Подданный пехоты
1
В окоп, где примостился Некрасов с ординарцем Терехой, спрыгнул рослый и плечистый старший сержант. [128] То был Баженов, по фронтовым меркам старый знакомый: вместе воевали с осени прошлого года.
— Здравия желаю, товарищ гвардии лейтенант. Поздравляю с назначением, теперь ты законный командир роты. Рад, небось?
— Есть немножко: растем над собой. Ноги-то болят?
— Гудят. Как-никак, а две с половиной сотни протопали, из-под Витебска к самой Орше. Теперь мы с тобой в 3-м Белорусском, у генерала Черняховского. Ты, москвич, поди, заметил, где мы находимся? Минская автострада — рукой подать. Я километровый столб видел: 470 до столицы. Вот бы тебе прямо по асфальту и — домой...
— Да, здорово. Так бы и мчался до самой Поклонной горы, а оттуда хоть с завязанными глазами на Полянку.
— Она там ждет, а?
— Может, ждет, а может, нет, но я все равно туда даже пехом бы допер. Только напрямик не выйдет, придется с заходом в Берлин...
И в батальоне, и в полку Некрасов знал многих, и его многие знали. Как не свести знакомство с пехотой, когда большую часть боя находишься в траншеях, окопах, в цепи. Офицер-минометчик делит со стрелками и горести, и радости, а также хлеб-соль. В своем первом батальоне Леопольд особо выделял Баженова. Помнил, как еще под Городком тот в критический момент заменил раненого лейтенанта и повел взвод в атаку, как, доставив в траншеи термосы с кашей, брался за автомат и отражал очередную контратаку немцев. Гвардии старший сержант был мастер на все руки, владел нашими автоматом и пулеметом, немецкими «шмайссером» и МГ, ловко запрягал обозных лошадей и водил трофейный грузовичок. Не раз пытался Некрасов сманить Баженова в минометную роту, но тот отказывался:
— Зачем менять шило на мыло, все равно вместе. Мы с тобой, как рыба с водой.
По душе было Леопольду и нетерпение Баженова, его решительность и дерзость в бою, о чем не раз сообщала газета-дивизионка «За счастье Родины». Некрасов и сам разделял его чувства. «Ох весна, весна! — писал он. — Все время хочется сделать что-нибудь особенное. Четвертый день собираюсь ползти к фрицам в траншею и забросать их гранатами. Только ординарец [129] знает мое желание и глаз не спускает, так и держит за рукав».
Ожидалось новое наступление. На здешнем участке держала оборону 78-я немецкая дивизия. Ей Гитлер присвоил наименование штурмовой, вооружил новейшими видами оружия, в том числе фаустпатронами. Командовал ею генерал-лейтенант Г. Траут, прозванный «железным генералом». «Пока я под Оршей, — заверял Траут, — Германия может спать спокойно».
До начала операции «Багратион» оставалось более месяца, и Городокскую дивизию отвели в недальний тыл, где она усиленно готовилась к боям. И весь пыл, с которым на переднем крае Некрасов рвался в схватку с врагом, он обратил на боевую учебу. К тому времени Леопольд стал завзятым минометчиком. Если в письмах минувшего года он обычно называл себя «офицером-артиллеристом», то в сорок четвертом писал с гордостью: «Я — минометчик, даю фрицам жару»; «поддерживаю пехоту из своих «самоваров».
После Невеля и Городка, боев под Витебском он по-настоящему оценил свое оружие. О, скромный батальонный миномет калибра восьмидесяти двух миллиметров, образца 1939 года, ты достоин самой высокой славы! Как горячо и искренне любила тебя, близкого и верного помощника, наша пехота, как ждала той поддержки и надеялась на нее: «Дай огоньку!» — и ты давал. Едва укрытые высоткой, холмиком, берегом овражка, лесной опушкой, твои горячие трубы изрыгали навесной огонь, прокладывая дорогу стрелкам, окорачивали рвущихся в контратаку фашистов. Твои карающие мины летели и в ближнюю цель — на сотню метров, и дальнюю — на три с лишним километра. Ты — истинно подданный матушки-пехоты!
На лесной поляне с рассвета до заката шли неустанные тренировки. Приметливый, переимчивый Некрасов прежде всего сам научился приемам, которые отменно получались у Воронкова, Шабанова, Колесова, — быстро, точно работать с прицелом, подъемным механизмом, определять и устанавливать дополнительные заряды, регулируя дальность стрельбы.
