четырех лет. Но что-то я все-таки помню. Рядом, прямо через лог, и сейчас есть деревня Полканы. Под утором текла река Ситьма, на берегу стояла еще одна небольшая деревня. А уже подальше, километрах в трех, — большое село Еремино, в котором и находился сельсовет. В Полканах стояли фермы, много было коров, а также большая конюшня. В Еремино — трактора, комбайны, даже маленькая заправочная станция. Раньше конюшня была и у нас в деревне. Пахали на лошадях землю, сеяли хлеб и сами его пекли. Все держали скотину — коров, свиней, кур. Также держали пчел.

Последней покинула деревню семья Леонида Покрышкина. Они живут в Еремино. Он прошел войну и вернулся. Мой же дед погиб в 1942 г. Вот мой дед и был двоюродным братом А. И. Покрышкина, по какой точно линии, я не помню, так как отец рассказывал мне об этом давно. Родной брат моего отца дядя Миша уехал в Ленинград, где и проживает, второй — дядя Коля — в Запорожье, а четыре их сестры — в Качканаре (одна из них жила даже в Хабаровске). Еще одна линия Покрышкиных — в Челябинской области, мы тоже там жили до 1972 г. в селе Красногорское. Отец работал шахтером, а мама на заводе. Потом переехали поближе к родным краям в Киров, где отец работал шофером. В деревне он тоже шоферил. Помню, я всегда с ним катался, он и зерно возил во время уборочной страды. А мой дядя, брат мамы, был комбайнером. Вот я и не вылазил с полей... [37]

В Кирове я закончил школу в 1979 г. и СГПТУ по профессии токарь в 1982 г. Мой старший брат закончил в Кирове школу прапорщиков по специальности бортовой техник вертолета, проходил стажировку при Саратовском высшем военном авиационном училище летчиков. Я собирался идти в авиацию по стопам брата, он мне посоветовал ехать к Саратов учиться на летчика. Досрочно защитил диплом в СГПТУ, но все-таки отстал от своей команды, из Кирова ехало в Саратовское ВВАУЛ семь человек. Как только собрал все документы, прибежал домой. Времени не было даже попрощаться с родителями, схватил сумку и на вокзал. Так я очутился в Саратовском училище, сейчас его уже нет, и жаль — хорошее было училище, но у нас привыкли все только разваливать.

Так я повторил дорогу своего брата — СГПТУ № 2, училище, Афганистан, Мозамбик. И на пенсию меня сократили по собственному желанию тоже в 33 года. Уволился я только потому, что перестали летать, один раз в два-три месяца — это не полеты. Я по семь дней в неделю готов был летать и никогда не говорил, что устал. Хорошо хоть во сне можно полетать... Скажу честно, начальники говорили обо мне, как о хорошем летчике с большой буквы. Меня уговаривали одуматься, обещали поставить ком. звена и т. д. и т. п. Но без полетов мне и полковника не надо. А из-за своего и языка я не однажды лишался и званий, и должностей. Начальники никогда не смирятся, когда им правду в глаза говорят, да еще при подчиненных. Когда увольнялся, моим сверстникам присвоили звание майора, а мне не стали. Да и пусть, это на их совести.

Вот вкратце и все о себе и своей родне.

С уважением, семья Покрышкиных — Александр, Людмила, Максим, Никита».

Надо сказать, что Александр Анатольевич и внешне имеет что-то общее с далеким знаменитым родственником. Наверно, живет в их роду и «летный ген», и врожденная независимость, стремление всего добиться самому.

...А чтобы заглянуть в душу Вятки, следует прежде всего «смотреться в картины великих художников Васнецовых — уроженцев этих земель. Село Рябове, где родились они в семье сельского священника, неподалеку от покрышкинских мест.

Ведь недаром первое, что пришло в голову жене Покрышкина Марии, когда увидела она будущего мужа с Андреем Трудом и Владимиром Бережным по правую и левую руку от своего командира — знаменитая картина В. М. Васнецова [38] «Три богатыря». Добрыня Никитич, Илья Муромец, Алеша Попович и сходные с ними, стройные, могучие летчики-гвардейцы — ясноглазые, с открытыми лицами, с выдержкой и достоинством воинов, уже прошедших через горнило боев.

