Конструктор Токарев

Цветы и оружие

В девять часов вечера девушка в белом халате бойко сбежала с крыльца дома отдыха оружейников и железной палкой ударила по обломку рельса, подвешенному к сосне.

В тихом, пропитанном хвоей и цветами воздухе раздались громкие, пронзительные звуки, и тотчас же со всех аллей, от берега Клязьмы, из лугов в глубь парка, к эстраде, потянулись отдыхающие. Одни уселись на белые скамейки, другие — прямо на пахучей траве, под высокими кронами сосен.

На эстраде появился парень, жизнерадостный, с пышной шевелюрой темных вьющихся волос.

— Товарищи, сегодня в гости к оружейникам приехали артисты Московской филармонии, — весело объявил он, — но прежде чем начать концерт, я хочу сообщить вам радостную новость. В только что полученных газетах опубликован Указ Президиума Верховного Совета о награждении старейшего оружейника Федора Васильевича Токарева.

В парке воцарилась тишина: имя Токарева было хорошо известно отдыхающим.

— «За заслуги перед государством и в связи с восьмидесятилетием со дня рождения, — звонким голосом читал парень, — наградить Героя Социалистического Труда конструктора Токарева Федора Васильевича орденом Трудового Красного Знамени».

Взрыв аплодисментов вспугнул тишину.

— Товарищи, от лица отдыхающих оружейников, — продолжал оратор, выждав тишину, — предлагаю послать Федору Васильевичу поздравительную телеграмму.

В ответ раздался одобрительный гул, из которого выделился хрипловатый, но сильный голос одного из старичков, сидевших в первом ряду:

— Погодите, товарищи, погодите!.. Федор Васильевич — дорогой для нас человек, и я бы предложил послать к нему делегацию.

— Верно! Правильно!.. — раздались голоса:

— Кто желает поехать к товарищу Токареву, пожалуйста, выходите на сцену...

По ступенькам быстро поднялся невысокий человек с рябоватым, приветливым лицом. [110]

— Я слесарь... Перед войной и в войну — на Урале — делал самозарядную винтовку Токарева, а самого изобретателя видеть не доводилось, вот и хотел бы побывать у него.

— Очень хорошо. Кто еще? — сказал парень, жестом приглашая на сцену стоявшего в последних рядах высокого и широкоплечего детину в русской косоворотке, подпоясанной узеньким ремешком.

— Я слесарь-сборщик, — заговорил тот степенно и басовито, поднимаясь по ступенькам. — Мне не раз приходилось встречаться и беседовать с конструктором, когда я работал на сборке его пистолетов — «ТТ», и теперь был бы рад снова увидеть Федора Васильевича и передать ему большущий привет от наших оружейников.

— Очень хорошо. Кто еще?

— Я бы хотел, да не знаю...

— Пожалуйста, поднимайтесь сюда, товарищи! Из пятого ряда нерешительно вышел молодой светловолосый паренек.

— Я токарь. Собственно, я не изготовлял, как другие, оружия Токарева, — смущенно начал он, — зато воевал с его самозарядной винтовкой и прошел с ней от Волги до Днепра. Может, дошел бы и до Берлина, но был тяжело ранен... А винтовка Токарева служила мне безотказно. Вот за это мне и хочется сказать старому конструктору солдатское спасибо.

— Тогда разрешите, и я пойду! — раздался звонкий задорный голос, и на сцену влетела раскрасневшаяся девушка с волейбольным мячом.

— Я очень много слышала о знаменитом конструкторе, — начала она, задыхаясь от волнения, — но никогда не видела его и не видела даже созданного им оружия. Мне очень хочется поехать и поблагодарить Федора Васильевича за то, что он своим замечательным оружием помог нашим славным воинам победить врага и завоевать мир. Мне хочется сказать ему большое спасибо.

— Правильно, дочка! — поддержал хрипловатый голос старого оружейника, и снова дружные аплодисменты пронеслись по парку.

На другой день четверо делегатов из дома отдыха с волнением вошли в кабинет конструктора.

Федор Васильевич, уже глубокий старик, но все еще прямой и статный, радушно пожимал руки гостям, окидывая их пытливым взглядом.

— А вы были на сборке «ТТ»! Помню, помню, — сказал он, обращаясь к слесарю. [111]

— У вас замечательная память, Федор Васильевич, ведь сколько лет не виделись...

— Да, давненько...

— А это вам от отдыхающих, — сказала девушка, протягивая Токареву огромный букет цветов.

— Спасибо, спасибо, — взволнованно проговорил Федор Васильевич, не зная, куда девать цветы.

Приглашая гостей садиться, он положил цветы на стол, где лежал учебный образец его самозарядной винтовки.

В кабинете стояло несколько шкафов с книгами, а над письменным столом, на специальном кронштейне, висел огромный фотоувеличитель, сконструированный самим хозяином. На стенах, в рамках и просто на паспарту, висели фотографии. Некоторые из них выгорели, потускнели от времени, другие, напротив, казались очень свежи. Отдельные снимки были так искусно раскрашены, что напоминали хорошие акварели.

— Скажите, Федор Васильевич, кто же у вас занимается фотографией? — спросила девушка.

— Это я сам занимаюсь, — ответил Федор Васильевич, неторопливо произнося слова.

— Неужели? — изумилась девушка. — И давно вы научились фотографировать?

— Как бы вам не солгать... Примерно лет шестьдесят тому назад.

Гости удивленно переглянулись.

— Вам это кажется невероятным, а может, и смешным, — продолжал Федор Васильевич, — а между прочим, вот этот снимок сделан более пятидесяти лет назад — в начале девяностых годов.

Привстав, гости начали рассматривать коричневато-серый, но все еще достаточно четкий снимок, где были изображены люди в старомодных костюмах.

— Этот снимок вдвое старше меня, — сказал слесарь.

— Неужели шестьдесят лет назад уже существовала фотография? — все еще не веря своим глазам, спросила девушка.

— В те годы она только начинала завоевывать право на существование. Снимок, который лежит сейчас перед вами, сделан мною из самодельного аппарата. И, как видите, его еще можно хорошо рассмотреть.

— А кто же сделал этот аппарат? — спросил слесарь.

— Как кто? — удивился Токарев. — Сам я и сделал. Гости опять принялись рассматривать старинный снимок, [112] а Токарев незаметно достал со шкафа белый картон, на котором была наклеена длинная красочная фотография, изображающая Кремль и набережную Москвы-реки.

— А вот, не угодно ли посмотреть на одну из последних моих работ?

Гости были поражены красотой и величавостью вида. Снимок, сделанный, очевидно, с Каменного моста, охватывал весь Кремль с его башнями, зубчатой стеной, строгими зданиями и древними церквами, отражавшимися в спокойных водах Москвы-реки, и уходящую вдаль набережную.

— Краски изумительны! — восхищенно воскликнула девушка.

— Это действительно картина, — вздохнул бывший солдат.

— Да, верно, — сказал слесарь, — но я не могу понять, как вы сумели охватить такую панораму. Ведь тут, наверное, склеено не меньше десяти снимков. Я сам немного занимаюсь фотографией и знаю, чего стоит это склеивание и подгонка.

— Никакого склеивания тут нет, — улыбнулся Токарев, довольный, что озадачил старого знакомого.

— Позвольте, Федор Васильевич, тогда я совсем не могу понять, что тут за фокус: ведь аппарат же не может охватить такой панорамы.

— И фокуса тут нет никакого, —добродушно и так же неторопливо продолжал Токарев. — Просто снимок сделан не обычным аппаратом.

Эти слова окончательно заинтриговали гостей.

— Этот пейзаж я заснял особым, широкопанорамным аппаратом собственной конструкции, — пояснил Токарев и, приоткрыв ящик стола, достал оттуда небольшой, похожий на прямоугольную коробочку фотоаппарат.

— Вот посмотрите, этой камерой можно заснять панораму, которую едва ли смогут захватить десять обычных аппаратов.

— Значит, вы были не только свидетелем развития фотографии...

— Над своим маленьким аппаратом я трудился не меньше пятнадцати лет.

— И эту работу вы совмещали с конструированием оружия?

— Да, я прежде всего оружейник.

— Ведь вы, наверное, помните еще гладкоствольные ружья? — спросил слесарь.

— Я помню людей, которые воевали с кремневыми гладкоствольными ружьями, — оживился Токарев. — Нарезное оружие [113] внедрялось не сразу. Многие из наших станичников воевали в турецкую войну еще с шомпольными винтовками. При мне вводилась в армию мосинская винтовка. Я был участником создания первых образцов русского автоматического оружия. На моих глазах произошел целый переворот в вооружении.

— Федор Васильевич, все это так интересно, — сказала девушка, — вам нужно написать большую-пребольшую книгу.

— Я тоже так думал, — Токарев распахнул перед гостями дверцы шкафа, две полки которого были заполнены толстыми тетрадями.

— Вот в этих тетрадях-дневниках рассказано о моих поисках и дерзаниях, о моих горестях, неудачах и мытарствах, на которые в царское время были обречены все русские изобретатели из народа. В них есть страницы и о моих радостях и успехах, о великом счастье советского конструктора.

— Посмотрите-ка, Федор Васильевич! — вдруг крикнула девушка и жестом показала на стол, где рядом с самозарядной винтовкой лежал букет. — Смотрите, оружие и цветы!

— Хорошо бы сфотографировать, — сказал слесарь. — Замечательное оружие Токарева, увенчанное цветами!

— В этом, может быть, несколько странном и неожиданном сочетании есть и другой смысл, — взволнованно проговорил Токарев. — Цветы олицетворяют собой жизнь и мир. Наше, советское оружие — защиту мира. Мы, советские оружейники, для того и трудимся, чтобы сохранить мир во всем мире, строить гигантские электростанции, заводы, фабрики, разбивать сады...

Пожелав конструктору новых успехов, гости вскоре начали прощаться.

— Федор Васильевич, а все-таки будет очень хорошо, если вы свои записки опубликуете, — сказал слесарь.

— Они и будут опубликованы, — решительно заявил бывший солдат.

Оружейники правы. Записки и дневники Федора Васильевича Токарева заслуживают самого пристального изучения. Мы же, ознакомившись с ними, попробуем лишь кратко рассказать о жизни и деятельности выдающегося конструктора. [114]

Страницы прошлого

Однажды на вопрос о том, как он сделался конструктором, Токарев ответил: «По-моему, это произошло случайно. В детстве я столкнулся с одним оружейником и очень увлекся его работой. Думаю, что с этого и началось».

Нам кажется, что это не совсем так. Многочисленные биографические материалы говорят о том, что Токарев стал оружейником не по воле случая, а по другим, более существенным причинам.

Доподлинно известно, что дед Федора Васильевича, Степан Токарев, был донским казаком станицы Егорлыкской и погиб более ста лет тому назад на Кавказе. Кем был прадед, неизвестно, но, как припоминает сам Федор Васильевич, в детстве отец рассказывал ему, что кто-то из их далеких предков был мастеровым, токарем. Вполне вероятно, что этот токарь пришел на Дон из центральных губерний, где занимались ремеслами, возможно, из самой Тулы. От него и пошел род Токаревых и стала распространяться такая редкая на Дону фамилия.

Занимался ли мастерством дед Федора Васильевича, Степан, установить не удалось. Верней всего, нет: он погиб совсем молодым. Но несомненно одно — в роду Токаревых были мастеровые. Поэтому наклонности к мастерству, проявившиеся у Федора Васильевича еще в детстве, едва ли можно объяснить одной случайностью.

Нельзя также не учитывать и того обстоятельства, что Федор Токарев родился и рос в казачьей семье, где оружие играло далеко не последнюю роль. У отца и у других казаков Федор с ребяческих лет видел оружие, слышал разговоры о нем и, как всякий мальчишка, проявлял к нему самый живой интерес. А так как у Федора были еще и наклонности к мастерству, то, естественно, два эти интереса должны были рано или поздно соединиться в нем и превратиться в одно большое влечение к оружейному делу. Именно так и случилось...

Отец Федора, Василий Токарев, остался сиротой на пятом году жизни.

Тяжело было молодой вдове с двумя сиротами. Нужда, заботы и тоска по любимому мужу быстро свели ее в могилу. Маленького Васю и сестренку его, Машутку, приютил дядя по матери, казак той же станицы, Евдоким Черкесов.

Несладко жилось Василию в чужой многодетной семье, да и старика Евдокима два лишних рта не шибко радовали. [115]

Поэтому, едва Василий достиг совершеннолетия, дядя отвез его в станицу Мечетинскую и женил на своей племяннице Ефимье, единственной дочери хозяйственного казака Петра Артемьевича Пономарева.

Так на девятнадцатом году жизни попал бедняк Василий Токарев в зятья в затижочную казачью семью. Хозяйство у Петра Артемьевича было под стать хозяину: большой добротный дом на краю станицы, за домом — конюшни, хороший сад, кузница. За станицей, на бугре, в исправности содержалась ветряная мельница.

Прежде всего Петр Артемьевич позаботился о том, чтобы его зять был добрым казаком и исправно нес службу. Он купил ему коня, все снаряжение, и Василий Токарев отправился в родную станицу Егорлыкскую, где состоял в списках служивых. Егорлыкская находилась от станицы Мечетинской в двадцати шести верстах, и служба в ней для Василия была сопряжена с большими трудностями. Но перевестись из одного станичного общества в другое оказалось еще труднее.

В то время молодые казаки начинали воинскую службу с 17—18 лет. Первые четыре года они состояли в подготовительном разряде и жили дома, являясь на занятия лишь в определенные дни — три раза в неделю. Следующие четыре года они служили в полевом казачьем полку, а затем переводились на четыре года во вторую очередь (в запас). Наконец, на последние четыре года зачислялись в третью очередь, то есть жили в своей станице и могли быть призваны лишь по мобилизации.

Всего казаки числились на службе 16 лет, но фактически служили восемь, если учесть четыре года обучения. Остальное время находились дома, занимаясь хлебопашеством. Однако каждый из них обязан был держать наготове все свое снаряжение, коня и выезжать на проводимые атаманом время от времени смотры и поверки.

Каждый год для казаков второй и третьей очередей устраивались лагерные сборы. Казачьи полки должны были все время находиться в боевой готовности и по тревоге немедленно выступить к месту развертывания. Казакам не разрешалось менять места жительства или на долгий срок отлучаться из станицы.

Из этих правил не было исключения и для Василия Токарева. Жизнь в Мечетинской, а сборы и обучение в Егорлыкской сильно угнетали его. Однако он безропотно трудился «на степу» и нес службу, как подобает доброму казаку. Единственным [116] утешением для него было то, что он жил на «своей» половине.

Со смертью Петра Артемьевича за управление хозяйством взялась теща Василия, Мавра Максимовна, женщина своенравная и упрямая. Она не очень-то жаловала зятя, но дочь, как единственное чадо, любила сильно и относилась к ней заботливо.

К тому времени у Василия Токарева уже была большая семья. Однако ни долгие годы жизни в Мечетинской, ни то, что он был прирожденным казаком и основным работником в семье, ему не давало права даже на земельный надел, не только на часть имущества, оставшегося от тестя.

Бесправное положение день ото дня становилось все нестерпимее. Между ним и бабкой Маврой начались раздоры. Хозяйство тестя стало приходить в упадок: мельницу продали, кузницу забросили совсем. Однако она явилась хорошим убежищем для маленького Феди, которого мало волновали домашние неурядицы.

В кузнице после деда остались кое-какие инструменты, и Федя старался найти им применение. Его очень влекло к мастерству, но учиться было не у кого. Однако врожденные способности, пытливый ум и большая наблюдательность помогли ему на первых порах.

Когда Феде исполнилось семь лет, он самостоятельно сделал из дерева и жести маленький плуг, очень похожий на настоящий. Его изделие побывало в соседских дворах и получило одобрение не только малышей, но даже и взрослых. Похвала придала Феде уверенность, и он взялся за новую работу. Отыскав во дворе тяжелый красный кирпич, он стал из него вытачивать, высекать и выпиливать какую-то замысловатую игрушку. Кирпич оказался тверд и неподатлив, но Федя с удивительной настойчивостью продолжал работу, проводил за ней почти целые дни. Однажды он притащил свое сооружение домой и поставил на стол перед бабкой.

— Батюшки, церковь! — всплеснула руками богомольная Мавра и принялась хвалить внука.

Как-то, увидев у соседских ребятишек сделанную одним станичником мельницу с вращающимися крыльями, Федя решил непременно сделать себе такую же. Он внимательно рассмотрел игрушку, приметил, что внутри мельницы сделаны толкачи, которые начинают стучать, едва завертятся крылья.

Придя домой, он облюбовал две дощечки от рассохшейся бочки и принялся за дело. Заготовив планки нужных размеров [117] и бруски, он вспомнил, что у него нет мелких гвоздей, побежал к бабке. Бабка была скупа, но все же Феде удалось выпросить у нее две копейки на гвозди. Мальчик сбегал в лавку и на несколько дней засел за работу. Вскоре мельница была готова. Но Феде недоставало краски, чтобы сделать свою игрушку похожей на мельницу станичника. Увидев, что мать стирает белье, он отсыпал из тряпичного узелка немного синьки и выкрасил свое изделие. Мельница казалась грубой и неказистой на вид, но на ветру она махала крыльями и стучала толкачами. Федя очень гордился своим сооружением.

Оно и впрямь было недурно для семилетнего мальчика и говорило о его несомненных способностях, но этого никто не замечал. Отец был по горло занят работой и службой, бабка ходила за скотом и садом, мать по-прежнему не знала покоя от малышей. Жизнь текла своей обычной колеей, и до способностей Феди Токарева никому не было дела.

Неудачное начало

Прошел еще год. За это время Федя подружился с одним казачонком из зажиточной семьи и часто бегал к нему смотреть картинки в большой толстой книге. Там описывались события русско-турецкой войны и было много интересных иллюстраций. Жаль только, что ни Федя, ни его товарищ не знали ни одной буквы.

Однажды Федя пришел к бабке Мавре и решительно заявил, что хочет учиться.

— А какой тебе годик, Федюня? — спросила бабка.

— Восьмой пошел.

— Да ведь и правда, тебя учить пора.

— Я бы и к бате пошел, да он в лагерях.

— А зачем он нам, — строго сказала бабка. — Бог даст и без него управимся...

В первое же воскресенье, принарядившись и поймав во дворе большую жирную утку, бабка повела Федю в приходскую школу. Учитель оказался нездоров и поэтому особенно обрадовался бабке Мавре, так как слышал о ее знахарских способностях. Бабка действительно умела врачевать от многих болезней старинными народными средствами, и Федя не раз помогал ей заготовлять различные травы.

Определив, что учитель болен лихорадкой (так называли в простонародье малярию), бабка посоветовала ему принимать [118] какое-то снадобье и очень скоро поставила учителя на ноги.

С сентября Федя начал ходить в школу. Это было для него огромной радостью: в то время из казачьих детей учились немногие.

Учился Федя прилежно и очень скоро завоевал славу лучшего ученика. Однако это не обошлось без небольшой хитрости. Чтобы добиться бойкости в чтении, Федя под каждым словом делал рисунок, который обозначал это слово. Рисунки эти, конечно, были очень примитивны, но Федя легко узнавал изображенных им животных и предметы и очень бойко «читал». Однако эти проделки заметил учитель — и Федя получил двойку за поведение. Он прекратил «рисование», стал заниматься усердней и закончил год в числе лучших.

Как-то отец, дав ему книгу, велел читать вслух.

Федя, хотя и не особенно бойко, прочел несколько фраз.

— А считать умеешь? — спросил отец.

— Умею.

— Ну-ка, сосчитай, сколько зубов у трех лошадей, ежели у каждой по двадцати восьми?

— Восемьдесят четыре, — немного подумав, ответил Федя.

— Молодцом, Федька, превзошел науки! Больше казаку и не требовается, теперь будешь помогать мне по хозяйству.

— Батя, а как же с ученьем-то?

— Будя! — сказал отец и отправился по своим делам.

Переубедить его не удалось. Хотя отец служил когда-то в артиллерии, то есть в наиболее «ученых» частях, и до сих пор носил артиллерийскую фуражку, он непоколебимо верил, что для казака одной зимы учебы более чем достаточно. Федя вынужден был оставить школу.

Между тем раздоры отца с бабкой усилились. Хозяйство пришлось разделить. Отцу Федора достались небольшой флигель, деревянный амбар и часть двора. Он отгородился от бабки тесовым забором и поставил свои ворота на другую сторону.

Теперь у Василия Токарева семья поредела — в живых остались лишь трое детей: Федя, маленькая Ульяна да взрослая Наталья, которая жила с бабушкой.

Федор, лишенный школы, со все возрастающим интересом тянулся к ремеслу. По соседству с их флигелем находилась кузница, где работали два бывших солдата, Петр и Семен. Федор стал заглядывать к ним. Придет, станет у дверей и вопьется глазами в ловкие руки мастеров... [119]

Рослый мальчик мог с успехом сойти за двенадцатилетнего. Его появление сразу же заметили кузнецы.

— Ты чего, малый, никак на коваля думаешь учиться?

— Хотел бы, да боюсь, прогоните.

— Может, и не прогоним, а вот отец, пожалуй, отдерет, да и нам спасибо не скажет.

— Нет, отец ничего... — нерешительно сказал Федя.

— Ну, коли так, оставайся...

Семен и Петр выполняли мелкие хозяйственные работы: выковывали крючья, скобы, ухваты, подковы, чинили замки, паяли кастрюли, делали различные женские украшения из олова и меди.

Для Феди все это было новым и интересным. Он жадно присматривался к кузнецам, вникал во все мелочи, учился их немудреному искусству.

Больше всего мальчику нравилось наблюдать, как Семен и Петр изготовляли перстни и кольца. Старую медную монету нагревали в горне докрасна, как железо. Потом из нее выковывали узенькую пластинку, при охлаждении принимавшую неприглядный черно-синий цвет. Такие пластинки загибали в кольца и спаивали желтой медью. Затем кольцам придавали различные фасоны, обтачивали, полировали напильником, острым скребком и, наконец, шлифовали трением о сухое дерево, пока они не начинали блестеть, как золото.

Перстни отливали из олова, а после полировали и украшали.

Федор довольно быстро овладел этим мастерством. Его собственноручные изделия пришлись по душе станичным девушкам, и в заказчицах не было недостатка.

Отцу раз попались на глаза Федины изделия, он нахмурился:

— Не казачье это дело...

— Тогда в школу пусти.

— Какая школа? Походил зиму, и хватит, ты казак, а не генерал...

Встреча с оружейником

Весной 1882 года, когда Федору шел одиннадцатый год, семья Токаревых переехала из Мечетинской в родную станицу отца — Егорлыкскую.

Там Василий Токарев пользовался всеми казачьими правами и должен был получить земельный надел и участок для [120] двора. Ему давно хотелось покончить со своим бесправным положением в Мечетинской.

Егорлыкская, старая и богатая станица, лежала на большой ростовской дороге, называемой казаками «шляхом».

Токаревым как раз и отвели место для двора рядом со шляхом, на краю станицы. Там, по обеим сторонам шляха, были раскиданы небольшие станичные кузницы, а одна из них даже оказалась на отведенном Токаревым участке, что очень обрадовало Федора. Он с нетерпением ждал, когда будет собран привезенный от бабки и сложенный в штабеля двухкомнатный флигель, но дело это не двигалось. Семья Токаревых жила в амбаре у тетки (сестры отца).

С постройкой не торопились, так как первым делом следовало «обсеяться». Когда было покончено с севом, отец нанял двух плотников, и они быстро собрали флигель. Семья переехала в свой дом.

Федор тотчас же пошел навестить соседа-кузнеца. Поскольку кузница находилась на их участке, он надеялся на самый радушный прием. Однако стоявший у наковальни кузнец сердито окликнул:

— Зачем пришел? Делать тут нечего вашему брату. Проваливай!

Федор направился в другие кузницы, но и там его встретили не особенно ласково.

Лишь в конце лета он познакомился с веселым кузнецом, которого все в станице называли Васька-цыган.

Кузнец этот, красивый статный детина, был женат на русской женщине и давно уже вел оседлый образ жизни, слывя замечательным мастером. Он отнесся к Феде радушно, похвалил сделанные им кольца и, узнав о желании мальчугана, ласково хлопнул его по плечу:

— Приходи, Федька, ко мне, когда хочешь. Учись, работай, денег с тебя не возьму!

Федя стал ходить в кузницу: делать кольца и серьги.

Занимаясь своим делом, Федя внимательно присматривался к Василию.

Однажды он по неловкости упустил в горн кусочек меди, который расплавился и помешал сварке железной шины, над которой трудился кузнец. Федя очень испугался, но, растерявшись, не сказал о своей оплошности.

Василий, взглянув на раскаленную шину, сразу догадался, в чем дело. Погрозив Феде кулаком, он незлобно выругался и тут же забыл об этом...

Как-то, придя в кузницу, юный Токарев увидел там незнакомого [121] человека. Он сидел на скамейке и, посасывая трубку, тер озябшие руки. Незнакомец был небольшого роста, рыжеватый, с маленькой редкой бородкой, окаймлявшей худое, изможденное лицо.

Василий ловко и проворно ковал подкову, покряхтывая и разговаривая с незнакомцем.

Федя, поздоровавшись, стал в сторонке и начал прислушиваться.

— Славно ты работаешь, Василий, — говорил незнакомец простуженным голосом, — удали в тебе много и проворства. И мастер ты, видать по всему, первостатейный. А только вижу я, негде тебе проявить свое мастерство. Подкову сковать или шину сварить — небольшая наука!

— А чего же ты хочешь, — улыбнулся Василий, — чтобы я булатные мечи ковал?.. Может, и сковал бы, да заказчиков нет...

Незнакомец был тульским оружейником. Его выслали из родного города с «волчьим» билетом за участие в революционных сходках. Поэтому он и не торопился рассказывать о себе. Закурив и пристально посмотрев на Василия, продолжал:

— В этом и штука! Вот тебе бы к нам в Тулу, Василий. Там бы ты своим рукам применение нашел!

— На заводе спину гнуть — спасибо. Здесь я вольный орел. Хочу работаю, хочу нет! Я лошадей люблю, простор, волю. Там бы я зачах.

— Погоди, погоди! — неторопливо продолжал незнакомец. — Ты ведь не наездник теперь, а кузнец, мастер. А всякий мастер должен в глубь мастерства вникать, до высшей точки его доходить. У тебя тут какие дела? Оси для телег сваривать научился, вот и мастер! А в Туле, брат, такие мастера, что и рассказать нельзя...

— А ты чего же к нам забрел?

— Это уж другая статья. Наши тульские мастера испокон века на Дон ходят. А почему — сам догадаться можешь... Живется нам, мастеровым, в Туле не больно сладко, а у вас народ богатый и все при оружии. Вот и подаемся к вам на заработки. А мастера у нас такие, что поглядеть одно удивление!

Разузнав, где остановился приезжий, Федя на другой же день отправился к нему.

Волков сидел у окна на лавке и просверливал зажатый в тисках короткий железный стержень. Просверливал дрелью, которая была укреплена несложным приспособлением. [122]

— Что это вы делаете, дяденька? — спросил Федя.

— Ре-воль-вер... Подходи, не бойся. Вот сейчас сверлю ствол. Их будет четыре. Вон, гляди, на окне готовые.

Федя осмотрел три железные трубки длиной с карандаш и спросил:

— Почему так много?

— Револьвер будет четырехствольный. Один торговец заказал, — и мастер опять приналег на дрель. — Приходи ко мне эти дни, посмотришь, как буду делать замок, курок, пружину, рукоятку, — поучишься.

Федя поблагодарил и залюбовался множеством инструментов, аккуратно разложенных в небольшом деревянном сундучке.

— Это все ваши?

— Мои, — ответил Волков. — Мастеру без инструмента нельзя, особливо если он делает тонкие вещи.

— А можно мне поглядеть?

— Отчего же нельзя, гляди, а я пока покурю, — и стал набивать трубку.

Федя, показывая мастеру то один, то другой предмет, расспрашивал, как он называется и для чего нужен.

Волков оказался добрым и словоохотливым человеком. Он объяснил Федору назначение всех инструментов, расспросил, почему паренек интересуется мастерством, и разрешил попросту заходить к нему.

Федя вернулся от Волкова взволнованный, ходил, думал... Потом собрал свои немудреные инструменты и приступил к изготовлению дрели, точнее, коловорота.

Ему казалось, что как только будет готов коловорот, он сможет приступить к более сложной работе, чем изготовление украшений.

В первый день Феде удалось сделать немного, но потом, посоветовавшись с Волковым и получив от него в подарок два сверла и кое-какие инструменты, он довел свое дело до конца.

Самодельный коловорот работал. Отыскав на кухне расколотую сковородку, Федя просверлил ее и, скрепив заклепками, принес матери.

— Вот это хорошо, Федюня. Спасибо. Ужо напеку тебе блинов!

Теперь, когда была готова дрель, Федя стал думать над тем, не попробовать ли ему свои силы на сложной работе, не попытаться ли сделать какой-нибудь немудреный пистолет, — уж очень увлекло его мастерство Волкова! [123]

С этой мыслью Федя проходил несколько дней и, решив, что она вполне осуществима, направился на квартиру к Волкову, чтобы посоветоваться с ним.

