Примечания
Бывший туркестанский генерал-губернатор, ныне член Государственного Совета, генерал-от-инфантерии Н. И. Гродеков, и покойный генеральный консул в Кашгаре, Н. Ф. Петровский, рассказывали пишущему это интересный эпизод, связанный с отозванием К. П. из Вильны и рассказанный упомянутым лицам самим К. П.
Приехав в Петербург, он узнал от Д. А. Милютина, что Государь желает с ним лично о чем-то говорить. Не зная, что за серьезные причины были его вызова из Вильны и имея в виду, что наиболее сенсационным событием за время его управления Северо-Западным краем были крупные недоразумения князя Меньшикова с крестьянами, К. П. взял из своей походной канцелярии посвященное этим недоразумениям дело и внимательно ознакомился с ним, так как полагал, что государь требует его именно по этому делу.
Настал день аудиенции. Кауфман был приглашен в кабинет Государя. Александр II принял его, как и всегда, весьма доброжелательно. Стал расспрашивать про Вильну, про настроение населения, при чем задавал вопросы, не глядя на Кауфмана, а лаская свою любимую собаку. Наконец последовала небольшая пауза, после которой государь, продолжая заниматься с собакой, спросил:
Ну, а еще что нового?
Константин Петрович, полагая, что настал удобный момент доложить государю о недоразумениях Меньшикова с крестьянами, стал подробно излагать все дело.
Прослушав некоторое время доклад, Александр II вдруг перестал ласкать собаку и, глядя на Кауфмана, произнес:
А знаешь, Кауфман, я решил тебя отозвать из Вильны. Озадаченный такою неожиданностью, Константин Петрович тем не менее быстро овладел собою и, поклонившись Государю, заметил:
Ваше Императорское Величество, как верноподданный своего Государя, осмеливаюсь спросить, что это означает: перемену ли системы управления краем, или смену только лица?
Александр II встал, выпрямился во весь свой рост и, погрозив пальцем, сказал:
Кауфман, ты знаешь, что у меня перемены в системе управления не бывает...
Аудиенция была кончена, и, охваченный самыми разнообразными чувствами от только что пережитого, Кауфман, ничего и никого не замечая, направился к выходу из дворца. И опомнился лишь тогда, когда лакей дворцового ведомства, подав шинель Константину Петровичу, спросил:
Ваше превосходительство, а где же ваша каска?
Оказалось, что Кауфман забыл ее в кабинете Государя...
Таким образом правительство предлагает передать в руки народа большую часть управления. Но если новые законы с такою заботливостью желают сделать народ счастливым, то мне нужно еще узнать, достаточно ли умны сарты, чтобы благоразумно воспользоваться милостями великого Государя. Предупреждаю вас, что даже такое сильное правительство, как русское, затруднится сделать народ счастливым, если последний не поймет своей пользы. Для того, чтобы узнать, можно ли управлять сартами помощью новых законов, я приказываю комиссиям приступить к устройству народного управления в городах области, в том числе и в Ташкенте. Прежде всего необходимо, чтобы жители помогли этим комиссиям, верили их добрым намерениям, старались исполнять все их распоряжения охотно и от души, потому что они будут работать на пользу народа. Нужно также, чтобы аксакалы и казии были выбраны народом из числа самых лучших людей. Особенно важен выбор в члены хозяйственных управлений, которые будут собирать подати. Выберут жители своих чиновников из хороших людей, будет им жить хорошо; выберут дурных, опять начнутся обиды, притеснения и незаконные сборы в течение целых трех лет. Наблюдение за ходом работ комиссий во всей Сыр-Дарьинской области принадлежит ее губернатору, генералу Головачеву. Но так как, кроме того, он должен управлять Сыр-Дарьинскою областью, командовать в ней войсками и исполнять другие поручения, которые я возложил на генерала Головачева, то, чтобы облегчить его, я поручил устройство собственно города Ташкента правителю моей канцелярии, генералу Гейнсу. Вас всех собравшихся сюда сартов я назначаю в состав комиссий, которые будут состоять под его председательством. Делая вас участниками работ, которые будут благодетельными для народа, и оказывая вам большое доверие, я надеюсь, что вы постараетесь оправдать это доверие. Генералу Гейнсу я предоставил право рекомендовать мне тех из вас, которые будут особенно полезны при работах комиссий, с тем, чтобы подобные лица были мною отличены и награждены. С другой стороны, он же будет иметь право просить о высылке из Ташкента каждого человека, который станет затруднять работы по устройству управления городом. Я собрал вас, лучших людей Ташкента, чтобы вы выслушали, поняли меня и рассказали жителям все, что я говорил, а также