26 июля

Утром Гая разбудил Иванов:

— Товарищ Гай, вас тут Лившиц добивается.

Гай сел на кровати, тряхнул головой, сбрасывая сонную одурь. Что-то случилось, раз будят, нужно быть готовым ко всяким неожиданностям. Быстро оделся, сполоснул лицо под рукомойником, вышел из дому. На крыльце стоял Лившиц, нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу.

— Что такое? — спросил Гай, всматриваясь в лицо Лившица. [88]

— Приходили от Петухова, сказали, что не могут найти Прохорова. Похоже, что сбежал с несколькими матросами.

— Надо задержать.

— Теперь ищи ветра в поле. Куда он подался — к нашим или к белым?

— Даже если к нашим, судить будем!

— Нужно поговорить с людьми, — предложил Лившиц. — Предупредить, что дезертирам пощады не будет.

— Ладно. Ты иди в отряд Прохорова, мы туда подъедем. Гай велел Иванову подавать машину. Вскоре подъехал

Гайдучек с бойцом охраны.

— Давай вдоль колонны езжай. Потом в отряд к матросам заедем. Рассчитывай с бензином до конца дня, сегодня езды много будет.

Машина, чадя сизым дымом, покатила по селу. Всюду уже копошились возле домов бойцы, ржали лошади, лениво переругивались ездовые, на дорогу стали выкатываться телеги обоза.

Возле домов, где с вечера расположился на ночевку отряд Прохорова, матросы о чем-то возбужденно говорили. Гай увидел Лившица, подошел к нему:

— Ну что, не объявился Прохоров?

— Не объявился и не объявится. Матросы говорят, что нет еще шести человек из отряда.

— А касса отрядная у кого хранилась?

— У Прохорова, я уже спрашивал.

— Так, значит, и деньги унес, сволочь... Весь отряд собрался?

— Все здесь.

Гай поднялся на сиденье, вскинул руку, требуя тишины. Говор стих.

— Товарищи матросы! Ваш командир оказался предателем. Так поступают только подлые трусы, бросающие своих товарищей в трудную минуту. Пусть падет на его голову проклятие трудового народа и наше презрение! Пусть он знает, что нигде не уйдет от сурового возмездия. Наши [89] отцы и матери, братья и сестры ждут от нас героических подвигов ради торжества дела пролетариата. Мы не должны обмануть их горячих надежд на освобождение от гнета эксплуатации и капитала. Наша жизнь принадлежит революции, и мы докажем, что оправдаем надежды мирового пролетариата. Все вы добровольно вступили в отряд для борьбы с хищниками буржуазии. Командование Сенгилеевским сводным отрядом твердо уверено, что среди вас не найдется ни одного человека, который может опозорить звание бойца революционной армии. Все, как один, на борьбу с рабством и эксплуатацией!

— Давай нового командира выбирать! — выкрикнули из матросской толпы.

— Мы становимся регулярной частью Красной Армии, и командиров будет назначать теперь вышестоящее командование из числа надежных и проверенных товарищей. У вас командиром будет Киселев. Его знают в наших отрядах как храброго и твердого бойца, который прошел всю германскую войну. Приказываю подчиняться ему беспрекословно во всех случаях боевой жизни. Он придет к вам через полчаса. А пока выступайте рядом с отрядом Петухова. Идти только своим ходом, подводы обоза не загружать.

— Ты нам не указ! — крикнули из толпы. — И Киселев твой нам не нужен, мы своего командира выберем.

— Я вас не уговаривать пришел, а требовать выполнения приказа! — Гай всмотрелся в толпу, силясь определить, кто кричал.

— Плевали мы на твой приказ! — крикнул широкоскулый матрос с кустистыми бровями, не таясь, он добавил: — Много вас тут, соловьев, чирикает, всех не переслушаешь.

— Я вас предупреждаю, что, если кто не выполнит приказа Киселева, будет расстрелян!

— Мы твоего Киселева сначала на тот свет отправим, — матрос махнул рукой, качнулся, и Гай понял, что тот пьян.

