Содержание
«Военная Литература»
Биографии

Глава 22.

Смерть воина

Однажды в начале октября 1826 года Чака сидел в Булавайо, окруженный своими советниками. Он сокрушался о том, что нация, лишенная такой тренировки, как война, вырождается. Но вдруг перед ним предстал гонец. Воин задыхался от усталости и был весь в поту. Он принес волнующую весть о том, что все войско возрожденной северной конфедерации ндвандве во главе с Сикуньяной приближается к границе. Вместе с ним движутся женщины и гонят скот, так как Сикуньяна намерен отвоевать владения ндвапдве, утраченные отцом его Звиде.

Чака пришел в восторг и немедленно отдал приказ о всеобщей мобилизации. Затем он вызвал из округа Мфулс своего главного военного врачевателя Мг'алаана, [292] чтобы тот провел опрыскивание воинов. Кроме того, король хотел поблагодарить его за правильное предсказание действий Сикуньяны — наследника Звиде.

По сообщению Фииа, Мг'алаан «обработал» более сорока тысяч воинов: из них тридцать тысяч состояли на действительной службе, а остальные, получившие в свое время разрешение на брак, находились в запасе. Обработка знахарскими зельями обязательно, притом немедленно, давала нужные результаты (разумеется, по убеждению зулусов). В данном случае она и в самом деле имела успех. Не успела еще армия выступить в поход, как врага охватил трепет, и он отошел на расстояние по крайней мере двух дней марша. Как ни странно, Чака узнал об этом благодаря доброму предзнаменованию — настоящему дождю из цветочных лепестков. Разумеется, только сам Чака мог так истолковать это знамение. Айзекс сообщает, что он и товарищи его — европейцы — сидели на земле перед входом в хижину Чаки, как вдруг заметили, что с кустарника, росшего поблизости, слетело множество белых цветочков. Лепестки носились в воздухе над всем краалем, пока задувший ветерок не унес их вдаль.

«Король попросил нас объяснить это явление, но, увидев, что мы в растерянности, сказал: «Это знак того, что враг отступил». Пока мы с ним беседовали, прибыл гонец, подтвердивший этот факт.

В ставку Чаки был срочно вызван «английский отряд мушкетеров». Он состоял из всех белых, поселившихся в Порт-Натале, и находившихся там моряков. Отряд получил указание ни в коем случае не оставлять в тылу свою волшебную палатку, не говоря уже о Громобоях (большая часть ружей нуждалась в ремонте, к тому же не хватало пороха). «Ага! — воскликнул Чака, увидев, что белые разбили палатку. — Если уж это не заставит ндвандве оцепенеть от страха, то, значит, они ничего не боятся. Впрочем, я уверен, что победа будет легкой». Он был до такой степени убежден в эффективности палатки, что тут же отпустил «отряд мушкетеров», освободив его от дальнейшей службы. Европейцы побрели обратно в Порт-Натал, и только Фин отправился с Чакой и участвовал в великой битве при Ндодолваане».

Чака шел в авангарде главных сил, Нзобо и Ндлела командовали флангами. Вторую, меньшую часть войска он подчинил Мдлаке. Мгобози находился подле Чаки. Войска проходили в среднем сорок миль в день. На низменных равнинах зулусы страдали от жары, жажды и [293] пыли, а во время ночных привалов на возвышенностях нынешнего округа Врейхейд дрожали от холода.

Таким образом, войскам пришлось в течение нескольких суток испытывать большие лишения, пока наконец они не достигли реки Понголы и не перешли ее вброд. Эта река считалась северной границей собственно государства зулусов. Далее воины направились к реке Эм-Томбе и расположились на отдых в лесу, устроив себе из веток, покрытых листьями, удобные заслоны от ветра. Поблизости стояли, как близнецы, два холма: Ндололваан и Нц'ака. На склоне первого, почти у самой скалистой вершины, выстроилось войско ндвандве, выше находился скот, еще выше — женщины и дети.

На следующий день, вскоре после восхода солнца, Чака и его штаб тайно вышли из леса и с целью рекогносцировки поднялись на холм Нц'аку. Чака быстро убедился, что шпионы его не преувеличивали, донося о чудовищной мощи и численности врага. Ему необходимо было противопоставить такое же чудовищное по силе наступление. Сикуньяна избрал очень сильную позицию, которую нельзя было обойти ни с флангов, ни с тыла. Из находившихся с ним сорока тысяч человек, по словам Фина, не меньше половины составляли воины, ибо Сикуньяна взял с собой не всех женщин и детей. С Чакой же было свыше двадцати тысяч воинов, не считая у-диби, и столько же вел Мдлака, так что общая численность зулусской армии достигала сорока тысяч человек. Однако Мдлака находился далеко на северо-западе, осуществляя охватывающий маневр.