объяснили им, сколько полезно для них содействовать правительству, которое желает им сделать много добра. Передайте также вашим согражданам, что если благие намерения правительства будут встречены со стороны жителей Ташкента равнодушием, вследствие которого оно не будет в состоянии исполнить всех своих намерений, или если сарты, вместо того, чтобы помогать, станет паче чаяния, мешать выполнению целей правительства, или обманывать его, то это убедит меня, что вам слишком еще рано давать законы, подобные тем, которые хотят вам дать. Передайте, что тогда правительство будет принуждено, вследствие вашего неблагоразумия, вмешаться во внутренние порядки вашей жизни. Тогда само правительство назначит вам аксакалов, казиев и чиновников, которые будут брать с вас подати уже по ближайшему усмотрению администрации. Тогда правительство будет поставлено в необходимость действовать так, чтобы его приказания исполнялись ради страха, если вы не захотите их исполнять ради сознания собственной пользы. Помните мое слово. Оно твердо, потому что сказано вашим высшим начальником, представителем здесь, в стране, русского правительства, которое, как вам известно, достаточно сильно, чтобы выполнить, несмотря ни на что, свою волю. Предупреждаю еще раз: в ваших руках ваша судьба. Поймете вы свою пользу, захотите для себя добра, станете содействовать правительству, и вы будете счастливы; захотите другого, пойдете на перекор правительственным видам, и тогда власть начнет действовать строго и сильно. Желая вам добра, советую выбрать любовь и слепую, безграничную преданность великому Государю вашему, который не устает заботиться о вас, и любовь эта укажет вам, как надо вести себя, чтобы быть достойными такой же любви со стороны нашего доброго «Белого Царя».
(См. газ. «Москва» за 1868 год, была также перепечатка в газете «Сын Отечества» за тот же год, № 80.)
В этом замечательном всеподданнейшем докладе о внешних событиях за время своего пятилетнего управления Туркестаном К. П. Кауфман подробно развил свой взгляд на тогдашнее положение средне-азиатских ханств и на вытекающие к ним отношения России. Предположения генерала Кауфмана, высказанные в этом докладе, как известно, удостоились высочайшего одобрения: кокандскому хану, заключившему в 1872 г. с нами торговый договор, был пожалован титул «светлости» при особом рескрипте, Зарафшанский округ был окончательно присоединен к России, Самарканд было решено не отдавать Бухаре, с Бухарою в следующем году был заключен дружеский договор на условиях, продиктованных Кауфманом, и была решена участь Хивы.
Из Мекки Худояр-хан направился в англо-индийские владения и на границе с Афганистаном умер, прах его был привезен в Герат и там похоронен. Многочисленные члены его семьи (дети и жены) все получают пенсию из земских средств Туркестана.
Любопытно было воззвание от 23 февраля 1876 г. первого начальника Ферганской области, свиты его величества генерал-майора Скобелева, приглашающее смотреть казнь Пулад-хана.
«Жителям г. Маргелана и окрестных кишлаков. После завтра, т.е. в понедельник, будет повешен в г. Маргелане, на площади у урды, Пулад-хан, обвиненный в присвоении себе самовольно власти правительства и за вероломные поступки и зверское (sic!) обращение как со своими, так и русскими, взятыми в плен; почему приглашаются жители г. Маргелана и окрестных кишлаков присутствовать при исполнении казни над Пулад-ханом». (См. подлинник этого воззвания, подписанный Скобелевым, в этом же деле, лист 60).
По другой версии Якуб-бек, находясь в г. Курля, утром, в день своей смерти, после приема представлявшихся, по обыкновению, отправился выпить кислое молоко на половину своей жены-китаянки. Выйдя оттуда в приемную, где сидели его советники, он бросился с палкою в руке на казначея и стал наносить ему удары, потом бросился бить одного из махрамов и затем мирзу Камаля. После нескольких ударов, нанесенных последнему, Якуб-бек упал и в этот момент у него из носа пошла кровь. Его внесли в одну из комнат мужской половины, где он в тот же день вечером скончался, при чем все тело его после смерти сделалось черным.
Перед смертью Якуб-бек послал за сыном своим Хак-Кули-беком, но последний, приехав, не застал уже отца в живых и приказал немедленно убить китаянку, жену Якуб-бека, и ее мать. (См. показания джигита полковника Джура-бека, Мухаммед-Сафара, ездившего в Кашгар; показания эти отбирал и записал 5 октября 1877 года коллежский советник Ибрагимов. [В том же вышеназванном деле канцелярии генерал-губернатора № 50, 1877 года]. Эти сведения о смерти бадаулета Мухаммед-Сафару, будто бы, передавал сам мирза Камаль).