— Хорошо, что в расчете Шабанова все умеют всё, — говорил Некрасов, — наводчик заменяет командира, а тот — наводчика, заряжающий знает прицел... Расчетам научиться взаимозаменяемости! [130]
Раскуривая короткую трубочку, которую держал с юношеской важностью, Леопольд руководил тренировками вместе с командирами взводов гвардии лейтенантом Дружининым и гвардии младшим лейтенантом Кондратьевым.
«У нас в роте каждый номер мог заменить другого, — вспоминает бывший минометчик гвардии ефрейтор Владимир Родионович Ковалев. — Даже ездовые знали минометную науку».
Часами, в поту и пыли, сменяя друг друга, красноармейцы отрабатывали заряжание, кормили ненасытную «трубу» и пришли к замечательным результатам. Подавая мины «конвейером», они добились того, что при шквальном огне двенадцать, а то и четырнадцать мин, покачивая своим оперением, висели в воздухе, а очередная уже гнездилась в стволе. То был автоматизм высокого класса и отменной точности, ибо движения бойцов стали рассчитанными и соразмерными. Ошибка стоила жизни всему расчету: поспешишь в горячке боя, вложишь «хвостатую» в «трубу», когда там еще сидит другая, — тотчас взрыв, конец.
Коротенькая трубочка-носогрейка давным-давно потухла, а Леопольд все стоял рядышком с расчетом и, поглядывая на секундную стрелку часов, следил за действиями очередного заряжающего.
В ту же пору бойцы по приказанию Некрасова, когда удавалось, собирали трофейные мины калибра 81 мм, которые в отличие от наших, зеленых, были окрашены в красный цвет. От начальника артиллерии полка Леопольд получил специальные таблицы стрельбы немецкими минами. Тщательно их изучив, убедился, что с помощью дополнительных зарядов трофеи можно легко приспособить к своим «самоварам».
Командиров расчетов, наводчиков, заряжающих Некрасов учил стрелять и немецкими минами. И это вскоре пригодилось.
Некрасов сроднился с солдатами, ему нравились эти люди, вчерашние рабочие и колхозники, он ценил их труд, верность и дружбу. «Сколько замечательных душ, чистых и благородных, кроется за внешней сдержанностью и грубостью! И как приятно открывать это хорошее в людях!» — писал Леопольд своей подруге. Он жадно общался с солдатами, понимал, что эти недолгие денечки учебы скоро минут и он, оставив на огневых позициях [131] своего заместителя гвардии лейтенанта Филиппа Дружинина, поползет под огнем на наблюдательный пункт. Таков удел минометного командира, верного подданного пехоты. Зато как ценил Леопольд редкие и столь желанные часы отдыха:
«Знаешь, друг, я сейчас пишу тебе письмо, развалившись на лесной прогалине с зеленой (!!) травушкой-муравушкой. Думал ли ее увидеть? Увидел все-таки. И все это — и чувство радости за жизнь, за пережитое, и зеленая травушка-муравушка, и ласковое солнце — все так растрогало мое сердце, наполнило его чувством обновления и счастья, что мне кажется — вот-вот война окончится и я поеду домой, в Москву. Ох, как это далеко и призрачно: скоро новый бой».
2
«Дорогой дружище. Еще 23 июня получил твое письмо. Возгорел желанием ответить, но обстоятельства оказались опять сильнее меня. Кругом все загрохотало. Задрожала земля. Полетели в воздух тысячи тонн земли, металла. Началась артиллерийская подготовка — увертюра к большому сражению за Советскую Белоруссию. Уже Орша позади, Борисов под носом, а что дальше будет — увидим. Едва выбрал минуту написать тебе пару строк: война, Гоша! И вообще сказать, с 23 числа ни разу не получал писем: почта нас никак не догонит, мы шагаем по 20–30 км в день. Первые трое суток не смыкал глаз, а сейчас хоть 4 часа, но всхрапнул... Вот уж поистине — спурт...»
Это спортивное словечко «спурт» напоминало ему юность, родной город. Стрелку и бурные состязания на Москве-реке. Конечно, фронтовой спурт был куда тяжелей юношеского, спортивного...
...23 июня войска 11-й гвардейской армии ринулись в наступление. Дело пошло мучительно трудно. Десятки атак захлебнулись, и множество погибших бойцов и разбитых «тридцатьчетверок» остались на поле боя. Передовые дивизии задачу дня не выполнили. Сопротивление гитлеровцев было упорным, и особенно стойко держалась 78-я штурмовая дивизия немцев, снабженная новым оружием. Но 24 июня положение изменилось. Севернее Минской автострады нашим войскам удалось [132] вклиниться во вражескую оборону, и тотчас в этот прорыв устремилась 83-я гвардейская Городокская дивизия.
