Содержание
«Военная Литература»
Биографии

Глава 19.

Суд Чаки в новом Булавайо

Чака, без сомнения, глубоко переживал измену Мзиликази. «У меня тяжело на сердце, ибо разве не был он сыном моим?» Король не раз перечислял достоинства Мзиликази, а затем погружался, подобно Саулу, в скорбь, которая не сулила ничего хорошего другим ослушникам. Но в отличие от Саула он не бросал копий в фаворита{128}. Чака и слышать не хотел ни о каких карательных мерах и даже приказал своим подчиненным хорошо обращаться со всеми кумало (членами клана Мзиликази), живущими в стране зулусов, и не чинить препятствий тем из них, кто захочет последовать за своим молодым вождем. Вместе с тем, он принял решительные меры к централизации своей власти и поставил себе целью превратить население Великой Зулусии в единую однородную нацию. Он хотел, чтобы его подданные с гордостью именовали себя прежде всего зулусами, а потом уже указывали название своего клана. В кланах, естественно, сохранились свои вожди, но влияние их было значительно урезано в пользу верховной власти, которую осуществлял Чака{129}.

Согласно древнему обычаю нгуии, Чака и в это время привлекал для решения сложных судебных дел советников, которые выполняли, как мы сказали бы, роль заседателей. Но Чака настолько подавлял советников, что их роль практически сводилась к поддакиванию. Они приветствовали любой его поступок еще до того, как Чака предлагал им высказаться, — от этой формальности он, впрочем, вскоре отказался. Только на военных советах он продолжал внимательно прислушиваться к тому, что говорили командиры полков и другие военачальники, ревниво оберегавшие эту привилегию армии.

Мбопа — индупа королевского крааля — культивировал в подданных низкопоклонство, угодливость и холопскую преданность Чаке. При верховном вожде всегда находились два имбонги — придворных восхвалителя. Они часто льстили ему, повествуя о его мужестве. Имбонги рассказывали о всех его подвигах, о том, как он заслужил хвалебные прозвища «Нодумехлези» и «Сигиди».

В новом Булавайо Чака творил суд под огромной [241] развесистой смоковницей, которая росла на простиравшейся на пять акров{130} площади перед хижиной Большого совета. Ниже площади находился обширный загон для скота. Диаметр его составлял не меньше полумили. Вдоль ограды загона располагались полторы тысячи хижин, окруженные другой — внешней — оградой. Диаметр ограниченной ею территории достигал целой мили. Большие народные собрания, для которых не хватало места на площади, происходили в загоне для скота. Верхний сегмент его, прилегавший к королевской резиденции, отводился для Чаки и важных гостей. С этого возвышенного места им был хорошо виден весь крааль. 'Здесь также росла большая смоковница, которая в жаркие дни предохраняла от солнечных лучей короля и его двор. Зимой Чака и его советники сидели на солнце, неподалеку от одного из этих деревьев.

Заседания суда начинались еще до завтрака, сразу же после восхода солнца, ибо теперь Чака стал очень запятым монархом: он сосредоточил в своих руках все министерские портфели, не говоря уже о том, что был также верховным судьей Pontifex maximus{131}. Ранние заседания имели и то преимущество, что собравшимся не мешали грозы, которые летом разражались обычно после полудня. В дождливые дни рассматривались только наиболее важные дела, их слушали в хижине совета. Очередь рассмотрения дел обычно устанавливал Мбопа при содействии других советников.

Вот типичный день в новом Булавайо. Время действия — позднее лето. К восходу солнца при дворе перед большой смоковницей собралась толпа тяжущихся. Другую группу охраняла бдительная стража. Советники уже уселись под деревом, охватив полукругом королевский трон — связку свернутых циновок. За советниками по обе стороны трона стояли убийцы или палачи с тяжелыми дубинами в руках.

Наконец из хижины Большого совета показался в сопровождении Мбопы сам Чака. Размеренным шагом он величаво подошел к «трону». Среди собравшихся воцарилось гробовое молчание. На Чаке было парадное одеяние полководца, но вместо щита и ассегая только маленькое копье с короткой темно-красной ручкой из железного дерева, отличавшегося причудливой окраской. Некоторые утверждают, что ручка делалась из ум-нцака — дерева вождей, но оно светло-красного цвета. Когда Чака прошел примерно полпути от хижины к дереву, все собравшиеся [242] безо всякой команды поднялись с такой синхронностью, как если бы ими управлял некий механизм. Затем, подняв правую руку, они четко и громко провозгласили: «Байете!» Казалось, будто тишину утра нарушил сильный взрыв.

После жеста, сопровождавшего возглас «Байете!», толпа не двигалась, пока Чака не опустился на циновки. Тогда собравшиеся сели на корточки и начали выкрикивать такие славословия: «Могучий слон, растоптавший своих врагов! Лев среди львов, пожравший сынов Звиде, Чака! Тот, кто сварил Нтомбази в горшке, который она предназначала для него! Телок, забравшийся на хижину Нтомбази! Небо (Зулу), поразившее ндвандве ударом, нанесенным неведомо откуда! Гром небесный потряс их, и они не слышат более мычания своих коров, ибо коровы эти мычат ныне только в нашем Булавайо. Чака, чья тысяченожка пожрала пепета у Описвени! Могучий бык, заставивший умолкнуть множество мычащих телок, насытив их жвачкой удовлетворения. Сигнди! Нодумехлези!»

