В бой роковой...

1

Тихий Сновск, затерявшийся в лесах на невидимом рубеже, где границы Украины почти сходятся с Белоруссией и Россией, шумел, бурлил, жил невиданной доселе насыщенной жизнью. В Совете давали отпор меньшевикам, налаживали работу школы, больницы, производство необходимых продуктов. Приходилось вступать в открытые схватки и с гайдамаками.

Щорс впервые за много лет видел вокруг себя по-настоящему заинтересованных людей, четко понимающих свою цель, готовых ради нее пойти на любую жертву.

В январе пришла радостная весть из Киева: Центральную раду прогнали, по всей республике власть в свои руки берут Советы. Как яркие вспышки маяка, вести из Петрограда, Москвы, Харькова, Донбасса. Много врагов у Советов, но в поле зрения Ленина — вся Россия. Заключен тяжелейший, но такой необходимый молодой республике Брестский мир с Германией...

И вдруг — как снег на голову, как подлый удар из-за угла: буржуазные националисты, вступив с немцами в сговор, [32] открыли им путь на Украину. Немецкая армия, хорошо вооруженная, организованная, движется сюда, чтобы помочь предателям задушить народную власть.

Кто-то из железнодорожников принес весть: на подступах к Сновску — немецкий бронепоезд. Через несколько часов пожалуют оккупанты сюда.

Услыхав эту тревожную весть, Щорс бросился к Табельчуку. Впервые увидел на его лице растерянность. Всегда такой собранный, энергичный, знающий, что делать, дядя Казимир сейчас бесцельно шагал из угла в угол. Николая будто прорвало:

— Что ты, дядя, пол меряешь? Через пару часов, если дождемся германца, двух аршин хватит!

— Сам об этом догадываюсь. Вот и думаю, что сейчас делать. А у тебя какие соображения?

— Соображение одно, — коротко ответил Щорс. — В леса уходить нужно!

Табельчук взъерошил редкие волосы, крякнул.

— Сказать легко — в леса. Гляди, какая непогода разгулялась. Вьюжить начало, как зимой. Да март месяц — хуже зимы. Уйдем небольшой группой — пропадем. Как противостоять германцам?

— Не дело говоришь, Казимир Михайлович, — прервал его Щорс. — Немцы ведь как идут — по железной дороге да по главным трассам. В глухие села они еще не скоро доберутся. Стало быть, нам не обязательно под соснами прятаться. А за это время силой обрастем. Можем, например, пойти в сторону Семеновки. Сам ведь рассказывал, что там партизанский отряд сильный. С ними соединимся, будем врага бить. Впервой, что ли?

Табельчук внимательно посмотрел на племянника. Разумно рассуждает, грамотно. Полесская глухомань — не самая удобная арена для регулярной армии. Растворится она здесь, затеряется. И о Семеновке верно напомнил Николай. Там с октябрьских дней 1917 года организовали партизанский отряд, да не простой, а на колесах. [33]

Используя небольшой эшелон и систему железнодорожных веток, семеновцы причинили войскам Петлюры немало неприятностей.

Обнял Николая за плечи, улыбнулся.

— Что ж, решение твое поддерживаю. Командуй, бывший подпоручик!

Вместе обошли самых верных людей, объяснили ситуацию. Щорс напоминал: у кого есть какое оружие, вплоть до берданок, все брать с собой. Не на прогулку отправляются.

Собралось добровольцев десятка полтора. Таким составом и двинулись в сторону Семеновки.

Семеновский отряд организовали братья Лугинцы, Петр и Константин, да Казимир Квятек — революционеры, прошедшие университеты в ссылке и на каторге. Пока дрались с бандами, дело шло. Умело маневрируя на затерянных в лесах ветках, красный эшелон наносил врагу неожиданные чувствительные удары и быстро уходил. А когда в январе по просьбе Полесского комитета РСДРП (б) пришлось помочь в отражении регулярного корпуса генерала Довбор-Мусницкого, сразу сказались и низкий уровень военного руководства и слабая дисциплина семеновцев. Генерала прогнали, но ценой больших потерь.

В этот сложный момент и привел Щорс в Семеновку своих товарищей. С холода, с вьюги пошли отогреваться. Табельчук с Константином Лугинцом и Квятеком за полночь засиделись у самовара. Оба — осунувшиеся, с горечью делились впечатлениями:

— Почитай, нет у нас сейчас отряда. А почему? Потому, командира над ним нет настоящего. Яшка Зубов в полководцах, представляешь? А что в нем, кроме бесшабашной лихости? Едва «направо, налево» скомандовать может. Дисциплину же революционную наладить, бой организовать — этого ему не дано.

— А вы зачем? — спросил Табельчук. — Думаю, на Царских каторгах грамоты революционной поднабрались. [34]

— Не та эта грамота, — вздохнул Квятек. — Я, тезка мой дорогой, пуле никогда не кланяюсь. И цель борьбы четко представляю. Но в военном деле — ниц, пшепрашам, не розуме...

— Дело он говорит, — поддержал товарища Лугинец. — А вашим отрядом кто командует — ты, что ли?

Табельчук ответил не сразу. Официально никто Николая командиром не избирал. Однако же он сразу сумел подчинить себе людей. Слушаются его, полагаются во всем на него. Что ж, будем считать его командиром...

— Нет, племянник мой, Коля Щорс. В недавнем подпоручик. Комиссован по болезни.

Лугинец с Квятеком переглянулись.

— Надо бы поглядеть на парня. Может, он объединенный отряд возглавит? Как-никак фронтовик. Выучка офицерская, а происхождение, поскольку он твой племянник, надо полагать, пролетарское? Такие люди нам очень нужны!

— Да он и в партии не состоит, — колебался еще Табельчук.

— Ничего. Пришли его завтра ко мне, — настоял Лугинец. — А к вечеру приходите в волисполком на собрание отряда.

На следующий день Табельчук занемог. Сказалось блуждание во вьюгу по лесам. Николай хлопотал возле него. Когда тот начинал говорить, решительно останавливал его — нельзя, опять кровь горлом пойдет.

Табельчук, однако, кое о чем его выспросил — с кем познакомился, какое впечатление о семеновцах. Щорс стал рассказывать о Константине Лугинце. Имел с ним долгий разговор. Такое впечатление, что зачем-то прощупывал его, Николая. Человек незаурядный, такого можно уважать. Но уж больно штатский. Этим, очевидно, и объясняется отсутствие порядка в отряде. Слишком уж свободно ведут себя бойцы — митингуют по каждому поводу, а то и откровенно бузят. [35]

Под темными усами Казимира Михайловича промелькнула улыбка.

— Митинг митингу рознь, Коля. Много лет народ в темноте держали. А теперь ему в считанные дни до всего дойти нужно, потому как власть он в свои руки взял и отдавать ее не собирается. Вот и спорят люди. Кстати, Лугинец тебя вечером в исполком звал? Там тоже что-то вроде митинга намечается.

— Звать-то звал. Да не люблю я, дядя, митинговать. Это дело не для военного человека.

— А ты все-таки сходи, — настоятельно сказал Табельчук. — Кто знает, — он тяжело закашлялся и едва договорил: — Может, после сегодняшнего вечера я не только дядей твоим, но и крестным называться стану...

Щорса пригласили в президиум. Он сел с краю, непривычно морщась под взглядами десятков незнакомых людей. Но постепенно чувство скованности прошло, и он стал прислушиваться к выступавшим.

Говорили долго и много. До хрипоты кричал Константин Лугинец, поднимался его старший брат Петр, перемежая речь польскими словами, выступал Квятек.

Речь шла о дальнейшей судьбе красногвардейского отряда. Порой Николаю хотелось вмешаться, крикнуть, что не разговорами нужно заниматься, а прежде всего наладить элементарную дисциплину, но он сдерживал себя.