Каждый метр брала с боя. Двигаясь южнее Выдрицы, полки переправлялись через десятки речушек, ручьев, шагали по зыбким болотам. И рота Некрасова, выбиваясь из сил, не отставала от стрелковых рот. С ходу развертываясь, минометчики открывали огонь, снова грузили на подводы свои «самовары», а то и навьючив на плечи стальные плиты и стволы, тащили их вдогон за пехотой.
В течение одного дня — 24 июня — войска 11-й гвардейской армии освободили 50 населенных пунктов. Два неглубоких клина в немецкой обороне обратили в широкую брешь в 30 километров по фронту и 15 километров в глубину.
Остров Юрьев, Киреево, Ласырщики, Осиновстрой, Завьялы — эти и многие иные деревни и поселки лежали на пути Леопольда, оседая надолго в памяти, а после операции — и в наградном листе. Но более всех ему запомнилась деревня Шалашино, лежащая на левом фланге наступления дивизии.
В эти дни по войскам 11-й гвардейской армии разнеслась весть о страшном злодеянии, которое учинили фашисты. О нем писали в армейской газете, рассказывали командиры и политработники. Неподалеку от деревни Шалашино Оршанского района, во вражеском штабном блиндаже, был обнаружен зверски замученный фашистами гвардии рядовой Юрий Смирнов. Он служил в 77-м гвардейском стрелковом полку 26-й гвардейской дивизии, которая наступала по соседству с Городокской дивизией.
Фашисты схватили раненого Смирнова. Допрашивали и пытали, чтобы выяснить, из какой он части, какими силами она располагает. Комсомолец, помня присягу, ничего не сказал врагам. Тогда они распяли его на стене блиндажа.
Леопольд прочитал газету вместе со своим другом гвардии старшим сержантом Баженовым и сказал:
— Я им этого никогда не прощу.
— И я, — ответил Баженов.
Позже, выступая на полковом митинге, Некрасов, как и другие бойцы и командиры, поклялся отомстить фашистам за их злодеяние: [133]
— От возмездия они не уйдут!
Продолжая наступление, батальоны 248-го гвардейского стрелкового полка атаковали деревни Юрцево и Дубровку, на подступах к Орше. Со своего наблюдательного пункта Некрасов видел, как бойцы первого батальона короткими перебежками продвигались вперед и среди них был гвардии старший сержант Баженов. Укрываясь в воронках, он приблизился к немецкому блиндажу, подполз к нему метров на тридцать и, привстав, метнул в его дверь подряд три гранаты. Это был, конечно, не тот блиндаж, в котором гитлеровцы замучили Юрия Смирнова, а другой, но в нем находились фашисты из 78-й штурмовой дивизии, и им мстил за гибель товарищей, за пытки и изуверства отважный гвардии старший сержант.
Все, что мог, отдал в этом бою и гвардии лейтенант Некрасов. И накануне его рота воевала храбро и умело: уничтожила две огневые точки противника, а под деревней Завьялы — опорный пункт немцев с пулеметным расчетом. А у деревни Дубровка минометчики стреляли особенно метко. Некрасов под яростным обстрелом быстро подготовил данные для стрельбы и передал на огневые, и через минуту-другую грянули все шесть минометов. Снайперски били расчеты Шабанова и Иванова, пущенные ими мины угодили прямо в капониры немцев и уничтожили два миномета противника.
В этих наступательных боях, овладев Оршей и Борисовом, форсировав Березину, наши войска нанесли противнику невосполнимый урон. Была наголову разбита и 78-я штурмовая дивизия немцев, а ее командир генерал Траут был взят в плен.
За бои под Оршей и Борисовом гвардии лейтенант Некрасов получил заслуженную награду — орден Отечественной войны II степени.
Командир полка гвардии подполковник Зубченко уже отправил наградной лист в дивизию, а Леопольд шагал на запад, и бессонная боевая дорога вела его по селам Белоруссии к широкому Неману. Он не знал отдыха, марши сменялись схватками, бои — новыми походами, и это действительно составляло сплошной «спурт», о чем и писал он своим друзьям. Конечно, Некрасов шутил, как нередко, но была в этой, как и во всякой другой шутке, доля серьезности. Может, тот юношеский спортивный пыл, закалка, стремление преодолевать [134] трудности и неудачи помогли ему вынести непрерывное напряжение, испытанное им в летних боях сорок четвертого года. А боевая ярость, ненависть к врагу, испытанные под деревней Шалашино, определили и его новые боевые дела, которые он вскоре совершил вместе со своим товарищем-пехотинцем гвардии старшим сержантом Баженовым и ординарцем Терентием Коротковым.