В Михайловский замок
Начало нового века было торжественно отмечено в обеих столицах. Ушел в прошлое век Просвещения, век трех революций — промышленной в Англии, политической в Северной Америке, социальной во Франции. «Столетьем безумным и мудрым» назвал его Радищев.
Это был «блестящий век, покрывший Россию бессмертной славой, время героев и героических дел, эпоха широкого небывалого размаха русских сил, изумившего и напугавшего вселенную».
И в новый век Россия вступала могучей мировой державой, поборницей мира и справедливости!
Павел был весел. Он с юмором писал 7 января московскому генерал-губернатору Салтыкову о своей предполагаемой поездке в Москву. Его хорошее настроение поддерживалось и скорым переездом в только что отстроенный Михайловский дворец.
Павел не любил Зимний дворец. «Здесь витает женский дух», — часто говорил он. Нет, не такой должна быть резиденция российского императора!
26 февраля 1797 года на месте старого летнего дворца Елизаветы Петровны, построенного великим Растрелли, состоялась закладка нового дворца. «Здесь я родился, здесь хочу и умереть», — говорил Павел, не предполагая, как близок он к исполнению его желания.
Интересна история создания этого дворца, названного Михайловским, — его освящение состоялось в день архистратига Михаила 8 ноября 1800 года.
Во время своего длительного зарубежного путешествия в 1781–1782 годах наследник в Варшаве познакомился с графом Потоцким, который рекомендовал ему архитектора для работ в Павловске, летней резиденции великого князя. Так, в начале 1784 года итальянец Винченцо Бренна оказался в России. Он перестраивает и отделывает Павловский дворец, создает знаменитый ансамбль Павловского парка и приступает к работам в Гатчине. В этот период Бренна и дает уроки архитектуры наследнику престола, который оказался способным учеником. Павел с помощью Бренны разработал проект перестройки и расширения Гатчинского дворца, построенного архитектором Ринальди, а также строительства нового, вместе с перепланировкой парка и близлежащей территории. Чертежи, переплетенные в альбомы, хранились в этом дворце. Там в 1930-х годах изучал их академик Н. Е. Лансере. На одном из планов, который зодчий Н. Е. Лансере обоснованно считал совместной работой Павла и Бренны, на оси дворца был намечен план здания с восьмигранным двором и полукруглыми выступами. По сторонам нового здания были обозначены рвы и канавы, наполненные водой.
«Нет сомнений, — писал Лансере, — что это первая мысль Павла и Бренны, возникшая еще до перестройки обоих старых каре». Но самое любопытное здесь то, что проект неизвестного дворцового здания уже несет в себе черты будущего Михайловского замка. Общее композиционное решение и даже отдельные детали проекта, положенного затем в основу Михайловского замка, были продуманы авторами в Гатчине задолго до начала строительства замка. Именно поэтому, по выражению Лансере, «так умопомрачительно быстро» Бренна смог представить проект замка-дворца».
«В собрании Научно-исследовательского музея Академии художеств СССР, — пишет В. К. Шуйский, — хранится альбом чертежей Павла. Он состоит из выполненных им в 1799 году планов, фасадов и разреза дома А. Б. Куракина для одного из его имений. Для нас эта работа интересна тем, что в ней проглядывают некоторые черты будущего Михайловского замка. Дом Куракина, как и Михайловский замок, имеет центрическую в плане композицию, в основе которой квадрат с западающими закругленными углами. Он также имеет три этажа на подвалах, пропорции окон всех этажей в проектах совпадают, рисунок окон наличников также. Над профилированным карнизом проходит такой же глухой парапет».
Строительство нового царского дворца в Петербурге было поручено архитектору Баженову, однако перед отъездом на коронацию в Москву в 1797 году Павел перепоручает его архитектору Бренне. «О первоначальном плане Михайловского замка, — пишет Шуйский, — дают представления карандашные наброски Павла, хранившиеся когда-то в бумагах Марии Федоровны и обнаруженные ленинградским искусствоведом и историком архитектуры Б. Л. Васильевым еще в 1930-х годах.