Вернувшись после полудня из разведки, Чака собрал зулусские полки и обратился к ним с вдохновенной речью. Он рассказал о том, что увидел у врага и чего ожидает от своих людей, и предложил добровольцам проложить путь сквозь сомкнутые ряды противника.

Мгобози, который в это время осматривал ряды воинов, не мог, конечно, упустить такую возможность броситься в самую гущу боя. Брайант пишет:

«Тут из рядов выбежал Мгобози, этот храбрец, не имеющий себе равных. Он яростно, словно безумный, запрыгал, дико размахивая щитом и нанося копьем направо и налево смертельные удары невидимым врагам. На местном наречии вся эта дикая жестикуляция именуется гийя. Очистив поле боя от воображаемого противника, он остановился, широко расставив ноги, и, с трудом переводя дыхание, обратился к собравшимся: «Так копье мое проложит мне путь сквозь [294] ряды врага, и я либо выйду ему в тыл, либо погибну. Так должны поступить все мы ради отца нашего».

Все слышали эти слова Мгобози, и Чака не мог не поддержать своего любимца, иначе честь последнего была бы затронута. Однако король очень встревожился за своего старого друга.

Примеру Мгобози последовали другие храбрецы. На следующий день они должны были пробить брешь в строю противника и вдохновить, своим подвигом остальных воинов.

В этот вечер Чака, Мгобози и Нг'обока, вождь сокулу, сидели втроем у небольшого костра и вели беседу. Чака был молчалив и печален. Он был уверен, что на следующий день Мгобози погибнет, по не мог спасти друга. Мгобози сказал королю:

— Отец мой, все мы рано или поздно умрем, и если настал мой час, ничто не может отдалить его. Лучше, гораздо лучше пасть, когда радость боя наполняет сердце, чем подохнуть в краале от старости или как больной бык. Я жил с копьем в руках, от него и погибну. Это смерть, достойная мужчины. Ты не лишишь меня ее, ведь ты не только отец, но и друг мне.

— Нет, Мгобози, но мне тяжело расставаться с тобой. Чака послал за пивом и, отпив немного, передал горшок Нг'обоке.

— Нам много не нужно, — сказал он. — Сегодня ночь Мгобози.

— Нобела предсказала мой конец, — весело болтал неуемный Мгобози, — а она кое-что знала. В последний миг она поняла, что мне не по сердцу такая жестокость, как вбивание колышков, что я за быструю казнь. Впервые в жизни я заметил, что взгляд ее смягчился, и она посмотрела на меня, как мать. Потом она сказала, что мне нечего бояться, что я умру самой славной и завидной смертью, какая только возможна в стране зулусов, и буду осыпан почестями. А еще она сказала, что духи предков царствующего дома зулусов устроят большой праздник в честь меня, своего приемного сына, и позаботятся о том, чтобы я приятно проводил время в преисподней.

Затем Мгобози совершил необычный поступок: опорожнив очередной горшок с пивом, он отказался приняться за следующий.

— Нехорошо будет, если «ребята» увидят меня «пасущим коз» накануне битвы. К тому же благодаря щедрости моего отца я полон пивом до самой глотки. Да и [295] не следует засиживаться в гостях дольше, чем это приятно хозяину, а я знаю, что отцу моему надо остаться наедине со своими мыслями и обдумать, как нам действовать завтра. Я жду его приказания.

— Счастливого пути, Мгобози С Холма! Счастливого пути, сын клана Мсане, который так хорошо обучал мои полки! Ты был мне самым дорогим другом.

— Счастливо оставаться, отец мой. Счастливо оставаться и тебе, вождь сокулу. — С этими словами Мгобози удалился во мрак ночи и пошел к себе спать.

Чака и Нг'обока молча поглядели ему вслед. Говорить им было не о чем, каждый и без слов знал мысли другого.

* * *

Ндженгабанту Эма-Бомвини и вождь Сигаианда Ц'убе, который в качестве личного у-диби Чаки участвовал в великой битве, разыгравшейся на следующий день, рассказывают о ней следующее{146}.

В первой же схватке Мгобози и многочисленные воины, энергично помогавшие ему, врезались клином в строй ндваидве. Натиск их был настолько яростным, что они прорвались сквозь всю толщу войск противника, включая и полки ветеранов, находившиеся в тылу. Выполнив таким образом свою задачу, они очутились перед огромной скалой, какие часто встречаются на верхушках крутых холмов. Когда-то они и отделились от этих верхушек. Когда ветераны ндвандве ринулись на зулусов, Мгобозн и его отряд смельчаков встали спиной к скале. Они едва успели передохнуть, как ндвандве сблизились с ними, и начался бой невиданной ожесточенности. Ветераны ндваидве были страшно разъярены, так как узнали Мгобози, убившего в битве на холме Г'оклн большинство их принцев.

