3. Его корабль

Странным казалось поведение Кузнецова после окончания оперативного факультета Военно-морской академии. Кончил с отличием. Получил первую в жизни награду, ценимую военным человеком, — пистолет системы Коровина с металлической пластинкой: «Командиру-ударнику Н. Г. Кузнецову за успешное окончание ВМАкадемии от Наморси РККА. 4.5.1932 г.». Была возможность выдвинуться: предложили должность в штабе, дающую «одну широкую» на китель, при его способностях — перспектива, путь в флагманы, тем более что он уже стажировался в штабе Морских Сил Балтики и о нем хорошо отзывался флагман Л. М. Галлер. Выпускник дореволюционного Морского корпуса, старший офицер на линкоре «Слава» в Моонзундском сражении 1917 года, командир эсминца, а потом и командир линкора «Андрей Первозванный», подавлял орудийным огнем линкора мятеж на Красной Горке в 1919 году — отзыв такого заслуженного, опытного начальника много значил. От выдвижения в штаб Кузнецов отказался — только на корабль. Предложили должность командира корабля, еще очень мало было командиров из рабочих и крестьян с академическим образованием. Нет, только старпомом: до академии он плавал старшим вахтенным начальником на «Червоной Украине», то есть помощником командира, но это не старший помощник. Хотел ли он стать командиром? Несомненно. Еще в училище он как заповедь усвоил слова «замечательного штурмана и преподавателя» — это его, Кузнецова, определение — Ивана Николаевича Дмитриева: «Коль вы, избрав военно-морское училище, не стремитесь командовать кораблем, значит, ошиблись в выборе». Он не ошибся в выборе. Но чтобы стать настоящим командиром корабля, надо обязательно пройти через эту самую хлопотную должность, должность человека, отвечающего в экипаже буквально за все, но умеющего организовать службу так, чтобы каждый из командиров боевых частей был абсолютно самостоятелен. Из академии с отличием — и в старпомы?!

Впрочем, и прежде, в 1926 году, окончив училище, Кузнецов повел себя, казалось бы, вопреки логике. Четыре кампании отплавали курсанты на различных. кораблях. Все плавания — за пределы тогда ограниченных территориальных вод, из теснин Кронштадта и Лужсской губы в открытую Балтику, через Датский пролив в Атлантику, в Северное и Норвежское моря, в Ледовитый океан. Занимались не только практикой по корабельным специальностям, не только определяли место корабля по звездному небу и прокладывали на карте его курс, но и обучались матросским действиям по авралам, аварийным и боевым тревогам, драили медяшку до изнеможения, скатывали палубу — горбом и до печенок вбирали в себя всю науку матросской жизни. Потому вознеслись до небес, когда в последний год перед выпуском командир доверил им самостоятельно командовать, ставя линкор на якорь. Командовать всерьез, со всем возможным в таком сложном деле риском, полагаясь на их полную ответственность, даже, как им казалось, не страхуя, не корректируя, не дублируя их команд. Командир корабля приглядывался, кого из выпускников взять на линкор, И вот, когда в училище командир курса построил выпускников, назвал отличников, имеющих право самостоятельного выбора, и спросил, кто где хочет служить, Кузнецов неожиданно для всей «отличной пятерки» выпалил: «На Черном море». Он же знал, что есть на него запрос от командира линкора. Большая честь. Знал, что только на Балтике, как она ни тесна, есть флот, дивизионы эсминцев-«новиков», три линкора, все начало оживать в двадцатые годы, как и ленинградское судостроение. А на Черном море? Там нечему оживать: часть кораблей погибла в боях, часть затоплена вблизи Новороссийска — «Гибель эскадры», не желающей стать добычей белогвардейцев; часть предана и продана белоэмигрантами интервентам, отнята у страны и уведена в африканскую базу Франции Бизерту. А плавают три миноносца да крейсер «Коминтерн». Как можно отвергнуть такую школу, такое будущее — службу на линкоре! Манили северянина юг, тепло, неведомый Крым, Кавказ? Горячили воображение моря, где у Чесмы, Калиакрии, Тендры, Азова флот России прославили адмиралы Ушаков, Спиридов, Грейг, Сенявин, Лазарев? Или хотелось увидеть легендарный Севастополь, Малахов Курган, Балаклаву, землю, где Нахимов поступил на суше так, как положено командиру поступать на корабле — не покинул обреченную крепость, с честью погиб, не взвешивая, не сопоставляя ценность своей жизни с жизнью подчиненных ему героев-рядовых?..

