В рядах Красной Армии

Весной 1918 г., подписав Брестский мирный договор, молодая Республика Советов получила передышку. Старая русская армия, уставшая и деморализованная от долгой и бесплодной империалистической войны, расформировывалась. С фронта потянулись в глубь страны воинские эшелоны.

13 марта штаб 6-го Сибирского корпуса прибыл в г. Камышлов, бывшей Пермской губернии. Где-то в стороне, на сотни верст южнее, остались Уфа, Бирск, родное Казанцево. Вострецову пришлось еще не один день ехать в тесной солдатской теплушке.

Составы шли медленно, с долгими остановками. Солдаты на полустанках набирали кипяток, ухитрялись разводить костры между путями, что-то варить.

У многих были винтовки.

— И охота с ними тащиться? — спрашивали некоторые.

— А кто знает? Может, в хозяйстве пригодится, — уклончиво отвечали солдаты.

Вострецов бросил свою еще на фронте. Осточертела! И теперь, в Уфе, он легко выпрыгнул из теплушки, поправил за плечами тощий вещевой мешок, обернулся, помахал фронтовым товарищам поношенной папахой и размашисто зашагал знакомыми улицами. Вот уже Уфа позади. Перед Степаном — старый тракт на Бирск, которым он много лет назад босоногим мальчишкой шагал в большой город искать счастья.

Теперь ему шел 35-й год. И уже во второй раз возвращался он домой. В первый, раз его ждал дома отец. А сейчас? «Ничего, — думал Степан. — Мир Советская власть заключила. И землю Советская власть дала. Декрет есть. А от работы мы бегать не привыкли. Значит, будем жить!»

Радостно встретил Степана старший брат Василий Сергеевич. Жизнь как следует потрепала его. По состоянию [24] здоровья он даже не призывался в армию. Жил в селе и занимался кузнечным ремеслом. У него и поселился Степан.

Почти до рассвета просидели за столом братья. Курили. Вспоминали далекие годы, когда семья была большой, дружной. Степан не торопясь рассказывал о фронтовой окопной жизни. Потом слушал брата. Припоминал односельчан, которых тот называл. Чувствовал, что и здесь, за тысячи верст от фронта, жилось не легче.

Мигнула и погасла коптилка.

— Ну, будя на первый раз, — сказал, вставая из-за стола, Василий.

За тусклым маленьким окном уже брезжил серый мартовский рассвет.

Утром Степан пришел к брату в кузницу. Давно он не брал в руки молота, давно не вдыхал запахов угля и железа.

— Разучился небось? — усмехнулся в бороду Василий.

— А это мы сейчас увидим. — И Степан поплевал на ладони.

Он был выше' Василия, стройнее, с обветренным лицом и синими молодыми глазами. И во взгляде его, в выражении лица чувствовались уверенность и спокойствие.

Кузнечное мастерство Степан не забыл. Василий убедился в этом в первый же час. И работа пошла у них бойко, споро. В кузницу заглядывали односельчане, поздравляли Степана с возвращением, расспрашивали о новостях, приглашали вечерком к себе поговорить, да и сами заходили в дом Василия.

А весна брала свое. Будто слизывало теплым, густым ветром снега, звонче становились ручьи. Близился сев. Люди все громче и настойчивее говорили о земле:

— Делить надо!

Вострецова, как бывалого фронтовика, избрали в сельский Совет. Председателем Совета стал энергичный товарищ — В. А. Порозов. Первым начали решать вопрос о земле.

Мужики гудели на сходках. Кулаки по-своему истолковывали ленинский Декрет о земле. Мы, мол, обрабатываем землю, и нам положена большая доля. А что будет делать с землей тот, у кого нет ни лошади, ни инвентаря? [25]

— Землю делить по силе, — кричали они. — Кто больше сможет обработать и посеять, тому и надел больше! Чтоб не зарастала лебедой.

— А это, пожалуй, верно, — соглашались степенно середняки.

— Где же правда? — обращаясь к Совету, спрашивали бедняки. — И при царе у нас ничего не было, а кулаки хотят, чтобы и сейчас мы ничего не имели!