И дочь Покрышкина Светлана, искусствовед по профессии, вспоминая отца, начинает с того же: «Вятская земля дала Отечеству много талантливых людей и среди них — одного из наиболее национальных художников Виктора Васнецова, воплотившего образы защитников земли русской, создателя эпического полотна «Богатыри». Да, в личности отца было что-то от этих былинных героев».

В семье Васнецовых (как и в семье родителей Покрышкина) было шестеро сыновей. Семьи в Вятке были многодетные, прочно стоящие на вековых православных устоях. Давала Вятка и здоровье, и силу, и таланты, хотя прокормить изобильно не могла. И в семье сельского батюшки, как и у Покрышкиных, на всех детей зимой были одни валенки и один полушубок. Николай, Аркадий и Александр Васнецовы стали учителями. Николай известен как составитель наиболее полного Словаря вятского говора. Александр издал при участии братьев книгу «Песни северо-восточной России», записанные в 1868–1894 годах. Здесь есть песни о Иване Грозном, Степане Разине, казачьем атамане Платове и других любимых народом героях, старинные баллады. Воспеты и березонька белокудрявая, и рябинушка, и русские пути-дороженьки, что бегут «из-за леса, леса темного», которым «конца — края нет», «испробитые до желта песка, до желта песка, до сыпучего»... Собранные Ал. М. Васнецовым десять тысяч стихотворных строк опровергли поверхностное мнение о бедности Вятки песнями. Былины, сказки, песни составляли неотъемлемую часть духовного мира крестьянина. В 1848 году о жителях одного из вятских уездов писали:

«Стариков же и особенно старух, кажется, ни за что на свете не разуверишь, что и прежде не летала баба-яга в ступе с помелом, не бывало богатырей, легко поднимавших по сто пудов тяжести».

Еще один из братьев Васнецовых — Петр стал агрономом. А двое других, Виктор и Аполлинарий, останутся навсегда в первом ряду русской живописи. Покидая родной край, кто-то из вятичей ехал, как Покрышкины, на восток, в Сибирь, кто-то, как Васнецовы, — на запад, покорять Петербург и Москву.

О картинах, образе мыслей, пристрастиях, домах художников Васнецовых можно сказать — здесь русский дух, здесь Русью пахнет... Виктор Михайлович и жил в Москве [39] особо, в построенном на земле подворья Троице-Сергиевой лавры деревянном доме, соединявшем в своей конструкции и крестьянскую избу, и княжеский терем.

Братья-художники появились в искусстве, когда в Европе, да и в России все более популярным становится декадентство, этот, по определению А. М. Васнецова, «элегантный и подчас заманчивый цветок с подозрительным трупным запахом разложения». У Аполлинария Михайловича, пристально наблюдавшего в долгих поездках художественные столицы Европы, вызывали отвращение уже господствующие там циничные «приемы аферы и рекламы». Васнецовы же пришли из Вятки как посланцы древней Святой Руси. Аполлинарий завоевал широкую известность полотнами «Тайга на Урале. Синяя гора», «Кама», «Горное озеро. Урал». Эпические пейзажи Урала, напоминавшие Вятский край, были особенно близки художнику. Он, как говорили знатоки и ценители, показывал среду, где могли жить такие исполины, как Илья Муромец, Иван Сусанин. Кстати говоря, М. К. Покрышкина вспоминала, что среди пейзажей друга их семьи художника В. В. Мешкова Александру Ивановичу особенно нравился «Сказ об Урале» — гористый таежный простор, суровая цветовая гамма, много неба и воли... А ведь одним из учителей Василия Васильевича Мешкова был именно А. М. Васнецов!

Особенно мощное воздействие на отечественное искусство оказал Виктор Михайлович Васнецов. Для многих он стал любимым художником детства, творцом живописного мира былин и сказок.

На винтовой лестнице, ведущей наверх, в его мастерскую, можно видеть шлем, кольчугу, щит, меч и секиру русского воина, подаренные художнику сотрудниками Исторического музея.

Уже из XXI века становятся зримы в живописи I). М. Васнецова не только древнерусские былинные мотивы, но и пророчества веку двадцатому, веку небывалых потрясений и битв.

«Один в поле воин». К этой картине отнесены строки В. А. Гиляровского:

Эти слова вполне можно применить к описанию вылетов на разведку капитана Александра Покрышкина в дни отчаянной осени 1941 года. Ненаписанную повесть о тех тяжелейших вылетах летчик хотел назвать «Один во вражьем небе»...