Словно угадав ход его мыслей, снова поднялся Константин Лугинец. Махнул рукой, пытаясь усмирить окутанный табачным дымом зал.

— Однако довольно! Пошумели. А теперь слушайте меня. Все согласны, что командира нужно менять?

Зал дружно загудел.

— Так вот. Мы здесь советовались. И пришли к мнению — рекомендовать вам командира сновского отряда, Щорса. Нашей, рабочей косточки человек. Но науку военную знает, в империалистическую германца колотил и сейчас на то же настроен. Думаю, можно доверить! [36]

Николай ожидал чего угодно, только не этого. Сам надеялся влиться к семеновцам, чему-то научиться и вдруг... Механически встал, оправил френч. Лица людей он не видел в полутьме, но по общему гулу, по отдельным замечаниям почувствовал: относятся к нему дружелюбно.

— Лугинцам доверяем! — крикнул кто-то из зала. — Давай Щорса в командиры!

Помещение волисполкома опустело. Осталась небольшая группа. Щорс переводил взгляд с одного лица на другое, еще не успев до конца осмыслить случившееся. Только и выдавил из себя:

— Н-ну, товарищи, скоропалительно вы все решаете...

— Ничего, Александрович, — похлопал его по плечу Квятек. — Человека с первого взгляда видно, да и дядя твой характеристику неплохую дал!

— Ах, вот откуда ветер дует, — покачал головой Щорс. — Что ж, могу только спасибо от души сказать за доверие. Однако... Поймите, я строевой офицер, а у вас, не в обиду будь сказано, собрание ораторов. Каждый мировые проблемы решает, но в строй стать, поди, не захочет. Понимаю, теперь действительно свобода. Одного не представляю: как подобного свободного человека послать в штыковую? Он ведь может и не захотеть!

Лугинец укоризненно посмотрел на Николая:

— Ты, командир, военную науку несколько лет постигал, много учебников, поди, осилил, а вот на таких авторов, как Маркс и Энгельс, времени не хватило.

Щорс смущенно опустил взгляд — что правда, то правда.

— Так вот послушай, как эти великие люди определяли понятие «свобода». Это, говорили они, осознанная необходимость. Сумей объяснить своим бойцам задачу, чтобы поняли они, во имя чего должны на смерть пойти, — и пойдут. На высокой сознательности должна строиться российская революционная армия. И в этом мы все тебе поможем. А вот боем управлять, учить солдата побеждать малой кровью — это ты, специалист, должен. [37]

На следующее утро Щорс навестил Табельчука. Тому полегчало, лежал на теплой лежанке, с интересом всматриваясь в племянника.

— Ну как? Ничего не скажешь?

— Дядя, — неожиданно начал Николай, — а ты знаешь, как Маркс и Энгельс определяют понятие «свобода»?

У Казимира Михайловича лицо расплылось в улыбке.

— По-ихнему выходит, что свободный человек дисциплину еще крепче должен соблюдать, чем подневольный. Только он должен сперва осознать, что это нужно, необходимо. И ведь как же правильно это! Смотрел на матросов-анархистов, на солдат, которые каждый день избирают нового командира, и думал — если это свобода, то не будет у Советской России армии.

Казимир Михайлович понимающе закивал головой.

— Насколько я понял, получил ты, Коля, новое назначение?

— С твоей легкой руки. А теперь думаю, с чего начинать. Условились сегодня обращение к народу сочинить...

Обращение писали в том же составе — с братьями Лугинцами, Квятеком. Подолгу спорили над каждой фразой, пока окончательно не отредактировали.

ОБРАЩЕНИЕ СЕМЕНОВСКОГО

РЕВОЛЮЦИОННОГО ОТРЯДА

К РАБОЧИМ И КРЕСТЬЯНАМ

О ПОРЯДКЕ ПРИЕМА В ОТРЯД

23 марта 1918 г.

Борьба за народную власть Советов на Украине продолжается. Всякий революционер должен взять винтовку, чтобы бороться за завоевания народа с Центральной радой, продавшей украинский народ германским империалистам.

В Семеновке формируется революционный партизанский отряд, ставящий своей целью борьбу за Советскую власть на Украине. [38]

Сознавая, что только революционная дисциплина ведет к победе, организационная группа отряда выработала известные положения, и в отряд принимаются только лица, принявшие эти положения.

Каждый солдат отряда должен:

1. Безусловно повиноваться выборному начальнику.

2. Безропотно нести наряды и службы.

3. Не предъявлять никаких требований, потому что все, что возможно сделать, будет сделано.

4. Не употреблять спиртных напитков. За пьянство виновные исключаются из отряда с отобранием обмундирования и оружия.

5. За грабежи, мародерство и насилия — расстреляние. Материальные условия — обычные для Красной Армии. Запись проводится на ст. Семеновка.

Организационная группа Семеновского крестьянского революционного партизанского отряда.

Посланцы волисполкома отправились с текстом воззвания в близлежащие села и хутора. Появились первые добровольцы и из самой Семеновки. Началась жизнь отряда.

2

Эшелон неспеша ползет в ночную весеннюю мглу. Мерно постукивают на стыках колеса, изредка, на поворотах короткими сигналами будит тишину паровоз. Спят утомленные за день бойцы.

А к Щорсу сон не идет. Ведь надо же такое — без малого четыре года носит его война по земле, от Восточной Пруссии до Крыма, а впереди — первый самостоятельный бой. Первый бой, за исход которого полностью отвечает он, командир Семеновского красногвардейского отряда. Здесь он и генерал, и взводный. Ни за чью спину не [39] спрячешься. Под его началом триста бойцов, а впереди тревожная неизвестность. Где, на каком полустанке или просеке уготовлена им встреча с врагом?

Из Семеновки двинулись на Новозыбков. Щорс надеялся найти там революционные отряды, отступившие от Гомеля и Чернигова. Узнали, что где-то на гомельском направлении в эшелонах, как и они, рейдируют два небольших отряда черниговских красногвардейцев.

Но что делать дальше, не решили. Отряд невелик, огневая сила и того меньше: три пулемета да старенькая пушка.

Положение обсуждали сообща, вместе и приняли решение — снова погружаться в эшелон и двигаться на Злынку. Там оккупанты. Ударят на них внезапно — сразу прояснится обстановка. Получится своеобразная разведка боем. Да и трофейное оружие, если удастся захватить, будет очень кстати. Ведь у него чуть ли не половина бойцов без винтовок.

Решение принято, а тревожная неизвестность отгоняла сон. Как это легкомысленно, непрофессионально. Разведки не высылали, данные о Злынке основаны на противоречивых показаниях. Щорс посмотрел в окно. Небо уже серело. На востоке над кромкой леса разбегалась розовая полоса.

Он круто повернулся, растолкал паренька, сладко спавшего на лавке.

— Матвей! Матюха!

Парень сонно щурил карие глаза, потом быстро вскочил на ноги.

— Слушаю, товарищ командир!

Матвей прибился к нему в Семеновке. Пятнадцатилетний мальчишка разыскал его, стал проситься в отряд.

— А ты кто будешь? — с улыбкой спросил его Щорс.

— Матвей Ребенок!

— Да вижу, что не старик. Но доложить надо по форме: как фамилия, кто да откуда. [40]

— А я и докладываю, — немного обиженно сказал паренек. — Ребенок. Это фамилие у меня такое. Хочу воевать против мировой буржуазии...

Щорс залился смехом.

— Ну, братец, сконфузил ты меня. Придется исправлять ошибку. Будешь моим ординарцем.

И вот уже почти неделю Матвейка при нем неотлучно, каждый приказ ловит на лету, следит, чтобы командир Поел, отдохнул. И сейчас, очевидно, корит себя за то, что Николай Александрович раньше его на ногах.

— Матвей, — поглядев на часы, сказал Щорс. — Двигай к машинисту, скажи, пусть на ближайшем разъезде тормозит.

