Начальник практической эскадры
Практическая эскадра Балтийского флота состояла из девяти винтовых судов: кораблей «Орел», «Константин», «Выборг», «Вола» и «Ретвизан», винтового фрегата «Громобой», пароходо-фрегата «Камчатка» и корветов «Баян» и «Калевала». Задача эскадры состояла в подготовке личного состава для плавания на паровых кораблях.
За Бутаковым с первых дней его появления на эскадре прочно укрепилось прозвище «беспокойного адмирала». Он сразу предъявил ко всем офицерам, начиная от командиров кораблей и кончая младшими офицерами, ряд новых, непривычных для них требований. Он заставил каждого глубоко изучать свою специальность, вникая в такие мелочи, на какие они прежде не обращали внимания.
Адмирал часто переносил свой флаг с одного корабля на другой, проводил на каждом корабле примерно неделю, знакомясь с личным составом и осматривая корабль. Некоторые побаивались этих посещений, так как вопросы Бутакова при нерадивом отношении к делу могли оказаться неожиданными и затруднительными, а отвечать на них надо было точно. «Лгать адмиралу или обманывать его было нельзя, — рассказывал один из служивших в то время па эскадре механиков, — так как всем памятные слова Бутакова: «Будто бы?» или: «Так ли это?» — сразу останавливали говоруна и были равносильны выговору. Приходилось выбирать одно из двух: работать или уходить... Григорий Иванович не походил на других; он не любил много говорить и Вообще отличался молчаливостью; [77] и если о чем говорит или писал, то все это было в высокой степени умно, ясно и просто... Будучи сам чрезвычайно трудоспособным... ближайших помощников и сослуживцев он выбирал очень осторожно. Новичкам по службе с таким трудолюбивым адмиралом на первых порах жилось очень тяжело, потому что являлась надобность переделаться и даже перевоспитаться на иной лад»{73}.
Предъявляя высокие требования к подчиненным, Григорий Иванович обладал редким даром находить нужных для дела людей и при этом не считался ни с чином, ни с протекцией. Так, например, многие старшие инженер-механики практической эскадры надеялись запять вакантную должность флагманского инженер-механика эскадры. Но неожиданно для всех Бутаков остановил свой выбор на молодом офицере. Последний сам был сильно смущен таким назначением и после долгих колебаний явился к Бутакову и напрямик заявил, что недостаточно опытен для работы на новой должности и что, кроме того, он моложе многих старших инженер-механиков эскадры по чину, а поэтому просил отменить назначение. Адмирал терпеливо выслушал молодого офицера, а затем спросил:
«- Ну, а желание служить и заниматься делом — это есть или нет?— Есть.
— Ну, в таком случае... прошу с божьей помощью приниматься за дело, а в трудных случаях приходить ко мне, будем обдумывать вместе»{74}.
Молодому офицеру не оставалось ничего иного, как приступить к работе. Его первые шаги проходили под неусыпным наблюдением Бутакова.
Григорий Иванович имел обыкновение накануне выхода эскадры в море принимать доклады офицеров штаба и командиров кораблей у себя на квартире. Докладывать приходилось в небольшом кабинете в присутствии всех собравшихся. Выслушав докладывавшего, Бутаков обычно подавал ему маленький листок бумаги и карандаш и предлагал набросать вчерне высказанные им мысли.
«Так случилось и с новичком Н., — рассказывает участник одного из таких совещаний. — ...Первые минуты ему казалось предпочтительнее провалиться сквозь все полы и потолки квартиры адмирала, чем писать у всех на глазах, и притом тогда, как другие в это время говорят. Положение [78] представлялось безнадежным: размер листочка бумаги был так мал, что на нем казалось невозможным написать даже часть того, что было надо; резины с собой у Н. не было, а просить ее у адмирала было неудобно; и вот, невообразимо мучаясь и вспоминая все наставления и примеры, как надо писать деловые бумаги, таковая, хотя и нескоро, была составлена, и своим писанием составитель далеко не был доволен.Но вот со стороны адмирала слышен вопрос: «Что, кончили?»
