Ганнибал у ворот
ОГНИ НА ВЫСОТАХ
Ночь обещала быть спокойной. Уже сменилась вторая стража [римляне делили ночь на четыре стражи, по три часа каждая; вторая стража — от девяти часов до полуночи]. В стане пунов тихо. Видно, Ганнибал раздумал покидать Кампанию. Наверно, она пришлась ему по душе. Где он найдет лучшее место для зимнего отдыха? Правда, Капуя не открыла своих ворот пунам, однако известно, что капуанская чернь только и ждет случая, чтобы впустить их в город. Но что это такое? Во мраке загорелись огни. Их становится все больше и больше. Нет, это не костры. Огни двигаются. Море огней. Оно залило всю равнину и скоро достигнет высот, господствующих над тесниной, где стоят в засаде четыре тысячи легионеров. Возглавляющему их военному трибуну казалось, что войско пунов выступило с факелами, что пуны хотят захватить высоты, чтобы обойти отряд с тылу. Нет, он этого не допустит! Разделив легионеров на две группы, военный трибун скомандовал им идти на сближение с врагом.
— Что стали? Ячменного хлеба захотели? [воинов, проявивших в бою трусость, наказывали тем, что вместо пшеницы выдавали ячмень] Вперед! — кричал он, размахивая прутом.
Стараясь быть незамеченными, римляне карабкались вверх. Ноги скользили. Воины падали, цепляясь за ветви какие-то колючих растений, обдирали локти и колени. Здесь склоны были круче, чем там, где поднимались карфагеняне. Но вот враг уже близок. Римляне занесли копья и остановились в недоумении. Навстречу им бежали обезумевшие от страха быки с привязанными к рогам пучками горящего хвороста. Ветер раздувал огонь, подхватывал искры. Быки мотали головами, пытаясь сбросить эти движущиеся вместе с ними костры. Откуда-то сзади доносились гортанные выкрики погонщиков, щелкание бичей, воинственные возгласы воинов. Быки идут не сами. Их гонят вверх пуны. Но как сразиться с ними, если врагов отделяют быки? Быки идет прямо на римлян. Они обдают их своим жарким дыханием, задевают влажными боками. Это мирные быки, привыкшие тянуть плуг и тащить огромные повозки с сеном или дровами. Коварным пунам было мало того, что они заставили сняться землепашцев со своих насиженных мест и оставить могилы своих предков: они взялись за верных друзей землепашца — быков. Прячась за их спины, они хотят добиться победы.
Опасаясь новой хитрости, римляне бросились бежать и на склоне горы наткнулись на легкую конницу карфагенян. От полного истребления их спасла лишь темнота.
Огни на высотах были видны и Фабию, но он с присущей ему осторожностью приказал своим воинам оставаться на местах. Когда рассвело, римляне увидели заполнившее дорогу войско пунов, непрерывную вереницу нагруженных телег, запряженных лошадьми и мулами. Пуны уже прошли через теснину, оставленную римским отрядом.
По приказу диктатора у претория были собраны воины, поставленные в засаде. Они стояли понурив голову. У них были спутанные волосы, руки и ноги в царапинах, одежда в репьях. Вместо того чтобы оставаться на месте, преграждая путь неприятелю, они, обезумев, ринулись на скалы, очистив врагам дорогу.
Фабий стоял в окружении своих ликторов, каждый из которых был чуть ли не на голову выше его.
— Римский народ облек меня огромной властью, — сказал Фабий, указывая на ликторов. — Вы видите эти фасции с воткнутыми в них топорами? Но знайте, что вам не угрожает ни смерть, ни позорное наказание. Я готов простить ошибку каждому из вас, но не себе. Одни боги могут решить, достоин ли я той власти, которую мне доверили сенат и римский народ. Я отправляюсь в Рим, чтобы, по обычаю предков, вопросить богов об их воле. В мое отсутствие вами будет командовать Минуций.
Диктатор повернулся и медленно зашагал к преторию. Воины провожали его взглядом. Среди них был и Гней Невий. Но Гней Невий, казалось, ничего не видел и не слышал. Образы теснились в его мозгу и наполняли все его существо звучанием рождающихся строк. В этих строках — блеск ночных звезд над перевалом и море огней, мычание быков и их жаркое дыхание, ярость боя и тишина, в которой прозвучали слова диктатора. Так начиналась поэма, которую Гней Невий не уступит никому. Он создаст ее сам, если только боги сохранят ему жизнь. Разве эта война менее значительна, чем та, которую описал Гомер? Потомки Энея, спасшегося бегством из горящей Трои, бьются насмерть с правнуками Дидоны [легенда рассказывает, что Эней по дороге из Трои в Италию остановился в Африке на месте Карфагена, где правила Дидона; после отъезда Энея Дидона покончила жизнь самоубийством]. Они хитры и мстительны, эти азиаты! Но что он еще знает о них? Гомер был греком, но враги греков, троянцы, не злодеи, а живые люди. Они отважны, умны, добры, благородны. Они любят своих отцов и жен, они радуются и страдают. Гомер был греком. Но как ему удалось проникнуть в души врагов? Или он находился долгие годы в их стане и подглядел слезы на глазах у Приама? А может ли он, Гней Невий, соперничать с Гомером, если он не видел ни одного живого пуна и сражался не с пунами, а с быками, с мирными быками, обезумевшими от боли!
ВТОРОЙ ДИКТАТОР
Нет, это не было то хорошо знакомое многим время Конса [Конс — римское божество урожая; у римлян 21 августа, во время сбора урожая, отмечался праздник Конса — консуалии, во время которых украшались цветами рабочие лошади и мулы], когда над полями плывет веселый гул голосов, когда сверкают серпы и от их прикосновения валятся спелые колосья, когда на гумнах громоздятся золотые холмы соломы, а по дорогам громыхают повозки, запряженные сытыми, украшенными гирляндами цветов мулами и лошадьми.
Пуны покинули свой лагерь ночью. В руках у них были фалькаты и веревки. Они крались к чужому полю, чтобы снять чужой урожай. Но те, кто срезал колосья и связывал веревками снопы, были не жнецами и вязальщиками, а ворами, и их ждала смерть, достойная воров. Об этом позаботится сам Конс.
Поистине эта ночь должна быть отмечена белым камешком [римляне отмечали счастливые дни белым камешком]. Когда пуны, нагруженные снопами, были почти у ворот своего лагеря, над их головами засверкали мечи. Стоявшие в засаде воины Минуция напали на врагов, рассеяли их, обратили в бегство.
Слух об успехе Минуция быстро достиг Рима. Народные трибуны, и среди них родственник начальника конницы Метилий, решили собрать плебеев для обсуждения государственных дел.
— На форум! На форум! — кричали глашатаи, обходя улицу Башмачников, кварталы Булочников, Медников, Позолотчиков, площади Слесарей и Гончаров [ремесленники в Риме жили кварталами, которые часто назывались по профессиям ремесленников].
Люди в туниках, вымазанных глиной и сажей, с руками в тесте и копоти, с волосами, подвязанными шнурками, покидали мастерские и узкими, извилистыми улицами текли к сердцу города — римскому форуму.
— Квириты! — торжественно начал свою речь Метилий. — Поздравляю вас с победой. Начальник конницы Марк Минуций вчера напал на неприятелей, опустошавших селения Апулии. Убито свыше сотни пунов и еще столько взято в плен. Наши воины показали, что они научились не только строить укрепленные лагеря и отходить без потерь, что считает своей главной заслугой диктатор Фабий, но и умеют обращать врагов в бегство.
Площадь вздрогнула от рукоплесканий. Сенаторы, окружавшие Фабия, съежились, испуганные этим выражением неодобрения диктатору. Но сам Фабий стоял в той же невозмутимой позе.
— Теперь вы знаете, кто виноват в наших бедствиях, в горе, которое обрушилось почти на каждую семью. Нобили с самого начала затеяли эту войну, чтобы лишить народ всех прав и подчинить его власти одного человека. А теперь они умышленно затягивают войну, чтобы сохранить власть Фабия. Стоило Фабию ненадолго покинуть войско, и одержана победа. А если мы откажемся от диктатора и изберем в консулы достойных людей, пунам не продержаться в Италии и одного дня.
Гул одобрения прокатился по площади.
— Верно! — кричали плебеи. — Долой Медлителя!
Под возмущенный рев толпы на трибуну пробирался Фабий. Народ не дал ему говорить, заглушая слова его свистом и выкриками: "Трус! Предатель!" Это было невиданное зрелище единодушного осуждения его плана ведения войны. Терпение плебеев иссякло. Поля крестьян опустошены отрядами Ганнибала, горожане страдали от дороговизны, неотступной тени войны. Народ требовал решительного сражения с Ганнибалом, и среди римских сенаторов находились люди, которые поддерживали это требование. Все чаще называлось имя Теренция Варрона, обещавшего положить конец войне.
Наконец Метилию удалось успокоить толпу.
— Я не буду отвечать на вздорные обвинения, — начал диктатор. — Я оставил Минуцию войско с тем, чтобы он не ввязывался в сражение. Он нарушил приказ и будет наказан моей властью. Больше мне нечего сказать.
Поднялся невообразимый шум. Всем было известно, что диктатору дозволено заключать граждан в оковы и казнить их без суда.
— Квириты, не выдавайте Минуция! — кричал Метилий. — Лишим Фабия власти и вручим ее тому, кто хочет спасти Рим!
В этот день народ принял невиданное в истории Рима решение: Минуций был избран диктатором с теми же правами, которыми обладал Фабий.
Фабий тайно от всех покинул Рим и отправился к своему войску. Он застал своего бывшего подчиненного раздувшимся от непомерной гордости.
— Давай будем командовать по очереди, — предложил он Фабию, — день я, а день ты.
Фабий отрицательно покачал головой.
— Лучше разделим легионы, — ответил он. — Я оставлю себе первый и четвертый, ты возьми себе второй и третий.
— Будь по-твоему, — охотно согласился Минуций. — Только знай, что я не буду прятаться от врагов. Где только возможно, я стану их бить и преследовать.
— Это твое дело, — холодно ответил Фабий. — На то ты и диктатор. Только не забывай, что ты одержал победу над Фабием, а не над Ганнибалом.
Так в Апулии появилось два римских лагеря, в каждом из которых было по два легиона. Ими командовали враждующие римские полководцы. Это узнали пуны. Ганнибал зорко следил за действиями римлян, выжидая своего часа.
