«Родина помнит, Родина ценит»
В Севастополе стояла холодная пуржистая погода. Леденящий ветер гремел железом разрушенных домов, гнал по улицам рваные куски толя и бумаги, красную кирпичную пыль и горящий голубыми искрами снег. Холодно было на улице, холодно было и в убежищах, где работали и обитали люди. Не хватало топлива, чтобы обогревать даже школьные помещения. В городе продолжали рваться снаряды и бомбы, разрушая то, что еще сохранилось после жестоких огневых ударов летом и осенью. Все труднее становилось с продуктами.
Решив, что севастопольцы достаточно измотаны, на рассвете 17 декабря, после сильной артиллерийской подготовки враг начал второй штурм города. При поддержке танков и авиации немецкая пехота повела наступление по всей линии фронта. Наша артиллерия открыла ответный огонь. Имея большое преимущество в силах, противник наседал. Наиболее ожесточенные бои шли на подступах к Северной бухте. Сражавшиеся здесь бойцы 8-й бригады морской пехоты [62] отошли. В помощь морякам была направлена небольшая по составу, но слаженная спешенная кавалерийская дивизия.
Вечером 17 декабря на совещании, проходившем на ФКП, подвели итоги боевого дня. Докладывали И. Е. Петров и П. А. Моргунов. По их мнению, определилось направление главного и вспомогательного ударов. Основной удар наносился в направлении Северной бухты. Цель — выйти к порту и лишить Севастополь подвоза. Вспомогательный — на Инкерман, в наши тылы.
Судя по показаниям пленных, взятие Севастополя намечалось на 21 декабря — к полугодовой годовщине начала войны. Теперь, как никогда, требовалось нашим войскам повысить стойкость в обороне. Надо было подумать и о докладе в Ставку. Жуков и Кулаков решили поставить вопрос о быстрой помощи Севастополю резервами и оружием, хотя это могло задержать сроки десантной операции в Крыму. Ведь если не просить усиления СОР — реальна угроза потерять Северную сторону, осложнить всю оборону.
В ночь на 18 декабря они доложили А. М. Василевскому, Н. Г. Кузнецову и Ф. С. Октябрьскому о вражеском наступлении, отходе войск на отдельных участках. Просили прислать 4 тысячи человек и боеприпасы для сухопутных войск. Более чем скромный запрос свидетельствует, что Жуков и Кулаков решили отбиваться, не затрудняя подготовку десанта.
Бои рождают героев и трусов, но среди защитников города трусов не было. Героев же было много. Одни малоизвестные, другие — прославившиеся на века.
Гарнизоны долговременных укреплений 1-й пулеметной роты в дзоте № 25 еще 15 ноября провели делегатское комсомольское собрание с повесткой дня: «О предстоящих боях». Комсомольцы Сергей Раенко, Алексей Калюжный, Александр Беленко и другие от имени боевых друзей поклялись не отходить ни на шаг. Собрание постановило драться по-черноморски, до последнего патрона, до последней капли [63] крови. Резолюцию размножили, и каждый боец поставил под ней подпись.
Дзоты № 11 (командир старшина 2-й статьи Сергей Раенко), № 12 (командир старший краснофлотец Александр Беленко), № 13 (командир старшина 2-й статьи Петр Романчук) и другие вступили в бой в первые же дни нового штурма. Почти все их защитники погибли, но не отступили, не пропустили врага.
Когда фашисты приблизились к дзоту № 11, в нем находились его командир старшина 2-й статьи С. С. Раенко, краснофлотцы А. В. Калюжный, Д. И. Погорелов, В. Радченко, В. И. Мудрик, И. А. Еремко, И. М. Четвертаков и Г. Г. Доля. Моряки отбили несколько атак. Ранило в голову Раенко, его перевязали, и старшина снова взялся за пулемет. Враги стреляли довольно точно — мины рвались близко от амбразуры, Раенко ранило вторично, теперь уже смертельно. Умирая, он сказал:
— Будьте верными своей клятве!
Фашисты решили во что бы то ни стало уничтожить дзот, стоящий на их пути, и открыли артиллерийский огонь. Ранены Погорелов и Еремко. Но продолжают стрелять из винтовок по наступающим. К ночи атаки прекратились, однако фашистские автоматчики продолжали поливать дзот трассирующими очередями.
На другой день, разбив дзот справа от дзота № 11, враг стал обходить его. Из пулемета стрелял Доля. Когда гитлеровцы подошли совсем близко, Калюжный и Четвертаков вылезли из дзота и стали отбиваться гранатами.
В следующую ночь на помощь крохотному гарнизону пробрались с ручным пулеметом и боеприпасами Михаил Потапенко, Константин Король и Петр Корж. А с утра — новые атаки гитлеровцев, и снова безуспешные. Тогда враг бросил на непобежденный дзот самолеты. Их было много, и бомбы вздыбили, перевернули все вокруг... Из защитников дзота в живых остались тяжело раненные Г. Г. Доля и И. А. Еремко. [64]
Успешной контратакой наши войска отогнали фашистов с боевого участка. В противогазе Калюжного обнаружили записку: «Родина моя! Земля русская! Я, сын комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказывало мне сердце. Истреблял врагов, пока в груди моей билось сердце. Я умираю, но знаю, что мы победим. Моряки-черноморцы! Держитесь крепче... Клятву воина я сдержал. Калюжный»...
С утра 18 декабря противник снова перешел в наступление по всему фронту. Командующий Приморской армией приказал 8-й бригаде морской пехоты и 40-й кавалерийской дивизии контратаковать противника. На некоторое время им удалось продвинуться, но новые атаки врага привели к тому, что морякам и кавалеристам пришлось отойти еще на 500–700 метров.
В бой втянулись все резервы. Крупных кораблей для огневой поддержки пехоты в базе не было, они готовились к десантной операции. Положение оказалось сложным. Вечером при оценке обстановки было решено: контратаковать только в случае прорыва противника, просить прислать корабли для артиллерийской поддержки. Больших резервов, привлечение которых могло бы задержать десантную операцию, Жуков и Кулаков снова не просили.