— А ну иди сюда, я на тебя погляжу поближе, какой ты храбрый, — сказал Гай, расстегивая кобуру маузера. [90]

Матрос было дернулся вперед, но его удержали, из толпы примирительно сказали:

— Давай твоего Киселева, поглядим, что за птица. Гай сошел с сиденья, подозвал Лившица:

— Ты здесь побудь еще с матросами, пока Киселев придет.

— Ладно, не беспокойся.

Гай поехал к западной окраине села, где уже вытягивались по дороге отряды и обоз. Бегство Прохорова — факт позорный, но нет худа без добра — одним ненадежным командиром меньше. Киселев — твердый человек, с характером, он и дисциплину подтянет, и воевать будет несравненно лучше Прохорова. И пусть Лившиц ему поможет, поговорит еще с матросами. Или Самсонов — этот тоже умеет с народом говорить. Слава богу, что жизнь сама распорядилась с Прохоровым. Рано или поздно он попал бы в следственную комиссию, но неизвестно, как бы повел себя в этом случае его отряд. Могло повториться то, что было под Симбирском, когда матросский отряд отказался подчиняться бугульминскому командованию.

На окраине села Гай увидел Павловского в кругу бойцов. Когда Гай подъехал к ним, Павловский сказал:

— Вот бойцы тут рассуждают — нужна ли революционной армии единая форма. Им не хочется бросать гражданскую одежду. Что вы скажете на это, товарищ Гай?

— Я скажу, что военная форма удобнее, чем гражданская одежда. Да и пообтрепались вы изрядно, поглядите на себя. Где взять новую гражданскую одежду? У наших снабженцев много обмундирования. И потом, военная часть должна выглядеть по-военному, это на противника производит большое впечатление. Так что не жалейте свои рубахи и пиджаки, гимнастерка сейчас вам нужнее. А кончится война — сами для себя наделаем много одежды, голова об этом пусть у вас не болит.

Гай отозвал Павловского к машине:

— Держи с Тониксом постоянную связь. Выйдешь на [91] железную дорогу, пошли один отряд вперед километра на четыре, а сам оседлай дорогу, выставь заслоны в обе стороны. Разыщи, где есть телеграфная связь на дороге, я туда сразу приеду.

— Мне в первую очередь пушки понадобятся, если встречу противника.

Павловский выжидательно смотрел на Гая, тот кивнул:

— Пришлю четыре орудия с Кожмяковым... Ну счастливо тебе идти.

Гай сел в машину, сказал Гайдучеку ехать обратно, на другую окраину села.

Навстречу потянулись колонны людей, скрипучие телеги обоза. Гай молча вглядывался в лица, стараясь уловить настроение бойцов. Лица были хмурыми, но спокойными. Доехав до батареи Кожмякова, Гай подозвал командира:

— Иди ближе к голове колонны. Услышишь стрельбу впереди — поезжай с четырьмя орудиями к Павловскому. Если услышишь сзади — посылай три орудия туда, не дожидаясь приказаний. Ясно?

— Ясно, — сказал медлительный Кожмяков, глядя печальными глазами на Гая.

Медлительность, даже меланхоличность Кожмякова была обманчивой, в бою он действовал решительно и скоро. Гай не раз имел случай в этом убедиться. Особенно азартен он был в артиллерийских дуэлях, выдвигаясь на наблюдательный пункт далеко вперед, чтобы было видно батарею противника. И кричал в телефонную трубку:

— Мажете, поганцы, мимо проносит! Давай два вправо и беглым три снаряда. Веселей там поворачивайтесь!

Кожмяков отошел к орудиям и зашагал рядом с первой пушкой, понурив голову. Гай посмотрел, усмехаясь, ему вслед и велел Гайдучеку ехать дальше. Мимо опять потянулись размеренно идущие колонны, покатились подводы. Возле госпитальных подвод Гай остановил машину.

— Где доктор Николаев? — спросил он у миловидной сестры в белой косынке. [92]

— Вон на той подводе едет, — девушка махнула назад рукой. С подводы уже сходил Николаев, пошел навстречу.

— Ну что, доктор, надумал что-нибудь? — сказал требовательно Гай.

