Суд над Нтомбази
Прибыв в крааль Зпидс, Чака приказал поймать и доставить ему невредимой живую гиену. Звиде удалось бежать, но Нтомбази была захвачена зулусскими воинами и заперта в ее большой хижине, где находилось около тридцати черепов вождей (включая Диигисвайо).
Чака расположился во временной штаб-квартире, устроенной за пределами крааля: обычай не разрешал зулусам жить в чужом селении, покинутом хозяевами или завоеванном во время войны. Однако в день, назначенный для суда над Нтомбази, он вошел в королевский крааль и уселся на том месте, где прежде вершил суд сам Звиде. Сюда-то и доставили Нтомбази.
Хотя ей было уже за семьдесят, по виду ей можно было дать едва пятьдесят. Она сохраняла энергию и осанку женщины среднего возраста. Нтомбази была человеком с «тенью», как говорят зулусы, то есть с характером, с ярко выраженной индивидуальностью, и злобный, гордый взор её говорил о неукротимом духе. Даже теперь, будучи беззащитной пленницей, чьим мечтам о завоеваниях не суждено было сбыться, она сохраняла какое-то дикое величие и с места в карьер стала оскорблять зулусов и поносить Чаку. Когда же он приказал ей замолчать, Нтомбази насмешливо возразила ему:
— Сначала вынеси приговор, а затем устраивай комедию с судом.
— Да, ты стоишь перед судом, но я хочу выслушать тебя и установить, можешь ли ты сослаться хоть на одно обстоятельство, которое смягчит мой приговор.
И Чака перечислил вождей, черепа которых Нтомбази повесила в своей хижине, но умолчал пока о Донде, об отце Мзиликази и зяте Звиде — Машобаане и о Дингисвайо, своем великом друге и благодетеле.
— Зачем ты приказала убить этих вождей, захваченных большей частью вероломно? — спросил Чака.
— Чтобы приобрести власть над другими, как это делаешь сейчас ты сам, — с вызовом ответила Нтомбази.
— Это уважительная причина, но почему ты прибегла [194] к вероломству, так что доброе имя народа нгуин завоняло? Наши законы гостеприимства никогда не допускали таких злодеяний.
— Власть ударяет в голову и не заботится о выборе средств. Очень скоро ты и сам узнаешь об этом, — спокойно ответила Нтомбази.
— Зачем ты отрубила им головы и повесила в своей хижине? Это противоречит всем добрым обычаям нгуни. Так поступают только колдуны.
— Я сделала это для того, чтобы приобрести власть всех убитых. Если простой вождь стоит выше законов о колдовстве, то насколько возвышаюсь над ними я, королева. Как же можно обвинять меня в колдовстве?
Чака, никогда не упускавший случай высказать свою точку зрения, которая с годами становилась все более рационалистической, возразил колдунье:
— Ты отвечаешь умно, но скажи мне, чего достигла ты всем своим колдовством в борьбе с моей армией, лучше обученной и лучше руководимой? Если бы Звиде обращал больше внимания на обучение и вооружение армии — особенно во время нашей первой войны, — оба вы находились бы не там, где сейчас. Колдовство только может помочь слабым уверовать в себя, но в борьбе с более сильным противником оно бесполезно.
— А как же тогда мы захватили могущественного Дингисвайо? — с лукавой усмешкой бросила Нтомбази.
— Напрасно ты похваляешься таким подлым делом. Этот великий и добрый король погиб из-за доброты своего сердца и излишней доверчивости. Я часто предупреждал его о том, что великодушное отношение к Звиде и к тебе не встретит и не может встретить благодарности. Думать иначе — это все равно что рассчитывать на признательность раненой гиены, которую человек излечил. Зачем ты подстрекала Звиде убить Дингисвайо и отплатить за добро злом?
— Чтобы приобрести власть, добиться главенства над всеми нгуни.
— А зачем тебе понадобилось надругаться над его телом, отрубив голову?
— Чтобы приобрести всю власть, какая жила в нем.
— Что ты скажешь о зяте твоего сына — Машобаапе и о моем друге Донде, которого ты пригласила на пляски любви, а потом вероломно убила и обезглавила?
— Я поступила так ради власти, которую могли дать мне их головы. [195]
— А где теперь вся твоя власть?
Нтомбази со злобной усмешкой указала на свою хижину, а потом на собственную голову:
— Те, кто занимаются колдовством, прибегают к помощи гиен. Не так ли?
— Да, так, — сказала Нтомбази, надеясь поселить в сердце Чаки страх перед сверхъестественным.