Мгобози был в наилучшей форме. Правда, он получил уже несколько ран, но они но задели кости, и он почти их не замечал. Отрезанный от зулусского войска, буквально прижатый к стене, он вместо обычной своей слепой кровожадности стал проявлять рассудительность, быть может, потому что чувствовал ответственность за «ребят», которые последовали за ним. На этот раз он вел себя как настоящий командир на поле боя и построил своих воинов в плотный полукруг, замкнутый скалой. Так они встретили атаку ндвандве. Воины блестяще действовали копьем, недаром они были знаменитыми удальцами, и Мгобози [296] ворчливо выразил свое одобрение им. Первый натиск противника разбился об ожесточенную оборону зулусов. Ндвандве отошли. Тогда Мгобози подтянул полукруг ближе к скале, чтобы заполнить бреши в своем строю. Эта пауза совпала с затишьем на участке, где действовали главные силы.

Немного передохнув, Мгобози закричал, обращаясь через головы ндвандве к основной массе зулусов, которая находилась менее чем в ста ярдах от него:

— Мы тут взяли быка за яички. А вы колите его в грудь!

«Ребята» Мгобози, находившиеся впереди, узнали голос своего любимого учителя. В ответ на эту типичную для него тираду послышался восторженный рев, и схватка возобновилась.

— Сигиди! — заорали зулусы впереди.

— Сигиди! — откликнулись, как эхо, Мгобози и воины его маленького отряда.

— Нгадла! Нгадла! (Я поел! Я поел!)

Торжествующие крики воинов, наносящих смертельные удары, были теперь единственными членораздельными звуками, которые не заглушались шумом битвы. Топот ног, стук и треск сталкивающихся щитов, глухие удары копий, сопровождающиеся стонами умирающих, сливались в неописуемую какофонию. Она вздымалась над морем колышущихся перьев, которыми были украшены головы сорока тысяч отчаянно бившихся воинов.

Полукруг героев во главе с Мгобози зловеще сжимался по мере того, как воины падали по обе стороны от своего командира. Но прежде чем расстаться с жизнью, они производили страшные опустошения в рядах противника, и больше всех — сам Мгобози, у которого теперь кровь лилась из многих ран. Он молчал, стараясь сберечь силы.

Бой сменился новым затишьем. Как и вторая схватка, оно продолжалось гораздо дольше первого.

Из отряда Мгобози уцелело только шестеро, включая его самого. Все они были тяжело ранены. Отдышавшись, он принялся хвалить своих товарищей.

— Ну и бой! — хрипло воскликнул он, — Вот чего я всегда хотел. — Затем добавил, усмехнувшись:

— Не худо бы сейчас выпить горшок пива. Я мог бы осушить его залпом. Это было бы неплохое прощание с жизнью, ведь в следующей схватке мы все станем есть землю. Для нас не взойдет больше солнце, но я во всяком случае не жалею [297] об этом. Я жил с копьем в руке, от копья и умру. Так оно и будет. Посмотрите, какую «циновку» из тел мы себе приготовили. Это ложе, достойное короля, и вы все — короли. Наши враги тоже мужчины и хорошо бились, но им не очень-то хочется опять схватиться с нами, хоть нас теперь и немного и нет ни одного, кто не был бы изувечен. Затишье было долгим. Мгобози и его раненые товарищи тяжело опирались на щиты. В двенадцати ярдах от них стояли враги, глядевшие на них со смесью ненависти и восхищения.

— Отец мой, мы с радостью умрем вместе с тобой. Кто же захочет жить без тебя? — сказал Машайя (Наносящий удары).

— Спасибо тебе, Машайя, — ответил Мгобози. — Твои слова вкладывают камень в мой желудок, потому что мне не хотелось тащить вас на верную смерть. А теперь, дети мои, давайте попрощаемся. Враги начинают шевелиться и скоро ринутся на нас. Это будет наш последний бой. Пошлем через их головы прощальные слова нашим братьям — и пусть это будут слова ободрения, так как еще один удар заставит быка ндвандве опуститься на колени. А затем восхвалим нашего короля. Больше я ничего не скажу, дети мои, ибо чувствую, что меня охватывает бешенство боя, и весь мир уже кажется мне красным, как та кровь, что льется из моих ран. Ну, а теперь все разом:

— Зулус! Самый настоящий! Привет тебе, король королей! Да исполнится воля твоя!

— Наш Мгобози все еще там, — заревело зулусское войско. — К оружию, спасем его.

— Сигиди! — загремели Мгобози и горсть оставшихся при нем воинов с львиными сердцами. Закипела последняя схватка.

Мгобози пришел в неистовство. Он казался воплощением самого бога войны, обезумевшего от боя. Он бросался на врагов и валил их с такой беззаветной смелостью, с таким смертоносным проворством, что они нередко расступались перед ним. Ндвандве были охвачены смятением. Тогда их удальцы стали нападать на Мгобози по двое, по трое. Пока он отбивался от них, все его товарищи пали один за другим, за исключением Машайи. И он и Мгобози были серьезно ранены, но это словно бы и не мешало им. Прислонившись спиной к скале, они все еще грозили смертью врагам, которые глядели на них с удивлением. Ндвандве предприняли новую атаку, но снова были отброшены двумя охваченными яростью воинами. [298]

Однако Машайя получил смертельное ранение в легкие. Ловя ртом воздух, он молча посмотрел на Мгобози. Из ноздрей и горла его полилась кровь. Не произнеся ни слова, он упал на землю и испустил последний издох.