Мбопа поднял руку, и имбопги умолкли. Один из нпдуна вывел вперед первых тяжущихся. Это были два главных пастуха королевских стад — они пасли скот в опустошенной части Натала. Каждый обвинял другого в том, что тот забрался на чужое пастбище и вызвал серьезные столкновения между подчиненными пастухами. Чака приказал обоим разъяснить, где проходят границы их участков, и установил, что оба они претендовали на одну и ту же территорию. Тогда он предложил первому поклясться, что будет справедливо, если король признает границы, указанные им. Пастух торжественно поклялся своей сестрой. Повернувшись ко второму главному пастуху, Чака получил от него такое же заверение.

— Хорошо! — сказал Чака. — А теперь вы оба, со всеми подчиненными и скотом, поменяетесь участками. Из ваших же слов видно, что между ними останется обширное свободное пространство. Любой, кто посягнет на него, станет есть землю. Я сказал.

— С неба гремит мудрость, — хором провозгласили советники. — Благодарите его!

— Баба! Нкоси! — подняв правую руку, ответили оба тяжущихся и удалились с выражением недоумения на лице, стараясь понять, что же все-таки принесет им это соломоново решение.

Мбопа объявил следующее дело. К Чаке подвели молодую замужнюю женщину и холостого мужчину. Кто [243] они — ни у кого не вызывало сомнений, ибо на женщине была юбка и макушку ее венчал хохолок, мужчина же, как все холостяки, не носил головного кольца. Оба обвиняемых были застигнуты при прелюбодеянии.

— Признаете вы свою вину? — спросил Чака. Ответа не последовало.

— Молчание уличает вас. Вы знаете, что ваш проступок карается смертью. Имеете вы что-нибудь сказать?

— Что мы можем сказать, баба? — тихо сказал мужчина.

— Вы и сами сказали это! Уведите и сверните им шею!

— С неба гремит закон! — провозгласили советники.

С выражением молчаливого смирения на лице приговоренные отправились на казнь. Палачи отвели их за внешнюю ограду селения на возвышенность и свернули им шею. После этого они размозжили убитым черепа.

Следующим обвиняемым был молодой мужчина. Татуировка выдавала в нем ученика знахаря. Желающих поступить на обучение к знахарям, чтобы избежать воинской повинности, было так много, что Чака издал закон: все такие ученики или послушники должны были в доказательство своего мужества на протяжении всего срока обучения спать за оградой крааля — предпочтительно в местности, изобилующей львами.

Когда перед Чакой предстал молодой человек, — его обвиняли в том, что он спал в краале своего учителя-знахаря, — король первый вопрос задал своим советникам.

— Где знахарь, укрывавший его? Почему он не привлечен к ответственности? Неужели меня считают дураком, который наносит змее удар не по голове, а по хвосту?

Советники смущенно заерзали на своих местах. Наконец самый храбрый ответил:

— Ндабазимби (Дурные вещи) — великий и страшный знахарь. Когда за ним пришли воины, он их усыпил.

— Как он это сделал?

— Просто смотрел на них и окружил дымом.

— А как попался этот ученик?

— Ндабазнмби приказал ему сдаться.

— Итак, старая гиена думала спасти свою жизнь, пожертвовав хвостом.

— Кто знает пути знахарей, отец мой! — раздался осторожный ответ.

— Я знаю, — ответил разъяренный Чака, — и не потерплю ни нарушения моих законов, ни проволочек при выполнении приказов. Сию же минуту послать два отборных [244] отряда воинов в крааль Ндабазимбн, чтобы они «съели» там его самого и все живое — мужчин, женщин, детей, собак и даже крыс. И пусть они не успокаиваются и не возвращаются, пока не выполнят приказ. Никто, кроме них, не смеет уйти из королевского крааля, пока отряд не оставит за собою добрую часть пути. Убейте послушника и приведите сюда воинов, которые должны были арестовать знахаря, но не выполнили свой долг. Предводитель отряда и человек шесть воинов выступили вперед. Они держали в руках щиты, но вместо ассегаев были вооружены палками, ибо придворный этикет не разрешал никому иметь при себе боевое оружие в присутствии короля.

— Вы получили мой приказ? — спросил Чака тихим голосом, не сулившим ничего хорошего.

— Да, отец мой, — ответил за весь отряд его предводитель.

— Вы знаете, какое наказание ждет тех, кто не выполнит приказ?

— Да, о король!

— Трое из вас имеют знаки отличия за харбрость в бою. Пусть отойдут в сторону. Они не станут есть землю сегодня, но получат опасное задание и, вероятно, не вернутся. А ты, предводитель, который нарушил мой приказ, изменив мне, и все остальные больше мне по нужны — вас я накормлю землей нынче же. Но я дарую вам смерть, достойную воина, ибо только колдовство заставило вас нарушить долг. Я сказал.

Все воины — и осужденные на немедленную смерть и получившие отсрочку — гордо вытянулись и, подняв правую руку, приветствовали короля недрогнувшим голосом, словно они получили награду:

— Байете!