Словно плотину прорвали перед юношей училищные годы, мир поразительной истории раскрылся перед ним, и все его товарищи ждали дальних увлекательных походов. В те годы в его натуре открывалась превосходная черта — не только мечтать, читая, впитывать прочитанное, виденное, слышанное, молча обдумывать и решать, как дальше жить. Была тогда логика в поступке юноши. И даже трезвый расчет, а не взбалмошность: плавать на крейсерах. В Николаеве достроили заложенный до революции крейсер «Адмирал Нахимов», его назвали «Червона Украина». Кузнецов еще не знал, какое место займет в его жизни этот корабль.

В одной из личных записей Николая Герасимовича есть такие строки: «Всякий командир имеет склонность либо к штабной работе, либо пристрастие и умение командовать. Из офицера, не проявившего определенных качеств, не получится отличный командир или отличный штабной работник. Это будет средний командир или посредственный начальник штаба. Старший начальник, наблюдая прохождение службы подчиненного, должен определить, на что тот способен. У природного командира начальником штаба работает человек с ярко выраженными качествами штабного работника». Записано на склоне лет, когда огромный опыт позволял ему обобщать пережитое и он вправе был назвать «отличными штабными работниками» адмиралов Галлера, Исакова, Алафузова, Елисеева... А тогда, после академии, он знал, что хочет плавать, командовать кораблем, интуитивно чувствовал пристрастие, понял, что не должен, не может ради карьеры изменить своей натуре. Но умения командовать еще не проявил, вернее, не утвердился в нем, хотя три года службы на «Червоной Украине», а точнее, четыре кампании — с мая до осени — многое определили. В одной из аттестаций, их тогда составляли ежегодно, старший начальник писал о Кузнецове: «Приспособляемость к практической жизни удивительно высока. Инициативен, дисциплинирован, требователен к подчиненным, любит море. В походной обстановке исключительно вынослив». Это подкреплялось строгостью к себе.

В мае 1932 года два товарища вместе приехали в Севастополь — Алафузов в штаб флота, Кузнецов старпомом на крейсер. Но не на свою «Червону Украину», а на новый крейсер «Красный Кавказ». Ночью в море «Красный Кавказ» столкнулся с другим кораблем, свернул себе форштевень, был возвращен на завод, и после ремонта произошла полная смена командования: не только новый старпом, приехал с Балтики новый командир Н. Ф. Заяц, сменили и некоторых командиров боевых частей.

Хуже нет такой лихорадки. «Обстановка наложила особый отпечаток на наше знакомство, — вспоминая о Кузнецове, пишет Н. А. Прохватилов, тогда командир БЧ-V крейсера — электромеханической боевой части. — Вначале мы насторожились, сработаемся ли с новым старпомом. Познакомились ближе, я понял, что пришел весьма грамотный и опытный моряк, знающий крейсерскую службу».

Кузнецов, как мы помним, и сам не выносил рыка и крика. «Железной рукой» нигде порядка не наведешь, только запугаешь, подавишь волю. Умей пробудить желание работать и тогда требуй. Беду и без того все горько переживают, плохо, если все время будет давить ярлык «штрафного корабля». Не все же виновны в аварии, виноваты те, кто не научил людей плавать ночью. Нет строгого распорядка, не сплавался экипаж. Терпеливо занялся старпом организацией жизни корабля, не сам — руками командиров. Не дергал, не тыкал людей носом в случившееся, что тут же отметил Прохватилов, а в его боевой части почти половина экипажа, уж там-то почувствовали бы придирчивость старпома.

Не сразу старпом понял нового командира. Позже Кузнецов отнес его к категории «командиров переходного периода». Старые офицеры уходили, красных офицеров с нормальным образованием и опытом еще только растили, а кораблей становилось все больше. Быстро устарела училищная поговорка: «Были бы корабли, командиры найдутся». Вот и появилась эта «переходная категория» — способных, но уже немолодых матросов после краткого обучения на курсах назначали командирами кораблей. Н. Ф. Заяц умело командовал на Балтике миноносцем. Он и за крейсер взялся с той же лихостью, во все влезал сам, осложнял работу старпома. Некоторые называли его партизаном. Отношение к нему, как ни странно, изменилось после первой промашки: не учел, что турбины крейсера это не машины миноносца, легко исполняющие команды с мостика, надо уметь заблаговременно гасить ход, чувствовать большой корабль, его особенности, чтобы красиво подойти к штатному месту стоянки на рейде и быстро выполнить маневр постановки «на бочку».

