Особая морская экспедиция
Какие вагоны Аня видела в детстве, когда отец работал на станции Кочетовка. Проходили мимо поезда, в середине пассажирских составов проплывали желтого и синего цвета вагоны с чистыми окнами. В окнах можно было разглядеть богато одетых господ, важных дам в шляпках — ну, словом, выглядевших так же, как теперь она сама и ее спутники. Так что вагон им подобрали «соответствующий» — II класс, мягкие купе. Только тогда, в детстве, такие вагоны с грохотом уносились в темноту, не задевая сердца — чужая жизнь...
Куда спешил сейчас облезлый, скрипучий, дряхлеющий ветеран железных дорог? Кто были его пассажиры?
20 октября 1919 года на Павелецком вокзале в Москве в потрепанный вагон II класса вместе с Камо сели 16 отобранных им для выполнения особого задания человек. Это были: Иван Абол, 24 года, коммунист с 1917 года, рабочий, латыш; Александр (фамилия неизвестна, подпольная кличка — Высокий), коммунист, грузин; Дмитрий [139] Благовещенский, 19 лет, коммунист с 1918-го, русский; Андрей Казаринов, 20 лет, коммунист с 1919-го, из крестьян, русский; Павел Кукуладзе, 18 лет, беспартийный, из крестьян, грузин; Анна Литвейко, 20 лет, коммунистка с 1917-го, работница, русская; Михаил Манучаров, из ветеранов партии, рабочий, армянин; Александр Махарадзе, 23 года, военный, коммунист с 1916-го, грузин; Анна Новикова, неполных 16 лет, коммунистка с 1918-го, из крестьян, русская; Иван Новиков, 25 лет, беспартийный, матрос, чуваш; Асмик Папьян, 19 лет, коммунистка с 1918-го, учащаяся, армянка; Роман Разин-Аксенов, 21 год, коммунист с 1917-го, рабочий, белорус; Петр Страздин, 19 лет, коммунист с 1918-го, рабочий, латыш; Николай Фролан, 20 лет, коммунист с 1918-го, рабочий-шахтер, украинец; Владимир Хутулашвили, коммунист, грузин; Михаил Щетинщиков, 19 лет, коммунист с 1917 года, рабочий, белорус{27}.
Перед отъездом Камо еще раз предупредил: строжайшая дисциплина, никаких дискуссий, беспрекословное подчинение приказам.
В вагон погрузили большой багаж: купе завалили заблаговременно добытыми Камо очень приличными с виду добротными кожаными чемоданами, а также вместительными прочными корзинами. Чего в них только не было! Запасы «буржуйского» платья, [140] белья, обуви, плотно перевязанные толстые пачки «николаевских» кредиток, связки золотых колец и часов, дорогие портсигары, царские золотые монеты и иностранная валюта соседствовали с запасами взрывчатки, ручного оружия, патронов.
Дорога шла по территориям, где еще не так давно пронесся смерч войны, и следы ее были видны повсюду: исковерканные пути, покореженные паровозы и обгоревшие вагоны, лежащие под откосом, а иногда так и оставшиеся стоять на полотне, разрушенные станции, испорченные водокачки. На остановках огромные толпы мешочников штурмовали составы, забираясь на крыши, буфера, под вагоны.
— Сколько же труда придется положить, чтобы все поднять, наладить, — вздохнула Аня.
— Дай только срок, — уверенно ответил ей подошедший Роман. — Вот разобьем врагов и все восстановим. Еще лучше будет!
Лишь когда миновали Саратов, ребятам стало известно, что они направляются в Астрахань. Прибыли они сюда уже 28 октября — практически всего за неделю проделали путь из Москвы: рекордный по тем временам срок!
В Астрахани камовцев сразу повезли в местный кремль — здесь он назывался «крепость». В городе, непрерывно отражавшем атаки врага на многих направлениях, царила такая же суровая обстановка, как и в Москве. У ворот и вдоль стен крепости круглые сутки несли дежурство патрули красноармейцев. Здесь, в кремле, где находились [141] местные органы Советской власти, камовцев разместили на постой.
Вскоре Камо собрал отряд и объявил:
— Мы едем на Кавказ.