Написанное подастся ему. Григорий Иванович прочитывает, берет от «писателя» карандаш, более половины из написанного зачеркивает и приписывает своей рукой два или три слова, a затем читает всем вслух. Новичок-автор не мог узнать своего произведения: оно так много изменилось к лучшему, что трудно и сказать!
Это был первый урок новичку. Последующие уроки были не менее поучительны...»{75}.
В любое дело Бутаков вникал глубоко и всесторонне. Он сам разбирался во всех чертежах, которые ему представляли, и раньше чем прийти к какому-либо решению, задавал докладывавшему ряд настойчивых вопросов: «Нельзя ли обойтись без этого? Нельзя ли сделать это попроще? А отчего бы, например, не сделать вот так?» и т. п. И если докладывавший умно и убедительно защищал свое предложение, оно принималось. Хвастунов и пустых говорунов Бутаков не переносил. Разобравшись, с кем имеет дело, он обрывал таких субъектов коротким вопросом, обращенным к свидетелям излагаемых им фактов: «Так ли это в действительности?»
Адмирал Бутаков учил подчиненных относиться к нелегким обязанностям, возлагаемым на них новейшей паровой машинной техникой, с чувством глубокой ответственности. Он часто напоминал им правило Петра I: — «Промедление времени невозвратной потере жизни подобно».
Бутаков добивался того, чтобы суда эскадры в случае повреждений не теряли способности нести боевую службу. Для этого на колесном пароходо-фрегате «Владимир» он оборудовал специальную «пловучую мастерскую» для исправления повреждений судов на ходу, во время учебного плавания. Если повреждения оказывались настолько [79] серьезными, что исправить их силами «пловучей мастерской» не удавалось, то в ремонте судна принимала участие вся эскадра. При этом сам Бутаков глубоко вникал в техническую суть аварии, упорно доискивался вызвавшей ее причины, искал способы предупреждения аналогичных аварий.
Особенное внимание Бутаков уделял морской подготовке личного состава эскадры, стремясь при этом превратить учения из тягостных занятий в увлекательные состязания. «Считая необходимым основать всякое совершенствование флота на соревновании, — писал Григорий Иванович в отчете о плавании эскадры летом 1860 года, — я ввел в отряде, чтобы из всякой работы выходила гонка и первым кораблям в каждой работе немедленно изъявлялось сигналом удовольствие. Если же работа была произведена быстрее предшествовавшего раза, — то особенное удовольствие»{76}.
На эскадре часто, особенно в воскресные дни, устраивались состязания по плаванию, по бросанию лота, шлюпочные гонки и т. п. Taк, в один из воскресных летних дней 1860 года после подъема флага команды кораблей эскадры выстроились на палубах. Все взоры были устремлены на ванты, где ожидали сигнала о начале состязаний салинговые матросы. Наконец прогремел пушечный выстрел, и соревнующиеся заскользили по вантам к салингам{77}. Когда первый из салинговых — таким оказался матрос с «Выборга» — достиг своей цели, его приветствовало громовое «ура». Победитель состязаний достиг салинга за 50 секунд, тогда как обычно на это уходило больше минуты.
Затем соревновались пловцы, лотовые, команды шлюпок. Призы победителям соревнований вручал на флагманском корабле сам адмирал, справедливость которого была хорошо известна не только на эскадре, но и далеко за ее пределами.
Ничто не могло ускользнуть от внимательного взора «беспокойного адмирала». Малейшие упущения по службе замечались им сразу. И на эскадре знали, что если на флагманском корабле поднят сигнал: «Адмирал приглашает таких-то на вечернюю чашку чая», то это значит, что названным в сигнале лицам предстоит серьезный разговор с начальником эскадры. Когда приглашенные прибывали [80] на флагманский корабль, их до начала чаепития Бутаков поодиночке вызывал к себе в каюту. О чем он с ними говорил, оставалось неизвестным, но по выражению и цвету лица тех, кто выходил от него, можно было догадаться, что головомойка была внушительной.
