Испытание

После изнывающей от жары улицы прохлада обширного вестибюля большого каменного здания доставляла особое удовольствие. Но в этой резкой перемене обстановки — только один шаг в подъезд, и все стало как-то по-другому — было что-то беспокоящее, неуловимо тревожное. Толстые стены бывшего доходного дома надежно отгораживали от уличного шума. Повторяя в уме заученный номер квартиры и пароль, Аня медленно поднималась по широкой лестнице. Вот и нужная квартира... Постояв минутку у темных, украшенных витиеватым узором дверей, она трижды подергала приделанную к ним деревянную ручку звонка. За дверьми послышался звон колокольчика.

В прихожей заскрипели половицы, раздался мужской голос:

— Кто там?

Аня назвала пароль.

Щелкнул замок, двери открылись. В них показался худощавый, средних лет брюнет с небольшими усиками и бородкой, одетый в темно-синий штатский костюм. Окинув Новикову быстрым взглядом, мужчина — он говорил с сильным кавказским [59] акцентом — предложил войти и повел за собой в глубь квартиры. Из почти лишенного света коридора они прошли в большую комнату с очень высоким потолком. Здесь в лучах солнца, щедро лившихся из широкого окна, Аня сразу увидела, что ее спутник — очень крепкий, физически сильный человек.

— Давайте знакомиться, — сказал мужчина, внимательно глядя на Аню темными мягкими глазами.

Она достала из нагрудного кармана гимнастерки запечатанный конверт, полученный в Московском комитете партии, и протянула его мужчине. Собеседник ловко вскрыл конверт, быстро пробежал оказавшийся там листок бумаги и улыбнулся:

— Значит, вы и есть товарищ Новикова? Очень хорошо! Я — Камо...

Летом 1919 года Антанта развернула новый объединенный поход на Советскую Россию. Его главную ударную силу составляли офицерские части так называемой Добровольческой армии и соединения донского и кубанского казачества, объединенные буржуазно-помещичьим блоком юга России при активной поддержке империалистов США, Англии и Франции под властью военной диктатуры генерала Деникина. Помимо полчищ Деникина в этом походе Антанты участвовали белые армии Юденича и Колчака, различные воинские формирования буржуазных националистов.

В этот грозный час организатором борьбы с деникинщиной стал Центральный Комитет партии во главе с В. И. Лениным. 3–4 июля 1919 года состоялся Пленум ЦК, который [60] основное внимание уделил обсуждению политических и стратегических факторов, от которых зависел успех этой борьбы. Важнейшие итоги июльского Пленума были отражены в письме ЦК ко всем партийным организациям, написанном Лениным.

В этом письме, названном «Все на борьбу с Деникиным!», Владимир Ильич оценил сложившуюся обстановку как один из самых критических моментов социалистической революции, когда опасность грозит всем завоеваниям рабочих и крестьян. От имени ЦК Ленин призвал партию перенести максимум усилий на непосредственные задачи войны, навязанной Советской России международным империализмом. «Советская республика осаждена врагом, — словно набатный колокол звучали строки письма. — Она должна быть единым военным лагерем не на словах, а на деле»{14}.

В те трудные дни к В. И. Ленину обратился с предложением Камо.

Эта партийная подпольная кличка принадлежала Симону Аршаковичу Тер-Петросяну. С юных лет всю свою жизнь посвятил он революции. Став с весны 1901 года членом РСДРП, примкнув к единомышленникам Ленина, он проявлял невероятную энергию, изобретательность, мужество в борьбе. Владимир Ильич высоко ценил и любил Камо.

Темпераментный и бескомпромиссный рыцарь революции, Камо всегда рвался туда, где всего труднее и опаснее. И вот теперь, в июле 1919 года, он решил, что должен сражаться с деникинцами, притом оружием, которым владеет наилучшим [61] образом — направиться для подпольной или партизанской борьбы в тыл врага. Сражаться, конечно, не в одиночку, а с группой преданных революции и достаточно подготовленных товарищей. С этой мыслью Камо пошел к Ленину и рассказал о своем плане.