Как и ожидалось, 19 декабря противник продолжал наступление, особенно сильное в районе Северной стороны. Фашистам удалось прорваться через позиции 8-й бригады и 40-й кавдивизии. В бой бросались последние резервы. Учитывая ситуацию, Кулаков приказал подготовить и сам редактировал обращение ко всем бойцам, командирам и политработникам — отважным защитникам Севастополя. Утром 20 декабря оно было опубликовано в газете «Красный черноморец». «Ни шагу назад в борьбе за Севастополь! Родина ждет от нас победы над врагом» — таков был главный смысл обращения. Оно помогло повысить стойкость воинов. Комиссар батальона 8-й бригады морской пехоты старший политрук В. Г. Омельченко возглавил контратаку против фашистов. Моряки подожгли два танка. Во время рукопашной [65] схватки комиссар и десять краснофлотцев были окружены немецкими пехотинцами. Омельченко приказал бойцам отходить, а сам прикрывал их. Смельчаки сумели вырваться из кольца. Через три дня в жарком бою старший политрук был убит. Тогда же смертью храбрых пали четверо военкомов батальонов.
Поздним вечером 19 декабря на совещании руководства СОР было решено просить резервы. Стало очевидным, что без помощи не удержать противника в районе Северной стороны. На совещании И. Е. Петров — человек эмоциональный — добивался, чтобы в текст телеграммы о положении города вставили слова, что Севастополь продержится не более одного дня. Кулакову в эту ночь пришлось доверительно побеседовать с Петровым, убедить его, что он недооценивает силы гарнизона, да и не может быть оказана помощь за одни сутки.
Ставка быстро отреагировала на просьбу СОР. 20 декабря днем пришла телеграмма от Октябрьского, что он на следующий день прибывает с войсками в Севастополь. Значительные силы выделил Закавказский фронт. Теперь приказом Ставки ему был подчинен Севастопольский оборонительный район.
К началу второго штурма Севастополя почти весь Черноморский флот находился в портах Кавказа, готовясь к десантированию. Октябрьский тщательно проверял состояние и боевую готовность кораблей, внимательно следил за развитием событий. В нужный момент крейсер «Красный Кавказ» вместе с другими кораблями вышел в главную базу. На флагманском корабле следовала 79-я морская стрелковая бригада.
Корабли прорвались через артиллерийские и авиационные заслоны и вступили в бой. Быстро высадились войска. Морская бригада атаковала врага вдоль Симферопольского шоссе.
Кулаков стремился как можно подробнее, объективнее проинформировать командующего о действиях войск в период [66] с 17 по 20 декабря и принятых в его отсутствие решениях. Он предложил Октябрьскому послать подробную телеграмму руководству с разъяснением обстановки и действий оставшихся в Севастополе руководителей. Командующий согласился.
Военный совет Черноморского флота направил Военному совету Закавказского фронта, Кузнецову и Рогову телеграммы, подтверждающие правильность его оценок и действий.
22 декабря 7-я морская стрелковая бригада восстановила позиции. Но положение оставалось трудным. Противник находился в восьми километрах от Северной бухты. В Севастополь дополнительно направлялись войска, но были отодвинуты сроки высадки десанта в Крыму...
В те дни Кулакову пришлось пережить необоснованную попытку заменить И. Е. Петрова. Вместо него был назначен в Приморскую армию генерал-лейтенант С. И. Черняк. Николай Михайлович все это время чувствовал себя очень скованно, неловко, хотя сам Иван Ефимович держался бодро, старался не показывать душевные переживания.
Посоветовались с Октябрьским, решили прямо обратиться к Верховному Главнокомандующему. Вместе составили телеграмму: «... По неизвестным для нас причинам и без нашего мнения командующий Закавказским фронтом, лично совершенно не зная командующего Приморской армией генерал-майора Петрова И. Е., снял его с должности. Генерал Петров толковый, преданный командир, ни в чем не повинен, чтобы его снимать... Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, тов. Сталин, присвоить Петрову И. Е. звание генерал-лейтенанта, чего он, безусловно, заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений. Октябрьский, Кулаков».
На другой день поступила телеграмма, восстановившая Петрова в должности, а генерал Черняк вскоре был отозван [67] в распоряжение Закавказского фронта. Этот направленный в Ставку документ не только яркое свидетельство того, как ценило И. Е. Петрова флотское командование, но и образец принципиальности, партийности, смелости и Октябрьского, и Кулакова.
В ночь на 26 декабря началась так тщательно скрываемая, но для тех, кто знал о ней, долгожданная высадка морского десанта в районе Керчи. 29-го войска высадились в Феодосии. Задержка в сроках произошла в связи с тем, что часть подготовленных резервов была направлена в Севастополь. Октябрьского и Кулакова удивляло, что, зная о высадке десанта, противник упорно штурмовал главную базу флота. Видимо, или с немецкой педантичностью выполнялся отданный ранее приказ, или враг решил, нанеся решающий удар, выйти к берегу на Северной стороне, а затем перебросить войска против десанта.
28, 29, 30 декабря противник продолжал упорно атаковать. Стало окончательно ясно, что гитлеровцы решили скорее покончить с Севастополем.
Они обложили одну из батарей с трех сторон. Коммунисты батареи собрались, чтобы обсудить положение. Вот документ, каждая строка которого — свидетельство неиссякаемого мужества героических защитников города.
«Протокол № 12открытого партийного собрания зенитной батареи 31 декабря 1941 г.
Началось в 21.00
Кончилось в 21.30
Повестка дня: Отстоять занимаемую высоту, не дать возможности фашистским бандитам прорваться к Севастополю (докладывает комиссар батареи А. И. Донюшкин). Выступили:
1. Тов. Баракин: «Враг подошел вплотную к позиции батареи. Впереди наших пехотных частей нет... Будем биться до последнего снаряда, патрона, до последнего вздоха». [68]
2. Тов. Стрельцов: «Будем бить врага метко, израсходуем снаряды — винтовкой, но Севастополя не сдадим».
3. Тов. Шкода: «Враг окружил нас с трех сторон, положение тяжелое, но не безвыходное... Будем драться до последнего вздоха».
Постановили: Высоту не сдадим, преградим путь фашистам к Севастополю! Коммунисты в трудный момент обязаны вселять бойцам уверенность в победе над врагом. Для коммуниста нет неразрешимых задач. Победа или смерть — закон каждого коммуниста на фронте».
За это решение единодушно проголосовали и коммунисты, и беспартийные. Герои сделали все, чтобы выполнить его с честью. Бой начался на следующее утро и продолжался до позднего вечера. Противник не прошел к городу, а вскоре был отброшен подоспевшими пехотинцами...
31-го уже проводились наши демонстрационные наступательные действия для сковывания войск противника.
В тех боевых делах, как отмечал в воспоминаниях Н. М. Кулаков, особенно отличились бойцы 95-й дивизии Приморской армии и 7-я бригада морской пехоты. Взаимодействие войск армии и кораблей и частей флота сыграло важнейшую роль в отражении штурма.