Четко печатая шаг, не жалуясь и не ропща, они отправились навстречу своей судьбе.

Затем перед царственным судьей предстал человек, которого другой зулус обвинил в измене. Истец говорил первым, потом обвиняемому была предоставлена возможность задавать вопросы этому человеку и его свидетелям, а также выставить собственных свидетелей. Чака внимательно выслушал обе стороны и задал много вопросов свидетелям. Затем, приказав им отойти в сторону, оп тихим голосом проконсультировался со своими советниками. Вслед за этим тяжущиеся вновь предстали перед королем. [245]

Обратившись к истцу, Чака сказал:

— Если этот человек действительно виновен в измене, он умрет. Ты согласен?

— Да, Могучий Слои, пожиратель врагов.

— Кому выгодна его смерть? — Чака задал этот вопрос с быстротой молнии.

Истец смущенно посмотрел на него, по ничего не ответил.

— Так я скажу, — сказал король самым ласковым голосом. — Тебе, и только тебе. Желая выдвинуться, ты оклеветал этого человека, который не раз доказывал свою верность мне, особенно в то время, когда я ел кости (жил в бедности). Тогда ты не очень беспокоился о том, чтобы люди были мне верны, и больше думал о собственном брюхе — уже тогда оно было достаточно толстым. Яма, которую ты вырыл для обвиняемого, прикрыта очень ловко — так ловко, что ты сам в нее попал. Люди, клевещущие на других, отвратительны, и чем скорее пожрут их стервятники, тем лучше для страны. Уведите его (синоним «убейте его!»)! Половина его скота будет конфискована, из него одна десятая пойдет оклеветанному.

— Оно (небо) гремит! — хором провозгласили советники. — То гром истины!

Затем началось рассмотрение гражданских дел. В их числе были споры, возникшие между отцами и дедами тяжущихся, к этому времени давно скончавшимися: согласно обычному праву нгуни, обязательства умерших переходят к их наследникам. Судье приходилось продираться через целые заросли путаных доказательств. Чака занимался только наиболее важными делами такого рода, а также играл роль кассационной инстанции. Остальные дела решались местными вождями и окружными старейшинами или же принцессами королевского дома, которые стояли во главе военных краалей. Впрочем, принцессы пользовались гораздо более широкими полномочиями: они имели право рассматривать уголовные дела и выносить смертные приговоры. Такие же права были предоставлены и вождям больших племен, например г'вабс и абамбо: признавая короля зулусов своим сюзереном, они пользовались автономией.

Приблизительно в десять часов утра, когда солнце прошло больше половины своего пути к зениту, был объявлен перерыв, и Чака на глазах народа совершил ежедневное омовение. Затем он позавтракал — в это время полагалось сохранять полное молчание, ибо «сейчас ест [246] лев». Завтрак состоял из вареного и жареного на вертеле мяса, поданного на деревянном блюде. Король сам отрезал куски и руками заправлял их в рот. Шпинат же он ел ложкой с тарелки, как и кашу, подслащенную медом. Запивал он кислым молоком или пивом.

После завтрака заседание суда возобновилось. Во второй половине дня его прервала неожиданно разразившаяся гроза. Затем в хижине Большого совета состоялось обсуждение государственных дел и были приняты решения, обеспечивавшие бесперебойное действие административной машины во всем королевстве.

* * *

Подобно другим великим диктаторам-реформаторам, Чака уделял много внимания ограничению власти «духовенства» — в данном случае ордена знахарей. Он пришел к выводу (и сказал об этом индуне Мбопе), что знахари и прорицатели забыли полученный от него урок и даже Нобела снова набралась смелости: торгуя лекарствами и зельями, старая ведьма в то же время собирала информацию о придворных тайнах. А Ндабазимби бросил вызов правительству, загипнотизировав военный патруль, посланный для ареста его послушника. Чтобы получить в борьбе со знахарями поддержку народа и не оскорбить его религиозные чувства, Чака решил разоблачить их главарей как обманщиков. Для этого он решил использовать Мбопу.

Однажды ночью Мбопа расставил королевскую стражу таким образом, что ни вокруг хижины Большого совета, ни даже поблизости от нее не оказалось ни одного часового. Пампату отослали с посланием к Нанди, жившей в трех милях от королевского крааля, так что и она не была посвящена в заговор.

Примерно в то время, когда король отходил ко сну, Мбопа появился в хижине Большого совета, неся какой-то предмет, который можно было принять за горшок с пивом. Он передал его своему царственному хозяину вместо с коротко обрезанным бычьим хвостом, походившим на кисть. Чака вышел наружу и стал обмакивать кисть в горшок и обильно опрыскивать сначала стены своей хижины, а затем прилегающую часть двора. После этого Чака вернулся к себе и передал горшок с кистью Мбопе, наказав кисть сжечь в очаге, горевшем в хижине, остатки жидкости вылить, а горшок — вычистить. Мбопа тщательно осмотрел Чаку и убедился, что на нем не осталось [247] никаких подозрительных следов. После этого ему было приказано взять горшок домой, хорошенько вымыть и выполоскать, наполнить пивом и убрать. В дальнейшем он должен был проследить за тем, чтобы при смене караула часовые встали на свои обычные посты.