— Нету, не ночевал ноне, — ответила, не открывая дверей, хозяйка.

Федя направился в кузницу к Василию.

— А, Федька! — обрадовался кузнец. — Ну, брат, и дела! Слышал ли?

— Нет, а что?

— А ведь Волков-то помер!

— Когда же? — упавшим голосом спросил Федя.

— Вчера он получил деньги за пистолет, направился в кабак, а утром его нашли замерзшего. Жаль, очень жаль... — продолжал Василий. — Редкий мастер был, золотые руки. А вот, видишь, какой конец...

Федор шел домой, не видя дороги. Он и раньше слышал много рассказов о талантливых русских мастерах и об их горькой судьбе. «Видно, уж такова их доля!» — думал он. Но от этих мыслей он не чувствовал страха за будущее. Напротив, теперь в нем еще больше укрепилось желание сделаться мастером, познать не только кузнечное и слесарное ремесло, но главным образом оружейное искусство.

Мастер Краснов

После смерти Волкова Федя еще больше привязался к Василию и зимой почти все дни проводил в его кузнице.

Он сделался хорошим помощником кузнецу, и тот старательно учил его ковке и заварке железа, охотно передавал свой навык и знания.

Федор кузнечил с большой охотой и никогда не жаловался на трудности и усталость.

Однажды Василий заваривал лемех для плуга. Это была трудная, но интересная работа, и Федя внимательно следил за каждым движением кузнеца. В горн, чтобы создать высокую температуру, засыпали «земляной уголь» — так казаки называли антрацит. Федя усиленно качал мехи.

Когда кузнец выхватил из огня раскаленный добела лемех, с него посыпались пламенеющие угли, и один из них попал Федору в широкое голенище отцовского валенка.

Федор старался вытащить уголь, но протолкнул его еще дальше и закричал от страшной боли. Цыган бросился к нему [124] и быстро сдернул валенок с ноги. Запахло жженым мясом. Рана болела долго, но она не отбила у Федора охоты к мастерству, и он все так же часто посещал кузницу Василия.

Весной в станице жили двое мастеровых — кровельщик и маляр. Впрочем, они оказались мастерами на все руки. Когда нужно было крыть крышу, оба работали кровельщиками, а когда следовало ее красить, они брались за кисти. Мастеровые работали по соседству с домом Токарева, и Федор как-то пошел к ним: ему очень хотелось познать и кровельное мастерство.

— Эй, дяденьки, можно к вам на крышу? — снизу закричал он. — Я вашему делу учиться хочу.

— Не советую, парень. При нашем деле и шею свернуть недолго.

— Нет, мне охота, я не боюсь упасть.

— Ишь какой смелый, ну лезь сюда.

Федор взобрался на крышу и долго сидел там, наблюдая за тем, как кровельщики, ползая на коленях, ловко орудовали молотками.

Потом он наблюдал за тем, как внизу, на верстаке с железным бортом, они загибали края жестяных листов. Работа эта показалась ему очень несложной. Он стал помогать мастерам и довольно быстро постиг премудрости их искусства.

Когда наступили ненастные дни, кровельщики взялись за изготовление ведер и тазов, а потом принялись малярить.

С детства любивший рисовать, Федор очень обрадовался, увидев кисть и краски. Когда же мастера от нечего делать взялись писать на двери портрет Петра Великого, он буквально не отходил от них.

Кроме этих кровельщиков-маляров, Федору не доводилось видеть людей, владеющих кистью. Ему не у кого было поучиться рисованию. А к этому искусству его влекло не меньше, чем к мастерству. Федя охотно помогал мастерам растирать краски, после работы мыл в керосине кисти. Показывал и свои рисунки, которые те очень хвалили.

Мастеровые копировали с открыток простенькие пейзажи, писали яркие коврики, которые охотно покупали у них казачки. Выполняли они также заказы на изготовление вывесок. В этих работах Федор являлся для них сущей находкой: оба мастера были неграмотными. Федор же не только владел грамотой, но и умел очень четко и красиво рисовать буквы. Благодаря этому вывески получали всеобщее одобрение.

Навыки, приобретенные молодым Токаревым от кровельщиков-маляров, в дальнейшем ему очень пригодились. [125]

В это время в Егорлыкской открылось двухклассное училище с пятилетним обучением. В училище этом было отделение ручного труда.

В Егорлы некую по приглашению станичного правления прибыл известный на Дону слесарь-оружейник Алексей Васильевич Краснов. Ему поручили организовать слесарную мастерскую при станичной школе. Рассказывали, что Краснов прошел обучение при Тульском оружейном заводе и в стрелковой школе. Он был хорошим оружейным мастером и служил до этого в Новочеркасском юнкерском училище.

Узнал о приезде Краснова и отец Федора, но до поры до времени молчал об этом, стараясь обдумать все как следует.

Прошлым летом на покосе Федор как-то заикнулся об учебе, но отец так огрел его граблями, что у мальчика дух захватило.

Вспомнив этот случай, отец сплюнул с досады и подумал: «А ведь зря обидел мальчишку». Ему далее захотелось как-то загладить перед сыном свою вину, и он стал подумывать о том, что, пожалуй, было бы неплохо определить Федьку в ремесленную школу.

Соседи-казаки тоже намекали ему на «подходящий случай пристроить сына». Поразмыслив, Василий пошел в школу поглядеть и поразузнать.

Оказалось, что ремесленная мастерская организовывалась для учеников третьих и четвертых классов, а Федор проучился всего одну зиму.

«Вот досада, — размышлял отец, — кабы я не сорвал его тогда в Мечетинской, теперь Федька был бы уже в четвертом!»

Отцу не столько было жаль, что Федор отстал в образовании от некоторых своих сверстников, ему просто не хотелось упустить случай отдать сына в учение ремеслу. «Ведь зиму-две походит — глядишь, и деньги начнет зарабатывать!» — назойливо вспоминались ему слова одного соседа. Довод этот оказался настолько сильным, что он тут же отправился к мастеру Краснову. На всякий случай, втайне от сына, захватил с собой и некоторые его изделия.

Краснову как раз был нужен помощник. Мастер согласился взять Федора к себе и обучать его ремеслу с освобождением от посещения общеобразовательного класса.

Известие о том, что отец согласился наконец отдать его в школу, Федор встретил с большой радостью. Он забыл все обиды, за двоих работал на молотьбе, не чая дождаться счастливого дня, когда назначено было явиться в школу. [126]

Но вот этот день наступил, и Федор с волнением перешагнул заветный порог. Мастер Краснов, плотный, коренастый человек, одетый в казачьи шаровары и рабочую куртку, радушно улыбнулся в густые усы и протянул ему руку.

— Ну, здорово, помощник, давно тебя жду. Работы хоть отбавляй, а рук-то — одна пара.

Пытливо осмотрев Федора зоркими серыми глазами с прищуром, он остался доволен не по летам крепкой фигурой будущего помощника.

Ласково хлопнув Федора по плечу, сказал:

— Вижу, ты парень дюжий, и руки в мозолях. Думаю, дело у нас пойдет!

Ободренный и обласканный Алексеем Васильевичем Красновым, Федор с увлечением взялся за работу, помогая мастеру в оснащении и оборудовании мастерской.

В выделенном станичным правлением небольшом домике с глиняным полом, находящемся рядом со школой, было три комнаты. В одной они сколотили верстак и привинтили к нему тиски, поставили сверлильный станок, в другой установили две наковальни. Общий очаг для горнов еще до прихода Федора был сложен из кирпича. В третьей комнате сбили из досок шкафы с полками для хранения инструмента. Станичное правление на оборудование мастерской денег отпустило очень мало, и Краснову вместе со своим помощником еще до начала занятий в школе пришлось взяться за разные работы, чтобы на вырученные деньги купить недостающие инструменты.

Краснов оказался великолепным мастером: он в совершенстве знал кузнечное, слесарное и столярное дело. Мог разобрать и починить любую машину, а в оружейном деле не знал себе равных.

Поначалу мастер с помощником начали чинить замки, ружья, швейные машины. Слух об искусстве Краснова быстро распространился по станице и окрестным хуторам, и заказчики стали приходить толпами. Но едва было приобретено все необходимое, Алексей Васильевич приступил к занятиям с учениками.

Федор, с первых же дней удививший мастера своими познаниями в кузнечном и слесарном деле, был поставлен в особые условия. Мастер поручал ему проводить самостоятельное обучение учеников.

Если случалось выполнить какую-нибудь сложную работу, Краснов никогда не делал ее без своего помощника. Он горячо полюбил тихого и смышленого подростка и радовался его трудолюбию. [127]

Однажды у зажиточного казака сломалась косилка. Чтобы не везти ее в Ростов — а это было как раз в разгар сенокоса, — казак пришел к Краснову и стал упрашивать его исправить машину.

— Надо помочь. Идем, Федор, — сказал мастер и, захватив ящик с инструментами, направился вместе с казаком.

За ремонтом косилки вместе с Федором пришли наблюдать и другие ученики. Учитывая это, Краснов разобрал машину и подробно объяснил ученикам ее устройство, затем нашел повреждение и вместе с Федором быстро исправил его.

В конце учебного года в мастерскую приехал нарочный от богатого казака, жившего на хуторе верстах в 30 от станицы. Он приехал спросить Краснова, не согласится ли тот починить испортившийся паровик — так станичники называли локомобили, применяемые для молотьбы. Локомобиль тогда был большой редкостью, и Федору очень хотелось познакомиться с его устройством. Он стал просить мастера взяться за ремонт, и сам обещал поехать ему помогать.

— Ладно, — сказал Краснов нарочному, — так и быть, после окончания занятий приедем и починим ваш паровик.

Скоро он передал Федору маленькую брошюрку «Локомобиль и его устройство». В ней содержались описание машины и ее чертеж.

Несколько раз перечитав брошюру, Федор должен был признаться мастеру, что ничего не понял.

— Да, плохо дело, Федюшка, значит, мало ты преуспел за зиму.

— Мало, Алексей Васильевич, — со вздохом признался Федор.

Следует сказать, что еще в начале занятий в школе Токарев познакомился с племянником Краснова, учеником 4-го класса, Алешей Чаусовым, обучавшимся в мастерской. Они подружились, Алеша оказался хорошим товарищем. Узнав, что Токарев окончил лишь первый класс, Чаусов стал заниматься с ним в свободные часы по русскому и арифметике, надеясь пройти за зиму программу второго класса. Однако занятия велись не регулярно, и Федор, несмотря на старания, добился немногого. Тем не менее после окончания занятий он вместе с Красновым поехал чинить паровик в соседний хутор.

Поломка в локомобиле оказалась серьезной: пришлось провозиться с ним несколько дней. В этой работе Федор приобрел немало ценных сведений. Больше же всего его удивил новый вид чугуна, из которого были изготовлены отдельные части [128] локомобиля. Они оказались настолько прочными, что трудно поддавались обработке. Раньше Токареву приходилось встречать чугун очень мягкий и хрупкий. Мастер рассказал Федору о разных сортах металла и о технологических свойствах каждого из них.

Впечатления от этой поездки были несколько омрачены поведением хозяина локомобиля, оказавшегося человеком на редкость жадным. Он заявил Краснову, что его помощник работал плохо, и ни копейки не заплатил Федору.

Впоследствии Токареву приходилось выполнять вместе с Красновым самые различные слесарные работы, но больше всего он любил помогать мастеру в ремонте оружия.

В оружейном деле Алексей Васильевич был большим искусником. Ремонтируя какое-нибудь ружье, непременно рассказывал Федору его историю: где сделано, в каких битвах применялось, объяснял устройство, оценивая достоинства и недостатки ружья. Федор за две последние зимы узнал больше, чем за все предыдущее время.

В мастерской случались довольно часто спешные работы, с которыми один мастер справиться не мог. Ему неизменно помогали Федор Токарев и его друг Алеша Чаусов. Иногда они задерживались допоздна и оставались ночевать в мастерской. Спать обычно укладывались у весело потрескивающей печки, разостлав на полу полушубки.

За печкой следил, коротая ночь, сторож мастерской, старый служивый казак дед Чжалка. Почему его так звали, никто не помнил. Знали лишь, что дед Чжалка был участником кавказских походов и служил вестовым у генерала Бакланова. Он был словоохотлив и добр. Набив заросшие волосами ноздри нюхательным табаком, любил заводить рассказы о былых ратных делах, и ребята слушали его до вторых петухов.

— А раз ночью приказал мне енерал, — повествовал дед тихим, вкрадчивым голосом, — езжай, говорит, прямо на позицию и передай в собственные руки князя Василия вот этот пакет. Князь-то был полковником, я не раз к нему посылался. Но одно дело днем, другое — в непроглядную ночь, да еще на позицию. Но делать нечего. Слушаю, говорю, ваше дительство, а сам на коня — да и айда. Конь, думаю, вывезет.

Вот едем. А куда едем — не знаю. Конь видит дорогу, а я ни-ни. Слава богу, помаленьку прояснять начало. Едем этак неторопко, чтоб не обнаружить себя, вдруг меня кто-то, как хватит по боку: «Ложись, сукин сын, а то сейчас пристрелю!»

Ну, думаю, смерть пришла, кавказцы. Скрутят меня [129] сейчас, приколют и пакет отберут. Слышу: голоса русские, — значит, свои. Приободрился, значит, отвел копя за куст и спрашиваю солдат, где тут князь Василий. А мне какой-то офицер сует в руки ружье и кричит: «Ложись, сейчас атака начнется».

Лег я рядом с другими, лежу. Уж посветлело, хоть туман и не дает разглядеть, что там впереди деется. Еще этак с полчаса пролежали и видим уж совсем явственно — ползут. Ползут, братцы мои, к нам чечены с кинжалами в зубах. Страсть такая, что и передать нельзя. А тут команда — пли!

Встрепенулись наши солдатики: щелк, щелк — не тут-то было! Порох от тумана отсырел, не загорается. Спасибо одному офицеру: шашку наголо и «ура, братцы». Кинулись мы на супостата, ну и того... одолели. Потому как с испокон века известно, что «пуля дура — штык молодец!».

...Он поднес к носу щепоть табаку, крякнул, высморкался и продолжал:

— Теперь, конечно, другое дело. Потому как оружие стало другим. А раньше мы стреляли из кремневок. Это не ружья, а одна маята...

Рассказы деда Чжалки Федор впитывал, как песок дождевую воду. В них была живая история далеких военных событий, история полюбившегося ему оружейного дела.

Летом, когда занятия подходили к концу и ученики должны были вот-вот уйти на каникулы, в станичном правлении был получен приказ по Войску Донскому. В нем сообщалось, что в Новочеркасске открывается Военно-ремесленная школа для подготовки оружейных мастеров.

Этот приказ из правления принес Краснов и, прочитав его Федору, сказал:

— Вот куда тебе, Федюшка, надобно поступать!

В военно-ремесленной школе

В организуемой в Новочеркасске Военно-ремесленной школе намечалось создать четыре отделения: оружейно-слесарное, кузнечное, седельное и шорное. Обучение и питание учащихся предполагалось бесплатное.

Окончившие курс должны были выпускаться мастерами и производиться в нестроевые старшего разряда, то есть получать первые казачьи звания от урядника до старшего урядника и направляться на должности оружейных, седельных и других мастеров в казачьи воинские части. [130]

Учиться бесплатно и потом попасть мастером в полк, да еще в чине урядника, что могло быть более заманчивым для сына бедного казака? Так думали отец Федора и все родичи. Самому Федору тоже очень хотелось пойти в Военно-ремесленную школу. Об этом мечтали и многие его товарищи, но попасть туда было не так-то просто! В эту школу принимали только детей казаков, для иногородних жителей станиц доступ в нее был закрыт.

Федор, как сын казака, был бы допущен, но на пути встали другие преграды: требовались знания в объеме городского училища. Федор же имел похвальный лист об окончании первого класса и ничего больше.

Верно, занятия с Алешей Чаусовым помогли ему несколько пополнить свои познания, но о сдаче экзаменов за четвертый класс нечего было и думать.

Федор поведал о своем горе Краснову.

— Не тужи, Федюшка, — успокаивал мастер, — до открытия Новочеркасской школы еще больше года! Это, братец мой, такой срок, за который многое можно успеть...

Он повел Федора к местному учителю, рассказал ему о замыслах своего ученика и попросил проэкзаменовать Федора по русскому и арифметике.

Учитель охотно согласился и, хотя знания Федора не шли дальше второго класса, стал уверять его, что за год, если серьезно заниматься, можно подготовиться и за третий, и за четвертый классы.

Все лето Федор просидел за учебниками и осенью был принят в третий класс. Зиму он учился с удивительным упорством и намного обогнал своих сверстников. Теперь у него оставались в резерве три летних месяца, которые он надеялся использовать, чтоб подготовиться за четвертый класс.

У Токарева был и еще один немаловажный козырь. Когда решили, что он поедет держать экзамены в Военно-ремесленную школу, мастер Краснов посоветовал ему сделать для показа приемной комиссии некоторые слесарные инструменты и замок двуствольного охотничьего ружья.

Эту работу Федор выполнял в обычные часы занятий в мастерской. К весне и инструменты и замок были готовы.

Мастер похвалил, но посоветовал украсить замок гравировкой. Федор и сам думал об этом и потому взялся за дело с особым усердием.

Гравировку он сделал с большим искусством. Трудно было поверить, что это работа пятнадцатилетнего подростка.

Краснов с восхищением рассматривал замок Федора. [131]

— Вот теперь совсем хорошо, отлично! Думаю, что этот замок произведет впечатление в комиссии. Однако арифметику и прочие науки советую тебе подучить...

Незаметно подошло первое августа, когда Федор должен был держать предварительные (отборочные) испытания в войсковом штабе. Вместе с Алексеем Васильевичем Красновым Федор выехал на лошади в Новочеркасск.

Дней через десять он вернулся веселый и радостный. Мастер оказался прав: испытания Токарев выдержал, представленные им инструменты, и особенно замок ружья, решили его судьбу.

— Ну, что я тебе говорил, Федюшка! — радовался за него Алексей Васильевич. — Ведь выдержал испытания!

— Эти выдержал, а главных боюсь, — признался Федор.

— Ничего, и те выдержишь. Надо только быть посмелее и отвечать решительно и громко, это очень помогает.

— Там знаете, какие экзаменуются, — продолжал рассказывать Федор, — лет по шесть учились, да в разных школах.

— А ты чем хуже? Не трусь — и все! А если и провалишься — не горюй: у меня там в школе приятель служит, подъесаул Лавров, если что — похлопочу!..

Через некоторое время Токарев снова отправился в Новочеркасск. На этот раз с ним были те же инструменты, замок ружья, похвальный лист об окончании первого класса приходской школы да еще справка станичного правления, удостоверяющая, что «сын казака Федор Токарев, выросток 16 лет, поведения хорошего».

Испытания и на этот раз прошли в основном благополучно: Федор был принят в Военно-ремесленную школу. Несколько огорчило его известие о том, что его приняли не на оружейное, а на кузнечное отделение.

Отец был очень удивлен успехами Федора, сам ходил справляться к школьному писарю и, удостоверившись, что это так, очень обрадовался: «Теперь Федор, бог даст, выйдет в люди». Лишь одно обстоятельство беспокоило отца: посылая Федора на экзамены, он подписал в станичном правлении обязательство справить сыну форменное обмундирование.

Однако и на этот раз помог мастер Краснов, приехавший в Новочеркасск, чтобы позаботиться о своем ученике. Он сказал, что в Новочеркасске, помимо Военно-ремесленной школы, существует еще несколько училищ; юнкерское, кадетское, военно-фельдшерское, реальное и гимназия, а формы во всех этих заведениях, поскольку в них учатся дети казаков, почти [132] одинаковые, и посоветовал купить для Федора поношенное гимназическое одеяние.

Отец обрадовался, вместе с сыном отправился на базар и по весьма сходной цене купил все необходимое. Облаченный в серую шинель и барашковую папаху с красным верхом, Федор глянул в зеркало и показался себе настоящим молодцом.

— Ну, Федор, желаю тебе добра! — сказал отец, пожимая ему на прощание руку. — Учись и не забывай про нас. Бог даст, пробьешь себе дорогу...

Военно-ремесленная школа, о которой Федор мечтал долгие месяцы, наконец-то открыла перед ним свои двери.

Но первые дни учебы разочаровали его. Вместо общеобразовательных наук и изучения оружейного мастерства, начались солдатская муштра и зубрежка уставов. Суровый казарменный режим явился для него такой жестокой неожиданностью, что Федор загрустил.

Но как только приступили к практическим занятиям в кузнице, Федор сразу преобразился. Это была его стихия. Тут, у жаркого горна, где другие кисли и изнемогали, он чувствовал себя как нельзя лучше.

С первых же занятий в кузнице Федор показал свое мастерство, которое не шло ни в какое сравнение с работой других учеников. В основном это были дети зажиточных казаков или чиновных людей, смотревшие на Военно-ремесленную школу как на трамплин, с которого можно совершить прыжок в другое, более почетное учебное заведение. Их совсем не интересовали практические занятия в кузнице. К кузнечной работе они относились с большим пренебрежением и всячески старались от нее увильнуть.

Токарев же работал со все возрастающим увлечением. Когда он стоял у наковальни с молотом в руках, отковывая какую-нибудь деталь, на него приятно было смотреть. Движения его были смелы, расчетливы, ловки.

Однажды им заинтересовался пришедший в кузницу преподаватель оружейного отделения, известный на Дону оружейный конструктор Александр Евстафьевич Чернолихов.

— Откуда у этого паренька такая выучка? — спросил: он у мастера,

— Как же, он ученик Краснова.

— А, слышал, так он, наверное, и слесарное дело знает?

— Да, у него есть свои работы, — мастер достал из ящика сделанные Федором инструменты и замок двуствольного ружья. [133]

Черполихов очень удивился, узнав, что Токарева определили в кузницу. Зная о горячем желании юноши стать оружейником, обещал похлопотать о переводе его к себе.

С этого дня судьба Федора окончательно определилась.

Александр Евстафьевич пользовался у начальства большим авторитетом не только как непревзойденный на Дону знаток оружейного дела, но и как конструктор казачьей винтовки образца 1860 года.

Эта шестилинейная винтовка долгое время состояла на вооружении казачьих частей. Она была легче других образцов оружия того времени, меньше калибром и отличалась хорошими боевыми качествами и надежностью в стрельбе. Винтовка эта хотя и заряжалась с дульной части, но была снабжена ударно-капсульным замком и поэтому не шла в сравнение с кремневыми ружьями.

Несмотря на преклонный возраст, Чернолихов был бодр и с большим увлечением обучал молодежь оружейному делу. В Федоре Токареве он сразу угадал недюжинные способности и относился к нему особенно благосклонно.

Познания в оружейном деле, полученные Федором от мастера Краснова, Чернолихов стал заботливо углублять, передавая ему не только знания, но и свои богатейшие навыки в оружейном мастерстве.

Он знакомил воспитанников школы с различными системами винтовок, тщательно объяснял особенности их конструкций, учил, как производить ремонт пли изготовление отдельных частей.

С переходом на оружейное отделение жизнь Федора в Военно-ремесленной школе решительно изменилась.

Надо сказать, что с первых дней поступления в школу он чувствовал себя неловко. Подавляющее большинство обучавшихся были сынками купцов, офицеров, чиновников, попов. Многие из них до этого учились не в одном учебном заведении. На Федора, станичного парня, впервые увидевшего город и паровоз, они смотрели с пренебрежением и не раз готовы были его отвалтузить, но рослая фигура и крепкие кулаки Федора внушали опасение.

Все же в их среде Токарев был белой вороной. Он не мог так бойко и смело отвечать уроки, совсем не умел делать гимнастических упражнений и заниматься на снарядах. Его неловкие, неуклюжие движения вызывали смех и издевательства.

С переходом на оружейное отделение Токарев сразу начал делать большие успехи и оставил далеко позади себя бравых [134] и заносчивых молодчиков. Многие из них перестали относиться к нему с пренебрежением, напротив, заискивали, просили, чтобы Федор помог им в учебе по оружейному делу, и даже пытались с ним завести дружбу. От природы замкнутый, Токарев почти ни с кем из учеников не сходился. Он был целиком захвачен любимым делом и отдавал ему все свое время. Ни игры, ни борьба, ни другие развлечения его не интересовали. Если выдавались свободные минуты, он посвящал их чтению. Его день был загружен до предела. Благодаря этому он забывал про гнетущую обстановку.

Забывал о том, что он, вольный казак, фактически заключен в четырех стенах школы и не имеет права выйти отсюда. Это было действительно так. Как только ученики надели военную форму, выход в город им был запрещен до тех пор, пока все они не обучатся словесности, то есть не научатся приветствовать офицеров и генералов, которые в Новочеркасске встречались на каждом шагу...

Лишь шестого декабря, в Николин день, Федор получил право облачиться в парадное обмундирование (справляемое школой на деньги родителей) и первый раз выйти в город. По примеру других он отправился в фотографию и сфотографировался, как подобает казаку: с обнаженной шашкой.

Фотоснимок был послан в станицу. Окропленный радостными слезами матери, впервые видевшей сына в военной форме, он обошел всех знакомых и родных. Федор получил из дому письмо, в котором мать и отец просили его приехать на каникулы к ним.

Старикам было лестно увидеть сына в военном обмундировании с четырьмя таинственными буквами на сверкающей пряжке ремня — НВРШ. Они нетерпеливо ждали счастливого дня. И как только были объявлены каникулы, Федор поехал домой.

Вместе с родителями и со своим другом Алешей Чаусовым Токарев ходил в гости к соседям и даже был принят у богатых казаков, к которым раньше и во двор-то не отваживался заглядывать.

В Новочеркасск из-за болезни отца его провожала мать. Путь на лошадях был долог и труден — разгулялась метель. Мать довезла сына до Батайска, а оттуда решили ехать поездом в Ростов.

До этого Токареву ни разу не приходилось ездить на поезде. Он с волнением и опаской вошел в небольшой прокопченный вагончик с маленькими окошечками и сел на одну из скамеек, расставленных вдоль стен.

Посреди вагона топилась круглая чугунная печка. Уголь [135] был с большой примесью серы, и в вагончике стоял удушающий смрад. Но до Ростова было всего 7 верст, и пассажиры терпеливо сидели на своих местах. Скоро поезд загудел, загромыхал, и вагончик стал раскачиваться из стороны в сторону. Многим было страшно, они крестились и вздыхали. Федор же ощущал необыкновенную радость от сознания, что он едет «на машине».

Вскоре поезд остановился у Ростовского вокзала, и они с матерью вышли на свежий морозный воздух.

Федору очень хотелось осмотреть паровоз и познакомиться с его устройством, но это пришлось отложить до другого раза.

...Со временем Федор свыкся со школьными порядками, привык к обстановке, даже подружился с некоторыми из одноклассников, но из преподавателей по-настоящему привязался лишь к одному Чернолихову.

Учился Федор довольно успешно, хоть давалось ему это не легко. Учиться плохо или посредственно не позволяло самолюбие. Не хотелось ударить лицом в грязь перед «знатными сынками». К тому же его влекли знания, он с жадностью впитывал в себя все новое.

По основной же специальности Федор делал блестящие успехи, и Чернолихов очень гордился своим учеником.

Однажды Федор поехал в станицу на пасхальные каникулы вместе с товарищем по классу Сидоровым. Они отпросились на неделю раньше под предлогом говения. Но в станице нашлись развлечения более интересные, чем выполнение религиозного обряда. Приятели вспомнили о говении только накануне отъезда в Новочеркасск, и то лишь потому, что в школу необходимо было представить справку из церкви. Дело чуть не кончилось неприятностью, да станичный поп выручил: за небольшую мзду согласился выдать справку...

Шел четвертый год учебы. Школа, где учился Федор, помещалась в длинном двухэтажном доме. Вверху были жилые комнаты, внизу — классы и мастерские.

Как-то теплым весенним вечером Федор распахнул окно и уселся на подоконник, чтобы подышать свежим воздухом, пропитанным ароматом цветущих садов. Его внимание привлекло хорошо освещенное окно в соседнем одноэтажном доме, где была начальная школа, открытая местной купчихой-благотворительницей.

В окне мелькнула стройная молодая девушка. Федор бросил в стекло шарик из бумажки. Девушка повернулась, но, заметив Федора, тотчас задернула занавеску. Ее лицо приблизилось [136] к стеклу лишь на секунду, но этой секунды оказалось достаточно, чтоб сердце Федора дрогнуло.

Много бессонных ночей скоротал юноша под окнами любимой. Много нежных писем забросил через форточку, пока девушка удостоила его своим вниманием. Это были счастливые минуты! Полюбив хорошенькую учительницу, он стремился быть достойным ее, поэтому учился с особенным старанием и упорством.

В то время материальное положение семьи несколько улучшилось. Полученный в связи с совершеннолетием сына земельный надел отец сдавал в аренду и часть вырученных денег посылал Федору. Федор покупал на эти деньги необходимые учебники и книги: «Хороший тон или правила светских приличий», «Правила и формы деловой переписки и интимных писем». Читал их по вечерам, украдкой от товарищей по комнате...

С переходом в старший класс Токарев получил звание младшего урядника, и ему на погоны нашили поперечную полоску из оранжевой тесьмы. Это был первый чин в казачьих частях, соответствующий младшему сержанту в армии.