Владимир Ильич одобрил идею организовать подрывную, диверсионную работу в тылу у Деникина и дал Камо боевое задание создать для этой цели особый отряд из специально отобранных людей. Одновременно Ленин написал письмо в Реввоенсовет Республики:

«Я знаю одного товарища досконально, как человека совершенно исключительной преданности, отваги и энергии (насчет взрывов и смелых налетов особенно).

Предлагаю:

(1) дать ему возможность поучиться командному делу (принять все меры для ускорения, особенно чтения лекций и проч.),

что сделать?

(2) поручить ему организовать особый отряд... в тылу противника»{15}.

Получив боевое задание Ленина, Камо без промедления приступил к формированию своего особого отряда. Вначале он полагал, что для этой цели Центральный Комитет партии выделит по его просьбе хорошо знакомых по совместной подпольной работе два-три десятка старых большевиков. Ведь ему требовались люди, в мужестве которых, преданности партии и готовности, если это потребуется ради интересов революции, без колебаний пойти на смерть, не могло быть никаких сомнений. А именно такими [62] людьми и были старые соратники Камо по подполью. Но это предложение Симона Аршаковича не встретило поддержки у Ленина. Старых большевиков-подпольщиков было не так уж много, они находились на ключевых боевых постах развернувшейся упорнейшей борьбы за Советскую власть, а за время революции выросли и прекрасно проявили себя многие представители нового поколения борцов за коммунизм, «молодой гвардии» большевиков. И Владимир Ильич посоветовал Камо: использовать для формирования особого отряда молодых членов партии и комсомольцев.

Подбирать «молодую гвардию» Камо активно помогали многие ответственные партийные работники — секретарь ЦК РКП (б) Е. Д. Стасова, секретарь МК В. М. Загорский, секретари московских райкомов. Обратился Камо и к Тулякову:

— — Помоги выполнить поручение товарища Ленина, порекомендуй молодого коммуниста, понимаешь, такого, чтобы был надежным во всех отношениях!

Никите Сергеевичу не пришлось долго размышлять относительно подходящей кандидатуры.

— Скажи, а девушка для вашего дела подойдет? — осведомился он.

— Подойдет, почему не подойдет! — даже обрадовался Камо. — Нам всякий народ нужен, только обязательно крепкий!

— Ну тогда бери Ивана Ивановича, то есть товарища Новикову, — никогда не выдаст!

Вскоре после этого ничего не подозревавшую [63] Аню вызвали в Московский комитет, к Загорскому. Владимир Михайлович попросил ее рассказать биографию, расспросил о жизни и учебе на курсах. Потом сказал, что есть предложение дать ей особое боевое поручение, и поинтересовался, как Новикова к этому отнесется. Аня выразила полную готовность выполнить любое поручение партии.

— Хорошо, — сказал Загорский. — Вам надо будет пойти в Центральный Комитет, к секретарю ЦК товарищу Стасовой. Она вас вызовет...

Елена Дмитриевна Стасова тоже задала много вопросов, внимательно выслушала все ответы и осталась довольна. Она более подробно объяснила Ане, что задание касается работы в тылу врага.

— Вас хорошо рекомендует Московский комитет. Но окончательное решение, — Стасова строго посмотрела сквозь стекла пенсне, — остается за командиром отряда. В МК вам скажут, где и когда его найти...

Так курсант Аня встретилась с Камо.

— Значит, вы и есть товарищ Новикова? Очень хорошо! Я — Камо...

Он пожал ей руку, подвинул стул и пригласил присесть к стоявшему в центре комнаты обеденному столу, на котором ничего не было кроме номеров «Правды», «Известий» и «Вечерних известий Московского Совета», — очевидно, перед приходом Ани Камо читал газеты. Теперь он аккуратно сложил разбросанные газетные листы в стопочку, отодвинул ее на край стола, тоже сел на стул и попросил: [64]

— Слушай, расскажи мне, пожалуйста, о себе...

