Женитьба Мгобози. Смерть Мбийи
В устных хрониках зулусов Мгобози выступает прежде всего как прославленный воин, «молот Чаки», но иногда он оказывается и комическим персонажем; женитьба на двадцати невестах — сюжет сотни веселых анекдотов. Делая предложение, он обещал каждой девушке, что именно она станет Великой женой. Во всех зулусских краалях положение жен всецело зависит от того, где они живут. Хижины делятся на три группы, или «дома». Первое место занимает «Большой дом», за ним идет «Левый» и, наконец, «Правый». Такой «дом» может состоять из любого числа хижин, и внутри «дома» статус жен тоже определяется расположением их жилища. Поэтому никакое внимание мужа к обитательнице хижины номер два не может повлиять на тот факт, что она стоит рангом ниже обитательницы хижины номер один, хотя, конечно, такое внимание является немалой компенсацией.
Говорят, будто Мгобози уверил каждую из двадцати невест, что, где бы ни стояла в краале ее хижина, сам он будет находиться с ней, и это не раз ставило его потом в комичное положение. Чака по этому поводу сказал: «Мгобози, ты попал в печной горшок, крышку которого прижимают двадцать пар рук»{75}. На свадьбе Мгобози Чака был посаженым отцом; все воины полка Фасимба были гостями.
Нанди и ее домочадцы подобрали себе помощниц для приготовления к приему невест с их свитами. Последним полагалось, по обычаю, выкупаться по пути в крааль в ручье или в реке. Некоторые совершили омовение неподалеку от крааля Мгобози в реке Умкумбаан. Группу йевёсты по большей части составляли ее ровесницы, но их сопровождало много мужчин старшего возраста. Они тоже вымылись в реке, в стороне от девушек. Зулусы говорят, что им нравится, когда человек «пахнет водой», [100] и сам Чака был горячим поборником этого обычая. Зулусы были одним из самых чистоплотных народов, у них не водились насекомые, тело их не пахло.
После купания девушки натерлись пахучей смесью из растертых листьев и жира. Считалось, что она действует как афродизиак{76}.
Вскоре после захода солнца в крааль стали прибывать невесты, прятавшиеся за спинами своих подружек. Каждая невеста затягивала ихубу — песню рода, к которому она принадлежала. Тихое пение сопровождалось ритмическими движениями тела. Постепенно ей начинали подпевать и подружки. Эти песни были заклинаниями, обращенными к духам предков.
«Невеста никогда не отправляется в свое новое жилище с пустыми руками. Помимо кухонной и прочей утвари, циновок и мотыги ей дарят уквендиса — одну или несколько голов скота (в зависимости от материального положения отца). Все это переходит в крааль жениха. Но гораздо большее значение имеют такие дары, как бусы, циновки, корзины и т. д., которые невеста раздает всем важным лицам в том же краале»{77}.
Чака был посаженым отцом Мгобози, Найди и нескольких других матрон — «матерями», воины полка Фасимба — «братьями», а дочери матрон — «сестрами». Доступ в крааль был прегражден бревном. Группа каждой невесты бросала через него кусок мяса в качестве входной платы, только тогда бревно отодвигалось. Посаженый отец Мгобози преподносил каждой группе в подарок козла, исивукула, которого гости утром закалывали и съедали на завтрак.
«Отец» и «мать», «братья» и «сестры» Мгобози соревновались в щедрости со свитами невест; обе стороны подносили друг другу все новые дары, стараясь расположить к себе. Свадьба почти совпала с полнолунием, и было достаточно светло.
Затем каждую невесту проводили в «хижину»{78}, где ей предстояло остаться до рассвета в обществе одной лишь девочки из родного крааля. Невеста не получила иной еды, кроме той, которую принесла с собой.
Группы невест, но уже без невест, собирались на правой стороне крааля, а группы жениха — на левой. Потом все возвратились ко входу в крааль и, встав друг против друга, начали г'убушела. Этот обряд представляет собой обмен взаимными оскорблениями. «Выкрикивают такое, что никак нельзя высказать в другое время, [101] но никто не обижается»{79}. Подружки поносят жениха, а дружки отпускают шутки насчет непорочности невесты.
Двадцать групп, сопровождавшие невест, и столько же групп жениха подняли страшный шум; они били в барабаны, хлопали в ладоши, пели... Женщины орали во всю мочь. Время от времени гости подкреплялись пивом и жареным мясом. Празднество продолжалось до рассвета.
Все это время Мгобози сидел в полном уединении в одной из пристроек Большой хижины: жених до следующего дня не имел права принимать участие в празднике.
Чака рано удалился и передал функции «отца» Мдлаке, новому командиру полка Фасимба.
На рассвете каждая группа подружек, забрав «свою» невесту, покинула крааль и, выбрав подходящее место за его пределами, заколола и съела козла, которого ей подарили накануне вечером. Из крааля Мгобози гостям прислали пиво. После завтрака все направились к реке, чтобы помыться и надеть украшения.