Но еще больше доставалось тем, чей промах обсуждался публично после общего чаепития в адмиральской каюте. Фактически это был настоящий товарищеский суд, на котором обсуждались всякие ошибки офицеров, недобросовестное выполнение ими своих обязанностей, причем делалось это своевременно, под свежим впечатлением, когда нельзя было ничего скрыть или «спрятать концы в воду». Обвиняемым предоставлялась полная возможность защищаться, опровергать заключения экспертов. Допускалась полная свобода слова при обязательном условии: самому с уважением относиться к мнению других и никоим образом не употреблять резких и обидных выражений. Иногда такие импровизированные суды подытоживались приказами Бутакова.
Никогда еще боевая подготовка на практической эскадре не проводилась с таким напряжением, как во время летнего плавания 1860 года. Особое внимание Бутаков уделял артиллерийской стрельбе и маневрированию кораблей.
Чтобы метко стрелять по противнику, надо знать точное расстояние до него. В условиях морского боя это трудно, так как и свой корабль и корабль противника находятся в движении, отчего расстояние между ними непрерывно меняется. Чтобы избавить артиллеристов эскадры от возможных ошибок при стрельбе, Бутаков приказал установить на всех кораблях специальные измерительные приборы, а в боевое расписание ввести особую должность в офицера, который должен был беспрерывно измерять во время стрельбы расстояние до противника.
Для надежной и быстрой передачи с мостика корабля на батареи приказаний об установке прицела Бутаков изобрел и ввел простое и очень удобное приспособление. Оно состояло ив двух циферблатов со стрелками, разбитых на 12 делений, каждое из которых соответствовало одному кабельтову. Один циферблат, устанавливался на мостике, второй — на батарее. Стрелки соединялись между собой шнуром таким образом, что при повороте стрелки на циферблате мостика на какое-то число делений на [81] такое же число делений отклонялась стрелка циферблата на батарее.
При совместном плавании нескольких кораблей командиру каждого судна важно своевременно узнавать о внезапном изменении скорости хода одним из соседних кораблей или всем соединением. Бутаков предложил ввести для этой цели сигнал — шары, поднимаемые на сигнальной мачте. Высота подъема шаров показывала, каким ходом движется судно. Этот сигнал сохранился на флоте до настоящего времени.
Много труда положил Бутаков на то, чтобы добиться четкого совместного маневрирования судов практической эскадры. Задача эта была нелегкой, так как суда были разнотипны, имели различное водоизмещение, различную маневренность. Между тем в интересах наиболее эффективного использования артиллерийского оружия надо было добиться точных и быстрых перестроений судов из одного строй в другой, наиболее выгодный в данный момент для ведения огня.
Сложность задачи состояла в том, что надо было заставить разнотипные суда описывать при поворотах одинаковую циркуляцию{78}. А это было далеко не просто. «Вола», например, совершала поворот в течение восьми минут, описывая окружность длиной около 270 метров, а «Константин» совершал поворот за 12 минут, проходя по окружности почти вдвое большее расстояние.
Бутаков сделал все необходимые расчеты и каждому командиру корабля дал подробные указания, как поступать во время маневра и как управлять кораблем на время циркуляции: на сколько румбов повернуть вправо или влево, когда поставить руль прямо, когда застопорить или дать ход машине, когда снова положить руль на тот или иной борт. После этого началась отработка маневрирования кораблей поодиночке. Два торчащих из воды шеста — «створные вехи» — служили стартовым пунктом для движений. «Вола», «Выборг» и «Громобой», поочередно подходя к линии вех, клали руль на борт и начинали совершать заранее рассчитанную циркуляцию. Так продолжалось до тех пор, пока каждый корабль выполнил задачу. Затем начались учения по совместному маневрированию двух кораблей. Первыми начали упражнения корветы «Баян» и «Калевала».