В ту пору кавказские земли были отрезаны от Советской России огненной полосой фронтов. В Тифлисе, Баку и Эривани (ныне Ереван), где сохранялась власть помещиков и капиталистов, сидели правительства грузинских меньшевиков, азербайджанских мусаватистов и армянских дашнаков, находившиеся в фактическом союзе с белогвардейцами и мировой империалистической буржуазией. В Грузии, Азербайджане, Армении катастрофически разваливалась экономика, трудящиеся города и деревни бедствовали. Все более широкие массы рабочих и крестьян понимали, что их надежды на лучшее будущее могут быть связаны только с ликвидацией буржуазно-националистических режимов, установлением власти Советов, восстановлением и упрочением связи с Советской Россией. И подлинными выразителями этих надежд были верные сыны народа — коммунисты.
Почти повсюду загнанные в подполье, подвергаясь репрессиям и террору, большевистские организации Закавказья расширяли свои ряды и сплачивали вокруг себя трудовые массы.
Самый значительный и организованный отряд рабочего класса Закавказья находился в Баку — здесь ряды партии объединяли более 3 тысяч человек.
Работой коммунистических организаций Закавказья руководил Кавказский краевой [142] комитет, имевший два бюро — в Баку и Тифлисе.
Как часть Российской Коммунистической партии (большевиков), коммунистические организации Кавказа получали через крайком руководящие указания от ЦК РКП (б). Связь между ЦК и крайкомом шла в основном через находившийся в Астрахани Реввоенсовет 11-й армии, где эта задача была возложена на С. М. Кирова. Сергей Миронович помогал направлять на Кавказ работников, инструкции, литературу и материальную помощь из Советской России.
Поднимая рабочих и крестьян на борьбу против господства интервентов и буржуазных националистов, коммунисты Закавказья организовывали забастовки и демонстрации рабочих, выступления крестьян против помещиков и кулаков, вели работу среди солдат буржуазно-националистических армий, готовили силы для вооруженного восстания. Забастовки в Баку принимали все более политический характер. Власти выводили на улицы все большее количество войск и полиции, расставляли на пути демонстрантов пулеметы. Осенью начались вооруженные выступления в Грузии, которые властям удалось потопить в крови. Дело явно шло к взрыву...
«Кипящий котел», по признанию самого Деникина, представлял собой тогда и Северный Кавказ. Летом 1919 года в горных районах этого края начались восстания против деникинцев, охватывавшие все новые территории и получавшие все больший размах. Осенью в горах образовался постоянный [143] фронт против белогвардейцев, отвлекавший на себя крупные силы белых как раз в то время, когда они особенно нуждались в резервах. Положение повстанцев осложнялось острой нехваткой оружия — у многих партизан были лишь сабли да кинжалы...
Центральный Комитет партии, лично Владимир Ильич Ленин придавали повстанческому движению в тылу Деникина огромное политическое и военное значение, внимательно следили за его развитием, постоянно направляли это движение. Насколько глубоко интересовался В. И. Ленин положением на Кавказе, видно из такого факта. Осенью 1919 года в Москву прибыл член Кавказского крайкома Анастас Иванович Микоян. В тот же день Ленин принял посланца кавказских коммунистов и беседовал с ним наедине в своем кабинете в Кремле более двух часов.
Для связи с Кавказом у Советской России оставался только один путь — по Каспийскому морю. И враги молодой республики принимали все меры, чтобы перерезать и этот путь.
Военный флот мусаватского правительства Азербайджана, присвоившего корабли бывшей Каспийской флотилии «Карс», «Ардаган», «Геок-Тепе», «Астрабад», «Часовой» и ряд морских катеров, неустанно следил за тем, чтобы ни один человек, ни одна капля нефти или бензина не проскользнули из Баку в Астрахань и никто не совершил путь в обратном направлении. Столь же упорно, а может быть и еще настойчивее, проводили морскую блокаду деникинцы. Они превратили [144] несколько крупных судов в довольно мощные вспомогательные крейсера. Эти крейсера, базировавшиеся в Петровск-Порте (ныне Махачкала), постоянно бороздили воды Каспия в поисках всего, что могло нарушить блокаду.
И все-таки она была прорвана!