«Битва Ивана-царевича с трехглавым Змеем». На этом не так часто публикуемом в репродукциях полотне на лице богатыря еще не видно победного торжества, перелома еще нет, закат багров, белеют на камнях черепа погибших, застыла в ожидании участи царевна...

«Ковер-самолет». Царевич с суженой в стремительном полете над русскими дебрями. Тонкая нежность, поэзия и в красных облаках, и в соединении рук влюбленной пары. Наверно, картина вполне может быть иллюстрацией полета Александра и Марии Покрышкиных на У-2 весной 1944-то, когда наконец соединились их судьбы, и летчик, уже майор и дважды Герой, доставил молодую жену в родной полк.

«Витязь на распутье». Уже постаревший богатырь вглядывается в слова на вещем камне. Но ничто не сулит легких путей... Вечереет. Черной тенью реет ворон над пустынным полем, где лежат лишь человечий и конский черепа среди поросших мхом валунов.

Гениальное стихотворение написал А. А. Блок после того, как увидел полотна В. М. Васнецова «Гамаюн» и «Сирин и Алконост» (по древнерусским поверьям — сказочные птицы с человеческими лицами) на персональной выставке живописца в Академии художеств, в феврале 1899 года. Эти стихи можно ставить эпиграфом к истории грядущего века.

...Предвечным ужасом объят, Прекрасный лик горит любовью, Но вещей правдою звучат Уста, запекшиеся кровью!..

Трагедия России, революционное столкновение отразилось в 1905 году и в отношениях братьев-художников. Аполлинарий Михайлович был демократом, жертвовал средства в Московский комитет РСДРП на памятник Борцам за свободу, а Виктор Михайлович состоял в Союзе русского народа, оформлял книгу, посвященную жертвам революционного террора. Года два братья после особенно резкого спора не общались, но потом общее, родовое, в их взглядах взяло верх...

Возможно, речь о Вятке заходила у А. И. Покрышкина в беседах с Вячеславом Михайловичем Молотовым, сподвижником И. В. Сталина, председателем Совета народных [41] комиссаров, наркомом и министром иностранных дел. В 1970–1980-е годы дачи маршала авиации и государственного деятеля находились по соседству в Жуковке. Писатель Ф. И. Чуев, издавший позднее книгу «Сто сорок бесед с Монотовым», описал одну из встреч Молотова с Покрышкиным, которые уважительно относились друг к другу. Как говорил Чуеву Молотов: «Мы вятские, ребята хватские! Отец у меня был приказчиком, конторщиком... А мать — из богатой семьи. Из купеческой... И Рыков, и Киров из Вятской губернии... Мы с Рыковым из одной деревни, два Предсовнаркома и оба заики... Отец — Михаил Прохорович Скрябин. Приезжал ко мне, когда я уже работал в ЦК. По церквам ходил... Не антисоветский, но старых взглядов». Город Нолинск, где четыре класса учился будущий нарком, в 1940– 1957 годах носил название Молотовск.

Писатель В. Крупин называет Вятскую землю исторически наиболее благоприятной из всех земель России. Вятка не знала разрушительных ударов стихии, здесь и сейчас более высокий уровень нравственности, крепче семьи, не тот размах пьянства и других пороков. «Почему так? — задает вопрос писатель и отвечает: — По Вятской земле вот уже 600 нет год из года идет Великорецкий крестный ход. Его называют Вятская Пасха. Он длится как раз неделю, светлую седмицу». Каждый год верующие несут икону святителя Николая на реку Великая. Перед Первой мировой войной шли 24 тысячи православных, в годы хрущевских гонений на церковь — не более 30 богомольцев, шедших по ночам, тайком от милиции. В наши дни этот Крестный ход указом патриарха объявлен общероссийским.

Можно сказать, что образ святителя Николая сопутствует Покрышкиным от переселения из Вятки в город Новониколаевск до последней квартиры маршала авиации в Москве. В ближайшем к его дому на Большой Бронной храме Иоанна Богослова северный придел — святителя Николая. В 1990-е годы храм был восстановлен, сюда приходила помолиться о упокоении души воина Александра Мария Кузьминична Покрышкина...