Между лагерем Минуция и Ганнибала возвышался холм, которым было нетрудно овладеть. Он мог бы стать отличным местом для лагеря. Равнина вокруг подножия холма, лишенная растительности, издали казалась гладкой, но на самом деле имела небольшие рвы и углубления. Ночью Ганнибал рассадил часть своих воинов по рвам и ямам, а на рассвете открыто отправил небольшой отряд занять холм. Внушить неприятелю ложное представление о своих намерениях — было главное в искусстве Ганнибала. Видя малочисленность неприятеля, Минуций выслал на холм легкую пехоту, потом всадников и наконец, заметив, что Ганнибал идет на помощь своим, двинулся всем войском в боевом порядке. Минуций на сомневался, что пуны собираются захватить холм для устройства на нем лагеря.
Завязалось ожесточенное сражение. Оно шло с переменным успехом, пока Ганнибал не подал сигнал своим воинам. Они вскочили разом и с громким криком ринулись на врага. Последние ряды римлян были изрублены. В легионах Минуция поднялось неописуемое смятение.
Фабий наблюдал за всем происходящим с высоты лагерного вала. Заметив, что римлян окружают, что их ряды смешались, он в досаде хлопнул себя по бедру.
— Клянусь Геркулесом! — воскликнул он. — Минуций погубит себя куда скорее, чем я предполагал! Эй, трубачи! Играйте тревогу!
С развернутыми военными значками манипулы выходили из лагеря. Пуны, зашедшие в тыл к Минуцию, сами оказались под угрозой окружения. Они дрогнули и побежали. Римское войско было спасено от неминуемого разгрома.
В этот же день Ганнибал шутливо заметил друзьям, удивленным отвагой и мужеством римского полководца:
— Я не раз предсказывал, что эта туча, обложившая вершины, в один прекрасный день разразится грозою с ливнем и градом.
ПАВЕЛ И ВАРРОН
Доложив о неудаче своей миссии сенату, Публий направился в Апулию, где находилось войско. Им уже командовал не Фабий, ставший после окончания шестимесячного срока своей должности частным человеком, а вновь избранные консулы.
Дорога в Апулию пролегала через разоренный пунами Самниум. Селения встречали путника мертвой тишиной. Не слышалось гоготанья гусей, блеяния овец, мычания коров. Скот и птица были уведены пунами или прирезаны жителями, не желавшими оставить свое добро врагу. Женщины, справлявшиеся с хозяйством с помощью немногих уцелевших рабов, смотрели на каждого путника с тревогой и настороженным любопытством. "Когда же, — говорили их взгляды, — когда же вернутся наши мужья и сыновья? Когда Италия будет свободна от вражеских полчищ?"
В римский лагерь близ Канн Публий прибыл на рассвете. Лагерь напоминал настоящий город. Немногие города Италии могли соперничать с ним численностью своего населения. На улицах, образованных белыми палатками, можно было встретить и старых римских друзей, и сотни незнакомых лиц. Слышалось ржание коней, крики мулов, звуки точимых о камни мечей. В одних туниках воины бежали к Ауфиду, чтобы смыть в ледяной воде остатки сна. По другую сторону реки виднелся вал и частокол меньшего римского лагеря. На свайном мосту, охраняемом всадниками, сновали фигуры. Было видно, что войско переживает тревожные предгрозовые минуты.
У трибунала Публия окликнул консул Эмилий Павел. Ему уже за сорок лет, но у него лицо без единой морщинки, мягкие округленные губы. Глядя на его лицо и белые руки с длинными тонкими пальцами, трудно было поверить, что этот человек посвятил почти всю свою жизнь служению Марсу, что он еще юношей участвовал в битве при Эгатских островах, а затем воевал против иллирийцев и сардов [Эмилий Павел победил иллирийцев в 210 году до н.э., за год до начала войны с Ганнибалом].
— С каким ветром, Публий? — бросил консул. — Где всадники Сифакса?
Слушая рассказ Сципиона, консул озабоченно покачивал головой.
— Это очень печально! — произнес он тихо, когда Публий рассказал о своей неудаче. — Сейчас даже тысяча всадников оказала бы нам незаменимую услугу. Тебе ведь известно, что конница Ганнибала превосходит нашу и по численности и по выучке. А в мире нет всадников лучше нумидийских... Я устал бороться с моим коллегой, — продолжил Эмилий Павел после короткой паузы. — Он рвется в бой, как некогда Фламиний. А здесь совершенно открытая местность, умножающая преимущества конницы. А впрочем, что ему местность! — Эмилий Павел безнадежно махнул рукой. — Еще в Риме, на форуме, не сняв мирной одежды, он предсказывал день сражения. Я согласился стать консулом лишь по просьбе Фабия. Фабий надеялся, что мне удастся удержать моего коллегу от пропасти, куда его неудержимо влекут два коня — невежество и тщеславие. Но мне удастся скорее одолеть Ганнибала, чем Варрона, и порой я чувствую, что мне здесь не подчинен никто, кроме моих ликторов... А ты был у Варрона? — спросил вдруг Эмилий Павел.
— Нет, — отвечал Сципион. — Но разве недостаточно, что я говорил с тобой?
— Я вижу, ты не знаешь, — сказал с улыбкой Эмилий Павел, — что мы командуем войском по очереди: день я, день он. Как раз сегодня день Варрона. Консул должен знать о результатах твоей поездки.
Сципион не сразу проник в преторий. Варрон принимал легатов, из палатки доносился его резкий голос. Наконец консул освободился и вышел из претория.
Перед Публием был рослый мужчина с грубыми, словно высеченными из камня, чертами лица и красной, изрытой морщинами шеей. На первый взгляд он был похож на центуриона, всю жизнь отдавшего воинской службе. Однако Сципион слышал, что Варрон в войске недавно и своему возвышению обязан дерзким нападкам на нобилей, снискавшим ему любовь городской черни. Поле сражения казалось Варрону тем же форумом, на котором он был как у себя дома, а победа, как он полагал, всегда принадлежит тому, за кем большинство. А большинство в эти дни шло за Варроном!
— Что бы нам дали всадники Сифакса? — воскликнул Варрон. — В наших лагерях восемьдесят три тысячи? Никакой! — ответил он сам и взмахнул рукой. — Посмотри, какое здесь поле, а моему коллеге хочется в горы. Пример Медлителя, его друга, не дает ему покоя. А сколько еще можно ждать? Сколько можно еще избегать схватки?
Слушая Варрона, Публий вспоминал разоренные деревни Самниума, незасеянные поля, тревожные взгляды поселянок. Да, это так. Италия больше не хочет ждать, и тысячи людей сказали бы вслед за консулом:
"Довольно уходить от схватки! Пора скрестить мечи!"
Но почему ему так не нравится грубый голос консула и его манера размахивать рукой так, будто он намерен вколотить в собеседника свои мысли? Почему он задает вопросы и отвечает на них сам, не давая другому раскрыть рта? И, наконец, разве пристало полководцу заниматься такими подсчетами — восемьдесят, сорок, восемьдесят три? Ведь он не в таверне своего отца на форуме!
— Завтра день моего коллеги, — закончил Варрон, — а затем мой. Прислушивайся, юноша: скоро запоют трубы!
КАННЫ
Это была та же равнина, которую Ганнибал наблюдал вчера с пригорка, но теперь вся местность, от большого римского лагеря на этом берегу реки до малого на противоположном, была заполнена войсками и блеском оружия в косых лучах утреннего солнца. В центре большого лагеря, над преторием, как пламя, полыхало большое пурпурное полотнище. Римляне решили дать сражение, и они об этом объявляли открыто, они бросали вызов. Из северных ворот по направлению к мосту, соединявшему оба берега и оба лагеря, двигались все новые и новые манипулы. Никогда Ганнибалу не приходилось видеть такое огромное войско. Ближе к реке строилась римская конница, правее — ее пехота. Глубина строя превосходила его ширину. Левый фланг занимала конница римских союзников. Из малого лагеря выходили легковооруженные отряды и становились впереди пехотинцев.
— Вот оно, войско! — воскликнул Магарбал. В голосе его были ужас и удивление. — Никому из смертных не приходилось сражаться с такой колоссальной армией!
Но есть еще более удивительная вещь, которую ты не заметил, — спокойно сказал полководец не оборачиваясь.
— Что же это? — нетерпеливо спросил Магарбал, приподнимаясь на стременах и вглядываясь в том направлении, куда смотрел полководец.
— А то, — продолжал Ганнибал так же спокойно, — что в этих десяти легионах нет ни одного человека, которого звали бы Магарбалом.
Шутка Ганнибала была встречена взрывом хохота. Карфагеняне радовались, что их полководец так спокойно смотрит в глаза опасности.
Солнце уже поднялось высоко, когда карфагенская армия перешла Ауфид и приняла тщательно продуманный Ганнибалом боевой порядок. На левом крыле, упиравшемся в берег, против римской конницы Ганнибал поставил галльскую и иберийскую конницы. Справа к ней пристроились колонны ливийцев. В лучах солнца вспыхивали острия копий и начищенные бляхи панцирей. Ливийцы были в римском вооружении, доставшемся Ганнибалу у Тразимена, и походили бы полностью на римлян, если бы не пестрые туники, видневшиеся из-под лат. В центре расположились обнаженные до пояса галлы со своими длинными, закругленными на конце мечами. Рядом с ними были иберы с короткими отточенными мечами и круглыми, сплетенными из сухожилий щитами, в белых туниках. Издали одежды иберов сверкали, как покрытые льдом и снегом скалы в их родных Пиренеях. На правом фланге стояли другие колонны ливийцев, а на самом краю — конница, которой командовал Магарбал. Нумидийцы привстали на стременах, напряженно вытянув шею. Их руки судорожно вздрагивали. Лица выражали безумную жажду боя.
Сквозь промежутки в рядах ливийцев и галлов выбежали балеарцы. Засвистели каменные и свинцовые ядра, раздался треск щитов, которые выставили перед собою римляне.
Тирн, по своему обыкновению, не торопился. Он снял с шеи самый длинный шнур и отыскал глазами в римском пешем строю всадника в блестящем шлеме с перьями. Такой же точно шлем он видел на поле боя у Тразименского озера. Шлем был из чистого серебра, и, говорят, он принадлежал самому Фламинию. Вложив в шнур свинцовое ядро, Тирн занес руку назад и молниеносно выбросил ее вперед вместе со шнуром. Человек в блестящем шлеме закачался и упал. Так же не торопясь Тирн надел на шею шнур и зашагал к своим.
— Тирн, ты убил консула! — вопили ливийцы.
Но балеарец ничем не показывал своей радости, хотя в глубине души ликовал. За убитого консула Ганнибал обещал пять слитков серебра.