«Баян», шедший впереди, должен был вступить в [81] кильватер «Калевале». Вот он повернул на четыре румба влево, потом па восемь румбов вправо и снова на четыре румба влево и все-таки оказался впереди «Калевалы». Досадно! Бутаков приказал повторить маневр, но на этот раз «Баяну» повернуть на шесть румбов влево, на двенадцать румбов вправо и снова на шесть румбов влево.
Снова корвет «Калевала» идет по прямой. «Баян», стремясь стать ему в кильватер, описывает более крутые дуги, но опять оказывается впереди «Калевалы» на 40-50 саженей!
Упражнение повторяется. Бутаков указывает новые румбы для поворотов «Баяна» — восемь, шестнадцать и восемь румбов. Теперь, сделав крутую циркуляцию, корвет занимает свое место за «Калевалой». Задача выполнена.
Так, в непрерывных учениях проходило плавание 1860 года. Теория постепенно претворялась в практику. Корабли все смелей и уверенней совершали совместное маневрирование.
Большое значение для воспитания личного состава эскадры Бутаков придавал посещению исторических мест героических боев русского флота. Так, на эскадре была торжественно отмечена историческая дата — годовщина Гангутской битвы 1714 года. 27 июля, накануне традиционного праздника, вся эскадра вышла на Гангутский рейд, в район мызы Рилакс, где Петром I была одержана эта славная победа. Бутаков напомнил подчиненным подробности славной битвы русского флота, а затем был дан салют.
На следующий день, пригласив на борт «Калевалы» всех плававших на эскадре кадет, Бутаков отправился к Тверминне, чтобы показать им место, где Петр I предполагал вытащить на сушу русские суда для переволоки на другую сторону полуострова. Таким образом Бутаков не только отметил славную дату, но и познакомил будущих офицеров флота с районом Финского залива, важным в оборонном отношении.
Летнее плавание практической эскадры подходило к концу. 5 сентября 1860 года Григорий Иванович Бутаков за отличную службу был награжден орденом Станислава I степени с мечами. Вскоре он был послан в командировку в Англию и Францию для ознакомления с новейшими достижениями в области кораблестроения и с постановкой морского дела на флотах этих стран. [83]
Прибыв во Францию, а затем в Англию, Бутаков прежде всего осмотрел строившийся там броненосные корабли «Нормандия», «Уорриор» и «Резистанс». Оценивая их, Григорий Иванович писал чиновнику морского министерства С. А. Грейгу, что «...это только первые шаги в верном направлении»{79}.
В Шербурге Бутаков встретился с французским адмиралом Буэ-Вильомезом, с работой которого о пароходной тактике, вышедшей в 1857 году, он был знаком по переводу, опубликованному в одном из номеров «Морского сборника» за 1858 год. Вот как описывает Бутаков эту встречу:
«- Я в этом году командовал на Балтике практической эскадрой, — сказал я. Он не дал мне договорить и начал покровительственным тоном объяснять мне разные предметы.— Я в этом году командовал на Балтике практической эскадрой и, так как я напал на совершенно новые идеи, я проделал несколько опытов, утвердивших меня в этих идеях, — перебил я хвастливого француза и дал ему легкую идею о моих эволюция и, следовательно, о том, что его эволюции не то, что нужно, и построены на соломенном фундаменте.
— А! Да, это совершенно ново, это совершенно ново!.. Однако вот идея, которая принадлежит мне полностью: именно, — о зубчатом фронте.
Я объяснил ему, что это не боевой строй.
— А! Но я держусь того взгляда, что нет при паровых кораблях (специального) боевого строя, все построения эскадры хороши для боя, — и разговор перешел к блиндированным судам»{80}.