Павел отталкивался от распространенной в европейских странах, в частности в Германии, схемы построения прямоугольного в плане замка с прямоугольным же внутренним двором и круглыми угловыми башнями. Планы такого замка были обнаружены среди собственноручных чертежей Павла...
Можно предположить, что близкий по своему характеру к проектному заданию, но далекий от совершенства эскизный проект Павла вызвал ряд серьезных замечаний причастного к строительству Баженова. Это, вероятно, и послужило причиной отстранения его от должности уже через три месяца. Возможно, были и другие причины. Таким образом, в дальнейшем Баженов никакого участия в строительстве Михайловского замка не принимал».
Бренна переработал эскизный проект Павла, сохранив его основной замысел.
Строительство дворца велось невиданными темпами, день и ночь при свете фонарей и факелов. Уже в том же году дворец был подведен под крышу и его покрыли временной кровлей, чтобы защитить от снега и дождя. В следующем году приступили к внутренним и отделочным работам. 8 ноября 1800 года, в день архистратига Михаила, состоялось освящение дворца. Торжественное шествие из Зимнего дворца началось около 10 часов при громе пушек, мимо войск, построенных в почетном карауле. В этот день «дворец был открыт для публики, которая могла любоваться роскошью и изяществом убранства вновь созданных чертогов». Стены и перекрытия еще не успели просохнуть и, по свидетельству очевидцев, в помещениях замка «стоял такой густой туман, что, несмотря на тысячи восковых свечей, едва мерцавших сквозь мглу, всюду господствовала темнота». Многочисленные гости едва различали нежный бархат и обивку стен, расписанные выдающимися мастерами плафоны.
В честь этого события Бренна получает чин действительного тайного советника, а 4054 человека рабочих, «находившихся при строении», по рублю. Впервые за столь короткий срок был создан целый ансамбль, в центре которого находился великолепный замок-дворец в готическом стиле, окруженный водой и подъемными мостами.
«Планировочное решение Михайловского замка являет собой пример высокого мастерства компоновки самых различных по конфигурации помещений. В помещения замка со стороны подъездного парадного двора вели четыре каменные лестницы: слева — парадная с широкими маршами, следующая — в церковь, третья — в кордегардию и четвертая — в жилые покои. К настоящему времени удалось впервые атрибутировать назначение некоторых помещений замка. В первом этаже разместились наследник престола Александр с женой, в юго-западной части — будущий Николай I, в юго-восточной со стороны Фонтанки — обер-шталмейстер И. П. Кутайсов, со стороны плац-парадного двора — обергофмаршал А. Л. Нарышкин, а всю северо-западную часть заняли апартаменты самого Павла I».
На второй этаж вела парадная лестница с гранитными ступенями и ограждающими балюстрадами из серого сибирского мрамора, стены также были облицованы «мраморами разных сортов». На верхней площадке лестницы всегда стояли на часах два гренадера, а в примыкавших к ней овальных вестибюлях располагались гвардейцы, охранявшие входы в парадные апартаменты. На мужской половине их открывал Белый, или Воскресенский, зал, за которым поражал своим великолепием Большой тронный зал: «Его стены были затянуты темно-зеленым, затканным золотом бархатом в обрамлении золоченой резьбы. На темно-зеленом фоне выделялся трон под балдахином, обитый пунцовым бархатом с золотым шитьем. В нишах над дверьми помещались беломраморные бюсты римских императоров, над ними возвышались аллегорические фигуры Правосудия, Мира, Победы и Славы. По периметру зала размещались гербы всех 66 областей, подвластных российскому скипетру. С украшенного живописью плафона свешивалась огромная из золоченой бронзы люстра «о сорока подсвечниках». Убранство зала дополняли бронзовые жирандоли, вазы, часы с бронзовыми фигурами, столы из драгоценных пород дерева, канделябры и бра.