Весной 1919 года бакинские коммунисты подобрали группу смелых, преданных партии людей из числа военных и торговых моряков-каспийцев, готовых преодолеть все воздвигнутые врагами препоны. И вот двое из них — член подпольного Бакинского комитета партии Д. Кожемяко и бывший штурман канонерки «Ардаган» И. Сарайкин на маленькой парусной лодке, прорвавшись под обстрелом патрульных судов, в конце апреля добрались по бурному морю до Астрахани. Это очень обрадовало Кирова, уже имевшего задание ЦК наладить тайную связь с Кавказом для организации помощи тамошним подпольщикам. По докладу Кирова Реввоенсовет 11-й армии решил по просьбе бакинцев помочь им опытными политическими работниками и выделить средства для приобретения парусных и моторных баркасов, а также на покупку нефтепродуктов. Так было положено начало созданной по замыслу бакинцев большой подпольной организации, предназначенной для осуществления постоянной двусторонней связи с Советской Россией через Каспий. Назвали эту организацию Особой морской экспедицией. Только за июль — август Особая морская экспедиция доставила в Советскую Россию 2500 пудов бензина. Были и потери. [145]
Упорно гонявшийся за каждой рыбачьей лодкой противник сжигал захваченные суденышки, а людей из их экипажей жестоко пытали и казнили в контрразведке, иногда прямо топили в море. С каждым разом рейсы через Каспий становились все опаснее, но они продолжались.
Камо подробно обрисовал обстановку, сложившуюся на Кавказе, и четко сформулировал три главные задачи, стоящие перед отрядом: доставить подпольщикам оружие и ценности, на которые можно купить много оружия на месте — в первую очередь для повстанцев на Северном Кавказе; принять самое активное участие в подготовке к восстанию и установлении Советской власти в Закавказье; наконец, попытаться проникнуть для разведывательной и диверсионной работы в ставку Деникина.
— Пролетариат Закавказья уже показал себя — вспомните Бакинскую коммуну! Только с помощью интервентов удалось удушить этот славный маяк свободы, не дать тогда победить Советской власти во всем крае. Но она победит, обязательно победит... Однако еще раз скажу: обстановка будет сложная, даже очень сложная. Страх перед пролетарской революцией, ненависть к власти Советов объединили помещиков и буржуазию, меньшевиков и эсеров — все против нас, со всеми будем бороться!
...Накануне Камо имел долгую беседу с Кировым. Сергей Миронович показал только что полученное в Астрахани письмо одного из руководителей Кавказского краевого комитета партии в Баку В. И. Нанейшвили. [146]
В письме, написанном 20 октября — в день выезда камовцев из Москвы, — сообщались последние сведения о положении дел в Азербайджане и Грузии, о развитии партизанского движения против деникинцев на Северном Кавказе.
«Тов. Киров! — писал Нанейшвили. — Ради всего, шлите, если есть какие-либо возможности, оружие, патроны в большом количестве. Может наступить такой момент, когда горцы могут очутиться без патронов».
Деньги, оружие, патроны — вот что больше всего необходимо сейчас, подчеркивалось в письме.
«...От этого зависит дальнейшее развитие начавшегося движения, — говорилось в заключение послания кавказских большевиков. — Это пишут не увлекающиеся юноши, а люди, которые прекрасно понимают, какое движение начинается сейчас на Кавказе. Надо использовать со всей энергией месяц, оставшийся до закрытия навигации, чтобы снабдить нас деньгами и оружием»{28}.
— Да, надо спешить, — сказал Камо, возвращая Кирову письмо. — Когда дашь лодку?
— Сейчас это нелегко, но я поговорю с моряками. Думаю, ребята не подведут...
Через несколько дней после приезда в Астрахань Камо приказал отряду разместиться в четырех прибывших в крепость автомобилях. В первую машину рядом с Камо сел невысокий, коренастый мужчина в кожаной тужурке. Аня успела заметить, что у него волевое и вместе с тем удивительно доброе лицо. [147]
Зачихали, закашляли от залитой в баки адской смеси моторы, и автомобили тронулись в путь, оставляя за собой длинный шлейф сизого вонючего дыма. Долго тряслись по астраханским улицам, какое-то время ехали вдоль впадающей в Волгу речки Кутум, наконец выбрались за город. Здесь, как еще недавно в Москве, снова метали бомбы, и опять получилось удачно. Ребята ловко бросали «македонку» всего на пять шагов и оставались невредимы, хотя вихрь от разрыва сбрасывал шапки со стоящих и за три десятка шагов.
— Молодцы! — похвалил бойцов мужчина в кожанке, поднимая с земли фуражку, и широко улыбнулся.