— И вы располагаете полной властью над этими зверями?
— Да, полной властью, — выразительно ответила Нтомбази.
— Это хорошо, — сказал Чака и добавил мягким тоном, не предвещавшим, однако, ничего хорошего: — Можешь вернуться в хижину — средоточие твоего могущества — и глазеть там на головы твоих жертв. Быть может, в присутствии тридцати молчаливых свидетелей обвинения ты даже поразмыслишь над тем, какой награды ты заслужила за вероломство. А чтобы тебе не было скучно, я дам тебе друга — единомышленника, который поможет тебе скоротать время. Мои воины не причинят тебе никакого вреда — только не дадут выйти из хижины. Еду и питье будут приносить только тебе, а друг твой должен будет сам позаботиться о пропитании.
Нтомбази беспокойно переступала с ноги на ногу.
— Какое же наказание ты назначишь мне? — воскликнула она.
— Об этом ты узнаешь в свое время, — спокойно ответил Чака.
— Ты захватил моего сына Звидс? Это он составит мне компанию?
— Нет, с тобой будет более близкий родственник. А теперь иди и отведай вкусной еды, пока хижину приготовят, чтобы принять тебя и твоего друга.
Нтомбази была удивлена и встревожена, но достоинство королевы не позволяло ей выказать какие-либо признаки волнения. Перед уходом она сказала:
— Благодарю тебя, о вождь!
— Не благодари меня, пока не узнаешь всего, — сурово ответил Чака.
Среди бела дня в хижине нгуин совершенно темно, если дверь закрыта, а в очаге нет огня. Окон в ней нет. Воздух проходит через травяную крышу, опирающуюся на крепкий каркас из связанных между собой прутьев и жердей, образующих как бы пчелиные соты. Лучи света проникают только через щели между перекрытием [196] и столбами, поддерживающими дверь, и между столбами и самой дверью. Сквозь положенные крест-накрест жерди{107} (в те времена доски были нгуни еще неизвестны) тоже проходило очень мало света.
Когда дверь хижины закрылась за Нтомбази, она ничего не могла разглядеть, пока глаза ее не привыкли к мраку. Однако она сразу почувствовала сильный запах животного. Как ни храбра была королева, в ее сердце закрался страх перед неведомой опасностью. Не меньше, чем мрак, ее пугала тишина. Если бы только она могла увидеть, что ее ждет! Страх ее увеличивался с каждой минутой, а она все стояла у входа. Постепенно она привыкла к мраку и наконец в дальнем конце хижины, на расстоянии примерно двадцати футов от себя, заметила пару тускло светящихся глаз.
Женщина Нтомбази вскрикнула, забыв на миг, что она королева. Сторожившие ее воины немного раздвинули травяное покрытие двери и спросили, в чем дело. Нтомбази взмолилась, чтобы ей сказали, что это за неведомое существо находится в хижине. Часовые ответили, что не знают.
Теперь, когда через отверстия, проделанные стражниками, в хижину стало проникать больше света, блеск глаз усилился и сделался устрашающим. Постепенно Нтомбази различила под сверкающими глазами очертания массивных хищных челюстей. Они начали двигаться, В раскрытой пасти зверя показались могучие клыки, не имеющие себе равных во всем мире, зубы гиеновидной собаки, с легкостью перегрызающие бедренную кость быка.
Нтомбази снова вскрикнула. Хотя страх сковал ее мозг, она осознала весь ужас своего положения. Отвратительный, трусливый, но сильный зверь, питающийся падалью, вероятно, сначала не осмелится прикоснуться к ней, но, подстрекаемый голодом, постепенно наберется мужества отчаяния. И настанет миг, когда он захватит свою жертву врасплох, и эти страшные челюсти оторвут кусок мяса от ее живого тела. Правильно оцепив обстановку, Нтомбази опять вскрикнула. Стражники еще раз подошли к отверстиям в покрытии хижины.
— Больше света, больше света, — потребовала она в ответ на их вопросы.