Под углом к Большому тронному залу располагался Арабесковый зал, выходивший окнами на парадный двор. Соседняя с залом галерея Лаокоона с беломраморной копией знаменитой скульптурной группы «Лаокоон», привезенной из Рима, вела в Овальный зал с шестнадцатью колоннами ионического ордера, облицованных мрамором. К Овальному залу примыкала Мраморная галерея, предназначавшаяся для кавалеров Мальтийского ордена. Впоследствии она получила название «Георгиевского зала». Галерея, имевшая внушительные размеры: более тридцати метров в длину, десять с половиной метров в ширину и два этажа в высоту, вела в Малый Мальтийский, или Круглый тронный, зал.
По другую сторону парадной лестницы рядом с церковью располагался зал антиков, насыщенный скульптурными произведениями, за ним галерея Рафаэля вела в Тронную залу Марии Федоровны. Небольшой соседний будуар, который вел в Парадную опочивальню, был отделан полудрагоценными камнями, в том числе темно-синим лазуритом и бронзой. Из Парадной опочивальни был выход в Общий столовый зал, расположенный на оси дворца, с выходом на балкон. Он служил и концертным залом. Внутреннее убранство дворца поражало великолепием, богатством отделки, обилием картин и скульптур выдающихся мастеров. Павел был знатоком живописи.
Ни один фасад здания не был повторяем, но, несмотря на это, дворец воспринимается как целостный объем. Главным южным фасадом замок выходил непосредственно на гранитный берег канала, отчего его стены, облицованные красным гранитом и розовым олонецким мрамором «цвета пламени и пепла», казались вырастающими прямо из воды. К главному фасаду подводили три каменных моста: средний, предназначавшийся для царственных особ и иностранных послов, и два боковых, располагавшихся под углами. С остальных трех сторон была открытая территория острова, на которую с юга, запада и севера можно было попасть по подъемным мостам. У мостов стояли караулы.
Своим неприступным видом дворец напоминал средневековый рыцарский замок или крепость.
В отличие от парадных залов и апартаментов, поражавших великолепием отделки и убранства, помещения, предназначенные для императора, выглядели намного скромнее. Они выходили в галерею Рафаэля, через которую сообщались с комнатами Марии Федоровны.
Анфилада жилых комнат Павла I начиналась прихожей, стены которой украшали семь картин Карла ван Лоо. Рядом в прихожей была Адъютантская, обставленная белой с позолотой мебелью. Из Адъютантской можно было пройти в комнату, занятую личной библиотекой. Книги размещались в восьми шкафах красного дерева, стены были завешаны картинами известного художника Мартынова, изображавшими виды Павловска и Гатчины. За дверью в боковой стене находилась небольшая кухня, другая дверь вела в караульню лейб-гусаров, связанную с винтовой лестницей, ведущей на первый этаж. По этой лестнице 11 марта 1801 года заговорщики проникли в библиотеку, а затем в опочивальню, служившую одновременно и кабинетом. Стены опочивальни, обшитые белыми деревянными панелями, украшали 22 картины Фрагонара, Клода Верне, Лекока, Ван дер Мейлена, Гвидо Рени и Мартынова. На одной из них был изображен Фридрих II на белой лошади. Два больших окнабыли задрапированы голубой материей с вышивкой серебром. Главной достопримечательностью этой комнаты был великолепный письменный стол из красного дерева на восьми ножках, сгруппированных по четыре в виде колонн ионического ордера, выполненный по проекту Бренны. В углу за ширмами стояла походная железная кровать императора.
Большую часть времени Павел проводил в опочивальне, служившей ему и кабинетом. В проходе между библиотекой и опочивальней были две двери: одна открывалась в кладовую со знаменами, другая вела на потайную лестницу, по которой можно было спуститься в комнаты императора, расположенные на первом этаже. Дверь напротив библиотеки вела в Угловой овальный будуар, а оттуда в комнаты императрицы, расположенные между парадными и жилыми комнатами императора. В опочивальне находилась потайная лестница, ведущая на первый этаж.