Эсминец обычно швартуется к берегу или к борту другого корабля. Крейсер, как правило, имеет в базе постоянное место на рейде, штатное место у сварных бочек-поплавков, закрепленных «мертвым якорем»; бочки болтаются на поверхности, подобно буйкам, накрепко соединенные с твердью на глубине якорь цепью, ее называют «бридель». Вот к этой бочке, а бывает, и к двум надо подойти и закрепить корабельную якорь-цепь. Нужна тренировка, глазомер, позволяющий действовать даже вслепую, словом, это искусство. А новый командир подошел «по-миноносному», проскочил и не смог стать на бочку. Опозорился перед экипажем. Но умный оказался человек, нечванливый. Досады не скрывал, но и не постеснялся второй и третий раз вернуться, стал на бочку, хоть и с трудом, а потом учился этому маневру у всех на глазах. И научился. Он и старпому вскоре стал больше доверять, дал ему полную волю, особенно когда стояли на рейде и была у командира возможность вместе с другими заядлыми охотниками сойти на берег. Любил старый матрос охоту.

Командирам пришлось по душе, что старпом зорок к любому доброму делу, не терпит рутины, сказывалась его академическая подготовка. И Прохватилов запомнил, что именно эта черта его сблизила, даже сдружила с Кузнецовым: «Главную часть боевой подготовки для B4-V составляла борьба за живучесть корабля. Разбирали случаи попадания в разные места торпеды, авиабомбы, артиллерийского снаряда. Личный состав аварийных партий учился быстро восстанавливать снабжение электроэнергией, воздухом, ликвидировать возникшие пожары, дать возможность остальным боевым частям вести боевые действия. Это очень понравилось новому старпому, и он вовлек в учения все боевые части. Так возникла боевая подготовка всего корабля: сначала все отрабатывали на якоре, а потом и на ходу. Велика тут заслуга Кузнецова».

Может быть, казенно звучат для постороннего уха термины: «личный состав», «боевая подготовка», «борьба за живучесть». Но в этом гарантия жизни корабля, жизни флота, а случится, и всей страны — так начинается готовность.

Если и прежде, до академии, Кузнецов редко отлучался с «Червоной Украины», то здесь, на «Красном Кавказе», никто, кажется, не замечал его занятости. Все налаживается, а он всегда приветлив и, конечно, сдержан, рад послушать в кают-компании таких бывалых людей, как флагманские специалисты, читает в своей каюте серьезные книги на немецком языке «без словаря», что поразило того же Прохватилова; дверь из каюты на верхней палубе у грот-мачты открыта, и старпом всегда видит и площадку для корабельного самолета, и большую часть крейсера.

А флаг-штурмана бригады крейсеров Анатолия Николаевича Петрова — он полгода отсутствовал, за это время и появился на корабле новый старпом — просто поразили происшедшие перемены: «Разработан абсолютно точный распорядок дня, чего не было прежде. С точностью до минуты соблюдается корабельное расписание. Команда в безупречно чистом рабочем платье. Все, что каждому положено, дается в срок — увольнение, обед, баня. А тенты в жару на рейде? Раньше их с трудом успевали поставить за два-три часа, а теперь вслед за командой «Отдать якорь!» шла команда «Поставить тент!». И за 15 — 18 минут все палубы под тентами!»

Флаг-штурман окончил училище на год раньше Кузнецова, знал его хорошо, «Новый старпом был ближе команде, чем его предшественники, сам хлебнул матросской жизни, Не было у него фанаберии, как еще кое-где тащилось от старого флота. Впервые я увидел, как старпом заставил всех командиров боевых частей, да и нас, флагманских специалистов, разработать методику боевой подготовки, — рассказывал мне А. Н. Петров, ныне вице-адмирал. — Раньше никакой методики не было. Старослужащие обучали молодых, как и что надо делать. Но это пригодно для одиночек. А действия подразделения? А взаимодействие? А учения по боевым частям, по кораблю в целом? Все, по сути, началось с «Красного Кавказа». В полной мере эту работу Кузнецов развернул, когда стал командиром «Червоной Украины». Все потом вылилось в «Курс боевой подготовки корабля» в масштабе флота. Мы тогда только рожали БУМС — временный Боевой устав Морских Сил. Это академия работала. А «Курс» на корабле — его инициатива и заслуга. Он, помнится, вроде бы и не работал. Стоим на рейде, выглянешь — старпом на юте, а всюду все вертится. И это было чудом!»

Но старпом не только организатор корабельной службы, ему при необходимости надо заменить в походе и командира, а навыков управления крейсером

нет. Учился и у «командира переходного периода», и у Юрия Федоровича Ралля, командира бригады крейсеров. Прекрасный педагог, училищем прежде командовал, Ралль в старпоме угадал родную струну — не оторвешь от корабля, лет у него иных интересов, любит плавать. А Ралль увидит на иллюминаторе муху, ухмыльнется и подкинет: «Давненько в море не были».