Ординарец, застегивая на ходу куртку, побежал по вагону. Проснулись от шума братья Лугинцы, поднялся, протирая глаза, Квятек. Недоуменно смотрели на Щорса.

— Что случилось, командир?

Щорс какое-то время молчал, а когда качнулись, залязгали буферами вагоны, сказал:

— Будем выгружаться.

— Как выгружаться? — удивился Квятек. — А удар по Злынке? Что надумал, Николай Александрович?

Щорс резко повернулся.

— Команды не обсуждают, а выполняют! — почти крикнул, он.

Но, увидев сразу помрачневшие от обиды лица товарищей, добавил:

— Однако на первый раз разъясняю. С германцами воевать на колесах не приходится. Сами знаете, у них бронепоезда, артиллерия, сила, одним словом. Потому принял решение: выгрузимся, займем оборону, разведаем обстановку. Удастся — заманим немцев в лес малыми группами и ударим. Отходить придется — опять же в лесу легче затеряться, чем в эшелоне. Триста штыков — это не армия. Значит, и действовать нам надлежит, как партизанам. Понятно? [41]

Больше разъяснять каждый свой приказ не стану. Буду требовать неукоснительного выполнения!

Константин Лугинец толкнул локтем брата.

— А командир-то молодец. Времени на обкатку не оставил, сразу бьет в яблочко!

— Вы чем-то недовольны, товарищ комиссар? — спросил Щорс.

— Наоборот, действуй, командир! — ответил за брата Петр.

Через несколько минут, будоража предрассветную тишину леса, раздались команды. По деревянным сходням сводили из теплушек лошадей. Более тридцати коней удалось реквизировать у семеновских богатеев. Так у Щорса появилась конная разведка, на которую он возлагал немалые надежды.

Принятое им решение не было внезапным. В Новозыбкове, когда разрабатывали план операции, уступил товарищам — их было большинство. Но чем больше анализировал обстановку, тем более укреплялся в мысли, что затея рискованная. Нарваться на немецкий бронепоезд — значит погубить отряд. А местные крестьяне говорили, что в селах близ Злынки замечено много небольших вражеских отрядов, преимущественно обозов, прибывших взимать с населения контрибуцию. Попросту — грабить. Вот если выследить несколько таких отрядов, разгромить — тогда сразу прояснится положение. На стрельбу наверняка отзовутся черниговцы, курсирующие где-то на затерянных в лесах железнодорожных ветках. Да и немецкий бронепоезд, местонахождение которого пока неизвестно, обязательно объявится.

Щорс внимательно осмотрел местность. Для засады — неплохо. Дорогу, тянущуюся от Злынки к хутору Скачки, перерезает речка, вздувшаяся от талых снегов. Через нее — мостик. Если его как следует оседлать, можно держать крепкую оборону. А немцам один путь — на мост. Речушка хоть и неглубока, но берега топкие, да и в такую ростепель едва ли кто рискнет ее форсировать. [42]

Организовав оборону и выкатив единственную пушку на взгорок, чтобы при необходимости по мосту можно было ударить прямой наводкой, выслал конную разведку.

К вечеру доставили «языка». Пленный оказался разговорчивым. Чувствовал себя уверенно, не выказывал страха. Рассказал, что в Гомеле сосредоточиваются германские войска. Оттуда выходят небольшие отряды, собирают по селам масло, сало, яйца. Из Гомеля скоро двинутся на Брянск, потом — на Москву.

У Щорса от возмущения перехватило дыхание.

— Слышали? — зло сказал товарищам. — Мирный договор с Россией заключен, а войска, сволочи, сосредоточивают. Вот она какова ситуация! Украину же избрали как плацдарм. Нет, терпеть такое нельзя!

План созрел молниеносно. Выслать ночью конников на Злынку. Гарнизон там, как показывает пленный, небольшой. Три десятка смелых бойцов внезапным налетом могут сделать много. А когда за ними погонятся каратели, вот тут им и устроят встречу.

Щорс так явственно все это представил, что с трудом преодолел желание самому отправиться во главе конной разведки в ночную Злынку. Трезвый рассудок взял верх. Лихачествовать ни к чему. Он командир, за всех в ответе. Как в шахматной партии, на десять ходов вперед нужно все предусмотреть. Главный ход будет не в Злынке, а здесь!

Беспокоило то, что посланные на поиски черниговцев связные не подавали никаких известий. А что, если германский бронепоезд не за Гомелем, а где-то совсем рядом? Подкатит под правый фланг, ахнет со всех стволов — останутся от отряда рожки да ножки...

Разведка прискакала на рассвете. Обошлось без потерь, шума наделали, да все же не совсем удачно. Оказывается, к ночи в Злынку подошло вражеское подкрепление. Пока громили гарнизон на одном краю местечка, отозвались немцы с другого. Они еще и спать не легли, только расквартировывались. Едва ноги унесли. [43]

Следом за конниками появились немцы. Крытые брезентом фургоны сползали к речке. Черт их знает, что там, под брезентом?

Подбежав к пулеметчику, Щорс коротко скомандовал:

— Ну-ка полосни по первому фургону!

Короткая очередь прорвала утреннюю тишину, отозвалась раскатистым эхом в долине реки.

Из-под брезента начали выпрыгивать солдаты, рассыпались по берегу, ползком стали приближаться к речке.

— Ага, — как бы радуясь собственной прозорливости, проговорил Щорс, — думали обмануть. Не вышло!

Но радоваться было нечему. Несколько раз поднимались немцы в атаку и хоть залегали, прижатые к земле свинцом, однако вели интенсивный ружейно-пулеметный огонь. В отряде появились первые раненые, убитые.

Уже к вечеру случилось то, чего так опасался Щорс. Прошелестев над кронами сосен, справа от моста плюхнулся первый снаряд. За ним второй, третий.

— Черниговцы отошли на Новозыбков, открыли путь. Бронепоезд бьет — голов не поднять. Но главное не в этом, — Квятек тыльной стороной ладони вытер со лба пот, — бегут наши. Понимаешь, бросают позиции и бегут...

Решение созрело молниеносно.

— Без шума, тихо и организованно снимайте людей с позиций, — приказал он командирам. — Нужно сохранить отряд, пока он не поддался общей панике. Будем отходить на Новозыбков, оторвемся от врага, а дальше — время покажет...

Боевое охранение возглавил сам Щорс. На каждом удобном рубеже пулеметным огнем тревожили немцев, старались задержать их подольше. Пока добрались до Новозыбкова, отряд значительно поредел. Не столько от убитых, сколько из-за дезертиров. Там погрузились в эшелон.

Вместе с ними на Унечу отступали и другие красногвардейские отряды. К счастью, подошел бронепоезд из Питера. Он и прикрывал отступление. [44]

Под Злынкой 6 апреля 1918 года приняли боевое крещение сновские и семеновские партизаны. Ими командовал Н. А. Щорс. Они более чем на сутки задержали натиск интервентов.

3

Тяжелы, невероятно трудны были условия Брестского мира, который молодая Советская республика была вынуждена заключить с Германией ради спасения завоеваний революции. Немцы захватили Прибалтику, часть Белоруссии, хозяйничали на Украине. Убедившись в несостоятельности Центральной рады, открывшей им путь на Украину, оккупанты сформировали новое марионеточное правительство под началом гетмана Скоропадского. Одно из условий Брестского мира требовало, чтобы Советская Россия разоружала все красные отряды, которые придут на ее территорию с Украины.

Придя в Унечу, Щорс подчинился приказу беспрекословно. Собственно, от всего отряда и оставалось человек сорок. Но, странное дело, ни разочарования, ни обиды не чувствовал. Непроста наука побеждать. Те, что пришли с ним, — настоящие бойцы.