Пока Аня говорила — а после бесед с Загорским и Стасовой она понимала, что может интересовать ее собеседника, — Камо молчал. Но в его необыкновенно прозрачных глазах словно отражалось отношение к услышанному — то удивление, то огорчение, то одобрение...

Наконец, девушка закончила свой рассказ. Она сидела как будто совсем спокойно, но вся ее напряженная фигура, когда спина совсем не касалась спинки стула, выдавала большое волнение.

Камо некоторое время еще помолчал, слегка побарабанил кончиками пальцев по столу и вдруг спросил:

— Слушай, у тебя жених есть?

— Нет.

— Совсем нет?

— Ну нет, конечно...

— А, может быть, такой парень, с которым жалко расстаться?

— Нет такого парня!

— Да... Но мать, мать-то хоть пожалей! Пойдешь со мной в подполье — не вернешься. Знаешь, что такое подполье? Совсем не знаешь! Среди врагов надо жить, понимаешь, все время среди врагов? Ты только представь — бок о бок с врагом! За одним столом с ним сидишь, в одном купе вагона едешь, кофе с ним пьешь, а если понадобится, и покрепче кое-что... Вежливо, понимаешь, вежливо улыбаешься ему, за руку здороваешься... И незаметно для всех делаешь [65] большую и нужную работу — наносишь вред врагу... Трудно, а?

— Трудно, — честно сознается Аня.

— Это еще что! А вот, если поймают, в тюрьму посадят! Пытать будут... Выдержишь?

— Другие товарищи выдерживали... И я выдержу.

— А если убьют? Понимаешь?

— А я не боюсь, — спокойно отвечает Аня. — Я уже на фронте была, пороха понюхала... И пулям, между прочим, не кланялась.

— Подумаешь, фронт! — Камо в сердцах махнул рукой. — Фронт — это совсем другое дело: тут стреляют, там стреляют, может, еще и не попадут... А здесь наверняка убьют, скажу больше, — он придвинулся к Ане и пристально посмотрел ей в глаза, — ты сама себя убьешь!

— Почему?

— Слушай, ты зачем в подполье работаешь? Чтобы, когда придет момент, попасть в белогвардейский штаб. А когда пойдешь в штаб, привяжешь к животу бомбу или просто положишь в карман динамит. Нажмешь на кнопку — и точка: белогвардейцев взорвала, себя взорвала... Пожалей, говорю, мать!

— Что ж, — Новикова упрямо наклонила голову вперед, — мать, конечно, жалко. Но если надо — взорву.

На это Аня смотрит спокойнее, чем на перспективу пожать руку врагу... Камо это чувствует и неожиданно улыбается:

— Самой, конечно, взлетать на воздух [66] лучше не надо. Пусть взлетает офицерье!

В заключение беседы Камо сказал Ане, что берет ее в отряд, но пока об этом она; никому не должна говорить. Пусть возвращается на курсы и ждет вызова...

Вскоре заместитель комиссара курсов по политической и учебной части Сергей Дмитриевич Петропавловский получил пакет с печатью ВЦИК. В пакет была вложена «для сведения и исполнения» выписка из протокола № 57 заседания Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов от 27 августа 1919 года:

«СЛУШАЛИ: Ходатайство ЦК РКП (б) об откомандировании в распоряжение ЦК РКП курсантов Первых Советских пулеметных курсов Шарова, Винникова, Новикову, Страздина, А. А. Казаринова и С. И. Соколова.

ПОСТАНОВИЛИ: Ходатайство удовлетворить и предложить комиссару сделать распоряжение об откомандировании означенных курсантов в распоряжение ЦК РКП»{16}.

Петропавловский вызвал Аню и сообщил ей о решении высшего органа Советской власти.