Дело уже близилось к полудню, когда появились двадцать, также разодетых, групп жениха. Они пригласили подружек вернуться в крааль, чтобы приступить к свадебным танцам. Каждая невеста обмотала вокруг рук и ног белые коровьи хвосты, которые отличали ее от подружек, все еще скрывавших девушку от взоров посторонних. «Наиболее заметным отличительным знаком невесты является покрывало, закрывающее лицо до самого рта. Материалом для него служат скрученные листья фигового дерева. Голову украшают черными перьями зяблика. В руке невеста держит игрушечный ассегай, которым во время танца должна показать на будущего мужа. Это означает, что она девственница»{80}.
Группы невест и свита жениха снова стали друг против друга — на этот раз на специальной площадке для танцев, расчищенной на открытой местности за пределами крааля. В первый раз появились отцы невест. Каждый из них обратился к группе жениха со следующими словами: «Вот мое дитя, обращайся с ним хорошо ради меня. Если она заболеет — дай мне знать. Если между вами не станет согласия и она надоест тебе — верни ее мне. Если она будет досаждать тебе — пожури ее, как родное дитя. Если совершит проступок — сообщи об этом мне. Единственные ее недостатки таковы... (следует перечисление)»{81}. После этого отец вознес молитву, прося духов предков послать [102] его дочери плодовитость, а затем выбежал на открытое место и исполнил гийяс, то есть изобразил схватку с воображаемым врагом.
Вслед за этим все девушки запели инкондло — свадебную песнь. Невесты и подружки построились в ряды и изображали копьеносцев, сладострастно покачивая при этом бедрами. Несколько пожилых женщин тоже пустились в пляс, потрясая ассегаями, на которые были насажены кукурузные початки — символы счастья и плодородия{82}. Наконец исполнили колыбельную, которую сочинила мать для невесты, когда та была младенцем. После паузы и новых плясок каждая невеста подошла к свекрови и, опустившись на колени рядом с ней, сказала: «Пусть я буду твоим ребенком, имен терпение ко мне, не сердись, если я тебе надоем, не оставляй меня, если я заболею. Прошу — не обижай меня». Далее она попросила научить ее обязанностям жены и указывать на ошибки, а в заключение сказала: «Будешь обращаться со мной хорошо, я отвечу тем же. Будешь обращаться со мной плохо, я поступлю с тобой так же».
На следующий день полагалось преподнести невесте козла, именуемого умеке (от мекезиса — лишить невинности), если она, повернув свой маленький ассегай острием книзу, тем самым объявляла, что стала женщиной. Чака решил, что в наказание за жадность — одновременная женитьба более чем на одной невесте была делом неслыханным — Мгобози должен будет платить по козлу за каждый день задержки в исполнении супружеского долга. И зулусы говорят, что Мгобози наверняка разорился бы со своими двадцатью невестами, если бы сам Чака не внес за него штраф скотом из королевских стад.
Весть о том, как щедро одарил Чака наемного солдата, к тому же принадлежавшего к клану, который даже не живет в его владениях, разнеслась повсюду, обрастая по пути легендами. Это немедленно вызвало усиленный приток в его войско искателей приключений. Многие из добровольцев сделались лучшими его бойцами, а Чаке нужны были все новые воины, хотя главным для него была не численность армии, а ее доблесть. Только имея сильную и боеспособную армию, он мог осуществить свои планы и даже просто существовать, так как у него было много сильных соседей, завидовавших его растущему могуществу.
Говорят, что к тому времени Чака не прикоснулся еще ни к одной девушке или «сестре» из своего гарема, [103] хотя огромный рост, прекрасная внешность и доблесть делали его привлекательным для женщин. Он не желал растрачивать на них силы и духовную энергию, пока не укрепит свою власть.
Все девушки сераля любили добросердечную и заботливую Пампату. Чака был слишком практичным человеком, чтобы держать «сестер» в праздности, и, когда начиналась обработка земли, все девушки, кроме дочерей вождей, привлекались к работе. Но работа была нетрудной, пища вкусной и обильной, и девушки ценили свое привилегированное положение. А завистливые вздохи при виде Пампаты прекращались, когда она уговаривала «сестер», что и их час настанет.
Однажды к Чаке прибыл гонец с вестью, что на побережье, в семидесяти милях от Булавайо, умирает его приемный отец Мбийя. Гонец прибыл в полдень, а уже час спустя Чака, поручил ведение государственных дел Мдлаке, Мзобо и совету старейшин, в который входил Мгобози, отправился к Мбийе, сопровождаемый эскортом из двухсот отборных воинов полка Фасимба. Утром следующего дня он прибыл на место. Чака послал к Нгомааиу гонца с вестью о своем приезде, а сам вошел в хижину умирающего. Мбийя был стар и слаб, но находился в здравом уме. Он встретил Чаку с трогательной радостью. Приемный сын заботился о старике и часто со специальными гонцами слал ему приветы. Часть скота вождя зулусов все еще паслась в этих местах, и он распорядился тотчас же закалывать быка и принести его в жертву духам, чтобы старик выздоровел. Пройдя семьдесят миль менее чем за сутки, воины Чаки буквально валились с ног и не смогли даже поесть, пока не выспались. Чака же не проявлял никаких признаков усталости. Весь день и весь вечер он просидел около Мбийи, подбадривая его.