— Да вроде надумал. — Николаев, ухмыляясь, пошел рядом, глядя под ноги на пыльную дорогу. — Вы так жмете, что долго раздумывать некогда. Я иду начальником против своей воли, подчиняясь вашему нажиму. Лечить людей — это пожалуйста, а командовать — не моя стихия.

— Тогда считаем, что вы уже начальник санчасти. Где Дворкин?

— Здесь он. Дворкин! — крикнул Николаев и помахал призывно рукой.

— Я назначаю доктора Николаева начальником санчасти, — сказал Гай подошедшему Дворкину. — Вы будете у него заместителем.

— Вот и слава богу! — радостно воскликнул Дворкин. — Давно пора было, я сколько говорил Борису Николаевичу.

— Сколько у вас раненых? — спросил у Дворкина Гай.

— Тридцать два.

— Сделайте все, чтобы им ехать было не так тяжко, — сказал Гай Николаеву, направляясь к подводам с ранеными.

На первой госпитальной подводе лежал простреленный навылет в грудь пожилой боец. Гай подошел к нему, но Николаев сказал сзади:

— Говорить с ним не надо, ему хуже будет, закашляется.

Гай пошел ко второй подводе, там лежал боец с забинтованными головой и плечом из отряда Устинова. Гай знал его в лицо, но фамилии не помнил.

— Потерпи еще немного, браток, — сказал Гай бойцу. — Завтра-послезавтра выйдем к своим, положим в госпиталь.

— Да я ничего, — сказал боец. — Вон на той подводе хуже, — он показал рукой на едущую следом подводу.

Там лежал раненный в живот пулеметчик Бажанов, тоже из устиновского отряда. Видно, дела у него были [93] плохи, лицо заострилось, губы запеклись от жара, он монотонно стонал, закрыв глаза.

Гай оглянулся на Николаева. Тот покачал головой: безнадежен. Гай обошел остальные подводы, подбадривая раненых, сказал Николаеву:

— Если будут еще раненые, скажите Сушко насчет подвод. Чтоб у вас на подводах просторно было, не навалом лежали. Не будет лишних подвод, барахло бросим.

Гай сел в машину, поехали дальше. Вскоре его остановил Анфимов.

— У меня три неисправных пулемета, что с ними делать?

— Погрузи на подводу и отправь к Жданкину. Там мастера есть, оружейники. — Гай посмотрел на озабоченного Анфимова, спросил: — Настроение у бойцов, как?

— Нормальное... Спрашивают, когда к своим выйдем.

— Кто бы мне это сказал... Думаю, на железной дороге найдем связь, выясним, где наши. А бойцам скажи, что через два-три дня должны соединиться. Но повоевать, скажи, придется вскорости.

На окраине села остался только отряд Петухова. Гай вышел из машины, разыскал Петухова.

— Киселев уже у матросов?

— Да, вступил в должность... Трудный орешек ему достался.

— На войне легких не бывает. Тебе что, легко?

— Какой там черт! Вон мои голос подают: почему остались в прикрытии без пушек?

— Скажи: надо будет, пришлют. Пушки и в другом месте понадобиться могут. Обороняться не то что наступать, это-то они понимают? — Гай досадливо качнул головой: — Эх, когда мы митинговать кончим!

— Докуда мы тут стоять должны?

— Постоишь часа два, если никого не будет. Ну а если кто подойдет, держи еще часа два, не меньше. Надо, чтобы обоз подальше ушел. [94]

Гайдучек развернул машину и покатил по пустынной улице. Изредка из дворов выходили жители, провожали машину взглядом. Гай не смотрел на них — было неловко, что отдают село в руки белых. Это было, пожалуй, самым тяжким чувством в их походе. Да еще постоянная тревога — не обложат ли со всех сторон. Насколько лучше — хоть и тяжелее — наступать, занимать все новые и новые села, как это было в их июльское наступление вдоль Волги, когда шли в сторону Сызрани.

Да, тревога сверлит мозг уже шестые сутки — с того дня, как пришло известие о падении Симбирска. И самое неприятное — неизвестность, неведение того, где находятся главные силы белых и где расположены наши войска. Идем, можно сказать, вслепую, тычем пальцем разведки в настороженно-молчаливое пространство: наткнемся на кого или нет? И карта, на которую глядишь каждый день, полна загадок, везде чудится притаившийся враг. Кто их ожидает возле железной дороги? Свои или чужие?