Находясь во Франции, Бутаков продолжал усиленно работать над созданием новых строев для совместного плавания паровых кораблей. Он с радостью констатировал, что «попал на идею обобщения многих выработанных прежде данных... открыл центробежные и центр склонные (центростремительные. — Авт.) круги и нашел законы вращения кораблей, а также величины коордонатов{81} для увеличения или уменьшения интервалов, идя строем фронта»{82}. [84]
О всем, что он успел сделать в Англии и Франции, Бутаков писал в донесении генерал-адмиралу:
«1) Узнал в подробности систему морских военных сигналов французского флота... 2) Списал все ночные и туманные сигналы этого флота. 3) Приобрел французские пароходные эволюции («Tactique navale provisoire») и убедился... что со времени публикации сочинения по этой части адмирала Буэ-Вильомеза предмет этот, ежегодно изучаемый и пополняемый на французской эскадре Средиземного моря, двинулся вперед чрезвычайно мало. 4) Удостоверился, что на английском флоте не имеют по этой части ничего своего самостоятельного, а довольствуются доселе переводами с французского того сочинения, о котором я выше упоминал... и компиляцией штурмана Бидделькомба... из коих последняя ниже посредственности... 5) Что важный предмет точного измерения расстояния до неприятеля во французском флоте далеко впереди английского... 6) В Англии я заказал комплект сигнальных фонарей... 7} Узнал, что хотя французский флот сделался со временем независимым от Англии относительно машин для кораблей, офицеры французские вообще недовольны своими машинами, слишком часто повреждающимися... 8) Во всякой будущей войне французы, как я узнал от к-адм. Буэ-Вильомеза, ожидают, что абордаж должен вновь играть важную роль»{83}.
В заключение Григорий Иванович излагал содержание своей работы по теории пароходных эволюции. «Не желая уступить кому-либо за границей первенство изобретения этой теории, — писал он, — я очень мало ознакомил с нею иностранных адмиралов».
Результатами Крымской войны 1853-1856 годов русский царизм скомпрометировал себя не только перед всем миром, но и перед своим народом. Если до этой войны русский царизм, непрерывно одерживая военные победы за рубежом, разжигал в своих подданных шовинистиче-ский угар, который способствовал поддержанию авторитета царской власти, то во время Крымской войны его внешняя политика потерпела полный крах.
«Наступило небывалое отрезвление, — писал Энгельс.- Колоссальные жертвы войны слишком сильно встряхнули [85] русский народ, царю пришлось слишком много взывать к его преданности, чтобы можно было сразу же вернуть его к пассивному, тупому повиновению. К тому же Россия постепенно развивалась и в экономическом и в умственном отношении; рядом с дворянством появились уже зачатки второго просвещенного класса, буржуазии. Словом, новый царь был вынужден разыгрывать из себя либерала, но на этот раз внутри страны.»{84}
К 60-м годам XIX века противоречия в России между развивающимся капитализмом и крепостничеством достигли наибольшей остроты. К этому времени уже «...помещики-крепостники не могли помешать росту товарного обмена России с Европой, не могли удержать старых, рушившихся форм хозяйства... Крестьянские «бунты», возрастая с каждым десятилетием перед реформой 1861 г., заставили первого помещика, Александра II, поневоле признать, что лучше освободить сверху, чем ждать, пока свергнут снизу. В 1861 году последовал «высочайший» манифест об освобождении крестьян.
Однако эта реформа не уничтожила полностью феодально-крепостнические отношения. Крестьяне получили только около 13% всей земли. Кроме того, с 1863 года крестьяне были превращены во временнообязанных и продолжали оставаться ими до перевода помещиком, по своему усмотрению, на выкуп. Вследствие этого еще в 1881 году 15% крестьян состояли временнообязанными. Остатки же крепостничества фактически просуществовали до 1917 года.
После отмены крепостного права развитие капитализма в России пошло с исключительной быстротой. Общая сумма производства за 30 лет, с 1865 по 1895 годы, возросла примерно в четыре раза, выплавка чугуна — почти в семь раз, а добыча нефти — в 700 раз. Вместе с ростом основных отраслей промышленности происходила и усиленная ее концентрация.