Оставались считанные часы до наступления Нового года. Несмотря на беспрерывные бои, взрослые позаботились о том, чтобы устроить новогодний праздник детворе. Нарубили сосенок для школ, детских садов.
В кают-компании на ФКП тоже стояла крымская сосенка. Октябрьский сказал, что получены хорошие вести от Крылова. Мекензиевы Горы и высоты за ними в наших руках. Местами бойцы преследуют отходящего противника. Сейчас уже можно твердо сказать: второй штурм Севастополя провалился. Освобождена Керчь. Успешно развивается наступление под Москвой. Из таких больших и малых побед складывается общий успех...
Большинство из занятых противником во время второго штурма населенных пунктов удалось вернуть. В плен попал [69] немецкий майор, назначенный командующим 11-й армией Манштейном комендантом Севастополя, очень удивленный случившимся. Враг не смог осуществить своих планов. Бои временно поутихли.
31 декабря 1941 года «Правда» отмечала в передовой статье: «Несокрушимой скалой стоит Севастополь, этот страж Советской Родины на Черном море... Родина знает ваши подвиги, Родина ценит их, Родина никогда их не забудет!»
В начале января был освобожден Керченский полуостров. Немецкое командование вынуждено было снимать части из-под Севастополя. В городе готовились наносить удары по врагу, разбирались завалы. Севастополь сам наносил удары артиллерией, авиацией, высаживал тактические десанты.
На 6 января намечалось наступление Кавказского (затем — Крымского) фронта. В помощь ему был высажен десант в Евпатории. Моряки освободили половину города, но наступление войск фронта перенесли. Враг бросил против десантников большие силы. Как стало известно позже, десант был отрезан от моря и окружен, но героически сражался двое суток. И тогда, чтобы узнать о судьбе десанта, с подводной лодки высадили группу во главе с воспитанником Кулакова батальонным комиссаром У. А. Латышевым. Вскоре он доложил по радио, что десант погиб. Группе пришлось вступить в неравный бой с врагом. Последние слова, которые отважный комиссар передал по рации открытым текстом, были: «Мы подрываемся на своих гранатах. Прощайте!»
После освобождения Керчи и Феодосии командование вновь созданного Крымского фронта не повело (как этого ожидали в Севастополе) стремительных наступательных боевых действий, чтобы деблокировать базу флота. Оно потребовало наступления от севастопольцев, ошибочно решив, что враг отвел от города большие силы. Октябрьскому и Кулакову пришлось не раз доказать, что измотанная боями [70] Приморская армия не может наступать. Тем временем войска Кавказского фронта в январе оставили Феодосию. В феврале — марте на фронте шли бои местного значения, его линия стабилизировалась. Наступление не начиналось. Руководству СОР становилось все яснее, что оборонять Севастополь предстоит еще долго.
Приближение весны несколько облегчило положение горожан. Люди стали переселяться из общежитий-убежищ в городские квартиры. Начались посевные работы на прилегающих к городу совхозных землях. Но весна несла и свои заботы. В Севастополе кончались запасы зерна. Из-за блокады сократился подвоз продуктов с Кавказского побережья. Ф. С. Октябрьский, Н. М. Кулаков, секретарь горкома Б. А. Борисов, председатель горисполкома В. П. Ефремов обсудили тяжелое продовольственное положение.
— Запасы зерна иссякают. Трудности с подвозом большие, — говорил Борисов.
— Стремимся изыскивать местные источники продовольствия, но этого мало, — добавил Ефремов.
— Как бы противник ни усердствовал, подвоз морем не прекратится, — сказал Октябрьский. — Но вы правы, корабли и транспорты и без того несут огромную нагрузку по снабжению фронта оружием, боеприпасами, медикаментами и тем же продовольствием. Я вполне разделяю ваше мнение: выход надо прежде всего искать на месте.
— Думаю, что в Севастополе все еще слишком много народу, — добавил дивизионный комиссар Кулаков.
Руководители флота и города пришли к нелегким выводам: придется сократить нормы выдачи хлеба и других продуктов, ускорить эвакуацию. Подумать и о том, чтобы посадить огороды. Это движение получило название: «Каждому двору — огородную гряду».
В городе вновь открылась для всеобщего обозрения панорама «Оборона Севастополя в 1854–1855 гг.». И события прошлого словно сближались с современными по смыслу и духу: люди снова защищали родную землю. Политуправление [71] флота и горком партии создали музей второй обороны Севастополя. В помещении картинной галереи были оборудованы стенды, витрины с материалами о славных боевых делах воинов, об отличившихся героях. Здесь же — сообщения о героизме тружеников тыла, образцы выпускаемой предприятиями города продукции.
Материалы ряда стендов разоблачали варварство, звериный облик врага. Были приведены документы и свидетельства: злодейские фашистские приказы, письма (их захватили в Керчи и Феодосии), награбленные предметы домашнего обихода, упакованные в посылки. И чего не было, наверно, ни в одном музее: проводились консультации по использованию трофейного оружия.
Экспозицию осматривало по 800–900 человек в день. Приходили целые подразделения во главе с командирами и политработниками. Активно во время относительного затишья велась культпросветработа. Сосредоточивалась она прежде всего в агитземлянках, вмещавших по 30–40 человек. Бойцы смотрели кинофильмы, слушали музыку или просто отдыхали. Давались даже концерты столичных артистов — из фронтовой бригады Ю. М. Юровецкого, дважды приезжавшей в Севастополь. Постоянно бывали в частях и на батареях две агитмашины Дома флота. В самые горячие точки посылался «агитчемодан» с патефоном и пластинками, свежими газетами. А то, бывало, получал задание пробраться лихой гармонист.
Работники домоуправлений покрасили скамейки в скверах, а на клумбах, словно в мирное время, высадили цветы. Нужно ли это было делать? Кулаков поддерживал все эти меры. Такие, на первый взгляд, мелочи вселяли уверенность в завтрашнем дне. Ведь белили деревья и сажали розы под грохот артиллерийских выстрелов!
Осматривая укрепления в морских бригадах (а, чего греха таить, моряки не любили окапываться, не сразу удалось приучить их к этому важному делу), Кулаков говорил, что сделанное сегодня поможет выиграть бой завтра. И бойцы [72] глубже вгрызались в тяжелый каменистый грунт, совершенствовали траншеи и убежища, активнее готовились к отпору.