Эти шесть суток — самый серьезный экзамен в его жизни до сих пор.

Поравнялись с отрядом Устинова. Бойцы шли молча, только кое-где звучал говорок. Была в этом молчании усталость прошедших дней, тревога перед неизвестностью, сосредоточенность солдатской работы — идти весь день с оружием в руках и знать, что так будет и сегодня, и завтра, и послезавтра. Что эта ходьба может прерваться одним — боем с неприятелем, из которого не всем удастся выйти живыми и невредимыми. Гай смотрел на нестройные ряды походной колонны, и в сердце росла тревога за этих усталых людей, за судьбу всего разросшегося сводного отряда. Пятый день петляем по лесам и полям, и никакого просвета, никакой ясности — сколько еще идти, кто встретится в следующий час этого затянувшегося марша.

За околицей Гая поджидал Лившиц. Поднял руку, сел в машину, наклонился сзади к Гаю:

— Кого ожидаешь встретить на железной дороге? [95]

— Спроси что-нибудь полегче... Ожидать надо худшее, чтоб не застало врасплох. Поэтому я вперед послал проверенных людей. Павловский и Тоникс не робкого десятка. И отряд Павловского обстрелян.

— Раненые истомились ехать.

— Знаю. Может, найдем на станции дрезины, пошлем людей в дальнюю разведку в сторону Инзы, где-то же должны быть наши.

— А если ушли за Инзу?

— Куда бы ни ушли, будем пробиваться. У тебя что, другое мнение?

— С чего ты взял? Я спрашиваю, чтобы знать, к чему готовиться, к чему людей звать.

— Это другое дело... Ты сам верь и другим говори, что непременно к своим выйдем. Только бы в окружение не попасть — с обозом прорываться тяжко.

Лившиц попросил ссадить его возле госпитальных подвод:

— Потолкую с ранеными.

— Это ты правильно решил. Почаще к ним заглядывай.

Только тронулись, сзади из-за села донеслись выстрелы, потом зачастила пулеметная дробь.

— Давай туда, — Гай махнул рукой в ту сторону, откуда слышались выстрелы.

На окраине села поставили машину под деревья, дальше Гай с Ивановым двинулись пешком, потом перебежками. Добежали до строчившего пулемета. Петухов стоял рядом с пулеметом на коленях и смотрел в сторону приближающихся частыми перебежками белогвардейцев.

— Сколько их там?

Петухов глянул на Гая через плечо, ответил:

— Сотни две наберется. Шрапнелью бы их шарахнуть!

— Кожмяков на выстрелы пошлет три орудия, скоро приедут.

Слева заработал еще один пулемет. Белогвардейцы залегли, потом ползком двинулись вперед. [96]

— Передай по цепи — приготовить гранаты, — скомандовал Гай, Петухов прокричал команду.

Стрельба разгоралась все сильнее, впереди возникла фигура офицера, он что-то прокричал, белые поднялись и кинулись в атаку.

— Беглым огнем! — закричал Петухов.

Зарокотали пулеметы, зачастили винтовочные выстрелы, атакующие стали падать, но цепь быстро набегала. Перед бегущими вспыхнули резкие разрывы гранат, цепь словно споткнулась, замедлилась и вдруг бросилась назад.

— Давай им, жарь вовсю! — азартно закричал Петухов пулеметчику. Тот, припав к пулемету, водил стволом влево-вправо, закусив губу. Вскоре стрельба стихла, вдалеке виднелись перебегающие фигурки людей, потом и они исчезли. Но минут через двадцать опять засновали люди, постепенно подтягиваясь ближе, — было ясно, что белые готовят еще одну атаку.

Прибежал ординарец, лег рядом:

— Орудия прибыли, вон устанавливают.

Гай оглянулся — на окраине села прислуга разворачивала орудия, лошадей отводили за дома.

— Беги туда, скажи, чтоб приготовились стрелять шрапнелью, — обратился Гай к Иванову, тот, пригнувшись, побежал к орудиям.

— Поленились окопаться хоть немного, — сказал Гай Петухову. — Вот и будут ненужные потери.