В бой вступили всадники на левом крыле карфагенской армии и на правом — римской. Но здесь сражение менее всего походило на битву конницы. Нельзя было обойти противника ни слева, ни справа. Этому препятствовали река и своя же пехота. С громким криком воины стаскивали противников с коней. Все смешалось в смертельной рукопашной схватке. Уцелевшие римские всадники были оттеснены и обратились в бегство.
Иначе сложились дела в центре боевого порядка. Сначала ряды галлов и иберов стойко выдерживали натиск римлян. Впереди бился Дукарион. Его обнаженный торс возвышался над телами пораженных им врагов, ноги скользили в крови, а длинный меч, которым он рубил наотмашь, сверкал, как молния. Но вот уже ни сбоку, ни сзади нет никого из галлов. Он остался один, и на него движется новый римский строй. Римлян ведет человек с окровавленной головой. Нет, Тирн не убил консула, а только ранил его. У Эмилия Павла есть еще силы, чтобы бить и гнать врага.
Галлы и иберы отступали в беспорядке. Как и всегда в сумятице боя, они не знали, что делалось справа и слева от них. Им казалось, что отступало все войско. Оглядываясь, они видели лишь направленные на них неумолимо сверкающие острия мечей и гони в окровавленных сандалиях, шагающие через трупы. "Все кончено! — в ужасе думал Дукарион. — Вот она, смерть!"
Но римляне почему-то остановились. Ровный ряд их мечей изогнулся и задрожал, заколебался и стал отползать назад.
Случилось то, что предвидел один Ганнибал. Бегущие галлы и иберы втянули за собой римлян в середину его армии. Его ливийцы, его гордость и надежда, стояли на месте плечом к плечу. Они только развернулись вполоборота, так что их мечи были направлены на фланги наступающих и уже уверенных в своей победе римлян. Теперь карфагенский строй напоминал полумесяц, и его рога грозно охватывали римлян, сжимали их в железном кольце.
Но у римлян была еще конница на правом фланге. Им ничего не стоило прорвать в одном месте кольцо, выйти из окружения и короткими сильными ударами сзади разбить его на отдельные части. Но вместо этого римляне спешились. Пехотинец, посаженный на коня, не становится всадником! Кони мешали римлянам. А отступать, когда рядом бьется пехота, мешало им чувство долга и товарищества. Лучше умереть на месте, чем бежать!
Ганнибал, видя, как римляне спешиваются, воздел руки к солнцу, уже перевалившему через середину неба.
— О Мелькарт! — воскликнул полководец. — Благодарю тебя, что ты лишил врагов своего божественного разума, что ты отдал их мне со связанными руками и ногами!
Римское войско было окружено. Впрочем, теперь оно походило не на войско, а на беспорядочную толпу объятых ужасом людей. Они уже не слышали команды. Они устремлялись туда, где, как им казалось, можно уйти от неминуемой смерти, но повсюду наталкивались на вражеские копья и мечи. Спасением им представлялся римский лагерь на правом берегу Ауфида. Там остался обоз и несколько тысяч воинов. Но этот лагерь за рекой. И все бегут к реке.
Сципион сталкивался с беглецами, отбивался мечом от римских же всадников, пытавшихся пробиться сквозь людскую толщу и давивших копытами раненых. У реки Сципион увидел сидящего на камне человека. Он зажимал руками лицо, и кровь струилась по его пальцам и заливала тогу. Римлянин отнял руки, и Публий узнал Эмилия Павла. Публий бросился к раненому консулу, чтобы его поднять. Но Павел отстранил его.
— Не надо, — еле слышно прошептал раненый. — Не трать времени. Возвести сенаторам, чтобы они укрепили город. А Фабию передай, что я остался верен его наставлениям.
— Богам не нужна твоя смерть, Эмилий, — сказал Сципион. — Ты один только неповинен в этом несчастье. Дай мне руку, я помогу тебе сесть на коня.
Эмилий Павел покачал головой:
— Позволь мне умереть консулом среди моих воинов. Это лучше, чем предстать перед сенатом в роли обвиняемого.
Последних слов Сципион не расслышал. Толпа беглецов подхватила его и оттеснила от умирающего. Вот Сципион уже у реки. Холодная вода Ауфида обожгла его и отрезвила. Он понял, что спасение не на том берегу, где рыскали вражеские всадники, а в самой реке. Плыть, куда несет течение, плыть, покуда хватит сил.
На поле боя опустилась ночь. Луна скрылась за тучами, словно и для нее было невыносимо это страшное зрелище. С тех пор как она освещает землю, еще не погибало сразу столько людей.
...Как только рассвело, Ганнибал вышел из шатра. Он окинул взглядом поле боя. Римляне лежали тысячами, пехотинцы и всадники вперемежку, кого с кем соединила смерть. Некоторые, приведенные в чувство утренним холодом, приподнимались из груды трупов. Обнажив шею, они просили смерти, как милостыни.
Балеарцы, берберы и галлы поодиночке и группами в несколько человек обходили поле боя. Они добивали раненых, снимали с мертвых золотые украшения и серебро — с лошадиных сбруй. Поодаль под охраной всадников пленные рыли ров. В нем будут похоронены все восемь тысяч воинов армии Ганнибала, павших в битве с римлянами.
Несколько всадников окружило Ганнибала. Это были его соратники и брат Магон.
— Друзья, — обратился к ним Ганнибал, — об этом сражении будут говорить наши внуки и правнуки. Теперь нам надо отдохнуть и собраться с силами.
— О каком ты говоришь отдыхе! — вспылил Магарбал. — Нельзя медлить ни одного мгновения. Я отправлюсь вперед с конницей, а ты с остальной армией следуй за мной. Через четыре дня мы будем пировать на Капитолии.
Ганнибал задумчиво покачал головой:
— Еще рано.
— Когда же? Когда? — воскликнул Магарбал. — Или ты хочешь, чтобы и эта великая битва не имела последствий? Может быть, ты намерен променять Карфаген на Италию, как твой отец променял его на Иберию?
— Еще рано! — повторил Ганнибал более твердо. — А за готовность выступить на Рим благодарю.
— Я вижу, что боги не дают всего одному человеку! — грустно сказал Магарбал. — Ты, Ганнибал, научился побеждать, а пользоваться победой не умеешь.
Ганнибал ничего не ответил. Повернувшись, он медленно зашагал к берегу, где нумидийцы сгоняли в кучу пленных. Вскоре Ганнибала догнал Магон. Братья молча шли рядом. У реки они остановились, чтобы рассмотреть пленных. Многие из них были ранены, у всех были усталые, безучастные лица. Внезапно из колонны пленных вышел человек лет сорока пяти с худым, обросшим щетиной лицом. Он смотрел на Ганнибала с таким любопытством, словно тот был не человеком, а богом.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Ганнибал на ломаном латинском языке.
— Можешь говорить со мной по-гречески, — молвил пленник.
— Ты эллин? — Ганнибал перешел на греческий язык.
Пленник молчал, но так же не отводил глаз от Ганнибала.
— Что же ты молчишь? Если ты не римлянин, я тебе дарую свободу.
— Я Гней Невий, — ответил пленник, — у меня три естества. Когда я вспоминаю о римлянах, захвативших мое кампанское поместье, я их проклинаю на кампанском языке. Когда я радуюсь тому, что остался жив, молюсь музам на языке эллинов. Но стихи пишу по-латыни.
— Я вижу, ты поэт?
— Да, меня называли поэтом, пока я, питаясь крохами с пиршественного стола Гомера, сочинял трагедии для театра. Но, с тех пор как я написал стишки о Метеллах, меня просто называют Невий, а иногда добавляют: "тот Невий, который сидел в тюрьме".
— Что же тебя заставило пойти в войско, если римляне так плохо к тебе отнеслись?
— Я хотел видеть тебя. Поэт должен знать героев своей поэмы. Я пишу поэму о войне.
— Вот у меня и свой поэт! — воскликнул Ганнибал, обращаясь к сопровождавшему его Магону. — Помнишь наши уроки с Созилом? Что осталось от Александра, кроме написанных о нем книг? Может быть, обо мне узнают из стихов этого римлянина, или грека, или кампанца, ибо этот человек утверждает, что у него три естества. Отведи его в обоз, и пусть ему там дадут три лепешки и три чаши доброго вина.
— Хорошо, что он знает только три языка, — вставил с улыбкой Магон. — Знай он столько языков, сколько ты, пришлось бы ему выпить целый пифос.
— Отведешь его и возвращайся, — закончил Ганнибал. — Мне надо с тобой поговорить.
По тону Ганнибала Магон сразу же догадался, что ему снова предстоит путь в Карфаген. На этот раз ему не хотелось покидать Италию. Ганнибал вскоре вступит в Рим. В этом после Канн Магон не сомневался. Магону хотелось быть свидетелем позора римлян.
В БОЛЬШОМ СОВЕТЕ
В первый же день своего прибытия в Карфаген Магон отправился в Большой Совет. Брат поручил ему рассказать об одержанной победе и просить подкрепления.
Рассказ Магона прерывался рукоплесканиями и радостными выкриками рабби. Казалось, что все они разделяют те чувства, которые переживал он сам, участник и очевидец великой битвы. Но это было не так.
К возвышению для ораторов шел Ганнон. Его глубоко посаженные глаза смотрели жестко и презрительно, губы были искривлены насмешливой улыбкой.
— Не раз мы слышали здесь о победах, которые одерживал Ганнибал, — начал Ганнон, подняв вверх ладонь. — Совсем недавно нам докладывали о великой победе у какого-то озера, варварское имя которого не удержала моя память. Но я прекрасно помню, что тогда Ганнибал просил у нас пять тысяч всадников, и я сам отправился за ними к моему другу Сифаксу. Теперь же нам говорят о величайшей победе. И на этот раз требуют вдвое больше конницы, вдвое больше денег. Еще одни Канны, и наш город останется без казны и без войска.
В зале раздался смех, послышались выкрики:
— Правильно, Ганнон!
Окрыленный поддержкой, Ганнон продолжал:
— Я понимаю, Магон, победа ослепляет. Еще твой отец упрекал меня, что я преувеличил число мятежников, убитых и взятых мною в плен. Возможно, ошибался. Но слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы за один день было истреблено сорок пять тысяч воинов? И, наконец, не объяснишь ли ты нам, как в такой огромной массе мертвецов твой брат сосчитал погибших римских сенаторов и всадников?
Магон подошел к столу суффектов и бросил на него холстяной мешок, завязанный сверху кожаными тесемками. Все в зале затихли, полагая, что в этом мешке захваченные во вражеском лагере свитки со списками воинов или другие неоспоримые доказательства сообщенных Магоном цифр.