Оборона укреплялась. В Приморской армии прибавилось артиллерии и тяжелых минометов, получили противотанковые ружья. Восстанавливалась ударная сила береговых батарей: на 30-й батарее были заменены стволы орудий — по 52 тонны каждый.
В конце апреля Октябрьский, встретившись с командующим Крымским фронтом Д. Т. Козловым, предупредил его, что, по разведданным, готовится наступление противника в Крыму, но тот отнесся к информации с недоверием. А 8 мая фашистские войска, сосредоточив мощный ударный кулак, прорвали Крымский фронт и вышли в его тылы. Не удалось остановить врага и на промежуточных позициях.
12 мая в блокированном Севастополе состоялось последнее собрание партактива с участием флотских представителей. В докладе секретаря горкома Б. А. Борисова, выступлениях секретаря Корабельного райкома партии М. И. Воронина, секретаря обкома партии Ф. Д. Меньшикова, врача С. Я. Троценко и других говорилось о готовности пройти через все испытания, использовать до конца резервы обороны.
Октябрьский был краток:
— Надо объявить аврал по созданию новых оборонительных сооружений вокруг города, залезть глубоко в землю. Если противник выбросит воздушный десант, нужно, чтобы все население Севастополя приняло участие в его уничтожении. Работать надо еще самоотверженнее и упорнее, готовиться к решающим боям с фашистскими захватчиками. Никакие неожиданности не должны застать нас врасплох...
И все-таки трагедия в районе Керчи была неожиданной... Черноморский флот поспешил на помощь в Керченский пролив для эвакуации войск Крымфронта на Таманский полуостров. 17 мая на заседании Военного совета флота Октябрьский сообщил, что Керченский полуостров оставлен и освободившиеся немецкие войска перебрасываются [73] к Севастополю, потребовал принять меры для укрепления позиций, по подготовке всех видов огня...
Кулаков предложил провести в соединениях собрания делегатов — представителей всех подразделений.
— Краснофлотцы и красноармейцы должны знать создавшееся положение, ничего скрывать от них мы не будем и призовем к стойкости и самоотверженности, — сказал он.
На делегатском собрании Кулаков присутствовал в 7-й бригаде. В его докладе была суровая правда о поражении Крымфронта, об угрозе, нависшей теперь над Севастополем. От имени Военного совета он призвал до последней капли крови отстаивать героический город, родную землю.
Горячо говорили представители взводов. Сержант Васильев сказал, что из винтовки, подаренной комиссаром Н. Е. Ехлаковым{6}, открыл счет второй сотне уничтоженных фашистов. Старшина Г. Е. Хатуба заверил: «Страх не сожмет наши сердца, не заставит дрожать руки!» Командир разведвзвода И. П. Дмитришин поклялся, что разведчики добудут точные данные о противнике. Комиссар минометной батареи Г. И. Гончаров тоже подтвердил, что бойцы будут стоять насмерть...
В авиачастях прошли беседы: «Чего требует партия от коммуниста», «Примерность коммуниста в освоении техники». Комсомольские организации провели технические конференции на тему: «От чего зависит меткость стрельбы летчика». Комсомольцы других частей рассказывали прибывшим о традициях, организовывали встречи с бывалыми воинами. На кораблях развернули движение за овладение двумя-тремя специальностями, чтобы уметь заменить в бою товарища.
В бригаде полковника П. Ф. Горпищенко состоялись комсомольские собрания «О примерности в боях за Севастополь», [74] «Боевые традиции Ленинского комсомола». Комбриг говорил, что комсомольцы в части — это сгусток живой, бьющей ключом энергии, боевого задора... Сколько в них силы, воли, горячего желания подвигов во имя Родины!
Незадолго до третьего вражеского штурма Севастополя Николай Михайлович побывал во 2-м Перекопском полку морской пехоты, поинтересовался, как бойцы знают историю части. Спросил:
— Почему ваш полк называется Перекопским? Высокий, коренастый боец ответил с украинским акцентом:
— А вы, товарищ дивизионный комиссар, хиба не знаете? Так мы увесь Крым перекопали, тому нас и назвали Перекопским.
Кулаков поддержал шутку:
— Чтобы таких здоровенных, как ты, от авиации спрятать, сколько же надо земли выкинуть?..
Дружный смех придал беседе непринужденность. Бойцы, конечно, знали историю полка, но постоянное окапывание им сильно надоело, хотя все понимали его значение. Моряки заверили, что готовы громить врага, несмотря на его преимущество в численности и технике...
Солдатский или матросский телеграф вести разносит быстро. О таких товарищеских беседах, «о нашем комиссаре флота» вскоре узнавали все в полках, бригадах, дивизиях, гарнизоне. Говорили и о том, как дивизионный комиссар спас бойца и «его девчонку». Рассказывали такой эпизод. Как-то один из зенитчиков вечером пустил в небо несколько ракет. Время было крутое. Завели дело и на молодого воина. Кулаков не поверил в предательство, приказал досконально разобраться во всем. Выяснилось, что боец... освещал дорогу девушке, уходившей от него со свидания. Его, конечно, наказали, но от суровой кары зенитчика спас комиссар.
Чем сложнее, опаснее обстановка, тем активнее, доходчивее [75] должна быть партийно-политическая работа. Эту истину Н. М. Кулаков глубоко усвоил со времен учебы в академии. Она прошла проверку в горниле многих боев. В самые тяжелые дни обороны — в период третьего штурма — пропагандистская работа уступила место непосредственной агитации. Руководители обороны вели групповые и индивидуальные беседы с людьми. Вместо собраний теперь проводились короткие, мобилизующие людей на немедленные боевые дела митинги. Вместо политинформаций — короткие беседы перед боем. Но при всех разнообразных формах главным оставался пример политрука, коммуниста в бою. Все работники политуправления, находившиеся в главной базе, и политотдела Приморской армии были направлены в войска на решающие участки.
Еще в апреле Военный совет Черноморского флота, рассмотрев вопрос об обеспечении безопасности морских коммуникаций, решил усилить охрану транспортов, противовоздушную оборону морских баз, нанести удары по аэродромам противника. Получив решение Военного совета, нарком ВМФ Кузнецов приказал перевозку грузов и людей в Севастополь планировать и проводить каждый раз как самостоятельную операцию. Это помогло на какое-то время снизить потери.
Но врагу благоприятствовала и погода — солнечная, безветренная, без облаков и туманов. К тому же в июне самые длинные дни в году — в море надводному кораблю не скрыться, не проскочить за темное время незамеченным хотя бы часть пути. А это означало для наших транспортов и боевых кораблей и новые полеты немецких разведчиков, и новые атаки фашистских самолетов и кораблей, и новые жертвы.