Но был в бригаде начальник штаба, вместе кончали академию, хотя и разные факультеты. Его уважали как человека из гущи Октября — горячий трибун, умел растормошить, зажечь людей, а тут открылось: морской службы он не знает. Нет на мостике Ралля, он теряется, становится беспомощен, ничем не может помочь и старпому; вот кому следовало поплавать и вахтенным начальником, и помощником, пройти всю практическую службу на кораблях, что, кстати, тот потом и сделал, как человек добросовестный.

Однажды в длительном плавании, наблюдая поведение «преждевременного начштаба», флаг-штурман сказал старпому:

— А ты правильно поступил, что отказался возвыситься. Знаешь, как меня нанимал Викторов на Балтика «флажком»? Не флаг-специалистом — флажном к себе, а я первую кампанию после училища отплавал штурманом. Зимой эсминец стал на ремонт. Вызывает меня командир: «Штурман! Завтра явитесь на «Кречет» к командующему». — «Зачем?», — осмелился я спросить. «Не знаю. Набедокурили, наверно». Явился на штабной «Кречет». Доложился. Викторов говорит: «Вас наметили ко мне флаг-секретарем. Ну что, поработаем?» Молчу. «Что молчите, недовольны?» — «Товарищ командующий! Я только кончил училище. Хочу плавать. Позвольте остаться на миноносце!» — «Да вы что, думаете, я вас уговаривать сюда позвал?! Будете ходить со мной по кораблям, на учениях всегда рядом. Это же не просто так — флажок, подай папиросу. Учиться будете, многое поймете. Срок придет — в академию, куда захотите. Ну, ясно вам?» — «Так точно». — «И что же?» — «Разрешите остаться на миноносце». Рассердился: «Идите, я вас уговаривать не стану». И остыл: «В общем-то правильно, я тоже вроде штурманом был, понимаю, что это такое»... Я как завинтил оттуда — на корабль, к командиру. «Ну как, — спрашивает, — нанялись?» — «Товарищ командир, куда нанялся?» — «Да вас же флажком нанимали». — «Это вы, что ли, избавиться от меня хотели?» — «Да нет, что вы. Я вам лучшего хотел. Это ведь карьера!» Из старых офицеров он был, Лысцов такой, вот и сунул мне такое паршивое словечко — карьера. После меня Витьку Яковкина — с нашего же курса — вызвали: принимай дела, и все. Он сразу две с половиной нашивки получил, через два года — чикен-брикен — в академию — и пошел-поехал...

Прошел всего год старпомства. «Красный Кавказ» стал одним из лучших кораблей на Черном море и подтвердил это удачным походом в Турцию, в Италию, Грецию. Сергей Дмитриевич Солоухин, флагманский минер бригады и тоже к концу долгой службы вице-адмирал, говорил мне: «Отличные организаторские способности, умение хорошо поставить службу, умение ладить с офицерами не на панибратских началах, а как того требует командирская должность». Вот с каким багажом Кузнецов вернулся наконец на свою «Червону Украину».

Это случилось внезапно, сентябрьским вечером, когда на «Червоной Украине» были разогреты машины для срочного выхода в Батум. Вызванный комфлотом с «Красного Кавказа» Кузнецов узнал, что он должен принять крейсер в море, в плавании, от предшественника. Сходили, вернулись в Севастополь, крейсер принял, в командование вступил, провел в размышлениях беспокойную ночь, и настало его первое утро командира корабля.

На корабле, где действительно «мир тесен», где и рядовой, и старшина, и любой из командиров, будем уж называть их по-современному офицерами, круглые сутки находятся на глазах у всех и оттенки поведения каждого — с подчиненными или с начальством — видит и молча судит весь экипаж вырабатывается щепетильная ответственность и зависимость от мнения экипажа, экипаж выносит каждому точную моральную оценку. И слабости, и достоинства — все на виду. Разумеется, каждый ведет себя сообразно своему характеру и воспитанию. Но среда, если человек ее любит и считается с ней, влияет и на его характер. Она чутка к фальши, не терпит заискивания — ни вверх, ни вниз, уважает прямоту, надежность, открытость и либо принимает, признает человека, либо обособляет его.