— Думал, не пойдут в атаку, — оправдывался Петухов. — Постреляют и отойдут.

— Они тебе сейчас отойдут, держись только, — укоряюще сказал Гай. — Если подойдут ближе, пойдем врукопашную, передай по цепи.

Петухов послал двух бойцов влево и вправо с приказанием, потом поднялся во весь рост и стал оглядывать в бинокль позиции.

— Подтянули еще людей, — сказал он с досадой. — Видно, решили всерьез нас вышибить. [97]

— Сколько у тебя пулеметов?

— Четыре. Все стоят здесь, — Петухов повел рукой влево и вправо.

Гай взял бинокль у Петухова, стал глядеть перед собой. Цепи уже подошли вперед, взяв винтовки наперевес. Но едва они стали подниматься из лощины, сзади рявкнули орудия, и над головами атакующих возникли серые дымы шрапнели. Раздались пулеметные очереди, и опять в цепи стали падать люди.

Но на этот раз атакующие не добежали до прежнего места, залегли, потом стали отползать назад под клубами дыма шрапнельных разрывов.

— Скажи спасибо артиллеристам, — сказал Гай. — Без них тебе бы тут задали перцу.

Обрадованный Петухов молча кивал головой. Гай усмешливо посмотрел на него, потом сказал:

— Вряд ли они еще раз полезут. Подождем часок, будем сниматься.

Через час отряд Петухова оставил позиции и прошел походной колонной через село. Гай поехал вперед на машине. Солнце уже пекло вовсю, высоко над степью носились стрижи, медленно плыли по небу величавые белые облака. Гай рассеянно смотрел по сторонам, прикидывая, где примерно находится сейчас отряд Павловского с эскадроном Тоникса. На пригорке велел Гайдучеку остановиться и выключить мотор, вслушался в жаркую тишину погожего летнего дня — перестрелки не было слышно ни впереди, ни сзади. Справа по горизонту синел лес, Гай некоторое время смотрел в бинокль, пространство перед лесом было безлюдно.

Жаркий день давал себя знать — бойцы шли медленнее, чем утром, растянувшись длинными колоннами, у подвод с питьевой водой — кучки народа. Гай тоже остановился у одной из подвод, все напились еще холодной колодезной воды, поехали дальше. Воздух по горизонту уже струился маревом, над дорогой висела пелена пыли. [98]

Догнав подводы с ранеными, Гай подозвал Николаева:

— Пусть ездовые тенты соорудят над тяжелоранеными. Привяжут палки в углах и простыни натянут, все не так жарко ехать.

— Это идея, как сами недодумались!

— Пошлите Дворкина с сестрой к Петухову, там раненые есть. Вечером подводы для них выделим.

— Хорошо.

Гай доехал до отряда Андронова, приказал выделить в боковое охранение еще по двадцать человек — пусть идут параллельно дороге километрах в двух, в пределах видимости, и если будет нападение, во что бы то ни стало задержать продвижение белых до подхода основных сил. Предупредил Анфимова, что его отряд будет резервным в случае нападения с фланга — как услышат стрельбу, тотчас же, не дожидаясь команды, идти на помощь боковому охранению. Предупредил о том же Кожмякова: если услышит орудийную стрельбу, тотчас направлять туда два орудия.

И все-таки, скорее всего, главное произойдет на железной дороге. Если столкнемся с белыми, попробуем сбить их с позиций, занять станцию, выяснить по телеграфу обстановку. Если в Симбирске белые, они должны — по логике вещей — идти вдоль дороги на Инзу, пока не встретят сопротивления. Как далеко они продвинулись по железной дороге? Есть ли они на станции Майна, куда он приказал идти Павловскому и Тониксу? Тревога не давала покоя, и Гай вдруг решил сам пойти с Тониксом до Майны, чтобы выяснить наконец, кто же там находится. Через полчаса они нагнали его эскадрон.

Гай попросил лошадей себе и ординарцу, подъехал к Тониксу.

— Давай пойдем рысью до Майны. Вышли вперед дозор, пусть идет на виду.