Мгобози остался один. С уст его срывалась крова-пая пена, безумные глаза были красны, как кровь, грудь бурно вздымалась. Так он ожидал последней схватки, уже видя приближение атакующей зулусской армии.

Ндвандве с воплями кинулись на него, но старый воин встретил их, как целая стая африканских волков (диких собак). Снова и снова он направо и налево разил врагов. Снова и снова их копья протыкали его насквозь, но и за те полминуты, на протяжении которых жизнь покинула его вместе с кровью, хлеставшей из зияющих ран, он успел нагромоздить вокруг себя новую гору трупов. И так неукротимый воин опустился в море своих врагов. Мгобози не стало.

Торжество идваидве было недолгим, мщение приближалось. Вдохновленная бессмертным героизмом последнего боя Мгобози, зулусская армия неутомимо пробивала себе путь через редеющие ряды ндвандве. Вскоре после смерти героя лавина мстителей прокатилась мимо его трупа, тесня отступающих ндвандве к вершине холма.

Пока шел бой, зулусы не теряли времени на заботы о павших, это запрещалось их спартанским кодексом. Воины, преследовавшие ндваидве, оставили тело Мгобози там, где он пал; они миновали стада врага и наконец достигли того места на склоне холма, где побежденные решили дать последний бой, защищая своих жен и детей. Но решимость ндвандве не помогла им. Все они — мужчины, женщины и дети — были уничтожены. Уцелело только несколько человек, которым удалось бежать вместе с вождем их Сикупьяной и укрыться в близлежащем лесу.

День уже клонился к вечеру, когда зулусы захватили весь скот и погнали его на водопой (это всегда считалось делом первостепенной важности).

Услышав о смерти Мгобозн, король громко застонал.

— Увы! — сказал Чака. — Я победил сына Звнде, но он убил меня, убив Мгобози.

Король пошел поглядеть на друга. Из глаз его струились слезы, он долго смотрел на труп, не произнося пи слова. Потом повернулся к Нг'обокс и отрывисто сказал:

— Пойдем. У меня горько на сердце. Каждый ндвандве, который еще не умер, заплатит за смерть Мгобозн. [299]

И они молча спустились с холма в свой лесной лагерь.

Войско погрузилось в глубокий траур. Ночью, несмотря на обилие мяса, которое обычно веселило сердца воинов, в лесу вокруг бесчисленных костров было тихо. При иных обстоятельствах большую победу, не стоившую зулусам чрезмерных потерь, отметили бы общим весельем. Но теперь никто не радовался, разговоры велись вполголоса, и темой их почти исключительно был «наш Мгобози».

Огромную популярность Мгобози можно выразить одной фразой: он был идеалом зулусского воина. Консервативный, не склонный к «новомодным идеям», раз восприняв эти «идеи», например применение ударного ассегая, он упорно за них держался. Мгобози презирал в целом стратегию и тактику и признавал лишь охватывающий маневр. Он твердо был уверен в том, что противника надо бить там, где ты его обнаружил, независимо от занимаемой им позиции и численности, и с высокомерным презрением относился ко всякого рода укрытиям — даже естественным, — не говоря уже о специально построенных. В бою он был дик и кровожаден. Убивал быстро и наверняка, не зная пощады, но и не опускаясь никогда до пытки. Ни один зулусский воин не запятнал бы свою честь, вколачивая колышки в анальное отверстие врага. Зулусский воин оберегал честь женщины, будь она друг или враг. Даже разгоряченный такой битвой, какая происходила под Ндололвааном, он никогда не обесчестил бы женщину, хотя не колеблясь убил бы любую, получив соответствующий приказ. Наконец, зулусский воин проявлял замечательную верность и безоговорочное самопожертвование по отношению к вождю и товарищам. Вместе с фанатичной гордостью за свой полк эти качества порождали esprit de corps, который заставлял зулуса предпочесть гибель поражению.

Мгобози обладал всеми этими свойствами, причем у него они были развиты настолько сильно, что он стал образцом для всей армии. Каждый новобранец старался во всем походить на Мгобози.