— Как будет угодно инкосикази (королеве), — почтительно ответствовали стражники и принялись расширять отверстия. Каркас ограничивал их размеры четырьмя [197] дюймами на четыре, но их проделали целую дюжину, и благодаря этому Нтомбази смогла наконец хорошо разглядеть палача, который распорядится ее телом — частично живым, частично мертвым, не оставив от него и косточки,
Нтомбази была смелой и находчивой женщиной, недаром она была матерью и советчицей грозного Звиде, который едва не стал верховным вождем нгуни. Если б только ей удалось заполучить хоть одно из копий мертвых вождей, воткнутых в стены хижины, она бы, несмотря на свои семьдесят с лишним лет, тут же напала на хищника и если б не убила его, то умерла бы в бою, как подобает королеве. Но, к ее ужасу, она обнаружила, что со стен снято решительно все, кроме тридцати с лишним черепов, которые, казалось, теперь смотрели на нее со злобной усмешкой. Только на полу хижины, ближе к двери, виднелись два горшка с водой — один для нее, другой для гиены, да еще черпак.
Вот добродушный и доверчивый, но глуповатый Допда, которого она и сын ее Звиде пригласили на пляску любви. Как точно соблюдал он правила этикета, которым полагается следовать вождю, когда его казнят. Как улыбался, какими сердечными и доброжелательными были его прощальные слова!
Череп Дингисвайо занимал почетное место, на несколько голов выше остальных. Как она торжествовала, когда вешала его туда, уверенная, что теперь-то Звиде добьется сана верховного вождя. «Так и было бы, — горько подумала она, — если б не этот зулусский выскочка». Очутись он в ее власти, она уж сумела бы сделать его смерть нелегкой.
Вечером хижину окружила многочисленная стража. Через отверстия узнице подали умеренную порцию жареного мяса и небольшие ковши с самым лучшим пивом, которое она могла получать в неограниченном количестве. Нтомбази боялась приближавшейся ночи и попросила у охраняющих ее воинов огня, но ей было вежливо отказано.
Вдохновленная внезапно вспыхнувшей надеждой, Нтомбази бросила первый кусок мяса гиене. Челюсти зверя сомкнулись, щелкнув, как металлический затвор. От этого звука Нтомбази содрогнулась.
Но когда она попыталась повторить свой маневр, стражники почтительно, но твердо запретили ей это:
— Нет, мать, у нас есть мясо только для тебя, и нам [198] велено следить за тем, чтобы ты съела его, прежде чем получишь следующую порцию.
Нтомбази огорчилась, но, исполненная решимости поддержать свои силы, заставила себя проглотить всё мясо на глазах у стражников. Пива она напилась вдосталь, но потом вспомнила, что от хмельного напитка клонит ко сну, а заснуть в одной хижине с этим голодным чудовищем значило тут же навлечь на себя беду. Мысль эта привела ее в ужас, ибо в возбужденном воображении Нтомбази снова расцвел цветок надежды: она решила, что, если сумеет продержаться, зулусский выскочка, действия которого предугадать немыслимо, может отпустить ее. Получив свободу, она отправится к северным родичам, организует против него поход и поставит в такое же положение, в каком находится сейчас сама, с той разницей, что он-то из хижины не выйдет.
Итак, Нтомбази решила бодрствовать всю ночь, но она страшилась непроницаемой тьмы, которая вскоре окутает хижину.
Зная, что гиены могут долгое время питаться одними костями, Нтомбази решила снять в сумерках со стены черепа нескольких второстепенных вождей и скормить их голодному зверю. Когда первый череп упал к ногам гиены, та отпрянула в сторону, но вскоре Нтомбази с удовлетворением услышала зловещий хруст: мощные челюсти зверя сомкнулись, дробя кости. Страшный хруст этот продолжался во мраке, и гиене не понадобилось второго приглашения, когда Нтомбази бросила ей следующий череп.
Богатое воображение Нтомбази рисовало одну картину страшнее другой. Час за часом проходил в непроницаемой тьме и абсолютном молчании, нервы ее стали сдавать. Измученной женщине показалось, что она слышит шаги подкрадывающегося зверя.
— Прочь! — закричала она. — Не прикасайся ко мне, проклятая.
И она захохотала истерическим смехом: все усиливаясь, он перешел в безумный.
Вслед за этим раздался неописуемо жуткий, демонический хохот, который издает гиена, когда чует поблизости мясо, недоступное ей. Даже стражники на постах почувствовали, что волосы встают у них дыбом, а это были гвардейцы Чаки, не боявшиеся ничего и никого на свете, за исключением своего вождя.
Обезумев от страха и ярости, Нтомбази решила сама [199] встретить смерть, бросившись на зверя, с которым была как бы заперта в клетке. Дико хохоча, она кинулась к нему в темноте. Однако к гиене, желудок которой был наполовину наполнен костями, вернулась ее обычная робость. Она отпрянула в сторону, щелкнув челюстями.