В заключение рассказа о Васнецовых приведем слова из воспоминаний «Маска и душа» Ф. И. Шаляпина о его друге В. М. Васнецове; «Этот замечательный, оригинальный русский художник родился в Вятской губернии, родине моею отца. Поразительно, каких людей рождают на сухом песке растущие еловые леса Вятки! Выходят из вятских лесов и появляются на удивление изнеженных столиц люди, как бы из самой этой скифской почвы выделанные. Массивные [42] духом, крепкие телом богатыри... Вот эта сухая сила древней закваски жила в обоих Васнецовых».

Видится здесь и Ксения Степановна — мать Александра Ивановича, совершенно неграмотная крестьянка с вятским оканьем в речи. Как обращалась она иногда в разговоре к жен», сына: «Марусенька, пошто эдак-то?» Редкую силу духа передала она так похожему на нее лицом знаменитому сыну. И сын, советский генерал и коммунист, никогда не препятствовал ходить ей, истово верующей, в церковь и держать в московской квартире иконы. Если кто-то из братьев начинал подсмеиваться над матерью, Александр Иванович говорил: «Прекрати! Не смей трогать мать. Она верующий человек, пусть она и будет верующей». Мария Кузьминична вспоминала, как в почти 60-летнем возрасте возвращалась мать с рынка в свою избушку с двумя тяжелыми мешками со свежескошенной травой для кормилицы — коровы Малютки. Запомнили Ксению Степановну люди настойчивой по характеру: раз сказала — все! Больше никакого мнения быть не могло...

Мать и отмолила сына в годы войны, ведь родительская молитва считается самой действенной. Сила ее, как свято верили в народе, неотразима. Эта молитва «со дна моря поднимет».

...Такие герои, как Покрышкин, не могут быть воспитаны за одно поколение. Даже если это поколение — одно из самых выдающихся в истории страны. Таких героев рождают века самобытного уклада народной жизни, уклада русского крестьянства. Наверное, как немногие в истории русский крестьянин был оклеветан, оболган или просто не понят...

Уже с петровских времен образованные на западный манер верхи российского общества все далее и далее уходят в своих представлениях от народного большинства. У А. С. Грибоедова в «Горе от ума» вырываются строки: «Чтоб умный, бодрый наш народ хотя по языку нас не считал за немцев...» Как правило, объединялись мужик с господином, российские солдат и офицер, лишь на поле боя с иноземным противником. Мир крестьянина, его жизнь дворяне знали очень неважно.

На Западе же презрение к русским «лапотникам», «москалям» стало общепринятым. Там попросту боялись тех, кто составлял главную основу победоносных армии и флота.

В послереволюционное, советское время учебники по истории представляли жителей деревни массой забитых и невежественных крепостных, в то время как по переписи 1858 года крепостные составляли лишь 34 процента населения. [43] Лишь половина крестьян была в крепостной зависимости. Да и о тех еще А. С. Пушкин писал: «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи?»

Получив в 1920–1930-е годы самый широкий доступ к образованию, выходцы из крестьян, опровергнув многие мифы о русском мужике, поднялись до высот государственной и военной деятельности, науки, искусства, литературы. На переломе серой на вид массы засияли редчайшие таланты, бриллианты маршальских звезд...

В последние годы появились обобщающие труды о крестьянстве, среди которых выделяются книги В. И. Белова «Лад» (М., 1989), М. М. Громыко «Мир русской деревни» (М., 1991) и Л. В. Милова «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса» (М., 2001).

В. И. Белов — известный писатель, никогда не порывавший связи с родной деревней, М. М. Громыко и Л. В. Милов — ученые, отдавшие избранной теме годы жизни.

После многолетнего изучения архивных документов (в XVIII веке уже довольно обстоятельных) Л. В. Милов дает подробное описание жизни великорусского пахаря — каким трудом добывал он свой хлеб, как жил, во что одевался и чем питался. Россия, пишет ученый, — это социум особого типа. Занятые изучением классовой борьбы и генезиса капитализма, наши историки почти не касались повседневной жизни русского крестьянина и определяющего ее природно-географического фактора. Настаивая на сходстве основных этапов развития России и Западной Европы, историки не обращают внимания на высказанную еще С. М. Соловьевым мысль о том, что «природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной, для народов, которым суждено было здесь действовать, — мачеха». Разница эта, как показывает Л. В. Милов, «глубоко принципиальна и носит фундаментальный характер».