Магон рванул тесемки, и оттуда со звоном посыпались кольца, сотни, тысячи колец. Кольца заполнили весь стол. Несколько десятков колец упало на пол, и рабби вскочили, чтобы их поднять.
— Что это такое? — послышались голоса. — Откуда эти кольца?
Магон поднял руку, призывая к тишине.
— Римляне, как и мы, носят кольца. Только у них кольцо не награда за успешно совершенный поход, как это принято у нас, а знак сенаторского или всаднического достоинства. Ни один сенатор или всадник не носит более одного золотого кольца. Эти кольца собраны на поле битвы у Канн. Вот и сосчитай, Ганнон, сколько погибло сенаторов и римских всадников в этом сражении.
В зале послышались рукоплескания. Ганнон молчал. На его побагровевшем лице выразилась растерянность. Опять этим хитрым Баркидам удалось завоевать расположение советников. Опять они добьются своего.
— Считай, Ганнон, — продолжал Магон, потрясая кулаком. — Что же ты медлишь? Ведь лучше тебя здесь никто не умеет считать. Ты только и делаешь, что считаешь и высчитываешь. Ты никак не можешь дождаться своей доли италийской добычи. Ты напоминаешь мне ростовщика, который хочет получить проценты, ничего не дав в долг.
Слова эти били как молот. От них некуда было спрятаться. Под насмешливыми взглядами рабби Ганнон покинул зал.
Это была победа Баркидов, которую шутники называли вторыми Каннами.
Огромным большинством было принято решение послать Ганнибалу четыре тысячи нумидийских всадников, сорок слонов и тысячу талантов серебра, а Магону было предложено отправиться в Иберию для набора там двадцати тысяч пехотинцев и четырех тысяч конных воинов. Войско это должно было идти в Италию на помощь Ганнибалу.
Радостный и взволнованный, Магон покинул Большой Совет. На площади, напротив Дворца Большого Совета, он увидел всадника на красивом белом коне. Конь нетерпеливо перебирал ногами.
Магон невольно залюбовался прекрасным животным. За годы, проведенные в армии Ганнибала, Магону приходилось видеть немало породистых и быстроногих скакунов. Но он готов был поклясться Мелькартом, что не встречал лошади таких благородных кровей. Она была вся белая, словно меловая гора. На высокой, изящно изогнутой шее сидела крепкая голова с выпуклыми сверкающими, как звезды, глазами. Есть ли в мире другой конь с такими необыкновенно сильными и стройными ногами!
Залюбовавшись конем, Магон лишь скользнул взглядом по всаднику. На нем был плащ из леопардовой шкуры, облегавший стройное худощавое тело. На вид незнакомцу можно было дать лет тридцать, не больше.
— Привет тебе, Магон, — сказал незнакомец, спешившись. — Я тебя сразу узнал.
Магон внимательно взглянул на человека в плаще из леопардовой шкуры. Нет, ему незнакомо это лицо с широко расставленными глазами и крутым, энергичным подбородком.
— Откуда ты меня знаешь? — удивился Магон.
— Магон похож на своего брата, — отвечал уклончиво нумидиец.
— Ты служил у Ганнибала? Но почему я тебя не могу припомнить?
— Я познакомился с твоим братом тогда, когда был жив еще твой отец и Ганнибал не имел армии. Меня зовут Масинисса.
Магон бросился к нумидийцу и схватил его за плечи:
— Брат часто вспоминал о тебе, интересовался тобой! Он просил меня узнать, где ты. Но никто во всем Карфагене не мог рассказать мне о тебе. Говорили, что ты исчез.
— О том, где я был, знает один Мерг.
Услышав свое имя, конь повернул к нумидийцу свою красивую голову с умными, почти человеческими глазами.
Масинисса положил руку на шею коня. Животное задрожало в радостном нетерпении и упруго переступило с ноги на ногу.
— Но Мерг не умеет говорить, — продолжал нумидиец, — хотя понимает людей лучше меня. Ливия велика. Никто не измерил ее пределов. Мы с Мергом побывали там, где еще не ступало копыто нумидийского коня. Мы были в стране гор, где скалы покрыты изображениями животных и людей. В этих местах охотятся на колесницах, поражая газелей стрелами и дротиками [Масинисса говорит о горах Центральной Сахары, которая в древности не была пустыней; ученые обнаружили в этих местах тысячи рисунков первобытных людей; на рисунках — слоны, жирафы, носороги, львы, охотники и колесницы]. Мы были в непроходимых лесах. Над нашими головами сверкали чужие звезды; их не видел еще ни один человек, родившийся на берегах Внутреннего моря.
— Ты неправ, Масинисса. В той стране, где светят чужие звезды, еще триста лет назад побывал Ганнон Мореплаватель.
При слове "Ганнон" нумидиец вздрогнул.
— Я не слышал о твоем Ганноне, — сказал он глухо. — Я знаю другого Ганнона. Из-за него я пять лет не был на родине. И теперь я вернулся в Карфаген, потому что не могу забыть его дочери. Ты слышишь, не могу.
— И Ганнон знает, что ты в Карфагене?
— На этот раз он меня не прогнал, как пять лет назад. Он мне разрешил с ней встречаться.
Поздравляю тебя, Масинисса! Я рад, что ты обрел свое счастье. Если я задержусь в Карфагене, буду у тебя на свадьбе.
— На свадьбе! — иронически повторил Масинисса. — О свадьбе еще рано говорить. Ганнон поставил одно условие. О, если бы он его выставил пять лет назад! Тогда бы я проделал с Ганнибалом весь его поход.
— Что же это за условие?
— Ганнон говорит, что мужем его дочери не может быть безвестный человек, потому что Софониба знатного рода. Он выдаст за меня дочь только тогда, когда я буду царем или прославлюсь в битвах с римлянами. Возьми меня с собой к Ганнибалу. Отец всегда хотел этого. Он будет рад, когда узнает, что я вернулся, что я воин. Пусть Гайя живет еще сто лет. Своим счастьем я буду обязан не его смерти, а самому себе.
— Твое решение правильно. Но к Ганнибалу я попаду не скоро. Мне приказано отправиться в Иберию, где мой брат Газдрубал воюет с братьями Гнеем и Публием Сципионами. Там, в Иберии, мы наберем войско. Тебе я поручу конницу. С этим войском мы двинемся через Пиренеи и Альпы в Италию.
Глаза Масиниссы вспыхнули жадным и радостным блеском.
ПРОЩАНИЕ
Видимо, он прискакал издалека. Его плащ был в пыли, а конь блестел от пота, словно облитый водой. Блестели при луне глаза Масиниссы из-под длинных ресниц, и блеск их был подобен небесному огню.
Как они похожи друг на друга — стройные, трепетные, сильные...
Софониба прикоснулась к шее Мерга.
— Осторожно, может укусить, он дикий, — быстро проговорил Масинисса.
Но конь даже не шелохнулся. Он только слегка скосил свой блестящий выпуклый глаз и втянул напряженными ноздрями воздух.
Девушка рассмеялась. Изумленное и слегка напуганное выражение глаз коня напомнило ей первую встречу с Масиниссой на ступенях храма Танит. Нумидиец был так удивлен, словно из храма выходила не она, Софониба, а сама богиня. А потом объяснение с отцом! Какой он смешной и милый, этот юноша с длинным варварским именем, напоминающим крик степной птицы.
— Мерг тебя не боится, — сказал Масинисса, поправив на остром загривке коня перекинувшуюся на другую сторону прядь гривы. Мерг чувствует, что я тебе друг. А там, — Масинисса показал на дворец Ганнона, — не знают этого. Там меня боятся, словно я могу тебя обидеть. Там говорят, что я должен ждать, что я должен показать свою храбрость в бою с вашими врагами — римлянами. И тогда мы сможем быть всегда вместе.
— Всегда? — спросила девушка.
— Да. Я никогда не буду с тобой расставаться. Мы будем вместе ездить на охоту, рядом лежать на траве и видеть звезды. Ты знаешь, у каждого человека есть своя звезда, которую боги создали вместе с ним. Когда звезда падает, умирает человек. Твоя звезда, наверно, самая красивая и самая яркая. Ночью я часто смотрю в небо и ищу ее, твою звезду. Мне кажется, если найду ее, никогда тебя не потеряю. Но в небе так много звезд! Они то вспыхивают, то гаснут. Они меняют свои места. Они смеются надо мной. А потом боги опускают голубой полог, и тогда не найдешь ни одной звезды.
— Я покажу тебе свою звезду, — сказала девушка грустно. — Это самая обыкновенная звездочка. В тот день, когда я родилась, она взошла на небе и принесла с собой летний зной. Жрецы говорят, что это несчастливая звезда. Приходи сегодня ночью, мы на нее посмотрим вместе.
— Сегодня ночью, — сказал Масинисса, — я буду на корабле в море. Сегодня отплывает флотилия в Иберию. Магон, брат Ганнибала, берет меня с собой. Твой отец услышит обо мне. В Иберии, сражаясь с врагами, я найду твою звезду.
Какое-то неизъяснимое чувство охватило Софонибу. Кто ей этот человек? Что ее связывает с ним, с варваром, поклоняющимся чужим богам? А почему-то этот варвар становится ей все дороже и дороже. Рядом с ним, на одном коне, она ускакала бы за эти синеющие горы в зовущий и неведомый край счастья.
В КАНУЗИИ
Остатки разбитого Ганнибалом войска сходились в Канузий, город ниже Канн, по течению Ауфида, в девяти милях. Этот маленький город обладал мощными стенами и считался одной из сильнейших крепостей Италии. Ганнибал много раз проходил у Канузия, но не пытался его брать. Видимо опасаясь мести пунов, о победе которых знала уже вся Италия, канузийцы запирали перед римлянами двери своих домов. Там, где римлян пускали внутрь, их отказывались кормить, ссылаясь на недород. Брать пищу силой римляне не решались, боясь открытого возмущения канузийцев.
Впрочем, нашлась и в Канузии добрая душа. Это была немолодая вдова, по имени Буза. Говорят, ее покойный муж был на римской службе центурионом. Так это или нет, Буза великодушно открыла свои городские закрома, а ее сельские рабы пригнали в Канузий овец и свиней и передали их воинам. Этой еды могло хватить на два-три дня. А что делать, когда кончатся эти запасы?
На городской площади собралась толпа беглецов. Тут можно было увидеть и совсем старых воинов с лицами, иссеченными шрамами, со спинами, сгорбленными от тяжести солдатских мешков.