Павел очень любил свой дворец, напоминавший рыцарский замок, и не жалел средств на его убранство. Здесь за крепкими стенами и подъемными мостами, охраняемыми многочисленным караулом, впервые почувствовал он себя в безопасности. Но прожил он здесь только сорок дней.
В хорошую погоду на площади замка в присутствии императора проходили вахт-парады. «На вахт-парады обыкновенно собиралось много простого народа и собак, — пишет современник. — Ни первого, ни последних никто не смел отгонять, и они свободно теснились, народ — позади, а собаки — впереди Павла I.
К простому народу Павел I был всегда ласков, и когда войска строились для прохождения мимо него, тростью своею он слегка отодвигал народ, говоря: «Прошу отодвинуться немного назад», затем, взяв трость свою под левую мышку и сняв с правой руки перчатку с крагенами, вынимал из правого кармана своего куски хлеба и потчевал им теснившихся к нему собак. Когда же войска уже подходили, он слегка отгонял собак тростью, говоря: «Ну, теперь ступайте», и собаки, понимая это и получив свою подачу, сами собою удалялись».
Какая домашняя, семейная сцена с участием «грозного» императора!
В конце февраля наступила оттепель. Павел велел оседлать коня. С прогулки он вернулся возбужденным и растерянным. Встретившему его обер-шталмейстеру Муханову сказал: «Мне показалось, что я задыхаюсь, мне не хватало воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю... Уж не задушат ли меня?» Муханов ответил, что это, вероятно, действие оттепели.
Император ничего не ответил и покачал головой, лицо его стало задумчивым. Он не проронил ни слова до самого возвращения в замок.
Павел Петрович был суеверен. С малых лет он верил во все чудесное — в приметы, видения, сны, предсказания. Верил, потому что и сам обладал даром предвидения. Вспомним, как малолетний Павел предчувствовал кончину любимой им бабушки Елизаветы Петровны. Он глубоко верил в явившийся ему призрак прадеда Петра Великого, в вещий свой сон накануне смерти матери.
Уже по вступлении его на престол случилось событие, которое также носило печать чудесного. Караульный солдат у старого Летнего дворца рассказывает своим начальникам о бывшем ему видении — седой старец явился ему и велел сказать императору, чтобы на месте дворца был построен храм во имя Николая Чудотворца с приделом архистратига Михаила. Когда солдат возразил старцу, что он не смеет утруждать государя, старец ответил, что государь об этом уже знает.
Доложили Павлу I о рассказе солдата. «Да, я уже это знал», — был ответ императора.
Велено было построить церковь во имя Николая Чудотворца с приделом архистратига Михаила, и вновь построенный здесь же дворец был назван Михайловским. Заметим, что двум сыновьям, родившимся в 96-м и 98-м годах, были даны имена Николая и Михаила, впервые в родословной русского императорского дома. Можно предположить, что Павел Петрович «знал об этом» еще будучи великим князем. Вспомним и его слова, сказанные при закладке Михайловского дворца: «Здесь я родился, здесь и умру». Или такой еще более странный случай. Император принимает присягу, первой присягает Мария Федоровна, за ней старший сын, наследник Александр. Только он начал присягать, вдруг «император подошел к великому князю и изустно изволил повелеть прибавить к присяге слова: «И еще клянусь не посягать на жизнь государя и родителя моего!» Эти прибавленные слова к присяге поразили всех присутствующих как громовой удар», — пишет очевидец.
Другой случай. На следующий день после воцарения Павла I во дворце служили благодарственный молебен. Густым басом протодиакон провозглашает на ектенье: «Благочестивейшему, самодержавнейшему, Великому Государю нашему императору Александру Павловичу». Тут он заметил ужасную свою ошибку, и голос его сразу оборвался. Павел Петрович тотчас подходит к нему и громко, спокойно говорит: «Сомневаюсь, отец Иван, чтобы ты дожил до того времени, когда на ектенье будет поминаться император Александр». Всеобщее смятение, служба кое-как заканчивается. Диакон, вернувшись домой, от страха заболевает, с ним делается удар, и в ту же ночь он умирает. Павел осыпает благодеяниями его семью».