Подождали, пока дозор отойдет подальше, и тоже перешли на рысь. Из-под копыт взметывалась густая пыль, оставляя за эскадроном длинный шлейф. Вскоре показался [99] небольшой лесок, дозор скрылся в нем, было тихо. Вошел в лес и эскадрон, потянулись березы и осины, пыли стало меньше. Минут через пять лес кончился, выбрались на небольшой взгорок и увидели на горизонте столбы вдоль железной дороги, коробки станционных построек. Гай смотрел в бинокль, станция была пустынной, не было видно ни паровозов, ни вагонов. Опять пошли рысью вслед дозору. Тоникс крутил головой, оглядывая фланги, но везде было пусто и тихо.

Вскоре дозор скрылся за станционными строениями, по-прежнему было тихо.

— Неужто никого нет? — с надеждой спросил Тоникс.

— Через пять минут выясним, — с недоверием к этой тишине сказал Гай.

На станции было тихо и пусто, в станционном доме никого не было. Гай спешился, прошелся по перрону, заглянул в окно телеграфной комнаты.

— Тоникс! — крикнул он командиру эскадрона. — Пошли людей в поселок, пусть разыщут телеграфиста и приведут сюда. Заодно и начальника станции пусть прихватят.

Гай пошел вдоль путей, вглядываясь в уходящие к горизонту рельсы. Не дошли сюда белые? Или прошли эшелонами в сторону Инзы, и теперь мы в тылу у них? В конце станционных путей стояли две платформы, изрешеченные осколками. Кто их бросил здесь — наши или белые? В какой переделке они побывали? Гай повернулся и пошел к станции — там уже стояла на перроне кучка людей, среди них — Тоникс, о чем-то расспрашивающий коренастого человека в серой жилетке.

— Есть здесь начальник станции? — спросил Гай, подойдя к группе.

— Я начальник, — отозвался мужчина в серой жилетке.

— Когда здесь были войска?

— Вчера проходила одна часть, вагонов десять и бронеплощадка. Вон оставили две платформы побитых. [100]

— Что это была за часть?

— По телеграфу говорили, назвались шестым Мценским полком.

— Наши, — обрадованно сказал Гай и обернулся к ординарцу: — Быстро за машиной, пусть Гайдучек прямо к станции подъезжает. И Воробьева с собой захватит.

Вскоре приехал Воробьев, сели в машину и покатили в сторону Инзы, к соседней станции Чуфарово. Станция тоже была пуста и безлюдна. Подъехали к вокзалу, разыскали начальника станции.

— Где отряд, который был вчера?

— Они сразу поехали к Инзе, без остановки.

— Телеграф работает?

— Да.

Молодой телеграфист с прыщавым лицом испуганно смотрел на вошедших.

— Связь с соседней станцией есть?

— Есть.

— Давай по линии такую телеграмму, — Гай подошел к столу, оперся рукой, нависая над телеграфистом: — Командиру шестого Мценского полка. Мы прибыли с Сенгилеевского фронта, соединясь по дороге со Ставропольским отрядом Павловского. У нас очень большие силы. Именем революции прошу вас немедленно вернуться обратно всем составом на станцию Майна для совместного наступления на Симбирск. Командующий Гай.

— Могут не поверить нам, — сказал задумчиво Воробьев. — Скажут — откуда такие взялись.

— Добавь к телеграмме, — сказал Гай телеграфисту: — Обо мне можете справиться у Пугачевского, который командовал нашей группой войск.

Просидели час на станции, но ответа не получили. Вернулись на станцию Майна. Гай вызвал Тоникса:

— Пошли две группы в ближайшие села, пусть поищут, где есть связь с Инзой. Как только найдут, доложите мне.

Гай приказал Павловскому переходить железную дорогу [101] и двигаться на север до села Аксакове, там располагаться на ночевку.

Пришел ординарец, сказал, что комендант штаба Сушко нашел дом для штаба, ждет Гая там. Гай вызвал Воробьева, расстелил на столе карту и стал намечать направления действий разведки на завтра. Было решено выслать конную и пешую разведку в сторону Симбирска — на Тагай, Кочетовку, Выры, Ельшанку.

— Ну а теперь — ужинать и спать. Завтра будем искать связь с Первой армией.