На следующее утро, едва рассвело, воины, несшие караульную службу, пришли в ужас, обнаружив при обходе, что королевская хижина и двор вокруг нее забрызганы кровью. Кто осмелился совершить такое страшное кощунство в самом сердце священной резиденции короля?

О случившемся немедленно донесли Мбопе. Тот сделал вид, что оцепенел от ужаса, и срочно созвал советников, а также офицеров стражи, охранявшей резиденцию изнутри и снаружи. Все вместе они направились к хижине короля, где подняли страшный крик, увидев, как чудовищно она осквернена. Мбопа приблизился к двери и робко осведомился, жив ли еще его царственный хозяин.

Чака недовольно заворчал и сердито потребовал, чтобы ему сообщили причину всей этой возни. Получив ответ, он, не одеваясь, немедленно вышел с самым грозным выражением лица. Всех, кто увидел его, охватила дрожь, и даже Мбопе не пришлось симулировать тревогу.

Осмотрев забрызганную кровью хижину и прилегающую часть двора, Чака величественно загрохотал, объяты и гневом:

— Кто совершил это гнусное преступление против дома Неба? Кто имел наглость отважиться на такое оскорбление? Кровь требует крови. Что делали часовые? Что они говорят?

Мбопа ответил:

— Могучий Слон, топчущий врагов, близ твоей хижины немного постов — так приказал ты сам, ибо не ведаешь страха. К тому же часовым велено присматривать прежде всего за женскими хижинами. Ночь была темной. Быть может, гнусный злодей пробрался сюда и совершил свое подлое преступление в то время, когда они находились в дальнем конце двора, так как часовые ничего не видели. Умхлоло (печальное происшествие) воняет колдовством, нужно, чтоб к нему принюхались прорицатели, которые живо отыщут колдуна, совершившего злое дело.

— Ты сказал правильно, — загремел Чака. — Я устрою такое «вынюхивание», какого еще не видела страна зулусов. Сию же минуту прикажи собрать всех прорицателей и знахарей страны — пусть явятся сюда на седьмой восход [248] солнца. И пусть приготовят все свои снадобья и втянут в себя все запахи, идущие оттуда, где восходит солнце и где оно садится, а также с юга и севера. Стервятники соскучились по великому пиру, который ждет их после казни злодеев. Призови всех взрослых мужчин — они должны собраться здесь на седьмой день, чтоб искателям колдунов хватило работы. Кровь требует крови, и кровь будет пролита.

Церемонию вынюхивания Чака решил провести в большом загоне для скота. Здесь на ста тридцати акрах можно было свободно разместить тридцать тысяч человек. Народ стал собираться вскоре после рассвета. Специально выделенные для этого офицеры указывали каждой группе ее место. Они построили прибывших примерно так же, как при вынюхивании, которым руководила Нобела шестью годами ранее в старом Булавайо. Ряды зулусов снова образовали несколько подков, обращенных отверстиями к верхней части крааля, где должны были вскоре занять места Чака и его советники: отсюда им хорошо было видно все сборище. У нижнего конца крааля, напротив главных ворот для скота, в строю были оставлены проходы.

Вскоре после восхода солнца члены царствующей фамилии и советники расположились перед выстроенной ротой охраны. Немного спустя появился король в сопровождении Мбопы, Мгобози, Нг'обоки (вождь сокулу, старый товарищ Чаки по оружию) и недавно выдвинувшихся военачальников, в том числе Мдлаки, Нзобо и Ндле-лы. Когда Чака вошел в крааль через малые верхние ворота, присутствующие, как один человек, вскричали: «Байете!»

Король опустился на свернутые тростниковые циновки. Мгобозн и Мдлака расположились у его ног, а Мбопа и другие советники неподалеку уселись на корточки, по обе стороны от Чаки.

В это время из-за ограды послышался жуткий вой, и через боковые ворота в крааль хлынули участники этого кошачьего концерта. Они то припадали к земле, то подпрыгивали вверх, издавая нечленораздельные звуки. Вереницу знахарей, казавшуюся бесконечной, возглавляла Нобела, одетая еще более нелепо, чем обычно. Эта цепочка прошла через проходы в строю зулусов и перед советниками, а затем свернулась, как змея. Когда ее голова, то есть Нобела, оказалась напротив Чаки, шеренга снова извернулась по-змеиному, но так, что Нобела опять очутилась перед Чакой. Все известные знахари сгруппировались [249] вокруг нее, гримасничая, жестикулируя, совершая пируэты и издавая дьявольские звуки.

Чака встал и приказал им замолчать. Затем он велел прорицателям вынюхать виновников злодеяния, действуя группами по десять человек, ибо их собралось много, а работа должна быть закончена до захода солнца. Всего прорицателей набралось сто пятьдесят два — это значило, что они должны были разделиться примерно на пятнадцать групп и действовать быстро, по эффективно. Тем, кого «вынюхивают», надлежало расположиться группами под охраной спереди короля, по правую руку от него, тем, кто «вынюхивает», — по левую. В конце дня будет устроена великая казнь виновных.

— А теперь разделитесь на группы по десять человек и не теряйте времени на всякие там штуки и не вздумайте «вынюхивать» в два приема, — закончил Чака.