Зачитал приказ о расформировании отряда, объяснил причины. Попросил каждого в отдельности зайти попрощаться. Там, в его комнате, разговоры велись совсем другие, более доверительные. Нужно, говорил товарищам, возвращаться домой, но без дела не сидеть. Пусть каждый ищет верных людей, организовывает их, собирает оружие. А придет время, он о себе напомнит.

— А сам-то куда, Николай Александрович? — спрашивали друзья.

— В Москву, — коротко отвечал он.

* * *

Выступая 14 мая 1918 года с докладом о внешней политике, В. И. Ленин говорил: «Мы имеем перед собой [45] большой опыт революции, и мы научились из этого опыта тому, что нужно вести тактику беспощадного натиска, когда объективные условия это позволяют... Но нам приходится прибегать к тактике выжидания, к медленному собиранию сил, когда объективные обстоятельства не дают возможности делать призыв ко всеобщему беспощадному отпору».

К концу июня освободительную войну на Украине возглавляло около 140 партийных организаций.

В это время в Москву из разных уголков Украины съезжались самые стойкие революционеры: Андрей Бубнов, Станислав Косиор, Николай Скрыпник, Федор Сергеев (Артем), Владимир Затонский, Юрий Коцюбинский и многие другие. Они понимали, что только Советская Россия сейчас может помочь многострадальному украинскому народу в его тяжелой борьбе. Прежде всего было необходимо организационно оформить Коммунистическую партию большевиков Украины, то есть созвать съезд.

Первый съезд КП(б)У состоялся 5–12 июля 1918 года. Накануне его открытия В. И. Ленин провел совещание с группой партийных работников Украины — делегатов съезда, обсудил с ними важнейшие вопросы повестки дня съезда, заслушал проекты резолюций, дал указания по вопросам партийного руководства революционной борьбой украинского народа. На съезде было оформлено создание партии украинских коммунистов, ставшей составной частью Российской Коммунистической партии большевиков. Тщательно обсудили вопросы вооруженной борьбы с интервентами и буржуазно-националистическим правительством. Освободительной борьбой был призван руководить Центральный Всеукраинский военно-революционный комитет, который возглавил Андрей Бубнов...

...Щорс решил немного пройтись по улицам Москвы. С интересом присматривался к прохожим, читал объявления, воззвания, афиши.

Неожиданно возле здания университета лицом к лицу [46] столкнулся с Квятеком. Оказалось, после разоружения отряда в Унече он тоже отправился в Москву на кратковременные курсы краскомов.

В новой гимнастерке Квятек казался помолодевшим. Обнялись, расцеловались, засыпали друг друга вопросами: что да как? Казимир, казалось, весь был начинен важными новостями. Сообщил о событиях в Тараще — там образовалась целая повстанческая армия — четыре тысячи бойцов. Основательно потрепали и оккупантов, и гайдамаков, хотя и сами понесли большие потери. Теперь Николай Крапивянский собирает силы на Черниговщине. Его отряд насчитывает уже до тысячи человек, неплохо вооружен. Одним словом, события назревают. Сам он только что закончил курсы и отправляется в Орел, в распоряжение Украинского повстанческого центра.

— Ну а ты-то как? — обратился к нему Квятек и, бросив взгляд на университетское здание, удивленно поднял брови. — Неужели на учебу решил?

Щорс улыбнулся.

— Нет, не на учебу. Думаю, скоро с тобой встретимся...

Через несколько часов поезд увозил его на юг. Там он должен был встретиться с председателем Центрального Всеукраинского военно-революционного комитета Андреем Сергеевичем Бубновым. 31 июля — 1 августа 1918 года в Курске состоялось совещание Центрального Всеукраинского ВРК. Оно поручило «Центроштабу, представителям Военно-революционного комитета и его оперативному отделу в ближайшее время выработать военно-стратегический план восстания и указать отдельным штабам и местным силам те задачи, которые они в этом плане должны осуществлять». Решено было к концу августа завершить подготовку восстания на Черниговщине.

По условиям Брестского мирного договора, между оккупированной кайзеровскими войсками Украиной и Советской Россией пролегла нейтральная полоса. Кое-где она [47] растянулась на полтора десятка километров, местами сужалась до двух-трех. И тогда хорошо просматривались немецкие блиндажи и проволочные заграждения. С этой стороны — советская охрана. На контрольно-пропускных пунктах, как на настоящей границе, тщательная проверка документов, внимательное просеивание кочующего народа. В основном мешочники, спекулянты, солдаты, не успевшие добраться с фронта домой. Но нередко вылавливали и бывших жандармов, офицеров, пробиравшихся в поисках новых хозяев на украинские земли.

А сама нейтральная полоса — многие сотни квадратных километров земли с селами и хуторами, лесами и реками. У населения этой полосы своеобразная жизнь. Немцам и гайдамакам путь туда закрыт, но жители ездят и туда и сюда, смотрят, сравнивают. Кто побывал на территории Советской России, рассказывает о виденном. Власть народная, землю крестьянам дали, помещиков прогнали, дети бедняков ходят в школу...

Здесь и штатных агитаторов не нужно, жизнь сама убеждает, люди начинают понимать, с кем им по пути. Но и большевики украинские не дремлют, ездят по селам, свою работу проводят. Глядишь, то здесь, то там на нейтральной полосе возникают ревкомы. А если с боями придет сюда какой-нибудь повстанческий отряд, спасаясь от кайзеровцев и гайдамаков, то без хлеба и крова не останется.

Так, сам по себе, происходил процесс большевизации нейтральной полосы. Этим обстоятельством и решил воспользоваться Андрей Сергеевич Бубнов. Вместе с несколькими соратниками прибыл в пограничные районы, ездил из уезда в уезд, тщательно изучая обстановку, знакомясь с людьми. Очень обрадовался встрече с давнишним знакомым — Виталием Примаковым, участвовавшим в штурме Зимнего. И теперь молодой красный командир прибыл с сотней хорошо обученных бойцов, которых он именовал червонными казаками, обосновался в нейтральной полосе, [48] стал наводить революционный порядок. Здесь познакомился с Николаем Крапивянским, в прошлом подполковником царской армии.

Бубнов решил использовать нейтральную полосу для формирования красных отрядов. Пусть партизаны, находящиеся на территории оккупированной Украины, щиплют врага, но управлять ими практически невозможно. Как устанавливать связь, организовывать снабжение, координировать их действия? Очень трудно.

Щорс разыскал Бубнова в Юриновке. Представившись, отметил, как хорошо Андрей Сергеевич улыбнулся ему.

— Наслышаны о вас, Николай Александрович, — сказал Бубнов. — Чем думаете заняться?

— Думаю, самое целесообразное — пойти через границу, начать поднимать людей. В Елинских лесах создадим базу, начнем громить немцев и гайдамаков,

Бубнов слушал внимательно. Неожиданно спросил:

— Вам сколько лет, простите?

— Двадцать три, — ответил Николай. — Но дело не в возрасте, Андрей Сергеевич. В партии большевиков я не состою. Потому, может, и не подойду вам...

Бубнов не сдержал улыбки.

— В вашем возрасте это дело поправимое. Были бы большевистские убеждения, вот что главное. А о вас неплохо говорят. Поэтому я вам доверяю и поручаю ответственное дело — заняться организацией отряда. Только на Украину уходить не следует. Все главные дела вершатся сейчас на нейтральной полосе. Отправляйтесь-ка вы на станцию Зерново. Уверен, там встретите многих друзей. Там и работайте. Только...

Бубнов еще раз внимательно посмотрел на Щорса, добавил:

— Только учтите, что положение пребывающих на нейтральной полосе создает определенные трудности. Поэтому для окружающих пусть это будет один из обычных партизанских отрядов. А фактически — подразделение с [49] революционной дисциплиной, с революционным порядком. Поняли?

— Так точно, понял! — отрапортовал Щорс.