Важные стратегические позиции в русском народном хозяйстве занимал иностранный капитал. Его приток в русскую промышленность непрерывно усиливался, а вместе с этим росла экономическая и политическая зависимость России от иностранцев, что тормозило индустриальный прогресс России, оказывалось на развитии ее оборонной промышленности, а следовательно, и на ее обороноспособности. [86]
Развитие металлургической и металлообрабатывающей промышленности создало в России производственно-техническую базу для более ускоренного, чем это было возможно раньше, развития новых видов оружия и боевой техники, для строительства парового флота.
Создание броненосного флота в России было начато постройкой в 1861 году броненосной лодки «Опыт». В 1863 году русские казенные и частные верфи приступили к постройке десяти однобашенных и одной двухбашенной броненосных лодок, предусмотренных специальной судостроительной программой. Лодки этого типа имели водоизмещение до 1500 тонн, были вооружены двумя 229-миллиметровыми орудиями, толщина броневого покрытия их составляла: на бортах — 127 мм, на башнях — 280 мм. Первая из таких лодок была спущена на воду 10 марта, последняя — 18 июня 1864 года. Кроме постройки военных кораблей на отечественных верфях, русское правительство разместило заказы на постройку кораблей за рубежом. Так, в 1861 году в Англии была заказана броненосная батарея «Первенец». В ее постройке принимали участие русские инженеры и мастера.
Проведенные в 60-х годах военные реформы свелись к упразднению военных поселений и к сокращению срока службы в армии и на флоте до 15 лет; была отменена сдача в солдаты по приговору суда. Хотя эти реформы и дали некоторые положительные результаты, но они не решили основного вопроса — способа комплектования армии и флота, так как рекрутская система набора сохранялась. Это означало, что воинскую повинность отбывали только податные сословия{85} — в основном крестьяне и мещане-ремесленники. Военная реформа 60-х годов оказалась половинчатой и крайне неудовлетворительной.
После возвращения из-за границы весной 1861 года контр-адмирал Бутаков был назначен начальником практической эскадры винтовых канонерских лодок.
Как только ему стало известно о новом .назначении, он поспешил сдать в печать краткий вариант своего труда о совместных эволюциях паровых кораблей. Этот вариант назывался: «Несколько отрывков из опыта начальных оснований пароходной тактики». Как и рассчитывал [87] Бутаков, эта книга вышла в свет до того, как эскадра отправилась в летнее плавание и командиры канонерских лодок успели ознакомиться с основными принципами пароходных эволюции, т. е. имели возможность «вникнуть в предмет прежде, чем действовать».
В состав практической эскадры входили 40 канонерских лодок из 76, которыми располагал Балтийский флот по состоянию на 1 января 1861 года. Это были деревянные, плоскодонные суда водоизмещением по 176 тонн, вооруженные тремя орудиями каждое. 27 канонерских лодок зимовали в Петербурге, а остальные -в Гельсингфорсе.
Подготовка эскадры к летнему плаванию оказалась делом очень сложным, особенно подготовка судов петербургской группы, которые надо было доставить в Кронштадт, где осмотреть их корпуса в доке и провести необходимый ремонт.
Очень заботили Бутакова машинные команды канонерских лодок. К великому огорчению, он убедился, что механики, машинисты и кочегары эскадры — люди неопытные, незнакомые с работой паровых машин высокого давления. Многие кочегары, например, совершенно не умели поднимать пары и неудачные попытки в этом направлении приписывали несовершенству котлов, а в действительности оказалось, что они накачивали в котлы слишком много воды. Машины в руках механиков капризничали: не останавливались, когда это было нужно, не переключались для работы на задний ход. Немногим опытным механикам беспрестанно приходилось переходить с лодки на лодку, чтобы пустить в ход то одну, то другую машину. Словом, необходимо было буквально «начинать с азбуки».