Нтомбази пришла в себя. Раз трусливый зверь избегает ее, то она может рассчитывать на безопасность до утра, если только не сомкнет глаз и станет время от времени кричать на гиену. А утром оживет надежда, родятся, быть может, новые планы. Так провела Нтомбази эту страшную ночь, дрожа от страха и все же на что-то надеясь. Гиена сохраняла тревожившее ее молчание, только перед рассветом полакала воды.
Наконец рассвело. Нтомбази увидела, что гиена лежит, положив голову на лапы и со зловещим терпением следит за узницей. Снова стали видны черепа, висевшие кругом. Теперь они походили на строгих судей, собирающихся вынести приговор. Нтомбази завопила от ужаса. Но ей отчаянно хотелось спать, и она задремала сидя, но часто пробуждаясь в страхе.
Ко времени первой трапезы зулусов — около одиннадцати часов утра — стражники почтительно сообщили, что еда и пиво принесены и могут быть поданы через отверстия. Нтомбази сонно поднялась с места, чтобы принять свою порцию. Стражники дали ей столько еды — притом самой лучшей, — сколько ей хотелось, но следили за тем, чтобы она съедала у них на глазах всю полученную пищу или же возвращала обратно.
Несмотря на свой возраст, Нтомбази была здоровой и крепкой женщиной. Она много ела и пила, стараясь поддержать свои силы. Видя, как она поглощает большие куски вкусного жареного мяса, гиена засопела от голода. Тогда грозная старая амазонка сняла со стены еще несколько черепов второстепенных вождей и принялась швырять их в алчущего зверя. А когда пиво начало оказывать свое действие, Нтомбази стала гоняться за гиеной, испуская отчаянные вопли, которыми расчитывала напугать ее. Услышав, что хищник хрустит костями, которые Нтомбази для вкуса натерла жиром, она улеглась спать по-настоящему.
При заходе солнца стражники снова позвали ее, чтобы она отведала вечерней трапезы. Нтомбази проснулась, вздрогнув. На этот раз она ела умеренно и только пригубила пива. Затем положила рядом с собой еще несколько [200] черепов, чтобы кинуть их ночью гиене, и терпеливо стала готовиться к тому, чтобы пронести часы мрака как можно спокойнее. Время от времени она кричала на невидимого, хранившего молчание зверя и бросала ему череп, с удовлетворением слыша хруст костей, который указывал ей местонахождение врага. Так, в ужасном напряжении прошла еще ночь, и Нтомбази не решилась сомкнуть глаз до тех пор, пока не стало совсем светло. Перед этим она долго кричала, бесновалась и топала ногами на гиену, прогнав ее к дальней стене хижины.
Когда Чака услыхал о непоколебимом мужестве Нтомбази, он не смог скрыть восхищения, которое всегда внушала ему храбрость.
— Ого! — сказал он. — У старой ведьмы есть печень (смелость). Я почти готов передать ей копье. Но что я буду с ней делать, если она победит? Ведь я приговорил ее только к заключению в хижине, и рано или поздно старая змея ужалит меня.
Как сообщает хронист, Мгобози возразил:
— Сожги эту гнусную хижину, и пусть будет конец. Мне не правится, когда одного человека подвергают многим казням, даже если они заслужены.
— Нет, я не могу сделать это, пока она жива, — ответил Чака, — ибо тогда получится, что я съел свои слова; ведь я обещал ей, что мои воины не причинят ей никакого вреда.
И все осталось по-прежнему.
Этот день прошел для Нтомбази почти так же, как и предыдущий. Утром она ела и пила больше, а после еды спала более глубоким сном, чем накануне. Закат солнца и сгущавшиеся сумерки застали ее лежащей на полу. Вскоре она снова заснула, но ненадолго. Щелкнули страшные челюсти, раздался пронзительный крик боли, треск и хруст мышц и костей. Гиена отскочила, унося с собой переднюю часть ступни Нтомбази.