Чрез три дня после отсылки этой депеши Кауфман получил шифрованную депешу от правителя своей канцелярии, камергера Каблукова, из Петербурга такого содержания «предложение отправить Абдур-Рахмана в Афганистан, кажется, внушено «другом Англии». Англичане не приостановились движением на Кабул, вследствие нападения на их тыл, хотя отбитого с уроном». «Я так и думал», написал на этой депеше Кауфман. (все это в вышеназванном деле канц. ген.-губ. № 63, 1878 г.)
Затем право переселения желающих в русские пределы Колпаковский продлил на год со дня передачи Кульджи китайцам, о чем и донес министрам: военному и иностранных дел (ibidem).
Характерную горькую резолюцию по поводу поставлявшихся ему препон министерствами в отношении представленного нового проекта положения об управлении краем Кауфман написал на письме к нему военного министра от 10 марта 1872 г., № 1735 (см. дело канцелярии туркестанского генерал-губернатора № 56/1872 г. «С замечаниями министерств на проект положения 1871 года»): «Не могу не благодарить за откровенное изложение мнений г. в. м., столь логично изложенных, но с тою же откровенностью должен выразиться, что одною из побудительных причин предлагать то, что я предложил, есть невозможность сношений с некоторыми из военных учреждений, которые не хотят входить в положение генерал-губернатора, на котором лежит такая тяжелая ответственность и который за все труды свои и заботы получает в благодарность одни оскорбительные отзывы и нежелание помочь ему; происходит же это от равнодушия к делу этих учреждений. От незнания ли дела или от личного нерасположения ко мне, но я на каждом шагу получаю несочувственные и оскорбительные бумаги, которые, разрушая мое здоровье, лишают меня возможности всякой надежды на ведение управления в крае при такой централизации в министерствах, какая выразилась в последнее время. Мне удалось устроить отношения к некоторым из соседей наших в Средней Азии, о которых и мечтать было нельзя несколько лет тому назад. Достигнуть этого я мог лишь твердою, неизменною, честною и в то же время, выражусь так, доброю политикою с этими ханами, вопреки общественному здесь мнению, без кровопролития; и что же? Лишают меня возможности довести дело до конца и последними распоряжениями относительно Хивы компрометируют меня перед этими ханами; и очень быть может, что дело придется поправлять с оружием в руках. Я хлопочу об увеличении доходов с края и достиг уже недурных в этом отношении результатов и достигну еще значительно больших, если мне не будут мешать разные формальности; меня задают министерства финансов и контроля разными до смешного требованиями, а министерство финансов даже грубыми, циничными, неприличными отзывами, на которые мне стыдно отвечать; разве так платят люди, сколько-нибудь имеющие совесть и любовь к родине, человеку, который себя не жалеет на пользу отечества. Всякому терпению есть мера. Я нахожусь иногда в таком положении, что если бы не любовь к Государю Императору и нежелание огорчать его, я готов был бы бросить все и бежать от этих дел. Я не имею другого честолюбия, как только то, чтоб Государь был мною доволен; к остальному всему я равнодушен, но мне не дают дела делать, а только портят, отравляют жизнь. Если бы я добивался обогащения или возвышения, я был бы равнодушен ко всему, что меня огорчает теперь, но я желаю только добра и развития вверенного мне края не на счет России, а на счет средств этого края, вопреки стремлению некоторых господ обрезать, как они думают, крылья мне. Советы и указания воен. м ра так хороши, что нельзя им не последовать, и я готов еще раз попробовать, испытать все, что можно, чтобы быть лишь поставленным в возможность отвечать, за край перед государем. Но если мне не удастся достичь желаемого в бытность мою зимою в Петербурге, тогда я вынужден буду просить Государя об освобождении меня, ибо мое положение мне не под силу».
Труд супруги Уйфальфи (m-me Ujfalfi Bourdon), разделявшей путешествие с мужем в Среднюю Азию, называется «De Paris a Samarcand, Le Ferghanah, le Koulja et la Siberie occidentale. Paris. 1880». О способах научных исследований покойного Уйфальфи в Туркестане знавшие его туркестанцы рассказывали курьезные вещи; как бы подтверждением сего может служить указание академика К. Г. Залемана в его статье «Шугнанский словарь Д. Л. Иванова» («Восточные заметки», Спб. 1895 г., стр. 272).
В архиве канц. г.-губ... между прочим, имеется дело «По поводу взыскания с французского подданного Уйфальфи 1000 р. в пользу наследников генерал-адъютанта фон-Кауфмана 1-го» (№ 3, 1881 г.).
Хивинскому походу Каразиным был посвящен специальный альбом хромо-литографий, исполненных Винкельманом и Штейнбоком в Берлине по акварелям покойного художника (17 картонов с 12 хромолитографиями).
Из беллетристических произведений Каразина, посвященных Туркестану, следует отметить его известные: «В камышах», «Двуногий волк», «Наль» и друг.