— Кто этот товарищ? — спросили ребята у Камо, когда возвратились в крепость.
— Сергей Миронович Киров. Замечательный человек. Настоящий ленинец! Сейчас здесь член Реввоенсовета, сам захотел посмотреть на вашу подготовку...
В ночь на 7 ноября на причале бывшей Купеческой пристани Астрахани кипела работа. У причала стояла рыбница — рыбачья лодка с двумя мачтами и трюмом. На борту виднелась надпись — «Гурьевка». За первым бортом оказался второй, потайной, — между ними и сложили груз экспедиции, потом тщательно замаскировали его. Камовцам активно помогали трое молодых моряков — подобранный Кировым экипаж рыбницы. Когда погрузка уже заканчивалась, Аня увидела, как на причале появился Киров. Камо подошел к Сергею Мироновичу, они о чем-то поговорили, потом крепко пожали [148] друг другу руки и по-братски обнялись.
Вернувшись на рыбницу, Камо созвал ребят и приказал спускаться в трюм. В последний раз они взглянули на Астрахань. Киров снял фуражку и помахал ей на прощанье. Спустившись по трапу, бойцы улеглись на покрытые сеном доски трюма. На палубе остался только экипаж — он закрепил буксирный конец парового катера, и тот без гудка двинулся с места, повел «Гурьевку» по одному из рукавов волжской дельты вниз, к Каспию.
Усталая, убаюканная мерным покачиванием лодки, плеском воды о борт, Аня крепко заснула на мягкой постели из пахучего сена. Так и проспала выход в открытый Каспий, когда экипаж рыбницы, отдав буксирный конец и поставив паруса, под прощальные крики чаек повел «Гурьевку» в открытое море.
Аня проснулась и посмотрела в люк над трюмом: солнце уже светило вовсю. День был не по сезону чистый, ясный. Поднялась на палубу и аж дух захватило: кругом, куда только хватало глаз, раскинулось бескрайнее иссиня-зеленое водное поле. Она любовалась не виданной еще никогда картиной и с наслаждением, большими глотками, пила свежий, острый морской воздух, словно хмельной, даже, кажется, щиплющий язык напиток. У него был небывалый, горько-соленый, но бодрящий, как летней ночью в степи, вкус...
Так же, как Аня, восторгались открывшимся простором и другие бойцы отряда, тоже впервые увидевшие море. Но Камо быстро [149] вернул всех к суровой прозе жизни. Он сообщил, что корабли белогвардейцев из так называемого «Добровольческого флота на Каспийском море», выходя от острова Чечень, где их передовая база, а то и прямо из Петровск-Порта, усердно гоняются за всеми рыбачьими лодками, покинувшими пределы Астраханского 12-футового рейда. Предметом такой охоты вполне может стать и «Гурьевка». Что тогда делать?
— Сдаваться живыми не намерены! — решительно заявил Абол. Все дружно поддержали мнение товарища.
— Погибнуть всегда успеем, — пожал плечами Камо. — О нашей гибели пусть думают наши враги... А мы, понимаете, будем думать о том, как не погибнуть, а выполнить поставленную нам партией задачу. Он уселся на ящик с консервами и стал размышлять вслух:
— Можно притвориться, что ребята — беженцы из Советской России, буржуазная молодежь, нанявшая лодку для спасения из ужасной Совдепии. Но поверят ли этой басне деникинские контрразведчики? Не лучше ли активно действовать самим?
— Но как? — спрашивали ребята.
— А вот как, — излагал свой план Камо. — Представьте себе, что деникинец нас заметил и хочет осмотреть «Гурьевку». Удрать мы не можем, нет? Тогда делаем вид, что подчиняемся — мы мирные рыболовы, смотри, пожалуйста, сколько хочешь! Нас не видно, мы в трюме... Он подходит, сейчас смотреть будет... Без особой опаски собирается — подумаешь, рыбаки! А как только [150] сойдемся поближе, тут мы внезапно выскакиваем из трюма, в руках бомбы, гранаты, и по огневым точкам на их палубе — трах! Другая часть наших людей в это время на шлюпке подойдет к их борту, забросит якоря на веревках, по веревкам поднимется на палубу — и на абордаж... Внезапный удар — крейсер наш!