По мере осмотра канонерских лодок петербургской группы и ремонта их в кронштадтских доках корабли эскадры отправлялись в Гельсингфорс. Ради экономии угля, которого было отпущено на всю эскадру очень мало — всего лишь 150 тысяч пудов, канонерские лодки сперва шли на буксире друг у друга, а затем — на буксире у большого парохода, который обычно ожидал их на Большом Кронштадтском рейде и отводил в шхеры через пролив Бьеркэ-зунд. Только в первых числах июля вся эскадра собралась на Гельсингфорсском рейде. [88]
11 июля 1861 года Бутаков издал приказ, в котором излагались задачи боевой подготовки эскадры:
«Нам нужно научиться, — писал он в этом приказе, — для будущей (вероятно железной) шхерной флотилии быть не стадом, наскоро согнанным, а стройною силою, толково, a потому и легко, передвигающейся с места на место на основании современной науки и внушающей к себе уважение порядком и быстротой своих действий. Насколько мы подвинемся в настоящую кампанию в этих древней и современной науках, настолько мы приблизимся к славным для флага нашего в этих водах временам Петра...»{86}
Таким образом, первой задачей летнего плавания Григорий Иванович считал подготовку кадров для нового винтового железного флота, который Россия должна была строить. При этом подготовку кадров следовало проводить на основании современной науки, т. е. на совершенно новых началах.
Вторую, не менее важную и трудную задачу Бутаков видел в тщательном изучении шхер Финского залива как района, имеющего большое значение в оборонном отношении. Значимость этой задачи определялась еще и тем, что русские корабли, плававшие здесь, находились в зависимости от опытных финских лоцманов. Правда, некоторые районы финских шхер в то время изучались русскими «промерными партиями», измерявшими глубины, описывавшими берега, определявшими скорости и направления течений и ограждавшими фарватеры. Однако сделано было еще очень мало, и избавиться от услуг финских лоцманов не представлялось возможным.
Изучение шхер не являлось для Бутакова новым делом. Еще во время летнего плавания 1860 года была сделана первая попытка исследования шхерных фарватеров винтовыми кораблями. Командиры шести канонерских лодок, изучив подробно шхеры в районе Гельсингфорса — Ловиза, нанесли на свои карты множество новых фарватеров. Бутаков решил летом 1861 года продолжить исследование шхер.
Однако решение этой задачи встретило множество трудностей. Так плавание в районе к западу от мыса Гангэ-удд приходилось совершать, руководствуясь исключительно старой шведской картой мелкого масштаба, являвшейся копией карты издания 1813 года. В западной [89] части, жаловался Бутаков, «мы были совершенно впотьмах и в полной зависимости от лоцмана по всему пространству до самого Або от Гангэ-удда, ибо почти нигде не означены на карте глубины; лоцманские знаки не на тех местах, где мы ожидали найти их, и даже станции лоцманов перенесены»{87}. Не легче было плавать и к востоку от Гангэ-удда. Хотя на русских картах этот район был нанесен более подробно, плавать в нем приходилось наугад, так как он был плохо оборудован в гидрографическом отношении. Например, на всем участке шхер от Экнеса до Барэ-зунда не было ни вех, ни шестов, а линия фарватера не была обозначена на карте, финские же лоцманы наотрез отказывались водить там русские корабли.
Именно этот малоизвестный район решил изучить Бутаков. Подойдя с восемью лодками к западному входу в Барэзундский фарватер, он приказал лоцману вести отряд другим фарватером, находившимся севернее Барэ-зундского. Тщетно убеждал лоцман, что ходить этим фарватером могут только самые малые суда. Бутаков заявил ему, что берет всю ответственность за последствия на себя.