Федор сообщил об этом отцу, зная, что старику такое известие доставит немалую радость. Он, несомненно, будет с гордостью говорить соседям, что его сын, который еще недавно бегал по станичным кузницам, теперь уже младший урядник. Приятно было и самому Федору предстать с нашивками перед Диной Кулешовой — так звали молодую учительницу.

В первое же воскресенье после производства в младшие урядники Федор отправился к фотографу, у которого снимался два года тому назад.

Потому ли, что Федор возмужал и выглядел совсем молодцом, или оттого, что на его погонах горела оранжевая полоска, — только на этот раз фотограф встретил его любезно, разговорился, как со старым знакомым. Сделав снимок, стал расспрашивать Токарева об отце, с охотой показал Федору свой аппарат и даже объяснил его устройство.

Когда Федор был в третьем классе, в школе неожиданно произошла реорганизация: четвертый класс был упразднен, а третий стал старшим и выпускным. Федор и его товарищи думали, что причина реорганизации кроется в том, что большая часть учащихся, проболтавшись года два в этой школе, решила перебраться в другие учебные заведения. В третьем классе оружейного отделения остались всего три- ученика: Федор, его друзья Сидоров и Жарков. Однако тут были причины, [137]

о которых не только учащиеся, но и преподаватели ничего не знали.

Наказным атаманом Донской области в ту пору был ярый реакционер князь Святонолк-Мирский. Он считал, что казаки должны хорошо владеть конем и оружием и бесстрашно рубить врагов, внешних и внутренних. Образование, на его взгляд, ничего не могло дать казакам, кроме вреда. Этот сиятельный самодур сумел добиться закрытия по окружным станицам многих гимназий, реальных училищ и других учебных заведений, а в Военно-ремесленной школе самолично отменил четвертый класс.

К счастью, класс Федора, как прошедший теоретический курс, в виде исключения, должен был закончить обучение по старой, четырехклассной программе.

Последний год обучения проходил исключительно в практических занятиях. В качестве дипломной работы каждый из выпускников должен был самостоятельно изготовить охотничье ружье и отделать его по всем правилам оружейного искусства. Кроме того, к ружью нужно было приложить его чертежи, выполненные в красках. По классам объявили, что лучший выпускник будет оставлен на работе при школе в качестве помощника мастера.

Федора очень увлекла дипломная работа. Он взялся за изготовление одноствольного куркового ружья калибром в 5 линий. Работа представлялась нелегкой, особенно при скудном оборудовании мастерской.

Токарев старался, как только мог. Много ценных советов и указаний дал ему Чернолихов, который сам очень хотел, чтобы Федор попал к нему в помощники. За четыре года учебы в школе Токарев достиг немалых успехов. Изготовленное им ружье можно было без стеснения поставить рядом с работами тульских мастеров. С особенным искусством он выполнил гравировку на металлических частях ложи в стволе.

Работа Федора Токарева получила лучшую оценку. Он окончил школу с отличием и был оставлен при ней в качестве помощника Чернолихова.

Токарев становится мастером

Федор Токарев окончил Военно-ремесленную школу в памятном для истории отечественного оружия 1891 году. В этом году на вооружение русской армии была принята знаменитая [138] мосинская винтовка. Однако знакомство Федора с этой винтовкой произошло значительно позже, а о самом конструкторе он узнал много лет спустя.

По окончании школы Токарев получил звание нестроевого старшего разряда и квалификацию мастера первого разряда. Это давало ему право на занятие в любой части должности полкового оружейного мастера. Но он, как уже было сказано, остался помощником мастера при Военно-ремесленной школе в Новочеркасске.

Назначение не обошлось без проволочек, так как занятия в школе начинались в сентябре и начальство считало нецелесообразным платить Токареву жалованье за летние месяцы.

Но Федор пошел на все, лишь бы остаться при школе. Для этого были весьма существенные причины. Во-первых, для него было чрезвычайно важным и заманчивым еще год-другой поработать с прославленным оружейником Чернолиховым, во-вторых, отношения с Диной превратились в крепкую любовь.

Жалованье Федору положили небольшое — двадцать рублей в месяц. Но от сознания того, что он вышел на самостоятельную дорогу и даже стал помощником своего учителя, Федор был счастлив. Работа в мастерской была интересной и разнообразной. Чернолихов его любил и поощрял. Постепенно Федор начал подумывать о женитьбе.

Дина соглашалась выйти за Федора замуж. Но перед обоими неожиданно встали серьезные препятствия. Родители Федора и мать Дины высказались против их союза. Отец Федора сразу же отрезал:

— Твоя Дина ни пахать, ни косить не умеет, и нем такая сноха не ко двору.

Мать Дины заявила дочери, что Федор ей не пара. Дина хотя и бедная девушка, но из дворянской семьи (ее отец, обедневший помещик, служил войсковым писарем и умер в этой должности). К тому же она получила образование и хорошее воспитание, Федор же простой, малограмотный казак.

На это Дина ответила, что Федор будет учиться и она сама поможет ему получить образование. А человек он хороший, способный и трудолюбивый, и они горячо любят друг друга. Против этих доводов нежно любившая свою единственную дочь мать Дины не устояла.

Федор успокоил отца и мать, сказав им, что Дина учительница, что они будут работать оба и часть денег посылать родителям. Он обещал также не требовать никаких средств от [139] своего земельного надела, по-прежнему сдаваемого в аренду, и старики сдались.

Оставалось еще одно препятствие. Нужно было добиться разрешения на брак у начальства школы, где хранились все документы Федора. Надежд на получение такого разрешения было мало, и Федор решил обойтись без него. Через отца он достал из станичного правления копию метрической выписки, чего было достаточно для венчания, и, поставив начальство уже перед совершившимся фактом, отделался выговором.

Дина взяла на себя заботу помогать Федору в самообразовании: читала вслух и его заставляла читать художественную и популярную литературу, уговаривала мужа при первой же возможности пойти учиться.

Проработав зиму помощником у Чернолихова, Токарев закрепил и обогатил свои знания, но в то же время почувствовал, что в школьной мастерской ему становится тесно. Эта мысль не давала покоя. Чтобы немножко рассеяться, он вместе с Диной поехал в Егорлыкскую навестить родных.

Дине, привыкшей к городской жизни, в станице не понравилось, да и свекор со свекровью не особенно ласково встретили ее. Дина скоро уехала обратно, а Федор, чтобы не обижать родителей, еще на некоторое время остался в станице. Он навестил старых друзей: мастера Краснова и цыгана Василия.

Тот и другой искренне обрадовались успехам своего ученика. Цыган был особенно рад, что Федор, будучи урядником, не погнушался зайти к нему в кузницу и по-дружески побеседовать с ним.

Федор и не думал чураться. Напротив, он по старой памяти хотел покузнечить с Василием, но неожиданно пришло письмо от Дины, извещавшее, что в Новочеркасск нагрянула свирепая гостья из Азии — холера.

Токарев решил немедленно выехать туда, но родители удержали.

Однако через несколько дней и в Егорлыкской начали умирать люди. Холера шагала семимильными шагами. В казачьих станицах ей было полное раздолье. Она могла косить направо и налево, так как врачей в станицах не было, борьбы с эпидемией никто не вел, только попы ходили крестным ходом и служили молебны об укрощении божьего гнева.

Федор стал готовиться к отъезду.

Новочеркасск холера буквально опустошила. Федор видел вымершие, заколоченные дома. На некоторые улицы совсем не пускали. Федор не шел, а почти бежал, его страшила [140] мысль, что Дину уже скосила безжалостная смерть... Но, к счастью, и Дина и ее мать оказались живы.

К осени, когда повальные заболевания прекратились, Токарев получил назначение оружейным мастером в 12-й Донской казачий полк, стоявший тут же, в Новочеркасске. Это известие обрадовало его. Они с Диной начали мечтать о новой жизни. Но едва Токарев оформился на новую службу, пришел приказ, которым полк переводился на дальнюю западную границу необъятной Российской империи. Мечты о продолжении учебы и новой жизни рассыпались, как оборванные бусы. Дина осталась в Новочеркасске, а Токарев отправился в далекий путь с полком.

Эшелон, в котором ехал Токарев, разгрузился на станции Луцк. Там железная дорога обрывалась. До местечка Торчин, что лежало верстах в тридцати от Луцка, добирались походным порядком по густой непролазной грязи. Единственный двухэтажный дом в местечке был занят под штаб. Весь личный состав полка разместили по маленьким домикам и халупам у населения, в основном состоявшего из белорусов, поляков и еврейской бедноты.

По сравнению с богатым Новочеркасском Торчин являл собой жалкое зрелище: низенькие, покосившиеся домики с ветхими заборами, и грязь, грязь, грязь... Чтобы не утонуть в грязи, для пешеходов вдоль улиц были проложены доски-тротуары.

Очень огорчало и другое: в полку еще не кончился контракт с вольнонаемным оружейником, и Федор был определен к нему в помощники. Федор смирился. На помощь пришли смекалка и умелые руки мастера. Токарев стал выполнять в полковой мастерской небольшие частные заказы и кое-что подрабатывать.

О нем заговорили как о замечательном работнике и, как только кончился контракт с вольнонаемным оружейным мастером, его немедленно назначили на освободившееся место.

Двадцатирублевое жалованье не сулило Токареву ничего хорошего, но зато он стал занимать должность, о которой долго мечтал. Она упрочивала его положение в полку. Теперь через его руки проходило все оружие. Он должен был следить за его исправностью, производить осмотры и ремонт.

Федор до тонкостей изучил находившуюся на вооружении полка винтовку Бердана № 2. Он хорошо помнил все системы, которые принимались на вооружение русской армии со времен Крымской войны. Знал из рассказов Чернолихова о тяжелой участи героических защитников Севастополя, вооруженных [141] гладкоствольными кремневыми ружьями, и о превосходстве противника, стрелявшего из нарезных штуцеров, из которых пуля летела втрое дальше.

Токарев знал и о прочих иностранных системах, состоящих на вооружении русской армии.

Дольше других систем на вооружении находилась винтовка под названием «Бердана № 1».

Краем уха Федор слышал от сотника Попова, что эту добротную винтовку изобрел не американец Бердан, а русский инженер Горлов. Федор это известие принял близко к сердцу. Ему очень хорошо была известна судьба Чернолихова. Она была похожа на судьбу Горлова. Разница состояла лишь в том, что изобретение Горлова присвоили американцы, а изобретение Чернолихова — бельгийцы.

Токарева волновали мысли о талантливых русских изобретателях, творения которых не находили применения в родной стране, а попадали в руки иностранцев, а те потом втридорога продавали их той же матушке-России и наживали на этом целые состояния.

Федору о многом хотелось поговорить с близкими людьми, открыть свою душу, услышать правдивые ответы на волнующие вопросы. Но он чувствовал себя одиноким, в полку не было ни одного человека, с которым он мог бы поговорить по душам.

Казаки почему-то побаивались его и держались отчужденно. Очевидно, потому, что для них он урядник и оружейный мастер, получающий без малого жалованье младшего офицера. Офицеры же смотрели на Токарева как на сиволапого мужика.

И Федор уходил в себя, пытался наедине с собой разрешить волнующие его вопросы. Многого он не знал. Многое для него было недосягаемо. Но одно ему становилось ясно — русские мастера не хуже заморских.

Рассматривая на складе иностранное оружие, он в душе уже решил, что смог бы без особого труда сделать такое же.

Именно в те дни, дни раздумий, у него и появилась мысль, пока еще робкая, в зародыше, но все же это была мысль о том, что, если б довелось, он смог бы не без успеха применить свои силы в деле создания нового, более совершенного оружия.

Но Токарев с детства был медлительным, и волновавшие его мысли не сразу получали завершение — они вынашивались годами. Прежде им предстояло устояться, перебродить, окрепнуть, и только потом они могли вылиться в действие. [142]

Скоро Федор вновь был поглощен насущными делами и пока что забыл о своих размышлениях, вернее, спрятал их в глубине души.

Весной приехала Дина.

Она, как свежий апрельский ветер, встряхнула его жизнь, наполнила ее радостью и весельем. Они перебрались в отведенную им квартиру и зажили славно, невзирая на неудобства и недостатки. Скорее таково было первое ощущение после длительной разлуки. Федор, занятый своими делами, не замечал многих неудобств в своей жизни, которые, однако, сразу же бросились в глаза его жене. Скудным было жалованье оружейного мастера. Безотрадное впечатление производило на нее полковое «общество». Офицеры, их жены и семьи вели затхлую, беспросветную жизнь. Редкие полковые балы с духовой музыкой были единственным развлечением и единственной отдушиной от обывательского смрада. Кругом процветали пьянство и картежная игра, плелись сети мелких интриг и пошлых романов. Офицерское собрание напоминало кабак, да туда Федора и не допускали.

Но как ни плоха была эта жизнь, Федор не мог ее изменить. Он находился на действительной военной службе, и ему оставалось лишь мечтать о лучшей доле...

Осенью полк неожиданно свернули и перебросили к австрийской границе, в небольшой городок Радзивилов, расположенный у железной дороги Киев — Львов.

Радзивилов не был такой глухоманью, как Торчин. Это обстоятельство обрадовало Дину, и она, с согласия Федора, стола подыскивать себе место учительницы.

Для Токарева пребывание в Радзивилове ознаменовалось весьма памятным и отрадным событием. В конце 1893 года он был вместе с сотником Поповым командирован в Петербург для принятия новых винтовок для полка.

Выйдя из поезда на Варшавском вокзале, сотник и мастер сразу же направились на Выборгскую сторону, где и сняли у одной финки дешевую комнату со столом. Отдохнув немного после долгой и утомительной дороги, они пошли осматривать город.

Блистательный и шумный Невский с величавыми домами, торжественно строгая красота Дворцовой площади, изумительная панорама набережной Невы с холодным шпилем Адмиралтейства, гигант Исаакий — все это потрясло, ошеломило [143] Федора, словно он попал в иной, неведомый обычному смертному мир. Больше же всего Токарев восхищался тем, что все эти великолепные дворцы, огромные дома, красивые храмы, мосты и памятники созданы руками людей в большинстве таких же, как и он, приехавших из далеких углов матушки-России.

В величии этого необыкновенного города он видел и чувствовал величие русского забитого и бесправного, но беспримерно талантливого народа. Сердце его наполнялось гордостью и радостью, ибо он был кровным сыном народа. В эти минуты он ощущал в себе прилив необычайной силы и возможность сделать что-то значительное.

На другой день Федор Токарев отправился в Кронверк, где впервые увидел мосинскую винтовку.

Красивая по форме, прикладистая и удобная, она оказалась значительно легче берданки. Когда же Токарев открыл затвор и ознакомился с устройством механизма, его охватило желание как можно скорее испробовать ее в стрельбе — винтовка казалась ему необыкновенной.

Только в стрельбе Токарев смог по-настоящему оценить эту простую в обращении, безотказную винтовку. Он волновался и радовался от души, как может радоваться русский патриот-оружейник, беззаветно любящий свое дело. Радовался тому, что в России появилось свое добротное магазинное оружие.

Мосинская винтовка оставила далеко позади все ранее состоявшие на вооружении системы.

Любопытно отметить, что кремневые ружья, заряжавшиеся с дула, могли давать лишь один-полтора выстрела в минуту. Ударные гладкоствольные ружья, тоже заряжавшиеся с дула, давали два выстрела в минуту. Лихтехские нарезные штуцера образца 1843 года — один - полтора выстрела, винтовки Карле и Крнка — 6 - 7 выстрелов, винтовка Бердана— 7- 8, а винтовка Мосина —12 выстрелов в минуту. Дальность стрельбы из нее была удивительной. Эта винтовка могла поражать живые цели на расстоянии до четырех верст. Было у нее и еще одно достоинство: она стреляла бездымным порохом, не демаскировала стрелка и позволяла, не прекращая стрельбы, хорошо видеть цель... Работа по приемке мосинских винтовок продолжалась довольно долго, так как каждую из них нужно было тщательно осмотреть.

Федор вернулся домой веселый и возбужденный. Он с гордостью рассказывал жене о замечательной винтовке Мосина и от души радовался успехам русского изобретателя. Токарев тогда и понятия не имел о том, что пришлось [144] пережить создателю отечественной винтовки прежде, чем она была принята на вооружение русских войск. Лишь много лет спустя Токареву довелось узнать о мытарствах талантливого русского изобретателя и о том, как по воле царя его изобретение осталось безымянным — было лишено не только имени изобретателя, но и родины.

Вскоре по возвращении из Петербурга сотник Попов ушел на льготу. Начальником оружия полка был назначен подъесаул Кривцов, человек сухой и самолюбивый. Токарева очень угнетало бесправное положение в полку. Он иногда делился своей горечью с женой, которая, пожалуй, еще больше, чем сам он, чувствовала тяжелое положение мужа.

Жены некоторых офицеров, знакомые ей по Новочеркасску, узнав, что Дина является женой мастера, перестали с ней здороваться.

— Федор, — сказала как-то Дина, — я думаю, что пока ты не выбьешься в офицеры, тебе будут закрыты все пути.

— Я знаю, — с горечью согласился Токарев, — даже заведующим оружием меня никогда не назначат, потому что это должность офицерская... Но что же делать?

— Надо сдать экзамены за 4 класса, получить аттестат и поступить в юнкерское училище. Знаю, ты многое забыл, но я тебе помогу.

Токарев подошел к жене и крепко обнял ее. Вместе с Диной он засел за учебники и весной 1895 года, выехав в Ровно, сдал необходимый экзамен в реальном училище.

Это дало ему право уйти из полка. Летом из Новочеркасска пришел запрос — его приглашали преподавателем оружейного дела в Военно-ремесленную школу на место ушедшего в отставку Чернолихова.

Эта должность открывала перед ним перспективы самостоятельной работы. Токарев принял приглашение и в конце осени 1896 года выехал в Новочеркасск.

В юнкерском училище

Токарев давно мечтал о независимости и самостоятельности. Ему хотелось получить такую службу, при которой можно было бы подумать о себе: заняться самообразованием и совершенствованием своего мастерства. В нем продолжала жить и созревать мысль, зародившаяся еще во время службы в полку, мысль о том, что он сможет сделать что-то значительное [145] в оружейном деле, если у него окажутся подходящие условия.

Отправляясь в Новочеркасск, он надеялся, что в Военно-ремесленной школе будет работать именно в таких условиях, к которым так долго стремился.

Токарева приняли хорошо и положили жалованье Чернолихова — 50 рублей в месяц. О большем нельзя было и мечтать, так как младшие офицеры получали 24 рубля. Таким образом, разрешился один из главных вопросов — будущий конструктор был обеспечен материально.

Но вскоре выяснилось, что в своей мастерской Токарев не имел права делать никакой работы без ведома и разрешения начальства.

Он снова попал в положение подневольного мастера и должен был тянуться даже перед мальчишками-подхорунжими, только что окончившими юнкерское училище.

Но Токареву пришлось проработать в школе всего два года, так как оружейное отделение было упразднено по приказу того же незадачливого правителя Дона, атамана Святополк-Мирского. Вместо оружейного отделения организовали портняжное. Сиятельный атаман считал, что для Войска Донского важнее портные и закройщики, нежели оружейники. «Если потребуются оружейники, — рассуждал он, — мы наймем тульских мастеров».

Закрытие оружейного отделения произошло неожиданно, и Токарев сразу оказался без работы. Нужно было как-то устраивать свою жизнь. Пойти на завод, где бы с радостью взяли такого специалиста, он не мог, так как был военным. Поехать обратно в полк оружейным мастером явилось бы для него наказанием. Пойти на два года в юнкерское училище — это был для него единственный путь, чтоб «выбиться в люди», но теперь у него была семья, и ее нужно содержать...

После долгих раздумий и обсуждения создавшегося положения в семье все-таки было решено, что Токарев поступит в юнкерское училище. Он рассчитывал, что, став офицером, сможет легче добиться успехов в оружейном деле.

Для мастера пути к творчеству в царской России были закрыты наглухо. Чтобы поддержать на время учебы семью, Токарев обратился за помощью к отцу и просил эти два года высылать ему деньги, получаемые за аренду земельного надела.

Отец медлил с ответом. Ему было очень лестно, что сын может стать офицером, — это был бы первый и единственный случай в станице, — и в то же время не было лишних денег. [146]

Зная характер отца, Федор написал ему второе письмо, в котором уверял, что, как только он будет офицером, вернет отцу полученные деньги с лихвой. Как раз в это время был объявлен приказ о повсеместном повышении жалованья офицерскому составу. Теперь младший офицер должен был получать 55 рублей в месяц. Это известие произвело на отца большее впечатление, чем на сына: Токарев - старший согласился наконец помогать семье сына.

Федор успешно выдержал экзамены и был принят в Новочеркасское юнкерское училище. Это случилось в 1898 году, когда ему исполнилось 27 лет.

Возраст был далеко не юнкерский. Ему, умудренному жизнью, семейному человеку, предстояло сидеть на одной скамье с безусыми юнцами. Было неприятно, обидно, порой тяжело, но Токарев упорно шел к своей цели: в нем укрепилась привычка никогда не менять принятого решения.

Состав юнкеров в училище был очень пестрый. Тут и служивые из частей, учителя и гимназисты, реалисты и кадеты, и даже семинаристы. Преобладали выходцы из богатых семей— «аристократы». Они держались особняком, независимо и гордо, щеголяли отличным обмундированием, связями с «большими» людьми.

Токарев серьезней других относился к учебе и шел в числе передовых. По математике и фортификационным работам (эти дисциплины многих пугали) Токарев всегда имел высокие оценки. Единственное, что угнетало и мучило его, была, как ни странно для казака, верховая езда. Для многих верховая езда, джигитовка, рубка лозы и другие упражнения являлись излюбленными занятиями, а для него наказанием.

Одолев строевые учения и разные военные науки, Федор очень скучал по любимому оружейному делу. Если выдавались свободные минуты, он заглядывал к знакомым мастерам, с которыми был дружен в годы работы в Военно-ремесленной школе.

Чаще всего Федор заходил к лезгину Мамаю Кичиеву, у которого когда-то выучился чеканке и черчению по серебру. Мамай лет двадцать тому назад приехал из Дагестана и, будучи искусным мастером по холодному оружию, открыл в Новочеркасске небольшую мастерскую. Он делал серебряные оправы для офицерских шашек, искусно отделывал серебром, костью и позументом седла и сбрую, изготовлял кавказские пояса с отделкой из чеканенного и черненного серебра. Работы его славились, и заказчики не переводились. Мамай был радушен и гостеприимен. Токарев любил бывать у него. Но за [147] знакомство и дружбу с Мамаем его однажды чуть не исключили из училища.

Дело было так. Мамай по заказу офицерского гарнизонного собрания изготовлял серебряную площадку для иконы, которую офицеры собирались преподнести начальнику офицерского собрания в Новочеркасске. Мамай не мог сдать ее потому, что не умел выгравировать дарственной надписи — он был неграмотен. Токарев взялся выручить старого приятеля и, облачась в рабочую блузу, сел за работу. Вдруг в мастерскую вошел помощник начальника училища войсковой старшина Карпов и с ним разодетая женщина, очевидно жена. Токарев должен был немедленно встать и приветствовать своего начальника по уставу, но, будучи в блузе, он не мог этого сделать. Присутствие дамы отодвинуло грозу, но не предотвратило ее совсем. Токарев понимал: посрамлена честь мундира, и ему несдобровать!

Едва ли удалось бы ему избежать исключения из училища, если б это дело не замял хорошо относившийся к Токареву взводный офицер. Принимая во внимание успехи и семейное положение Федора, начальство ограничилось выговором, но предложило немедленно прекратить всякие связи с «мастеровщиной».

Это было тяжелым ударом для Токарева. В мастерскую ходить он перестал, но заниматься гравировкой не бросил. В училище юнкера знали об этом и порой просили его сделать на память какую-нибудь надпись на портсигаре, часах или новом оружии.

Два года пролетели быстро.

Какие знания получил Токарев за два эти года пребывания в юнкерском училище, вряд ли стоит говорить. Главное же, к чему он стремился, было почти достигнуто. При выпуске из училища он получил чин подхорунжего, а через шесть месяцев службы должен был стать хорунжим, то есть офицером. Чин хорунжего в казачьих частях соответствовал подпоручику в пехоте и корнету в кавалерии.

«Теперь, — размышлял Токарев, — легче будет служить и работать». Несмотря на то что в училище ему два года внушали, что офицеру не положено работать, что он должен командовать, Федор мечтал именно о работе, о большом труде, по которому тосковало его сердце.

По окончании училища Токарев изъявил желание поехать в тот же полк, где служил до этого.

По уставу Токарев должен был явиться в полк на своем коне. Это его сильно озадачило.

Обмундирование юнкера он [148] мог подогнать под подхорунжего без особых затрат, но на приобретение доброго коня требовалось не меньше двухсот рублей. Таких денег взять было негде. Станичное правление в ссуде отказало. С болью в сердце Токарев вынужден был просить разрешения явиться в полк без коня, а по производстве в офицеры, на деньги, отпускаемые заимообразно из полковой казны, приобрести коня и снаряжение.

В августе 1900 года Токарев прибыл в 12-й полк, стоявший по-прежнему в Радзивилове. На этот раз не только казаки, но и офицеры встретили его радушно, почти как равного. Это успокоило Токарева, и жизнь стала ему рисоваться в более радужных красках. Однако отдаться любимому делу ему довелось не сразу. Этому, к великому огорчению Токарева, предшествовал очень длительный период.

Теперь он служил офицером в 6-й сотне, стоявшей в двух верстах от Радзивилова. В город ходить было далеко и утомительно, и Токарев снял комнату у своего командира, ведя тихую, однообразную жизнь... В офицерском обществе, несмотря на внешне радушный прием, Токарев чувствовал себя чужим. Спорить он не любил, водки не пил, в карты не играл, а потому и был всегда одинок. Живя в глухом местечке, Токарев был оторван даже от оружейной мастерской. Чтобы убить время, он начал рисовать. Это искусство, с детства любимое им, снова увлекло Федора. Освоившись с итальянским карандашом, он достал краски, взялся за живопись и достиг для любителя серьезных успехов.

Вскоре Токарев был произведен в хорунжие и уехал в Новочеркасск, так как после производства в хорунжие офицеры обычно увольнялись на льготу до следующего наряда в полк, который давался через несколько месяцев согласно очереди.

Но и в Новочеркасске Токарев не бросил рисования и живописи. У него появился интерес к фотографии. Встретившийся ему случайно один знакомый семинарист показал очень хорошие снимки, сделанные из самодельного аппарата. Федор довольно быстро смастерил новый аппарат, который привел в восторг семинариста...

Получив наряд на службу, Федор в январе вернулся в тот же полк и был назначен заведующим оружейной мастерской, но это была лишь прелюдия к той большой и увлекательной работе по оружию, которая началась через пять лет. Годы, предшествовавшие ей, не ознаменовались для Федора сколько-нибудь значительными переменами в личной жизни, но в это время произошли события, потрясшие всю страну. [149]

Полк, где служил Федор Токарев, стоял в глухом городишке на краю империи, и вести о событиях в России приходили туда в приглушенном и весьма искаженном виде. Даже длившаяся около года русско-японская война как-то не коснулась жизни полка.

Слух о кровавых событиях в Петербурге 9 января 1905 года долетел сюда в виде очень отдаленных раскатов. Высшее начальство старалось не только казаков, но и младших офицеров держать в неведении. Казаки должны были быть всегда готовы к выполнению приказа командования рубить внешних и внутренних врагов, они не должны были забивать себе головы мыслями о том, что происходит в России, за них думало начальство. В таком же духе воспитывались и младшие офицеры. Ввиду этого Токарев так же, как и другие младшие офицеры из небогатых казаков, стоял в стороне от общественных событий и не знал правды о них.

Семь лет пребывания в полку не внесли в его жизнь никаких существенных изменений, и мы не будем о них говорить. Остановимся лишь на том, что произошло в 1907 году. А произошло вот что.

В августе 1907 года в полку был получен приказ — командировать одного из офицеров в Офицерскую стрелковую школу в Ораниенбауме. Выбор пал на Федора Токарева.

Собираясь в Ораниенбаум, Токарев не мог даже предполагать, что именно в Ораниенбаумской стрелковой школе окончательно определится его призвание.

Начало конструирования

Ораниенбаум — дачно-дворцовый пригород Петербурга — зимой не представлял ничего особенного. Украшавшее его море было сковано льдом и завьюжено снегом. Красивые домики с резными террасами и мезонинами из-под белых нахлобученных шапок снега глядели тоскливо, словно были покинуты своими обитателями.

Зато в офицерской школе жизнь бурлила. Всюду слышался веселый говор и смех, бряцание шпор, бойкое щелканье каблуков.

Сюда из разных воинских частей съехались офицеры, чтобы пройти одногодичный курс по стрелковому делу. При школе был казачий отдел, куда и попал Федор Токарев. [150]

После захудалого провинциального Радзивилова с его серым и скучным офицерским собранием Ораниенбаумская школа поразила Федора своим внешним великолепием.

Но весь этот блеск не радовал, а, скорее, смущал Федора. Он по-прежнему чувствовал себя чужим в офицерском кругу и держался отчужденно, стремясь к уединению.