Этот неожиданный приказ крайне смутил знахарей, ибо им предстояло наспех разбиться на группы, может быть, случайные. К тому же он означал, что им придется обойтись без предварительной тренировки с мячом двуличия и обмана, который они обычно подавали друг другу. Правда, они явились сюда сработавшимися командами по три, пять и больше человек, привыкшими действовать совместно, но теперь они должны были слиться по распоряжению Чаки в десятки.

Приказ короля ставил их в трудное положение и по другой причине. Он лишал их возможности бесконечными муками ожидания доводить людей до состояния полной беспомощности и агонии. Правда, пятнадцать прочесываний, намеченных на этот день, были выгодны всем знахарям: под влиянием затяжного испытания собравшиеся окаменеют от страха.

Сообразительная Нобела немедленно приспособилась к обстановке и пригласила несколько небольших групп и отдельных прорицателей присоединиться к ней. Ее группа, состоявшая сначала всего из двух человек, вскоре достигла нужной численности. Другие ведущие знахари не замедлили последовать ее примеру, и вскоре образовалось пятнадцать групп по десять человек в каждой. Свободными остались двое знахарей, пришедших в одиночку: Сонг'оза, сын Нценсе из клана Магваза, и Нг'иваан из клана Зламини. Чака решил, что они завершат церемонию, действуя поодиночке или вдвоем. Затем Нобела закричала: «Пойте, люди, пойте!» — и начался процесс запугивания, описанный в одной из [250] предыдущих глав. Тотемом знахарей считался питон, и Нобсла, как главная, завернулась в кожу крупной змеи; на лоб прорицательнице свисала набитая голова питона с разинутой пастью.

Все советники, даже Мбопа, Мгобозп и Мдлака, почувствовали, что с приближением прорицателей их охватывает гипнотический ужас. Лица присутствующих покрывались потом, его капли стекали по их лбам. Мгобози прервал пение и шепотом сказал Мдлаке:

— Старая сука-гиена опять подбирается к нам, но на этот раз в обличий питона. Он раздавит нас.

Когда Нобела приблизилась к Мбопе, которого она никогда еще не видела, в глазах ее вспыхнул огонь злобного торжества. Она захохотала и загоготала, а с уст ее закапала слюна, как из пасти голодной гиены. Нобела понюхала правое ухо Мбопы, потом левое и, наконец, его рот. Повинуясь почти незаметному знаку, четыре помощницы Нобелы выстроились перед ней, а другие пять окружили ее, так что она оказалась в центре круга лицом к лицу с Мбопой.

— Чуете ли вы то, что чую я, сестры? — пронзительно закричала она визгливым фальцетом.

— Мы чуем то, что чуешь ты, — монотонно пропели ее помощницы.

— Были ли наши сны вещими, сестры мои?

— Что видели ночью во сне, то видим и наяву, — ответил хор. — Игази ли пума эгазини (Кровь рождается из крови).

Родовое имя Мбопы было Эгазини, что означает «из крови».

— Кровь требует крови, — возгласил хор.

С громким криком Нобела высоко подпрыгнула и ударила хвостом гну по голове Мбопы. Затем совершила пируэт на месте, давясь издевательским торжествующим и злобным смехом. Ее примеру последовали все помощницы.

Когда Нобела нанесла удар, Чака пробормотал:

— Очень близко к цели. Уж ближе нельзя. Старый питон еще сорвет мои планы.

Как только последняя прорицательница ударила Мбопу, его схватили палачи, как того требовал обычай, но, в нарушение обычая, не предали немедленной мучительной казни, а отвели на место, указанное Чакой. Несмотря на то что Мбона был посвящен в тайну, выдвинутое десятью знахарками публичное обвинение и сверхъестественная [251] проницательность Нобелы не могли не потрясти его, и это было заметно.

Нобела и ее зловещие подручные смело приблизились к королевскому трону на расстояние десяти шагов и выстроились перед ним в ряд. В центре лицом к лицу с Чакой встала Нобела. Она собиралась нанести удар по самым высокопоставленным лицам, но, наученная горьким опытом, не собиралась идти на излишней риск. Поэтому она решила прибегнуть к испытанному и более осторожному способу прорицания — своей очевидной двусмысленностью он напоминал высказывания знаменитого дельфийского оракула.

— Что говорят иногда о путниках? Как их называют? — громко закричала Нобела, чтоб ее могли слышать все советники и другие влиятельные лица.