В Зернове Щорса ожидали радостные встречи. Здесь уже находились и братья Лугинцы, и Квятек, и другие товарищи, с которыми он за короткую жизнь Семеновского отряда успел по-настоящему сродниться. Не хватало дяди Казимира — болезнь приковала его к постели.

Штаб расположился в загнанном в тупик железнодорожном вагоне. Разыскивая его, Щорс обратился к плотному мужику в видавшем виды пиджаке.

— Та ось туды, напрямик йдеть, Микола Олександрович! — радушно ответил человек.

Щорс всмотрелся в незнакомца.

— Никак Никитенко! — воскликнул радостно, узнавая единственного артиллериста Семеновского отряда: — А что за маскарад такой? Неужели форму на новенькую гаубицу сменял?

— Дак конспирация ж, товарищ Щорс. Мы ж тут вроде в прыймах, нерегулярные!

«Ох, эта «нерегулярность», — вздохнул Щорс, отправляясь на поиски штабного вагона. Взяться бы сразу, открыто за создание подразделения...

Однако через несколько дней от Бубнова узнал официально — поручено сформировать три красных полка. Первый ему, Щорсу, второй на основе вышедших в нейтральную полосу таращанцев — Василию Боженко, третий из новгород-северцев — Тимофею Черняку.

Успешно формировалась 1-я повстанческая дивизия. «Пополнение дивизии людьми, — отмечалось в докладной записке Оперативного отдела Наркомвоена, — происходит из местных крестьян и крестьян, перебегающих из Украины, число которых велико... Подбор людей хороший и боевой... Дисциплина образцовая. ...Все рвутся скорее освободить Украину от немцев и правительства Скоропадского. [50]

Несколько дней прошли в поисках оружия, боеприпасов, обмундирования. Вместе с Лугинцами и Квятеком проверяли каждый эшелон — их немало скопилось на путях станции Зерново. Помогал им Никита Коцар — его Бубнов порекомендовал в штабные адъютанты.

Каждая находка радовала. Там ящики с новенькими, еще не очищенными от масла винтовками, там гранаты, патроны. Правда, туго было с обмундированием. То ли не доползли сюда нужные эшелоны, то ли расползлось оно по рукам вездесущих мужиков. Но все же раздобыли и немного обуви, и белья, и гимнастерок. Все найденное сносили к себе, под охрану. Щорс радовался, как мальчик, — не чета Семеновскому отряду будет первый красный украинский полк!

Вечером долго сидели в вагоне, совещались. Немало дискуссий возникло по поводу того, как назвать полк.

Щорс слушал разноголосый гул, а мыслями почему-то уносился далеко, на полтора десятка лет назад, в свой родной Сновск. Был у него в детстве свой «полк». До сотни мальчишек объединил в свою армию. Какие захватывающие баталии они тогда проводили!

Николай пользовался особым доверием учительницы Анны Владимировны Горобцовой за страсть к книгам. Она позволяла ему копаться в своей библиотеке, сама рекомендовала почитать ту или иную книгу. Мальчика больше всего привлекали рассказы об известных полководцах, народных героях.

— Послушайте, товарищи, — неожиданно прервал всех Щорс. — А что, если мы свой полк назовем именем Ивана Богуна? По-моему, все в нем собралось: и любовь к своей земле, к своему народу, и храбрость, и талант полководца. Простые люди, узнав, как называется наш полк, сразу поймут, за что мы боремся.

Его единодушно поддержали. Окончательное название утвердили такое: «Украинский революционный полк имени товарища Богуна». [51]

Местом формирования полка определили Унечу, расположенную у самой кромки нейтральной полосы. Вербовочный пункт организовали непосредственно у штабного вагона.

Добровольцы шли толпами. Кто пробирался сюда с оккупированных земель, кто с «нейтралки», много было и местных. С раннего утра Щорс усаживался за стол приемочной комиссии — в новенькой кожаной куртке — Коцар где-то расстарался, в до блеска начищенных сапогах, с неизменным маузером на боку, подтянутый, праздничный. Старался, когда позволяло время, поговорить, прощупать лично каждого новобранца...

Вот один из них у стола. Хоть одет кое-как, но чувствуется, что бывалый солдат, не новичок.

— Фамилия?

— Селезнев!

— Вижу, что служил уже. Каким оружием владеешь?

— Пулеметчик!

Щорс быстрым движением достал из-под стола «льюис».

— Ну-ка разбери! — и прикипел взглядом к своему хронометру. Новенький четко разобрал и собрал пулемет.

— Молодец, Селезнев, — удовлетворенно заметил Щорс. — А теперь скажи, знаешь ли ты, в какой полк поступаешь добровольцем?

— Само собой, в Богунский, товарищ командир!

— То-то, что в Богунский. А богунцы, запомните, товарищи, — он обращался уже ко всем присутствующим, — богунцы не отступают. Разве только на шаг-другой для разбега, чтобы крепче ударить штыком!

Случались и казусы. Однажды к столу комиссии подошел седобородый мужик. Посмотрев на юное лицо Щорса, разочарованно покачал головой.

— Не, мени не до цього, мени до батька Миколы треба.

— Так это же и есть перед тобой Николай Щорс, — объяснил Константин Лугинец.

Мужик удивленно наморщил лоб. [52]

— Микола Щорс? Отой хлопчик?

Но, поняв, что его не разыгрывают, осекся.

— Оно, конечно. Бывают молодые, да ранние. Ежели вправду ты Щорс, то записывай меня в богунцы!

— Гляди, командир, — сказал после этого Константин Лугинец Щорсу, — слава впереди тебя летит. Добрый знак!

Щорс по-мальчишески зарделся:

— Дай срок, Костя, о нас еще песню сложат! Ах, старик, какое же это радостное чувство — командовать своим, рабоче-крестьянским войском. Думал ли я когда-нибудь, что такое выпадет на мою долю? За это — веришь — жизнь отдать не жалко!

Как-то Коцар деликатно заметил: не слишком ли много времени он уделяет вербовочной комиссии. Дескать, у комполка есть заботы и поважнее. Щорс решительно ответил:

— Мне, Никита, этих людей в бой вести, за освобождение Украины. Я должен лично каждого узнать. Был уже, понимаешь, печальный опыт, когда создали отряд, а он по кустам разбежался...

Старался во все вникнуть, все проверить, а когда возможно, то все сделать сам. Нет, не потому, что не доверял товарищам. Люди его окружали надежные. Политической работой ведал Константин Лугинец, его брат Петр — председатель революционного трибунала, Квятек — командир роты. Друга нашел в лице рассудительного Коцара...

Сбывалась его давнишняя мечта — формировался регулярный красный полк. Мог ли он на кого-то переложить эти радостные заботы?

Порой сам удивлялся, откуда берутся у него силы. Иногда донимал кашель, но болезнь, казалось, отступила, спряталась. Знать бы, надолго?

Для штаба Унечский райком выделил приличное здание, принадлежавшее когда-то сбежавшему купцу. С трудом подыскал дом под казарму. Но уже через несколько дней, когда людей значительно прибавилось, пришлось переходить в деревянные бараки. Чтобы для всех равные условия. [53]

Но главное, конечно, учеба. Строевые, тактические занятия. Подъем в шесть утра, а уже через полчаса — бойцы за станцией, в поле. Когда-то сам презрительно отзывался о шагистике, но сейчас понимал: только строй собьет эту разношерстную массу в боевую единицу, заставит почувствовать плечо товарища, выработает подчинение военной дисциплине.

Осень все решительнее вступала в свои права. В поле выходили по предрассветной мгле. Все чаще и чаще с ночи затягивали обложные дожди. Понимал — по такой погоде без особой радости поползет солдат по-пластунски, но выхода нет, учить людей нужно. Первым падал на мокрую землю, энергичными рывками перебрасывал свое тело до ближайшего окопа: личный пример — наиболее убедительный!