С первых же часов пребывания в Ораниенбаумской офицерской школе слух Федора поразил доносящийся откуда-то издалека дробный громкий звук.

Это стреляли из пулемета.

Токарев и раньше знал о пулеметах, но наблюдать их и стрельбе ему не приходилось. Теперь он решил воспользоваться случаем и поспешил на полигон.

Пулемет Максима того времени мало походил на русский «максим», широко известный теперь. Это было довольно громоздкое сооружение на больших колесах с массивным высоким щитом и опорным стержнем-лафетом, на котором было устроено седло для стрелка. Этот пулемет скорее напоминал небольшую пушку.

Токарева удивила быстрота стрельбы. Этот неуклюжий пулемет был способен выпускать до шестисот пуль в минуту и мог соперничать с целой ротой пехоты, вооруженной современными винтовками.

Хотя автоматическое оружие было в программе обучения, Федору не терпелось изучить устройство удивительной машины. Ему хотелось все узнать самому. Он с удивлением наблюдал за стрельбой.

Какой бешеный темп стрельбы!.. Это заставило его задуматься. Будущее пулемета ему рисовалось заманчивым.

Вернувшись в школу, Токарев продолжал думать над пулеметом.

Наличие автоматического оружия было для него большим сюрпризом. Токарев лишь понаслышке знал о существовании такого оружия, потому что оно не успело еще проникнуть и отдаленные от столицы воинские части. В России на Тульском оружейном заводе с 1904 года начали производить пулеметы Максима. Другие же системы не изготовлялись, а привозились исключительно из-за границы, и то больше для ознакомления.

Некоторое распространение в русской армии получили автоматические пистолеты как личное оружие офицеров, приобретаемое ими за свои деньги.

Перед русско-японской войной пулеметы были установлены на военных кораблях и в ничтожных количествах попали [151] на вооружение гарнизонов военных крепостей. В огромном Владивостокском гарнизоне перед самым началом войны насчитывалось всего лишь несколько десятков пулеметов. В основных же войсках это новейшее оружие было большой редкостью, что явилось одной из причин неудач русских войск на фронте.

Даже после поражения в войне с Японией царское правительство почти не изменило своего преступного отношения к вооружению русской армии, не приняло решительных мер к внедрению новейшего автоматического оружия. Зато оно открыло доступ в Россию иностранным изобретателям, фабрикантам и спекулянтам оружием, среди которых оказалось немало шарлатанов и аферистов, приехавших набить карманы за счет щедрой русской казны.

Угодничая перед иностранцами, царское правительство не только не принимало никаких мер к тому, чтобы создать в России свои конструкторские бюро и организовать в них разработку автоматического оружия, но, наоборот, всячески мешало и препятствовало отдельным русским изобретателям осуществить свои замыслы, хотя всему миру уже было известно, что русские пушкари и оружейники на протяжении нескольких столетий считались непревзойденными мастерами в своем искусстве.

Так относилось к вопросам перевооружения армии насквозь прогнившее царское правительство. Но среди рядовых оружейников и молодых офицеров было немало передовых людей, которые придавали огромное значение автоматическому оружию и настойчиво боролись за его внедрение в армию. Ярыми пропагандистами нового оружия были сотрудники оружейного отдела полковник Филатов и штабенкапитан Федоров.

Увидев первое автоматическое оружие, Токарев подумал, что этому оружию суждено сыграть выдающуюся роль в будущих войнах, и ему захотелось всесторонне изучить имеющиеся образцы.

В музее он основательно познакомился с наиболее популярным тогда ручным пулеметом датского конструктора Мадсена. Его пулемет был построен по принципу подвижного ствола. Силой отдачи ствол вместе с затвором отбрасывался назад. При этом движении ствол наталкивался на упор, а затвор, отходя назад, поворачивался вверх и выбрасывал стреляную гильзу, затем возвратная пружина подавала его в исходное положение вместе с новым патроном.

Принцип автоматики был чрезвычайно прост. Пулемет же [152] оказался очень тяжел, хотя вместо станка и был установлен на сошки. Все же он, как и «максим», произвел на Токарева большое, впечатление и несколько дней не давал ему покоя. Тщательно изучал Токарев и автоматические пистолеты Браунинга, Маузера, Борхардта и других изобретателей. Это было для него ново и чрезвычайно интересно.

Но так как ему в своей практической работе больше всего приходилось иметь дело с магазинными винтовками, наибольший интерес Токарев проявил к находящимся в музее автоматическим винтовкам Банга, Манлихера и Галле.

Все эти винтовки были очень сложны и капризны, поэтому не получили одобрения при испытаниях в России. Но именно потому, что заграничные винтовки оказались несовершенными, у Токарева появилось острое желание взяться за создание своей автоматической винтовки. Стремление сделать что-то новое, что бы двинуло оружейное дело вперед, Токарева обуревало давно, но это стремление было беспредметно. Теперь же, когда он познакомился с последними достижениями оружейной техники — автоматикой, это стремление стало облекаться в конкретную форму: Токареву захотелось сконструировать отечественную автоматическую винтовку.

Токарев очень жалел, что не знал иностранных языков, так как почти вся литература по автоматическому оружию получалась из-за границы, а на русский язык значительная часть ее не переводилась.

Поэтому серьезным подспорьем для Токарева явилась вышедшая в 1907 году книга В. Федорова «Автоматическое оружие».

Он хорошо изучил этот материал и много раз задавал себе вопрос:

«Почему в нашей армии нет такого оружия?» Но ответить на него не мог.

«Неужели, — спрашивал себя Токарев, — наши русские изобретатели менее талантливы, чем иностранцы?.. Нет, это не так! Ведь создал же Мосин лучшую в мире винтовку...»

8 октября 1907 года Токарев был дежурным по школе. Оттого ли, что за окном падал липкий сырой снег, прикрывая белой пеленой черное месиво грязи, и на душе было тоскливо, или просто от скуки и одиночества, Токарев принес из библиотеки кучу журналов и начал их рассматривать.

В одном из журналов его внимание привлек портрет моложавого генерала с небольшой окладистой бородкой, окаймленный траурной рамкой.

«Сергей Иванович Мосин», — прочитал Токарев.

Сердце его дрогнуло: «Неужели умер творец замечательной винтовки?» [153]

Он заглянул в некролог — сомнений не было.

«Да когда же это случилось? — встрепенулся Токарев. — Почему никто ничего не знает?»

Федор взглянул на дату: «26 января 1902 года». Оказалось, что Мосин умер пять лет тому назад, а он, Токарев, живя в глуши, даже и не слыхал об этом.

Федор несколько раз перечитал некролог, где коротко излагалась биография изобретателя и весьма скромно говорилось о его заслугах.

Токарев отбросил журнал. О заслугах Мосина ему было известно лучше любого биографа. Он изучил его винтовку до последнего винтика и знал, что она вот уже пятнадцать лет безотказно служит русским воинам.

Теперь будущий конструктор узнал, что творец этой замечательной винтовки вышел, как и он сам, из простого народа. Судьба замечательного мосинского творения лишний раз напомнила Токареву о превосходстве русской конструкторской мысли над иноземной. И ему вдруг с новой силой захотелось вступить в поединок с иностранными изобретателями. И то, что зрело в его мозгу месяцами и годами, вдруг вскипело и бурным потоком хлынуло на бумагу. Токарев просидел за письменным столом всю ночь. И эта ночь была необыкновенной, решающей и, пожалуй, самой значительной в его жизни. В эту ночь Токарев решил то, что его волновало долгие месяцы и над чем ему предстояло работать десятилетия.

В одну ночь Токарев набросал чертеж и схему будущей автоматической винтовки, разработав основы ее автоматики и всех главных частей и деталей. Такого примера еще не знала история оружейного дела!

Эти первые наброски и заметки Токарева сохранились. Вот некоторые из них:

«Отдача: Ствол со ствольной коробкой и затвором подается назад. Стебель затвора встречает своим скошенным обрезом неподвижную винтовую плоскость, составляющую часть наружного короба, поворачивается влево, выводит выступы боевой личинки (выбрасыватель на закраине гильзы и тянет ее), выступ или направляющий гребень на задней части стебля попадает своим выемом на конец рычага. В этот момент ствольная коробка, выступом в нижней левой боковой части, надавливает (продолжение отдачи) на короткое колено или лучше близ оси вращения рычага.

Вследствие разности быстроты вращения различных точек приложения рычага последний быстро отодвигает затвор на полный ход назад. Сила отдачи кончилась. Гильза выброшена [154] вправо вверх. Очередной патрон подведен под нижнее окно ствольной коробки, поднят подавателем настолько, что головка боевой личинки может при обратном движении задеть до половины ж придвинуть по направлению скосам в патронник. Обратное движение — силой пружины...»

Далее говорилось о том, какова должна быть пружина и как ее следует применить.

Момент выстрела связывался с окончанием поворота боевых выступов личинки. Намечалось устройство спускового механизма, затвора, ударника и других частей.

Главное, что и сейчас еще может удивлять, — Токарев в эту ночь наметил такие требования к автоматической винтовке, над выработкой которых целых два года билась специальная комиссия оружейного отдела и которые на протяжении десятилетий были основой при создании разного автоматического оружия.

Эти требования, поставленные перед собой Токаревым, заключались в следующем: достигнуть предельного уменьшения веса винтовки, до минимума сократить количество частей, добиться простоты обращения, прочности всех частей за счет устранения мелких деталей, достичь простоты сборки и разборки, избежать заклинивания патронов и возможности случайного выстрела.

Замысел конструкции автоматической винтовки был выражен Токаревым с такой отчетливостью, что он на другой же день был готов приступить к практической работе.

Дела в школе у него обстояли более чем благополучно — все зачеты были давно сданы, и Токарев надеялся, что ему разрешат заняться конструированием новой винтовки.

Начальник казачьего отдела школы поддержал начинание Токарева. Ему было лестно, что разработку автоматической винтовки будет вести именно казачий офицер, однако он не мог своей властью выдать Токареву новую винтовку для переделки в автоматическую.

Пока рапорт ходил по инстанциям, Федор облюбовал себе место в оружейной мастерской школы и подготовил необходимые для работы инструменты. Скоро было получено разрешение для производства работ, а вместе с ним и новая трехлинейная винтовка Мосина, которую Токарев собирался переделать в автоматическую.

Заведующий казачьим отделом сказал ему по секрету, что здесь же, в мастерской полигона офицерской школы, подобные работы ведут капитан Федоров и слесарь Дегтярев.

* * *

ь принята только одна.

Токарев не знал, каковы силы его противников, и потому не мог предполагать, кто победит, зато он был твердо уверен в том, что сумеет создать образец, который окажется лучше заграничных винтовок, выставленных в музее офицерской школы.

Первый образец

Токарев пришел в мастерскую рано утром, не встретив на пути ни одного офицера. Ему хотелось еще раз обдумать то, что он собирался делать.

Перед ним на верстаке лежала винтовка Мосина. Та самая винтовка, которой он восхищался когда-то в Петербургском арсенале. И вот он берется сделать из нее еще более эффективное оружие в боевом отношении. А вдруг из этого ничего не выйдет? Тогда он станет посмешищем среди офицеров, и его работа будет рассматриваться как глумление над изумительным изобретением Мосина.

Эти мысли волновали Токарева и заставляли учащенно стучать сердце. Какая-то внутренняя сила внушала ему страх и шептала:

«Брось, откажись, пока не поздно. Ведь Федоров — инженер, и то у него ничего не вышло, он отказался от переделки мосинской винтовки в автоматическую. А ты всего лишь оружейный мастер, у тебя нет конструкторского опыта — брось!..»

Но упорство и вера в себя, которые с годами еще больше укрепились в характере Токарева, оказались сильнее сомнений.

— Делать! — сказал он себе. — Делать и добиться успеха во что бы то ни стало!

И он спокойно начал разбирать мосинскую винтовку.

Теперь Токарев был не робким семнадцатилетним учеником Военно-ремесленной школы, а 36-летним мужчиной, умудренный богатым опытом, в совершенстве знающим все тайны оружейного мастерства.

Разобрав мосинскую винтовку и произведя основные замеры, Токарев приступил к осуществлению своих замыслов в металле. Это было самое трудное. Но как только он встал за верстак, как только под напильником запел зажатый в тиски обрубок железа, Токарев ощутил величайшую радость труда, по которому истосковались его руки и душа. [156]

Он работал с упоением, как подобает истинному творцу. Каждая грань, каждый выступ в металле своей формой, своим блеском веселили сердце и внушали уверенность в успехе.

Однако было бы ошибочным думать, что работа Токарева шла легко и гладко, без сучков и задоринок. Чтобы понять, как создавался этот первый образец автоматической винтовки, необходимо представить себе и то время, и те условия, в которых работал Токарев.

Россия в области техники была тогда одной из самых отсталых стран, и русские изобретатели, которым приходилось прокладывать первые пути в деле создания автоматического оружия, находились в невероятно тяжелых условиях по сравнению с изобретателями Запада. Те имели прекрасные мастерские-лаборатории, укомплектованные штатом высококвалифицированных специалистов, конструкторские бюро, а некоторые, как Браунинг и Маузер, — даже собственные заводы. Все эти мастерские-лаборатории, конструкторские бюро и заводы были оснащены новейшим оборудованием, самыми точными инструментами и высококачественными материалами. У русских изобретателей ничего подобного не было.

Кроме того, многие изобретатели Запада одновременно были и крупными предпринимателями. На их заводах работало немало талантливых специалистов по оружию, изобретения которых нередко присваивались хозяевами предприятий.

Токарев же все — и расчеты, и чертежи, и практическую работу — выполнял сам.

Мастерская, в которой работал Токарев, была оснащена старыми, разбитыми станками и не имела даже хорошего инструмента. Материалы, которыми пользовался конструктор для создания новейшего оружия, совсем не отвечали его требованиям.

Несмотря на огромную сложность работы, администрация школы не нашла возможным выделить в помощь изобретателю ни одного человека. Он принужден был даже самую черновую подготовительную работу выполнять сам, часто примитивным способом: с помощью пилы и напильника.

Токарев нигде не мог получить консультацию, он даже не имел права посоветоваться с Федоровым, имевшим высшее техническое образование и следившим за иностранной литературой, так как оба они выполняли секретную работу.

Токарев пробивался к цели один, и только один. Чтобы яснее представить себе, насколько тяжела и трудоемка была его работа, следовало проследить за изготовлением хотя бы одной детали, скажем, курка. Курок — сравнительно простая деталь. [157]

Однако, чтобы изготовить ее, требовалось не меньше десяти различных операций. А Токареву нужно было сделать более девяноста деталей! Но главная сложность состояла не в изготовлении, а в проектировании деталей, в получении их четкого взаимодействия. Это заставляло конструктора некоторые части переделывать десятки раз, объединять их с другими или заменять совершенно новыми.

Не удивительно поэтому, что работа над первым опытным образцом автоматической винтовки тянулась целых девять месяцев, хотя Токарев трудился, не жалея ни сил, ни времени.

Об этих днях впоследствии Токарев вспоминал в своем дневнике:

«В то время как мои одношкольники сидели над выполнением программных работ, я пилил, рубил, точил и ковал, целыми днями не отходя от своего рабочего места».

К весне 1908 года первичный макет автоматической винтовки был готов. Токарев сделал ее, как и задумал в ту памятную ночь, с подвижным стволом, от движения которого после выстрела открывался затвор, выбрасывалась гильза, подавался очередной патрон и производилось запирание.

Первый образец винтовки Токарева был осмотрен начальством офицерской школы и произвел неплохое впечатление: решено было испытать его в стрельбе.

7 июля 1908 г. в тире оружейного полигона Офицерской школы состоялось первое испытание винтовки.

«Из автоматической винтовки системы сотника 12-го Донского казачьего полка Токарева было выпущено пять патронов. После каждого выстрела гильза выбрасывалась, новый патрон вводился в патронник и затвор закрывался. Во время стрельбы было три осечки, но они по второму разу давали выстрел».

Так сообщалось в официальном акте. Все, даже большие начальники школы, поздравляли Токарева с успехом.

Несмотря на то что внешний вид винтовки был далек от изящества, изобретателю удалось достичь главного: автоматика работала, винтовка стреляла.

Токарев внешне казался спокойным, хотя в душе его бушевала такая радость, что он готов был обнимать и целовать каждого встречного. Радость изобретателя может по-настоящему понять лишь тот, кто сам хоть однажды испытал «муки творчества» и пережил счастье удачи.

Начальство школы искренне удивлялось, что Токареву в таких примитивных условиях удалось сделать действующую модель автоматической винтовки. Если же эту винтовку изготовить [158]

в заводских условиях, рассуждало оно, то образец окажется еще более совершенным. Федора командировали в Петербург, в оружейный отдел артиллерийского комитета.

Винтовку Токарева подвергли самому тщательному изучению и исследованию, после чего в журнале оружейного отдела 5 августа 1908 года было записано следующее:

«Представленная сотником Токаревым идея переделки трехлинейной винтовки в автоматическую кажется весьма остроумной и заслуживает особого внимания».

Одновременно оружейным отделом было принято решение возбудить ходатайство перед военным министром о прикомандировании Токарева к Сестрорецкому оружейному заводу для продолжения работы по совершенствованию своего изобретения сроком на 6 месяцев и об ассигновании на финансирование этих работ тысячи рублей.

12 октября того же года на Сестрорецком заводе было получено соответствующее распоряжение, на основании которого приборная мастерская получила наряд на изготовление нового образца автоматической винтовки по указаниям Токарева.

К тому времени в Сестрорецк приехал и сам Токарев. Он был счастлив, что перед ним открывалась возможность продолжить творческую работу в лучших условиях.

Работа на заводе, оснащенном хорошими станками и инструментами, была его заветной мечтой. Теперь Токарев надеялся, что сумеет усовершенствовать свой первый образец и добьется настоящего успеха.

В Сестрорецке

Уезжая в Сестрорецк, Токарев думал, что теперь винтовку будут изготовлять заводские специалисты, ему же придется лишь наблюдать за ходом работ.

Он и представить не мог тех трудностей, которые ожидали его на заводе.

Специалисты инструментальной мастерской разобрали винтовку Токарева до последнего винтика и начали кропотливо снимать размеры с каждой детали, составлять чертежи, производить расчеты допусков и пригонок. Они должны были на основе макета винтовки составить хорошо выверенные рабочие чертежи и уже по ним производить изготовление нового образца. Этот образец был бы точной копией его винтовки и [159] отличался от нее только лишь качеством изготовления. Такой образец теперь уже не мог удовлетворить конструктора: неустанно думая над своим изобретением, он наметил ряд усовершенствований в системе. Но специалисты инструментальной мастерской и слышать не хотели о вмешательстве автора в их дело.

Токареву пришлось параллельно с ними делать еще один образец, в который он намеревался внести улучшения.

Ему отвели угол в кабинете начальника мастерской, поставили там верстак, снабдили необходимыми инструментами, а для производства сложных работ выделили в мастерской токарный и фрезерный станки.

Здесь условия для работы оказались несравненно лучшими, чем в Ораниенбауме, и Токарев не замедлил воспользоваться ими. В Сестрорецке он работал с большим подъемом. Одновременно с ним трудились над созданием отечественного автоматического оружия Федоров, который добился перевода Дегтярева на тот же Сестрорецкий завод, Рощепей и другие изобретатели. Все они продолжали совершенствовать свои винтовки.

Вскоре Токарев познакомился с Рощепеем. Тот начал разработку своей винтовки еще в 1904 году, будучи на военной службе в полку, при крепости Зягрна, близ Варшавы. Он создавал свой первый образец в примитивных условиях полковой мастерской и не мог добиться желаемых результатов. Однако командир полка очень заинтересовался работой своего солдата и направил Рощепея в Ораниенбаумскую офицерскую школу. Это было в 1905 году, когда в Россию хлынули многие иностранные изобретатели со своими автоматическими системами.

Начальник Оружейного полигона, полковник Филатов, отнесся к изобретателю-самоучке с большим вниманием. Он направил Рощепея в оружейный отдел артиллерийского комитета, ходатайствуя, чтобы ему предоставили возможность продолжить изобретательскую работу над винтовкой в лучших условиях.

Рощепея оставили в оружейной мастерской Офицерской школы, а в 1907 году, когда усовершенствованный им образец был испытан стрельбой, перевели на Сестрорецкий завод.

Таким образом, в 1908 году на Сестрорецком оружейном заводе над созданием автоматической винтовки работала целая группа русских конструкторов. Однако все они были разобщены, оторваны друг от друга, лишены технической помощи. Как видно, до их деятельности, направленной на разработку [160] новейшего отечественного оружия, ни царскому правительству, ни его военному министру не было никакого дела.

Но каково бы ни было отношение «верхов», Токарев считал своим долгом довести до конца начатое дело. Он знал твердо и страстно верил, что его винтовка может сослужить большую службу Родине. Создание хорошей автоматической винтовки было для него не только делом чести, но и священным долгом русского оружейника-патриота.

Пока инструментальная мастерская изготовляла первый заводской образец, Токарев успел проделать большую работу по усовершенствованию винтовки. Многие детали он видоизменил, придал им новую форму и сделал более прочными. Удалось ему также улучшить некоторые механизмы, ввести переводчик для одиночной и непрерывной стрельбы, усовершенствовать затвор. Винтовка получилась легче, надежней и удобней в обращении.

Летом 1910 года она была представлена на комиссионные испытания. Испытывались одновременно оба образца: заводской и авторский, улучшенный Токаревым. Это был первый случай, когда в России проходила комиссионные испытания по специально разработанной программе отечественная автоматическая винтовка. До сих пор до комиссионных испытаний допускались только иностранные образцы.

Волнение Токарева было велико, но он, как всегда, сохранял внешнее спокойствие.

«Как бы ни была строга и взыскательна комиссия, — размышлял конструктор, — она все-таки должна будет признать, что новый образец совершенней первого».

Его предположения оказались правильными. Вариант, представленный самим изобретателем, оказался значительно лучше заводского. Из винтовки было произведено 890 выстрелов. Число задержек при нормальных условиях составило 3,4 процента, при форсированных — 6,1 процента.

Эти показатели были лучше результатов, полученных при последнем испытании заграничных автоматических винтовок. Поэтому комиссия постановила:

«Заказать Сестрорецкому заводу 10 винтовок Токарева (улучшенного образца) для более широких испытаний».

17 июля 1910 года из Главного артиллерийского управления было отправлено на завод официальное распоряжение. Одновременно возбудили ходатайство о продлении командировки Токарева еще на 6 месяцев.

Любопытно отметить, что повторное продление командировки Токарева был бессилен сделать даже военный министр. [161]

На это требовалась специальная виза царя. А так как Токареву пришлось работать на заводе много лет, эта процедура повторялась каждые шесть месяцев. Такова была бюрократическая система царской России, которую даже сам монарх не хотел и не мог изменить.

Как и в прошлый раз, изготовление новых десяти образцов заводские специалисты начали с составления единых чертежей и не допускали вмешательства Токарева.

Он же не мыслил изготовление этих образцов без внесения в них новых усовершенствований, необходимость которых выявили недавние испытания.

Вновь решили, что конструктор возьмется за усовершенствование образца один и не будет «мешать» заводским специалистам.

Токарев на этот раз не ограничился замечаниями комиссии и начал сам проверять свою винтовку в стрельбе, чтобы выявить самые мельчайшие недостатки, которые мог заметить только конструктор.

Производившие испытания его винтовки стрелки-испытатели, как заметил Токарев, стреляли во всех случаях со станка, то есть с жесткого упора, при этом клали цевье на подставку, а приклад прочно прижимали к плечу. В полевых условиях стрелок далеко не всегда мог стрелять с упора. Это обстоятельство заставило Токарева проверить, хорошо ли будет работать винтовка без упора.

Опасения изобретателя подтвердились. При стрельбе с плеча, лежа и стоя, винтовка работала плохо — затвор полностью не отходил и не выбрасывал гильзу. Ясно, что при таком положении винтовка не могла быть надежным оружием.

Хотя комиссия и не заметила этого недостатка, Токарев со всей суровостью отметил его и решил немедленно приняться за работу по усовершенствованию винтовки.

Он придумал ускорители для убыстрения движения затвора, которые одновременно помогали сжимать более сильную возвратную пружину. Но эти, как и некоторые другие находки, не удовлетворили конструктора.

После долгих раздумий, после многих бессонных ночей он пришел к выводу, что есть два пути к устранению недостатков.

Первый, наиболее простой и легкий, — применить приспособление вроде ускорителей. Второй, вероятно трудный, но более надежный и правильный, — произвести коренное изменение всей системы по замыслу, который уже давно созрел в его мозгу.

Несмотря на то что Токарев был связан временем и сроками командировки, он без колебаний избрал второй путь и засучив [162] рукава включился в работу. Оставив подвижной ствол, конструктор коренным образом переделал все внутренние механизмы. Теперь затвор сцеплялся со стволом при помощи сложного рычага и поворотной муфты с винтовыми скосами. Система была совершенно оригинальной, и автоматика действовала более надежно.

После выстрела ствол с запирающей рамой и затвором отбрасывался назад, двигаясь по каналу кожуха и сжимая сильную возвратную пружину. Пройдя около пяти миллиметров, казенник ствола винтовыми скосами попадал в передние скосы затворной муфты и заставлял ее повернуться.

Одновременно затворная муфта поворачивала и затвор, соединенный с нею специальными пазами. При дальнейшем движении ствола и рамы затвор выбрасывал гильзу и силой возвратной пружины возвращался на место, захватывая по пути поднявшийся из магазина патрон. Рамка в обратном движении попадала своим скосом на задний винтовой скос затворной муфты и заставляла ее повернуться вокруг своей оси, а та в свою очередь поворачивала и прочно закрывала затвор.

Таков был принцип работы нового образца автоматической винтовки Токарева. Чтобы осуществить эту переделку системы и изготовить новый образец винтовки, конструктору пришлось трудиться без отпусков и отдыха целых два года.

«Я нашел выход из тяжелого положения, — вспоминал впоследствии Токарев, — но трудно представить, ценою каких усилий! Сколько бессонных ночей стоила мне разработка новой системы...»

Создавая новый вариант винтовки, Токарев сумел добиться еще одной немаловажной победы: ему удалось сократить количество частей с 91 до 65.

В мае 1912 года винтовка Токарева (новый образец) проходила вторичные комиссионные испытания.

Несмотря на возросшие требования, винтовка Токарева получила высокую оценку.

Комиссия в своем журнале писала:

«Испытанный образец значительно совершеннее представленного в 1910 году и в настоящее время может быть поставлен наряду с другими системами, испытываемыми комиссией».

А к другим испытываемым системам следует отнести автоматическую винтовку Федорова, представленную на комиссионные испытания в 1911 году.

Успех вторичных испытаний автоматической винтовки обрадовал Токарева, но в то же время и заставил его со всей [163] серьезностью отнестись к отмеченным недостаткам, главным образом к значительному проценту задержек.

Теперь, когда соревнование с Федоровым стало явным, Токареву не хотелось уступать первенства. Он упорно продолжал трудиться над винтовкой, устраняя мелкие неполадки и капризы механизма. Но улучшение одной детали неизбежно влекло за собой изменения в других деталях и частях.

Токарев опять взялся за изготовление нового, уже четвертого по счету образца.

Пребывание его на заводе затягивалось. Семья, проживавшая в Ровно, тосковала и звала его домой. А 12-й казачий полк, где Токарев числился на службе, не надеясь на его возвращение, возбудил ходатайство об отчислении подъесаула Токарева из полка. Однако Токарева теперь уже ничто не интересовало, кроме работы. Перед ним была ясная цель — довести до совершенства свою винтовку, и этому он отдавал все свои знания, опыт и силы.

Благодаря тому что удалось использовать ряд частей, изготовленных инструментальной мастерской, Токарев сумел представить в комиссию новый образец (четвертый вариант) своей винтовки в конце того же 1912 года.

Испытания проводились с 31 января по 6 февраля 1913 года.

На этот раз винтовка Токарева показала хорошие боевые качества. В журналах комиссии по выработке автоматической винтовки от 10 марта 1913 года было записано:

«Принимая же во внимание отличные результаты, полученные при испытании винтовки стрельбою, ставящие ее по числу задержек (при нормальных условиях) на первое место среди всех подвергавшихся полному испытанию, комиссия полагает, что винтовка подъесаула Токарева заслуживает самого серьезного внимания, тем более, что винтовка полковника Федорова, давшая пока лучшие результаты, войсковому испытанию не подвергалась, что заставляет признать безусловно необходимым иметь другой образец, так как результаты испытаний в войсковых частях могут разниться от выводов, сделанных на основании комиссионных, даже полигонных опытов».

Комиссия постановила срочно заказать Сестрорецкому заводу 10 винтовок Токарева последней модели, чтобы подвергнуть их еще более широким полигонным испытаниям.

На этот раз руководство завода, учитывая возможность перехода в дальнейшем к серийному производству винтовок Токарева, поручило изготовление десяти заказанных образцов [164] производить более основательно. Составлялись проверочные чертежи всех частей, устанавливались некоторые приспособления для получения взаимозаменяемых частей, изготовлялись главные лекала.

Летом все части десяти винтовок были готовы. Оставалось собрать и отладить их, но тут разразилась война.

«Ну, теперь дело пойдет скорей, — подумал Токарев, — Война потребует быстрого производства новейшего оружия».