По вере его многие приметы сбывались — и те, что предвещали удачу, и те, что сулили неудачу и даже гибель. Они сопровождали несчастного императора всю жизнь, и многие его неожиданные для всех поступки объяснялись не логикой, а глубокой верой в судьбу, в свое предназначение.
В ночь перед гибелью Павлу Петровичу приснился сон — на него натягивают кафтан с такой силой, что он начал задыхаться и проснулся от страшной боли. А перед тем как уйти в спальню в последнюю свою ночь на 12 марта император произнес: «Чему быть — того не миновать». В этих словах тихая покорность судьбе и велениям рока.
Что-то роковое присутствует и в той магии цифр, которые сопровождают его жизнь. Павел I царствовал 4 года 4 месяца и 4 дня; Михайловский дворец строился 4 года, прожил он в нем — 40 дней. Из трех четверок сложилось и роковое число дня гибели императора — 12 марта.
На фронтоне Михайловского дворца была сделана надпись: «Дому подобает святыня Господня в долготу дней». В надписи букв столько, сколько лет прожил создатель дворца, — 47. Но эту же цифру можно обнаружить если отсчитать от дня рождения императора — 20 сентября до дня его вступления на престол — 6 ноября.
В четверг 7 марта Палена опять призвали ко двору, говорили, что Кутайсов «добился прощения». Теперь он вынужден спешить — удар, приуроченный к Пасхе (после 24 марта), переносится им на 15 марта «к началу мартовских ид». Но 9 марта происходит событие, которое приближает развязку. В этот день, как и обычно, рано утром Павел I работает. На докладе обер-прокурор Обольянинов, фон Пален в приемной дожидается своей очереди.
«9 марта я вошел в кабинет Павла в семь часов утра, чтобы подать ему по обыкновению рапорт о состоянии столицы, — рассказывал он Ланжерону. — Я застал его озабоченным, серьезным, он запирает дверь и молча смотрит на меня в упор минуты с две и говорит наконец:
— Господин фон Пален, были вы здесь в 1762 году?
— Да, ваше величество.
— Так вы были здесь?
— Да, ваше величество, но что вам угодно этим сказать?
— Вы участвовали в заговоре, лишившем моего отца престола и жизни?
— Ваше величество, я был свидетелем переворота, а не действующим лицом, я был очень молод, служил унтер-офицером в кавалергардском полку. Я ехал на лошади со своим полком, ничего не подозревая, что происходит. Но почему, ваше величество, вы задаете мне этот вопрос?
— Почему? Да потому, что хотят повторить 1762 год.
Я затрепетал при этих словах, но тотчас же овладел собою и сказал:
— Да, ваше величество, это хотят сделать. Я это знаю и участвую в заговоре.
— Как! Вы это знаете и участвуете в заговоре? Что вы мне говорите!
— Сущую правду, ваше величество, я участвую в нем и должен делать вид, что участвую ввиду моей должности, ибо как мог бы я иначе узнать, что намерены они делать, если не притворюсь, что хочу способствовать их замыслам? Но не беспокойтесь — вам нечего опасаться, я держу в руках все нити заговора, и скоро все станет вам известно. Не старайтесь проводить сравнений между вашими опасностями и опасностями, угрожавшими вашему отцу. Он был иностранец, а вы русский, он ненавидел русских, открыто выражал презрение к ним и возбудил против себя народ. Вы же, наоборот, любите русских, уважаете и цените их и пользуетесь их любовью. Он не был коронован, а вы коронованы, он преследовал духовенство, вы же почитаете его. Он до крайности раздражил против себя гвардейские полки, вам же эти полки совершенно преданы. В его время не было никакой полиции в Петербурге, а ныне она так усовершенствована, что не делается ни шага, не говорится ни единого слова без моего ведома. Каковы бы ни были намерения императрицы, но она не обладает ни способностями, ни силой воли вашей матери. У нее взрослые дети, между тем как вашему высочеству в 1762 году было лишь семь лет.