Самый быстроходный транспорт флота «Грузия» был потоплен при подходе к причалам. Бойцы прибывшего на нем маршевого батальона добирались до севастопольского берега вплавь. [76]
Последний рейс совершил «Белосток», доставивший снаряды и консервы. Транспорт принял раненых и ночью вышел из главной базы. В море его настигли и потопили итальянские торпедные катера, базировавшиеся в районе Ялты.
Перевозить людей и грузы становилось все сложнее. Военный совет флота решил для этого использовать подводные лодки, лидеры и эсминцы. В мае — июне лодки перевезли с Кавказа в Севастополь 2116 тонн боеприпасов, пищевые концентраты, консервы и даже бензин (что было очень опасно для кораблей), но без него не могли взлетать последние остававшиеся на аэродроме Херсонес истребители. Подводники уходили с ранеными. 81 рейс, прорываясь через бомбежки и вражеские охранения, совершили подводные корабли. Лодка Л-23 И. Ф. Фартушного побывала в осажденном городе шесть раз. Но не всегда удавалось пройти даже подводным лодкам.
В начале июня наши наблюдатели заметили, что немецкие саперы проделывают проходы в своих минных полях и заграждениях. Усилились бомбардировка и артналеты по позициям советских войск. 2 июня вражеская артиллерия открыла огонь по всему фронту. Как отмечал в мемуарах Манштейн, «в июне 1942 года под Севастополем было достигнуто такое массирование артиллерии, какое не достигалось немцами нигде за всю вторую мировую войну». Впервые были применены противником орудия калибром 615 миллиметров... Москва потребовала повторить цифры донесения об этом: подумали, что допущена ошибка. Но снаряды на севастопольскую землю ложились действительно 24-дюймовые.
То же продолжалось в следующие три дня. По позициям войск и городу одновременно наносили удары до 200 самолетов. Налеты продолжались в течение четырех дней. Город горел. Нечем было тушить пожары, так как в нескольких местах оказался разрушенным водопровод. Жизнь большого города словно остановилась. Прекратилось движение транспорта. Встал хлебозавод. Замолчал городской телефон. [77]
В подземном кинотеатре лежали раненые. Но крепким, боевым оставался моральный настрой бойцов. Удерживались позиции, производилось оружие. Рыбаки не пользовались сетями, подбирали с лодок у берега оглушенную взрывами рыбу. Комсомольцы прислали на передовую срезанные с клумб розы.
В ночь на 6 июня Октябрьский и Кулаков доложили командующему Северо-Кавказским фронтом и наркому: «В течение четырех суток противник продолжал непрерывно наносить удары авиацией, артиллерией по боевым порядкам войск, городу. За это время, по неполным данным, противник произвел 2377 налетов, сбросив до 16 тысяч бомб, и выпустил не менее 38 тысяч снарядов, главным образом 150–, 210-мм калибров и выше... Боевая техника, матчасть, войска СОР понесли незначительные потери. Незначительные потери объясняются хорошим укрытием...»
По уточненным данным, бомб и снарядов было выпущено значительно больше. Но потери были небольшими — крепкими оказались подготовленные рубежи. В сбрасываемых листовках фашисты писали, что Севастополь мертв, защищать больше некого. Но город жил и сражался.
Это враг почувствовал сразу же, начав 7 июня наступление. Главный удар фашистское командование наносило в направлении Северной бухты. Отважно бились с врагом бойцы 25-й Чапаевской дивизии генерала Т. К. Коломийца, дивизии полковников А. Г. Капитохина и И. А. Ласкина, бригады морской пехоты Е. И. Жидилова, П. Ф. Горпищенко и других частей. Только большой перевес в силах давал противнику возможность продвигаться. Враг имел двукратное превосходство в людях и артиллерии, по самолетам — в 10 раз, по танкам — в 12. Но и это не сломило дух героических защитников города.
Непрерывно вела огонь вражеская артиллерия. «Юнкерсы» полностью господствовали в воздухе, рыскали над передним краем и городскими развалинами, охотясь за всем живым. С воздуха велись и психические атаки: самолеты [78] бросали гудящие пустые бочки, рельсы, множество зажигательных бомб. Город горел, и ночью пламя отражалось в бухтах, словно горело и само море. Росли потери войск и гражданского населения.
Флагманский командный пункт во время третьего штурма Севастополя располагался в одной из штолен. Все подходы к ней обстреливались артогнем. Тем, кто посещал ФКП, приходилось добираться пешком, а в конце обороны и ползком.
Пользуясь решающим преимуществом в силах, враг продолжал продвигаться. 17 июня гитлеровцы прорвались к морю, отрезали 30-ю батарею и были в 1,5–2 километрах от Северной бухты. В дни ожесточенных боев за Северную сторону дивизионному комиссару позвонила телефонистка с коммутатора электромеханической школы и сообщила, что на территорию ворвались фашисты: она видит их из окна. Не вывезен лазарет. Николай Михайлович спросил, есть ли поблизости краснофлотцы? Девушка ответила, что есть.
— Передайте мой приказ отбиться, держаться, пока не будут эвакуированы раненые и другой персонал, — попросил Кулаков.
Он приказал контр-адмиралу В. Г. Фадееву послать катер за ранеными. Вскоре та же телефонистка радостно сообщила ему, что удалось отбиться...
Прошло около двух десятилетий, и вот в октябре 1961 года, когда в Севастополе отмечалось 20-летие начала его обороны, перед торжественным собранием к Николаю Михайловичу подошла женщина средних лет. Представилась — Максименко (Михайлкж) Мария Ивановна. Вице-адмирал узнал голос с характерным выговором буквы «р» — голос отважной телефонистки. Она позже воевала на 2-м Украинском фронте, награждена орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Кулаков, хотя и с опозданием, горячо поблагодарил патриотку за смелость и образцовое отношение к своим обязанностям.
Немало героических дел совершили последние защитники [79] Севастополя. Продолжали сражаться пушки, снятые с крейсера «Червона Украина». Их установили в районе станции Мекензиевы Горы. Батарея получила номер 705. Во время фашистского штурма она оказалась на переднем крае. Корабельные комендоры во главе с командиром В. Г. Павловым и комиссаром В. Е. Прасловым били по врагу прямой наводкой. Когда командир и комиссар погибли, их заменили И. К. Ханин и секретарь парторганизации Н. П. Алейников. За два дня боев наши артиллеристы уничтожили 11 танков и до батальона пехоты. После тяжелых боев у разбитых орудий остались всего семь человек.