* * *

Ндвандве были полностью уничтожены. Совсем немногим удалось бежать с Сикуньяной. Войску Чаки оставалось только вернуться домой. По пути на родину оно прошло по окраине области кумало и обнаружило, что Бедже, этот блуждающий огонек, появился вновь, такой же наглый, как и прежде. [300]

Читатель, вероятно, уже заметил, насколько милостив был Чака к Мзиликази и его клану Кумало. Надо сказать, что он был неравнодушен ко всем кумало, включая подкланы, во главе которых стояли вожди Бедже и Млоча. Все кумало были необычайно упорны в бою, а Чака всегда питал слабость к храбрецам. Возможно, этим и объясняется его необычная снисходительность к кумало, граничившая с подлинным рыцарством. Когда Бедже и Млоча взбунтовались, Чака не уничтожил их, хотя мог сделать это с легкостью, а предпринял явно смехотворные действия, совершенно не вязавшиеся с его обычной напористостью. Всякий раз, когда кумало отбрасывали поразительно слабые отряды, высланные против них, Чака не выявлял, как обычно, трусов, которые должны были стать козлами отпущения. К этим поражениям Чака относился скорее даже добродушно и отказывался посылать карателям подкрепления.

Располагая огромной, ничем не занятой армией, Чака мог по пути домой одним кивком головы приказать уничтожить как Бедже, так и Млочу, но король снова отказался принять решительные меры против своих любимых кумало. Вместо этого он поручил поставить Бедже на место одному-единственному, притом слабому полку Улу-тули (Пыльные ребята), состоявшему из молодых воинов. Бедже заманил неопытных «ребят» в лесные дебри, где он укрывался, и там долго выколачивал из них пыль, пока они не отошли, чтобы доложить королю о своем поражении.

Случай помог Чаке найти выход из создавшегося положения с честью для всех. Майкл и Джон — двое похотливых готтентотов, служивших у Феруэлла, — изнасиловали зулусскую девушку; среди ее соплеменников это считалось тягчайшим преступлением. Чака был настолько взбешен этим грубым нарушением уголовного кодекса зулусов, что грозился тут же убить всех белых, готтентотов и зулусских девушек, какие попадутся ему под руку. Однако он только разыгрывал бешенство, с его стороны это была уловка, чтобы успокоить разгневанных старейшин.

— И все же, — прошептал он белым, — надо пойти на уступки вождям, а то они скажут, что я недостоин командовать ими; придется вам идти воевать с Бедже.

Белые не хуже его понимали, что нужны решительные действия. Чтобы успокоить короля, Айзекс, Кейн, [301] пятеро моряков и проштрафившиеся готтентоты вступили на тропу войны.

Со стороны зулусов в экспедиции участвовала бригада Белебеле численностью в пять тысяч человек. Достигнув твердыни Бедже — горы по соседству с лесом Нгоме, — Айзекс и его отряд тщетно дожидались, чтобы дивизия Белебеле атаковала противника или хотя бы проявила какие-либо признаки активности.

Поведение зулусов было настолько необычным, что европейцы поняли: командир дивизии получил секретный приказ предоставить белым биться с кумало в одиночку и прийти им на помощь только в том случае, если они окажутся под угрозой разгрома. Чака явно хотел узнать, какое действие окажет на кумало огнестрельное оружие.

Отряд Айзекса, располагавший примерно дюжиной мушкетов (к нему присоединились Джекоб Пловец — переводчик Чаки — и несколько коренных жителей Патала), решительно двинулся на кумало: белые заметили около пятидесяти воинов, прятавшихся в скалах близ верхушки холма. Мушкетеры дали залп, и он возымел большой успех. Айзекс пишет:

«Гром выстрелов, еще усиленный горным эхом, поразил ужасом наших врагов. Они закричали и разбежались во все стороны; зула (зулусы), находившиеся далеко позади нас, бросились на землю и прикрыли спины щитами. Этот необычный маневр оказал на врагов поразительное действие. Увидев, что при звуке выстрелов другие [зулусы] падают, кумало заключили, что все они мертвы, и пустились наутек, чтобы избежать столкновения с нами».

Кумало оказались, однако, твердолобыми.

«Едва мы успели перезарядить ружья, — продолжает Айзекс, — как заметили приближение большого отряда их воинов. Они были взбешены и грозили нам смертью. На мгновение мой отряд растерялся. Заметив это, я бросился вперед и взобрался на скалу. Один из врагов вышел навстречу и с короткой дистанции метнул в меня копье. Оно было брошено с необыкновенной силой, но я успел нагнуться и избежал гибели. Затем я прицелился и застрелил кумало. Отряд также дал залп. Несколько человек было ранено, другие разбежались в полном беспорядке, охваченные ужасом. Мы же почувствовали уверенность в своих силах и, ободренные успехом, двинулись вперед вдоль скал, чтобы выбить оттуда нескольких воинов, еще оставшихся на месте. Они укрылись за кустами и большими деревьями [302] и принялись с удивительной силой метать в нас камни. Женщины и дети помогали им с невероятным проворством. Один из камней повредил мне плечо... Продвинувшись несколько далее, мы обнаружили хижины и сожгли их. Собак же убили...»

После нескольких дней военных действий, в ходе которых Айзекс был ранен, а многие кумало убиты, Бедже запросил мира, ибо «не понимал нашей манеры воевать». Он согласился также выдать скот племени и стать данником Чаки.