И вдохновленные камовцы уже представляли себе перипетии будущего морского сражения. Но делали они это, сидя в трюме, — Камо распорядился поменьше показываться на палубе днем. Лишь вечером, когда стемнело и возможность быть замеченными вражеским патрульным кораблем или аэропланом уменьшилась, ребята вылезли наверх, подышать свежим воздухом.
Ночь прошла спокойно. Через люк трюма с черного-черного неба смотрела серебристая россыпь звезд. Ане еще никогда не приходилось их видеть в таком количестве, как на этом южном небе... Утром второго дня усилился ветер, море покрылось серебристыми холмиками, лодку стало покачивать.
— Это пока только нордик, — объясняли матросы камовцам. — Легкий северный ветер. А вот когда настоящий норд ударит, тогда, братцы, держись!
Матросы успевали ловко управляться с парусами, нести вахту у руля и неторопливо беседовать, сидя на палубе у рыбацких сетей. Аня быстро сблизилась со всеми тремя моряками, особенно с весельчаком Филькой.
— А как бензин из Баку возят? — спросила его Новикова. — Тоже между двойными бортами? [151]
— Можно и так, — согласился моряк, — в плоских бидонах. А можно и по-другому, снизу трюм загружают бидонами с бензином, а сверху, поменьше, — с керосином. И документ выправляют: дескать, везем керосин на продажу в станицы Гурьевской области, там сейчас белоказаки генерала Толстова командуют...
— Ловко! — покачала головой Новикова и принялась свертывать «козью ножку».
— Ловко-то ловко, — согласился Филька. — Только белые гады и об этом пронюхали, много наших хороших ребят на этом тяжкий конец приняли...
Он прикурил от Аниной самокрутки, закашлялся, сплюнул за борт. Некоторое время курили молча. А потом снова уселся к сетям и «травил» морские истории, вдоволь наперченные крепкими выражениями, — Ани Новиковой он и его товарищи не стеснялись, считали ее своим парнем, Иваном Ивановичем. Когда же подсаживалась Аня Литвейко, тоже желавшая принять участие в разговоре, ее ласково прогоняли:
— Слушай, Анька, уйди по-хорошему. При тебе говорить аппетит пропадает...
На следующую ночь Новикова проснулась от внезапного толчка в бок. «Тревога», — решила она и резко приподнялась на сене. Но все кругом было тихо, ребята мирно спали. Аня с недоумением посмотрела на лежавшую рядом Литвейко — это она разбудила подругу. Ничего не говоря, Литвейко показала пальцем на отверстие трюма.
Новикова подняла глаза наверх и невольно приоткрыла рот: звезды на черном лоскуте [152] неба, очерченном краями люка, словно прыгали — туда-сюда, туда-сюда...
Подруги быстро поднялись наверх. Едва они выбрались из трюма и ступили на ставшую зыбкой палубу, их обдали тучи ледяных брызг. Сильный ветер со свистом бил в паруса. На глазах у девушек росли высокие черные валы волн с пенящимися белыми гребнями. «Гурьевку» сильно качало. Филька стоял у руля, двое его товарищей матросов управлялись с парусами.
— Что это? — крикнула Литвейко Фильке.
— Задул норд! — ответил моряк. — Штормяга идет! Как вы там, девчата?
— Ничего! — ответила за двоих Литвейко.
Им и впрямь было ничего, хотя старик Каспий решил, видимо, показать свой крутой нрав в полную силу: возле рыбницы из моря вставали могучие волны, они молниеносно становились такими огромными, что лодка казалась рядом с ними крохотной щепкой. В мгновение ока волны бросали «Гурьевку», как игрушку, то высоко вверх, то в жуткую пропасть, вода с диким ревом и грохотом катилась через палубу.
Когда «Гурьевку» круто вздымало носом вверх, у Ани замирало сердце, через миг, когда суденышко ныряло в пучину, пропадало дыхание, но она не боялась! Крепко ухватившись за снасти и прижимаясь к ним, когда волна била через борт, девушки старались удержаться на ногах, но это получалось не каждый раз: нет-нет да и удавалось разбушевавшемуся Каспию сбить с ног, прокатить [153] по палубе, прямо к борту... Но каждый раз они успевали снова за что-нибудь ухватиться и остаться на палубе.