Рядом с ними стояли или сидели прямо на земле юнцы. Их щеки еще не знали прикосновения бронзовой бритвы. У них были безумные глаза и лица со следами грязи и слез. Канны были их первым сражением. Они пережили весь ужас этого побоища. Многие, притворившись мертвыми, лежали среди трупов и бежали с поля боя лишь под покровом ночной темноты. Других, подобно Сципиону, спас быстрый Ауфид, и они дали обет принести божеству этой реки кровавую жертву.
Купание в холодной реке не прошло для Сципиона бесследно. Его трясла лихорадка. Зубы выбивали дробь. Но, превозмогая себя, он вместе с другими военными трибунами распределял между воинами зерно и мясо. Вдруг кто-то коснулся его плеча. Сципион обернулся.
— Это ты, Фил? — сказал он бледному юноше, сыну бывшего консула. — Что произошло?
— Заговор! — ответил Фил с дрожью в голосе. — На квартире Метелла собрались воины. Они хотят бежать из Италии, воспользовавшись судами канузийцев [в III веке до н.э. Ауфид до Канузия был судоходным, и в Канузий приходили морские суда].
"Опять Метеллы!" — подумал Сципион. Ему вспомнилась встреча в театре, небритое лицо Гнея Невия, поэта, заклеймившего этот заносчивый род. Теперь один из Метеллов склоняет воинов на измену. Нет, этому не бывать!
Сципион крикнул, обращаясь ко всем на площади:
— Друзья, мы пережили страшный день Канн, а теперь новая беда. Те, кому дорого спасение отечества, за мной!
Заговорщики уже собирались покинуть дом, чтобы осуществить свое решение, когда ворвался Сципион с несколькими воинами.
Заговорщики остановились в нерешительности. Что ему надо, этому военному трибуну, сыну разбитого Ганнибалом консула?
— Стойте! Одумайтесь! — воскликнул Публий. — Вы забыли о своем долге перед родиной!
— Долге? — насмешливо повторил Метелл, юноша с бледным, прыщеватым лицом. — А родина помнит о своем долге перед нами? Мы не желаем быть рабами пунов, не желаем быть нахлебниками Бузы. С нас достаточно Канн. Мы хотим быть свободными!
— Какою же ценой ты хочешь сохранить свою свободу, изменник! — воскликнул Сципион. — Ценою рабства матерей и сестер? Ценою их унижения и позора? Нет, римлянин не может быть свободным, пока на земле Италии Ганнибал.
— Довольно кормить глухого осла баснями! — сказал резко Метелл. — У нас нет иного пути. В Риме нас казнят как трусов. Когда узнают, что мы бежали от Ганнибала. А Ганнибал нас сделает рабами за то, что мы римляне. Если мы останемся в Канузии, подохнем с голоду, как собаки.
— Нет, у нас есть еще один выход! — уверенно произнес Публий. — Не бросать оружие, а брать его! Нас мало, и мы бессильны нанести поражение Ганнибалу, но мы можем нападать на его войско по ночам, захватывать в плен фуражиров, уничтожать склады. Пусть поразит Юпитер всемогущий и всеблагой меня, весь мой род и все, что ему принадлежит, если я не омою это оружие в крови врага! — Сципион занес над головою Метелла меч. — Повторяй, Метелл, и все, кто здесь, слова этой клятвы.
— Пусть поразит Юпитер всемогущий и всеблагой меня и весь род мой и все, что ему принадлежит... — послышался нестройный хор голосов.
В КАПУЕ
Огромный город встречал Ганнибала. Тысячи жителей вышли на улицы и площади, чтобы лицезреть человека, овеянного славой величайшего полководца. Богатые капуанские купцы разослали по всей улице от Римских ворот [Римские ворота были обращены к дороге, ведущей на Рим] до дома братьев Ниниев, где должен был остановиться Ганнибал, пестрые ковры и ткани. Под копыта коней, под ноги наемников летели цветы, знаменитые капуанске розы, аромат которых воспет поэтами; приветственные выклики сливались в гул, напоминавший рокотание волн.
Два года после вступления Ганнибала в Италию капуанцы сохраняли верность Риму. Два года капуанским сенаторам, находившимся в родстве со знатными римскими родами, удавалось сдерживать нетерпение и ярость простонародья, требовавшего союза с Ганнибалом. Только теперь, после Канн, рассеялся страх перед римским оружием и римской местью. Честолюбивые помыслы получили новую обильную пищу. Чем Капуя хуже Рима? Разве она не может возвратить земли, отнятые римлянами, и с помощью Ганнибала стать первым городом Италии? Теперь путь к отступлению отрезан. Схвачены и перебиты все римские граждане, находившиеся в Капуе или Кампании по делам службы или по частным делам. С Ганнибалом заключен союз на условиях сохранения капуанцами свободы, своих законов и своего управления.
Намерением Ганнибала было тотчас же собрать капуанский сенат, чтобы обсудить план дальнейших действий и совместной борьбы против Рима. Но Пакувий и другие вожди партии, предавшей Капую Риму, выразили непритворное удивление.
— Сначала мы отобедаем, а после осмотрим город, — молвил Пакувий.
После обеда Ганнибал приказал привести Гнея Невия.
— Я хочу, чтобы ты меня сопровождал по городу, — сказал он пленнику. — Пусть капуанца говорят: "Вот Ганнибал, сопровождаемый поэтом".
— А ты не боишься, что они подумают: "Вот Гней Невий в сопровождении Ганнибала"?
У Пакувия, услышавшего эти слова, глаза полезли на лоб. "Так говорить с могущественным Ганнибалом!"
Но Ганнибал лишь рассмеялся:
— А ты опишешь в своей поэме то ликование, с каким меня встречала Капуя!
— Поэма моя будет бронзовым зеркалом, — отвечал поэт. — В ней отразится все, чем живут люди Капуи, Рима и Карфагена. Да, я не премину рассказать о кампанских розах, летевших под копыта твоих коней, но я не забуду и Деция Магия, которого твои воины связанным тащили в тюрьму, пока ты здесь пировал.
Деций Магий безумец! — воскликнул Пакувий с дрожью в голосе. — Он открыто призывал граждан не пускать тебя в Капую.
— Вот видишь, сказал спокойно Ганнибал, — во всей Капуе отыскался всего один человек, да и тот безумец, который не приветствовал меня и мое войско. А ты хочешь о нем слагать стихи. Разве это справедливо?
— У нас есть пословица, — сказал глухо Невий: — "Истина часто страдает, но не гибнет никогда".
Ганнибал хлопнул ладонью по лбу:
— Я понял все. Ведь и ты сидел в тюрьме. Поэтому тебе стало жаль Магия. Обещаю по случаю этого торжественного дня даровать безумцу свободу, если он публично признает свою вину... А теперь, — Ганнибал обратился к Пакувию, — покажи мне город. Что тут у вас самое интересное?
— Амфитеатр! — в один голос ответили Пакувий и Ниний.
Это было огромное сооружение в форме круглой чаши. Стенки ее составляли ряды зрителей, а дно — арену, посыпанную мелким белым песком. Ганнибалу отвели почетное место — у самой арены. Здесь всегда сидели иностранные послы и капуанские сенаторы.
Амфитеатр встал, криками и рукоплесканиями приветствуя почетного гостя и союзника Капуи. Но вот все смолкло. На арену двумя отрядами, человек по тридцать в каждом, выступили воины. Щиты их, расширяющиеся кверху для прикрытия груди и плечей, имели золотые и серебряные накладки. У воинов с серебряными щитами была белая полотняная одежда, у воинов с золотыми щитами — пестрая. Колыхались, как листья сказочных деревьев, яркие перья, украшавшие островерхие шлемы.
Сделав круг, воины остановились напротив того места, где сидел Ганнибал, и прокричали хором несколько слов.
— Идущие на смерть приветствуют тебя, — шептал Пакувий Ганнибалу. — Это обычная фраза гладиаторов. Они из школы Ниниев.
Ганнибал уже был захвачен красочным невиданным зрелищем. Служители раздали бойцам оружие, и по сигналу трубы гладиаторы ринулись друг на друга. Мечи мелькали в воздухе, как молнии. Слышались удары мечей, воинственные крики самих гладиаторов и возгласы толпы, одобряющей своих любимцев:
— Загоняй его к барьеру! — Рази! Бей труса!
У барьера стояли надсмотрщики с бичами и железными палками. Горе тому, кто уклонится от боя и не даст насладиться зрителям картиной своих мучений.
Победили воины с золотыми щитами. Их осталось всего шестеро.
— Слава золотым! — надрывались зрители. — Слава!
Победители покинули арену. Выбежали люди с раскаленными щипцами. Они приложили их к распростертым на арене телам, чтобы убедиться, не остался ли кто в живых. Ганнибал ощутил запах горящего мяса. Мертвых уволакивали крючьями, а тяжелораненых добивали молотами. Другие служители граблями выравнивали песок, засыпая лужи крови.
Пока убирали арену, Пакувий рассказывал Ганнибалу о древнем обычае гладиаторских боев.
— Нашими учителями были этруски, одно время владевшие Кампанией и основавшие Капую. Но у этрусков бои устраивались лишь на похоронах лукомонов — так они называют правителей своих городов. Для нас же гладиаторский бой — это праздник. Скорее наша чернь откажется от дарового угощения, чем пропустит такое представление.
— А есть ли гладиаторы у римлян? — обратился Ганнибал к Невию.
— Конечно, ответил поэт. — Только Риму сейчас не до гладиаторов.
На арену вышли двое бойцов в шлемах с забралами. Черное тело одного из них напоминало статую из эбенового дерева. Другой гладиатор был выше своего противника на целую голову, у него было стройное тело со светлой розоватой кожей.
— Галл и эфиоп! Галл и эфиоп! — вопили зрители.
Судя по крикам, эти гладиаторы были хорошо знакомы капуанцам. Выступление их считалось праздником. Но гладиаторы явно не оправдывали ожиданий публики. Они сражались нехотя, вяло.
— Огня! Бичей! — яростно кричали капуанцы.
И служители наотмашь били гладиаторов бичами из бычьей кожи. Бич оставлял на теле галла длинные кровавые следы.
Ганнибал невольно вспомнил поединок, устроенный им перед войском после перехода через Альпы. Там бойцы сражались с большей яростью, хотя их не погоняли ни бичами, ни раскаленными прутьями.
— А что получит победитель? — спросил он Пакувия.
Капуанец не понял вопроса.
— Ты хочешь, сказать, какое вознаграждение получит ланиста? — спросил он.
— Нет, я спрашиваю, какая награда ожидает победившего гладиатора.
Капуанец рассмеялся:
— Может быть, в благодарность за доставленное богатство ланиста избавит его от розог, когда он провинится, или будет кормить досыта.