Кузнецов за годы службы видел, как трудно приходилось на корабле офицерам, торопящимся все, да поскорее, переделать на свой лад и вкус, даже если их конечная цель верна, как внутренне ополчались люди против самоуверенности и высокомерия. Среда того близкого к ниспровержению господ времени была до предела чувствительна к любому проявлению барства и солдафонства. Дисциплина, строгая дисциплина органически связывалась с сознательностью. Так и говорили: сознательная дисциплина. Ничего общего у нее нет с той унижающей достоинство человека и ненавистной муштрой, на которой держалась каста «ваших благородий», «высокородий», «превосходительств» и прочего величания. Как ясно и глубоко по смыслу звучало: «Товарищ Ленин!» И как чеканно и с достоинством произносилось: «Товарищ командир!»

— Товарищ командир корабля! Экипаж построен. Через пять минут подъем флага! — с каким внутренним трепетом услышал этот рапорт в первое утро командования «Червоной Украиной» Кузнецов, как трудно было ему овладеть собой, чтобы ни один мускул не дрогнул на лице, когда увидел застывший строй, услышал серебряные звуки горна, играющего «зорю», привычное «Время вышло», кивнул, и вахтенный офицер скомандовал: «Флаг и гюйс поднять!» Раскатами отозвались, зазвучали и «зоря», и все команды на других кораблях, словно эхо от флагмана. Его корабль был флагманским, на нем держал свой флаг командующий флотом Иван Кузьмич Кожанов.

«Матросский флагман» — с любовью называл его Кузнецов. Кожанов — БТО Сама революция. Большевик с марта семнадцатого, еще совсем юный мичман. Кожанов — это матросские полки против Юденича на Балтике и против белогвардейцев на Волге, экспедиционный корпус моряков против англичан на Каспии, это судьба возрождаемого флота. Командующий на Балтике, на Дальнем Востоке, слушатель Военно-морской академии при ее возрождении, военно-морской атташе в Японии. «У меня раскосые глаза», — шутил он. Ум, знания, понимание будущего пути развития флота и его оружия, блестящие и краткие разборы учений, походов, происшествий, точные, дельные указания, уважение к авторитету и самостоятельности командира, а это чрезвычайно важно, когда на корабле — высший штаб, тесно, много указующих и часто бывает всевозможное начальство...

И вот флаг поднят. Экипаж надо распустить по местам. Но командир медлит. Не спеша он обходит строй, вглядываясь, как наставлял Ралль, в лица. Остановился, заговорил негромко, но так, чтобы слышал каждый. Он сказал, что знает крейсер с достроечной стенки завода, им командовали отличные моряки, хорошо обучали людей, успешно выполняли сложные поручения командования и правительства, экипаж всегда был дружный, сплоченный; в Стамбуле в ночь перед выходом для сопровождения яхты афганского короля Амануллы-хана, в опасный момент, когда у борта три наших эсминца принимали топливо, случился пожар у действующего котла, экипаж по авралу блестяще справился с огнем, к утру л следа от пожара не осталось, даже трубу так покрасили, что ни турки, ни свои не могли ничего заметить, и в назначенный срок корабль отсалютовал королю и занял свое место в эскорте. Сообщил, что шесть лет назад на траверзе Ялты корабль так тряхануло, будто он наскочил на подводную скалу; командир Несвицкий, невысокий, тучный, глазки узкие, на вид нелюдимый, а на самом деле человек добрый и моряк надежный, — он эсминец «Азард» когда-то вывел с минного поля, когда погибли три других эсминца, — быстро скомандовал «Стоп!»; обследовали все снаружи, внутри, пробоин нет, оказалось, «Червона Украина» попала в эпицентр знаменитого ялтинского землетрясения. Рассказал и о неприятностях, о своих ошибках в разное время службы, даже о таком смешном случае, как его батарея без конца салютовала разным турецким чинам и сбилась со счета, задолжала один выстрел стамбульскому губернатору; тот потребовал удовлетворения, но уже спустили флаг, нельзя салютовать после спуска флага, пришлось, всем на удивление, палить с утра. Вспомнил, до какой ошибки довела его и собственная рассеянность, и неточно переданное распоряжение начальника, отдыхающего на борту: «Приготовить к утру машины!» Передал семафор на все корабли — приготовить машины к походу, а надо было к моменту пробуждения начальства и сопровождающих лиц вызвать на стенку из гаража автомашины. Не корабельное это занятие — «готовить к сроку» автомашины.

Смеялись, удивлялись, не привыкли слушать такое в строю. Но подметили в этом «тесном мире»:

смешное про себя вспомнил, а опустил, что в ту ночь в Стамбуле, когда тушили пожар у действующего котла, он остался за старпома и командовал всем, даже «косметическими работами». На корабле это знали: тренировка «тушения пожара у действующего котла» стала постоянной.