«С большим страхом, — рассказывал об этом случае Бутаков, — и беспрестанно бегая на бак, — напиться холодной воды для успокоения своих нервов, — лоцман помогал мне следовать этим фарватером; но когда я увидел, что некоторых надводных камней на карте совсем нет и что лоцман все более и более делается нервозным, я освободил его от всякого участия в проводке лодки и распоряжался сам.Положение мое, однако, становилось беспрестанно более и более затруднительным, потому что я видел островки и камни, которых на карте совсем нет, и не встречал тех, которые на нее нанесены! Наконец, там, где я правил, чтобы пройти между двумя подводными камнями, назначенными на карте по обе стороны фарватера, мне встретился в средине последнего надводный острый камень, о котором карта совсем не предупреждала меня»{88}.
В результате этого плавания район Экнес — Баре-зунд изучен настолько хорошо, что по промеренным и описанным фарватерам района могли плавать не только малые канонерские лодки, но и большие пароходы.
Если в кампании 1860 года Бутаков как бы присматривался к соединению винтовых кораблей и искал [90] наиболее целесообразные методы боевой подготовки, то в кампании 1861 года он выступил уже как смелый новатор в подготовке кораблей и их личного состава. С этой точки зрении его известный приказ № 59 от 11 июля 1861 года является как бы программным документом, в котором, кроме задач на летнюю кампанию, излагались взгляды Бутакова на методику и основные принципы организации боевой подготовки. Этот приказ, как другие его приказы, своим образным языком, ясностью мысли напоминал суворовскую «Науку побеждать».
Бутаков приучал подчиненных ему командиров к бесстрашному управлению кораблями. Он внушал им, что «в мирное время нужно выучиться рисковать, чтобы в военное время уметь рисковать, т.е. получить уверенность и крепость нервов. В военное время позволяется рисковать не только каким-нибудь фальшкилем, но и целыми флотами, ибо без риску не может быть войны».
Встав на путь ломки старых традиций, Бутаков объявил решительную борьбу с внешним лоском и казенным формализмом в подготовке флота. «Считаю нужным при этом объяснить, — писал он в своем приказе № 59, — взгляд мой на предмет, издавна получивший в наших водах особенную важность: это виц-мундир и визитный рапорт. Мне кажется, что дельным людям нет никакого дела, в каком именно из узаконенных костюмов находится лицо, имеющее надобность переговорить с начальником о деле...
Относительно почестей при часто случающихся проездах моих мимо лодок считаю нужным присовокупить, что я далек от мысли, чтобы беспрерывные вызовы команды во фронт возвышали мое достоинство, тем более, что вызовы эти не могут не быть обременительными для нижних чинов. Не по этому я буду судить об исправности военного судна: что мне за дело, что люди бойко кричат: Ваше-ство! — тогда как мачты или гафеля смотрят в разнотычку, паруса плохо закреплены, постановка тента небрежная, за бортом висят концы, флаг или вымпел запутан, шлюпки дурно управляются или неопрятны, белье развешано кое-как, буксиры подаются медленно и т.п.!
Мне весело видеть, как «Осетр» пышет паром из всех ноздрей, идя для получения приказаний, и как командир этой лодки лейтенант Римский-Корсаков исполняет сигнал [91] «приблизиться» так хорошо, что, несмотря на шум машин двух лодок, можно внятно и явственно переговорить с ним!
Но чему мне радоваться, когда какая-нибудь лодка идет в кабельтове от флагманского парохода с людьми во фронте, вместо того, чтобы бойко и уверенно резать вплоть, не отвлекаясь китайскими церемониями?
Поставьте, если можете, команду хоть вверх ногами, чтобы показать, как вы ужасно почитаете вашего начальника, но уважения ваш флаг от этого не приобретет»{89}.
Здесь же Григорий Иванович высказывал глубоко верную мысль, что управление кораблем есть не просто дело профессионального навыка, но и подлинное искусство, требующее тонкого чутья: [92]
«Помните, что наша служба основана на чуть-чуть: чуть-чуть в одну сторону — так окажут «молодец», а чуть-чуть в другую... — «слепец». