III.

Несмотря на свою необычайную доброту и сердечную мягкость, Михаил Григорьевич был военным с готовы до ног. Он любил боевую жизнь, ее тревоги и опасность, чувствовал природное влечение к войне и считал военную славу наиболее заманчивой. Объяснения этому кажущемуся противоречию мы найдем в словах его, обращенных к Н. М. Каразину, по случаю пятидесятилетнего юбилея его художественной деятельности, «Я спрашиваю себя, говорил Михаил Григорьевич, что общего между искусством возвышающим душу и облагораживающим его и искусством ведущим за собою разорение, горе, траур? Но вникая в глубь вопроса, я утешаю себя мыслию, что военное искусство основано на таком качестве человека, [23] которое возвышает его над самим собой и требует от него такого же напряжения души, как и самое творчество. Качество это -самоотвержение, вместе с тем в военном деле не одна только сокрушающая сила но в нем есть и зародыш силы созидательной. Вспомните Среднюю Азию, погруженную в вековой сон, со всеми атрибутами варварства и взгляните на нее теперь с ее стремлениями вперед и вперед. Не та же ли самая картина представляется нам по обеим сторонам Балкан, после нашего нашествия на Турцию? Так, выжженная огнем степь дает весною цветущие пажити. Не думайте, что я проповедую войну, как средство к прогрессу, нет, я далек от этой мысли, но зная жизнь потому что ее оканчиваю, я полагаю, что война, хотя есть и неизбежное зло, но ведет за собою благие последствия и что оружие войны, войско, основанное на высоком чувстве самоотвержения имеет такое же неоспоримое право на всеобщее уважение как и остальные сословия».

Михаил Григорьевич никогда не собирал военных советов, решая все единолично сам и брал всегда на себя всю ответственность. Те из своих планов которые по его мнению должны были быть сохранены в тайне, он сообщал второму лицу, только тогда, когда считал, что обстоятельства требовали довести их до всеобщего сведения, придерживаясь того мнения, что известное двум лицам вскоре станет общим достоянием. На этом основании он с насмешкой относился к общедоступным тайнам военных канцелярий и к тем предписаниям, в заголовке которых писарь ставит предписание — «секретно».

Накануне, заранее решенного им штурма Ташкента, он пригласил в свою ставку начальников отдельных частей своего маленького отряда единственно для того, чтобы прислушаться к их настроению, при объявлении им о предполагавшемся штурме. Настроение было хорошее и на этом [24] основании, на следующий день им и был назначен штурм Ташкента.

Прежде, чем дать сражение или идти на приступ, Михаил Григорьевич всегда всесторонне обдумывал положение и для обеспечения успеха принимал меры по большей части недоступные другому, менее опытному и проницательному оку.

Но когда дело завязывалось, когда лилась кровь и гремели орудия он всегда следовал своему неизменному правилу победить или умереть, не щадя себя и руководя сражением под огнем неприятеля и утверждая, что вне сферы огня руководить боем нельзя.

Когда Михаил Григорьевич вел свой отряд на штурм цитадели города Чимкента под выстрелами неприятеля, почти у самых стен он наткнулся на неожиданное препятствие, глубокий ров, наполненный водою.

Быстро оглядев местность, он заметил на некотором от себя расстоянии деревянный водопровод, в виде длинного ящика, перекинутого через ров. Времени под выстрелами терять было нельзя ни минуты и потому, бросившись к водопроводу, выхватив револьвер и шашку Михаил Григорьевич перебежал ров по водостоку, солдаты видя это, уже не колеблясь последовали за ним.

Благополучно пробежав через низкий свод, пробитый в стене, Михаил Григорьевич и его несколько спутников очутились внутри цитадели. Гарнизон крепости был так ошеломлен этим внезапным появлением, что не оказал никакого сопротивления, а часть его разбилась на смерть, бросаясь в паническом ужасе со стен цитадели.