На следующее утро Мбийя почувствовал себя лучше, и Чака с Нгомааном отправились засвидетельствовать свое почтение их сюзерену Дингисвайо, жившему в восемнадцати милях оттуда, в краале О-Енгвени. Воины полка Фасимба остались у Мбийи, кроме нескольких человек, сопровождавших Чаку.
Дингисвайо, которого заранее предупредили о предстоящем визите Чаки, устроил большой пир в честь своего любимца. Пива и мяса подавалось вдоволь, но, как обычно, Чака ел и пил немного. После еды Дингисвайо, Чака и Нгомаан удалились в Хижину совета и до [104] поздней ночи обсуждали государственные дела. Дингисвайо горячо поздравил Чаку с тем, что ему удалось быстро распространить свою власть, притом в наиболее уязвимой части королевских владений, но слегка пожурил за жестокость, проявленную в кампании против бутелези. Он согласился с там, что кампания эта послужила запоминающимся уроком другим племенам, но выразил надежду, что в будущей войне удастся избежать таких крутых мер. Затем он сообщил, что хочет подчинить себе Мати-ваана, вождя сильного племени нгваанов. Это племя жило в Табанкулу (нынешний Врейхейд) и вокруг него; территория нгваанов граничила с северо-западной частью владений Звиде.
Участники совещания обсудили во всех подробностях предстоящую кампанию против Мативаана и согласились, что, когда настанет подходящее время (а именно зимой 1817 года), Чака с половиной своих воинов присоединится к экспедиционным силам (разговор происходил в начале осени, которая в южном полушарии наступает в марте).
На следующее утро Чака вместе с Нгомааном вернулся в крааль Мбийи. За время его отсутствия состояние больного сильно ухудшилось — Мбийя явно находился при смерти.
— Сын мой, я рад, что ты пришел, ибо очень скоро я уйду домой. Духи предков сделали меня ясновидящим. Ты стоишь передо мной, как могучее дерево, которое будет простирать свои ветви над многими землями, и над уже знакомыми нам, и над теми, до которых много лун пути. Твое имя будет внушать уважение и страх всем, кто услышит его, все племена и народы станут трепетать, как тростник на ветру, при одном лишь его упоминании. Ты станешь таким вождем, какого не было до тебя и больше никогда не будет. Но слушай внимательно, что я скажу тебе, сын мой. Ты пьешь мало пива и совсем не куришь коноплю, которая придает силу. Почему? Ты знаешь, что от избытка пива мутится разум, а конопля превращает человека в бешеного быка — сильного, но безрассудного. Однако власть — это такой напиток, который пьянит больше, чем самое крепкое пиво или курение. Поэтому не забывай мешать ее с милосердием, прислушивайся к мнениям твоих советников и друзей, чтобы она не завладела тобой, обратив в бешеного быка. Умертвив своих врагов, такой бык начинает бодать беззащитных коров и телят и в конце концов кидается [105] на ограду собственного крааля и бессмысленно разбивает себе голову об нее, вместо того чтобы выйти через открытые ворота разума.
Наступило долгое молчание, которое было прервано Чакой:
— Не покидай нас, отец мой, без тебя мы будем как заблудившиеся телята, и никто не сможет передать нам желания духов наших предков.
— Не печалься, сын мой, час мой настал, и я так же не могу остановить смерть, как не мог остаться во чреве матери, когда ей пришло время родить меня. Сейчас я подобен старому, засохшему дереву, но под моей сенью выросло молодое, которое перерастет все другие. И в этом мое великое счастье. Хотя ты не происходишь от моих чресел, ты был мне лучшим из сыновей, как ни хороши мои родные дети.
Эти слова заметно растрогали Чаку, глаза его увлажнились.
— Еще раз говорю тебе: ты не должен горевать, сын мой, — утешал его Мбийя. — Духи предков милостивы к старому человеку, давно ставшему бесполезным. Как мать отучает свое дитя от груди, положив на нее горькое алоэ, так и духи понемногу отнимают у старого человека вкус к радостям жизни, чтобы ничто не привязывало его больше к земле и он с удовольствием покинул ее. Я надолго задержался здесь, чтобы видеть, как ты растешь, но теперь, когда ты стал велик и могуч, мне лучше удалиться, пока голова моя не сделалась снопа глупой, как у ребенка. Быть может, став духом, я смогу навещать тебя во сне и направлять тебя, как направлял в дни твоей молодости. А теперь давай попрощаемся, и я покину тебя через исанго элихле {83}.
Но вот прощание закончилось, и Мбийя сказал, что его клонит ко сну. Плача навзрыд, Чака ушел. В эту ночь Мбийя скончался.
Наутро Чака подготовил все необходимое для похорон, по не стал ждать самой церемонии, иначе, согласно обычаю, ему пришлось бы задержаться на месяц для выполнения всех положенных обрядов. Солнце еще было далеко от зенита, когда он вместе со своим эскортом выступил в обратный путь. Торопиться особенно уже не было надобности, и Чака достиг Булавайо только под вечер следующего дня. [106]