«Один из моряков, — пишет Айзекс, — предложил противнику для закрепления дружбы предоставить нам десять девушек. Кумало согласились на это с такой же готовностью, как на выдачу скота».

Итак, Бедже снова остался невредимым в своем лесу Мгоме. Правда, он обеднел, но не так уж сильно: хитрый старый лис отдал всего лишь половину своего скота, и притом худшую. Тем не менее его не трогали до конца царствования Чаки и даже не заставили поступиться своей гордостью и лично явиться на поклон к королю.

Увидев беззубых старых коров и коз, с которыми расстался Бедже, Чака но рассердился. Он только засмеялся и сказал:

— Ну-ну! Как видно, Бедже нашел новое пастбище для хорошего скота. Возможно, оно находится на верхушках деревьев, вы же туда не заглянули, а зря; Бедже да и все кумало не вчера родились, с ними надо держать ухо востро.

Когда же моряки явились со своим призом — десятью девушками кумало — Чака с восхищением воскликнул:

— Мама! Вот это мужчины! Им-то не подсунули беззубых старых котов. Или они стряхнули девушек с деревьев? Истинно говорю вам, никогда еще кумало не расставались с девицей иначе как за большой выкуп скотом.

Млоча — глава младшей ветви царствующего дома кумало — засел на холме Пондвааи, бесформенная масса которого одиноко высилась среди широкой равнины.

Из этого неприступного гнезда орел кумало управлял своим кланом и выколачивал дань из соседних. Скот, который он получал за то, что как никто другой умел вызывать дождь, стал для него постоянным источником дохода. Когда шли дожди, он требовал аванса на будущее, угрожая в противном случае «закрыть воду». Таким образом, он первый установил, что знахарю, вызывающему [303] дождь, следует платить но только в дни нужды, но и в периоды изобилия. Млоча утверждал, что раз он умеет вызывать дождь (а в этом никто не сомневался), то может и прекратить его. Люди соглашались с такой неотразимой логикой, а если они забывали платить за влагу или задерживали платежи, глубоко оскорбленный Млоча с полным сознанием своей правоты посылал отряд воинов, который и доставлял ему соответствующее количество упитанных коров.

Когда это занятие наскучило ему, Млоча предался другому, куда более опасному: таскал за хвост зулусского Льва. Но, как мы видели, Лев был чрезвычайно снисходителен ко всем кумало — Мзиликази, Бсдже, Млоче — и разрешал им такие же вольности, какие позволяет львица своим резвым детенышам, пока один из них не укусит ее слишком больно. В таких случаях раздастся угрожающее рычание, а если и это не помогает, львенка сажают на место; при этом он теряет кусочек шкуры.

Млоча не раз таскал Льва за хвост и частенько заходил слишком далеко. Лев тоже неоднократно по-рыцарски предупреждал о том, что ударит лапой — пошлет военную экспедицию. Но экспедиция всякий раз оказывалась не более сильной, чем войско Млочи. В таких случаях между удальцами обеих сторон происходили поединки. Если же кумало покидали свою твердыню, то на равнине случались и большие схватки. При этом скот Млочн, лишившийся обычных пастбищ, начинал тощать, да и зулусы тоже не толстели, хотя время от времени им удавалось захватить зернохранилища кумало.

Возвращаясь домой после битвы при Ндололваане (октябрь 1826 года), войско Чаки прошло неподалеку от крепости Млочи. Все зулусы еще помнили последние его проступки. На этот раз он был захвачен врасплох, что, впрочем, не входило в намерения короля. Правда, Млоча вместе со всеми своими подданными успел укрыться на горе, но никаких запасов провианта там не было, и несчастные кумало скоро поняли, что попали в западню. Прошло немного времени, и голод заставил их смириться. Чака же милостиво принял вождя кумало обратно в свою семью.

Более того, он по стал унижать Млочу, как не унизил Беджу, и не заставил побежденного явиться с повинной. Но Чака направил Млоче такое послание: «Ты лучше всех вызываешь дождь, а я лучше всех воюю. Пусть каждый [304] занимается своим делом, и тогда не будет столкновений. Подобно тому, как я сохранил кровь твоего клана, сохрани, пожалуйста, для меня немного лишнего дождя, когда у тебя опять заболит большой палец ноги».

* * *

Не успел Чака вернуться из-под Ндололваана в Булавайо, как в ноябре 1826 года решил построить новую столицу в пятидесяти милях по прямой от Булавайо и на середине пути от прежней ставки к английскому селению Порт-Наталу. Это было актом вежливости по отношению к белым; теперь, чтобы нанести визиты королю, им не надо было переправляться через Тугелу, которая в сезон дождей становилась широкой и. бурной. Чаке это тоже было приятно. Он мог теперь чаще встречаться с европейцами, а беседы с ними неизменно доставляли ему большое удовольсттие.