Возбужденная невиданной, потрясающей в своей мощи картиной разгула морской стихии, Аня испугалась — и не за себя — только тогда, когда очередная огромная волна смыла за борт Фильку. Это было уже утром — в мутно-сером свете штормового дня было хорошо видно, как матроса, взобравшегося на мачту укрепить парус, буквально слизнуло море. «Пропал», — ожгла ее мысль. Какое-то мгновение голова Фильки была видна на пенистом гребне, и вдруг он... снова очутился на палубе! Пролетая на новой волне мимо лодки, отважный моряк успел ухватиться за свисавший с ее борта конец, ему тут же протянули руки... Очередная волна сбила всех с ног, но неунывающий Филька вскочил первым и, прыгая на одной ноге, чтобы вылить воду из уха, громко смеялся:
— Эй, салаги! Чего носы повесили? Малость искупаться — полезно для здоровья!
Шел час за часом, а ураганный ветер и невиданной силы шторм не утихали. «Гурьевка» подвергалась одновременно килевой и бортовой качке. Ася Папьян и многие из мужчин лежали вповалку — их сразила морская болезнь. Только несколько человек, в том числе Камо, не поддались ей.
Камо и раньше довелось испытать на себе, что такое настоящий шторм: в декабре 1907 года на яхте «Зора» он вез из Болгарии по Черному морю оружие в Россию, гигантские волны раскололи яхту на куски, людей [154] потом подобрали румынские рыбаки. Тогда, на «Зоре», Камо оборудовал «адскую машину» — чтобы взорвать яхту в случае захвата ее врагами... Сейчас, на «Гурьевке», Камо вспомнил об этом — поверженные морской болезнью ребята не смогли бы выполнить его план при встрече с вражеским кораблем: какой уж там захват, когда «пираты» лежат, не в силах пошевелить ни руками, ни ногами...
Позвав на помощь тех, кто держался, Камо стал снаряжать «Гурьевку» к взрыву. Аня, сидя рядом с Литвейко и Романом Разиным-Аксеновым, помогала командиру готовить в трюме необходимые заряды.
Ураган продолжался. И когда, казалось, бесконечный штормовой день сменила новая ночь, с лодки увидели огни: деникинский крейсер!
Камо распорядился, чтобы на палубе не оставалось никого, кроме экипажа, и приказал быть готовым к взрыву. Произвести его он должен был сам.
«Не без особого любопытства, — рассказывал Разин-Аксенов, — мы следили (кто мог, конечно) за каждым его движением и с затаенным дыханием ожидали сигнала рулевого. Эта тревога длилась около часа, но, казалось, прошло много часов и много переживаний было. Военное судно нас не заметило, и мы продолжали плыть.
Но, говорят, одна неприятность обязательно приносит другую. Вдруг на палубе что-то резко треснуло, протяжно заскрипело, потом страшный удар разразился у нас в трюме, от него встрепенулись даже те, кто [155] валялся, кажется, без чувств. Оказалось, сломалась у самого основания грот-мачта. Она, ударившись о палубу, была смыта набежавшей волной за борт, только веревки крепления удерживали ее, и она тянулась потом за лодкой... Нас тянула теперь одна маленькая фок-мачта, и от этого нашу лодку бросало еще хуже. Нужно отдать должное нашим рулевым морякам — их мужество и выносливость в борьбе с морской стихией поистине были беспредельны и вызывали у нас восхищение»{29}.
Ураган прошел лишь на пятые сутки. Только теперь начал утихать жестокий шторм, разгневанный Каспий стал потихоньку успокаиваться. Сквозь клочья облаков выглянуло солнышко — сразу стало веселее на душе.
И тут Аня почувствовала себя неважно... На смену шторму пришла мертвая зыбь — на мелких волнах лодку словно била дрожь, от этого многим стало еще хуже, чем при шторме, особенно Асе Папьян. Матросы соорудили для Аси специальный гамак, дали лимон.
Хотя Аню здорово подташнивало, она старалась не подавать виду: отважный пехотный командир не желал проявить слабину и на море! Однако опытные моряки все прекрасно поняли по ее побледневшему лицу.
— Возьми-ка пососи — полегчает, — сунул ей в руку лимон Филька.
«Кончилась зыбь — начался штиль. А это еще хуже, — вспоминала Литвейко. — Шхуна стоит на месте: ни туда ни сюда. С минуты [156] на минуту могут встретиться белогвардейцы.