Н. М. Кулаков написал в мемуарах: «На всю жизнь запомнилось, как взволнованный оперативный дежурный доложил: с КП береговой обороны сообщают, что батарея № 705 требует открыть огонь по ее позиции...»
Герои погибали, но не отступали. Младший политрук П. М. Силаев гранатами подорвал себя и окруживших его гитлеровцев. Краснофлотец А. К. Чикаленко взорвал вместе с собой штольню и всех находившихся в ней фашистов. Когда кончались патроны, люди отбивались даже камнями...
Противник беспрерывно бомбил и жег Севастополь. Стояла нестерпимая жара, а к палящему солнцу прибавился жгучий огонь пожаров. Повсюду стелился удушливый дым. Но днем и ночью шли ожесточенные бои, трудились руководители обороны.
Вечером 12 июня на флагманском командном пункте Октябрьский заслушал заместителей и поставил задачи на ближайшие дни. В это время вошел связист. Николай Михайлович понял: раз связист вошел во время выступления командующего — сообщение необычное. И действительно: поступило обращение И. В. Сталина к защитникам Севастополя. Октябрьский прочитал телеграмму вслух:
«Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя — красноармейцев, краснофлотцев, командиров и комиссаров, мужественно отстаивающих каждую пядь советской земли и наносящих удары немецким захватчикам... [80]
Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа. Уверен, что славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной. И. Сталин».
Кулаков распорядился опубликовать материал во флотской газете, в газете Приморской армии «За Родину» и в городской газете «Маяк коммунизма».
Телеграмму немедленно передали во все дивизии и части. Всюду прошли беседы. Николай Михайлович обращал внимание бойцов и командиров на высокую оценку Верховным Главнокомандующим защитников города и подчеркивал, что отступать некуда — позади море. Только сражаться, отстаивать город и этим помогать всему фронту на юге страны. Бойцы клялись по-севастопольски бить врага, до конца отстаивать каждую позицию.
В самое трудное время воины связывали жизнь и судьбу с партией. За 4 месяца 1942 года в СОР в члены и кандидаты партии вступили 1450 человек. Одно из заседаний партийной комиссии, рассматривавшей вопрос о приеме в партию, восемь раз прерывалось сигналами тревоги — наступал враг. Участники заседания вместе шли отбивать атаку, потом возвращались, продолжали работу. В воспоминаниях Н. М. Кулакова находим цифры возросшего притока заявлений о приеме в партию. В 8-й бригаде морской пехоты 6–7 июня поступило 30 заявлений, 8 июня — 45, а 10 июня — 124. И это в самые напряженные дни.
Как и прежде, активную работу проводил городской комитет обороны, принявший 26 мая постановление «О подготовке населения к вооруженной борьбе в городе». Половину городских дружин обороны перевели на казарменное положение. В резерв зачислили всех способных носить оружие. Принимали в добровольном порядке и женщин. На предприятиях создавались запасы воды, продовольствия, позаботились об аварийной подаче электроэнергии и дублирующей связи.
Так город-воин, напрягая силы, отражал третий штурм [81] врага. В ночь на 19 июня Октябрьский и Кулаков донесли в Ставку, наркому ВМФ и командующему Северо-Кавказским фронтом: «Героический Севастопольский гарнизон продолжает истреблять врага, рвущегося в город... Враг понес потери самое малое в три-четыре раза больше нашего. Несмотря на эти огромные потери, враг, имея абсолютный перевес и господство в воздухе и танках, продолжает огромное давление. Враг уничтожает подразделения в окопах бомбоударами, а затем, прорываясь танками, захватывает территорию... Из всей обстановки видно, что на кромке северной части Северной бухты остатки прижатых наших войск долго не продержатся... Наш следующий рубеж борьбы — южное побережье Северной бухты, гора Суздальская, Сапун-гора, высота Карагач... Переход на указанную линию обороны будем вынуждены сделать, если немедленно не получим помощи».
Не хватало боеприпасов для артиллерии (их поднимали даже под обстрелом с потопленной врагом «Грузии»), продовольствия, в ряде мест невозможно было готовить горячую пищу. Проблемой стала питьевая вода. Городской водопровод был разрушен, колодцы за ночь вычерпывались до дна, а за каждой перевозимой на лошади бочкой охотились «мессершмитты».
Вскоре фронт стал проходить по линии Северной бухты, в нее уже не могли заходить корабли. Но город жил. В то же время проходили экзамены в расположенной в штольне школе. Оканчивавшим десятилетку вручали аттестаты.
По указанию Н. М. Кулакова всемирно известная панорама Ф. А. Рубо была погружена на один из последних уходивших кораблей — лидер «Ташкент».
Разгрузив снаряды и подразделения стрелковой бригады, лидер забрал более двух тысяч пассажиров — раненых, женщин, детей — ив два часа ночи 27 июня вышел в море. Через три часа пришло сообщение, что он обнаружен воздушной разведкой противника. Около 5 часов утра командир «Ташкента» В. Н. Ерошенко донес: «Подвергаюсь непрерывным [82] атакам бомбардировщиков». Затем такие донесения поступали через каждые 20–30 минут в течение четырех часов. Немецкие аэродромы близко — на Крымском берегу. «Юнкерсам» ничего не стоило сбросить бомбы, лететь за новыми. Образовалась своеобразная гигантская зловещая карусель. Наши истребители с берегов Кавказа не имели возможности прикрыть лидер: не позволял их радиус действия. Ерошенко искусно уклонялся от прямых попаданий, но от близких разрывов бомб уйти было невозможно. Осколки пробили борта, заклинило руль (корабль стал управляться машинами), вышло из строя одно из котельных отделений. Скорость снизилась до 12 узлов. Героически действовал экипаж. Трое котельных машинистов погибли от ожогов пара, но не допустили взрыва котла, а значит, и гибели корабля.
Телеграммы о положении «Ташкента» поступали в Севастополь и Новороссийск — Военному совету и штабу флота. Кулаков всю ночь не смыкал глаз, торопил Елисеева, хотя тот и без этого не давал покоя ни морякам, ни летчикам. На помощь лидеру из Новороссийска двинулись эсминцы «Сообразительный», «Бдительный», спасательное судно «Юпитер», сторожевые катера. Но эти силы были еще далеко от медленно идущего и с трудом маневрирующего корабля, а вражеские атаки продолжались{7}.
В этом, казалось, безнадежном положении выход нашел заместитель командующего ВВС флота генерал-майор авиации П. П. Квадэ. Против бомбардировщиков он послал наши бомбардировщики. Пе-2 командира эскадрильи И. Е. Корзунова успели вовремя. Они понеслись прямо на «юнкерсы», а те шарахнулись в разные стороны, куда попало бросая бомбы.
Эсминцы и катера встретили «Ташкент». На его борт поднялся с катера контр-адмирал Л. А. Владимирский, принявший руководство спасением лидера, который едва держался [83] на воде. Пересадили раненых и пассажиров — эвакуированных людей. Откачали воду. В кают-компании корабля, иллюминаторы которой покрывала вода, врачи делали операции раненым. На пирсе с полузатопленного корабля вынесли промокшие рулоны — панораму. Холсты просушили и отправили в тыл.
По достоинству оценив подвиг моряков «Ташкента», из Краснодара для встречи с ними приехал командующий фронтом Маршал Советского Союза С. М. Буденный. Он поднялся на орудийную башню и, обратившись к морякам, высоко отозвался о мужестве и боевом мастерстве экипажа, тепло поблагодарил за службу...
На пути из Севастополя погиб один из авторов «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» Евгений Петров. Он уцелел во время плавания на многострадальном «Ташкенте», но, когда продолжил путь, самолет, на котором он летел, врезался в курган где-то между Ростовом и Миллерово. В полевой сумке писателя нашли статью, которая была напечатана в «Красной звезде».
Вот строки из этой предсмертной статьи. «Немцы пустились на хитрость. Они объявили во всеуслышание, что Севастополь — неприступная крепость. Пора внести ясность в этот вопрос. Морская база Севастополь никогда, к сожалению, не была сухопутной крепостью. В этом смысле Севастополь ничем не отличается, скажем, от Сингапура. Пошел двадцать первый день штурма. Держаться становится все труднее. Возможно, что город все-таки удержится. Я уже привык верить в чудеса, потому что семь с лишним месяцев обороны Севастополя — военное чудо...»
Тому, чтобы свершилось это военное чудо, Военный совет флота и Н. М. Кулаков отдали немало сил.
В нашем народе всегда ценились мужество и самоотверженное служение правому делу, глубокие знания и деловитость, душевная щедрость и простота, человечность и правдивость. Качества эти были органически присущи Николаю Михайловичу Кулакову. Он часто находился на передовой, [84] встречался с бойцами. Так было под Балаклавой, где враг неожиданно занял наш форт, или в районе Перекопа. Он выезжал в отошедшие части и добивался восстановления положения, возвращения утраченных позиций. Так было в дивизиях И. А. Ласкина и П. Г. Новикова.
Суворов говорил, что в бою побеждает тот, кто меньше себя жалеет. Николай Михайлович и был таким человеком. К тому же талантливым воспитателем, умевшим убедить силой примера, силой слова. Он обладал особой способностью к общению и особой нравственной силой. У него и за шутками скрывалась огромная глубина мысли. С ним было просто, хотелось говорить откровенно, излить душу.
Николай Михайлович выезжал на места погрузки и выгрузки судов и кораблей, где часто было и так, что корабль с одного борта вел огонь по фашистским позициям, с другого принимал раненых. Случалось, под бомбежкой и артобстрелами он следил, чтобы не ушел транспорт недогруженным. Нередко ходил он в осажденную Одессу, когда прилегающие к городу районы контролировались авиацией противника и минировались им...
И все же звание Героя Советского Союза присвоено Н. М. Кулакову не только за личное мужество. По достоинству было оценено его партийное руководство обороной Севастополя — смелое, инициативное.
Последние дни обороны Севастополя... Возможности помочь войскам были исчерпаны. 29 июня Кулаков зашел к Октябрьскому. Тот уже не мог ничем подкрепить войска, чтобы остановить продвижение врага. Кулаков заговорил о переходе на 35-ю батарею.
— Ты считаешь, что дело идет к развязке? — спросил Октябрьский.
— Получается так, Филипп Сергеевич, и мы ничего уже не можем изменить.
Октябрьский задумался, сидел, обхватив голову руками. Николай Михайлович подошел, положил ему на плечо руку. Стал говорить, что все возможное для обороны было сделано. [85] Держались долго, но Севастополь придется покинуть. Не наша в этом вина — противник пока намного сильнее.
Октябрьский молчал, потом согласился с предложением члена Военного совета. Кулаков позвонил Моргунову, сказал о предстоящем переносе ФКП, попросил позвонить в городской комитет обороны и Петрову.
29-го враг стал непосредственно угрожать флагманскому командному пункту, и Военный совет перешел на 35-ю башенную батарею. В тот же день перешло туда и командование Приморской армии.
Даже в последние часы обороны Севастополя Николай Михайлович находил в себе силы, чтобы вселять в людей бодрость. Как вспоминал генерал П. А. Моргунов, уже когда Военный совет перешел на 35-ю батарею, было ясно, что оборона главной базы завершается. Октябрьский не мог скрыть мрачного настроения. В то же время «Н. М. Кулаков ходил по батарее в синем рабочем кителе, разговаривал с краснофлотцами, иногда улыбался, — пишет П. А. Моргунов. — Глядя на него, нельзя было подумать, что мы находимся в таком тяжелом положении. Конечно, на душе у него было так же тяжело, но он умел сохранять спокойствие, и это внушало бодрость всем».
Кулаков заботился об эвакуации, взял на себя тяжелейшую ношу. Ведь решалось, кто едет и кто вынужден будет остаться...
Генерал Е. И. Жидилов вспоминал, как он с несколькими десятками бойцов пробился из окружения и получил приказ прибыть к члену Военного совета флота. В коридорах 35-й батареи нашел дивизионного комиссара, стоял перед ним грязный, с забинтованной головой, с автоматом на груди.
— Ну, автоматчик, отстрелялся. Иди теперь на подводную лодку.
— Не могу. Моя бригада еще воюет. Кулаков ударил ладонью об стол:
— Мы с тобой люди военные. Приказ для нас — закон. Приказано тебе на подводную лодку — иди. [86]
Николай Михайлович достал из ящика стола пачку печенья и сунул в руку не евшему двое суток Жидилову:
— Возьми. Больше нечем угостить. Мы теперь ничего не имеем: ни продовольствия, ни воды, ни патронов. В диске твоего автомата еще есть патроны? Отдай какому-нибудь бойцу. На лодке тебе оружие не понадобится.
Кулаков подтолкнул комбрига в спину:
— А теперь ступай. Катер вот-вот отвалит...