Новая столица раскинулась примерно на той же территории, которую занимает сейчас город Стейнджер, в двух милях к северу от реки Умвоти и примерно на таком же расстоянии от моря. Чака назвал свой новый крааль «Дукуза» — от зулусского слова дука, что значит «теряться». Говорят, что это следовало понимать как намек на великое множество хижин, среди которых терялись вновь прибывшие.

Итак, Чака перенес свою ставку в Натал, который он теперь принялся заселять от реки Умвоти до Тугелы специально отобранными колонистами. Большая часть остальной территории Натала служила пастбищем для королевского скота, причем стадам одной масти были отведены отдельные участки. Это было очень удобно, так как позволяло немедленно обнаружить животное, отбившееся от своего стада.

В 1826 году во время ежегодного национального торжества умкоси, или праздника первых плодов, весь народ, одетый по-праздничному, собрался в королевском краале Булавайо — строительство Дукузы еще не было завершено. Молодые воины, изнывавшие от безделья, приставали к Чаке с просьбами вести их на войну. И пели в его честь:

Ва г'еда г'еда изизве
Уйя кухласела-пи на
Хе' уйя кухласела-пи на
Ва-хлула амакоси
Уйя кухласела-пи на
Ты покончил с племенами,
Где ты станешь воевать?
Да! Где ты станешь воевать?
Ты победил королей,
Где ты станешь воевать? [305]
Ва г'еда г'сда изизво
Уйя кухласела-пи на
Хе! Хе! Хе! уйя
кухласела-пи на.
Ты покончил с племенами,
Где ты станешь воевать?
Да, да, да, где ты станешь
воевать?

Но песня раздражала короля. Он не покончил с племенами и не победил всех королей. Как насчет Собузы с его свази на севере и педи-суто, живущими еще дальше? А на юге есть еще Факу, король пондо, но его владения граничат со сферой влияния короля Георга, и потому обращение с ним требует такта и дипломатии.

Итак, Чака, желая охладить немного пыл своего войска, решил послать его на север. Сразу же после окончания празднеств воины под командой Мдлаки выступили в поход. «Войском» именуются здесь младшие полки: дивизия Белебеле, состоявшая из ветеранов, была предназначена, как мы видели, для кампании против Бедже и действовала совместно с Айзексом и его мушкетерами.

Воинам предписывалось подчинить северные племена главенству зулусов и пополнить национальные стада; завоевание новых территорий в их задачу не входило. Экспедиция не имела успеха: Собуза укрылся в горной крепости, откуда его оказалось невозможно выбить. Далее к северу в знойном, малярийном Бушвельде{147}, тянувшемся вдоль реки Олифантс, в стране бапеди и суто, армия очутилась без провианта. Она разбила лагерь на берегу широкой и бурной реки, через которую невозможно было переправиться, и питалась саранчой, гусеницами и тому подобной «мелкой дичью». Малярия и дизентерия скосили третью часть личного состава.

Мдлака счел целесообразным отступить с теми воинами, которые еще не заболели, и поднялся по течению реки Олифантс на запад, в более возвышенную местность. Особенно сильно пострадал полк Ин-Дабанкулу, он почти весь был hors de combat{148}. Мдлака оставил с ним всех больных, обеспечил надежную охрану и обещал прислать скот, какой удастся захватить. Это все, что он мог сделать при создавшихся условиях.

Продвигаясь вверх по течению реки на запад, в Средний вельд, зулусская армия вдруг встретила на своем пути ужасное видение. Внезапно ее атаковало множество желтокожих людей, скачущих на диких животных. Это были гриква — потомки европейцев и готтентотов — во главе с Барендом Барендсом, охотившиеся на слонов. Атака сопровождалась громом и молниями — гриква стреляли из ружей для охоты на слонов. Жуткое впечатление [306] от грохота и вспышек усугублялось черными клубами порохового дыма.

Зулусы были захвачены врасплох, но не покинули поля боя. Они уже знали, что такое ружья и кони, и сначала приняли гриква за европейцев. Когда зулусы бросились в контратаку, гриква отошли, перезарядили ружья, а затем снова двинулись вперед и открыли огонь. Мдлака вспомнил свой разговор с Чакой и отвел полки на пересеченную местность, где противник не мог особенно рассчитывать на лошадей. Гриква и в самом деле прекратили бой и вскоре оказались вне пределов досягаемости зулусов. На этот раз Мдлаке не удалось испробовать методы борьбы, предложенные Чакой. Но четыре года спустя те же гриква — численность их составляла тысячу человек — были уничтожены в боях с матабеле под командой Мзиликази.

Когда Мдлака, выполняя свое обещание, направил один из своих полков со скотом больным воинам Ин-Да-банкулу, те находились уже в самом плачевном состоянии. Не успел Мдлака оставить их, как суто почувствовали прилив воинственности и вышли из своих убежищ в горах. Они полагали, что могут атаковать армию больных зулусов с некоторыми шансами на успех. Все же они колебались, пока болезни не вывели из строя почти всю охрану, оставленную Мдлакон. Тогда они спустились к лагерю полка Ин-Дабанкулу и учинили ужасную резню.