А в строю ходили только с песней. Затянет запевала «Вихри враждебные...» — сразу подтягиваются люди, шагают веселее.

Каждую свободную минуту Щорс проводил на занятиях, сам руководил ими. Чаще, чем в другие, заглядывал в роту Зубова, прежнего начальника Семеновского отряда. Последнее время стал замечать — редеют взводы, как после сражения.

— Понимаешь, Николай Александрович, — стал объяснять Зубов, — болеют люди. Погода, сам видишь, какая, а обмундированы они слабовато.

— Болеют, — словно осмысливая что-то, протянул Щорс. — А давай-ка, комроты, сходим в лазарет!

Там было шумно. Кто в халатах, кто прямо в исподнем — курили в коридорах, разговаривали, спорили. Увидав начальство, разбежались по койкам, стали заворачиваться в одеяла.

Щорс решительно подошел к первому нырнувшему под одеяло бойцу, жестко спросил:

— На что жалуетесь?

— Та щось у середыни болыть... [54]

Щорс быстро приподнял ему рубаху, приложился ухом к груди, постучал пальцами.

— Болит, говорите? Три наряда вне очереди! Следующий!

Третьего симулянта осматривать уже не пришлось. На ходу затягивая пояса, люди оставляли лазарет. Зубов сокрушенно качал головой.

— Хорошо тебе, Николай Александрович, что ты сам медик, симулянтов в миг узнаешь.

— Да уж хорошо, — протянул в ответ Щорс. — Как фельдшер, узнаю симулянтов, как подпоручик в недавнем, руковожу отрядом. А еще работаю интендантом, политическим руководителем, преподавателем тактики. Стыдно мне за тебя, Яков. Сформировали мы красный отряд, а ты на поводу у симулянтов пошел...

Но не только с Зубовым были хлопоты. Как-то затеял разговор Квятек. Дескать, много нагрузки даем бойцам. А ведь среди них и полураздетые есть, и обувка не совсем соответствует стандарту. Поберечь бы силы, а то бузить начинают люди.

Щорс неожиданно взорвался:

— Значит, погода тебе не подходит? Так, между прочим, и революцию не в майские дни совершали! А вот кто бузу поднимает, этих нужно выводить на чистую воду. Такие в свое время в Семеновском отряде поработали. Уверен, что и здесь гайдамацкая сволочь сумела кое-где втереться.

Потом, уже успокоившись, продолжал:

— — Учить, Казимир, нужно людей. Иначе мы своей революционной армии не создадим, так и останемся партизанами. Ты же знаешь мое правило: учись везде, где ходишь. Я его бойцам повторять не устаю и сам им всю жизнь руководствуюсь. Тебе ли разъяснять!

Опасения Квятека подтвердил Константин Лугинец. Ему, как политическому агитатору полка, приходилось почти каждый день бывать в ротах, взводах, беседовать с бойцами на различные темы. Говорил он не всегда складно, [55] но убежденно, умел доказать людям свою правоту.

— А здесь, понимаешь, что-то необъяснимое получается. Кажется, в самую душу людям залез, все главное им втолковал, и вдруг какой-нибудь юнец зеленый начи-

. нает бузить: дескать, махорки три дня не давали, паек скудноватый, в армии так не положено. «А что ты знаешь об армии? — спрашиваю. — В войну, небось, за мамкин подол держался. Кто же тебя, несмышленыша, так просветил?» Молчит, каналья, хотя и видно, что с чужого голоса поет...

Щорс мучительно пытался разобраться в ситуации. Поделился мыслями с Коцаром — к его мнению он прислушивался все с большим и большим вниманием. Тот слушал внимательно, потом решительно встал.

— Николай Александрович, сколько по разработанной вами программе занятий отведено на политучебу?

Щорс отвел взгляд в сторону.

— То-то. Армия у нас новая, и учить ее надо по-новому. Далее: партийная прослойка в подразделениях явно маловата. Кстати, и беспартийный комполка выглядит как-то странновато. До сих пор не решились?

— Решился, — твердо ответил Щорс. — Если окажут товарищи доверие...

— Ну с этого и начнем. И думаю я, товарищ командир, что нам свою партийную ячейку нужно вливать в унечскую организацию. Вместе мы будем силой, там большевики опытные, помогут нам.

— Согласен, пошли хоть сегодня к Иванову.

Условились зайти к председателю Унечской организации РКП (б) Иванову нынче же вечером. Прежде чем встретиться с Коцаром, Щорс закрылся в комнате. Нашел лист бумаги, присел у стола и начал аккуратно писать заявление: «Прошу принять меня членом Российской Коммунистической партии (большевиков)...»

С этого и начали разговор у Иванова. Тот принял от Щорса заявление, одобрительно кивнул головой. [56]

— Думаю, в отношении командира Богунского полка ни у кого возражений не будет.

Рассказ о подозрительном поведении некоторых бойцов живо заинтересовал его.

— Гайдамацкие лазутчики работают, не иначе.

— Да уж сомнения нет, — подтвердил Щорс. — Я вот, товарищ председатель, товарищам не хотел рассказывать, но, поскольку у нас сейчас разговор партийный, откровенный, вот что сообщу. Недавно ко мне вечером несколько таких «гусей» пожаловали. Не знаю, чего хотели — запугать или на свою сторону склонить. Только я...

Глаза у него озорно блеснули.

— Только я, товарищ председатель, сам на них страху нагнал. Сделал вид, что испугался их, а сам два шага назад — в спальню. Там у меня граната на подоконнике лежала. Схватил ее, поднял над головой да как гаркну: «Что, господа синежупанные, вместе в пекло пойдем или раздельно?» Их словно грязной метлой вымело!

Иванов юмора ситуации не оценил. Обратился к Коцару:

— Слыхали? Что отсюда следует: охрану комполка организовать лучше. А в помощь вам я пришлю чекистов. Они разберутся, кто там на бузу бойцов настраивает.

...Щорс давно вынашивал мысль испытать своих бойцов в деле. Люди ведь дерутся там, за нейтральной полосой, а они только ходят в воображаемые атаки да маршируют улицами Унечи, распевая песни.

Кроме того, понимал, что в боевых операциях люди сплотятся, осознают по-настоящему ту великую цель, ради которой собрались под знаменем Богунского полка.

По этому поводу они горячо дискутировали вечерами с Лугинцами, Квятеком, Коцаром.

— Правильно говоришь, товарищ командир, — соглашались товарищи. — Но сам знаешь, какое у нас щекотливое положение. Мы — на нейтральной полосе. Всыпем хорошо раз-другой немцам, а они провокацию могут затеять, мирный договор сорвут. Кто это простит? [57]

— Но с гайдамаками мы мирного договора не заключали! — горячился Щорс. — Вон Виталий Примаков ходит в смелые рейды. Почему бы нам не попробовать?

— Посоветуйся с начдивом, — предложил Коцар. — Завтра Крапивянский приезжает инспектировать полк.

Щорс нахмурился.

— Но он подполковником в царской армии был, не так ли? Наверняка из бывших.

Коцар не сдержался, зашелся громким смехом.

— Вы что, ничего о нем не знаете?

— Знаю, — недовольно отозвался Щорс. — Дрался с германцами на оккупированной территории. Но и Ренненкампф дрался с ними на фронте. Так и его красным генералом назначать?

Коцар посерьезнел. Выдержал тяжелый взгляд помутневших, ставших вдруг свинцовыми глаз Щорса.

— Теперь послушайте меня, товарищ командир. Николай Григорьевич Крапивянский, кстати, он не намного старше вас — выходец из бедной крестьянской семьи. Это о чем-то говорит? А если в двадцать пять получил звание подполковника — то это за ум, храбрость, мужество. В феврале — слышите — в феврале 1917-го стал большевиком. Был председателем полкового комитета, возглавлял большевистскую фракцию 19-й дивизии в Екатеринославе, с марта 1918-го — начальник штаба 2-й армии. В мае направлен на оккупированную часть территории Украины для руководства партизанским движением. А вы говорите — «бывший»!