Хотя взятие Ташкента записано на страницах нашей истории как проявление редкой, почти беспримерной отваги, но и здесь Михаил Григорьевич действовал не очертя голову, а подготовив по мере возможности успех своего предприятия, заведя сношения в городе и составив себе партию, желавшую русского владычества. [25]

Демонстративным движением своею отряда вокруг стен Ташкента, он ввел неприятеля в обман и заставил его растянуть свои силы вдоль всей 24-х верстной стены. В каждом отдельном месте оборона была слаба и штурм вполне удался. Стоя у Камеланских ворот и разослав все имеющиеся у него небольшие резервы для подкрепления отдельным отрядам, сражавшимся в различных частях города, он остался сам с несколькими казаками и лазаретной прислугой, занятой перевязкой раненых.

Ночью же, когда весь отряд спал, утомившись до нельзя, богатырским сном, Михаил Григорьевич, окружив Камеланские ворота со стороны города густой цепью стрелков, придумал отделить свой стан от неприятеля огненной завесой, приказав зажечь сакли и дома полукругом от ворот и тем спас от неминуемого истребления весь отряд.

Те же самые примеры беззаветной отваги и предусмотрительности выказал он во время Сербско-Турецкой войны. Для примера приведу следующий, мало известный эпизод. Считая позицию при Алексинце весьма важной, Михаил Григорьевич решил укрепить и не уступать туркам Шуматовец. Обозрев местность, он приказал укрепить эту крепостцу, но сербские инженеры вяло приступили к делу, тогда он послал туда русских офицеров, с приказанием работать непрестанно день и ночь. Однако, несмотря на это, работы во время закончены не были, вал был всего сажени в полторы и при нем небольшой ров.

Приехав в последний раз в Шуматовец накануне приступа, Михаил Григорьевич велел срезать, находившиеся вокруг крепости виноградные лозы, но только не совсем, а на три четверти аршина от земли. Кроме того, у рва он приказал сделать засеку, то есть деревья, прикрепленные к земле повалить и связать вместе. [27]

Эта остроумная мера в значительной степени послужила к спасению Шуматовца и всех в нем находившихся. В самой крепостце находился батальон второго разряда, то есть крестьяне, взятые прямо от сохи. На лево, впереди, Михаил Григорьевич поставил бригаду, а один батальон был им расположен в арьергарде.

Бывший при отряде доктор, настойчиво убеждал Михаила Григорьевича, в виду неизбежной и грозной опасности уехать.

Утром, едва только стало светать, турки двинулись на Шуматовец в составе целой дивизии, под начальством Гузуф Паши. Как только они расставили цепь и стали стрелять, бригада не выдержала и побежала, батальон в арьергарде тоже.

Тогда Михаил Григорьевич, следуя своему девизу победить или умереть решился на отчаянное средство. Он приказал заложить ворота в крепости, чтобы сделать отступление невозможным. В это самое время турки стали наступать на засевших в крепости целой массой. К счастью они не могли двинуть свою артиллерию, потому что этому помешали лес и горы, а кавалерия их спотыкалась, в устроенной ей Михаилом Григорьевичем западне, в виноградниках.

Первый приступ удалось отбить, второй также. Невозможность отступить придавала отваги отбивавшимся в крепости. При третьем приступе турки подошли уже совсем близко и бой был почти рукопашный. Комендант крепости был убит и упал на Михаила Григорьевича, собственноручно наводившего пушки. Турки стали уже разрушать засеку и сбежали в ров, но вдруг не выдержали и побежали. Потери их в этом деле были огромны и все поле вокруг было усеяно красными фесками. Здесь снова решимость победить или умереть, при помощи искусной предусмотрительности одержали победу над бесконечно по численности сильнейшим неприятелем.

Часто во время своей боевой жизни, [28] поставленный силою обстоятельств в самое отчаянное положение, он находил из него выход, руководимый глубоким здравым смыслом и тою безграничною отвагой, при которой жизнь или смерть служили решающими ставками.

Для иллюстрации сказанного приведу следующий рассказ Михаила Григорьевича.

Несколько дней после взятия штурмом Ташкента, когда стотысячная армия населения его едва успело в знак покорности выдать оружие, (конечно не все), а я стоял с отрядом у одних из ворот города не решаясь расположиться внутри его стен, из опасения попасть в западню, бухарский эмир, Музафар с громадным скопищем занял Ходжент, сдавшийся ему без сопротивления

«Оттуда он прислал мне письмо, в котором напоминая, что не только Ташкент принадлежал его предкам, но и Россия до Владимира Святаго была им подвластна, требовал немедленного отступления от города, грозя в противном случае истребить всех до последнего».

«Положение маленького отряда (1100 человек пехоты с 85 ранеными на руках) между стотысячным населением только что покорившимся и таким же почти многочисленным бухарским скопищем было по истине трагическим.

«Так как почты и телеграфа там в то время не было, то послав нарочного за две тысячи верст в Оренбург к генерал адъютанту Крыжановскому с просьбой задержать бухарских купцов, по возвращении их с Нижегородской ярмарки, для того чтобы воспрепятствовать «ндраву» эмира разыграться над теми из нас, кто попадет в его руки, я призвал в свой лагерь аксакалов (старейшин) и влиятельных лиц вновь покоренного города».

«На мой вопрос, знают ли они о прибытии ко мне бухарского посольства, они отвечали утвердительно, а на вопрос известно ли им содержание письма эмира они отговорились незнанием, но я [29] был уверен, что, если не всем, то некоторым из них и это было известно. Так как при малочисленности отряда обложить город, имеющий оборонительную стену в двадцать четыре версты не было никакой возможности, то сношения жителей с бухарцами могли происходить беспрепятственно».

«Я приказал переводчику прочесть вслух письмо эмира и видел как по мере чтения постепенно лица большей части слушающих принимали выражение ужаса. Им хорошо было известно по многочисленным опытам прошлого, что победы и даже посещения наследников калифов сопровождаются всегда крайними неприятностями не только для самих правоверных, но и для их жен и дочерей».

«Таким образом судьба города очутилась между двух огней. Как угадать на чьей стороне останется победа? К кому пристать? Я вывел их из затруднения, объявив, что пойду на встречу бухарцам и если успех будет на моей стороне, то все останется по старому. Если же я буду разбит, то мой им совет броситься на меня с тылу, чтобы приобресть расположение эмира. До решения же чем борьба кончится, я потребовал заложить камнями все ворота и не впускать никого в город, а равно и не выпускать из него.

Они мгновенно взялись за бороды, прокричали «ля иллями иль алла» и обещали в точности исполнить все им сказанное в чем я ни на минуту не сомневался. Эмир же получив мой ответ на свое письмо повернул из Ходжента на Кокан».

Придавая большое значение и дисциплине при утверждении, что никакая дисциплина не может устоять против панического ужаса Михаил Григорьевич был всегда чрезвычайно мягок с своими подчиненными, вместе с тем требуя себе безусловного повиновения. Авторитет его личности и боевых успехов и искреннее без всякой рисовки сердечное ко всем отношение служили одновременно источником его популярности и дисциплины в командуемой им части. [30]

Внимательный и заботливый ко всем нуждам войска, он не прибегал никогда к подражательным, quasi Суворовским приемам, утверждая, что искусственно, никаким фиглярством возбудить доверия в массах нельзя. Заботливой рукою старался он устранить по мере возможности все лишние тяготы во время походов. Перед выступлением своего отряда в знойные степи Средней Азии им была придумана особая линейка для перевозки раненых, им же был введен особый головной убор, защищавший шею и затылок от лучей горячего солнца.

Благодаря его неустанной заботливости, не смотря на трудности долговременных походов по знойным степям у него никогда ни отсталых, ни больных в отряде не было. По его распоряжению солдаты ничего не несли на себе, кроме ружья и патронов. Все остальное везлось на верблюдах и этою мерою значительно сохранялось и здоровье солдата и его силы. При остановках часовые подпускали разгоряченных переходом солдат к воде только после часового отдыха.

За это постоянное о них попечение солдаты прозвали своего 37 летнего начальника дедушкой.

Тщательно оберегая здоровье людей, он никогда напрасно не пожертвовал ни одним человеком, но считал долгом чести и товарищества, не щадя своих сил идти на выручку, находящейся в затруднительном положений части. На этом основании он отдал под суд в 1865 г. поручика Сукорко за то, что «он из одного постыдного малодушия своевременно не подал помощи уральской сотне есаула Серова, окруженной Кокандцами под местечком Иканом»{5}. [31]

Под руководством такого военачальника и такого, так сказать воспитания, в руках Михаила Григорьевича войско становилось тою духовно сплоченною силою, воодушевленною тем геройским духом и отвагою при которой оно производило истинные чудеса храбрости. Обладая тайною воодушевления масс он одерживал победы с горстью храбрецов против бесконечно сильнейшего неприятеля.

«Мой идеал войска добровольцы», писал Михаил Григорьевич И. С. Аксакову, защищая их против несправедливых сыпавшихся на них нареканий. «Отношения прямые, ровные, не напыщенные, искренние. Дрались как львы. Ни одного случая неповиновения или неудовольствия относительно меня во все время до выезда моего из Белграда не было. Приказания исполнялись точно, беспрекословно с самоотвержением. Добровольцы были в Сербии тою же Кортесовскою дружиною, с которой я взял стотысячный Ташкент. За короткое время войны из них выдвинулись замечательные боевые люди: Меженинов, Андреев, Депрерадович, Небольсин, по стойкости и исполнительности Малиновский по предприимчивости Хлудов, Хорват, Кузминский и др.{6}. Сколько бы времени ни прошло я встречусь с каждым из добровольцев, с искренним удовольствием. Если и были отдельные неоправдываемые случаи, то все они произошли уже по прекращении военных действий. [32]

Далее Михаил Григорьевич пишет, что Сербы сделали столько, сколько можно требовать от крестьянина, которому вместо лопаты дали ружье. «Доказательством могут служить бывшие у меня три роты стоячего войска, из которых я сделал три батальона, влив в ряды милиционеров. Несмотря на то, что обученных солдат была только одна четвертая часть, батальоны эти дрались превосходно. Сербская артиллерия была относительно стойкости безукоризненна, хотя была составлена при самых ограниченных кадрах из милиционеров второго класса».

«Сербский народ необыкновенно послушен и вынослив и из него можно образовать хорошее войско. Мне неоднократно случалось в сражении собирать опрокинутую часть и возвращать в огонь и повторять это по несколько раз с одною и тою же частью. Им недоставало более сообразной с целью организации и главное командования. Один офицер приходился более чем на тысячу человек, тогда как опыт показал необходимость офицера на каждые пятьдесят человек».

Утверждая, что кроме военной техники в буквальном смысле слова и военной психологии других военных наук нет, Михаил Григорьевич был наделен природным даром стратега{7}, благодаря которому он, при обозрении позиции, безошибочно умел использовать все благоприятные условия данной местности при расположении войск и под его начальством были немыслимы столь часто делаемые заурядными военачальниками ошибки и недочеты.

Во время последней Турецкой войны, при первом же беглом осмотре наших позиций, при Александрополе, на Кавказе он тотчас же усмотрел все наши слабые стороны и недосмотры. Так [33] как турки считались врагом не серьезным, а позиции наши сильными, то последние укреплены не были, в крепости гарнизон отсутствовал, пикеты на ночь не выставлялись. На передовых позициях он быль поражен видом двух лагерей, на ровном месте с промежутком в шесть, восемь верст, из которых один был расположен фронтом к неприятельской укрепленной позиции, а другой правым своим флангом. Каждый лагерь примыкал к отдельной горе, не занятой нашими войсками. Указав на необходимость укрепить эти возвышенности, он предсказал, что с занятием каждой из этих гор держаться в лагерях будет немыслимо.

11 Августа он объехал позиции а 13-го турки, переколов три роты дежурного батальона, то есть около 400 человек, заняли одну из возвышенностей и поставили на нее двенадцать орудий.

Вызванный в Кишинев из Сербии, во время перемирия, в Декабре 1876 г. он настойчиво указывал Вел. Кн. Николаю Николаевичу на недостаточность тех сил, с которыми предполагалось начать нашу войну с Турцией. Неудачи наши во время первой половины этой кампании к несчастью вполне подтвердили всю справедливость высказанных им мнений. Михаил Григорьевич настойчиво придерживался того мнения, что можно спорить, нужна ли война или нет, но раз она решена нужно думать ни о чем другом как о победе, потому что победа всегда дешевле в 1000, в 10000 раз поражения. Кто думает иначе или не верит возможности достигнуть цели войной или не понимает военного дела».

С двенадцатилетнего возраста Михаил Григорьевич посвятил себя военному делу. 22 лет от роду он уже принял участие в военных действиях в Придунайских княжествах и с тех пор участвовал до Турецкой войны 1877 г. во всех решительно кампаниях во время царствования Александра II. В Сербии ему вручены [34] были главные силы княжества в борьбе его с Турками. На основании этого редкого и долговременного опыта все его мнения о военном деле вообще и о всех деталях его в частности приобретают особенный вес и значение.

Михаил Григорьевич считал, что наилучшим типом военно-учебных заведений были корпуса Николаевского времени, где жизнь по его словам составляла сколок с жизни солдата и где с поступления до производства в офицеры товарищи не расставались, что развивало глубокое чувство солидарности столь необходимое в войсках

В словах обращенных Михаилом Григорьевичем воспитанникам Константиновского училища{8} во время празднования одной из его годовщин, он высказал свой взгляд на воспитание вообще и военное воспитание в частности.

«В наше отдаленное время, говорил Михаил Григорьевич, почти исключительное внимание обращалось на развитие тех душевных качеств, без которых нет воина в полном смысле этого слова, как бы многочисленны не были приобретенные им знания. Самоотвержение, сознание своего долга, стремление к добру и правде требовалось прежде знания, потому что только эти качества одухотворяют всякое знание и ведут к творчеству, без которого всякое знание есть капитал мертвый. Держите же крепко, молодые друзья, в руках ваших знамя ваших отцов и дедов по воспитанию, на котором было начертано и впредь ничего начертано быть не может кроме, следующего девиза: все кроме чести в жертву Царю и Родине. Под сенью этого знамени вы пройдете твердо жизненный путь и заслужите уважение и благодарность соотечественников».

С отличием пройдя всю умственную муштру высшего военно-учебного заведения, изучив теорию [35] военного искусства в академии генерального штаба, Михаил Григорьевич столкнувшись с боевой действительностью на полях Молдавии и Валахии во время кампании 53 г. убедился насколько теория расходится с практикой. Не колеблясь он вскоре отбросил весь этот, по его выражению, ненужный хлам и впоследствии слову, академический, придавал значение нарицательное, обозначая этим термином теорию, противоречащую и расходящуюся с практикой.

Изверившись в военной науке, Михаил Григорьевич утверждал, что «в России науки нет, потому что нет самостоятельной русской мысли. «То, чему учат нас в школах, гимназиях, университетах, не есть наука, а познания ни к чему не нужные и затемняющие рассудок. Стремления наши к самостоятельности ограничиваются оговорками, ужимками, разведением европейщины теплой водицей. В Европе, где есть самостоятельная мысль, наука идет рука об руку с жизнью, помогает идти последней своим путем. У нас наука идет во всем наперекор жизни. Русский ученый самый вредный человек для своих соотечественников. Самые полезные общественные деятели были из людей не прошедших всю умственную муштру».

Военная академия, по мнению Михаила Григорьевича, отжила свой век и потому следует сохранить геодезическое ее отделение преобразовав ее в высшее Военно учебное учреждение.

Она была полезна в 30-х годах прошлого столетия, когда общий уровень образования среди офицеров, стоял гораздо ниже чем теперь. B то время она подготовляла офицеров, умевших составить описание боя, написать бумагу в высшую инстанцию и производить геодезические снимки.

Придавая первенствующее значение уменью воодушевлять и действовать на массы он не одобрял даваемое ныне повсюду преимущество в войсках офицерам генерального штаба, получившим большее умственное развитие сравнительно с строевыми офицерами, но уступающим этим последним в [36] уменье управлять солдатом.

В воспитании армии он считал необходимым «соблюдение умственного и нравственного равновесия и потому порицал одностороннее стремление нынешних военных педагогов к умственному развитию солдата под предлогом усложнившегося оружия и рассыпного действия, предоставляющего каждого самому себе. Как бы сложно оружие ни было, говорит далее Михаил Григорьевич, им может также скоро научиться владеть каждый дикарь, как и развитой человек. Доказательством этому могут служить туркмены, овладевшие под Геок-Тепе берданками и отлично употребившие их, никогда не видав их до этого».

Также не одобрял он всеобщего увлечения и стремления к тому, чтобы армия служила проводником грамотности в народ, считая что она «должна служить не цивилизаторским тенденциям, по существу ей скорее противным а победе над внешним врагом своей родины. Кроме военной техники в буквальном смысле слова и военной психологии других военных наук не существует утверждал Михаил Григорьевич. Военная же психология есть наука и аксиома, которую каждый изучать может, но овладевает ею только талант».

«Успех на войне зависит от двух условий, таланта военачальника и духа войска. Талант военачальника заключается в понимании своего народа и уменье пользовался его качествами. То и другое не может быть приобретено ни в каких академиях».

«Каждый народ имеет свои особенные качества и недостатки, поэтому не может быть общих правил для одержания победы, или другими словами, не может быть всеобщей тактики как не может быть всемирного типа солдата, хотя бы он был одинаково дисциплинирован, обучен и вооружен. Солдат выходит из народа, а потому не понимая народа, трудно понять и солдата».

«Изучить же солдата могут только те, кто жили [37] с ним одною жизнью, непосредственно им командовали, изучали его в роте, а не в строю и на ученье».

«На парадах все войска одинаковы и папские по виду и стройности движений могут произвести на учебном поле лучшее впечатление, чем закаленные в боях батальоны».

Солдат есть главное орудие войны и кто не знает солдата не может с успехом распорядиться им. Доказательством может служить наша академия генерального штаба, давшая с своего основания в 1832 г. по сиa время только два военных имени, Пассека на Кавказе и Скобелева на Дунае. Между тем фронт за это время выставил ряд блестящих имен, живущих до сих пор в памяти войска».

Духовному началу в военном деле он придавал первенствующее значение, утверждая, что цифра войск и геометрическая фигура их расположения на театре войны и в бою не имеет того решающего значения, какое ныне полагается.

При взятии Ташкента он на деле доказал справедливость своего утверждения, взяв стотысячный укрепленный город, защищаемый 30 т. гарнизона при 63 орудиях, имея в своем распоряжении всего две тысячи человек, вооруженных гладкоствольными ружьями и 12 пушками, бракованными после 1812 года.

«Сражение между какими бы многочисленными массами ни происходило, есть единоборство обоих главнокомандующих. У кого из них душа больше того войско и победит».