Климат в землях, которые стали ядром государства Российского, отличен даже от Скандинавского полуострова и Финляндии, где ощутимо сильно смягчающее влияние Атлантического океана. И Североамериканский континент, значительно меньший, чем Евразия, не имеет резко континентального климата, даже в Канаде морозы нестойки. В меру теплая и влажная погода обеспечивала крестьянину Западной Европы размеренный труд. Как писали еще в XVIII иске, «в Англии под ярь и зимой пахать могут».

Не то в России с ее нарастающей к востоку континентальностью климата, весенними заморозками и летними засухами, [44] постоянно рискованным земледелием на бедных почвах. На Вятско-Камской южно-таежной возвышенности почвы в основном подзолисто-болотные и дерново-подзолистые. Предки А. И. Покрышкина собирали в поте лица своего на этих землях, как показывает Л. В. Милов на данных 1802–1861 годов, скудные урожаи в среднем не выше, чем в три-четыре раза более засеянного.

В краю, где по полгода и больше лежит снег, получение и таких урожаев требовало огромного напряжения сил, многовековой борьбы за выживание. В кратчайшие сроки, отпущенные природой от весенних до осенних заморозков для земледельческих работ, надо было вложить все силы, работая от зари до зари, но и это не всегда гарантировало урожай... Еще В. О. Ключевский писал: «Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному труду, как в той же Великороссии». Тут Л. В. Милов добавляет, что для ровного и постоянного труда у наших предков никогда не было условий... Весь уклад жизни великорусского населения Европейской России носил четко выраженный «мобилизационно-кризисный характер».

Жизнь и история выковывали в русском народе ту мощь, которая не раз поражала иноземцев и на поле брани, и на пашне, и в заводских цехах. Хотя выдерживали все же не все, немало написано и о русской апатии, отчаянье, лени...

В условиях постоянного риска, когда уровень урожайности был все же несоизмерим с громадой вложенного труда, русский был консервативен, привержен традиции и обычаю в своем хозяйстве. Хотя этот настрой, как пишет Л. В. Милов, «сочетался с необыкновенным умением русского крестьянина приспособиться к тем или иным местным условиям и даже превратить недостатки в своего рода достоинства... Крестьянское восприятие природы — это прежде всего постоянное, бдительное и сторожкое отслеживание изменений в ней, фиксация работы разнообразных природных индикаторов... Глубочайшее и доскональное знание разнообразных природных явлений в целом позволило крестьянину приспосабливаться к тем или иным годовым, сезонным и сиюминутным изменениям климата».

Следует, правда, сказать, что восприятие самим великорусским пахарем своего бытия весьма отличалось от восприятия современного социолога и экономиста, которого даже при доброжелательности к крестьянину ужасают порой его неимоверный труд и условия существования. [45]

Определяющее воздействие на отношение русского крестьянина к своей жизни, безусловно, оказала вера. О человеке в том уходящем от нас мире русской деревни судили по тому, насколько он соблюдает христианские заповеди. И люди, даже далекие от идеала, стремились «жить по-божески». А о бессовестных говорили: «Креста на тебе нет». И это были не присказки, сохранившиеся и сейчас в речи...

Как пишет М. М. Громыко, «религиозность крестьян была очень цельной, слитной с их образом жизни. Искренне верующий человек просто не мог плохо хозяйствовать на чемле, которую считал созданием Божьим, или отказать в помощи нуждающемуся». Безусловно, только христианская нравственность обеспечивала прочность русской семьи.

Свидетельствуют собранные М. М. Громыко материалы и о патриотизме русского крестьянства. Глубина народной памяти в былинах, исторических песнях, преданиях, имевших широкое хождение, измерялась многими веками. Не обучаясь в элитных школах и университетах, крестьяне прекрасно знали основные вехи своей истории — и княгиню Ольгу, и князя Владимира Красное Солнышко, и татарское нашествие, и Куликовскую битву, и Ивана Грозного, и Ермака, и Суворова, и Степана Разина, и Петра Великого, и героев Отечественной войны 1812 года... В XIX веке ученые наконец заинтересовались и описали последних из многих поколений народных сказителей былин («вещих дядей»). Слава о лучших из них распространялась на Севере по целым губерниям. Долгими зимними вечерами завораживали они слушателей рассказами о подвигах богатырей. Слушая, например, прожившего 94 года Трофима Рябинина из Заонежья, который исполнял 23 былины и две исторические песни XVI-XVII веков, фольклорист П. Н. Рыбников поражался: «И где Рябинин научился такой мастерской дикции? Каждый предмет у него выступал в настоящем свете, каждое слово получало свое значение». Илья Муромец был главным героем Т. Рябинина.