У нас в трюме было тревожно. Любую опасность встретишь спокойно, когда можешь бороться, действовать. А тут лодка стоит, мы — лежим, и ничего от нас не зависит, будто мы не люди, а просто груз, как шутя называли нас моряки.
Вечером снова показались огни патрульного корабля.
Матросы тоже притихли, даже Филька не балагурил.
Камо сжал зубы, сжал кулаки, ну а мы и подавно молчали.
Слышим, матросы с палубы между собой говорят: «Удаляются...»
Потом: «Снова приблизились...»
Казалось, встреча уже неизбежна. Поверят или не поверят нашим «легендам»?
Нет, значит, конец.
Сдаваться не будем.
Взорвем и себя и белых.
Но и на этом корабле нас не заметили»{30}.
Возможно, помог хотя и не сильный, но все еще стоявший над морем туман.
Воспользовавшись штилем, моряки с помощью камовцев подтянули сломанную мачту к борту, подняли ее на палубу и кое-как установили на место. По просьбе матросов девушки помогли им починить изодранный в шторм парус, сшивали его куски крепкими, просмоленными нитками.
Но вот, к общему облегчению, подул ветер. Подняли паруса. «Гурьевка», которая, по расчетам, находилась в районе Дербента, продолжила свой путь в сторону Баку. [157]
Все повеселели, у пришедших в себя ребят появился аппетит. Но поскольку «Гурьевка» была в море дольше предполагавшегося — минули уже целых две недели! — пришли к концу продукты. Из всех запасов оставалось лишь немного муки — из нее делали болтушку: хорошо, что пока хватало пресной воды. Но и ее оставалось не так уж много... Сколько же будет продолжаться плавание? Это живо занимало всех камовцев, пристально вглядывавшихся в пустынный водный простор. Но никто ничего не мог увидеть — кругом плыли густые осенние туманы. Опытные моряки были им даже рады: туманы неплохо укрывали «Гуръевку», помогали избегать ненужных встреч, в частности, со сторожевыми кораблями мусаватского флота.
Наконец, на семнадцатые сутки морского перехода, поздно вечером, сквозь тьму и туман впереди засветился маленький огонек. «Гурьевка» приблизилась к острову Жилому — неподалеку от оконечности Апшерона, своего рода преддверию Баку. Здесь представители бакинских подпольщиков должны были встречать лодки, идущие из Астрахани. Такая договоренность была и на этот раз. Однако то ли из-за опоздания «Гурьевки», то ли из-за штормов и туманов или по какой другой причине встреча не состоялась.
Камо посоветовался с моряками: причаливать или нет? Все три матроса единодушно высказались против — на острове могут быть заставы, мимо часто курсируют сторожевики. Поэтому решили идти дальше, к необитаемому острову Булла — милях в тридцати [158] южнее Баку. Там выгрузка будет менее опасной... Опять подняли паруса, и подгоняемая попутным ветром «Гурьевка» снова двинулась в путь. На следующий день подошли к острову Булла — торчащей из моря огромной скале с покрытыми наносным песком; большими извилинами.
Матросы осторожно подводили рыбницу к берегу до тех пор, пока ее форштевень не ткнулся легонько в каменистое дно.
— Приехали! — радостно провозгласил Филька.
Несмотря на довольно сильные волны, камовцы начали выгрузку немедленно.
Выбравшись после долгого перерыва на твердую землю, Аня сначала ступала не совсем уверенно, то и дело спотыкалась о камни — казалось, этот безлюдный островок только из них и состоит.
— Смотрите, смотрите — как раз то, что нужно! — обрадовались ребята, обнаружив не очень далеко от берега подходящую пещеру. Кроме того, действуя лопатами и ножами, подготовили в скалистом грунте еще несколько убежищ для груза. Затем, выстроившись цепью, стали передавать от берега к пещере выгруженные с лодки оружие, патроны, боеприпасы, ценности. Работы прерывали... змеи. Их здесь оказалось великое множество, растревоженные людьми, они угрожающе шипели среди редких пучков верблюжьей колючки, а то и прямо под ногами. Пришлось вооружиться чем попало — лишь бы поувесистей — и лупить этим «оружием» гадов с размаху.
Но вот, кажется, и все. Весь груз спрятан [159] в надежное место, сверху присыпан песком и завален камнями. Вход в пещеру замаскирован. Можно уходить.