Аня поняла — в отряд Камо!

— Помни, — сказал комиссар на прощание, — находясь в распоряжении ЦК, ты остаешься кремлевским курсантом... Мы надеемся, что, выполняя задание Центрального Комитета, ты не только полностью оправдаешь его высокое доверие, но и всюду высоко [67] пронесешь это славное звание. Счастливо тебе, товарищ!

Аня шла по Каретному ряду в сторону Садового кольца.

В МК ей сказали:

— Вы не записывайте, запоминайте так. В районе Садовой-Каретной, на углу Божедомского (ныне Делегатская ул.) и Оружейного переулков, — 3-й Дом Советов. Это бывшая духовная семинария, стоит в глубине двора. Там еще напротив, в Оружейном, двухэтажный дом с двором для извозчиков, с такой большой аркой. Вот туда, в 3-й Дом Советов, и явитесь. Срочно и строго секретно!

Она все запомнила хорошо и теперь добиралась без особого труда. У Каретного ряда перешла Садовое кольцо, вышла в Оружейный. И точно, как раз напротив арки, увидела ворота, ведущие в просторный, зеленый двор. В глубине его стоял красивый белый трехэтажный особняк с колоннами — настоящий дворец! По бокам от главного корпуса протянулись к улице два длинных двухэтажных флигеля. Это и был нужный ей 3-й Дом Советов.

Вот тут, в одном из флигелей, обосновались отобранные Камо в его отряд молодые коммунисты. Часть их пришла из школы советских и партийных работников, преобразованной в Коммунистический университет имени Я. М. Свердлова, другие были направлены московскими райкомами партии, некоторых, как и Аню, откомандировали с Кремлевских курсов. Среди собравшихся здесь нескольких десятков будущих подпольщиков [68] были и свои «старики» — такими считали тех, кому подходило под тридцать, и совсем юные ребята, подростки.

Всем приходившим в отряд Камо говорил:

— Жить будете здесь, под видом курсантов. Территорию не покидать, ни с кем из посторонних не общаться. Документы сдать. Как зовут, где родились — забыть! Выбирайте конспиративную кличку — она теперь заменит вам имя собственное...

Ане и выбирать-то было нечего: конечно, она будет Иваном Ивановичем! Камо это понравилось:

— Хорошо получается! Станут, понимаешь, мужчину искать, а тут женщина идет, не обратят внимания...

Кроме Ани в отряде было еще несколько девушек: она поселилась в одной комнате с Асей Папьян и Лизой Драбкиной.

Много лет спустя член КПСС с 1918 года Асмик Гавриловна Папьян вспоминала об Ане Новиковой: «Она появилась в нашем флигеле последней. Но мы сразу почувствовали в ней первую... Нам нравились ее прямота, серьезность и добросовестность в любом деле»{17}.

Со всей своей добросовестностью Аня принялась изучать совсем новое для нее дело — правила конспирации, основы шифрования. Об этом много рассказывал Камо, используя свой богатейший опыт подпольной работы. И тут же подчеркивал: для успеха нужны смелость и находчивость!

Затаив дыхание слушали ребята о том, как одна из подпольных типографий в Тифлисе [69] (ныне Тбилиси) была устроена в Сололаках — аристократическом районе, поблизости от дворца самого наместника царя на Кавказе, или как после дерзкого побега из заключения Камо скрывался в здании... управления тифлисского полицеймейстера. В подвале, конечно...

— Понимаете, — улыбнулся Камо, — всюду искали, весь Тифлис вверх дном перевернули, а я в полицейском доме себе отдыхаю. Смешно, да?

Камо приводил в отряд и других старых большевиков-боевиков, просил их рассказывать ребятам поучительные случаи из своей практики. Ане особенно понравилась одна история из недавнего прошлого — дело было весной 1918 года. Тогда в Москве и других городах бесчинствовали банды анархистов. И вот один из приведенных Камо большевиков вдвоем с товарищем сумел разоружить и арестовать сразу 27 анархобандитов!