«Главнокомандующий же, не имеющий определенного плана, готов нести бремя в десять раз больше чем нужно лишь бы избежать генерального сражения».

Вопреки модному изречению, что немцы победили французов при помощи школьного учителя он приписывал их победы «непосредственно вождям их армии и духу немецкого народа высоко [38] настроенного благодаря успехам двух предыдущих войн».

Придавая первенствующее значение нравственной сплоченности армии, девиз которой должен быть на жизнь и на смерть «слушаюсь», он утверждал, что дух войска зависит от степени решимости военачальника победить или умереть.

Находясь всегда сам впереди, беззаветно подвергая себя опасности он считал что издали, вне сферы огня руководить сражением положительно нельзя.

Значительным стимулом для поднятия духа войска он считал усовершенствованное оружие и потому всегда настаивал на неотложной необходимости не отставая от других держав следить за последним словом военной техники, так как победа всегда в тысячу раз дешевле поражения. Усовершенствованное же оружие возвышает дух войска и таким образом двояким способом содействует победе.

Некоторую часть своих блестящих успехов в Средней Азии он приписывал превосходству русского оружия над оружием азиатов, настолько возвышавшего дух нашего маленького отряда, что он постоянно побеждал несравненно сильнейшего неприятеля.{9}

Неудачи же наши во время Крымской кампании и войны с Турцией 1877 г. он основывал на отсталости нашей военной техники, всегда понижающе действующей на дух войска

«Всякая новизна в вооружении, неизвестная противнику, поражая его неожиданностью, есть вернейший залог победы».

Решающее значение в будущих войнах, он предсказывал магазинке, взрывчатому составу и воздушным шарам в качестве метательных [39] снарядов, а не для рекогносцировок, что в настоящее время в значительной степени и оправдалось.

«Ценз, умственное усиленное развитие, военные округа и отсутствие высшего постоянного командования, он считал прямым следствием отрицания нравственного элемента в армии».

На основании вышеприведенных взглядов Михаил Григорьевич, утверждал что, введенные гр. Милютиным реформы положительно вредны, в особенности деление России на военные округи и введение воинской повинности.

«Эта мера была введена во Франции, во время реставрации, по проекту маршала Сен-Сира с целью уничтожить в армии дух преданности к ее бывшему гениальному вождю, заключенному на острове Св. Елены. Народу призыв рекрутов ежегодно обходится очень дорого, а главное при этой системе армия является настолько не сплоченною нравственно, что мы каждую кампанию будем начинать целым рядом жестоких поражений».

«Для борьбы с рутиной следует до тех пор повторять «Carthago delenda est» пока туман не рассеется. Когда в германском рейхстаге благополучно прошел законопроект об увеличении численности армии и сокращения срока службы, у нас в России следовало ответить на него увеличением годов службы, так как только при существовании хороших кадров в войсках будет жив тот дух единства и товарищества, который составляет могущественный рычаг для одержания победы. При настоящем постоянном изменении в составе войск необходимо по возможности долее удерживать на службе офицеров, то есть наиболее постоянный элемент армии».

В виду этого Михаил Григорьевич постоянно и настойчиво указывал на необходимость настолько увеличить их содержание, чтобы они не были принуждены оставлять военную службу, для других профессий более обеспечивающих их личное и [40] семейное положение

«Армия должна быть надежным в руках полководца орудием, писал он 17-го Апреля 1868 г. в Русском Мире «это достигается предварительными условиями ее устройства и ее воспитания».

В девяностых годах прошлого столетия, Михаил Григорьевич считал десятилетний срок необходимым для выполнения всей намеченной им программы преобразований, а до полного осуществления задуманных им реформ, по его мнению следовало по мере сил и возможности избегать вооруженного столкновения с соседями, так как при настоящем положении военного дела в России поражения неизбежны, по крайней мере в первой половине предстоящих нам кампаний.