К этому времени в руках защитников Севастополя остался крохотный пятачок земли. Не города, а именно земли, города практически не было — кругом одни развалины. Боеприпасы кончались. Военный совет доложил обстановку наркому ВМФ и командующему Северо-Кавказским фронтом, попросил в ночь на 1 июля вывезти самолетами 200–300 ответственных работников и командиров. В тот же день Ставка разрешила эвакуацию. Все исправные самолеты флота перелетели на Кавказ.
Военный совет приказал подводным лодкам, шедшим к Севастополю, выбросить грузы за борт, забирать людей.
Вечером 30 июня состоялось последнее совместное заседание Военных советов флота и Приморской армии. Октябрьский ознакомил собравшихся с телеграммой, разрешающей эвакуацию. Старшим в Севастополе оставался генерал-майор П. Г. Новиков.
Н. М. Кулаков сказал, что, хотя потери врага значительно превосходят наши, у нас почти ничего не осталось для ведения боя. Держать оборону практически нечем. Политико-моральное состояние защитников Севастополя крепкое, но... нет уже ни частей, ни боеприпасов. Оставшихся эвакуируют. Суровыми были эти слова. Такими, как и положение в городе.
В ночь на 1 июля с аэродрома Херсонесский маяк вылетели самолеты, присланные Москвой. Последним рейсом покидали осажденный город Октябрьский и Кулаков. Петров и другие руководители Приморской армии вышли в Новороссийск [87] на подводной лодке. После этого бои происходили в основном в районе 35-й батареи, на Херсонесском полуострове. Разрозненные группы воинов бились и в некоторых других местах. Защитников 35-й батареи 3 июля приняли на борт сторожевые катера. Боевые корабли и суда забирали других севастопольцев. Генерал Новиков погиб на переходе. Немногие оставшиеся в живых сражались с врагом до 6 июля, пока было в руках оружие и боеприпасы. Часть из них погибла в боях, другие, разбившись на мелкие группы, ушли к партизанам.
Целый месяц в период третьего штурма защитники Севастополя держали у стен города 230-тысячную армию Манштейна. А что тогда значило даже один день! Во время подготовки и проведения врагом наступления на Сталинград и Кавказ время было очень дорого.
И какими эти дни были для Севастополя! По донесению городского штаба противовоздушной обороны, 21–22 июня 1942 года (менее чем за двое суток) на Севастополь было сброшено более 1900 авиационных бомб. По данным генерального штаба сухопутных войск Германии, за период наступления на Севастополь «с немецкой стороны артиллерией разных калибров было сделано 1360 тысяч выстрелов, а авиацией сброшено около 20 600 тонн бомб».
250 дней и ночей длилась героическая оборона города. Это был выдающийся ратный подвиг, приумноживший славу первой севастопольской обороны. Город стал героем. «...Оборона Севастополя войдет в историю Отечественной войны Советского Союза как одна из самых ярких ее страниц, — говорилось в сообщении Совинформбюро от 3 июля 1942 года. — Севастопольцы обогатили славные боевые традиции народов СССР».
Сообщение Совинформбюро о том, что наши части после упорных боев оставили Севастополь, Кулаков прочитал на Кавказе. И хоть знал он, что это неотвратимо, вместе с Октябрьским вносил предложение об этом, [88] все-таки еще тяжелее стало на душе. Член Военного совета переживал за город, за оставшихся в нем людей, за всю Отчизну. Ведь люди сражались до последнего... Высокую оценку работы политорганов дал член Военного совета Черноморского флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков в своем докладе «О работе военкомов и политорганов при обороне Севастополя», который он сделал в Москве в Главном политуправлении ВМФ на совещании в июне 1942 года.
«В период третьего штурма политическая работа велась непрерывно, — подчеркивалось в докладе. — Ее вели не только политработники... Ночью проходили короткие собрания коммунистов и комсомольцев. Их решения — это клятвы, боевые приказы партийных организаций: каждому коммунисту — умереть, но позиции не сдавать. А вслед за коммунистами шла и вся масса бойцов и командиров. Они дрались во имя своей Родины, своего народа».
Конечно, докладчик умолчал о собственной роли. А ведь его главные задачи состояли в том, чтобы политработа направлялась на самое необходимое — оборону или наступление, организацию перехода морем или строительство оборонительных сооружений. И в каждый конкретный момент Н. М. Кулаков помогал и инструктированием, и материалами. Учил командиров и политработников, что для них нет мелочей, все важно — от оперативно-тактических вопросов до заботы о том, чтобы боец имел бумагу и конверты.
По его заданиям отдел пропаганды и агитации политуправления готовил листовки, памятки по специальностям, выпустил сборник «Боевые подвиги черноморцев», памятки «Как бороться с танками противника», «Как пользоваться гранатами», «Становись истребителем танков».
В выступлениях Кулаков не раз говорил о положительном опыте комиссаров батарей Черноусова и Сахарова. После каждого боя они собирали актив батарей и [89] рассказывали об оценке боя командованием, отмечали отличившихся, ставили задачи на ближайшее время. К таким совещаниям они тщательно готовились, подбирали газеты, журналы, книги, рассказывали о наиболее важных событиях в соединении, на фронте, в городе.
Эти политработники были действительно примером и в боях. Когда на 229-ю батарею двинулись танки и выбыл из строя один из расчетов, Сахаров приказал стать к орудию писарю и коку, сам он действовал за наводчика. Батарея уничтожила три танка, две бронемашины, рассеяла две роты противника.
Старший инструктор политотдела 7-й бригады морской пехоты Родин находился в третьем батальоне. В бою командир и комиссар были ранены. Родин возглавил батальон и несколько раз водил его в контратаки.
Результаты партполитработы как раз и измеряются такими делами.
Руководить, принимать решения, вести политическую работу можно только в тесном контакте с людьми, знать их настроения. Кулаков считал это непременным правилом. Главное в успехе — убеждение. Он был чуток к людям, постоянно заботился о раненых, о семьях погибших воинов.
Генерал П. А. Моргунов вспоминал, что как-то в период жестоких боев за Севастополь встретил Кулакова в траншее буквально в сотне метров от противника. Николай Михайлович переходил от одной группы бойцов к другой, разговаривал с людьми. На вопрос Моргунова, зачем же члену Военного совета так рисковать, ответил коротко:
— Ты же ходишь!
В послевоенных воспоминаниях Николай Михайлович писал: «Помимо сознаваемой необходимости как можно больше видеть собственными глазами, не полагаясь только на донесения, подталкивала меня и внутренняя потребность...» [90]