— Теперь я понимаю, почему они сражаются как неживые, — молвил Ганнибал. — Если бы наградой за победу была свобода, тогда не понадобились бы эти люди с бичами.
— Но хороший гладиатор стоит целого состояния! — возразил Пакувий. — Ланиста слишком часто рискует потерять его на арене и мечтает лишь о том, чтобы отличный боец остался жив. На что же он будет надеяться, если победителя ждет свобода? А впрочем... — Пакувий задумался. — Ты наш гость, и выполнить твое желание для меня счастье!
Не успел Ганнибал промолвить и слова, как Пакувий уже что-то быстро-быстро шептал служителю на ухо.
Через несколько мгновений по знаку служителя схватка остановилась. Глашатай объявил:
— Присутствующий среди нас великий наш друг и полководец Ганнибал просит даровать в этой схватке свободу победителю. Пакувий оплачивает все убытки, которые понесет от этого ланиста.
Схватка возобновилась. Галл начал теснить эфиопа. Тот яростно отбивался, медленно отходя к барьеру, отделяющему арену от зрителей.
Амфитеатр, как и при схватке "золотых" и "серебряных" щитов, разделился на два враждующих лагеря.
— Гони черную собаку! — вопили сторонники галла.
— Не подпускай близко галла! — орали приверженцы эфиопа.
Да, это была схватка, какой еще не приходилось видеть ни капуанцам, ни Ганнибалу. Там, у подножия Альп, сражались юнцы, истощенные голодом и цепями, а здесь бились мужи, не уступающие друг другу ни в опытности, ни в воле к победе. Свобода была на острие меча у каждого из бойцов.
Вскоре стало заметно, что галл начал уставать. Его лицо и плечи покрылись потом. Движения стали неуверенными. Галл торопился, стремясь как можно скорее нанести противнику удар, эфиоп бился хладнокровно. Только еще больше заблестели его черные плечи и шары мускулов на руках.
Но что это?
Меч ударил в щит эфиопа. Эфиоп поскользнулся. Нет, это обманное движение. Снизу он нанес короткий и сильный удар. Галл рухнул на песок к ногам эфиопа.
Амфитеатр грохотал. Зрители вскочили с мест и кричали, приветствуя победителя. Многие бросали на арену цветы и монеты, желая вознаградить гладиатора.
Ниний достал из кожаного мешочка монету, намереваясь ее бросить на арену.
— Постой! — остановил его Ганнибал. — Дай ее мне.
Ганнибал внимательно рассматривал большую медную монету с изображением волчицы, кормящей двух младенцев.
— Как это называется — спросил он после долгой паузы.
— Асс, — отвечал Ниний.
— Это римская монета? — спросил Ганнибал, припомнив, что римляне приписывали основание своего города близнецам, вскормленным волчицей.
Нет, это наша капуанская монета. Капуя считала себя сестрой Рима.
— А нет у тебя римской монеты?
Ниний порылся в мешочке.
— Изволь! — Капуанец протянул Ганнибалу маленький блестящий кружочек. На одной его стороне была женская голова в шлеме.
— Это серебро? — спросил Ганнибал.
— Серебро сверху, а ядро монеты из свинца.
В разговор вмешался Пакувий:
— Такова и свобода, которую римляне дали Италии. Поскреби ее немного, а под нею рабские цепи.
— Ниний и Пакувий, вы должны мне помочь, — сказал Ганнибал.
Капуанцы обратились в слух.
— Я хочу выпустить монету, но не такую, — Ганнибал с презрением указал на римский асс, — монету из настоящего серебра. Серебро доставят из Иберии, а чеканку возьмите на себя.
— Прекрасная мысль! — воскликнул Пакувий. — Мы изобразим на монете твое лицо.
— Не надо. Война обезобразила мое лицо. Я хочу, чтобы на монете была фигура слона.
— Слона? — удивленно воскликнул Ниний.
— Да. Мой отец мечтал, что слоны раздавят Рим. Говорят, он умер с этими словами на устах. Благодаря отцу, его настойчивости и мудрости, были приручены ливийские слоны. На монете должен быть изображен не индийский слон, а "ливиец" с длинными ушами. И, чтобы никто не сомневался, в чем смысл монеты, пусть на другой ее стороне будет изображен он, — Ганнибал показал на арену, — эфиоп с толстыми губами и черными курчавыми волосами.
Чернокожий, приняв от служителей подобранные ими деньги, покидал арену. Представление было окончено.
БИТВА У ИБЕРА
Только прибыв в Иберию, Магон понял, что рабби его обманули. Совет поручил ему набрать в Иберии двадцатичетырехтысячное войско для Ганнибала и этим самым снимал с себя ответственность за помощь италийской армии. Рабби возложили эту ответственность на Магона, заведомо зная, что никаких воинов в Иберии не добыть. Незадолго до памятного всем заседания Большого Совета, на котором Магон высыпал на стол золотые кольца, было получено письмо от Газдрубала. Брат сообщал о восстании, охватившем всю Северную Иберию. Зачинщиком его был Алорк, тот самый ибер, которого много лет назад Ганнибал отправил послом в Сагунт. Алорк подговорил начальников кораблей, стоявших в устье Ибера, поднял на борьбу иберийские племена. Иберия не могла послать Ганнибалу ни одного воина, она сама нуждалась в помощи. Не мог послать ему помощь и Карфаген, так как против него вскоре после отъезда Магона выступил Сифакс. Одни говорили, что царь массасилов возобновил союз с Римом, другие уверяли, что причиной войны является отказ Ганнона выдать за Сифака свою дочь Софонибу. Как бы то ни было, Сифакс снова стал врагом Карфагена.
Пользуясь бедственным положением Карфагена, римляне усилили свои атаки в Иберии. Как стало известно Газдрубалу, они стягивали свои силы к Иберу. К войскам Гнея Сципиона, находившегося в Иберии с начала войны, присоединились легионы его брата Публия, бывшего консула. Видимо, римляне придавали большое значение Иберии, если они решились в пору самых тяжелых неудач отправить за море воинов во главе с этим способным полководцем.
Газдрубал построил лагерь на холмах милях в пяти от Ибера, на берегу которого стоял римский лагерь. Первые дни враги прощупывали друг друга, вступая в мелкие стычки. Наконец карфагенский полководец решился на сражение. В полдень войско пунов покинуло свой стан и спустилось на равнину, к реке.
Римское войско было построено, как обычно, манипулами. Впереди стояли манипулы гастатов, самых молодых воинов, за ними — манипулы более опытных бойцов — принципов, строй замыкали триарии, воины, испытанные во многих битвах. Полководцы вводили их в бой в случае крайней необходимости.
Это было первое сражение, в котором пришлось участвовать Масиниссе. Воины его отряда имели по два коня. На одном они скакали, другого держали на поводу. Во время битвы они перескакивали с уставшей лошади на свежую. Сам Масинисса решил положиться на одного Мерга.
Страшен был натиск римских манипул. Римляне знали, что от исхода сражения зависит их возвращение на милую сердцу родину, и они решили или победить, или умереть. Другое дело иберы, из которых состояло войско Газдрубала. В случае победы им предстояло отправиться в Италию на помощь Ганнибалу. Иберы предпочитали потерпеть поражение на родине, чем идти на чужбину.
И потому, едва только с обеих сторон были брошены дротики, центр карфагенской армии, состоявший из иберов, начал отступать. С большим упорством шел бой на флангах, где Газдрубал поставил ливийцев. Никакими усилиями римлянам не удавалось раздвинуть эти фланги, но и Газдрубал не мог их сомкнуть и повторить в Иберии Канны.
Римляне ввели в бой свою многочисленную конницу, преимущественно из иберийских союзников. Но всадники Масиниссы, уступавшие римской коннице в численности, надежно прикрывали свое войско. Каждый нумидиец сражался за двоих. Их кони не знали устали. А Масинисса сражался за пятерых. Всадник на белом коне появлялся то там, то здесь, и казалось, что это сам бог Мелькарт в человеческом облике.
К вечеру, сломленные искусством римских бойцов, карфагеняне начали отступать к своему лагерю. Нумидийцы следовали за пехотой, защищая ее фланги.
Но что это такое? Всадник на белом коне отделился от своих и понесся в самую гущу римлян. Не успели римляне крикнуть, как Масинисса подскакал к знаменосцу и выхватил у него из рук полотнище с изображением дятла — значок манипула. Крик ужаса вырвался из сотен глоток. Потерять знамя легион равносильно поражению. Позор ожидает всех. Несколько римских всадников рванулось в погоню за смельчаком.
Масинисса прижался к шее Мерга. Ветер свистел у него в ушах и раздувал римскую тряпку, которую он не успел засунуть в плащ. На мгновение Масинисса пожалел, что во время боя не имел двух коней. Мерг устал, он тяжело дышит, а у римлян свежие и сильные кони. Римляне нагоняют. Тряпка, которую он держит в левой руке, притягивает их и умножает ярость. Враги уже могут достать его или Мерга дротиком. Чего же они медлят? Масинисса взглянул вперед и увидел в нескольких шагах от себя широкий ручей. "Римляне хотят меня взять живьем", — подумал Масинисса и хлестнул Мерга римской тряпкой.
Легко, без каких-либо усилий, лошадь взвилась под ним и перелетела через ручей. Римляне едва удержали своих коней у обрыва. Обернувшись, Масинисса слышал бессильные проклятия, которые враги посылали ему вдогонку.
Проскакав еще немного, нумидиец спешился. Бросив на землю римское полотнище с изображением птицы, Масинисса стал рядом с Мергом и погладил его по крутой потной шее.
Мерг вздрогнул и протянул черную губу к своему господину, словно желая схватить его за край одежды.
— Софониба не знает, от какой мы с тобой ушли беды, — сказал тихо Масинисса.
В годы своих странствий по Ливии, когда ему подолгу приходилось быть одному или находиться среди чужеземцев, Масинисса привык разговаривать с Мергом. Ему казалось, что конь понимает слова и отвечает по-своему — наклоняет голову, поводит ушами и тихо ржет.
— Эту римскую птицу, — продолжал нумидиец, — я пошлю Ганнону. — Пусть старик повесит ее у себя над головой, а если ему будет мало одной этой птицы, мы с тобой добудем другую. Правда, Мерг?
Мерг затряс головой и тихо заржал.