— Погодите, — сказал Камо. — Посмотрите туда, где стояли. Что видите?
И верно: от моря до самой пещеры в два ряда лежали тела убитых змей. Получилось — вроде дорожки, указывающей путь к тайнику.
Аня даже плюнула с досады: верно! Вот горе-конспираторы! Стоит только кому-нибудь увидеть эту мерзкую картину — сразу сообразит, что здесь были люди, куда они ходили...
По приказу Камо часть убитых змей раскидали по сторонам, а частью набили мешки, которые бросили в море. После этого все вернулись на «Гурьевку». Некоторые думали, что теперь рыбница пойдет в Баку, но Камо поступил иначе. Он не хотел зря рисковать и решил сначала лично провести разведку. Когда на следующий день мимо «Гурьевки» проходила местная рыбачья лодка, ее остановили. Камо договорился с рыбаками и отправился с ними в Баку. Отплывая, он приказал ребятам переодеться в свежее платье, держать под рукой фальшивые документы и быть готовыми прибыть в Баку на судне, которое он за ними оттуда пришлет.
Конечно, Камо не знал тогда, что буквально накануне подхода «Гурьевки» к острову Булла, 21 ноября, в бакинской сыскной полиции записали показания предателя Кокубовского: «...мне также известно, что в Баку из Астрахани ожидается прибытие многих [160] лодок с известным организатором и другом Ленина по фамилии Камо, который должен ехать с целой экспедицией большевиков, везущих миллион денег, оружие, динамит...»{31} «Много лодок» (у страха глаза велики!) или одна рыбница, но все бакинские сыщики были подняты на ноги — ловить камовцев. И осторожность опытного революционера оказалась очень кстати...
Встретившись с подпольщиками, Камо сообщил о «Гурьевке», и на следующий же день к острову Булла подошла парусная лодка, в которой под видом рыбаков находились активные работники Особой морской экспедиции И. Чикарев, С. Сторожук и другие участники бакинского подполья. Они сообщили адреса, по которым камовцы, разделившись на маленькие группы, могли найти первое прибежище. Володя Хутулашвили тут же стал разбивать отряд на такие группки по три-четыре человека. Одна группа образовалась целиком из девушек — Литейко, Новиковой и Папьян. Они перешли на бакинскую лодку, которой управляли местные моряки-азербайджанцы, и вскоре каменистый остров Булла растаял за кормой.
К Баку подошли уже вечером. Здесь неизбежно должен был встретиться контроль, но управлявшие лодкой рыбаки вошли в бухту с южной стороны, где он был слабее, и нарочно провели лодку почти борт о борт со сторожевиками — нам-де бояться нечего!
Сидевшие в трюме девушки слышали, как с их лодки спокойно переговаривались [161] по-азербайджански с матросами сторожевиков. И лодку осматривать не стали...
После этого подругам разрешили подняться наверх, и перед ними открылась удивительная картина: вдоль дуги бухты протянулась яркая цепочка огней приморского бульвара, эти огни отражались в черной воде, где они красиво плясали на волнах, образуя то растягивающуюся, то сокращающуюся ломаную линию. С бульвара доносились звуки восточной музыки, шум и смех гуляющей толпы.
И Аня вдруг ощутила, что у нее тоже радостно на душе: наверное, от того, что завершен такой долгий, опасный и трудный путь, а впереди ждут новые боевые дела...
Пройдя мимо бульвара, лодка достигла стоянки множества самых разных рыбачьих судов в Апшеронской бухте на окраине Черного города — рабочего района Баку. Здесь, примерно за четверть километра до берега, бросили якорь.
На маленькой шлюпке моряки повезли девушек на берег. Место было подходящее, безлюдное, но высадиться прямо на сушу здесь оказалось невозможно. Поэтому девушек на руках вынесли на мелкое место, дальше они выбирались на берег сами. Пока влезли на песчаный откос, подолы юбок, полы пальто, не говоря уже о башмаках, промокли насквозь.
Куда идти? Решать предстояло Асе Папьян. Ведь готовя высадку в Баку, Камо сказал ей:
— Ты бакинка, вот и веди девчат. Устрой [162] их на квартире где-нибудь у своих знакомых. Там переночуете, а встретимся на второй день вечером, в Молоканском саду. Отряхнувшись и кое-как отжав воду из одежды, девушки зашагали по глухой, темной улице.