— Все это так, — отвечал он, — но, конечно, не надо дремать.
На этом наш разговор и остановился, я тотчас же написал про него великому князю».
Возможно, фон Пален преувеличивает свою находчивость и удивительное хладнокровие, разговор состоялся с глазу на глаз, но о том, что такой разговор произошел, свидетельствует и А. Чарторыйский: «Павел объявляет Палену, что знает о заговоре. «Это невозможно, — отвечает совершенно спокойно Пален, — ибо в таком случае я, который все знаю, был бы сам в числе заговорщиков». Этот ответ и добродушная улыбка генерал-губернатора совершенно успокоили Павла».
Встретившись с Александром в потайном месте, встревоженный фон Пален убеждает его не медлить и уже завтра совершить переворот. Наследник колеблется, но соглашается на 11-е, когда в карауле будет дежурить верный ему третий батальон Семеновского полка. «Великий князь заставил меня отсрочить до 11 дня, — говорил Пален Ланжерону, — когда дежурным будет третий батальон Семеновского полка, в котором он был уверен еще более, чем в других остальных. Я согласился на это с трудом и был не без тревоги в следующие два дня». Так фон Пален неожиданно для себя приобретает могущественного союзника в лице самого царя. В этот же день он объявляет дежурным офицерам гарнизона о возможности заговора, с тем чтобы действовать открыто, с ведома царя. Один из этих офицеров, семеновец Леонтьев, вспоминает: «Дня за четыре до 12 марта мы были собраны все в доме графа Палена у Полицейского мосту по утру до развода. По полном нашем съезде и по помещении нас в зале сего дома граф вышел к нам в полном мундире и, раскланявшись, сказал громким голосом: «Господа! До сведения государя императора доходит о существовании заговора в столице, но его величество надеется на вашу верность». При этом мемуарист отметил «коварную улыбку губернатора».
Очевидно, в этот день тайно были посланы курьеры за Ростопчиным, Аракчеевым и Линденером. Сын отставного майора из старинного, но обедневшего рода Алексей Аракчеев с отличием закончил кадетский корпус и был оставлен при нем преподавателем математики и экзерции. Когда в 1792 году наследнику Павлу Петровичу потребовался расторопный и квалифицированный артиллерист, ему рекомендовали поручика Аракчеева. «Соблюдение воинской дисциплины, точное исполнение приказов, хорошее знание артиллерии уже тогда обратили на него внимание будущего императора».
С восшествием Павла I на престол на Аракчеева посыпались милости: уже 7 ноября 1796 года он назначается комендантом Петербурга, а через несколько дней жалуется чином генерал-майора Преображенского полка, награждается орденами Анны I степени и Александра Невского. 12 декабря Павел дарит Аракчееву имение Грузины с 2 тысячами душ и жалует его в бароны.
С 4 января 1799 года Аракчеев назначается командиром лейб-гвардии артиллерийского батальона и инспектором всей кавалерии. Но после одной из вспышек высочайшего гнева, вызванного попыткой Аракчеева обвинить в упущении по службе вместо своего брата невиновного офицера, он подвергается опале и удаляется в Грузины.
Однажды в Гатчине, взяв руку сына и Аракчеева, отец соединил их и сказал: «Будьте друзьями!» Александр запомнил этот случай, для него это была не просто фраза, а завет отца сыну. Он верит в то, что, будь Аракчеев в столице, он сумел бы предотвратить несчастье. В 1803 году Аракчеев был восстановлен в прежней должности, а в 1808 стал военным министром. По свидетельству современников, он много сделал для повышения боеготовности русской армии в преддверии Отечественной войны 1812 года.
«Должно отдать ему справедливость, — писал его современник Н. И. Греч, — он преобразовал в 1809 году нашу артиллерию, что показала и Отечественная война 1812 года».
«...Самовластьем беспредельным и строгостью, конечно, сделал много хорошего: восстановил дисциплину, сформировал заново, можно сказать, армию, расстроенную неудачами 1806 и 1807 годов, удовлетворил справедливые претензии, учредил запасы», — считает другой его современник.