Щорс слушал, нервно хрустя пальцами.

— Ну спасибо, рад, что это так.

Крапивянский побывал на занятиях, познакомился с командирами и политотдельцами. В целом остался доволен.

Провожая начдива к поезду, Щорс осторожно, окольными путями задел наболевший вопрос.

— Говорят, товарищ начдив, Примаков своих червонных казаков успешно в деле испытывает? [58]

— Что имеете в виду? — сухо бросил Крапивянский.

— Ходят слухи, рейды совершают на оккупированную Украину, гайдамаков бьют, а если в темноте форму перепутают, то и немцев чистят...

— А, вы об этом? Так кто же вам мешает? — с затаившейся в глазах улыбкой он повернулся к Щорсу. — Насколько мне известно, вас товарищ Бубнов инструктировал? К этому добавить ничего не могу. Нейтралитет с Германией Советская Россия должна соблюдать. Но здесь — нейтральная полоса. Если по собственной инициативе да разумно, с головой. Привлекать к ответственности за это не стану...

В штаб Щорс вернулся окрыленный. Так и подмывало рассказать товарищам о том, что получил неофициальное «добро» от начдива на боевые действия, но вовремя сдержался. Не зря сказал Крапивянский, что делать это нужно разумно, с головой. Чем меньше людей будет знать о предстоящем бое, тем больше шансов на успех. Только Коцару сказал:

— Прав был. Толковый мужик, наш начдив!

Командиром решил назначить Зубова. Была у него какая-то лихость, импонировавшая Щорсу. В таком деле одной рассудочностью и осторожностью не обойтись, нужен человек рискованный и до некоторой степени «везучий».

Вместе подбирали группу для первой вылазки — умелых, крепких и дисциплинированных бойцов. Щорс лично руководил их подготовкой: учил, как преодолевать проволочные заграждения, бесшумно снимать часовых, вести разведку наблюдением и боем.

Несколько раз ходила группа за кордон, принесла интересные сведения. Потом при помощи штабистов разработали план операции, в которой участвовало несколько рот.

Объектом налета избрали станцию Робчик. Щорс ставил задачу: потрепать гайдамаков (а если ночью не разберутся в цвете шинелей, то можно и немцев), посеять [59] панику, а удастся, то и отбить награбленное добро, которое кайзеровские вояки приготовили для отправки в Германию.

Первая операция прошла успешно. Возвратились почти без потерь, пригнали немалый обоз с продовольствием, трофейным оружием. Конечно, утаить ее результаты от остальных бойцов было невозможно. Победителей поздравляли, им откровенно завидовали.

С каждым днем увеличивалось количество желавших пойти на дело. Щорс решил использовать эту активность: объявил, что в операцию будет посылать только наиболее подготовленных бойцов, дисциплинированных, добившихся лучших показателей в боевой и политической подготовке. И это сыграло свою роль. Между подразделениями развернулось здоровое соревнование за право пойти на вылазку. Заметно возрос интерес к учебе.

Следом за Робчиком совершили налеты на Лычищи, Стародуб, другие населенные пункты. Однажды даже пригнали с собой небольшое стадо скота, которое оккупанты приготовили для отправки в Германию.

В боевых вылазках крепли роты и батальоны. Действовать приходилось в основном ночью, когда особенно важно умение ориентироваться по карте и компасу, сделать расчет времени, двигаться стремительно и бесшумно. И это умение нужно было день ото дня оттачивать, так как фактор неожиданности отпал, противник ждал и тщательно готовился к отражению налетов.

Приходилось менять тактику, выслеживать отдельные обозы, а иногда и эшелоны.

Несколько раз Щорс сам руководил боевыми вылазками. Однажды разведчики доложили, что по железнодорожной ветке в их направлении следует паровоз с двумя вагонами. Щорс осмотрел небольшой, около полутора десятка бойцов отряд, вздохнул:

— Сил маловато. Но и упускать такой случай жаль. Все-таки, у нас три пулемета. Попробуем! [60]

Быстро завалили бревнами ветку, залегли. Как только паровоз, тяжело фыркая, остановился, дружно ударили по вагонам. Опешившие сперва немцы, увидев малочисленный отряд, рассыпались вдоль полотна и открыли ответный огонь, а потом сами поднялись в атаку.

Боеприпасы кончались. Щорс дал приказ отходить. Собрались все на окраине леса. Николай Александрович окинул взглядом группу — к счастью, все здесь, хотя много раненых. И вдруг его лицо посерело.

— Где еще один пулемет? Одного из «максимов» не хватало.

— Видать, когда Андрею ногу прошило, я его на плечи взвалил, а о станкаче не распорядился... — отозвался кто-то.

— А, черт... — ругнулся Щорс и вдруг рывком преодолел несколько метров, упал у кочки, решительно пополз вперед.

Где ползком, где перебежками, Щорс добрался до занимаемого раньше рубежа, выволок пулемет и, прикрываясь его щитом, пополз обратно. Вернувшись, потребовал для виновного сурового наказания, но товарищи не поддержали.

— Тогда, Николай Александрович, — твердо сказал Константин Лугинец, — и с тебя спросить придется. Как это ты, командир полка, голову свою под пули понес!

Щорс и сам понимал, что в этом случае вина не только молодых, необстрелянных красноармейцев. Значит, в чем-то серьезном недоработало и командование. Не сумели довести до сознания людей, что оружие им вручила революция и бросать его — равноценно дезертирству. Вылазки на оккупированную территорию Щорс решил использовать еще с одной целью. Немецкая армия разлагалась. Война вызывала у многих германских солдат озлобление. Среди них нарастало революционное брожение. Вот и нужно использовать вылазки для пропагандистской работы среди вражеских солдат: разбрасывать листовки, агитировать пленных. [61]

Лугинцу эта идея понравилась. Собрав работников политотдела, он целый день сочинял воззвание. Получилось оно не очень складное, но убедительное.

Щорс тихо посмеивался в усы, когда Константин с пафосом зачитывал коллективное произведение политотдельцев. Заметив улыбку на лице командира, Лугинец немного обиженно спросил:

— Не нравится, что ли?

— С политической точки зрения все на своих местах, Константин. Со стилем, правда, хуже, чем у Толстого. Но ты не расстраивайся, при переводе на немецкий язык все погрешности исчезнут...

Весть о том, что 9 ноября в Германии началась революция, дошла и до Унечи. Лугинец, бывший в это время на телеграфе, разыскал Щорса:

— А что, Александрыч, мы не зря поработали! Проснулась у немцев пролетарская совесть!

— Да уж, мы пахали! — ответил Щорс, но важность услышанного потрясла его. Если германская армия уйдет сейчас с Украины, насколько облегчится борьба за освобождение родной земли!

Собрались у председателя Унечской партийной организации Иванова. Радость переполняла всех. Решение приняли единогласно: организовать агитпоезд и отправиться за демаркационную линию, приветствовать немецких солдат, собственными глазами посмотреть, какое у них настроение, готовятся ли к отводу войск.

Паровоз и вагоны украсили лозунгами, красными знаменами. На станцию Робчик отправились представители партийной организации, ревкома, Богунского полка.

Щорс понимал, что возможны неожиданности, осложнения. Поэтому у него не вызвал удивления холодный прием эшелона гарнизоном станции. Офицер заявил, что ему ничего не известно о революции. Никаких распоряжений об отводе войск не получал. Но солдаты, невзирая на запрет, тянулись к гостям, собирались группами. Вскоре [62] подошли представители гарнизона, расположенного в Лычищах. Немецкие солдаты несли красное знамя...

До позднего вечера на вокзале шумела пестрая толпа, звучали страстные речи. Немецкие коммунисты заявляли, что сделают все для быстрейшего вывода войск с Украины, что у них сейчас большие и важные дела дома — довести до победного конца революцию.