— Да, тут что-то не так, — опять соглашались середняки.

В село заехал старый большевик И. С. Чернядьев, уполномоченный по сбору хлеба в Бирском уезде для промышленных центров страны. К нему и обратились за советом.

— По едокам надо делить землю, — сказал он коротко.

— А как же ее обрабатывать, если нет ни коня, ни плуга?

— Конфискуйте у помещиков скот, инвентарь. Объединяйтесь. В объединении наша сила!

На следующий день на сходе Вострецов выступил с сообщением о решении сельского Совета делить землю по едокам.

Беднейшие объединились в коммуну, чтобы совместно обрабатывать землю. Две лошади, плуги, бороны, конфискованные у помещика, стали общими на шесть семейств.

Впервые бедняки сеяли хлеб на своей, отвоеванной Октябрем земле. Только по Бирскому уезду безземельные и малоземельные получили наделы в среднем до 4,5 десятины.

Кулаки затаили злобу. При любой возможности они жестоко расправлялись с коммунистами, с членами сельских Советов. И открыто подняли голову, когда вспыхнул спровоцированный агентами Антанты и США контрреволюционный мятеж белочехов.

Вспыхнули кулацкие мятежи в Мишкинской и Новотроицкой волостях Бирского уезда. Захватив власть, кулаки учинили кровавую расправу над коммунистами и активом деревенской бедноты. Они живыми закапывали их в землю, распарывали женщинам животы, сажали детей на вилы. Было зверски замучено около ста бедняков и батраков — защитников Советской власти.

Тревожные вести о мятеже чехословацкого корпуса, [26] о кулацко-эсеровских мятежах дошли до Казанцева. Вострецов понял, что надвигаются события грозовые и что, пожалуй, придется вновь отложить в сторону кузнечный молот и взять винтовку. Казанцевские кулаки не раз грозили ему, что придет время — и они припомнят все: и дележ земли, и конфискацию излишков хлеба, и коммуну.

Во время шумного сельского схода появились в селе солдаты с сине-бело-красными ленточками на фуражках. Бежать было поздно. Погибать просто так, без попытки вырваться, — глупо.

А кулачье уже указывало на Вострецова. Вот он, заводила.

Степан отбросил солдат, пытавшихся скрутить ему руки. Мускулы кузнеца чувствовались сквозь рубаху. На скулах заиграли желваки.

— Я сам подпрапорщик, — сказал он, сдерживая негодование, офицеру. — Кавалер трех Георгиевских крестов! И вы не имеете права так обращаться со мной.

Это подействовало. По бокам Вострецова встали солдаты. Его арестовали, повели в Бирск. Но трогать уже не решались.

Степан шел и думал: «Как всегда и во всем, надо выиграть время. А там посмотрим, как это обернется...»

В камерах бирской тюрьмы было тесно: напихали в них без разбора и политических, и уголовников. Одних по нескольку раз в сутки вызывали на допросы, о других не вспоминали неделями. Рядом с Вострецовым, в углу камеры, умирал питерский рабочий. Его жестоко били на допросах. Горлом шла кровь. Время от времени сплевывая ее, он тихо говорил:

— Все равно наша возьмет! Жаль вот, что винтовки некоторые рано побросали. Кулаки хитрее. Они их попрятали.

Степан слушал, молчал. Ведь и он бросил винтовку. Думал: зачем она? Мир заключен. Земля дается по декрету Советской власти. Ему и в голову не приходило тогда, что против власти рабочих и крестьян поднимется не только вся внутренняя контрреволюция, но и зарубежные капиталистические силы. Только теперь начинал он понимать, как далеко не просто завоевываются мир, земля, свобода!

В камеры доходили лишь скупые съедения с воли: в Сибири и Среднем Поволжье — белочехи, на Дону — Краснов, на Урале — Дутов. А за спиной этих генералов, [27] на западе и юге, — немецкие оккупанты, на севере — английские, американские, французские интервенты, на Дальнем Востоке — японские и опять-таки американские, английские и другие интервентские войска.