— Она имеет в виду Нг'обоку, — прошептал Чака (имя его друга, вождя сокулу, происходило от зулусского слова «ц'обока», что означает «измотанный дорогой»). Чака сверкнул глазами, а Нг'обока, сидевший слева от него, заерзал на месте, почувствовав, что на него обращены взоры толпы. Так при помощи намека, понятного всем, Нобела хитро передала инициативу Чаке. Не проявив ее, он рисковал вызвать в народе недовольство, если только человек, указанный Нобелой, не пользуется исключительной популярностью. Нг'обока же был сравнительно мало известен в зулусской столице, но принадлежал к лучшим друзьям Чаки. В свое время, когда он, Мгобози и Чака были рядовыми воинами, они поклялись, что в бою будут прикрывать друг друга. Между тем палачи двинулись к Нг'обоке, ожидая королевского приказа увести его. Перед Чакой возникла дилемма. Советники смотрели на него с надеждой, ибо каждый, «вынюханный» прорицателем, увеличивал шансы на спасение остальных. Только Чака, да еще Мбопа, одиноко сидевший под сенью смерти, знали, на каком вулкане стоят прорицатели. Если Чака преждевременно возьмет Нг'обоку под свою защиту, Небела, обладающая исключительной прозорливостью, может разгадать его тайну, если уже но разгадала. К тому же нужно, чтобы кто-нибудь подбодрил Мбопу. И Чака решил отправить к нему Нг'обоку, по одновременно успокоить своего старого товарища по оружию, применив для этого своеобразный код. Нобела явно намеревалась форсировать ход событий, а потому можно было рассчитывать, что чем более влиятельных людей она осудит, тем сильнее будет реакция толпы в последнем акте. [252]

— Нг'обока! — сказал Чака, обращаясь к нему. — Тебе придется пойти, но как подобает вождю, то есть без конвоя. За это ты должен благодарить тот день, когда выбросил свои сандалии, что дало тебе потом пять лучших коров, а теперь этот путь.

Нг'обока сразу понял смысл туманных речей, по Мгобози и всей толпе, не слыхавшей о маленькой частной сделке со скотом, они не говорили ничего. Нг'обока встал, приветствовал короля: «Байете!» — и удалился, чтобы присоединиться к Мбопс.

Этого Мгобози уже по мог стерпеть — ведь он, Чака, и Нг'обока не так давно поклялись защищать друг друга, а если понадобится — вместе есть землю. Мгобози встал, повернулся к королю и звонким голосом провозгласил:

— Прикажи убить и меня, отец мой. Я хочу присоединиться к Нг'обоке и есть землю вместе с ним. Это только сбережет время и силы, ибо шлюха — бабуинка — не уймется, пока не перебьет всех твоих лучших друзей. Она сама воняет колдовством и пахнет сильнее, чем паршивая гиена, сдохшая семь дней назад. Как из этой падали лезут черви, так и из ее вонючего рта лезет ложь. Теперь я умолкну, отец мой и король, чтобы перед смертью не сказать о ней чего-нибудь неприличного. Байеге! Байете!

Чаке стоило труда не улыбнуться в ответ на эту вспышку гнева честного Мгобози, в которой проявились и скрытое недовольство его действиями и трогательная верность другу. Простодушному старому воину не хватало топкости, чтобы разобраться в хитрой игре Чаки, и дальнейшее присутствие Мгобози угрожало ее успеху. Во всяком случае Мгобози заслужил резкую отповедь за то, что заговорил с королем без разрешения. По сути дела он допустил оскорбление величества, а это преступление само по себе заслуживало смертного приговора. Поэтому король резко ответил ему:

— Ну и иди, дурак. Вместе с Нг'обокой умрешь раньше срока.

— Байете! — приветствовал его Мгобози с поднятой рукой и гордой поступью направился туда, где уже сидели на корточках Мбопа и Нг'обока.

Толпа издала тихий стон ужаса. Он зародился среди советников и членов королевской фамилии, пробежал по рядам, словно feu de jоie{132}, и, достигнув дальних рядов, вернулся обратно, как эхо. Нанди была сильно расстроена и собиралась вмешаться, но ее удержала Пампата, [253] сидевшая рядом. Благодаря своей удивительной интуиции Пампата начала догадываться, в чем дело. Народ был явно потрясен, это показало, какой огромной популярностью пользовался Мгобози. Зато но скрывало своего злорадства сообщество прорицателей. Они-то были уверены, что храбрый дурак сказал правду, заявив, что его поступок сэкономит им время.

— Приветствую вас, — мрачно сказал Мгобозп Нг'обоке и Мбопе. — Теперь в горшке старой суки уже трос, а скоро прибавится еще много народу.

— Как бы он не переполнился, — спокойно и таинственно ответил Мбопа.

Пока шел этот разговор, Нобела снова стала вещать, как оракул.

— Липкое растет на деревьях. Что это? — крикнула она советникам. Никто не решился ответить, пока Чака не высказал свою догадку.

— Она имеет в виду нтлаку — смолу.

Нобела определенно метила в Мдлаку — главнокомандующего армией, который сидел в ногах у Чаки.

— Я слышу тебя, Нобела, — продолжал Чака, — но войско неприкосновенно. Я один имею с ним дело. Я сказал тебе об этом уже давно, когда ты сунула лицо в осиное гнездо.

Стоявшие поблизости офицеры и воины вздохнули с облегчением. Словно посредством телепатии вздох этот передался полкам, выстроенным на большом скотном дворе.

Нобела снова задала вопрос:

— Что говорят о человеке, когда он в нужде? Воцарилось полное молчание, и только Чака нарушил его:

— Она хочет сказать «Удннгани».

Это был явный намек на его сводного брата Дингаана, который заворчал и бросил на Нобелу убийственный взгляд.

— Я и в этот раз услышал тебя, Нобела, но оставь в покое сына моего отца, — хмурясь сказал Чака.