Но получилось как раз наоборот. В связи с войной были категорически запрещены все опытные работы по оружию. Самого Токарева отправили на фронт.

Фронт. Возвращение к работе

Согласно мобилизации Токарев направился в распоряжение окружного атамана Донского округа и был назначен командиром сотни в 29-й Донской казачий полк. Однако по прибытии в полк, развернутый в прифронтовой полосе, он был определен на должность полкового казначея.

Получилось так, что изобретателя автоматической винтовки, работы по которой находились в стадии завершения, в тот момент, когда вспыхнула война и нужда в автоматическом оружии в армии достигла наивысшего предела, вдруг отстранили от дел, забросили в далекий полк и заставили заведовать денежным мешком. Более дикого и бессмысленного использования оружейного конструктора во время войны трудно себе представить!

Возмущенный случившимся, Токарев немедленно написал письмо военному министру, прося перевести его обратно на завод и позволить завершить работу по автоматической винтовке. В этом письме Токарев указывал, что на должности полкового казначея его может заменить любой офицер, даже чиновник, изобретателей же автоматического оружия в России всего несколько человек.

Письмо было отправлено из полка 9 августа 1914 года, а ответ Токарев получил лишь в конце ноября. Токарева уведомляли, что помощником военного министра дано указание Главному артиллерийскому управлению вытребовать его для работ по автоматическому оружию, но лишь по окончании войны.

«Что это: издевательство или явное вредительство?» — думал Токарев.

Но что мог сделать полковой казначей? Жаловаться [165] было решительно некому! Даже не с кем было поделиться своим горем: Токарев попал в новый полк, в незнакомую среду.

Конструктор молча и одиноко переживал свою трагедию, характерную для многих русских изобретателей.

Пребывание на фронте еще больше обостряло его пережигания, так как здесь он собственными глазами видел острый недостаток оружия в войсках и из рассказов некоторых пленных знал, что в Германии уже поступили в армию образцы автоматической винтовки Маузера, прошедшей комиссионные испытания в 1913 году.

Империалистическая война не явилась для царского правительства неожиданностью, как русско-японская, однако и в эту войну оно вступило неподготовленным, не скомплектовав и не вооружив свою армию.

Царское правительство не вынесло уроков из русско-японской войны: не перестроило военной промышленности, а следовательно, и не смогло создать необходимых запасов оружия и боеприпасов. Имея на вооружении русской армии лучшую в мире магазинную винтовку конструкции Мосина, оно не позаботилось в мирные дни о налаживании ее массового производства. За предвоенный 1913 год, когда международная обстановка накалилась до предела и война казалась неизбежной, военные заводы России выпустили всего 5435 винтовок. В первый год войны выпуск винтовок был доведен до 33 тысяч штук, но и эта цифра покажется ничтожно малой, если учесть, что потери винтовок на фронте достигали 200 тысяч штук в месяц.

С автоматическим оружием дело обстояло и того хуже. На Тульском оружейном заводе было налажено производство станковых пулеметов Максима. Русский «максим» на станке конструкции Соколова был лучше иностранных, но выпускался он в ничтожном количестве. Наличие станковых пулеметов в русской армии к началу войны не составляло и десяти процентов потребности.

Еще хуже обстояло дело с ручными пулеметами, которые в России не производились совсем.

Перед самой войной в России была закончена разработка двух систем отечественных автоматических винтовок (Федорова и Токарева), их массовое производство можно было наладить сравнительно быстро, но военный министр своим приказом поставил крест на русских изобретениях и их изобретателях. [166]

Что это? Недооценка новейшего автоматического оружия, недопонимание его роли в боях или прямое вредительство и измена? Вернее — последнее.

Незадачливые правители России не сумели подготовить и могущественную русскую артиллерию. В первые же дни войны выявилась недостаточность орудий крупных калибров (мортир и гаубиц). Ничтожными оказались запасы снарядов.

В результате плохо вооруженные русские войска были обречены на уничтожение.

Поражения царской армии на фронте следовали одно за другим. Не хватало пушек, снарядов, винтовок. В частях иногда на трех солдат приходилась одна винтовка. Во время войны была раскрыта измена царского военного министра Сухомлинова, связанного с немецкими шпионами. Он работал по заданию немецкой разведки, пытаясь сорвать снабжение фронта снарядами, пушками, винтовками. Втихомолку содействовали немцам некоторые царские министры и генералы; вместе с царицей они выдавали врагу военные тайны. Все это способствовало успехам немцев и вынуждало царскую армию отступать.

Токарев глубоко переживал неудачи наших войск на фронте. Эти неудачи еще больше усугубляли его личную трагедию.

Летом 1915 года на фронт стали поступать новые прицельные рамки для мосинских винтовок вместо старых прицелов под тупую пулю, отмененную в 1910 году. В полках должны были устанавливать их на винтовки силами своих оружейных мастеров. В частях не оказалось ни нужных инструментов, ни лекал для определения высот прицела. Командир полка, зная Токарева как оружейника, попросил его съездить в Сестрорецк и по старому знакомству с заводским начальством раздобыть там все необходимое.

Токарев немедленно ухватился за эту командировку, так как надеялся по приезде в Сестрорецк лично похлопотать о своем переводе на завод и повидаться с семьей.

Токарева встретили на заводе как желанного гостя. К тому времени военное производство возросло, а технических специалистов не хватало, так как многие, подобно Токареву, были мобилизованы в первые же дни войны. Начальник завода посоветовал Токареву немедленно подать прошение военному министру с просьбой о переводе на завод и обещал ходатайствовать сам.

Скоро бумаги были посланы в Петербург военному министру Поливанову, а Токарев, выполнив все поручения, вернулся в часть, где и был тотчас же назначен командиром сотни. [187]

«Ну, видно, не суждено мне доделать свою винтовку, — размышлял он. — Пока сидел в казначеях, еще была кое-какая надежда. Сейчас же — конец. В любой атаке могу погибнуть...»

Но приказ есть приказ, и Токарев начал командовать сотней.

Он никогда не чувствовал в себе призвания к военному искусству, но постепенно втянулся и не раз бывал в горячих делах.

Поздней осенью, когда грязь стала непролазной и казаки, кроме разведок, не производили никаких действий, Токарев неожиданно получил депешу из Главного артиллерийского управления.

«Ну, наверное, вызывают на завод», — подумал он, с радостным волнением направляясь в штаб.

Но, увы, это был лишь телеграфный запрос о том, согласен ли он поехать в Испанию в качестве приемщика пистолетов.

«В Испанию так в Испанию», — решил он, в то же время думая, что по приезде в Петербург, может, удастся еще перебраться на завод. Эта мысль определила решение, и он телеграфировал в ГАУ о своем согласии ехать в Испанию.

Дни тянулись в мучительном ожидании. Но ответа все не было. Вот уже и зима подошла, выпал снег, начались морозы.

«Теперь море замерзло — в Испанию не попасть», — решил Токарев.

Но вдруг его срочно вызвали к командиру дивизии.

— Значит, едешь, Федор Васильевич, — говорили ему офицеры. — Желаем удачи! Вместе с приветом присылай нам из Испании свежих апельсинов.

По дороге в штаб Токареву уже рисовалась экзотическая страна... Но каково же было его удивление, когда командир дивизии вместо вызова в Петербург вручил ему предписание немедленно выехать на Сестрорецкий завод!

Токарев от радости еле сдерживал слезы. Неужели ему все-таки удастся осуществить свою мечту — создать для русской армии отечественную автоматическую винтовку!

В середине декабря 1915 года Токарев прибыл в Сестрорецк, но, к его великому огорчению, там не было никаких указаний о возобновлении его изобретательской работы.

Пришлось ехать в Петербург в Главное артиллерийское управление.

— Какая автоматическая винтовка? — удивились там. — Нам ничего не известно о разрешении министра.

Токареву поручили подбирать штат контролеров и готовиться к выезду в Испанию. Пришлось подчиниться приказу. [168]

Однако скоро этот приказ был отменен, так как Северное море блокировали немцы и проехать в Испанию оказалось невозможно.

После некоторых мытарств Токарев все же был командирован в Сестрорецк, но в его направлении стояла приписка: «с использованием по специальности». Эта маленькая приписка оказалась весьма коварной. Вместо работы по доделке своей винтовки Токарев был назначен помощником начальника отдела проверки и сборки готовой продукции и одновременно заведующим стрельбищами.

При такой нагрузке нечего было и думать о возобновлении изобретательских работ. Так, оказавшись почти у цели, то есть на Сестрорецком заводе, где лежали в ящиках готовые части его автоматических винтовок, изобретатель принужден был заниматься чем угодно, но только не конструированием нового оружия.

Вскоре ему предложили занять должность начальника технического отдела, так как тот был командирован в Америку для приемки оружия. Однако и тут встретились серьезные препятствия. По положению штатные должности на артиллерийских заводах могли занимать лишь офицеры-артиллеристы, окончившие академию.

Пока военное ведомство ходатайствовало перед царем о переводе казачьего подъесаула в артиллерийские офицеры, Токарев изыскивал пути к тому, как бы, хотя во внеурочное время, заняться сборкой и доделкой образцов своей винтовки.

Но оказалось, что и во внеурочное время Токарев мог заняться конструированием только с разрешения министра. Пришлось писать новое прошение.

Тем временем состоялось его производство в артиллеристы. Токареву было присвоено звание капитана артиллерии. Это случилось уже летом 1918 года.

К тому времени Токареву стало известно, что, пока он воевал и хлопотал о разрешении приступить к изобретательской работе, полуфабрикаты винтовок Федорова были извлечены из подвалов Сестрорецкого завода и отвезены в Ораниенбаум в мастерскую Офицерской школы, где собирались и отлаживались под наблюдением Дегтярева. Поговаривали, что в Ораниенбауме формируется специальная команда автоматчиков, которая будет вооружена винтовками Федорова. Как разрешили доделать федоровские винтовки вопреки категорическому запрещению министра, Токарев не знал. Очевидно, поражения на фронте заставили военного министра изменить свой взгляд на автоматическое оружие. [169]

Вскоре Токарев узнал, что в формировании и обучении команды автоматчиков принимает участие сам Федоров.

Токарев был рад, что наконец-то русские солдаты получат свое автоматическое оружие. Он не был огорчен тем, что на этот раз в соревновании, длившемся долгие годы, победу одержал Федоров. Но Токарев и не думал считать это соревнование законченным. При первой же возможности он решил приняться за доделку своего образца. В глубине души Токарев считал конструкцию своей винтовки наиболее удачной и надеялся, что при дальнейшем совершенствовании его винтовка окажется наилучшей.

Успех Федорова заставлял Токарева работать еще с большим воодушевлением.

Осенью 1916 года Главное артиллерийское управление дало заказ Сестрорецкому заводу на 15 тысяч автоматов Федорова. Для производства федоровских автоматов на Сестрорецком заводе строился новый корпус, монтировалось заграничное оборудование. Об этом так вспоминал потом Токарев:

«Работа по подготовке производства автоматов Федорова шла настолько успешно, что к концу 1916 года была установлена часть новых станков и оборудованы различные служебные помещения. Мне по штатной должности приходилось во всей этой работе принимать участие. Я был бы рад видеть большой успех Федорова, успех русского изобретателя, хотя иногда и становилось обидно, что мои работы, мои конструкции, выношенные многолетним трудом, ценою бессонных ночей, продолжают лежать без движения где-то на складе».

Наконец и Токареву было разрешено в свободное время работать над своей винтовкой.

Токарев был рад и этому. Он работал ночами, работал, не жалея ни сил, ни здоровья.

Но как-то темной осенней ночью, возвращаясь домой, он упал и сильно повредил ногу. Токарева на несколько месяцев уложили в постель.

Во время его болезни свершилась Февральская революция. Страной стало править Временное правительство, волчий лик которого очень скоро открыто выглянул из-под овечьей шкуры.

Токарев, думавший, что Февральская революция откроет ему дорогу к творчеству, ошибся в своих надеждах. Однако в воздухе уже повеяло освежающим ветром новой, Октябрьской социалистической революции. Вышедший из недр трудового народа и всю жизнь работавший не покладая рук, Токарев [170] с радостным нетерпением ждал этой революции. После Великого Октября, на 46-м году жизни, конструктор наконец вздохнул полной грудью и со всей страстью отдался творческой работе для молодой Советской республики.

Во имя спасения Родины

Токарев воспринял Великую Октябрьскую революцию радостно и желанно. Он твердо верил, что она принесет изобретателям из народа счастье свободного творческого труда, к которому сердце его стремилось долгие десятилетия.

Жалко, что ему уже стукнуло сорок шесть. Но и в этом возрасте он чувствовал себя бодрым, полным энергии и творческих сил, словно со своим Отечеством переживал вторую молодость.

Сын Токарева, Николай, в первые же дни гражданской войны ушел добровольцем в Красную Армию.

Перед Советской властью и перед всем революционным пародом встали задачи чрезвычайной важности. Против молодой республики поднимались черные силы контрреволюции. Бежавший из Петрограда глава Временного правительства Керенский организовал мятеж в войсках Северного фронта и двинул на Петроград казачьи части под предводительством генерала Краснова.

Возглавляемая эсерами контрреволюционная организация — Комитет спасения родины и революции — подняла в Петрограде мятеж юнкеров.

С первых же дней после взятия власти революционный народ под руководством великого Ленина вступил в жестокую битву с контрреволюцией, чтобы защитить завоевания Октября.

Перед Сестрорецким заводом, находящимся рядом с героическим Питером, была поставлена задача — снабдить революционные войска боевым оружием. С началом иностранной военной интервенции и гражданской войны оружия потребовалось еще больше. Сестрорецкий и Тульский заводы стали боевыми арсеналами революции.

По единодушному желанию рабочих Токарев был назначен начальником образцовой мастерской. За десять лет совместной работы на заводе рабочие успели узнать и полюбить талантливого изобретателя и неутомимого труженика. Они были глубоко уверены в том, что Токарев будет честно служить интересам революции и Советской власти. [171]

Руководя образцовой мастерской, Федор Васильевич получил возможность выкраивать время для того, чтобы продолжать работу над своей винтовкой. Если б он смог ее быстро закончить, винтовка сослужила бы немалую службу революции. Это заставило его вести работу ускоренными темпами.

Но теперь, когда стал известен богатейший опыт по применению автоматического оружия на поле боя, уже нельзя было отлаживать винтовку в том виде, как ее изготовляли в 1913 году. И Токарев в пятый раз принялся за переделку своей системы, стремясь максимально улучшить ее конструкцию и боевые качества.

Еще будучи на фронте, он много думал над последним образцом, мысленно перенося свою винтовку на фронт, в суровые условия боевой жизни. Конструктор думал над тем, что будет с винтовкой, если она попадет в пыль, в грязь, подвергнется действию дождя, снега, мороза. Сможет ли она быть безотказным оружием в этих условиях? Прикидывал, как лучше сконструировать ту или иную деталь, чтобы она работала безотказно, не боясь ни сырости, ни загрязнения.

«А в случае если винтовка загрязнилась и отказала в стрельбе, — размышлял Токарев, — боец должен уметь легко и быстро разобрать, почистить ее и так же быстро собрать. Следовательно, винтовка должна быть предельно проста по своему устройству, чтобы можно было разбирать и собирать ее без применения инструментов».

Даже отвертка для бойца является лишней тяжестью. К тому же ее легко потерять, а оставшись без нее, боец не сможет разобрать винтовку.

Лучше всего было бы при создании нового образца обойтись без винтов. Имели значение и габариты винтовки, и особенно ее вес.

Все это Токарев тщательно обдумал, прежде чем приступить к созданию нового образца.

«Для большей портативности винтовки, — вспоминал потом Федор Васильевич, — я решил применить двухрядную магазинную коробку с шахматным расположением патронов. Ствол оставить подвижным. Затвор массивный, прямолинейного движения. Для запирания, соединения затвора со стволом, предусматривалось применение вращающейся цилиндрической муфты, которая с одной стороны свободно навинчивалась на пенек ствола, а с другой, передней стороны имела пазы для прохода боевых выступов затвора. Во время движения ствола эта муфта при помощи винтовых пазов могла поворачиваться вокруг оси пенька ствола и заходить за боевые [172] плечи затвора. Ударно-спусковой механизм предполагался куркового типа, причем боевая пружина должна одновременно действовать и на курок и на шептало».

Конец 1917 года и большую часть 1918 года Токарев работал над созданием нового, шестого по счету образца своей винтовки. В эти годы в Сестрорецке, как и в Петрограде, начался голод. Токарев, как и все рабочие завода, получал скудный паек. Но это не сломило его воли. Он работал и днем и ночью, стремясь к тому, чтобы как можно быстрей создать новый боевой образец. Он твердо верил, что этот, шестой вариант его винтовки окажется лучшим из всех предыдущих.

Однако когда винтовка уже была в основном готова и Токарев начал проводить в заводском тире опытные стрельбы, выяснилось, что двухрядный подающий механизм для патронов давал перебои. Мешала закраина патрона, от которой так искусно избавился Федоров, сделав свой автомат под японский малокалиберный патрон без закраин. Закраина, или шляпка, на патроне оказалась настолько серьезной помехой, что Токареву пришлось отказаться от идеи шахматного расположения патронов и вернуться к однорядной обойме. Встретились и другие трудности, но теперь Токарев был умудрен опытом и его уже ничто не могло смутить.

К концу 1918 года новый образец его автоматической винтовки был готов к испытаниям.

Обстановка в стране к тому времени была крайне напряженной. Начинался голод, свирепствовала разруха. Самым страшным, однако, было то, что на молодую Республику Советов со всех сторон напирали враги — и белогвардейцы, и иностранные интервенты. Чтобы спасти от гибели социалистическое Отечество, нужно было создать Красную Армию.

В. И. Ленин указывал в те дни:

«Мы решили иметь армию в 1.000.000 человек к весне, нам нужна теперь армия в три миллиона человек. Мы можем ее иметь. И мы будем ее иметь».

Создание огромной армии потребовало громадного количества оружия, а наследство от царской армии осталось очень скудное.

Нужно было спешно, немедленно снабдить Красную Армию необходимым вооружением. Это потребовало от оружейников огромных, нечеловеческих усилий. Каждый станок, каждый рабочий были мобилизованы на производство мосинских винтовок.

Токарев понимал сложившуюся обстановку и сам работал над производством серийного оружия. Созданный им новый [173] образец автоматической винтовки пришлось на некоторое время отложить.

Враг упорно рвался к красному Петрограду. Сестрорецку угрожал неприятель. Завод, производящий боевое оружие, решено было эвакуировать в глубь страны.

Летом 1919 года, когда под Петроградом шли ожесточенные бои с Юденичем, Токарев получил приказ выехать в Ижевск, на должность старшего инженера оружейного завода, только что отбитого у Колчака.

Перед конструктором была поставлена боевая задача — всемерно содействовать восстановлению полуразрушенного завода и налаживанию на нем массового выпуска стрелкового оружия.

В Ижевске

Токарев выехал в Ижевск вместе с женой и дочерью. Поезд, состоявший наполовину из пассажирских, наполовину из товарных вагонов, набитый беженцами из голодного Питера, тащился еле-еле. Приходилось сутками стоять на глухих станциях, чтобы напилить дров для паровоза или запасти еды, выменяв в окрестных деревнях хлеба и картошки на захваченные с собой вещи.

Токарев, как и большинство людей, ехал налегке, захватив лишь самое необходимое, но зато в уголке вагона стояла упакованная в старое байковое одеяло его последняя автоматическая винтовка образца 1918 года.

Если б поезда остановились совсем и пришлось бы идти пешком, то и в этом случае он не бросил бы драгоценный груз, созданный трудами многих лет его жизни.

Ижевский оружейный завод был в хаотическом, полуразрушенном состоянии. После хозяйничанья Колчака он только поднимался на ноги. Во главе завода стояли управляющий и чрезвычайный комиссар — бывший путиловский рабочий. Вместо должности главного инженера Токареву предложили взять на себя обязанности заведующего технической частью. Токарев знал, что с винтовкой придется подождать, и готов был приступить к любой работе, лишь бы оказать посильную помощь коллективу рабочих, самоотверженно трудившихся над восстановлением завода. Конструктор хорошо понимал, как важно теперь, когда Советская республика напрягала все силы в борьбе с врагами, наладить массовый выпуск боевого оружия. [174]

Токарев попал в незнакомую среду, и к нему, как к бывшему офицеру, первое время относились настороженно. Но чрезвычайный комиссар, путиловец, слышал о Токареве еще; в Петрограде как о хорошем конструкторе и знатоке оружейного дела. Благодаря его поддержке Токарев включился в работу и очень скоро завоевал симпатии и авторитет. Он трудился, не считаясь со временем, его усилия способствовали налаживанию массового производства мосинских винтовок и револьверов. Об этом стало известно и по ту сторону фронта, в штабе Колчака. Колчаковцы, терпевшие в то время поражение за поражением, решили во что бы то ни стало вывести из строя Ижевский завод.

Как выяснилось потом, ими были засланы на завод диверсанты и шпионы. Они разведали, что успеху дела по производству оружия для Красной Армии во многом способствует известный оружейник, бывший офицер Токарев. Агенты Колчака разработали тонкий и коварный план диверсии.

Вместо того чтобы убивать руководителей завода или взрывать цехи, производившие оружие, они проникли на завод, и через своих людей сумели пустить в производство две бракованные болванки стали, лежавшие несколько лет. Им удалось подменить рецептуру и добиться того, чтобы эта сталь была пущена на пружины винтовок. Диверсия не могла быть замечена сразу, но потом результаты ее сказались весьма ощутимо. Партия готового оружия при испытаниях вдруг начала отказывать в стрельбе. Проверка показала, что пружины, сделанные из новой стали, были никуда не годными. Они после нескольких десятков выстрелов ломались, и винтовки выбывали из строя. Большая партия оружия ввиду этого не могла быть отправлена на фронт. Химический анализ показал полную непригодность данной стали. Было ясно, что это работа врагов. Начались поиски диверсантов.

Притаившаяся на заводе агентура врага приложила все усилия к тому, чтоб оклеветать Токарева и других видных специалистов.

Многое пережил и передумал за эти дни конструктор. В его сознании одна за другой проходили картины далекого прошлого. Вот он десятилетним мальчиком работает в кузнице у старых солдат Василия и Петра. Вот, несколько повзрослевший, помогает ковать лемех цыгану Василию... Вот он пытливо наблюдает за работой тульского оружейника Волкова... Перед его глазами мелькают годы учебы и тяжелого труда. Со всей отчетливостью он вспоминает своих учителей, оружейников Краснова и Чернолихова; учась у них, он пробивал [175] дорогу в жизнь черными мозолистыми руками. Даже тогда, когда удалось выбиться в офицеры, он по-прежнему оставался оружейным мастером, рядовым слесарем-изобретателем, влюбленным в свое дело.

Из 48 лет своей жизни он почти сорок провел в труде. С первых же дней революции он честно и самоотверженно служил Советской власти, голодая и недосыпая ночей, создавал автоматическую винтовку, чтобы вооружить ею Красную Армию, и вдруг, вот теперь, пытаются его оклеветать, обвинить. Нет, он не может поверить... Это какой-то нелепый и страшный кошмар...

Враги просчитались. Их коварные замыслы были разгаданы.

Успехи Красной Армии, наголову разбившей интервентов и белогвардейцев, дали возможность партии и правительству заняться делами социалистического строительства и укреплением технической мощи Красной Армии.

Конструктор Токарев был срочно вызван в Москву, в Реввоенсовет.

Этот вызов глубоко взволновал Федора Васильевича. Он сердцем почувствовал, что теперь в его жизни начнется радостная, светлая полоса — период вдохновенного творческого труда.

В Туле

С первых же дней революции Токарев увидел, что Советское правительство совершенно иначе относится к конструкторам-оружейникам, чем царское. Он на себе ощутил великую заботу партии, Советской власти.

В отличие от царского правительства, которое с началом империалистической войны одним ударом пресекло конструкторскую деятельность по созданию новейшего оружия, Советское правительство с началом гражданской войны широко развернуло конструкторские работы. По распоряжению Совета Труда и Обороны, руководимого Лениным, в небольшой городок под Москвой 4 были командированы Федоров и Дегтярев, и там, на базе полуразрушенного оружейного заводика, было создано первое в Советском Союзе Конструкторское бюро по разработке автоматического оружия.

Партия и Советское правительство неустанно заботились о том, чтобы вооружить созданную в огне революционных боев Красную Армию новейшим оружием, которое могли создать для нее лишь русские оружейники. [176]

В. И. Ленин вопросу вооружения придавал первостепенное значение еще в начальный период революционной борьбы пролетариата.

В 1905 году В. И. Ленин писал: «Только вооруженный народ может быть действительным оплотом народной свободы».

Советская власть в кратчайший срок сумела восстановить и даже расширить военные заводы, организовать на них массовый выпуск оружия, сумела собрать по старым оружейным заводам одиночных конструкторов, создать им хорошие условия и направить их деятельность на разработку новейшего автоматического оружия в самые тяжелые годы разрухи и гражданской войны.

Токарев приехал в Москву в конце 1921 года. Винтовка его была тщательно изучена, испытана в стрельбе и получила хорошую оценку.

Изобретателю предложили срочно заняться изготовлением нового образца под японский патрон калибром в 6,5 миллиметра. Говорили, что от империалистической войны остались огромные запасы таких патронов и следовало их использовать.

— Поезжайте в Тулу, — сказали Токареву, — там для вашей работы будут созданы лучшие условия, чем в Ижевске.

Токарев был очень рад такому предложению и охотно согласился.

В то же время он думал над тем, почему ему предложили делать винтовку под японский патрон, и решил, что люди, работающие в ГАУ, поддерживают взгляды Федорова, который на протяжении многих лет пропагандировал патрон уменьшенного калибра. В 1913 году Федоров прислал Токареву письмо с призывом проектировать оружие под его, Федорова, патрон калибром, как и японский, в 6,5 миллиметра. А в настоящее время на одном из заводов налаживалось производство укороченных винтовок Федорова, названных автоматами, под тот же японский патрон.

Винтовку Токарева, сделанную под обычный патрон, нельзя было механически уменьшить калибром. Изготовление винтовки под японский патрон требовало новых расчетов и коренной переделки всех механизмов. Это была нелегкая работа.

— Но раз так надо, буду работать! — сказал Токарев.

Он вернулся в Ижевск и скоро вместе с семьей выехал в Тулу.

Тула! Одно это слово вызывало волнение в его сердце.

Первый раз он услышал о Туле еще мальчишкой, когда в станице Егорлыкской появился бродячий оружейник Волков. С тех. пор с каждым годом он слышал о Туле и ее изумительных [177] мастерах все больше и больше. Краснов, а потом Чернолихов, проходившие обучение в Туле, считали тульских оружейников лучшими мастерами в мире.

Токарев не раз видел образцы работы тульских мастеров в Петербургском арсенале, в музее офицерской стрелковой школы и в Оружейной палате в Москве. Его влекло и манило в Тулу, но случая побывать в ней не представлялось.

Сейчас, подъезжая к славному городу русских оружейников, Федор Васильевич испытывал большую радость. Жить в Туле, работать вместе с прославленными мастерами было большим счастьем для оружейника...

Получив в свое распоряжение небольшую мастерскую с необходимыми станками и четырьмя опытными рабочими, Токарев очень обрадовался. Если в такое трудное время, когда Тульский завод является чуть ли не единственным, где налажено производство оружия, Токареву выделяют специалистов, значит, его работам придается большое значение. Но конструктор не мог не заметить, что многие рабочие и даже мастера посматривают на него с полуулыбкой, даже как бы с иронией: дескать, много мы видели разных приезжих...

Токарев понял, что, если с первых дней не сумеет показать себя с лучшей стороны и завоевать симпатии туляков, ему трудно будет работать с ними.

Познакомившись с рабочими, внимательно осмотрев станки и инструменты и выделенные для его работы материалы, конструктор остался доволен. Но прежде чем приступить к делу, он решил хотя бы бегло заглянуть на знаменитый, еще Петром Великим основанный завод.

Завод этот был неказист с виду: длинные приземистые цехи закопчены, во многих рамах вместо стекол темнели фанера или жесть, но в цехах завода работали лучшие мастера, здесь создавалась мосинская винтовка, и Токарев смотрел на рабочих с теплым и радостным чувством, словно они были ему близкими, родными, словно он сам проработал тут долгие годы.

С замиранием сердца Токарев перешагнул порог заводского оружейного музея. Тут было множество оружия, от кремневых фузей петровских времен до станковых пулеметов тульского изготовления.

Токарев ходил по музею как зачарованный. Для него это был целый мир! Перед его глазами предстала вся история оружейного дела. Но более всего поразили Федора Васильевича выставленные в стеклянной витрине два ружья. Первое, изготовленное руками тульского мастера Степанова, изумляло удивительным изяществом и красотой [178] отделки. По ореховой ложе был инкрустирован из золота и слоновой кости тонкий причудливый узор, напоминавший ажурную старинную вязь. Если золотой пластинке, вставленной в орех, можно было придать любой изгиб, то с костью проделать это было невозможно. Тончайший узор из кости был выпилен искусной рукой мастера.

Второе ружье, работы Морозова, отличалось редкой красотой и совершенством резьбы по дереву. Ложа его являла собой произведение изумительного искусства.

— Вот это были мастера! — вздохнул Токарев.

— Они и сейчас есть, — сказал наблюдавший за ним рабочий, — трудятся у нас на заводе.

— Неужели? — удивился Токарев и, услышав подтверждение, ничего не рассматривая более, быстро вышел из музея.

...Сконструировать автоматическую винтовку под патрон уменьшенного калибра и без закраин было проще, чем разработать ее под существующий патрон со шляпкой калибром в 7,62 миллиметра. Первым это понял Федоров и еще в 1913 году предпринял разработку винтовки под патрон уменьшенного калибра.

Токарев считал, что, разрабатывая автоматическую винтовку под патрон уменьшенного калибра и без закраин (японский) и патрон, созданный В. Федоровым, калибром 6,5 миллиметра, можно добиться в ней не только уменьшения веса, но и более совершенной работы механизма. Он жалел, что не занялся такой работой раньше, то есть в 1912—1913 годах. Теперь же она ему была не совсем по душе, так как приходилось переделывать заново свой наиболее совершенный образец. К тому же у Токарева не было уверенности в том, что патрон уменьшенного калибра будет окончательно утвержден в армии.

Однако все эти раздумья не помешали ему немедленно взяться за работу с присущей ему страстью и увлечением.

Трудолюбие Токарева, его спокойствие, непоколебимая уверенность и удивительное мастерство, с которым он работал на любом станке, произвели на рабочих сильное впечатление. Они не только прониклись уважением к приезжему мастеру, но и всей душой привязались к нему. Стали так же, как и он, самоотверженно трудиться над созданием нового образца.

Разработка образца под патрон уменьшенного калибра заставила конструктора произвести изменение размеров всех частей и деталей и повлекла за собой решительную переделку всей системы на основе новых технических расчетов. Это была [179] большая и трудная работа, потребовавшая от конструктора и его маленького коллектива больших усилий.

В упорной работе проходил месяц за месяцем. И вот, когда уже новый образец был почти готов, из Москвы пришел приказ: немедленно прекратить работы по изготовлению образца под патрон уменьшенного калибра.

Боевое задание

В 1922 году артиллерийский комитет писал в своем постановлении:

«Ввиду установившегося в настоящее время взгляда о необходимости выдачи автоматов в роты и даже звенья и нецелесообразности формирования отдельных команд автоматы, конечно, должны иметь общий патрон с нашей 7,62-мм винтовкой, почему следует предложить тт. Токареву, Федорову, Дегтяреву, у коих уже имеются готовые типы, приложить все усилия к выработке окончательного образца автомата под наш патрон в кратчайший срок».

На основании этого постановления Токареву было разрешено заняться совершенствованием своей автоматической винтовки, сделанной под обычный патрон, то есть вернуться к прежнему образцу. Однако скоро было получено новое весьма срочное задание: Токареву поручалось спешно разработать тип ручного пулемета по системе станкового «максима».

Быстрое создание отечественного ручного пулемета было крайне необходимо.

В годы империалистической войны в странах Западной Европы и Америки новое автоматическое оружие разрабатывалось с лихорадочной поспешностью.

В Германии за период с 1913 по 1918 год было создано 10 различных систем автоматического оружия.

Во Франции за период первой мировой войны было разработано семь типов автоматического оружия разных систем; в Италии — пять, в Англии — три и т. д.

Небезынтересно отметить, что в Соединенных Штатах Америки за это же время были созданы три типа автоматического оружия — станковый и ручной пулеметы Браунинга и авиационный пулемет Мурлена. Сразу же после войны американцы начали стремительно готовить новое автоматическое оружие. Там создаются автоматические винтовки Гаранда и Томсона, пистолет-пулемет Томсона, а также крупнокалиберный [180] пулемет Браунинга. В России же своего автоматического оружия не производилось. Россия располагала лишь старым, оставшимся от империалистической и гражданской войн расстрелянным и устаревшим оружием. Такое оружие получила в наследство молодая Республика Советов.

Красной Армии крайне был нужен ручной пулемет.

Но чтобы решить пулеметную проблему, нужны были опытные специалисты в этой области, а с ними дело обстояло плохо: от царской армии почти не осталось кадров оружейных конструкторов, их приходилось поодиночке выискивать на оружейных заводах.

В артиллерийском комитете решили, что значительно быстрей можно станковый пулемет Максима переделать в ручной, чем создать надежную оригинальную систему.

Поэтому Токарев и получил задание заняться разработкой ручного пулемета по системе Максима. Это была задача огромной важности, и Токарев понимал всю ответственность порученной ему работы.

Он уже в который раз отложил автоматическую винтовку и все силы, все свои мысли сосредоточил на новой работе.

Тщательно изучив немецкий ручной пулемет образца 1915 года, созданный по системе Максима, он нашел в нем много недостатков и прежде всего решил избежать их в своей модели. Задача переделки станкового «максима» в ручной вначале представлялась ему несложной, но на деле все оказалось иначе. Пулемет, весивший более двух пудов, нужно было облегчить настолько, чтобы с ним мог делать перебежки любой боец.

Немцам удалось добиться сокращения веса вдвое: их ручной «максим» весил 16,5 килограмма. Токарев ставил перед собой задачу — добиться еще меньшего веса будущего пулемета. А ведь основные детали механизма оставались те же. И это крайне затрудняло его работу.

Вскоре Токарев узнал, что одновременно с ним над переделкой «максима» в ручной на оружейном полигоне работает конструктор Колесников. Токарев знал Колесникова еще по Ораниенбауму, где тот вместе с Дегтяревым трудился в мастерской оружейного полигона. Колесников был старым опытным оружейником и представлялся серьезным «противником».

«Ну, что ж, будем соревноваться», — решил Токарев.

Соревнование всегда возбуждало его.

Новую машину он делал с той же тщательностью, как и винтовку, стремясь каждую деталь не только хорошо обдумать, но и проверить ее прочность, надежность. [181]

Теперь Токареву работать было несравнимо легче. В его распоряжении находились хорошо оборудованная мастерская, опытные и любящие свое дело специалисты. Он все время ощущал заботу правительства и мог рассчитывать на любую помощь. Благодаря этому первую модель ручного пулемета Токарев сумел закончить к осени 1924 года. При заводских испытаниях модель показала хорошие качества, и Токарев сообщил об этом в Москву.

6 октября 1924 года на одном из полигонов собралась комиссия во главе с Семеном Михайловичем Буденным. Комиссия должна была испытывать три ручных пулемета: Максима — Токарева, Максима — Колесникова и оригинальную модель конструктора Дегтярева. Все три изобретателя, знавшие друг друга еще по Ораниенбауму, приехали на полигон.

Пулеметы поставили в одну линию. Семен Михайлович приказал начать испытания.

Стреляли по мишеням, установленным у подножия земляного вала. Семен Михайлович очень внимательно следил за испытаниями, подходил то к одной, то к другой машине, пробовал стрелять сам, даже брал пулемет на плечо и делал с ним короткие перебежки.

Кучность боя все три пулемета показали хорошую. Токаревская машина оказалась легче колесниковской, но зато была тяжелей дегтяревской. Какой из них будет отдано предпочтение, пока решить было трудно.

Начались испытания на живучесть. Но вдруг пулеметная трескотня ослабла. Это на первом же этапе выбыл из соревнования пулемет Дегтярева. Поломка была незначительная, но в то же время непоправимая: у пулемета сломался боек. Запасного не оказалось, и пулемет, к великому огорчению конструктора, был снят с испытаний. Пулеметы Токарева и Колесникова продолжали жаркий «поединок». Оба пулемета работали исправно, хотя у Колесникова было больше задержек и остановок.

Комиссия признала оба пулемета заслуживающими внимания и приняла решение заказать по три образца каждой системы для новых, более тщательных испытаний.

Специально созданная комиссия предъявила изобретателям новые требования: сделать укороченный ствол, съемный кожух, обеспечить быструю смену ствола, изобрести складные сошки, приклад ружейного типа и т. д.

Опять у Токарева началась горячая работа, так как новые образцы следовало представить на испытания не далее как через полгода. [182]

Весь коллектив Токарева работал дружно, увлеченный примером и трудолюбием самого Федора Васильевича. Образцы были сделаны досрочно.

10 апреля 1925 года начались новые испытания ручных пулеметов Токарева и Колесникова.

Многочисленная комиссия специалистов подвергла пулеметы всесторонней проверке, различным стрельбам, запылению и загрязнению, работе без смазки и т. д.

Лучшие результаты показал пулемет Токарева. За него было подано 57 голосов, за пулемет Колесникова — 8.

Комиссия решила оба образца передать в войска, однако ввиду очень хороших результатов, полученных на первых двух испытаниях, пулемет Токарева 26 мая 1925 года был принят на вооружение Красной Армии.

Дальнейшие войсковые испытания полностью подтвердили его превосходство над моделью Колесникова.

Это была первая большая победа Токарева.

Конкурсы на автоматы

В 1925 году были сняты с производства автоматы Федорова, изготовлявшиеся под патрон уменьшенного калибра. Перед изобретателями-оружейниками была поставлена задача быстрейшего создания автомата под обычный винтовочный патрон калибром в 7,62 миллиметра.

В целях отбора наилучшего образца Главное артиллерийское управление решило провести закрытый конкурс, для участия в котором персонально приглашались Токарев, Дегтярев, Федоров, Колесников и Коновалов.

Токарев получил задание в срочном порядке изготовить для конкурса 10 экземпляров своей автоматической винтовки образца 1918 года.

Ободренный успехами по разработке ручного пулемета «М-Т» (Максим— Токарев), Федор Васильевич, несмотря на жесткие сроки, взялся за выполнение нового заказа. Теперь вокруг него сплотился дружный производственный коллектив, где работал и демобилизовавшийся из армии его сын Николай.

За несколько лет совместной работы все члены коллектива прошли хорошую выучку у Федора Васильевича и были отличными знатоками оружейного дела. Токарев был уверен, что сумеет выполнить и это задание, хотя времени на усовершенствование [183] образца у него уже не оставалось. Он сумел только, помимо автоматических винтовок, разработать по той же системе один карабин и сделать для некоторых образцов клинковый и граненый штыки. Все его винтовки были сконструированы под десятизарядный магазин, а карабин был пятизарядный и без штыка.

Эта работа заняла почти весь 1925 год, а в январе 1926 года винтовки были представлены на конкурс в Москву.

До конкурсных испытаний помимо пяти винтовок и одного карабина Токарева были допущены три автоматические винтовки и карабин Дегтярева, а также два автомата и карабин Федорова, которые представляли улучшенную систему его автоматической винтовки образца 1912 года.

Таким образом, на конкурсе встретились три старейших русских изобретателя оружия, соревнование между которыми продолжалось на протяжении почти двух десятилетий. Правда, раньше Дегтярев был лишь мастером при Федорове, он изготовлял и отлаживал его винтовки, теперь же Дегтярев выступал с самостоятельными изобретениями.

Каждого изобретателя глубоко волновали результаты испытаний. Дегтярева — потому, что он впервые участвовал как автор в испытании автоматических винтовок; Токарева — потому, что у него было слишком мало времени для подготовки к конкурсу, он был занят чрезвычайно важной работой по ручному пулемету; Федорова — потому, что теперь ему пришлось соревноваться не только с Токаревым, но и с Дегтяревым. Оба они теперь были известными конструкторами и имели огромный опыт конструкторской работы.

Представленные образцы по весу почти не отличались друг от друга. Вес этот колебался от 4 килограммов 500 граммов до 4 килограммов 825 граммов. Автоматические винтовки Токарева и Федорова были, как и раньше, с подвижным стволом, винтовки же Дегтярева — с неподвижным стволом и отводом газов, по системе его карабина 1916 года.

Ввиду того что испытания в советских условиях были более тщательными, а требования к системам возросшие, — ни одна из представленных автоматических винтовок, даже винтовка Федорова (прошедшая в дореволюционное время все испытания), не была признана годной для принятия на вооружение Красной Армии.

Предпочтение из всех испытываемых образцов было отдано системе Дегтярева как наиболее надежной, выдержавшей большое число выстрелов. Винтовки же Колесникова и Коновалова не были допущены до испытаний как недоработанные. [184]

Всем конструкторам предложили заняться усовершенствованием своих систем и предоставили для этого срок в два года.

К новому конкурсу Токарев готовился уже более обстоятельно. Он решил представить вместо пяти всего лишь два образца, зато сделать их с учетом всех замечаний, высказанных на первых испытаниях.

Помимо усовершенствования своей винтовки Токареву в эти два года пришлось заниматься и рядом других неотложных дел. Прежде всего ему предстояло добиться предельного облегчения находящегося в серийном производстве ручного пулемета «Максим — Токарев».

Модель Токарева весила меньше, чем немецкий ручной «максим», но этого оказалось недостаточно. Бойцы просили еще облегчить пулемет. Токарев видел пути к облегчению пулемета и раньше, но перед конструктором было поставлено условие — не вносить изменений в основной механизм, чтобы пулемет легче было производить, так как заводом уже давно налажено производство станкового «максима».

Теперь Токарев решил несколько уклониться от этого требования потому, что нашел реальные возможности к улучшению всей системы. Работа эта очень увлекла его. Он на время отложил автоматическую винтовку и все свои мысли сосредоточил на пулемете. Конструктору удалось создать облегченный образец ручного пулемета с воздушным охлаждением. Весил этот пулемет всего 24 фунта, то есть 9,6 килограмма. Это было большое достижение, так как немецкий ручной «максим» весил 16,5 килограмма, а английский «Льюис» — 11,5 килограмма.

Новый пулемет и в боевом отношении оказался лучше старого «Максима — Токарева». Однако в него было введено много новых деталей, он сильно отличался от «максима», что при массовом производстве потребовало бы изготовления большого числа дополнительных приспособлений. А как раз в это время прошла испытания новая оригинальная модель ручного пулемета Дегтярева, его знаменитый «ДП», который оказался еще легче и лучше в боевом отношении и был принят на вооружение армии.

После этого Токарев снова взялся за изготовление автоматических винтовок. Одновременно с ним готовились к конкурсу Федоров и Дегтярев.

Испытания состоялись в октябре — ноябре 1928 года.

На этот раз испытания стрельбой в 10 тысяч выстрелов выдержали все системы. Однако при дальнейших испытаниях представленные образцы вели себя далеко не одинаково.

Наилучшие результаты показали винтовка Дегтярева с [185] неподвижным стволом и винтовка Токарева с подвижным стволом.

Комиссия решила заказать винтовки Дегтярева и Токарева по 25 экземпляров каждой для более широких войсковых испытаний. При этом обоим конструкторам было предложено в процессе изготовления новых образцов устранить ряд мелких недостатков, выявленных комиссией.

Токарев был рад успеху, однако он знал, что впереди еще очень много трудностей. Теперь ему предстояло соревноваться с учеником Федорова — Дегтяревым, который уже в те годы был известен как конструктор первоклассного пулемета.

Соревнование, начавшееся между Токаревым и Дегтяревым в 1924 году, разгорелось теперь с новой силой. Однако в нем отнюдь не было спортивного азарта или страсти к славе и наживе, которые обуревают изобретателей Запада. В основе этого творческого соревнования двух советских конструкторов лежало благородное патриотическое стремление — создать наилучшее оружие для Красной Армии. Поэтому соревнование сблизило их и сделало друзьями.

Годы исканий

Токарев не был таким конструктором, который всю жизнь занимается разработкой какой-либо одной, полюбившейся ему системы. Талант, интересы и деятельность Токарева были разносторонни и многогранны. На все нужды и запросы Красной Армии он откликался одним из первых и работал не щадя сил над созданием самых разнообразных образцов и типов оружия.

А запросы армии в то время были чрезвычайно велики. У нас не было своих авиационных пулеметов, не было зенитных и танковых пулеметов.

А так как авиация вырастала в грозную силу, перед советскими оружейниками встала новая задача — спешно создать отечественный авиационный пулемет, который смог бы заменить состоявшие на вооружении самолетов устаревшие английские «Льюисы».

Срочность и важность этого задания заставили Токарева несколько отодвинуть работы по усовершенствованию своей автоматической винтовки и немедленно приступить к разработке авиационного пулемета.

Новый тип оружия вначале решено было разрабатывать на основе удачной модели ручного пулемета «Максима — Токарева». [186]

Но очень своеобразные условия стрельбы из самолета требовали от конструктора создания компактной модели с тем, чтобы пулемет легко поместился в кабине и не мешал пилоту. Токарев подверг свою машину весьма существенным переделкам, стараясь придать пулемету нужные габариты.

Конструктору во многом пригодились те усовершенствования, которых он добился при создании облегченной модели ручного пулемета. Новая машина получилась компактной, легкой и мощной в боевом отношении. Но как бы ни был хорош новый пулемет, он все-таки являлся переделочной системой.

Токарев мог бы отказаться от заимствования и разработать оригинальный механизм, но от него требовали приспособления для авиации «Максима — Токарева», который находился тогда в серийном производстве, что давало возможность быстрей наладить выпуск авиационного оружия по той же системе.

Одновременно с Токаревым разработкой авиационного оружия занимались и другие конструкторы.

Федор Васильевич понимал, что при испытаниях несомненное предпочтение будет отдано отечественной, а не переделочной системе, тем более что пехотный пулемет Дегтярева оказался превосходным оружием. И все же Токарев довел свою работу до конца.

Разработкой авиационного пулемета он занимался, когда ему было уже около 60 лет. Но Токарев трудился с такой энергией, которой могли бы позавидовать многие молодые специалисты.

В эти годы Токарев все же продолжал совершенствование своей автоматической винтовки и трудился над разрешением еще одной важной проблемы вооружения Красной Армии — создавал оружие ближнего боя.

Токарев в 1927 году начал разрабатывать облегченный карабин под револьверный патрон Нагана, так как револьверы «Наган» находились на вооружении Красной Армии. В течение 1927 и 1928 годов Токарев изготовил пять образцов нового оружия, однако при испытаниях не были получены желательные результаты.

В 1929 году конструктор создает новый тип оружия ближнего боя — пистолет-пулемет, под более мощный патрон, калибром в 7,62 и 9 миллиметров. На изготовление пяти образцов этого типа было затрачено немало труда, но и пистолеты-пулеметы не удовлетворяют Федора Васильевича.

Чтобы изобрести наиболее действенное и эффективное оружие, Токарев ведет конструкторско-экспериментальные работы [187] одновременно по нескольким типам оружия. Разрабатывая карабины под патрон Нагана, он продолжает эксперименты с пистолетами Браунинга, внося в систему различные улучшения. Создавая пистолет-пулемет под патрон калибром 9 миллиметров, он одновременно переделывает пистолет Браунинга под патрон Маузера. При этом Токарев самым тщательным образом изучает все иностранные системы автоматических пистолетов и их боевые качества в сравнении с револьвером образца 1895 года (Нагана).

Наиболее удачными из всех иностранных систем он считает пистолеты Браунинга, Маузера, Борхард-Люгера (парабеллум), Кольта и Манлихера. Однако достоинства этих систем оказываются далеко не одинаковыми. «Браунинг № 1», семизарядный, калибром 7,65 миллиметра, имея небольшой вес, всего 625 граммов, удобен, но у него мала начальная скорость пули — 270 метров в секунду. В результате пробивная способность этого автоматического пистолета меньше, чем у «Нагана»: он пробивает 2 доски, а «Наган»—3—4 доски. «Браунинг № 2» калибром в 9 миллиметров, тоже семизарядный, пробивает 5 досок, но зато и весит 930 граммов, то есть на целых 300 граммов больше. «Борхард-Люгер № 1» того же калибра, что и «Браунинг № 1», имеет 8 патронов и пробивает 6 досок, однако он весит 890 граммов, на 265 граммов больше, а это имеет немаловажное значение.

Особое внимание Токарева привлекает пистолет Маузера калибром 7,63 миллиметра. Он имеет преимущества перед «Браунингом № 2» в том, что содержит в магазине не 7, а 10 патронов и пробивает не 5, а 8 досок. У него начальная скорость наибольшая из всех систем — 425 метров в секунду. Однако есть и существенные недостатки в системе. Пистолет Маузера весит 1180 граммов, почти вдвое больше, чем «Браунинг № 1».

Тяжелый вес Маузера делает эту систему неприемлемой, несмотря на ее хорошие боевые качества.

Испытывая и изучая иностранные системы автоматических пистолетов, Токарев анализирует преимущества и недостатки заряжения пистолетов обоймой и вставным магазином, подвергает исследованию расположение магазинов с патронами в рукоятке и в подствольной коробке, выявляет преимущества неподвижного и подвижного ствола, а также удобства обращения и прицеливания.

Ни одна из многочисленных иностранных систем не удовлетворяет Токарева полностью. В каждой из них опытный глаз советского конструктора находит недостатки и слабые места. [188]

Наиболее удачным по устройству он признает пистолет «Браунинг № 2», а наиболее мощным и эффективным — патрон Маузера. «Если эти два элемента соединить в один, — размышляет Токарев, — получится отличный боевой пистолет».

И вот он пробует пистолет Браунинга переделать под патрон Маузера. Он занимается этой работой долго и упорно. Весь 1928 и 1929 годы проходят в раздумьях и труде. Создается несколько опытных моделей, но желанных результатов не получается.

Токарев приходит к выводу: «Чтобы добиться успеха, нужно создать совершенно новую систему пистолета».

Эту мысль он вынашивает месяцами, тщательно отшлифовывая, обдумывая в деталях. Он не может приступить к работе до тех пор, пока не будет иметь ясного представления о том, что следует делать.

Токарев творил очень оригинально. Его творческий метод отличался большим своеобразием. Многие конструкторы, прежде чем приступить к изготовлению модели, делали десятки набросков, рисунков, схем, расчетов, чертежей и лишь после этого, когда будущее изобретение было создано на бумаге, приступали к изготовлению модели. У Токарева получалось иначе. Он вставал к верстаку, брал кусок металла и начинал вытачивать деталь за деталью, не заглядывая ни в какие чертежи. Многие считали, что так Токарев и работал над своими системами, идя от мелкой детали к целому. Но это мнение ошибочное.

Прежде чем приступить к изготовлению той или иной модели, то есть прежде чем встать к верстаку, Токарев проделывал колоссальную предварительную работу, похожую на рисунки, наброски, чертежи, совершавшуюся в его мозгу. Только тогда, когда основная идея будущего изобретения была выношена и продумана до мельчайших подробностей, он становился к верстаку. Это была громадная работа мысли. И она всегда и неизбежно предшествовала изготовлению любой модели.

Встав за верстак или станок, Токарев работал уверенно, потому что знал, что и как следует делать. Он обладал феноменальной памятью, и ему не нужны были чертежи. Многих это удивляло и даже приводило в изумление. Но Токарев работал именно так. Его творческий труд не походил на труд художника, который приходит к созданию большого полотна через сотни набросков, эскизов, этюдов, он больше напоминал творческий метод писателя, когда произведение созревает не в процессе писания, а значительно раньше. Об этом когда-то замечательно сказал [189] Белинский:

«Художественное (произведение) создание должно быть вполне готово в душе художника прежде, нежели он возьмется за перо. Писать для него уже второстепенный труд. Он должен сперва видеть перед собой лица, из взаимных отношения которых образуется его драма или повесть».

В труде Токарева главным и решающим было творческое начало. Поэтому к нему вполне применимо суждение Белинского. Прежде чем встать за верстак, он должен был ясно видеть все части, все детали будущей системы, из взаимодействия которых и образовывалась новая модель автоматического оружия. Но нередко этому предшествовала и другая работа. Три года, с 1927 по 1929 год включительно, Токарев усиленно занимался экспериментами, изыскивая наилучшую систему, наилучший тип оружия ближнего боя. И его экспериментальные и исследовательские труды не пропали даром. В мозгу Токарева до мельчайших подробностей сложился тип нового пистолета, которому предстояло родиться в ближайшее время.

Новое решение

Думая и работая над автоматическим пистолетом для Красной Армии, Токарев не забывал и о том, что новый конкурс автоматических винтовок намечено провести весной 1930 года.

При вторичных конкурсных испытаниях в 1928 году, когда была отклонена винтовка Федорова, а Токарев и Дегтярев поделили первое и второе места, их винтовки нельзя еще было считать полностью доделанными. При длительной стрельбе случались задержки и мелкие поломки. Изобретателям предложили устранить замеченные недостатки и представить по два экземпляра новых образцов автоматических винтовок весной 1930 года.

Казалось бы, мелкие недостатки не потребуют большого труда. Но именно над этими-то мелочами как раз и приходилось возиться больше всего. Мелочи эти трудней было заметить.

В сущности, последние годы Токарев все усилия употреблял на то, чтобы избавить винтовку от мелких недостатков. Иногда случается так: внешне здоровый и сильный человек вдруг оказывается неработоспособным и жалуется на какие-то незначительные, но не дающие ему покоя боли. Тут на помощь лечащему врачу приходит рентген, различные исследования, наконец, сам человек указывает на свои больные места, [190] и медицина справляется с болезнью, возвращает заболевшего к труду.

Винтовку же не спросишь, в каком месте у нее болит. Работающий механизм винтовки скрыт от человеческого глаза стальными стенками, и проникнуть в него, проследить, что там делается, невозможно.

Вот что писал в своем дневнике Федор Васильевич во время изготовления нового образца винтовки:

«Очень трудно установить причину задержек. Ведь самый выстрел длится одну двухтысячную долю секунды; поди, разберись, что происходит в этот момент в механизме! Вот если бы внутрь затвора вставить объектив киноаппарата, я бы на ленте сразу увидел, в чем дело. Но, увы, это невозможно».

Тем не менее конструктор должен был во что бы то ни стало разгадать капризы механизма, устранить недостатки и так отладить винтовку, чтобы она работала безотказно.

Он несет ответственность за жизнь бойцов, которым будет вверено его оружие. Малейшая задержка во время боя может оказаться роковой для стрелка.

Токарев ни на минуту не забывал об этом. Его дневники свидетельствуют о том, какого невероятного напряжения мысли и всех физических сил стоила ему эта работа.

Другой бы не выдержал, отказался, бросил, но Федор Васильевич обладал железной волей и твердой уверенностью в себе, он непреклонно шел к цели.

«Что мне ответить Москве? — спрашивал он сам себя. — Отказаться от дальнейшей работы, сказать, что на меня надеяться нечего, признать свое бессилие?

Нет! Это позор, который невозможно перенести... Мне доверяют, на меня надеются, моей работы ждут. Выходит, я обману доверие партии, Красной Армии... Иностранные конструкторы будут продолжать работу, а я умою руки...

Нет, не бывать этому! Я буду работать, пока дышу. Надо напрячь все силы, работать и искать... И спешить, сколько хватит сил. Каждая задержка в моей работе может стоить тысяч жизней наших людей, моих сыновей, братьев, товарищей.

Если у врага окажется автоматическая винтовка, а у пас нет — в этом буду виноват я...»

Какое непоколебимое стремление к намеченной цели! Какая суровость к самому себе! А ведь эти слова были написаны Токаревым, когда ему уже было 59 лет!..

Но вот подошла и весна 1930 года.

Несмотря на то что последние годы Токарев усиленно думал и работал над автоматическим пистолетом, в назначенный [191] срок им были представлены на полигон пять новых, значительно улучшенных образцов винтовки. Дегтярев тоже выполнил задание комиссии.

В марте, когда капало с крыш и солнце светило по-весеннему ярко, оба конструктора встретились на полигоне, крепко пожав друг другу руки.

Испытания на этот раз вели специальные стрелки. Винтовки проверяли на кучность стрельбы и на живучесть. Механизм подвергали искусственному засорению, потом стреляли под разными углами, стреляли без смазки и охлаждения, ставили винтовку в самые худшие условия. Испытания длились несколько дней.

Победу на этот раз одержал Токарев — он занял первое место. При стрельбе на 10 тысяч выстрелов его винтовка показала лучший результат, чем винтовка Дегтярева.

На 20 тысяч выстрелов в винтовке Дегтярева было отмечено 16 случаев замены пружины и 3 случая замены выбрасывателя. У винтовки Токарева было 9 случаев замены выбрасывателя. Его винтовка показала лучшие результаты. Конструктор получил поощрительную премию.

Однако комиссия признала приемлемой для армии систему с неподвижным стволом как более надежную и менее чувствительную к запылению. Помимо этого, такая винтовка могла быть приспособлена для стрельбы ружейными гранатами. Винтовка Токарева, имевшая подвижной ствол, не годилась для стрельбы ружейными гранатами и, несмотря на лучшие результаты испытаний, не могла быть принята на вооружение.

Почти четверть века трудился Токарев над своей винтовкой. За эти годы им было сконструировано 10 различных вариантов и изготовлено более 60 образцов, причем почти все эти образцы он сделал собственными руками. Сколько исканий, сколько лет упорной работы у станка, сколько мыслей и дум было вложено в эти винтовки! И теперь, когда был создан и испытан лучший из образцов, нужно было все начинать сначала, другого выхода не было. Там же, на полигоне, Токарев сел на скамейку и, обхватив голову руками, задумался. К нему подошел председатель комиссии, наблюдавший за ходом испытаний, и дружески положил руку на плечо изобретателя.