Во время коротких прогулок Вострецову иногда удавалось переброситься несколькими словами с товарищами.

— Что ж это делается? — спрашивал Степан, — Со всех сторон лезут...

— Лезут, — соглашался идущий рядом рабочий-большевик. — Слетаются, как воронье. Только напрасно рассчитывают на легкую поживу. Не выйдет у них ничего. Народ, сбросивший цепи, вновь не закуешь! И я не верю во все эти басни, будто белогвардейцы уже под Москвой и дни Советской власти сочтены.

Слушая этого мужественного человека, наблюдая за ним, Степан не раз восхищался силой воли, выдержкой, верой в правоту большевиков. И решал про себя: «С большевиками, и только с большевиками надо идти, и идти до конца!»

Ранним утром в один из последних дней августа бирская тюрьма проснулась несколько необычно. Из камер брали политических, оставляя уголовников. Во дворе их выстроили, проверили. Вострецов оказался в одном ряду со знакомым большевиком и, когда их вывели за ворота, улучив минуту, спросил:

— Вы не знаете, что случилось? Куда нас ведут?

— Знаю! — улыбнулся тот. — Случилось то, что Красная Армия перешла в наступление. А ведут нас... Трудно сказать, куда ведут. Может быть, на расстрел...

Степан вздрогнул. На фронте он не раз встречался лицом к лицу со смертью. Но там было совсем другое дело! Он мог первым выстрелить, первым ударить штыком или прикладом, мог увернуться от удара, окопаться от пуль. Здесь же все не так. Поставят к стенке — и расстреляют.

— Чего нос повесил? — тронул его локтем большевик. — И умирают люди по-разному: одни — побежденными, другие — победителями. Жить и бороться надо до последнего удара сердца, до последнего вздоха. Сразу же, как дорога войдет в лес, бежим, но в разные стороны...

Вострецов согласно кивнул: все, мол, ясно. Бежим.

Однако заключенных далеко не повели. Их остановили на высоком берегу Белой и под конвоем стали по двое сводить вниз, где дымил пароход. [28]

Побег не удался.

Заключенных перевезли в уфимскую тюрьму. Через несколько дней Вострецова вызвали на допрос. За столом сидел прапорщик, полный, лысеющий, в пенсне.

— Здравствуйте, Вострецов! — сказал он, улыбаясь.

— Здравствуйте, — ответил Степан, мучительно припоминая, где он видел этого человека.

Прапорщик напомнил:

— Семнадцатый год, Рижский фронт. Поляков. Да, да, тот самый, — поспешил он подтвердить, заметив по глазам Вострецова, что его вспомнили. — Вы были в полковом комитете. Кавалер трех Георгиевских крестов. Я знал вас еще раньше.

Прапорщик был предупредителен, извинялся за то, что Вострецов так долго и, конечно, по недоразумению был под арестом, выражал уверенность, что кавалер трех Георгиевских крестов еще послужит верой и правдой матушке-Роосии. Степан слушал его и думал: «Что это? Подвох, ловушка? Или тонкая вербовка в армию белых?»

— Мы представим вас к производству в офицерский чин, — говорил меж тем прапорщик Поляков. — Немедленно освободим. Мы верим вам.

Вострецов согласно кивнул. Он отлично понимал, что это, пожалуй, единственная возможность вырваться из белогвардейского застенка, откуда ежедневно выводили товарищей на расстрел.

В штабе Вострецова уже ждали. Его включили в комиссию по вербовке в так называемую «народную армию», создаваемую эсеро-белогвардейским «правительством». Выдали соответствующие документы. Разрешили съездить домой, в Казанцево. И все это произошло так быстро и было так неожиданно, что Степан, оказавшись на свободе, все еще не верил в случившееся. Шагая к пристани, он время от времени резко оборачивался и останавливался — не идут ли по пятам? В тюрьме он узнал о наступлении Красной Армии. Но где теперь ее передовые части?

Осенью 1918 г. Красная Армия на Восточном фронте вела бои на Волге. Сокрушительный удар белогвардейцам нанесла она под Казанью. 10 сентября город был освобожден. Приветствуя героев-красноармейцев, В. И. Ленин указывал, «какое великое значение приобрело для всей русской революции взятие Казани, ознаменовавшее перелом [29] в настроении нашей армии, переход ее к твердым, решительным победоносным действиям»{2}.

Вдохновленные приветствием вождя революции, части Восточного фронта усилили натиск. Белогвардейцы упорно сопротивлялись, но вскоре были выбиты из Симбирска — родины В. И. Ленина, из Сызрани, а затем из Самары.

На Уфу наступали войска 5-й армии. 16 октября они освободили Бугульму. На северном участке Восточного фронта войска 2-й и 3-й армий сражались восточное Сарапула и Перми. На Южном участке войска 1-й и 4-й армий действовали против оренбургских и уральских белоказаков.

В ноябре обстановка на фронте 5-й армии стала неблагоприятной. Белогвардейцы, сняв часть сил с других участков фронта, создали двойной перевес по численности и перешли в наступление. Завязались ожесточенные бои на рубеже реки Ик, в районе Бугульмы.

Перед 5-й армией была поставлена задача — движением отдельной бригады Н. И. Вахрамеева на Бирск не дать противнику развить успех в направлении на Бугульму. Из Симбирска, где она формировалась, бригада была срочно переправлена на пароходах вверх по Каме до пристани Пьяный (ныне Красный) Бор. Оттуда она двинулась на Мензелинск и заняла его 4 ноября. Здесь в ее части влилось более 400 человек из партизанского отряда и местных добровольцев.

Продвигаясь на Бирск, бригада внезапно появилась там, где противник ее никак не ожидал. В первых же схватках у Байсарово и Верх. Яркеево белогвардейские части были разбиты и поспешно отступили. Передовые части бригады вышли к Белой у с. Дюртюли. О них-то и узнал Вострецов, придя в родное село. К ним он и поспешил.

Степан Сергеевич надел фронтовую шинель, папаху и поздним ноябрьским вечером пошел навстречу своей новой судьбе.

Хлопьями падал снег. По Белой тянула шуга. Переправа не работала. Паромщики говорили просто:

— Чего рисковать?

Вострецов стоял и ждал. Шел снег. В полночь подкатил какой-то в шубе. Выбросил пачку хрустящих бумажек.
[30]

Паромщики зашевелились. На Степана они не обращали внимания. В шинели и лаптях, он прислонился к перилам парома. Ждал, что проверят документы. Но и патруль не обратил на него внимания.

Степан свернул на просеку. Она шла лесом и была кратчайшим путем на Дюртюли. Осенний оголенный лес склонял над головою тонкие ветки. Под ногами хлюпал мокрый, тающий снег.

На рассвете Степана встретили двое. Вскинули винтовки. Но кто они? Белые или красные?

Вострецов привык на фронте к тому, что между немцами и русскими была полоса. Перейти ее значило пройти через свои посты, а уж потом встретиться с вражескими. Степан Сергеевич рассчитывал встретить поначалу белогвардейские патрули. И теперь он решил, что встретился именно с ними. И потому предъявил солдатам документы, выданные в Уфе.

— Ха! — воскликнул один из солдат, разобравшись в документах. — Хорош гусь!

Вострецов не мог понять, куда его ведут. Если к белогвардейцам, то документы у него в полном порядке. А если к красным — то как встретят с этими документами? Он шел, теряясь в догадках, под штыками молчаливых конвойных. Светало. Вот и село, незнакомое. Его подвели к рубленой крепкой хате. Один из конвойных ушел докладывать. Не прошло и минуты, как приказали войти.

За столом сидел юноша лет девятнадцати, перепоясанный кожаными ремнями. Он просматривал документы Вострецова.

— Лазутчик? — спросил коротко, не поднимая головы от документов.

— Нет, — ответил Степан: он уже понял, что попал в штаб одной из передовых частей Красной Армии.