В Унечу возвратились глубокой ночью. Со станции все пошли к Иванову. Спать не хотелось.

Константин Лугинец, поправляя на куртке красный бант, задумчиво сказал:

— Вот ведь как бывает. Вчера друг на друга через прорезь карабина смотрели, а сегодня — товарищи.

— Событие важное, спору нет, — поддержал его Иванов. — И думаю я, что мы должны сообщить об этом Владимиру Ильичу. Его такая весть порадует!

Это предложение приняли единодушно. И вот уже телеграф отстукивает волнующие строки:

12 ноября 1918 г.

Представители революционных солдат Германии, делегаты Лычищинского Совета солдатских депутатов, совместно с Унечской организацией РКП (б), приветствуют в Вашем лице мировую революцию.

Представители революционных немецких войск села

Лычищи

Председатель Унечской организации РКП (б) ИВАНОВ

Ревком ЛИНД Командир Богунского полка ЩОРС

На следующий день нарочный разыскал Щорса на занятиях. Передал просьбу Иванова срочно прибыть к нему. Его кабинет уже был полон людьми.

— Пришел ответ от товарища Ленина! — возбужденно говорил Иванов. [63]

Хриплым от волнения голосом он начал читать:

13. XI. 1918 г.

Унеча.

Председателю Унечской РКП Иванову.

Благодарю за приветствие всех. Особенно тронут приветствием революционных солдат Германии. Теперь крайне важно, чтобы революционные солдаты Германии приняли немедленно действенное участие в освобождении Украины. Для этого необходимо, во-первых, арестовывать белогвардейцев и власти украинские, во-вторых, послать делегатов от революционных войск Германии во все войсковые германские части на Украине для быстрого и общего их действия за освобождение Украины. Время не терпит. Нельзя терять ни часа. Телеграфируйте тотчас, принимают ли это предложение революционные солдаты Германии.

Предсовнаркома ЛЕНИН

NB

Срочно

Вне всякой очереди.

Доставить мне сведения, во сколько часов принято

Унечей.

Последние слова утонули в аплодисментах.

А бурные волнующие события только начинались. Со станции сообщили: прибыла группа немецких делегатов, с красным знаменем, ищут командира Богунского полка. Щорс, на ходу надевая полевую сумку, бросил Иванову:

— Все! Поднимаю полк, иду в Лычищи. События торопят!

— Погоди, — остановил его Иванов. — Приказа-то нет? Как же ты — самовольно?

— Приказ — вон он! — Щорс решительно указал на телеграмму. — Сам товарищ Ленин ставит перед нами задачу. [64]

Причем подчеркивает: «Время не терпит. Нельзя терять ни часа!» От кого же мне ждать распоряжений? Командование далеко, а приказ товарища Ленина — на руках! Минуту поразмыслив, добавил:

— Вот только телеграмму Ильичу отправлю.

— Горяч! — покачал головой Иванов. Лугинец возразил:

— При важных решениях он в любой обстановке холодную голову сохраняет. В мелочах же, верно, бывает, взрывается, как порох. Но сейчас он, пожалуй, правильно рассудил. Крапивянского перевели на новую должность, замены еще нет. А до командования будет три дня добираться...

Полк спешным порядком строился на площади. Во главе, блестя медью труб, стоял оркестр. Щорс несколько раз прошелся перед строем, остановился.

— Товарищи! Как вам известно, в Германии произошла революция. Немецкие солдаты отказываются вести захватническую грабительскую войну, они торопятся к себе домой, чтобы завершить дело, начатое их товарищами. Об этом сказали нам делегаты 106-го и 19-го германских полков, которые пришли к нам с красным знаменем и передали его в дар Богунскому полку. Товарищ Ленин поставил перед нами задачу сделать все, чтобы ускорить вывод немецких войск с Украины. Вот почему мы сейчас отправляемся за демаркационную линию, отправляемся, чтобы выполнить указание товарища Ленина. Близок час освобождения родной Украины!

Грянул оркестр. С развернутым знаменем Богунский полк направился в Лычищи. Митинги и братания продолжались до самой ночи. Разместив штаб и политотдел в селе Найтовичи, Щорс стал настаивать на немедленном начале деловых переговоров.

14 ноября 1918 года Щорс из Унечи сообщил в штаб дивизии, находившийся в Орле: «С немцами все улажено. Образован Совет, налажена связь. Между ними ведется [65] обширная агитация с музыкой и знаменами, производятся митинги между нашими и немецкими солдатами. В Лычи-щах был церемониал. Немецкие солдаты проходили церемониальным маршем перед нашими солдатами. Над немецкой казармой красный флаг... Делегации прибывают ежечасно. Полк перешел демаркационную линию, находится на украинской территории...»

И вот настал долгожданный час, о котором все они, от начдива до рядового бойца, так долго мечтали. Советская Россия аннулировала тяжелейший Брестский мирный договор. Был издан приказ о подготовке войск молодой Советской республики к наступлению и изгнанию оккупантов с территории Украины, Белоруссии и Прибалтики.

Первые дни новой работы были исполнены лихорадочного возбуждения. Казалось, события развиваются легко и стремительно. Когда в Найтовичи прибыл начальник штаба дивизии Петренко, Щорс взволнованно докладывал ему:

— 106-й ландверский полк провел заседание Совета немецких [66] солдат, в котором приняли участие представители командования Богунского полка и делегация украинских повстанцев. Настроение у членов Совета самое боевое. Принята резолюция о передаче всей власти Советам, чтобы всячески содействовать трудящимся первой социалистической республики в борьбе с мировой буржуазией. Немецкие товарищи надеются в кратчайшие сроки — за какую-нибудь неделю — провести выборы Советов во всех частях и созвать в Киеве армейский съезд. Так что задание, поставленное товарищем Лениным...

Петренко поднял руку.

— Погодите. Ваше счастье, что события развиваются именно так. Отнесем ваш самовольный вывод полка в счет [67] вовремя проявленной инициативы. А то ведь можно было бы рассматривать и как самоуправство!

Однако время шло, а существенных сдвигов не замечалось. Некоторые близлежащие гарнизоны колебались, в Совете немецких солдат все чаще стали поговаривать не о сотрудничестве, а о нейтралитете. Железнодорожные станции и крупные населенные пункты были по-прежнему забиты вражескими бронепоездами, техникой.

Такой поворот событий волновал Щорса. Связи с Таращанским полком никакой, в Унечу только верховые отвозят донесения, да и штаб дивизии, расположенный в Орле, молчит. А немцы явно тянут время, чего-то выжидают. Потому вынужден бездействовать и он.

Новый политкомиссар Барабаш, присланный из дивизии, успокаивал. Разве этот вопрос решается только в Лычищах, Робчике, Найтовичах? В Советах немецких солдат засели те, кто навязывает тактику выжидания, проволочек.

— Так, может, подтолкнуть их немного? — Щорс сделал недвусмысленное движение сапогом.

— Погодите, нужно терпение и выдержка. Время работает на нас, ждать осталось немного!

Созданный 17 ноября 1918 года Реввоенсовет Группы войск Курского направления (командующий В. А. Антонов-Овсеенко) незамедлительно направил директиву революционным организациям Украины о мобилизации сил для борьбы за освобождение родной земли.

Во второй половине ноября вместо Центрального Всеукраинского военно-революционного комитета был создан Реввоенсовет Украинского фронта во главе с Антоновым-Овсеенко. Он принял командование 1-й и 2-й Украинскими повстанческими дивизиями, а также войсками, выделенными в помощь Украине Реввоенсоветом Республики.

Украинский фронт располагал значительными силами. В его состав вошли 1-я и 2-я Украинские повстанческие дивизии, Московская рабочая дивизия, 9-я дивизия, 2-я Орловская бригада, два бронепоезда. [68]