Небо уже покрылось звездами. Из-за гор показался лик Танит, и долина Ибера озарилась ее мягким светом. Масинисса стоял, запрокинув лицо; взгляд его перебегал от одного созвездия к другому. Так кормчий в безбрежном море ищет звезду, указывающую путь гауле. А разве любовь, которую дарует Владычица людям, не та же звезда? Чем бы были без нее смертные? Они бы рыли землю, как кроты, и ползали бы по ней, как черви. Они бы затерялись во мраке жизни, погрязли в своих жалких будничных делах и заботах без цели и желаний, без светлой радости и окрыляющих надежд. Без любви они не пели бы песен и не перебирали струны из овечьих кишок. Без тебя, о Танит, они не рвали бы цветов и не называли своих возлюбленных их именами.
— Как ты думаешь, друг, — спрашивал нумидиец Мерга, — не это ли звезда Софонибы?
Мерг нетерпеливо заржал, словно призывая Масиниссу в путь.
— Ты прав, — молвил Масинисса, — нам пора. Газдрубал и Магон, наверно, уже думают, что нас взяли боги смерти. А мы явимся и покажем это.
Масинисса поднял с земли полотнище и легко вскочил на спину Мерга.
ДВА БРАТА
Гаула накренилась от толчка. Магон, сидевший на корме, чуть не упал за борт. Перед тем как спуститься со сходен, Магон еще раз взглянул на берег, украшенный зданиями, садами и рощами. Искусство людей здесь состязалось с самой природой. Как жаль, что брату удалось захватить лишь крошечный отрезок этого побережья! Нола, Неаполь и другие его города, сверкающие, как драгоценные камни в золотой оправе, остались верны Риму. Магон слышал, что под Нолой Ганнибал потерял две с половиной тысячи воинов и, что еще страшнее, целое лето. А Ацерры, жалкий городишко, близ которого пристал к берегу корабль Магона, был покинут самими жителями и достался Ганнибалу полуразрушенным.
Дорога в Капую шла виноградниками. Вязы, вокруг которых вились лозы, как воины, рядами стояли до самых холмов. Было время сбора винограда. Рабы сносили корзины, наполненные янтарными и пурпурными гроздьями, к дороге и привязывали их к спинам маленьких осликов.
Лагерь Ганнибала находился не в самой Капуе, а в четырех римских милях от нее, на берегу реки Вольтурн. По дороге к лагерю Магону то и дело попадались наемники. Они шли по двое, по трое и горланили песни на своих варварских наречиях. Некоторых сопровождали женщины, полуобнаженные, с лицами, раскрашенными киноварью.
У самой дороги на траве развалились трое воинов, судя по одежде — иберы. До Магона донеслись обрывки их пьяной болтовни.
— Иду я из амфитеатра, а она стоит на углу. Глаза — вот! И остальное...
Хохот заглушил эти слова.
— А где ты ее оставил? Там же?
Еще взрыв хохота.
Нет, не воинскими подвигами хвалятся захмелевшие наемники. И вообще, глядя на них, трудно поверить, что войско находится во вражеской стране. Магону стало многое понятно. У брата появился новый опасный враг — распущенность, роскошь. Этот враг проник в армию и разрушает ее изнутри, как червь яблоко. После страшных бедствий в горах, кровопролитных сражений, грязи, крови войско попало в этот благословенный край. Он был наградой за все, что перенесли воины. И вполне заслуженной наградой! Отнять эту награду, лишить воинов того, что у них под рукой и чего они заслужили, бессилен и сам Ганнибал.
Ганнибал, крепко обняв брата, повел его и спутников к богато накрытому столу. Потягивая из серебряной чаши фалернское, обгладывая куриное крылышко, Магон думал о своем: "Разве люди, сражавшиеся под Тразименским озером и Каннами, не имеют права на удобную постель, на хорошее вино, на вкусную еду? Но это и есть роскошь, которая губит войско".
У Магона и его спутников после двухнедельного плавания был отличный аппетит. Когда стол опустел, Ганнибал обратился к Магону:
— А теперь, брат, расскажи, что ты привез.
С каждым словом Магона перед Ганнибалом вырисовывалась страшная картина бедствий, какие пришлось перенести карфагенянам в Иберии: мятеж начальников кораблей, отпадение иберийских союзников и, наконец, битва при Ибере. Здесь проявил себя Масинисса.
— Молодец Масинисса! — воскликнул Ганнибал. — Он вполне достоин той награды, к которой так стремится.
— Ты говоришь о руке Софонибы?
Ганнибал кивнул головой.
— Я подозреваю, что Ганнон ведет нечистую игру, — с тревогой заметил Магон. — Ходят слухи, что, после того как Сифакс послал против Карфагена конницу, Ганнон стал сговорчивее. Он хочет отдать свою дочь Сифаксу в обмен на мир и союз против Рима.
— Торгаш! — с презрением воскликнул Ганнибал. — Наш отец выдал Саламбо за Нар-Гаваса, но он не предлагал ее тому, кто даст дороже. Конечно, ему выгоднее Сифакс — он царь, а Масинисса даже не наследник.
— К тому Сифакс богат, а у Масиниссы нет ничего, кроме коня Мерга. А какой это конь! Я отдал бы за него все богатства...
— ...если бы ты их имел, — перебил Ганнибал брата. — А, насколько я понимаю, тебя война обогатила не больше, чем меня. Все, что присылают из Карфагена, что удается добыть силой или по договору, — все идет наемникам. А войне не видно конца.
— Скоро, уверенно сказал Магон. — Газдрубал готовит свою армию для перехода через Альпы по твоему пути. Вместе с ним пойдет и Масинисса. Когда мы все трое соберемся в Италии, Риму не выдержать. Римляне сами предложат мир.
КАЗИЛИН
Этот маленький городок на реке Вольтурне до войны с пунами ничем не был знаменит. Его укрепления уступали по своей высоте и охвату стенам доброй сотни других городов Италии. В летописях не сохранилось свидетельств того, что в Казилине родились какие-нибудь знаменитые мужи или в окрестностях этого города случились какие-либо чудеса. Надо же было, чтобы слава избрала этот город из сотни других!
Незадолго до битвы у Канн в Казилине оказался небольшой отряд римских воинов и римских союзников, не успевших присоединиться к легионам. Известие о каннской катастрофе заставило воинов задержаться в городе до получения распоряжений из Рима. Распоряжения не приходили, а тем временем Капуя успела перейти на сторону Ганнибала и открыть ему свои ворота. Не было сомнений, что жители Казилина, родственные по языку капуанцам и так же, как они, ненавидящие римлян, в удобный момент призовут Ганнибала. Поэтому римские воины ворвались в жилища казилинцев и перебили их всех до единого.
Так возникла римская крепость в непосредственной близости от Капуи. Это не на шутку пугало Ганнибала. Он послал небольшой отряд ливийцев и приказал начальнику этого отряда вступить с римлянами в переговоры об условиях сдачи города. Ливийцы приблизились к городу, их поразила совершенная тишина и признаки запустения. Полагая, что римляне, испугавшись, сами очистили город, ливийцы начали отбивать ворота и лезть на стены. Вдруг ворота отворились, и два римских манипула набросились на опешивших ливийцев и изрубили их. Вслед за этим был послан с более многочисленным отрядом Магарбал, но и он не смог одолеть нескольких сотен римских храбрецов.
Пришлось двинуться против Казилина самому Ганнибалу со всей своей армией и приступить к осадным работам. Смешно было строить гелеполу для осады такого городка, и Ганнибал решил ограничиться осадными лестницами и подкопами.
Днем и ночью карфагеняне рыли под землей траншею. Выкопанную землю ночью незаметно убирали на носилках. Но римляне с безошибочной точностью находили выходы траншей и преграждали их своими поперечными канавами. Римляне бросали во вражеские подкопы бочки с горящими куриными перьями. Удушливый дым выкуривал пунов, как зверей из нор.
Такая же неудача ожидала осаждающих, когда они попытались воспользоваться таранами и осадными лестницами. Римляне забрасывали врагов стрелами и дротиками, делали частые вылазки. Во время одной из таких вылазок был смертельно ранен Рихад. Сур никого к себе не подпускал. Пришлось увести его к Капуе, а вместе с ним и других боевых слонов. Началось время дождей. Вода заливала подземные ходы. Многие воины заболели лихорадкой. Ганнибалу ничего не оставалось делать, как снять большую часть своего войска. Перед городом был построен укрепленный лагерь и в нем оставлен отряд ливийцев. Ганнибал надеялся, что голод завершит уничтожение казилинского гарнизона.
На исходе зимы Ганнибал возвратился к Казилину. Воины, находившиеся в укрепленном лагере, уверяли, что в Казилине едва ли осталось две сотни бойцов. Многие римляне, терзаемые голодом, бросались со стен. Другие без оружия стояли на стенах, подставляя грудь стрелам и дротикам. Единственный перебежчик из города уверял, что осажденные давно уже поели всех крыс и мышей и теперь питаются размоченными в воде ремнями и кожами от щитов.
Впрочем, однажды удалось найти в ветвях ив на берегу Вольтурна деревянный бочонок с мукой. Кто-то помогал осажденным, бросая в реку выше города все, что может пойти в пищу.
Ганнибал приказал поставить воинов у реки и, дав им лодки, вменил в обязанность следить за тем, чтобы рекой ничего не пропустить в город. Больше бочек с мукой не видели, но по середине реки плыли орехи. Осажденные вылавливали их сачками и решетами.
Но более всего Ганнибала удивило, что римляне бросали со стен на взрытую его воинами землю семена репы. "Неужели мне придется стоять под Казилином, пока взойдут эти семена?" — сказал Ганнибал и тотчас же согласился вести переговоры с осажденными.
Осада Казилина отняла у Ганнибала почти год. А сколько в Италии таких Казилинов!
Ганнибала расстроило также известие о бегстве Гнея Невия. В карфагенском лагере поэт пользовался полной свободой. Ганнибал часто с ним беседовал и считал, что интерес поэта к нему самому крепче всех уз и засовов. Еще обиднее, чем бегство (не так уж велика потеря), было подброшенное поэтом письмо. Оно содержало несколько слов: "Тому, кто видел Ганнибала при Каннах, не нужен Ганнибал при Казилине".
"Отправился искать другого героя!" — грустно думал Ганнибал.
КУРУЛЬНАЯ ДОЛЖНОСТЬ
Публий смотрел на огромную, покрытую пожелтевшей травой чашу Большого цирка. Когда-то там стояли сараи. Со своими сверстниками он сбегал к ограде, поближе к сараям, где храпели и били копытами нетерпеливые кони. Можно ли забыть тот волнующий миг, когда по знаку эдила раскрывались решетчатые двери и на арену вырывались двенадцать колесниц! Давно пустует Большой цирк, и от этой неправдоподобной пустоты щемит сердце. Не скачками и не гладиаторскими боями заняты римляне. Курульные эдилы давно уже забыли о своих обязанностях по устройству зрелищ. Они заняты лишь охраной города, снабжением его хлебом.