— Долго мы искали следы этой банды, — рассказывал он. — Просто с ног сбились... Через две недели, наконец, накрыли их собрание — поздним вечером, в маленьком, полуразвалившемся домике на окраине. Сначала думали только установить их численность, а тут поняли: надо брать! Сейчас, сразу... А как? Нас-то только двое! Сделали так. Сначала сняли часового — тот и не пикнул, никакого сигнала дать не успел. Один из нас вошел в комнату, там дым коромыслом, идет обсуждение плана нападения на финотдел. Вошел, значит, в каждой руке по бомбе, и говорит: [70]

«Я — начальник отряда ЧК! Дом окружен плотным кольцом Красной гвардии и чекистов. Будете сопротивляться — живыми не уйдете! Пусть сам погибну — этих двух бомб на всех хватит. А еще в окно и другие полетят. Ясно? Клади оружие! Считаю до трех: раз...» Побросали они оружие. Хорошо. А дальше что? Как вывести этих бандитов на улицу, доставить к нам в ЧК? Ведь увидят, что нас всего двое, разбегутся... Тогда кричу громко:

«Товарищ помощник! Одного агента ко мне!»

Товарищ мой понял, входит, тоже с бомбами в обеих руках. Положил бомбы в карманы, собрал все оружие, что они на стол покидали, и вынес его.

Тут я им приказал:

— Выходи по одному, гуськом. Бежать не пытайтесь — пристрелим на месте!

Они выходят, а товарищ на улице командует:

— Отряд, приготовиться! Держать на мушке!

Так всех 27 и привели куда следует, — закончил свой рассказ приглашенный Камо товарищ.

В просторном классе бывшей семинарии, где проходила беседа, наступила тишина. Все еще раз повторяли про себя услышанное — настолько оно казалось фантастичным и вместе с тем простым...

Молчание нарушил Камо.

— Невозможно, а? — резко поднялся он с места. — И все-таки стало возможным! Потому что проявили самообладание, смелость, [71] хитрость... Все бойцы нашего отряда должны уметь так действовать! А силы для этого дает преданность нашей революции.

Не было дня, чтобы Камо не говорил со своими молодыми друзьями о партии, о Ленине — он называл его только «Ильич» и весь преображался при этом, лицо словно озарялось теплым внутренним светом, — подчеркивал значение беспредельной верности великому делу коммунизма.

Позади главного корпуса 3-го Дома Советов раскинулся бывший семинарский сад — такой обширный, что его смело можно было назвать и парком. Многочисленные дорожки хитро вились среди лип и тополей. Росли здесь еще осина и ясень, был густой кустарник. Пейзаж разнообразили искусственно насыпанные горки, встречались широкие канавы — наверное, раньше здесь были пруды. Весь сад окружал высокий забор.

Вот здесь, надежно укрытые от любопытных глаз, камовцы проходили боевую подготовку: учились стрелять из револьвера — навскидку, правой и левой рукой, метать ручные гранаты. Только бросали их незаряженными — все-таки почти центр города...

Занимались и физической подготовкой: лазали через забор и по забору, прыгали через канавы и пни, ползали по-пластунски. Много и охотно упражнялись на устроенном в саду турнике: кто больше всех подтянется до подбородка? Самые ловкие крутили «солнце».

Объявили перерыв. Аня присела на поросшую травой горку и принялась сворачивать «козью ножку». Рядом расположились [72] два неразлучных друга, тоже пришедшие в отряд с Кремлевских курсов, — Роман Аксенов (теперь он стал Разин) и Михаил Щетинщиков (прозванный Цеппелин), новые знакомые — рабочие пареньки из Басманного района Москвы Василий Прохоров (Дед) и Иван Шулепов (Бугай). Говорили об одном: долго ли еще тренироваться в семинарском саду?