И о себе он рассказал самое, как считал, главное: где родился, где рос, где служил, сообщил, что в академию его послали с «Червоной Украины» и вот вернулся на свой корабль. А потом пошли будни, служба, боевая подготовка днем и ночью, исполнение задуманного. Он добился выхода из зимнего ремонта и начала плаваний в марте, ломая — запомним это — привычку, шедшую с Балтики, где льды не позволяют весной плавать.

К осени 1934 года крейсер претендовал на звание лучшего корабля Морских Сил. Предстояли зачетные стрельбы по щиту, буксируемому «Красным Кавказом». Артиллеристы готовили новинку — упреждающий удар, успех с первого залпа. Придет время — новинка станет пусть еще слабым, но ростком повышенной готовности. Стрельбу на больших скоростях и на предельной дистанции Кузнецов называл дебютом главного артиллериста Аркадия Владимировича Свердлова, в войну бессменного начальника штаба Азовской, а потом и Дунайской флотилий.

Свердлов явился на корабль одетый празднично, словно на парад. В море вышли под флагом комфлота — Кожанов на мостике. Погода, осенью это бывает на Черном море, внезапно испортилась. Ветер, волна, дождь. Кожанов хмурится, глядя в бинокль. Видимость плохая. Не отменит ли комфлот стрельбы?.. Свердлов в своем парадном наряде залез на высшую точку наблюдения, на фор-марс. Хлещет дождь, перед дальномером пелена. Но уже засечены верхушки мачт «Красного Кавказа», рассчитана дистанция до щита, только бы не задеть буксировщика, и такое бывало. Свердлов просит у командира разрешения открыть огонь.

Взгляд на комфлота, тот не отрывает глаз от бинокля, и Кузнецов бросает: «Добро!» Как он выразился потом: «Все мосты были сожжены». А дождевой шквал, как назло, усилился. Ревун — и тотчас дружный залп. Четыре желтых факела вылетели из пушек. Ветер рвет за корму дымный шлейф. Наблюдатели докладывают: три снаряда — перелет, один — недолет. Накрытие. Свердлов командует: «Поражение!» Комфлот не верит глазам своим. Он приказывает подойти к щиту. Щит в рваных ранах. Комфлот тут же составил радиограмму всему флоту. «Впервые я видел...» — запомнил Кузнецов начальные слова радиограммы, извещавшей флот, в какой обстановке, при какой погоде, на какой скорости и дистанции «Червона Украина» добилась успеха.

Остался один выход на ночной бой, и крейсер станет лучшим кораблем. Но, выходя, «Червона Украина» намотала на винты сети бонового заграждения и вернулась в базу.

Все видел С. Д. Солоухин: «Выходили в темную ночь. Свежий ветер. Входные ворота не обозначены. Можно «искать виновного». Но Николай Герасимович не искал, не свалил вины на рулевого, на вахтенного, на рейдовую службу. Он — командир, а по уставу за навигационную безопасность корабля полностью отвечает командир. Первенство отдали «Красному Кавказу», это понятно. Кузнецов вернулся с разбора учений, собрал личный состав, объявил об этом и сказал: экипаж все сделал, чтобы завоевать первое место и заслужил его. «В том, что произошло, виноват только я, ваш командир» — так и заявил. И личный состав оценил его прямоту».

Нелегко дается такое признание. Но не побоялся аке «командир переходного периода» признать свою неумелость и на глазах у всех отрабатывать маневр.

Не постеснялся и «матросский флагман» Кожанов открыто принять укор подчиненного, об этом случае в бригаде подводных лодок узнал весь флот. Приехав внезапно, Кожанов при начальнике штаба, при командире дивизиона новых лодок типа «М» упрекнул командира бригады, будто слишком медленно идет освоение «малюток». Комбрига подводники любили, но была у него слабость — робел перед начальством, любую несправедливость выслушает молча, а потом страдает. Возможно, сказывалось, что он был из офицеров царского флота, человек честный и храбрый, а возразить красному комфлоту не посмел. Заметив, что комбриг краснеет от обиды, Кожанов сказал: «Вы, начальник штаба, и вы, командир дивизиона, тоже виноваты: плохо помогаете комбригу... Что же вы молчите, разве не так?» — «Нет, товарищ командующий, не так, — сказал командир дивизиона. — План боевой подготовки составлен точно по расчету временя на каждую задачу. Вы утвердили этот план, и он строго выполняется». Кожанов удивленно на него взглянул и сказал, обращаясь к комбригу: «В таком случае проверьте, возможно, я и допустил ошибку. А вас, товарищ Крестовский, благодарю за смелость и прямоту».