— Врешь!

Сдвинув брови, Степан сказал:

— Я шел к вам.

В избу вошел командир 2-го Петроградского полка Р. И. Сокк. Смерив Вострецова взглядом, спросил, обращаясь к комиссару:

— Кто это?

— Лазутчик, — ответил А. И. Васюнкин.

Вострецов выдержал пристальный взгляд командира, сказал:

— Верьте или не верьте, а я шел к вам! Вот я — весь перед вами.

— Расстрелять! — коротко сказал Васюнкин.

— Постой, товарищ комиссар! — не согласился с ним Сокк. — Расстрелять всегда успеем.

Заплакать вдруг захотелось Вострецову. Ни на фронте, ни в застенке не приходило к нему такое желание. А тут... Он только покрутил головой, зажав ее крепко мозолистыми ладонями.

— А ну-ка, друг, рассказывай все! — сказал командир полка, встав перед Вострецовым.

— Расстреливайте! — зло ответил Степан. — Я шел к вам через тюрьмы, черт возьми...

— И все-таки рассказывайте! — настойчиво повторил Роман Иванович.

— Извините. — Степан Сергеевич глубоко вздохнул, попросил разрешения закурить и начал говорить, волнуясь, сбивчиво, как приехал с фронта, как организовал коммуну, как арестовали и как удалось вырваться на свободу.

Комиссар не верил.

Командир полка ходил по хате. Изредка бросал взгляд то на Степана, то на Васюнкина. Потом вдруг резко остановился, сказал:

— Я верю ему, комиссар!

— А я — нет! — упрямо повторил Васюнкин. — Но я согласен: расстрелять его мы всегда успеем. Сейчас же я предлагаю отправить в штаб бригады. Пусть комиссар с ним поговорит. И командир бригады, Вахрамеев! У них опыта больше. А я, может быть, и ошибаюсь. Я рад буду, если ошибаюсь. Нам опытные командиры, фронтовики нужны!

В штаб бригады Вострецова привели под конвоем. Комбриг махнул рукой:

— Некогда. Пусть подождет.

Комиссара бригады Чижова не было.

Вострецов сидел в углу на табурете, думал. Самое обидное было то, что ему не верили. И в то же время он понимал, что, поменяйся они ролями, он тоже не верил бы человеку с такими документами, как у него.

Пришел Чижов. Через минуту Вострецова вызвали к комбригу. Вахрамеев и Чижов слушали внимательно, не перебивая. [32]

— Ну, что скажешь, комиссар? — обратился комбриг к Чижову, когда Вострецов кончил рассказывать.

— А я вот что скажу, — ответил Чижов. Он встал, заложил руки за спину, ссутулился. — Командиры нам нужны! А Вострецов — командир. Свой. Из рабочих.

Из штаба бригады Степан вышел уже без конвоя, с назначением на должность помощника командира роты 1-го батальона 2-го Петроградского полка.

Подписывая приказ о назначении, Чижов предупредил:

— Командир роты Лыков — бывший штабс-капитан царской армии. Человек уже немолодой, флегматичный. Пришел от белых. Так что учти: авторитет тебе придется завоевывать. Если не сумеешь завоевать, то я тебе ничем помочь не смогу. В полку народ боевой, шутить не любит. Желаю удачи. Верю в тебя! — И комиссар крепко пожал руку.

Шагая в полк, Вострецов все еще чувствовал тепло руки Чижова. У него не осталось и тени обиды, на комиссара полка Васюнкина. Молодой, совсем еще мальчишка, а правильно рассудил: пусть, мол, поговорят с ним опытные люди...

Вечером Вострецов долго сидел с командиром полка. Вспоминали фронтовые дни, рассказывали о себе. Сокку было всего 22 года. Эстонец, из семьи безземельного крестьянина. Батрак. Был солдатом в 18-м полку Сибирского корпуса. Воевал почти рядом со Степаном. За храбрость и находчивость в боях был произведен в прапорщики. В октябрьские дни без колебаний, сразу же пошел за большевиками. И вот теперь — уже командир полка. Он понимал Вострецова и верил ему.