— А что мы, как раньше семинаристы, — горячился невысокий ершистый Дед. — Знаете, они здесь раньше на больших переменах резвились, «на кулачках» такие побоища устраивали — ого-го!

— Эх, елки-палки, — выпустив колечко синеватого махорочного дыма, с досадой изрекла Аня. — Когда же мы возьмемся за настоящее дело!

Из-за кустов выскочила Ася Папьян. Худенькая, верткая, черноглазая и черноволосая, она получила кличку Сатана.

— Камо идет! — сообщила Сатана. Ребята быстро собрались вокруг своегот командира.

Словно угадав общее настроение, Камо сказал:

— Товарищи! Вы занимаетесь здесь, в саду, метанием учебных гранат — этого мало... Нужно уметь бросать боевые! И пострелять как следует многим из вас тоже еще не довелось, поэтому надо поупражняться. В саду все это, сами понимаете, делать нельзя, вот мы и отправимся завтра за город. Там, на просторе, займемся и метанием и стрельбой!

На следующее утро к воротам 3-го Дома [73] Советов подъехали два грузовых автомобиля — полуторки. На них живо втащили боевые гранаты, револьверы, патроны, устроились сами и отправились в путь.

Впервые за все время пребывания в отряде камовцы оказались на улице. День выдался удачный — наконец-то нежаркий, но солнечный, радовала предстоящая возможность размяться, поупражняться с настоящим оружием. И все время, пока грузовики рычали моторами по Тверской-Ямской (ныне ул. Горького), Петроградскому шоссе (ныне Ленинградский пр.), катили мимо Петровского дворца, села Всехсвятского, на них раздавались веселые песни. Давно осталась позади Москва, промелькнули какие-то деревни, дорога шла лесной глухоманью. Наконец остановились у опушки густого леса.

Камовцы весело выпрыгнули из машин, похлопали затекшими от тряски руками и ногами, отправились выбирать подходящие для занятий места. Минут через двадцать облюбовали большую поляну, где пустили в ход гранаты. Когда вышел весь запас, стали тренироваться в стрельбе.

Камо выбрал подходящую березу, прикрепил к ней белый бумажный листок с черным кружком, достал свой маузер и показал пример: все пули точно легли в одну точку.

— Продолжайте! — распорядился командир.

Бойцы старались не отставать от него, да не у всех получалось. Камо проверял каждого, подошел он и к Ане.

— А, Иван Иванович! Видишь сучок? — [74] показал Камо цель. — Сколько патронов тебе понадобится? Стреляй!

Аня выбросила правую руку с тяжелым наганом и нажала на спуск. Несколько пуль пошли точно в дерево.

— Молодец! — похвалил Камо. — А с левой у тебя так получится? Помните, я вам говорил: настоящий боевик должен уметь стрелять одинаково метко что правой, что левой!

Повернув барабан, Аня открыла огонь левой рукой. Тут вышло похуже...

— Продолжай, пока все патроны не используешь, — распорядился Камо. — Бей до последнего!

Этим же занимались и остальные ребята. Но вот кончились патроны. Молодая энергия искала выхода — стали бегать, взбираться на деревья. Наконец приустали, собрались вокруг командира. Пока дежурные расстилали чистую холстину и открывали банки с консервами для обеда, снова пошел интересный разговор о жизни и борьбе подпольщиков. Камо говорил: надо быть стойким до конца, что бы ни случилось... Вспомнил Берлин, 1909 год, когда ему пришлось симулировать заболевание хроническим психозом с расстройством кожной чувствительности — надеялся, что это спасет его от выдачи царским палачам. И вот в «Бух» — берлинскую больницу для душевнобольных — приезжали ученые немецкие доктора, проводили проверку...

— Булавками, понимаешь, кололи под ногтями, потом принесли такой инструмент, термокатур называется, раскалили железный [75] наконечник и стали жечь левое бедро... — Камо помолчал немного и со вздохом добавил: — Паленым мясом ужасно воняло...