— Ничего, ничего, Федор Васильевич, мы надеемся на бас и верим, что вы снова возьметесь за дело и создадите новый, еще более надежный образец. Большие дела никогда не делаются легко!

Ободряющие слова председателя комиссии несколько успокоили Токарева, но все же домой он вернулся задумчивым и [192] хмурым. Ему вспомнились годы напряженной, подчас мучительной работы.

Почти вся жизнь была посвящена этому. Он начал делать свою винтовку молодым человеком, а теперь ему шестьдесят! Но Токарев был железным человеком. Ни время, ни тяжелая работа, ни временные неудачи не сломили его воли.

Вооружить Красную Армию лучшим оружием в мире — почетная и благородная задача, граничащая с подвигом! Ради этого можно отдать не только двадцать три года упорного труда, но и всю жизнь! Да и следует ли зачеркивать все, что сделано? Этот вопрос не давал покоя конструктору.

Как-то ночью, когда его мучила бессонница, Федор Васильевич потихоньку оделся и вышел из дому.

С вечера окрепший мороз сковал рыхлый снег, подернул тоненьким прозрачным ледком звонкие ручейки, освежил прохладой воздух. Под звездным дымчатым небом стояла волшебная тишина. На горизонте величественно прорисовывались строгие контуры завода с высокими трубами, как стволы грозных орудий, охраняющих покой. Кое-где желтыми звездочками светили далекие огоньки. Тишину изредка нарушали глухие паровозные гудки, отдаленный лай собаки да ленивое постукивание колотушки ночного сторожа.

Но все эти звуки быстро тонули в пучине ночи, и опять воцарялась мягкая тишина. Она как-то по-особому успокаивала взволнованное воображение...

Пройдясь по пустынной улочке, Федор Васильевич заметил у сонного домика оттаявшую скамейку и присел отдохнуть. Глядя на густую серовато-синюю глубину неба, он припомнил такие же тихие бисерные ночи над Финским заливом в Ораниенбауме. В их обворожительной тишине он обдумывал, отшлифовывал в деталях, словно мысленно вылепливал конструкцию той самой винтовки, от которой сейчас предстояло решительно отказаться.

Представив далекие ночи, Федор Васильевич вспомнил и дни напряженной работы у верстака. Сколько рубах сопрело от пота на его плечах! И сколько было хороших, радостных минут, драгоценных удач и находок! Ведь тогда конструированию учиться было негде, да и не у кого — автоматическое оружие только зарождалось. Понемногу, по маленьким крупицам, сложился за десятилетия его многообразный конструкторский опыт с громадными практическими навыками и такими познаниями в механизмах, которые трудно передать словами. Он стал профессором своего дела! [193]

Размышляя о прошлом, Федор Васильевич вдруг поразился простой и ясной мысли, вернее, тому, что она доселе не приходила ему в голову: ведь с отказом от старой системы он не откажется, да и не может отказаться от своих знаний, от богатейшего опыта конструирования. Значит, многолетний труд не пропадет даром. Напротив, именно этот труд, превратившийся за десятилетия в своеобразную науку конструирования, и поможет ему в короткие сроки создать новую систему оружия.

Вдохнув полной грудью морозный, бодрящий воздух, он встряхнулся и направился к дому.

В эту ночь он принял твердое решение отказаться от старой системы с подвижным стволом и делать винтовку заново. Вернувшись домой, он открыл свой дневник и написал:

«Тогда, на полигоне, я впервые почувствовал себя стариком. Скоро мне перевалит на седьмой десяток. Трудно в таком возрасте начинать работу снова... Но я начну. Я буду работать, пока дышу. Начну сначала...»

На другой день, несколько успокоившись и уверившись в своем решении, он писал в дневнике:

«...Я уже знаю, как начать. Я воспользуюсь непосредственной силой пороховых газов. Ствол будет неподвижным... Пусть хоть еще через десять лет, пусть мою работу закончат другие, но моя автоматическая винтовка будет на вооружении Красной Армии...»

Л еще через день было записано так:

«Вчера начал работу заново. Все, что сделано за двадцать три года, я отбросил без жалости. Это мне не понадобится, нечего и жалеть об этом. Теперь ствол будет неподвижным, а затвор будет открываться энергией пороховых газов, для которых я сделаю отвод. Конструкция должна получиться проще и надежней...»

А вот еще несколько записей из дневника:

«14 июля. Силы мне, побольше силы! Вижу наконец, какой должна быть моя винтовка. Идея ясна, конструкция становится яснее с каждым днем. Сегодня, на рассвете, придумал, как сделать газоотводный канал. Было безмятежное золотое утро, за окнами гомонили воробьи. Я лежал измученный бессонной ночью, злился на воробьев, на себя, на все... И тут пришла мысль... Я поднялся и сел чертить... память немножко сдает...

Неужели я ошибусь и на этот раз! Нет, этого быть не может...

Какое сегодня было прекрасное утро и весь день такой светлый, ясный...[194]

21 июля. Зашел в тупик: конструкция все равно получается громоздкой и тяжелой...

Нет, автоматическая винтовка все равно будет сделана. Было бы слишком смешно отдать этому всю свою жизнь и ничего не добиться. Я добьюсь, я знаю...»

Так началась новая полоса в творчестве конструктора.

В этот период он был очевидцем огромных перемен, происходивших в стране. Усилиями советских людей, руководимых Коммунистической партией, осуществлялся первый пятилетний план.

Развернулись гигантские стройки на Волге, Днепре, Урале. Создавались гиганты первой пятилетки: Магнитогорский металлургический комбинат, Днепрогэс, Сталинградский тракторный, Нижегородский автогигант, Уралмаш. Старая Россия становилась молодой цветущей социалистической державой. Токарев от души радовался успехам великих созидательных работ.

Они бодрили, вселяли в него уверенность в собственном успехе. Он чувствовал себя в общих рядах строителей социализма, и это прибавляло ему сил и энергии, словно он помолодел на десять — пятнадцать лет!

«ТТ»

Весь 1930 год Федор Васильевич трудился с большим внутренним подъемом. Внешне кажущийся спокойным и уравновешенным, он волновался и загорался вдохновением и, невзирая на шестидесятилетний возраст, работал с увлечением, отдавая любимому делу каждую свободную минуту.

В конце лета задуманный им образец автоматической винтовки с неподвижным стволом и отводом газов был в основном готов и на предварительных испытаниях показал хорошие результаты. О новой винтовке Токарева заговорили как о большом успехе конструктора.

Но новая система Токарева, несмотря на простое и чрезвычайно удачное устройство механизма, должна была, по примеру предыдущих образцов, подвергнуться самым тщательным испытаниям и многочисленным доделкам.

Для комиссионных испытаний Токареву было поручено изготовить пять экземпляров новой винтовки с устранением замеченных недостатков.

Теперь мастерская Токарева уже превратилась в единое конструкторское бюро. В нем работали инженеры, техники-конструкторы, расчетчики, чертежники и другие специалисты. [195]

Они с опытного образца, созданного Федором Васильевичем, сняли все размеры, и в бюро началась кропотливая работа по составлению расчетов и чертежей. А на разработку чертежей и изготовление образцов требовалось несколько месяцев. Как раз в это время Токарев получил задание — срочно форсировать разработку пистолета.

Именно в эти дни сотрудники мастерской и конструкторского бюро могли видеть, как Токарев становился к станку и, не пользуясь никакими чертежами, начинал с твердой уверенностью вытачивать деталь за деталью, тщательно подгоняя их друг к другу.

Он напоминал собой скульптора, который из глыбы гранита высекает изваяние. Движения его были уверенны и ловки, выражение лица сосредоточенно-вдохновенное.

Создавая новую, оригинальную модель пистолета, Токарев решительно отказался от мощного 9-миллиметрового патрона, под который были сделаны «Браунинг-2», «Борхардт-Люгер-2» и «Кольт-Браунинг».

Он знал, что патрон Маузера меньшего калибра, то есть 7,63-миллиметровый, сильней, чем девятимиллиметровый. Убойная способность оружия зависела от наиболее высокой начальной скорости полета пули, а это достигалось сложным путем.

Токарев приблизил выбор калибра своего пистолета к патрону Маузера и Нагана — 7,63-миллиметровому, но не остановился на нем, а избрал калибр патрона русской винтовки Мосина — 7,62 миллиметра, считая его наиболее эффективным и наиболее выгодным. Ствол решил сделать подвижной, как у первых образцов своей винтовки, но с коротким ходом. Ствол должен был сцепляться с затворами при помощи боевых выступов.

Затвор задуман как одно целое с кожухом. Это должно было увеличить массу подвижных частей и уменьшить силу отдачи, что имело чрезвычайно важное значение для достижения наибольшей меткости.

Вес пистолета должен был колебаться в пределах 800 граммов.

«Если этого удастся достигнуть, — размышлял Токарев, — то пистолет окажется наиболее легким из всех известных систем».

Работа над новым образцом автоматического пистолета шла на редкость удачно. В том же 1930 году опытный образец был закончен и опробован в заводском тире. Результаты стрельбы оказались блестящими.

Пистолет на расстоянии 100 шагов пробивал пять 25-миллиметровых досок, поставленных друг за другом.

Как и мечтал Токарев, ему удалось добиться легкости веса пистолета и удобства действия. Пистолет весил 825 граммов.

Пистолет показал высокую меткость стрельбы. Все эти качества делали его лучшей моделью среди иностранных систем автоматического оружия этого типа.

В Москву была послана телеграмма:

«Токарев закончил разработку автоматического пистолета, новая модель может быть представлена на испытания в любое время...»

Вскоре в Москву был вызван сам конструктор.

Пистолет подвергли строгим испытаниям в сравнении с семнадцатью иностранными системами. Это был поединок советского конструктора с разрекламированными на весь мир изобретателями Запада.

Токарев, присутствовавший при испытаниях, держался спокойно, он был уверен в своем пистолете, но все же волнение нет-нет да и кольнет сердце. До сих пор Федору Васильевичу приходилось соревноваться с одним, двумя, самое большее — с тремя изобретателями, а тут их было 17! При этом почти все испытываемые вместе с его моделью пистолеты прошли испытания в огне войны, десятки раз проверялись и усовершенствовались.

Но Токарев поставил перед собой задачу — дать Красной Армии лучший пистолет в мире и теперь мужественно ждал результатов испытаний.

«Пусть неудачи, пусть мой пистолет окажется хуже, — размышлял он, — я не сдамся, я буду работать до тех пор, пока не доведу его до совершенства!..»

Однако испытания и на этот раз дали самые лучшие результаты. Об этом немедленно было доложено правительству. Токарев был счастлив.

В то же время от опытного взора правительственной комиссии не ускользнули и некоторые недостатки пистолета Токарева. Комиссия предложила изменить предохранитель, сделать его более надежным.

Токарев вернулся к себе и немедленно взялся за усовершенствование пистолета. После долгих раздумий и исканий ему удалось не только изменить предохранитель, но и создать оригинальное спусковое устройство.

После этого и ряда других улучшений пистолет был испытан в 1931 году. Испытания прошли на редкость удачно. Пистолет Токарева был принят на вооружение Красной Армии. [196]

Скоро в воинских частях появилось новое, легкое, удобное и в то же время мощное оружие ближнего боя — красивые пистолеты, на которых стояли буквы «ТТ».

Новое оружие, созданное Федором Васильевичем Токаревым, было встречено бойцами и командирами Красной Армии с большой радостью и очень скоро завоевало всеобщее признание.

Успехи и неудачи

Успех пистолета «ТТ» еще больше укрепил веру Токарева в собственные силы и заставил его работать с проворством и смелостью молодого. Он вместе со своими помощниками энергично взялся за доделку и отлаживание пяти опытных образцов новой автоматической винтовки с неподвижным стволом. Все пять образцов были изготовлены к намеченному сроку и доставлены на полигон.

Токарев хотя и был уверен, что новая винтовка по своей конструкции лучше и надежней старой, все же беспокоился и волновался. Над старой винтовкой работа велась больше двух десятилетий. С ней были произведены десятки экспериментов, с каждым испытанием в нее вносились все новые и новые усовершенствования. Новая же винтовка представлялась ему младенцем, которому предстояло сделать лишь первые робкие шаги.

Новую винтовку Токарева подвергли еще более строгим испытаниям, так как за последнее время тактико-технические требования к оружию значительно повысились.

Винтовка Токарева показала отличный темп стрельбы и хорошую кучность. Механизм ее работал несомненно лучше, чем у старой, но число поломок некоторых деталей превышало нормы. Испытания были приостановлены.

Только этим и можно объяснить то обстоятельство, что Токарев не согласился с предоставленным ему комиссией сроком на доработку образца и потребовал его удвоить.

— Зачем же это вам, Федор Васильевич? — удивлялись члены комиссии. — Ведь намеченные переделки не так значительны.

— Да, но помимо ваших требований к винтовке я еще предъявляю свои.

Члены комиссии удовлетворили просьбу конструктора.

Токарев потом рассказал своим сотрудникам о результатах испытаний, о пожеланиях комиссии и о своих наблюдениях [198] и замыслах. Из его слов все поняли, что, хотя в винтовке и оказались дефекты, в целом система удачная и ее нужно дружными усилиями доводить до совершенства.

Опять в мастерской началась горячая работа. Теперь каждый из сотрудников мастерской был проникнут уверенностью, что скоро винтовка Токарева будет окончательно доделана и принята на вооружение Красной Армии. Эта уверенность в победе передавалась рабочим от самого Токарева, который без устали трудился вместе с ними.

В феврале 1933 года, когда доделка винтовки близилась к завершению, Токарев вдруг почувствовал слабость и недомогание. Шестьдесят два года решительно напомнили о себе. Но Токарев упорно не сдавался. Усилием воли он превозмогал немочь: заставлял себя вставать в шесть утра и пешком шел на завод.

Но однажды он почувствовал такую слабость, что уже не мог встать с постели без помощи жены. Родные уговорили его остаться дома и вызвать врача. Токарев лежал на кровати и слушал, как за окном завывала метель. На душе было тоскливо и неприятно. Он спустил ноги на коврик и стал одеваться.

— Ты что это, Федор! — бросилась к нему жена.

— Ничего, теперь мне получше, думаю одеться и посидеть на диване. Не привык я лежать, спина ноет...

Позавтракав, Федор Васильевич оделся потеплей и уселся на диван, открыв недочитанную книгу Стефана Цвейга.

Его взгляд остановился на следующей фразе:

«В истории важнейших изобретений и открытий окрыляющим началом всегда является духовное, нравственное побуждение...»

«Хорошая, правильная мысль», — подумал Токарев и хотел было записать ее в дневник, но вдруг в комнату быстро вошла жена.

— Пришел нарочный с завода, вот пакет.

Федор Васильевич отложил книгу и, аккуратно надорвав пакет, стал читать письмо.

Жена внимательно следила за выражением его усталого, бледного со свалявшимися усами лица.

Оно стало хмурым, покрылось множеством мелких морщинок, а седые брови образовали сплошную линию. Но через несколько мгновений брови разошлись, и в усах мелькнула радостная улыбка.

— Дина, голубушка, слушай, что я тебе прочитаю. И Федор Васильевич глуховатым, еще не окрепшим голосом начал читать:

«Извещаем Вас, что за цепное изобретение и конструирование в технике РККА, способствующее укреплению обороноспособности Союза ССР, Вы награждены орденом Красной Звезды».

Доминика Федоровна ласково обняла мужа.

— Поздравляю, Федор, это большая радость для всех нас. Видишь, как ценит тебя правительство...

— Спасибо, спасибо. Я очень рад! — сказал Федор Васильевич и стал суетливо собираться на завод.

На протесты жены он твердо ответил:

— Нет, и не уговаривай! В такой день я не могу оставаться дома.

— Да ведь ты же совсем больной.

— Был болен, а теперь поправился, даже повеселел. Не ушел еще рассыльный?

— Нет, ждет на кухне.

— Очень хорошо, я пойду вместе с ним.

На новые испытания, проводимые в том же 1933 году, Токарев представил совершенно новую модель своей винтовки, вошедшей в историю оружейного дела под именем «образца 1933 года». Он много потрудился над этим образцом и возлагал на него большие надежды.

Но и на этот раз счастье изменило конструктору. Хотя в этих испытаниях его основной «противник», Дегтярев, не участвовал — он был занят разработкой других систем, — вместе с Токаревым выступил ученик Дегтярева — Симонов. Пройдя серьезную школу в опытной мастерской Дегтярева, Симонов уже на протяжении 12 лет занимался конструированием автоматического оружия. Сейчас созданная им самозарядная винтовка должна была проходить конкурсные испытания одновременно с винтовкой Токарева и, для сравнения, с некоторыми заграничными системами.

Токарев отлично знал достоинства и недостатки иностранных автоматических винтовок и не боялся единоборства с ними; Симонов же, молодой изобретатель из рабочих, тоже не представлялся ему серьезным противником. Но... винтовка Симонова оказалась легче и показала хорошие результаты. Она заняла по конкурсу первое место и была принята к серийному производству.

Такой оборот дела был крайне неожиданным для Токарева, но он держался мужественно:

— Мы еще не раз встретимся и продолжим наше соревнование... — с твердой решимостью прошептал Федор Васильевич. [200]

Вскоре после испытаний Симонов был командирован на завод, чтобы принять участие в налаживании серийного производства своих винтовок, а Токарев вернулся к себе.

Несмотря на твердое решение продолжать соревнование с Симоновым, несмотря на внешнее спокойствие и бодрость, Токарев тяжело переживал эту неудачу.

Но в коллективе мастерской и конструкторского бюро старого конструктора окружили вниманием и заботой.

— Ничего, Федор Васильевич, — утешали его ученики. — Мы еще повоюем! Теперь, когда вами достигнуто главное — найдена удачная конструкция винтовки, отступать нельзя. Отдохните немного, и со свежими силами за дело; мы не пожалеем ничего для завершения вашей работы!

В эти дни к Токареву приходили не только сотрудники бюро, но и руководители завода. Часто навещал его на работе и дома секретарь партийной организации.

* * *

м ждем, когда заводу будет поручено изготовлять вашу винтовку...

Теплые слова друзей и товарищей ободрили конструктора. Они укрепили в нем стремление к новой трудной работе.

Тщательно изучив требования комиссии, Токарев принялся за усовершенствование своей винтовки, которая сулила столько надежд и принесла столько огорчений!

Теперь он никому не поручал изготовление даже самых незначительных деталей, все делал сам. Работа двигалась медленно, но зато у конструктора было больше уверенности в том, что все делается хорошо, добротно.

Когда новый образец был готов, Токарев получил задание изготовить по системе своей винтовки автоматический карабин. Это задание обрадовало конструктора: значит, в Москве одобряют систему его автоматической винтовки.

«Я должен оправдать это доверие и доказать, что неудачи не подорвали во мне способности работать», — решает Токарев и немедленно берется за разработку опытного образца автоматического карабина.

В процессе работы Токарева неоднократно запрашивают: как идут дела, когда будет готов образец?

Наконец из Москвы приезжают доверенные люди и увозят законченный образец для осмотра — им интересуются в Кремле. [201]

Скоро Токарев получает задание: изготовить пять карабинов для широких испытаний.

В работу включается весь коллектив конструкторского бюро и мастерской. Сознание, что карабинами интересуется правительство, вдохновляет людей. Все трудятся с подъемом и вдохновением.

В работе незаметно пролетает 1934 год. В начале января 1935 года Токарев с новенькими карабинами и автоматической винтовкой выезжает на испытания на один из подмосковных полигонов.

«Как-то на сей раз покажут себя образцы?» — этот вопрос не дает покоя. Что его ждет: разочарование и горечь поражения или радость победы и большое счастье?..

Испытания начались 10 января и продолжались с некоторыми перерывами целый месяц, вплоть до 10 февраля. Одновременно с карабинами Токарева снова испытывалась автоматическая винтовка Симонова, а также пулеметы Дегтярева, Шпитального и Камарницкого.

Ко всем образцам требования были предъявлены еще более высокие, чем прежде. Карабины Токарева стреляли довольно исправно, винтовка же Симонова капризничала.

Вот какие записи сохранились в дневнике Токарева:

«Начали стрельбу из автоматической винтовки Симонова и моего карабина на кучность: одиночную, непрерывную и группами по 20 выстрелов. Карабины дали мало задержек. Было всего 3 — 4 непродвижения патронов. Кучность получилась хорошая. У моего карабина даже несколько лучшая. На это обратили внимание...»

Начало испытаний было весьма благоприятным, и Токарев, воспрянув духом, надеялся на хороший исход. Когда количество выстрелов перевалило за 5 тысяч, надежда на успех еще более укрепилась.

«Наконец довели до 6180 выстрелов, — писал Токарев в дневнике, — и на этом выстреле получилось нечто необыкновенное — затвор остановился наполовину отодвинутым. Видимо, крышка затвора и крышка коробки в передней части вышли из пазов. Дно коробки оказалось разорвано вдоль. Боевая личинка подошла под верхнюю часть затвора и заклинилась. Дальше стрелять было нельзя...»

На этом испытания были прерваны.

Он вернулся домой хмурым и озабоченным. Доминика Федоровна, открывшая ему дверь по звонку, который прозвучал более нервно, чем обычно, поняла: у мужа опять неудачи...

— Я вижу, у тебя опять неприятности, но не надо отчаиваться, [202] Федор! Ты сильный, упорный, я уверена, ты своего добьешься!..

Как бы ни было тяжело на душе у Токарева, Доминика Федоровна теплыми и ласковыми словами умела смягчить его горе, рассеять тяжелые думы.

Так было и теперь. Дома, в кругу родных, Федор Васильевич быстро успокоился и за вечерним чаем шутил, рассказывал о дорожных приключениях. А утром пришел на завод бодрый и свежий, словно ничего и не случилось.

Успех!

Токарев продолжал упорную работу. Каждый новый день начинался с мысли о том, какую лепту он сможет внести сегодня в усовершенствование своей винтовки.

Две пятилетки невиданно преобразили страну. Мощные металлургические заводы выплавляли самый высококачественный металл. В распоряжении конструктора была сталь различных марок, из которой можно было изготовлять мельчайшие детали, обладающие огромной прочностью.

Выросшая за годы двух пятилеток мощная станкостроительная и приборостроительная промышленность обеспечила завод и опытную мастерскую новейшим оборудованием и точнейшими приборами.

Новые заводы производили чудесные инструменты и самые точные калибры.

Придя в мастерскую и взявшись за любимую работу, старый конструктор преображался, молодел душой. Внимание и забота, которыми он был окружен, прекрасная, располагающая к творческому труду обстановка заставляли его забывать о старости и недомоганиях, укрепляли духовные и физические силы. А сознание, что он и весь руководимый им коллектив делают важное дело, умножало его упорство и энергию.

Токарев знал, что его многолетние труды, как и труды других советских оружейников, не пропали даром. Советский Союз превращался в страну могучую, в страну, готовую ко всяким случайностям.

Советские оружейники сделали великое дело — они вооружили родную Красную Армию новейшей отечественной боевой техникой.

Орден Красной Звезды напоминал Токареву, что и его роль в этом деле была далеко не последней. [203] А когда видишь своп успехи и сознаешь, что они замечены и оценены партией и правительством, когда проникаешься мыслью, что твой труд сослужит большую пользу родному народу, появляется необыкновенная энергия, словно за спиной вырастают крылья, хочется парить в высоте, творить и создавать еще лучше и необыкновенней.

Именно такое чувство овладевало Токаревым. И хотя ему уже давно перевалило на седьмой десяток, он переживал величайший творческий подъем и в 1935, 1936, 1937 и 1938 годах трудился со все возрастающей энергией, пропорционально которой росла и его вера в окончательный успех своего изобретения.

Он знал, что империалисты Запада, особенно фашистская Германия, лихорадочно готовятся к войне, создавая все новое» и новое оружие. Он должен был спешить, чтобы до начала войны, которая казалась ему неизбежной, вооружить Красную Армию повой и самой лучшей автоматической винтовкой.

И изобретательный конструктор, работавший последние годы с упорством молодого, выстоял до конца, как подобает солдату во время боя. Новый образец винтовки, отправляемый на испытания в Москву, был сделан, собран и отлажен его руками. Токарев вложил в него все свои силы и все свои способности. Но присутствовать на испытаниях он уже не мог. Пока работа шла, Токарев держался. Но держался за счет напряжения мышц и нервов, держался усилием воли. А как только работа была закончена, силы изменили ему. Старого конструктора уложили в постель.

Врачи признали состояние Токарева тяжелым и прописали полный покой. Но как он мог быть спокоен, когда именно сейчас, в момент болезни, его винтовка, над которой он трудился тридцать лет, проходит испытания.

Как необходимо было там его присутствие!

Но опасения Токарева оказались напрасными. Его винтовке на этот раз не потребовалась никакая помощь. Она действовала безотказно, радуя не только стрелков, но даже видавших виды членов комиссии.

Успех был полный, безоговорочный! Представители Токарева немедленно поспешили к конструктору, чтобы поделиться с ним радостью.

Едва они вошли в комнату, по радостному возбуждению, по смелым движениям и бодрым голосам Токарев понял все и, не в силах сдержать слез, стал пожимать руки друзьям.

— Лежите, Федор Васильевич, вам вредно волноваться.

— Нет, нет, ничего, Привезенная вами весть — лучшее [204] лекарство, она меня почти исцелила... Расскажите же все подробно.

— Испытания прошли удачно!.. После показывали винтовку в Кремле! Ее хвалили, поручили поздравить вас с успехом и пожелать вам скорейшего выздоровления.

Токарев поднялся.

У него не было слов, чтобы выразить свои чувства. Он понимал, что не может больше оставаться в постели.

— Вы подождите минутку, товарищи. Я вместе с вами пойду на завод.

Его дрожащие пальцы суетливо застегивали пуговицы, а по осунувшемуся, бледному, но счастливому лицу катились и падали на седые усы крупные слезы радости.

Испытание в бою

Высокая награда, высокая оценка его трудов заставили старого конструктора относиться к своей работе еще с большей ответственностью и требовательностью.

Заводы получили правительственный заказ на массовое производство «СВТ» — самозарядных винтовок Токарева. Перед ним, как конструктором, стояла задача — помочь заводам наладить установку нового производства, добиться наилучшей отладки опытных образцов, достичь взаимозаменяемости деталей.

Токарев с огромной радостью включился в эту работу.

Его вдохновляло высокое и гордое сознание, что «СВТ» теперь поступила на вооружение Красной Армии и будет служить народу.

Даже на заводе, при организации массового производства своей винтовки, Токарев неустанно продолжал творческую работу. Только теперь он смотрел на свою винтовку не как автор-изобретатель. Он смотрел на нее глазами бойца, которому предстояло с этой винтовкой идти в бой. И еще он смотрел на нее как мастер-оружейник, которому было поручено массовое изготовление ее на заводе.

Он разбирал винтовку «по косточкам», совершенно забыв о том, что она сделана им, и, как самый строгий судья, выискивал в ней мельчайшие недостатки и капризы, на ходу устраняя их. При этом он стремился упростить некоторые детали, чтобы облегчить этим массовое производство и удешевить стоимость винтовки. В этой работе его всегда вдохновлял благородный [205] образ русского конструктора Мосина. Жив еще был и ближайший помощник Мосина, мастер Пастухов, много рассказавший Токареву о самоотверженном и беззаветном труде творца русской трехлинейной винтовки. Винтовку Мосина по-прежнему продолжали изготовлять на заводе. Она безотказно служила Родине почти полвека. Столько времени не пробыла на вооружении ни одна винтовка! Творение Мосина было живым примером для каждого советского конструктора.

Помогая специалистам завода налаживать массовое производство «СВТ», Токарев стремился к тому, чтобы серийная винтовка ничем не отличалась от опытных образцов и была бы безотказным и надежным оружием советских пехотинцев.

Когда были изготовлены и отправлены в войска первые партии «СВТ», Токарев поехал в воинские части, чтобы собственными глазами увидеть стрельбу из своих винтовок в условиях, приближенных к фронтовым.

Он бывал на учебных стрельбах, присутствовал на маневрах, беседовал с бойцами и командирами и записывал в толстую клеенчатую тетрадь все замечания и пожелания воинов. Они помогали конструктору выявить мелкие недостатки в системе, которые невозможно было заметить при комиссионных и полигонных испытаниях.

В войсках было предъявлено конструктору одно серьезное требование — бойцы и командиры очень хвалили винтовку Токарева, но просили сделать для нее оптический прицел, то есть создать снайперский образец.

Токарев серьезно задумался над предложением воинов.

Неожиданно вспыхнувшая зимой 1939 года война с белофиннами полностью подтвердила необходимость такой работы, и Токарев немедленно взялся за дело.

Скоро до него долетели вести с фронта: его самозарядная винтовка успешно применяется воинами-героями.

В условиях суровой зимы созданные им «СВТ» действовали исправно и были грозным оружием советских пехотинцев. Скоро на фронте появились самозарядные винтовки Токарева с оптическим прицелом, единодушно прозванные в войсках «снайперскими». Смелые советские снайперы, вооруженные «СВТ», притаившись в лесных зарослях или в снежных сугробах, метко разили врага.