— И красноармейцы должны тебе поверить — вот что главное! — не раз повторял он в этот вечер.

В роте Вострецова встретили не очень дружелюбно. Некоторые красноармейцы говорили прямо:

— Нашли кого прислать!

Степан молчал, присматривался к людям. В то время на фронте было некоторое затишье. Белогвардейцы, наступавшие в районе Бугульмы, ослабили напор. Бригада Вахрамеева угрожала войскам белых обходом с правого фланга.

В декабре Вострецов получил первое боевое задание. Командир роты Лыков приказал ему взять два взвода, [33] пулеметную команду, разведчиков и налетом овладеть деревней, захватить пленных.

— Людей берегите, — напутствовал Лыков Вострецова. — Это самое главное.

Выход был назначен на поздний вечер.

Много думал Вострецов о том, как лучше подойти к красноармейцам, чтобы они почувствовали полное доверие к своему командиру. И решил этот вопрос очень верно: надо вместе с бойцами быть в самых опасных местах, примером своим поднимать их в бой. Он уже довольно близко успел познакомиться со многими. Это были в основном петроградские рабочие из профсоюза печатников. До этого многие не держали в руках винтовки. Но ни один не жалел своей жизни ради полной победы революций. В армию они пришли добровольцами, воодушевленные словами Ленина, обращенными к рабочим Петрограда: «Товарищи-рабочие! дело революции, спасенье революции в ваших руках»{3}.

Вот с этими людьми — беззаветно преданными революции, но не умеющими по-настоящему владеть оружием, не знающими прописных истин тактики, не разбирающимися толком, что такое маневренность во время боевой операции, — шел в ответственный бой Вострецов.

В полуверсте от деревни остановились. Вострецов выслал вперед разведчиков, строго наказав им быть осторожными, остаться незамеченными. Бойцам запретил курить, разговаривать, объяснив, что морозной тихой ночью голоса слышны очень далеко.

Вернулись разведчики, доложили, что в деревне расположился офицерский добровольческий батальон. Вострецов задумался. Выполнение задания намного усложнялось. Батальон — это уже крупное подразделение, значительно превосходящее два взвода. К тому же офицерский. Значит, это люди, умеющие владеть оружием, быстро ориентироваться в сложной боевой обстановке. А такое не принимать в расчет нельзя.

Вострецов объяснил красноармейцам обстановку, поставил перед взводами задачу, ничуть не умаляя ее сложности. Удар нанести в пять утра, когда крепче всего спится. Нанести его с двух сторон и не жалеть патронов и глоток. Больше стрельбы, больше шума. Тогда белым покажется, что в деревню вошла дивизия, а не рва взвода [34] с пулеметной командой и группой разведчиков. Это вызовет панику. А паника — лучший помощник атакующих.

— Главное — стремительность! Никакой задержки, — наставлял Вострецов.

К деревне подошли тихо. По команде полыхнули выстрелы, и все смешалось в стремительной атаке. Офицерский добровольческий батальон был разгромлен в какие-нибудь двадцать минут. Но многим удалось бежать. Значит, нужно было ожидать подхода крупных сил, которые могут взять деревню fi кольцо и разбить горстку красных бойцов.

Все это Вострецов отлично понимал. Следовало срочно уходить. К тому же задание было выполнено полностью: для штаба имелось два десятка пленных.

Вострецов дал команду отходить.

Но бойцы, уставшие и намерзшиеся за ночь, грелись в хатах, пили чай, ели картошку.

— Э-э, командир! В бою ты был молодец. А теперь чего трусишь?

Нет. Дисциплины не было. И Вострецов почувствовал себя бессильным. Перед боем слушались его указаний. 6 бою бесстрашно шли за ним. Теперь же только посмеивались.

Совсем уже рассвело, когда вдруг застучал пулемет. Опасения Степана были не напрасны. Той же дорогой, по которой пришли они, наступали белогвардейцы.