— Ну а вы что же?

— Что я? — Камо пожал плечами. — Раз сказал: ничего не чувствую, значит, стою спокойно...

— Скажите, а вот если... — начал кто-то очередной вопрос, как вдруг где-то совсем рядом раздался сильный треск сучьев под сапогами.

«Мы не успели оглянуться, — писал позднее Р. В. Разин-Аксенов, — как, словно из-под земли, неожиданно вокруг нас выросли с винтовками наперевес одетые в военную форму люди и дико закричали: «Руки вверх!», «Не шевелись!», «Ни с места!», причем к этим выкрикам обязательно добавлялось: «красные гады», «красная сволочь» и пр. Камо первым поднял руки. От такой неожиданности многие из нас схватились за пистолеты, но... патронов-то нет, и все медленно стали следовать его примеру. Царские кокарды, погоны, выправка, обращение к старшему по чину и отдавание чести плюс дикая антисоветская ругань не оставляли у нас никакого сомнения, что перед нами одна из прорвавшихся или специально заброшенных белых банд, о появлении которой в Московской губернии дня за три до этого сообщалось в наших газетах. Тут же вслед за ними из-за кустов с плеткой в руке появился офицер в чине подполковника. Он шел медленно, важно, как подобало его чину. С его появлением солдаты еще больше остервенели, [76] стали нас толкать прикладами. Мы смотрели на Камо и ждали команду. Мы были готовы, казалось, броситься на них с голыми руками. «Ведь все равно расстреляют, гады!» — думали мы. Но Камо стоял с поднятыми руками, опустив голову, и смотрел в одну точку. Его лицо выражало какое-то безразличие, стало тупым, он нас даже не замечал. В этот момент его жалкий вид вызвал у нас два смешанных чувства: мы жалели, что такой бесстрашный герой и так бессмысленно погибает, и злились на него за его беспомощность.

— Ну, попались, голубчики! — заговорил слащаво и ехидно подполковник. — Теперь все зависит от вас самих.

Мы молчали и, казалось, никак не реагировали на это предупреждение. На Камо мы больше не смотрели, но там, где-то в глубине у каждого из нас теплилась маленькая надежда, что он что-нибудь предпримет. Мы не смотрели друг на друга и, видимо, каждый по-своему прощался с жизнью. В это время одна думка объединяла наши горячие сердца — это рухнувшие планы о деятельности в тылу у белых, о которой столько мечтали и думали. Наше гробовое молчание взбесило подполковника.

— Обыскать всех негодяев и связать! Они заговорят сейчас! — и он пристально обвел всех глазами, остановив свое внимание на Камо.

Нас грубо толкали, отняли оружие и перевязали. Подполковник спросил нас, кто старший, и, не получив ответа, приказал взять Камо — по виду он был старше нас [77] всех. По дороге его били в спину прикладами, он чуть не падал, пока они не скрылись с наших глаз в лесной чаще.

— Говори, красная сволочь! Говори, мерзавец! — донесся голос подполковника.

После этого послышался стон Камо. Мы напрягли свой слух, и наше внимание переключилось к месту его нахождения. «Пытают», — подумали мы.

— Расстрелять его! — еще сильнее закричал офицер.

Какие-то секунды — зловещая тишина. Затем — дружный залп. Мы вздрогнули, переглянулись и невольно прижались друг к другу. Находящаяся около нас охрана засвирепствовала, боясь, видимо, нашей возможной реакции. Рухнули наши последние надежды на Камо.

Потом так каждого из нас уводили туда же, и до нас доносились команды «расстрелять» или «повесить»{18}.

...Подошла очередь Ани. Осыпая бранью, толкая прикладами, потащили ее солдаты. Не в силах освободить связанные руки, она шла, как в тумане. «Ничего не говорить, ничего!» — билась в мозгу одна мысль.

— Стой, сволочь! Вот так!