Полк, посланный Мдлакой на выручку, оказал помощь оставшимся в живых. Они потянулись вслед за войском Мдлаки, которое теперь возвращалось домой, но периодически отклонялось от своего пути, чтобы дать возможность всем остаткам полка Ин-Дабанкулу соединиться с основными силами.

Восемнадцатого марта 1827 года войско возвратилось в Булавайо (туда прибыл из Дукузы и сам Чака), и командование доложило королю о ничтожных результатах похода, длившегося почти три месяца.

Чака был очень недоволен исходом экспедиции, а еще больше его угнетала унизительная мысль о том, что какие-то презренные суто почти уничтожили Ин-Дабаикулу в их собственном лагере. Он не мог представить себе, к каким опустошениям могут привести малярия и дизентерия, ведь до этого его воины отличались идеальным здоровьем. Он решительно отказался верить донесениям о том, что они были выведены из строя болезнями, и предпочитал думать, что причиной всему голод. Но в том, [307] что они голодали, виноваты сами воины, ибо, будь они мужчинами, они научились бы жить во вражеской стране.

— Почему враги живут и остаются здоровыми? — спросил Чака у оставшихся в живых Ин-Дабанкулу, выстроившихся перед ним. — Потому, что у них есть еда. Только ваши беспомощность и трусость помешали вам выбить педи-суто из их убежищ в скалах, где вы нашли бы сколько угодно провианта. Я не говорю о свази — это настоящие воины, к тому же они засели на вершинах неприступных гор, и справиться с ними невозможно. Но педи-суто, которые живут в своих норах с жиряками и их блохами, вообще не могут считаться бойцами. Скалы и пещеры, где они укрываются, не настолько грозное препятствие, чтобы его не могли преодолеть решительные воины. В худшем случае в нас стали бы бросать камнями, но это детская игра. Она не идет пи в какое сравнение с убийственной тактикой свази, которые скатывают целые глыбы с длинных и крутых склонов. Было бы безумием атаковать свази, занимающих такие позиции, но было трусостью не нападать на педи-суто. И эта ваша трусость привела к голоду, который ослабил вас. А потом поди со своими жиряками вышли из нор, чтобы поглядеть на вас, и не испугались, убедившись, что вы больше не зулусы. Они осмелели, как смелеют жиряки в отсутствие людей, напали на ваш лагерь в открытой местности и перебили большую часть войска, словно это была толпа женщин. У меня глаза болят от горя, когда я смотрю на тех самых Ин-Дабанкулу, которые громче всех кричали, требуя, чтобы я повел их по тропе войны. Ваш полк просто пузырь, наполненный воздухом и словами. Теперь, когда ни того, ни другого по осталось, он сжался настолько, что на вас тошно глядеть: гордый полк превратился в роту, в жалкий пучок общипанных перьев. И все это напрасно!

Затем Чака повернулся к Мбопе, державшему королевский каросс из глянцевитых леопардовых шкур.

— Дай мне каросс, чтобы я мог спрятать свою голову и глаза и не видеть тех, кто опозорил зулусов. А потом уведи этот ни к чему не пригодный сброд, и пусть их всех побьют камнями. Тот, кто боится копья, от копья и погибнет, а кто боится камней — умрет от них. Уведи всех.

— Байете! — приветствовала его обреченная рота. Чака же накрылся с головой кароссом. Не произнеся больше ни слова, осужденные, печатая шаг, отправились на казнь.

Мдлака сделал все возможное, чтобы защитить своих [308] воинов. Он взял на себя ответственность за все, в чем они могли провиниться, и прямо сказал Чаке, что следует покарать главу заблудшего семейства, а не безвинных детей, только выполнявших приказы отца, в данном случае его, Мдлаки. Но все было напрасно. Чака находился в дурном настроении. Не говоря уже о судьбе полка Ин-Дабанкулу и провале похода в целом, он был крайне раздражен тем, что Баренд Барендс и его гриква смогли уйти, потеряв всего лишь трех человек. Кроме того, он все еще переживал гибель Мгобози.

Вместе с Мгобози не стало смягчающего влияния, которое он оказывал на Чаку. А незадолго до этого умер Мбикваан; в свое время Чака сделал его вождем, или королем, мтетва. Это был тот самый добрый человек, которого Чака некогда послал к белым. Именно он проводил их в ставку своего повелителя, когда они впервые проникли в страну зулусов. Таким образом, Чака лишился и сдерживающих советов этого человека. Из всех тех, с кем дружил Чака, когда служил в армии мтетва, оставались еще только Нгомаан, ставший премьер-министром, и Пампата. Нанди же находилась в своем краале и была поглощена тем, что тайно нянчила внука.

Дальше