Плотный пулеметный огонь остановил вражеские цепи, заставил их залечь в снег. А в деревне срочно запрягали трофейных лошадей в трофейные сани, груженные боеприпасами, продовольствием. И совсем по другой дороге стали отходить, делая большой крюк.

Когда брали деревню, не было ни убитых, ни раненых. Теперь же было ранено несколько человек. Вострецов не ругал, не укорял красноармейцев. Но все видели, как ходили желваки на его скулах — так крепко от досады ой стискивал зубы. Докладывая же комбату Корнееву о результатах операции, он не смог промолчать, сказал под конец резко:

— Дисциплины нет никакой! Потому и раненые есть. Именно потому.

— Да, — согласился Корнеев. — Ребята боевые, а вот с дисциплиной — трудно.

Вечером в батальон приехал комиссар полка Александр Васюнкин. Он все сдвигал брови, чтобы казаться [35] взрослее, солиднее. Бойцы любили его, беззаветно храброго, простого в обращении. Вострецову он крепко пожал руку и улыбнулся, всем своим видом давая понять, что совершенно изменил о нем мнение.

— Спасибо за пленных, — сказал он Степану, а затем обернулся к бойцам: — Славно, ребята, сделали вы налет! Очень здорово! И беляков в плен толковых взяли. И трофеи. Жаль вот только, что выбило кое-кого из строя. Как это получилось?

Красноармейцы молчали. Дым самокруток окутывал их лица, стлался по большой холодной избе.

— Случился такой грех, — откашлявшись, сказал наконец разведчик Матвей Мигунов. — Не послушались командира.

— Не послушались, — повторил за ним Васюнкин. — Да и зачем слушаться? Подпрапорщик. Трус или изменник! — И комиссар выжидательно помолчал.

Молчали и красноармейцы.

— Так вот что, — снова заговорил Васюнкин. — Если вы уж нам доверяете, то доверяйте и тем, кого мы ставим командирами. Вот он, ваш помощник командира роты. Кузнец. Из бедной крестьянской семьи. Он прошел фронт и выводил вас из боя, имея опыт. Вы же приняли его за труса, махнули на опасность рукой и поплатились.

Вострецов слушал Васюнкина и поражался: такой молодой, а так легко и просто завладевает красноармейцами. Он видел, как стыдливо прятали бойцы глаза от комиссара, чувствовал, что ему, помощнику командира роты, они будут верить теперь больше, чем самому командиру Лыкову.

Степан вышел проводить Васюнкина, когда тот уезжал. Кони хрустели сеном, брошенным к привязи. Васюнкин погладил своего и обернулся к Вострецову.

— Вся трудность в том, — сказал он, — что в боях создаем мы армию. Вот на таких уроках, как твой налет, надо учить людей. Твое это дело! Понимаешь? И ребята должны понять, именно понять, что вот не послушались они тебя, командира, — и раненые появились. И убитые могли быть! Воюй, Степан Сергеевич, за дисциплину до боя. Впрочем, не мне тебя учить. Так ведь?

Вострецов пожал плечами.

— Ты брось это, — сдвинул брови Васюнкин. — Мы, большевики, говорим прямо, без ужимок. Кстати, приказ о наступлении получил? [36]

— Нет. Не видел.

— Тогда получите сегодня. Нам приказано овладеть Бирском.

Долго не спалось в эту ночь Вострецову. Многое перебрал он а своей памяти. И окопы на германском фронте. И возвращение с фронта. Бирскую и уфимскую тюрьмы. Первую встречу с Васюнкиным. И вот эту, теплую, человечную, понятную.

26-я и 27-я стрелковые дивизии форсировали р. Ик и продвигались к Уфе. А севернее бригада Вахрамеева двинулась на Бирск. Вместе с боевыми товарищами шел освобождать родной город и Степан Вострецов. Суровые морозы и глубокие снега сковывали действия. Бои завязывались на дорогах, в населенных пунктах. Из строя выбывали люди — убитые, раненые, обмороженные.