Стемнело. Затих город, погрузившись в траур ночи. Только обходящая улицы и площади стража нарушала тишину легким бряцанием оружия.
Сципион прислонился к дереву, раскинувшему ветви наподобие крыльев, и прислушался к неторопливой беседе стражей.
— Да, были времена, — сказал один из стражей, — припасы ценились дешевле глины. Купишь на асс хлеба — вдвоем не съешь. А теперь на тот же асс дадут комок с бычий глаз.
— Отчего хлебу быть дешевым? — молвил другой страж. — Кому за плугом ходить? Все граждане в войске. А теперь и рабам черед пришел. В сенате решение принято: молодых рабов в легионы призывать, дав им свободу. Вот и зарастут поля чертополохом.
— Все в воле богов, — вступил в разговор третий караульный. — Их теперь ни во что не ставят, жертвы не приносят, вот они и гневаются. На форуме я видел пастуха, прибывшего из Пицена [Пицен — область Средней Италии, на берегу Адриатического моря]. Там шел каменный дождь. А на Овощном рынке на руках у кормилицы младенец закричал: "Триумф!" А младенцу-то всего шесть месяцев!
Прошел ночной дозор, а Сципион еще долго стоял у дерева, размышляя о судьбах города и о своем будущем. Ему казались смешными суеверия толпы. Он не видел ничего странного в каменном дожде. Наверно, где-нибудь произошло извержение вулкана и кусочки окаменевшего пепла занесло с дождем или ветром в Пицен. Он не мог сдержать улыбку при мысли о младенце, предвещавшем не то победу, не то поражение. Но все же какую силу имеют эти суеверия, если они не только распространяются в народе, но по их поводу принимает решение сенат, жрецы записывают их в свои священные книги?
С этими мыслями Публий подошел к дому. В атриуме горел свет. Несмотря на позднее время, мать не спала. Она сидела у украшенного цветами очага с глиняной мисочкой в руках.
— Ты исчез, — сказала она недовольно. — Забыл, какой сегодня день! Мне пришлось одной принести жертву пенатам [пенаты — духи, покровительствующие дому; жертва пенатам совершалась у очага].
Публий наморщил лоб, силясь понять, что мать имеет в виду.
— Какой ты невнимательный! — продолжала Фульвия. — Сегодня твоему брату разрешено баллотироваться в эдилы. Луций будет магистратом!
Публий молча кивал головой. Пусть мать думает, что он доволен ее выбором. Да, это ее выбор. Ей кажется, что служебная карьера сыновей должна проходить в том же строгом порядке старшинства, что и выдача дочерей замуж: сначала выдают замуж старшую дочь, а потом уже младшую. "Так и я буду всегда отставать от брата на два года. Я сражался при Тицине, спас отца, раскрыл заговор Метелла и помешал заговорщикам покинуть Италию. А что сделал Луций?"
В постели Сципион еще раз вспомнил разговор о знамениях. Кто мог поручиться, что какой-нибудь жрец не выдумал эту сказку про ребенка, закричавшего "триумф"? Надо же поднять у народа дух! А что, если... Решение пришло внезапно. Публий успокоился и уснул.
Рано утром в ночной тунике Публий вбежал в спальню матери:
— Мать, мне снился сон...
— Что-нибудь с отцом? — сказала Фульвия; клубок ниток выпал из ее рук.
— Не волнуйся. Отец тут ни при чем. Во сне я видел тебя. Ты, Луций и еще кто-то сидели на пороге дома, а я возвращался с форума в окружении друзей. Ты бросилась ко мне и крикнула: "Смотрите, мой сын — курульный эдил!"
— А дальше что? — нетерпеливо спросила Фульвия.
— Дальше я проснулся, — сказал Публий смущенно, словно извиняясь, что сон был таким коротким.
— Кажется, что вещий сон, — промолвила нерешительно Фульвия. — Возможно, баллотироваться следует тебе, а не Луцию. Впрочем, я посоветуюсь с гаруспиком [гаруспики — жрецы, гадавшие по внутренностям животных; они были также толкователями снов], и как он скажет, так и будет.
Гаруспик Фабриций нашел сон вещим и посоветовал Фульвии, чтобы баллотировался ее младший сын. Фабриций знал обоих братьев и понимал, что в интересах Рима дать дорогу более способному и энергичному Публию.
Случилось так, как "снилось" Публию. В 542 году от основания Рима он был избран курульным эдилом. Мать встретила его на пороге.
— Точно так, как тебе снилось, мой мальчик! — говорил она, обнимая сына.
Публий Корнелий Сципион молча кивал головой. Пусть мать думает, что ему в ту ночь что-то снилось. Пусть так думают и другие.
ГАННИБАЛ У ВОРОТ!
— Ганнибал у ворот! Ганнибал у ворот! — с ужасом повторяли римляне, заполнившие площади и улицы города.
Как в дни самых страшных бедствий, матроны с воплями поднимали руки к небу и вытирали своими волосами ступени храмов, камни жертвенников.
— Ганнибал у ворот!
Уже восемь лет это имя витало над Италией. Сколько раз после страшных поражений легионов римляне называли его, бессильно сжимая кулаки! Сколько слез и стонов оно принесло Риму! Даже за сотни миль Ганнибал внушал римлянам ужас.
А теперь — страшно подумать! — Ганнибал у ворот.
Ганнибал смотрел на великий город. Рим был его целью, когда он принял командование войском. В диких, занесенных снегом ущельях Альп он мечтал о нем. Казалось, каждая победа приближала его к Риму. У берегов Тразименского озера были разгромлены легионы консула Фламиния. Римляне с ужасом ожидали, что Ганнибал двинется на их город. Но он не сделал этого. Воины были слишком утомлены. После разгрома римской армии при Каннах римляне с минуты на минуту ожидали появления Ганнибала. Тогда он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы двинуться на Рим.
Но ему было мало захватить Рим и разрушить его. Он мечтал о большем. Он верил, что ему удастся объединить под своей властью все племена Италии, римляне сами сложат оружие и он сделает Рим столицей своей державы. Но планы Ганнибала были разрушены стойкостью римлян и страхом перед ними италиков. Кроме Капуи, ни один город добровольно не перешел на сторону Ганнибала.
Ганнибалу пришлось совершать походы, чтобы заставить упрямцев понять, что им надо покориться. Во время одного из походов Ганнибала по Италии римские отряды, пользуясь его отсутствием, осадили Капую.
Тогда на выручку явился Ганнибал. Он заставил римлян снять осаду, но не мог долго оставаться в городе, не имевшем запасов продовольствия, и отступил. Вокруг Капуи сжалось железное кольцо римской осады. Вновь подошел Ганнибал. Он пытался вызвать римлян на открытое сражение. Римляне оставались в своем лагере, преграждавшем путь в город. Осаждать римский лагерь карфагеняне не могли. Римляне предусмотрительно уничтожили все запасы продовольствия и корма для лошадей в окрестностях Капуи. Тогда Ганнибал и решил совершить поход на Рим, надеясь, что осаждающая Капую римская армия двинется на помощь столице. Приказав ставить горящие сторожевые огни, быстрым маршем Ганнибал двинулся к Риму.
Ганнибал смотрел на Рим. Город казался совсем иным, не таким, каким прежде вставал в его воображении. Зная любовь римлян к порядку, их строгую военную дисциплину, он предполагал увидеть большой воинский лагерь — ровные, пересекающиеся под прямым углом кварталы, а вместо этого перед ним были тесные, кривые, извилистые улицы. Одноэтажные и двухэтажные домики тонули в темной зелени садов. Подчас виднелись одни кровли, крытые тесом и кое-где черепицей [до 284 года до н.э. в Риме крыши покрывали тесом, после — черепицей]. Ни одного храма, который мог бы сравниться по величию и красоте с храмами Танит и Ваал-Аммона! Рим нельзя было сравнить и с богатой и нарядной Капуей, широко расстилавшейся по равнине. И этот город он хотел сделать столицей своей державы!
Послышался топот.
— Повелитель! — крикнул гонец, остановив коня. — Римляне остаются под стенами Капуи!
Ганнибал отпустил гонца. Теперь уже в его взгляде было не любопытство, а раздражение и ненависть. Разве Канны не показали римлянам, что они не могут победить! Другой город на месте Рима давно бы сложил оружие, запросил бы пощады. А Рим продолжает борьбу, прячась за стенами, за рвами и частоколами, нанося удары исподтишка.
Ганнибал чувствовал бессилие перед навязанным ему римлянами способом ведения войны. Он, Ганнибал, привык сражаться в открытом поле, а его заставляют ждать. Время сейчас самый страшный его враг. Время отнимает у него союзников, опустошает казну, портит воинов.
Через два дня армия Ганнибала, разграбив окрестности Рима, разрушив загородные виллы, двинулась на юг. Римлянам уход Ганнибала казался чудом. Враги исчезли, как ночное видение, как сонм ларв [ларвы — ночные призраки], напуганных утренним светом. Римляне вышли из городских ворот и двинулись ко второму милевому камню на Аппиевой дороге, где стоял Ганнибал. Эти места были объявлены священными. Здесь среди надгробных памятников из белого камня, окруженных темной зеленью кипарисов, были воздвигнуты алтари божествам — охранителям города.
Неудачный поход Ганнибала на Рим открыл римлянам ворота беззащитной Капуи. Страшной была месть Рима.
Всех жителей города вывели на городскую площадь. На их глазах одного за другим секли розгами и казнили капуанских сенаторов, считавшихся виновными в отпадении Капуи от Рима. Римляне хотели напугать капуанцев, сломить их дух и волю.
Окончилась казнь. Ликторы вложили в фасции топоры. Консул приказал легионерам вывести всех капуанцев за стены их родного города и продать в рабство. В это время из толпы вышел капуанец с суровым и обветренным лицом и обратился к консулу:
— Ты сможешь потом хвастаться, что убил человека, который храбрее тебя. Люди, которых ты убил, не держали в руках оружия, а я воин. Казни меня.
— Ты сошел с ума! — воскликнул консул. — Я бы мог убить тебя за твою дерзость, но римский сенат даровал тебе, как и всем другим, стоящим здесь, жизнь.
— Зачем мне жизнь, — грустно сказал капуанец, — если родина моя в руках врагов, родные и друзья погибли, своей рукой убил я жену и детей, чтобы они не испытали рабства! Если ты мне отказываешь в смерти, я найду ее сам.
Выхватив из-за тоги спрятанный кинжал, человек пронзил себе грудь и упал к ногам потрясенного консула.