Ее ткнули к большому дереву. Аня оглянулась и увидела тело Камо. Командир лежал на спине, лица не видно — наброшена тряпка, пропитанная кровью. Кровавые пятна выступали из-под задравшейся рубашки. Кровь была повсюду... На одном из суков большой ели мерно покачивалась веревочная петля.

Сидевший на пне подполковник неторопливо [78] снял папаху, вытер платком вспотевшую лысину и неожиданно для Ани повел допрос спокойно, даже ласковым голосом:

— Ну, большевик, давай поговорим... Вся твоя жизнь впереди. И зависит только от тебя. Если откажешься от партии — она окажется долгой, а если нет, сам видишь, что тебя ждет: будешь висеть на суку или валяться, как валяется этот... Так вот, расскажи: что это за отряд ваш, какие его задачи, есть ли поблизости другие войска?

Аня с холодной ненавистью смотрит на окладистую черную бороду офицера и молчит.

— Будь же сговорчивее, — подполковник лениво поигрывал нагайкой. — Расскажешь — и отпустим на свободу, да еще денег дадим. И никто не узнает...

— Не на ту напал, сволочь, — едва раздвигая губы, цедит Аня.

— Ах ты, дрянь краснопузая! — с перекошенным от ярости лицом подполковник вскакивает с пня и замахивается нагайкой. — Говори сейчас же, а не то — пуля в лоб!

— Расстреливайте, гады, не теряйте времени! — хрипло выдыхает Новикова и плюет офицеру прямо в физиономию.

Взбешенный подполковник оборачивается к солдатам:

— По изменнику веры, царя и...

Стволы винтовок нацелены Ане прямо в грудь.

Она стоит спокойно, гордо подняв голову.

В наступившей тишине на поросшей [79] крупными ромашками поляне стало слышно стрекотание кузнечика.

Сейчас всего этого не будет...

— Отставить! — внезапно командует офицер и... с дружеской улыбкой смотрит на Аню. Она не верит глазам своим: отбросив с лица кровавую тряпку, поднимается «труп» Камо.

Камо обнимает Аню:

— Иван Иванович, дорогой, понимаешь — испытание было... Молодец, отлично выдержал!

Аня еще так и не поняла до конца, что произошло, как ее быстро развязали и бережно отвели в кусты. Тут она встретила тех ребят, которых раньше «расстреляли» или «повесили»... А «белогвардейцы» во главе с «подполковником» (это был друг Камо, чекист Г. А. Атарбеков) отправились проверять следующего камовца.

Товарищи потом честно признались Ане, что во время испытания побаивались за нее — все-таки «слабый» пол... Но она, как и другие девушки, оказалась в числе тех, кто не дрогнул, а вот пятеро представителей «сильной» половины человечества показали на проверке слабинку. Их вскоре перевели из отряда. Но больше всего ребят взволновало то, что в отряд проник... белогвардейский шпион! Этот субъект сразу заявил «подполковнику», кто он такой, а на требование доказательств тут же распорол сапог и вытащил из-за подкладки изготовленное на материи удостоверение вражеского агента,

...Возвращались из лесу на тех же самых [80] грузовиках. Темнело, к вечеру стала чувствоваться близкая осень — поднялся сырой, холодный ветер. А они снова пели, и этот ветер далеко разносил чеканные слова:

Хотя Камо и был доволен результатом организованной им проверки — и стойкостью подавляющего большинства своих бойцов, и тем, что в ЧК они сдали шпиона, — на следующий день его настроение изменилось.

— Чего он так хмурится? — недоумевали ребята. Наконец спросили. Камо не стал скрывать: его вызвал Ленин и строго отчитал за устроенное в лесу испытание.

— Я объясняю: понимаете, Владимир Ильич, шпиона поймал, — рассказывал Камо. — А он задумался, потом говорит: «Все равно нехорошо, нельзя так делать, другое нужно было придумать, есть нормальные способы проверки людей»{19}.