Положение резко меняется в 1815 году, когда Александр I целиком доверяет управление государством Аракчееву. «Впервые в истории России приказы временщика были по силе равными царским», — писал В. М. Глинка.
К этому времени император совершенно разочаровался в людях. Он больше не доверял своим приближенным и презирал их. «Они мне не друзья — они служили России, своему честолюбию и корысти», — говорил он. В Аракчееве он видел одного из тех, кто был невиновен в смерти отца, человека безусловно ему преданного и бескорыстного.
Военные поселения, муштра, палочная дисциплина и полицейский режим стали характерны для его десятилетнего правления, получившего в народе название «аракчеевщина». С 1823 года Аракчеев был единственным докладчиком при государе по всем делам. Он стал вершителем дел и судеб в России.
Генерал Линденер, бывший прусский ротмистр, приглашенный наследником для обучения гатчинского войска и ставший комендантом Петропавловской крепости, также подвергся опале. Он жил в своем имении под Калугой.
У Павла не осталось ни преданных друзей, ни близких. После десятилетней счастливой супружеской жизни он не только охладел к Марии Федоровне, но и подозревает ее участие в заговоре. Подросшие дети вызывают лишь недоверие: «Слишком хорошо удалось внушить ему недоверие к императрице и к его старым слугам», — вспоминал Чарторыйский.
10 марта, воскресенье. Из воспоминаний принца Евгения Вюртембергского: «Утром в воскресенье я нашел государя не в лучшем настроении, чем вчера. Дибич во время военного смотра сказал мне, что государыня и оба великих князя, очевидно, в чем-то провинились. Государь пожал мне руку с благоволением, как бы желая сказать: «У меня сейчас нет времени с тобой общаться, но не сочти это за меньшее к тебе расположение».
Александр, шеф Семеновского полка, встретив поручика Полторацкого, приказывает ему «принять на себя вне очереди начальствование караулом» на другой день.
Воскресный вечер. Вечерний стол накрыт на 23 куверта. Перед ужином состоялся «французский концерт». Принц Евгений Вюртембергский обратил внимание на то, что даже выступление мадам Шевалье не очень привлекло внимание царя, что великая княгиня Елизавета была тиха и печальна; Александр разделял ее грусть; царица испуганно смотрела вокруг и, казалось, хотела понять, какими новыми, несущими беду мыслями занят ее муж.
«...После концерта государь, как обычно, удалился, — вспоминает принц Евгений, — но его удаление, ожидаемое дольше, чем обычно, сопровождалось поведением, ставшим мне понятным только спустя некоторое время. Когда открылись боковые двери, он подошел к государыне, стоявшей справа, остановился перед ней, насмешливо улыбаясь, скрестил руки, непрестанно пыхтя по своему обыкновению, что он делал, находясь в высшей степени нерасположения, и затем те же угрожающие жесты повторил перед обоими великими князьями. Наконец он подошел к графу Палену, с мрачной миной прошептал ему на ухо несколько слов и затем пошел ужинать. Все молча последовали за ним, охваченные страхом. На мой вопрос: «Что это значит?» — графиня Ливен коротко ответила: «Вас и меня это не касается». За мрачным столом царила мертвая тишина; после ужина государь отстраняет с насмешливой улыбкой свою жену и сыновей, которые хотели попрощаться с ним, и внезапно уходит, не простившись. Государыня заплакала, и вся семья ушла глубоко опечаленная».
Тревожное, беспокойное состояние обитателей дворца, атмосфера неуверенности, смутного ожидания беды, нагнетаемая Паленом, на руку заговорщикам. Это один из способов предохранить опасное дело от провала. Приходится только удивляться дьявольской энергии, хладнокровию и расчетливости Палена. С непоколебимым упорством и предусмотрительностью идет он к намеченной цели. В этот вечер он долго работает. «Воскресенье, — записывает Гёте, — свадьба Жерве, на которую Пален обязан прийти, но не приходит». Он занят.