Нобела снова задала загадку.

— Что растет на берегах рек и в болотах и выпускает цветок, похожий на перо? Хоть это и маленькое растение, вы должны знать, как оно называется.

Она явно имела в виду тростник умхланга (уменьшительное — умхлангана). Речь могла идти только о Мхлангане — другом сводном брате Чаки. [254]

— Прекрати нападки на дом моего отца, о зловещая птица, и кончай свое дело.

— Я слышу тебя, о король! — ответила Нобела. — Но в тот день, когда у тебя на глазах с клинка маленького копья с красной ручкой, что ты держишь сейчас закапает кровь, в ушах твоих снова зазвучат мои слова, о король! И ты горько раскаешься в том, что не прислушался к ним вовремя. Ибо тогда будет уже слишком поздно. Я все сказала, а теперь уступлю место другим прорицателям.

Гордо выпрямившись, Нобела во главе своей свиты отправилась к месту, указанному Чакой: каждая группа прорицателей усаживалась напротив тех, кого она осудила.

Когда очередные две группы приблизились к толпе, собравшиеся почти умолкли, и среди этого молчания прозвучала страшная песня остальных прорицателей, еще ожидавших своего часа. «Сегодня ночью гиены заснут с полным брюхом, а завтра нажрутся стервятники. Плачьте кожей, плачьте глазами, вы, злодеи, правосудие приближается к вам. Хоть вы, быть может, и считаете себя невиновными, все вы служите невольными орудиями зла, которое через вас может погубить весь народ. Смейтесь с нами, о вы, праведники, смейтесь над участью грешников, ибо вскоре они познают вкус колышков. Смейтесь, смейтесь, смейтесь!» Кровь застыла в жилах у всех, кто видел, как, издавая ужасный демонический хохот, приближаются две извивающиеся линии, которые несут смерть: за ними следовали палачи.

Удары хвостами гну следовали один за другим. К тому времени, когда обе группы встретились у дуги подковы, палачи отвели на сборный пункт обреченных не менее двадцати несчастных и вернулись за новыми жертвами.

Печальный день тянулся нестерпимо долго, жара и напряжение усиливались, так что наиболее чувствительные или слабые нередко падали в обморок. Знахари считали это несомненным доказательством вины: они утверждали, что обмороки происходят под влиянием злых чар. Поэтому несчастных без каких-либо формальностей уносили палачи.

Солнце «прошло немного больше половины пути от зенита к горизонту», прежде чем последние группы прорицателей завершили свое безжалостное дело и присоединились к довольной толпе своих собратьев. С нескрываемым наслаждением рассматривали они собранный «урожай»; более трехсот невинных молча переносили муки [255] ожидания: мукой для них было не только приближение страшной казни, но и горькие мысли об участи их беспомощных родных. На основании закона и древнего обычая все они тоже были обречены с того самого момента, как прорицатели «вынюхали» главу крааля. Большинство осужденных почти обезумели от мысли о том, что оказались невольными, а значит, особенно опасными источниками заражения и гибели своих соседей, источниками вреда вождю и всему государству. Если бы Мгобози попытался поднять осужденных против знахарей, он все равно ничего бы не достиг, ибо, за редким исключением, все они чувствовали себя раздавленными и безнадежно нечистыми. Только другой знахарь или глава государства мог теперь отменить страшный приговор.

Оставалось всего два знахаря, которые еще не сделали своего дела: Сонг'оза и Нг'иваап. Весь этот день они просидели в стороне от остальных прорицателей.

Теперь они направились к королевскому трону поступью воинов, без присущих знахарям ужимок, и приветствовали короля, что также было необычно.

Чака смотрел на них, суровый, как смерть, и, видя, что они сохраняют молчание, отрывисто приказал им начинать.

— Хочет ли король услышать правду? — спросил Сонг'оза.

— А для чего еще призвал я вас всех? Говори, и говори быстро.

— О король! Я вижу небо (изулу). Оно, и только оно, сделало это.

Сонг'оза мог иметь в виду только самого Чаку, клан которого назывался Зулу. Наступило зловещее молчание. Заметив, однако, одобрительную улыбку Чаки, Нг'и-ваан, не желая отставать от Сонг'озы, вмешался в разговор:

— Изулу немпела (Небо, и никто другой), — произнес он.

— Нитшило! (Вы сказали это!) — проревел Чака, поднявшись во весь свой исполинский рост. — Вы, и только вы, сказали правду. Слушай, народ мой, все это сделал я сам. Своими руками забрызгал кровью стены собственной хижины и двор вокруг нее. А сделал я это для того, чтобы узнать, кто истинные прорицатели, а кто ложные.

Смотрите все и убедитесь в том, что во всей стране есть только два настоящих знахаря — эти вот молодые [256] люди, все же остальные — обманщики. Глядите, вон они сидят, эта стая нечистых. Только что они радовались горю невинных, которых обрекли на мучительную и постыдную казнь. Теперь они уже не радуются, знают, что их вот-вот поразит гнев неба. Глядите, как они дрожат, чувствуя, что скоро свершится истинное правосудие. Я спрашиваю вас, люди, как должно поступить с этими клеветниками?