В Приуралье в середине XIX века у каждого зажиточного крестьянина, священника в доме был портрет Ермака. Еще в XVII веке голландец Н. Витсен писал о Сибири: «Русские, живущие в этой стране, еще до сего времени молятся на этого Ермака, смотря на его дело как на святое...»

«Святая Русь», «своя сторона», «государство Российское», «мать Россия» — так воспринимал русский пахарь свою Родину. Этнографы записывали беседы крестьян, считающих причинами силы русских в боях то, что они едят ржанину» (ржаной хлеб) и готовы стоять друг за друга насмерть. [46]

Царь в народных исторических песнях всегда выступает как символ, знамя. В поражениях и бедах винят изменников — бояр, «господ». Так, из песен о Смутном времени очень популярна была песня «об отравлении Скопина». Молодой, талантливый полководец князь М. В. Скопин, очистивший от врага царство Московское, отравлен завистником — предателем из бояр.

Отмечена исследователями и ярко выраженная оборонительная направленность русского патриотического фольклора. Видно, были и есть у России те зримые и незримые богатства, что притягивают к себе взгляды самых значительных, самых беспощадных завоевателей мира...

Иначе и быть не могло. Для непредвзятого историка очевидно, что Россия — единственная страна, которая начиная с XIII века неоднократно подвергалась глобальному, опустошительному нашествию извне, становясь все сильнее, все могущественнее. Столько оборонительных войн и угроз с разных сторон не знало ни одно государство. Долгих периодов мира русские почти не ведали... Постоянная борьба за жизнь и независимость обусловила и необходимость жесткой централизации власти — самодержавие, и важнейшую роль государства в экономике, и отсутствие привилегий у русских в Российской империи, и особую психологию, и многое другое... Петр Великий говорил о причинах распада Византийской империи: «Не от сего ли пропали, что оружие оставили... и, желая жить в покое, всегда уступали неприятелю, который их покой в нескончаемую работу тиранам отдал».

Русский воин шел на войну с верой, что «если умрешь на войне за веру Христову, то Господь грехи отпустит». Хорошо известно и документально зафиксировано такое явление, как массовые и совершенно добровольные пожертвования якобы «темных» крестьян из многих губерний, включая и Вятскую, на борьбу единоверцев — славян за освобождение от турецкого владычества в 1875–1878 годах. Причем во многих губерниях пожертвования крестьян существенно превышали даже пожертвования дворян и купечества! Движение добровольцев-крестьян в Сербию имело массовый характер.

Приводит М. М. Громыко и такой ответ на один из вопросов этнографического общества в 1839 году: «В народе существует глубокое убеждение в непобедимости России».

Нельзя было выжить поставленному в экстремальные условия русскому и без общины — объединения крестьян, живущих в одном или нескольких селениях. Сами крестьяне называли ее «миром» или «обществом» («обчеством»). Как пишет Василий Иванович Белов: «Миряне строились вплотную, [47] движимые чувством сближения, стремлением быть заодно со всеми. В случае пожара на огонь бросались всем миром, убогим, сиротам и вдовам помогали всем миром, подать платили всем миром, ходоков и солдат тоже снаряжали сообща... До мелочей была отработана взаимовыручка... Выручали друг друга в большом и малом».

Невозможно понять — каким образом выходцы из деревень и сел, потомственные хлебопашцы, становились вдруг, когда это было необходимо, наркомами и генеральными конструкторами, если не знать следующих простых вещей. Как пишет М. М. Громыко: «В крестьянском хозяйстве столько разных культур, и каждая со своим норовом, столько разных оттенков погоды, почвы, ландшафта, и все это надо знать и учитывать, если не хочешь, чтобы ты и семья твоя голодали... Поистине огромным объемом знаний должен обладать каждый пахарь, чтобы хорошо справляться со своей задачей... Например, по характеру деревьев, трав и кустарников земледельцы XVIII века умели определить качество почв».

Среди крестьян выделялись, конечно, свои тонкие знатоки, к мнению которых всегда прислушивалась община. Их одаренность и опыт были явно видны по успехам в ведении собственного хозяйства. Все собирались в поле, когда лучший пахарь доставал свою соху и запрягал коня. Точно определить день посева — дело абсолютно творческое.