Федор Васильевич в те дни получал много писем от фронтовиков. Они называли его «отцом», «родным дедушкой Токаревым» и от души благодарили за грозное оружие, против которого не могли устоять белофинские автоматчики, стрелявшие лишь по близким целям. [208]

В те дни, как никогда, Токарев чувствовал, что связан со своим народом кровными узами. Читая корреспонденции с фронта в газетах и журналах, он восхищался подвигами советских воинов, их беззаветной храбростью. Он был горд тем, что многие из этих героев-воинов были вооружены винтовками, созданными его усилиями, его мыслью, его руками. Теперь он особенно ясно чувствовал, что его тридцатилетние труды не пропали даром, его боевое оружие со славой служит родному народу.

Когда кончилась война, многие воины-победители, возвращаясь домой, специально останавливались, чтобы побывать у знатного конструктора, от души поблагодарить его за славное оружие и пожелать ему новых творческих успехов.

После многочисленных писем, официальных сообщений и дружеских бесед с фронтовиками Токарев с радостью понял, что созданная им самозарядная винтовка с честью прошла испытание в огне сражений.

Счастливые дни

Опыт войны с белофиннами поставил перед советскими оружейниками ряд новых задач. Токарев продолжал работать е неослабевающей энергией. В работе время летело незаметно. Промелькнуло лето, а за ним и золотые дни сентября.

Поздняя осень с темными дождливыми ночами и непролазной грязью обычно считается самым унылым и неприветливым временем года, но эта мрачная осень для Токарева обернулась солнечной весной.

В ночь с 28 на 29 октября, когда за окном бушевал ветер, обрушивая на стекла косые струи дождя, Токарева поднял с постели резкий телефонный звонок.

— Говорят из редакции «Известий», — услышал он, — поздравляем вас с высокой наградой!

— С какой наградой?

— Только сейчас нами получен Указ Президиума Верховного Совета, вам присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Токарев потер виски: «Уж не снится ли мне все это?» Но голос настойчиво продолжал:

— Просим вас рассказать о себе и о вашей работе...

«Значит, не сон, — думает Токарев. — Повторите, пожалуйста, что вы сказали! — кричит он в трубку. И из Москвы подтверждают сказанное... — Значит, не сон и не ошибка», — решает [207] Токарев и с глубоким волнением коротко рассказывает о себе...

Только он повесил трубку, раздался новый звонок — поздравляют из Наркомата вооружения, из обкома ВКП(б), из облисполкома.

Все домашние проснулись и кто в чем был стояли теперь «не дыша» тут же, у телефона...

«После таких неожиданных переживаний мне было не до сна, — вспоминал потом Токарев, — в эти мгновения перед глазами промелькнула вся моя жизнь, весь долгий и трудный путь изобретателя. Вспомнилась скрытая от посторонних, кропотливая повседневная работа, со всеми ее радостями и невзгодами. Не раз бывали в жизни моменты, когда казалось, что не хватит сил довести до конца начатую работу, но сознание того, что именно твоя тихая, незаметная работа содействует делу укрепления военной мощи нашей любимой Родины, давало новые силы и помогало преодолеть все трудности. Высокая награда обязывала меня работать еще лучше, еще продуктивнее, чтобы оправдать то доверие, которое оказало мне правительство. Все эти мысли так захватили меня, что я был готов сейчас же идти в свою мастерскую и работать не покладая рук. Утро застало меня совершенно бодрым, несмотря на бессонную ночь».

Утром, чуть свет, Токарев уже находился на заводе среди друзей и товарищей по работе, которые немало потрудились вместе с ним.

В мастерской состоялся короткий митинг. Работники конструкторского бюро и опытной мастерской были глубоко взволнованы тем, что правительство такой высокой наградой отметило многолетние труды их учителя и друга. Рабочие с гордостью говорили, что теперь и у них на заводе есть свой Герой Социалистического Труда. Они крепко пожимали руки конструктору, желая ему долгих лет жизни и плодотворной работы.

«В последующие дни, — писал в дневнике Федор Васильевич, — я получил много писем, сердечных и задушевных, какие могут писать люди только в нашей счастливой стране, где каждому открыта дорога в жизнь, где каждый имеет возможность заниматься своим любимым делом. Писали красноармейцы, рабочие, командиры, техники. Некоторые просили указать им путь к осуществлению их изобретений, другие предлагали свою помощь в моей работе...»

5 ноября Токареву позвонили из Москвы и пригласили приехать в качестве гостя на Октябрьский парад. [208]

На другой день рано утром Федор Васильевич вместе с сыном Николаем Федоровичем выехал в Москву. Сын его за долгие годы работы с отцом вырос в крупного конструктора.

Имя и заслуги Николая Токарева были хорошо известны среди оружейников и военных, поэтому его пригласили в Москву вместе с отцом.

В тот же вечер оба Токарева — отец и сын — сидели в партере Большого театра на торжественном заседании, посвященном двадцать третьей годовщине Великого Октября.

На другой день Токарев вместе с сыном и Дегтяревым стоял на трибуне Красной площади. Они были свидетелями величественного парада войск Московского гарнизона, демонстрирующего мощь и силу Красной Армии. Чеканным шагом проходили войска, держа на изготовку винтовки с широкими клинковыми штыками.

— Отец, посмотри-ка, — шепнул Токареву сын.

Но Федор Васильевич уже давно увидел, что марширующие войска были вооружены его самозарядными винтовками. Сердце конструктора трепетало от радости, а на глаза невольно навертывались слезы...

Вечером, счастливый и веселый, он осматривал праздничную Москву.

Весело и красиво бывало в октябрьские праздники. Москва, залитая огнями, являла собой незабываемое зрелище. Толпы празднично одетых людей текли по ее улицам и площадям. В гуще гуляющих, на красиво убранных эстрадах, в голубом свете прожекторов выступали певцы, танцоры, акробаты, мастера спорта и пестрые, красочные самодеятельные коллективы.

— Как красиво, как весело живет советский народ! — восхищенно говорил Токарев сыну. — Каким убогим вспоминается мне дореволюционное время, какой жалкой и безрадостной — прошлая жизнь.

8 ноября Токарев вместе с Дегтяревым и сыном присутствовал на торжественном обеде в Кремле, на который были приглашены многие участники парада.

Но самым памятным для Токарева остался день 12 ноября.

В этот день в числе других восьми конструкторов, удостоенных высокого звания Героя Социалистического Труда, он был приглашен в Кремль.

Ровно в двенадцать часов в зал вошел Михаил Иванович Калинин и первым вызвал Токарева.

Он вручил конструктору грамоту и коробочку с орденом Ленина и медалью «Золотая Звезда» и, крепко пожимая мозолистую [209] руку Токарева, сердечно поздравил его с высокой наградой, пожелав здоровья и новых творческих успехов.

Федор Васильевич готовился сказать проникновенную речь, но голос его дрогнул, в горле пересохло от волнения.

— Сердечно благодарю партию и правительство за столь высокую оценку скромных моих трудов. Я обещаю работать не покладая рук, отдать все силы на укрепление обороны родной страны...

Раздались аплодисменты. Токарев, еще раз пожав руку Михаилу Ивановичу, сел на свое место.

Пока вручали награды другим, он открыл коробочку и краешком глаза посмотрел на Золотую Звезду Героя. На ней был искусно выгравирован № 3.

Сфотографировавшись с Михаилом Ивановичем Калининым и другими награжденными, Федор Васильевич вернулся в гостиницу.

Сына не было. Конструктор прикрепил новые награды и подошел к зеркалу. Его крупное, мускулистое лицо с высоким лбом, всегда казавшееся несколько хмурым, сейчас сияло. Токарев был бесконечно счастлив.

Он жалел лишь о том, что с ним не было его верного друга — Доминики Федоровны, на протяжении долгих лет делившей с ним горечь неудач и лишений, помогавшей ему учиться и пробивать дорогу к творчеству. Как бы она была рада сейчас! Но, увы, ей не пришлось дожить до счастливых дней...

Скоро пришел сын и бросился обнимать и поздравлять растроганного отца.

А через несколько часов они вместе начали собираться в свой город, где их ждали друзья и новая работа.

Накануне войны

Перед самым отъездом Токареву сообщили еще одну радостную весть: 10 ноября 1940 года Высшая аттестационная комиссия Всесоюзного комитета по делам высшей школы при СНК СССР присвоила ему ученую степень доктора технических наук без защиты диссертации.

Известие о присвоении ему ученой степени было Токареву особенно дорого, так как этим решением признавалась научная ценность его конструкторских работ. До сих пор это высокое ученое звание из конструкторов-оружейников было присвоено лишь одному Дегтяреву. [210]

Позднее Токарев узнал, что вопрос о присуждении ему ученой степени доктора технических наук был поднят Артиллерийской академией имени Дзержинского, где тщательно изучалось оружие, созданное Токаревым. Оно являлось своеобразным учебным пособием для слушателей академии.

Токарев пробыл в Москве всего лишь неделю, а сколько было пережито и передумано за эти дни! Сколько новых чувств и впечатлений, сколько радости, счастья, восторга!..

Пока машина летела по шоссе, Токарев был погружен в свои думы. Откинувшись на спинку сиденья и полузакрыв глаза, он вспоминал пережитое: праздничную Москву, грандиозный парад на Красной площади, торжественное заседание в Большом театре, прием в Кремле, вручение ему награды Калининым.

«Вот что я сделаю еще, — подумал Токарев, — по приезде домой я подам заявление в партию, в партию, которая меня поставила на ноги и вывела на большую творческую дорогу».

Мысль о партии давно волновала старого конструктора. Он неловко чувствовал себя беспартийным, так как и на работе, и дома его окружали коммунисты.

Вся его жизнь была беззаветным служением партии, однако он не был в ее рядах. Он хорошо знал и Устав и историю партии, с большим увлечением изучал труды классиков марксизма, но вступать в партию стеснялся, ведь он был уже старик... Теперь же он твердо решил: первым делом — подать заявление в партию.

Токарев всегда был непреклонен в выполнении своих решений и по приезде в свой город направился в партком.

— А, Федор Васильевич! — тепло приветствовал его секретарь парткома, — От души поздравляю, от души!

— Благодарю вас, но я по делу, — глухо проговорил Токарев.

— Прошу вас, Федор Васильевич, присаживайтесь, я вас слушаю...

— Может быть, вам покажется странным, что я в свои семьдесят лет... но я твердо решил вступить в партию и прошу вас разобрать мое заявление.

Секретарь парткома поднялся и крепко пожал руку конструктору.

— Таким людям, как вы, дорога в партию всегда открыта!

Вскоре после возвращения Токарева из Москвы началась подготовка к дополнительным выборам в Верховный Совет СССР. В числе трех кандидатов в депутаты рабочие выдвинули и знатного конструктора Токарева. [211]

Высокая честь, оказываемая ему народом, была для Федора Васильевича большой и неожиданной радостью. Он выступал на заводах, фабриках, встречался с красноармейцами, студентами, учителями, врачами. И везде избиратели устраивали ему самый радушный прием. Токарев всюду видел любовь и доверие народа.

С присущей ему строгостью он спрашивал себя:

«Сумею ли я в семьдесят лет выполнять возлагаемые на меня обязанности, оправдаю ли высокое доверие?»

Но эти сомнения он высказывал только себе, чтобы решительным образом опровергнуть их и уверить себя в собственных силах и способностях с честью оправдать доверие избирателей.

Выступая на предвыборных собраниях, Токарев с воодушевлением рассказывал о том, как Советская власть открыла ему, изобретателю из народа, дорогу к творчеству, дорогу к светлой и радостной жизни, как благодаря заботам партии и правительства он сумел создать оружие для Красной Армии.

В конце февраля 1941 года к числу многих наград Родины, украшавших грудь прославленного конструктора, прибавился небольшой значок в виде темно-красного флажка — знак депутата Верховного Совета СССР.

Избиратели не ошиблись в своих надеждах. Федор Васильевич Токарев полностью оправдал их доверие. Он не жалел ни времени, ни сил для депутатской работы: лично отвечал на письма избирателей, чутко прислушивался к их нуждам, был неутомимым ходатаем по разным житейским делам.

Новые обязанности, новые общественные и государственные дела, а также предшествовавшие этому многочисленные предвыборные собрания несколько оторвали Токарева от основной работы.

Поскольку производство винтовки уже было налажено, он не думал, что его кратковременное отсутствие может отразиться на ходе работ.

Однако именно в это время некоторые специалисты, стремясь упростить процесс производства и улучшить отдельные детали винтовки, внесли свои «рационализаторские» предложения и начали их вводить, не посоветовавшись с самим конструктором. Результаты не замедлили сказаться.

Когда Токарев вернулся с сессии Верховного Совета СССР и готовился к выступлению с докладом в заводском клубе, его огорошили неожиданным известием: винтовка дает брак!

Токарев поспешил на испытательную станцию, в сборочный цех, в мастерскую и выяснил, что винтовку изготовляют по измененным чертежам. Это было тяжелым ударом для конструктора. Его опять уложили в больницу... [212]

Еще слабый, только выписавшись из больницы, Токарев немедленно отправился в Кремль... Положение было выправлено. Теперь уже Токарев ни на минуту не ослаблял своего внимания за производством винтовки.

С каждым днем все более разгоравшийся на Западе пожар войны мог в любое время перекинуться и на наши границы. Страна Советов и ее армия должны быть готовы ко всяким неожиданностям! И чем больше будет в армии автоматического оружия, тем лучше. Это понимал Токарев и поэтому проводил на заводе большую часть дня и нередко задерживался до полуночи.

Со звонкоголосыми скворцами прилетела новая радостная весть: Федор Васильевич Токарев был отмечен еще одной высокой правительственной наградой — его имя стояло в числе первых лауреатов Государственной премии...

21 апреля Токарев вместе с Дегтяревым и Шпитальным, которым тоже были присуждены премии, был вызван в Москву.

Академик Лысенко, вручая диплом лауреата, поздравил Токарева от имени правительства и пожелал ему новых успехов.

— Высокая оценка моих трудов и повседневная забота партии и правительства, — сказал Токарев, — удесятеряют мои стариковские силы и молодят сердце! Я не брошу своей любимой работы до последнего вздоха!

Когда гремели пушки...

В июне 1941 года Федору Васильевичу Токареву исполнилось семьдесят лет.

Отпраздновав свой юбилей, он стал собираться на Кавказ, мечтая отдохнуть, подлечиться и на обратном пути заехать в родную станицу. Но вспыхнувшая война потребовала других решений.

В тот памятный день он вместе со своими сотрудниками, нахмурив седые брови и сжав кулаки, слушал суровые речи на заводском митинге.

Токарев и прежде думал о неизбежности войны, он чувствовал ее приближение, он знал, что рано или поздно на нас нападут, и потому вместе с другими советскими конструкторами трудился над созданием нового оружия, но он не мог представить, что нападение будет совершено так вероломно и коварно. [213]

Враг нанес удар внезапно, рассчитывая захватить наши войска врасплох, создать панику и воспользоваться этим для решительного броска вперед.

Но враг не учел того обстоятельства, что его коварный прием еще больше ожесточит советских людей и заставит их принять быстрые и решительные меры. Именно это и произошло. Возмущенные вероломством врага, советские люди все, как один человек, поднялись на защиту своей Родины.

С завода в первый же день войны ушли на фронт сотни добровольцев. Их места за станками не остались пустыми. На смену мужьям и братьям на завод пришли их жены и сестры. Многие еще раньше работали на заводе, их не пришлось долго учить.

В те дни престарелый конструктор обратился с призывом к оружейникам-пенсионерам. Он призывал их встать на защиту Родины, как это всегда делали патриоты в минуты грозной опасности для Отчизны.

И вот в заводские корпуса из многочисленных улиц города потянулись убеленные сединами старые оружейники. Многие из них стали к станкам, другие взялись за обучение молодежи. С каждым днем наращивая мощность, завод стал работать для фронта.

В то грозное и тяжелое время высокого, прямого старика с седыми усами, облаченного в синий рабочий халат, можно было и днем и ночью встретить в цехах. Он вникал в мельчайшие неполадки, показывал, помогал советами, учил молодых рабочих. Его энергия и непоколебимая вера в победу поднимали и окрыляли людей. Глядя на Токарева, люди работали самоотверженно, не страшась вражеских самолетов, которые кружили над городом.

Враг рвался вперед. Наше сопротивление росло день ото дня. За каждый шаг по советской земле гитлеровское командование платило сотнями жизней своих солдат и офицеров.

Передовые части фашистских войск стали угрожать Туле. В городе были сформированы рабочие и ополченческие полки. Трудящиеся клялись умереть у стен родного города, но не отдать его на поругание и разграбление врагу.

Заводам работать под бомбами и обстрелом врага было опасно, и их эвакуировали на Урал.

Одновременно с отправкой последних эшелонов с оборудованием Токарев и его сын Николай выехали на машинах к месту погрузки. Там машины были погружены на платформы одного из заводских эшелонов, который двинулся на Урал. [214]

Эшелон продвигался медленно, преимущественно в ночное время, днем укрывался от фашистских самолетов на глухих полустанках, в лесу.

В вагонах было холодно, их не могли обогреть маленькие печурки. Но люди не замечали холода. Ими владело одно высокое стремление — быстрей доехать до места и как можно скорей смонтировать станки и развернуть производство.

Но эшелон, как назло, двигался медленно. Навстречу шли поезда с войсками, снаряжением, орудиями, танками, боеприпасами.

На одной станции Токарев выглянул в окно и увидел состав с красными крестами.

— На фронт едете?

— Нет, с фронта, везем раненых.

Убедившись, что эшелон простоит не меньше часа, Токарев, назвав себя, вошел в один из вагонов.

Комиссар санитарного поезда оповестил об этом бойцов, которые обрадовались встрече и тепло приветствовали славного конструктора. В вагоне оказалось несколько человек, которые воевали с самозарядными винтовками Токарева.

От фронтовиков Токарев узнал много ценного для себя. Бойцы рассказали, что его винтовка в общем работает хорошо, но ее механизм очень чувствителен к засорениям. И Токарев всю дорогу обдумывал, как устранить этот недостаток, как сделать винтовку безотказной в работе в самых трудных условиях фронтовой обстановки.

Вечером вдалеке, в лощине между гор, показались дымные трубы уральского городка.

Город, расположенный на склонах холмистых гор, встретил оружейников приветливо. Для них уже были приготовлены помещения, жарко натоплена баня.

После долгой и мучительной дороги, после бомбежек и затемнений они вдруг попали в тишину и уют бревенчатых домов с русскими теплыми печами, где текла, как казалось, мирная жизнь.

Но уже к вечеру это первое впечатление резко изменилось. Город жил трудовой, суровой жизнью.

«Что ж, будем работать тут, — подумал Токарев. — Будем здесь, на Урале, ковать грозное оружие, которое поможет нашим доблестным воинам сокрушить врага...»

Суровая природа Урала — жгучие морозы и снежные бури — не отразилась на богатырском здоровье Токарева. И здесь старый конструктор работал так же самоотверженно, как и в своем городе. [215]

В грозные дни, когда озверелый враг рвался к Москве и когда над Родиной нависла смертельная опасность, семидесятилетний конструктор был принят в члены ВКП(б).

Одна из величайших побед Красной Армии — разгром немецко-фашистских войск на Волге и начавшееся мощное наступление на врага позволили конструкторскому бюро, где работал Токарев, перенести свою работу в Москву.

Здесь конструктор продолжал трудиться с неиссякаемой энергией, его, как и всех советских тружеников тыла, воодушевляли славные победы наших воинов.

В конце 1944 года, когда Советская Армия, вооруженная мощной боевой техникой, развернула наступление по всему фронту, в газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР следующего содержания:

«За заслуги в деле создания новых и усовершенствования существующих образцов вооружения наградить конструктора Токарева Федора Васильевича орденом Суворова II степени...»

Токарев неустанно следил за успехами наших войск на фронте. Его глубоко волновали и радовали эти блестящие успехи. Радость его была еще больше оттого, что советским воинам-героям служило его автоматическое оружие.

Конструктор получал много писем от фронтовиков, благодаривших его за создание грозного оружия, сообщавших о том, как ведет себя это оружие в бою.

Вот одно из многочисленных писем, полученных Токаревым:

«Дорогой Федор Васильевич!

Примите от нас, бойцов Н-ского участка фронта, стоящих на страже города-крепости Кронштадта и колыбели Великого Октября — Ленинграда, наш боевой красноармейский привет.

Нам сообщили, что в Ораниенбауме, городе, который мы прикрываем своей грудью, вы учились, здесь прошел первый период вашей конструкторской деятельности как творца новой боевой техники, наводящей ужас на проклятых фашистов. Заверяем вас, дорогой Федор Васильевич, что мы города, дорогого вашему сердцу, так же как и каждый рубеж, на котором мы стоим, врагу не отдадим.

Из самозарядной винтовки, изобретенной вами, снайпер Михаил Пухов, награжденный медалью «За отвагу», в одной операции, оставшись вдвоем против тридцати гитлеровцев, вышел победителем. Он заявил: «Человеку, создавшему это оружие, — вечная благодарность от меня». Так говорит каждый боец, оценивший силу и достоинство вашего оружия. [216]

Просим вас написать нам несколько строк-советов, как лучше обращаться с вашим оружием, чтобы бить врага наверняка. Будем вам очень благодарны. Пишите нам.

Старший сержант орденоносец Федор Резниченко, истребивший 285 гитлеровцев,

Старший сержант орденоносец Ахат Ахметьянов, истребивший 250 гитлеровцев,

Старший сержант Павел Шабанов, награжденный медалью «За отвагу», истребивший 210 гитлеровцев,

Старший сержант Андрей Гостюхин, награжденный медалью «За отвагу», истребивший 164 гитлеровца».

Письма фронтовиков, их дружеские советы и пожелания ободряли конструктора в его трудной работе и помогали ему совершенствовать свое оружие.

Солдаты, вооруженные винтовкой Токарева, сражались не только под Ленинградом, но и на всех участках необъятного фронта. Ею были вооружены и многие партизаны, действовавшие в тылу врага. В одном из музеев Москвы хранится винтовка Токарева, принадлежавшая калининскому партизану А. Васильеву.

Участники героической эпопеи под Брестом — защитники брестской крепости — тоже имели на своем вооружении автоматические винтовки Токарева. В музее Советской Армии экспонированы обгорелые остовы винтовок Мосина, Токарева и автоматов Дегтярева, извлеченные из руин брестской крепости освободившими ее советскими воинами. С этим оружием наши бойцы стояли насмерть у стен крепости, показав примеры мужества и геройства.

В 1944 году в Москву был прислан с Ленинградского фронта образец снайперской винтовки Токарева ДПА 5903. Ею был вооружен знатный снайпер фронта старший сержант Матвей Звягинцев. Эту винтовку он получил из рук командующего армией. К тому времени на личном счету снайпера Звягинцева значилось пятьдесят уничтоженных гитлеровцев. Получив снайперскую винтовку, Звягинцев поклялся удвоить счет убитых врагов и сдержал свое слово. На его счету в январе 1944 года значилось 166 уничтоженных гитлеровцев.

19 января снайпер Матвей Звягинцев, хорошо известный врагу, был окружен большой группой гитлеровцев. Он принял неравный бой и уничтожил еще десять автоматчиков врага, но и сам пал смертью героя.

Начальник политотдела Н-ской части прислал в Москву винтовку, безотказно служившую снайперу-герою, и ее передали на хранение в музей. [217]

Когда в столице нашей Родины, в столицах союзных республик и в городах-героях прогремели исторические залпы в честь великой победы советского народа над врагом, старый конструктор обнимал и целовал рабочих, техников, изобретателей, трудившихся вместе с ним над созданием оружия.

Он был горд и счастлив тем, что это оружие безотказно служило героическим советским воинам и сыграло немалую роль в разгроме коварного врага, что оно приумножило честь и славу нашей Родины.

В мирные дни

Война потребовала от семидесятилетнего конструктора величайшего напряжения всех сил, упорной умственной и физической работы. Токарев мужественно выдержал это труднейшее испытание.

Но вот когда алое Знамя Победы взвилось над поверженным Берлином и над страной прогремели залпы победоносного салюта, он вдруг почувствовал страшную усталость. Ему стало трудно работать, тяжело двигаться, думать. Наблюдавшие за ним врачи немедленно направили конструктора в санаторий.

Окруженный тишиной, уютом и ласковым вниманием всего персонала, Токарев скоро почувствовал себя лучше. Однако ему, привыкшему к трудовой жизни в коллективе, было скучно и тоскливо в санатории. Он жаждал работы, деятельности, творчества. Врачи разрешили конструктору заняться фотографией. Федор Васильевич ходил по живописным окрестностям санатория с маленьким, сконструированным им самим, пока еще неказистым на вид аппаратом и делал пробные снимки. Он запечатлел на пленку не только окрестные пейзажи, но почти всех сотрудников и отдыхающих.

В конце 1945 года в числе ведущих советских конструкторов за успешное выполнение заданий Государственного Комитета Обороны по созданию новых образцов вооружения был награжден и Токарев орденом Отечественной войны I степени.

А вскоре Токарев получил известие, что избиратели вторично выдвинули его кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Избирательная комиссия запрашивала его согласно баллотироваться.

Несмотря на преклонный возраст, Федор Васильевич чувствовал себя еще достаточно крепким и работоспособным, чтобы потрудиться на благо народа. [218]

«Пока не изменили силы, — рассуждал он, — я не имею права думать об отдыхе и покое».

Он телеграфировал в избирательную комиссию о согласии на баллотировку, а вскоре и сам выехал, чтобы снова встретиться со своими избирателями.

Токарев никогда не думал, что его скромная депутатская работа — ответы на письма и жалобы избирателей, ходатайства по их просьбам, помощь, оказываемая им семьям фронтовиков, участие в благоустройстве города, советы молодым избирателям и другое — будет высоко оценена ими.

Они устраивали Токареву трогательные встречи, горячо благодарили за помощь и чуткое отношение, передавали самые лучшие пожелания и выражали надежду, что в дальнейшем он будет таким же честным и заботливым слугой народа, каким был до сих пор.

Все говорили об исключительном внимании Федора Васильевича к своим депутатским делам и желали ему долгих лет жизни и плодотворной работы на благо Родины, на благо народа. В феврале 1946 года прославленный конструктор вторично был избран депутатом Верховного Совета СССР.

В июне 1946 года Токареву исполнилось 75 лет. Общественность нашей страны широко отметила юбилей прославленного изобретателя. Сотни писем, адресов, приветственных телеграмм получил Федор Васильевич со всех уголков необъятной страны. Ему писали бывшие фронтовики — солдаты, офицеры и генералы, его поздравляли рабочие-оружейники, его приветствовали изобретатели, ученые, работники искусства и литературы, студенты и школьники. Его имя пользовалось не только широкой известностью, но и большой любовью среди народа. В этот день грудь Токарева украсил третий орден

Ленина.

Федор Васильевич был смущен и чествованием и наградой.

Он опять ушел в работу и творчество, считая, что самоотверженный труд будет лучшим ответом на высокие награды.

Зимой 1951 года на Всесоюзной художественной выставке, в отделе цветных фотографий, очень красочных и эффектных, внимание зрителей привлекли два снимка. Они были бледнее и даже незаметней других, но около них всегда толпились зрители. Снимки привлекали своей необычностью. Один из них охватывал гостиницу «Метрополь», площадь Свердлова о Большим театром, гостиницу «Гранд-отель» и даже часть здания гостиницы «Москва». Второй снимок представлял величественную, необъятную панораму набережной Москвы-реки и всего Кремля. [219]

Знающие толк в фотографии подолгу стояли у этих снимков и искренне дивились, как это фотографу удалось охватить такое пространство. Фамилия «Токарев» была совершенно неизвестной в мире фотографов, и это усиливало интерес к снимкам.

Лишь значительно поздней, когда в журнале «Огонек» были опубликованы те же снимки с надписью: «Фото Героя Социалистического Труда Ф. Токарева», фотографы поняли, что автором поразивших их снимков является прославленный конструктор оружия, и им стало ясно, что снимки эти сделаны не простым аппаратом.

Занимаясь разработкой новой фотографической камеры для цветной и художественной фотографии, депутатской и общественной деятельностью, Федор Васильевич отнюдь не меньше времени и внимания, чем раньше, уделяет основному своему занятию — оружейно-конструкторской работе.

В свои преклонные годы он сохранил удивительную работоспособность и ясный ум.

Почти три четверти века прошли у Токарева в труде. За эти долгие годы он вырос в выдающегося конструктора, поднялся к высотам знаний, стал доктором технических наук.

Если собрать все образцы автоматических винтовок, пулеметов, карабинов, автоматов и пистолетов, изготовленных руками Федора Васильевича, то для их размещения потребуется несколько больших залов. Токарев сделал около ста «пятидесяти различных образцов разработанных им систем! В этом отношении с ним не может сравниться ни один конструктор ни в одной стране мира.

Поражает удивительное упорство, с которым Токарев осуществлял свои замыслы. Более тридцати лет он проработал над своей автоматической винтовкой, из них около десяти — при царском режиме, в весьма тяжелых условиях.

— Да вам же нужно лечиться, Федор Васильевич! — не раз настаивал доктор.

— Если будет совсем плохо, тогда... Сейчас же я чувствую себя хорошо и должен работать. Мы все должны работать не щадя сил. От нашей работы зависит многое. Мы должны трудиться во имя мира во всем мире, во имя счастья сотен миллионов людей и за это — не жаль отдать жизнь!