Могильная тишина нависла над собравшимися. Она напоминала покой, который воцаряется в природе перед тропическим ураганом и служит прелюдией к первому оглушительному удару грома, раскрывающему шлюзовые ворота небес.

Внезапно толпа заревела — чувства, которые так долго подавляли в себе тридцать тысяч человек, вырвались наружу.

— Убить их! Убить! Пусть погибнут от колышков, которые приготовили для нас.

— Да будет так! — прогремел Чака, — И пусть их умертвят невинные, которых они осудили.

Лжепрорицатели сначала онемели — настолько ужасным и неожиданным был катастрофический удар, который обрушился на них, затем в их толпе послышались жалобные вопли и громкий плач. Они знали, на какую страшную участь обрекут их намеченные жертвы, знали, что жертвы эти с безжалостным рвением поступят с ними именно так, как с радостью собирались они сами поступить с осужденными.

Палачи стали передавать связки колышков освобожденным из-под стражи и обезумевшим от гнева людям. Внезапный поворот событий превратил их в жаждущих крови хищников, охваченных одним стремлением — терзать тех, кто подверг их столь жестокой пытке. Мбопа взял на себя руководство разъяренной толпой.

Нобела сохраняла удивительное спокойствие и достоинство. Убедившись, что надежды на спасение нет, она незаметно высыпала в руки содержимое небольшой тыквочки, похожей на табакерку, и проглотила добрую половину горсти. Она знала, какое действие оказывают размолотые зерна Datura stramonium, — принятая ею доза содержала столько атропина, что могла умертвить несколько человек. Однако требовалось некоторое время, чтобы желудок ее успел впитать достаточно смертельного яда и она оказалась за пределами человеческого мщения. [257]

Между тем Мбопа и другие осужденные шныряли между вопящими прорицателями. Каждый искал знахаря, который его «вынюхал». Мбопа, советник, занимавший важное положение, имел право распоряжаться палачами и приказал им окружить всю группу Небелы. Мгобози и Нг'обока, не щадившие врагов на поле брани, не желали участвовать в расправе и оставались наблюдателями. Когда Мбопа приказал палачам заняться Нобелой в последнюю очередь, чтобы она успела посмотреть на пытки, которые ее ждут, в глазах колдуньи вспыхнула искра торжества. Зрачки ее, как всегда на ранней стадии отравления атропином, уже начали расширяться и приобрели яркий блеск. И когда осужденные принялись убивать прорицателей ужасным способом, который диктовался обычаем, она повернулась к наслаждавшемуся этим зрелищем Мбопе и сказала так, чтобы слышали Мгобози и Нг'обока:

— Отныне ты будешь жить в страхе и в страхе же умрешь. Правда, ты будешь одним из тех, кто убьет Могучего Слона, но помни, что ты только освободишь место для другого Слона. А эта порода не любит тех, кто охотится за ней.

Мбопа ответил проклятием и пообещал, что очень скоро заставит Нобелу отказаться от каждого из этих лживых слов. Порукой тому — особые пытки, которые он придумает специально для нее.

К этому времени зрачки Нобелы настолько расширились, что заполнили собой радужную оболочку глаз. Это придало ей действительно устрашающий вид. Только четыре из ее помощниц еще не вкусили колышков. Нобела всей своей тяжестью оперлась на двух из них. Затем, сделав над собой величайшее усилие, закричала повелительным голосом.

— Дурачье! Вы воображаете, будто можете убить нас этими колышками, а того не ведаете, что мы можем извлечь их силой волшебства и потом вернуться сюда, чтобы мучить вас хуже прежнего.

Нобела насмешливо расхохоталась. Тут из толпы раздался таинственный голос: «Раскроитеим черепа и кончайте с ними!» С другого конца двора, словно эхо, послышались те же слова. Подхватив этот клич, толпа бросилась на корчившихся в муках прорицателей, размахивая дубинами, которые предназначались для того, чтобы, забивать в тела жертв острые колышки. Подчиняясь слепому стадному чувству, люди продались оргии убийства. Черепа; [258] раскроили даже тем прорицателям, в которых колышки еще не были забиты. Мбопа пытался остановить толпу, но с трудом смог оградить только группу Нобелы, да и то с помощью стороживших ее палачей.

Нобела сидела на земле, уронив голову на колени. Раскрытая пасть мертвого питона над ее головой все еще внушала ужас. Палачи стали забивать колышки в тела еще двух помощниц Нобелы, жертвы дико кричали: Мбопа был беспощаден. Наконец, схватили последних двух знахарок. Мбопа нарочно затянул пытку, пока они не потеряли сознание.

Затем Мбопа приблизился к неподвижной Нобеле и со всей иронией, на какую был способен, сказал ей сладчайшим голосом:

— Теперь твоя очередь.

Нобела не ответила.

— Ты слышишь меня, о матерь зла? Может, пощекотать тебя одной из этих палочек — они ведь доставляют столько удовольствия.

Ответа снова не последовало.

— Дадевету! Старый питон крепко спит, но я живо разбужу его. Дай-ка мне колышек! — приказал Мбопа одному из палачей. Он с силой толкнул Нобелу ногой в бок, и она повалилась на землю без жеста, без звука. Нобела была мертва.

Дальше