Вятская губернская палата государственных имуществ неоднократно отмечала прилежание вятских крестьян с их «переимчивостью» во всему новому, полезному в хозяйстве. Интересные факты собраны в труде М. М. Громыко о земле предков А. И. Покрышкина: «Так, в Вятской губернии в 40–50-х годах XIX века уже применялись кочкорез и особые приспособления для корчевания пней, специальные плужки для окучивания картофеля, вводились четырехполосные молотилки вместо объемных, круглых... На сельскохозяйственной выставке в Вятке в 1854 году получили награды четверо государственных крестьян: Кривошеий — за модель турбинной мельницы; Хитрин — за сконструированную им сенокосилку; Медведев и Шишкин — тоже за сконструированные ими механизмы: «американский плужок» и пропашник».

Известно и об охотниках, изучивших соболя, все его повадки и особенности, знающих, к примеру, о связи между качеством меха и породами деревьев в местах его распространения.

В. И. Белов раскрывает непосвященному секреты северного плотницкого мастерства, начинающегося с «чувства дерева». [48] Городской житель сейчас в большинстве своем не может знать и об искусстве печников и кровельщиков, к числу которых принадлежали Покрышкины. Поэтому послушаем писателя:

«Об отцовском доме сложено и до сих пор слагается неисчислимое множество стихов, песен, легенд. По своей значимости «родной дом» находится в ряду таких понятий русского крестьянства, как смерть, жизнь, добро, зло, Бог, совесть, Родина, земля, мать, отец...

И если в духовном смысле главным местом в хоромах был красный угол главной избы, то средоточием, материально-нравственным центром, разумеется, была русская печь, никогда не остывающий семейный очаг.

Печь кормила, поила, лечила и утешала...

Печь нужна была в любом возрасте, любом состоянии и положении. Она остывала только вместе с гибелью всей семьи или дома.

Удивительно ли, что печника чтили в народе не меньше, чем священника или учительницу?..»

Описывая устройство крестьянского жилища, В. И. Белов сообщает: «Самым интересным у русской избы была, однако же, крыша, противостоявшая всем ветрам и бурям, не имея ни одного гвоздя. Древние плотники обходились вообще без железа: даже дверные петли делали из березовых капов, а створки рам задвижные. Любая, врезанная на шип и закрепленная клином деревянная деталь или конструкция держалась крепче, чем приколоченная гвоздем. Крыша, как и вся изба, делалась так, чтобы каждая последующая часть держалась за предыдущую, нижнюю. Причем чем выше, тем крепче, чтобы не снесло ветром».

Таким образом, даже начальное (без приводимых писателем описаний и специальных терминов) знакомство с тем делом, которым занимались Покрышкины, показывает — были они далеко не последними людьми крестьянского мира, владевшими, говоря современным языком, самыми высокими в том мире технологиями. Само ремесло кровельщика приближало их, больше других, к небу...

Отметим также упоминаемое В. И. Беловым характерное для северного народного быта стремление быть лучшим, прежде всего не по количеству, а по качеству. И не было свойственно русским мастерам держать в секрете наработанное умение. Как правило, они бескорыстно делились обретенным опытом мастерства с учениками. По старинным поверьям, клады легче даются чистым рукам, бессребреникам. А у тех, кто начинал торговать талантом, он вскоре пропадал. [49]

Народная жизнь — это не только тяжкий труд и напряжение, но и свои утешения, свои яркие праздники. В. И. Белов пишет: «И труд, и отдых, и будни, и праздники так закономерны и так не могут друг без друга, так естественны в любой очередности, что тяжесть крестьянского труда скрадывалась». Были у крестьянина и утраченные городскими потомками чувство единения с природой, и ароматы сенокоса, и шум ярмарки, и кулачные бои, и катание на лошадях в масленицу...

Отсутствовала в русском мужике и пресловутая рабская пассивность. Легко снимался он с места, устремляясь за сотни и тысячи верст в другие края своей неохватной родины.

Земляк А. И. Покрышкина по Западно-Сибирскому краю В. М. Шукшин писал: «Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания — не отдавай всего этого за понюх табаку. «Идиотизм деревенской жизни» — фраза несостоятельна. Мы умели жить. Помни это. Будь человеком».

Жизнестойкими и талантливыми, верными в дружбе и бескорыстными были предки А. И. Покрышкина. Таким же был и он сам.