Заразителен не только дурной пример, в еще большей степени хороший. Помните, как сказала о своем отце-бунтаре Марта Николаевна из коммуны на Красной, 40: если человек один раз сделал доброе дело, его уже тянет на этот путь. Тем более человека цельной натуры, восприимчивого ко всему справедливому.

На Тихом океане молодой комфлот в жаркий день лета 1938 года шел на штабном «Альбатросе» к минному заградителю «Аргунь» на рейд бухты Золотой Рог. Его заметили издалека, поспешили вывалить парадный трап. Комфлот дал знак спустить штормтрап, как назло в тот день его зачем-то сняли с внешнего борта. Белый «Альбатрос» близок. Вася Митин, новичок, понукаемый боцманом, закрепил и раскатал с высокого борта запасной штормтрап. Старшина багром подтянул его к «Альбатросу», статный комфлот, весь в белом по форме «раз», ступил на первую балясину, и — какой ужас! — комфлот в воде, старшина едва успел подхватить его и вытащить на катер. Промокли ботинки и низ белых брюк. Одна сторона штормтрапа была плохо закреплена. Боцман зло оттолкнул новичка, сам закрепил трап, комфлот поднялся на борт внешне спокойный, поздоровался с личным составом, молча обошел корабль и по тому же штормтрапу спустился на «Альбатрос». В главной базе — переполох. Проверки, комиссии, ищут недостатки, хотя накануне публично хвалили минзаг за боевую выучку и дисциплину. Но шутка ли, едва комфлота не утопили. Вскоре комфлоту на стол положили приказ с перечнем наказаний и взысканий — всем, всем, включая боцмана и «злоумышленника» Васю Митина. Комфлот задумался. За что наказывать? За то, что он ноги промочил? А надо ли было комфлоту лезть по штормтрапу?

Комфлот все перечеркнул: «Взысканий не надо. А вот лучше обучать людей морскому делу необходимо». Вряд ли Кузнецов после того случая пользовался штормтрапом без острой необходимости. К слову, лет тридцать спустя «матрос-злоумышленник», уже капитан 1 ранга В. А. Митин напомнил об этом Николаю Герасимовичу. Он рассмеялся: «Ну за что же вас было судить? Какой моряк не плюхался в воду — в жизни это не самое страшное»...

Известно, не ошибается лишь тот, кто не работает. У каждого моряка и в молодости, и в зрелом возрасте случаются неприятности, малые и большие. Но не всякий, возвысясь, хочет о них вспоминать. А бывает, и не терпит, когда ему о них напоминают. Не в том достоинство, чтобы всегда и во всем выглядеть непогрешимым, а в том, чтобы из собственных ошибок извлекать пользу и для себя, и в поучение другим. Этому Кузнецов стремился следовать всю жизнь.

Но вернемся на его корабль, в тот последний год «доиспанского» периода, в пору удач и невезений, напряженной борьбы за боеспособность и боеготовность корабля. Опять будни, опять плановые и срочные выходы, то с комбригом, то с комфлотом, то с членами правительства — с Ворошиловым, Орджоникидзе, то встреча с таким почетным гостем, как Георгий Димитров; снова борьба за «первый залп» — это перешло и на другие корабли флота, борьба за первенство — экипаж сплавался, поверил в командира, сопереживал все огорчения и радости. «Червона Украина» подошла к победному финишу. Опять последнее испытание. В сентябре 1935 года прошли учения флота совместно с авиацией под началом Кожанова и в присутствии представителя Морских Сил страны Э. С. Панцержанского, известного флагмана. К концу учений крейсер в полной тьме и при сильном ветре возвращался в Севастополь. Панцержанский стоял на мостике молча, как и все эти дни, что-то записывал в книжечку и, видимо, ждал, как командир, войдя в базу, справится с последним маневром.

Много раз Кузнецов отлично выполнял этот маневр в полной темноте, не задевая бочки кормой, не повреждая винты и не освещая бочку прожектором. А тут все внутри напряглось, так и тянуло скомандовать: «Включить прожектор!» Ох как тяжко, когда от твоего последнего шага в какие-то считанные минуты зависит итог всего, чего в течение года добивался весь экипаж.

За десять минут крейсер, такая махина, не освещая бочек, отдал якорь. Панцержанский, искуснейший моряк, пожал руку Кузнецову и. воскликнул: «Браво, кэптен!..»

Разве это не равно признанию: отличный командир?! Кузнецов и потом, на всех ступенях службы, считал должность командира корабля главной в биографии моряка. Это понимал, чувствовал каждый из плавающих командиров.