Смелая и грозная Нтомбази овладела собой и позвала стражника. Тот сразу же подошел к одному из отверстий. Она попросила принести повязку из коры, моток-паутины и листьев «джойе». Стражник ответил, что ему приказано снабжать ее только пищей и водой, но что он тотчас же доложит королю. Через короткое время воин вернулся и сообщил, что просьба ее удовлетворена и что, кроме того, Чака послал ей копье в знак почтения к ее мужеству. Тут в сердце неукротимой старой королевы снова зародилась надежда. Она тщательно перевязала [201] свою израненную ногу. Стало совсем темно, и Нтомбази попросила, чтобы хоть снаружи зажгли яркий костер. Просьба была передана Чаке, который удовлетворил и ее. С одной стороны хижины удалили часть тростникового покрытия, и узница обрадовалась: теперь она сможет различить что-нибудь внутри, пусть даже это будут светящиеся хищным блеском глаза гиены. Затем с царственным спокойствием старая королева потребовала пива и мяса. Ела она мрачно, а пила неумеренно, сначала молча, а потом изрытая брань и проклятия и угрожая копьем зверю, который дожидался своего часа. Затем она стала забрасывать стражников вопросами о настроении Чаки. Под действием пива она сделалась болтливой и стала подробно рассказывать о своей жизни в этой хижине, расцвечивая повествование блестками иронии и юмора.
— Я убью это чудовище, но если даже не сумею, то буду знать, что в брюхе его есть кости и других вождей, а не только мои.
Так большую часть ночи продолжалось это мрачное ожидание, а свет от костров, разведенных снаружи, стал между тем слабеть. Несмотря на боль и тревогу, Нтомбази задремала. Зверь же, отведавший свежего мяса и почуявший запах крови, все время был начеку. Ему страстно хотелось еще мяса, но его удерживал страх перед опасностью.
Вдруг Нтомбази почувствовала, что челюсти хищника смыкаются на ее культе. Мгновение спустя гиена оторвала кусок ее икры, прежде чем узница, крича от испуга, успела нанести удар копьем. Она ничего не могла разглядеть в окружающем мраке и стала громко звать стражников, чтобы они раздули огонь в кострах. Стражники повиновались, и Нтомбази увидела, какая серьезная рана нанесена ей. С тем же мужеством и стойкостью, что и прежде, она снова перевязала ногу. Затем поползла к гиене, смутно видневшейся во мгле, но зверь уклонился от схватки, и Нтомбази снова села, упираясь спиной в стену хижины. Через некоторое время гиена приблизилась и принялась лизать лужицу свернувшейся крови, которая вытекла из раны. Потом она уставилась на Нтомбази, оставаясь вне пределов ее досягаемости. Постепенно гиена осмелела и снова залилась дьявольским смехом, который то стихал, то усиливался. Это было чересчур даже для Нтомбазц. Она забилась в истерике, вскрикивая и хохоча.
Начальник караула заглянул в хижину через одно [202] из отверстий в покрытии. Стоя спиной к ярко разгоревшимся кострам, он увидел страшное зрелище: женщина и гиена сидели друг против друга, между ними было не более двух шагов. У голодного зверя сверкали глаза, из слюнявой пасти несся страшный хохот ожидания. Потерявшая рассудок женщина с глазами, полными ужаса, в свою очередь отвечала смехом.
Вдруг гиена сделала молниеносный прыжок в сторону ноги королевы. Нтомбази ответила ударом копья, но зверю удалось его избежать. Гиена сбоку ухватила клинок своими могучими челюстями и, отпрыгнув, вырвала копье из рук женщины.
Нтомбази поняла, что проиграла. Фатализм, свойственный ее расе, помог ей вновь обрести царственное достоинство. Обратившись к стражникам, она сказала прежним тоном королевы:
— Это чудовище сожрет меня теперь кусок за куском. Скажите королю, что я благодарю за копье, но получила его слишком поздно. Попросите, чтобы он поскорее велел сжечь хижину, тогда и я смогу еще раз посмеяться, видя, как вместе со мной гибнет в пламени мой последний враг.
Пока посланный ходил к Чаке, гиена все более смелела и наконец одолела свою быстро слабевшую жертву. Когда стражник принес разрешение сжечь хижину, Нтомбази была уже почти без ног. Размахивая руками, она еще удерживала хищника от покушений на более важные части тела, но тем не менее умирала от потери крови.
Огонь с треском охватил травяное покрытие хижины. Гиена с жалобным воем принялась носиться взад и вперед. Нтомбази же, все еще упиравшаяся спиной в стену, издала крик дикого торжества и осыпала своего мучителя бранью. В хижине стало необыкновенно светло. Черепа вождей, ухмыляясь, вперили безжизненные взоры в гибнущую убийцу.
Приподнявшись в центре хижины и глядя снизу вверх на черепа, Нтомбази крикнула: «Дингисвайо!» — и упала навзничь за миг до того, как горящая крыша обрушилась, а ревущее пламя охватило и ее, и гиену.
Когда Чаке доложили о ее смерти, он выразился так:
— Она была дурной, но очень мужественной женщиной и умерла, как королева. [203]