2-й Петроградский полк ранним утром 17 декабря 1918 г. вышел к Бирску, сбил в стремительной атаке офицерский батальон и 32-й Прикамский полк белых и вошел в город. Вострецов сумел поднять свою роту так, что она почти не понесла потерь. И в Бирск она вошла одной из первых.

Освободив Бирск, бригада Вахрамеева получила задачу наступать на Уфу. В районе Осиповки произошел бой с 13-м Уфимским полком белых. Убедившись в невозможности сбить Петроградский и Волжский полки с фронта, противник предпринял обходное движение с севера, угрожая тылу бригады.

Опасаясь окружения значительно превосходящими силами белых, подразделения Волжского полка оставили Бирск. На общей фронтовой обстановке это почти не отразилось. С юго-запада советские войска успешно наступали, подходили к Уфе. Вскоре 2-й Петроградский полк вновь смог развернуть бои за Бирск.

Узкой, наезженной деревенскими розвальнями дорогой двигался полк. Впереди рота Лыкова. Вот и село Пушкарево. Низкие хаты словно придавлены снегом.

И вдруг в морозной тишине раздались пулеметные очереди.

— Ложись! — скомандовал Вострецов и сам бросился в снег.

Первые пули ударили в дорогу — недолет.

— Развернуться в цепь! — продолжал командовать Вострецов. [37]

Красноармейцы, утопая по пояс в снегу, оставляли дорогу, развертывались для атаки. А пулемет все бил. Люди зарывались в снег,

— Вперед!.. Ложись!.. — звенел голос Вострецова в промежутках между пулеметными очередями, и сам он короткими бросками пошел вперед.

Бухнула где-то позади пушка. Справа застучал пулемет. Вострецов поднял роту в атаку. Бой был короткий, но жаркий.

«Какой все-таки молодец командир полка! — размышлял Степан, устраиваясь вечером в хате на отдых. — Вовремя ввел в бой приданную ему батарею. Да и пулеметчик, видно, бывалый. Понял, когда надо ударить, прикрыть огнем».

Усталость одолевала. В голове еще мелькали обрывки боя, когда вошел вестовой и доложил, что Вострецова ждет к себе командир полка.

Наскоро одевшись, Степан вышел в морозную ночь. Скрипел под ногами снег. В жарко натопленной избе, куда он вошел, стояли у стола, склонившись над разложенной картой, двое — командир полка Роман Иванович Сокк и комиссар из пулеметной команды Всеволод Александрович Петров.

— Молодец, Вострецов! — пошел навстречу Степану Роман Иванович. — Умело развернул ты сегодня роту. Сам видел. Вот и принимай теперь командование.

— А Лыков? — спросил Степан Сергеевич.

— Ранен. Отправили в тыл.

Петров указал на табурет рядом, приглашая сесть.

— Давай знакомиться ближе, комроты, — сказал он. — Я назначен комиссаром полка. И мой долг теперь — знать людей хорошо, а тем более командиров.

Поздней ночью вышел от командира полка Вострецов. О многом говорили, и говорили откровенно, по душам. А потом сообщили ему, что погиб Васюнкин. И почему-то это никак не укладывалось в голове. Такой молодой, энергичный, бодрый... Много видел смертей на войне Вострецов, но гибель комиссара его потрясла. Совсем еще мальчишка, а сколько ума, как подходил к красноармейцам, как любили они его!

И вот теперь Революционный военный совет 5-й армии сообщал в Калугу: «Товарищ Васюнкин, комиссар 2-го Петроградского полка, в конце декабря пал смертью храбрых... Ваша организация может гордиться тем, что из [38] ее рядов вышел бесстрашный борец за счастье человечества»{4}.

В канун нового, 1919 года Невельский полк 27-й дивизии с боем занял и северную часть Уфы. Одновременно с запада в город вошли части 26-й дивизии. Бригада же Вахрамеева продолжала бой под Бирском. Лишь 7 января удалось выбить белогвардейцев из города. А уже на следующий день полки бригады продолжали наступление. В конце января 2-й Петроградский полк занял Верх. Карышево, где и закрепился.