Контр-адмирал Трифон Григорьевич Катышев, мой давний знакомый, рассказывал, как его, еще капитана 1 ранга, перед назначением на крейсер вызвал в 1953 году в Москву главнокомандующий ВМФ Адмирал флота Н. Г. Кузнецов, Сорок минут главком наставлял его, как следует начинать на крейсере службу, как лучше командиру корабля строить отношения с матросами, с офицерами — молодыми и постарше, наставлял, не навязывая своего мнения, а советуя на основе опыта и наблюдений, и ни минуты не потратив на обычные расспросы о том, что можно прочесть — и он, конечно, прочел — в личном деле, оно лежало на столе.

Уважение к должности командира испытал и лейтенант Щедрин на Тихом океане, уже старший лейтенант, когда пришел в конце 1938 года к комфлоту с необычной просьбой: снизить в должности. Четыре года Щедрин командовал и «малюткой» и «щукой» без аварий, командир бригады аттестовал его на командира дивизиона, очень тогда флот нуждался в комдивах. А Щедрин просил комфлота не утверждать повышения. Просил оставить командиром подводной лодки, только не «щуки», а «эски», быстроходной, хорошо вооруженной, способной пройти 10 тысяч миль без заправки топливом. «Очень хочется покомандовать таким кораблем?» — «Очень, товарищ командующий. Уж больно корабль хорош». Кузнецов удовлетворил его просьбу. Корабль, на который назначили Щедрина, стал его главным кораблем, знаменитая в войну «С-56», гвардейская и краснознаменная кругосветница: в октябре 1942 года в числе других подводных кораблей ее отправили на воюющий Северный флот через два океана — Тихий и Атлантический — в третий. Ледовитый, а после Победы «С-56» вернулась Северным морским путем на Тихий океан, ее подняли на Корабельную набережную Владивостока, превратив в мемориальный музей. Много лет спустя Герой Советского Союза вице-адмирал Г. И. Щедрин, сам прошедший путь до командира соединения, а потом и до командующего, говорил: «Я еще не был утвержден комдивом. Сложнее было моему Другу Льву Михайловичу Сушкину, он больше года командовал дивизионом и тоже упросил комфлота понизить в должности ради такой же «эски». Наверно, Николай Герасимович, как и многие из нас, разделял мнение, что самая ответственная, трудная, но зато и самая романтичная на флоте должность, а потому и лучшая для морского офицера — должность командира корабля».

Три года командовал Кузнецов «Червоной Украиной». Получая орден из рук Калинина, запомнил обращенные к награжденным слова: «Пришло время флоту принять большее участие в обороне страны». Флот рос, многие уезжали с Черного моря на Тихий океан, на Север, на Балтику. В штабе говорили, что и Кузнецова могут коснуться осенние перемещения. Но он не думал, что все может произойти так вдруг и так необыкновенно. Он не понял смысла загадочной радиограммы Кожанова, врученной ему на евпаторийском рейде в самый напряженный месяц морской страды — в августе 1936 года: «Вам разрешается сегодня выезд в Москву». Ни а каком выезде Кузнецов не помышлял, не просил никакого разрешения. Что за срочность, что произошло? Если случилось что-то с матерью, почему не в Котлас, не в Медведки?.. Он немедленно снялся с якоря, пришел в Севастополь, тут же узнал, что ему заказан билет на вечерний поезд, явился к командующему. Но и комфлот ничего ему не объяснил. Кузнецову даже показалось, что комфлот что-то скрывает, в Москве все прояснится и его вернут на корабль. Не стремясь ни к должностям, ни к перемене профессии, он и предположить не мог, что это поворот в его судьбе, расставание с кораблем.

Его корабль — восемь лет жизни. Он не забыл, как, уезжая в академию, сошел с «Червоной Украины» в Одессе, впервые увидел свой корабль со стороны и был готов на год отложить учение. Не забыл и досады, когда старпомом направили на другой, новейший, но не его крейсер. Не знал за все годы домов отдыха, отпусков, а когда случился в академии отпуск, выпросился в плавание на торгово-пассажирском судне в Кильскую бухту, в Гамбург, в Гулль, в Лондон. Привязанность к главному в жизни кораблю у моряка так сильна, что и после Испании — а Кузнецову предстояла поездка в Испанию — он, попав впервые в санаторий, еще надеялся сбежать на день-другой и повидать свою «Червонку». Днем личного траура стал для него день гибели «Червоной Украины» в Севастополе от бомб. Высшие должности, причастность к решающим событиям в государстве, все, чему Кузнецов отдал десятилетия жизни, все было ему дорого до последнего дыхания. Но корабль был и остался его первой любовью — навсегда.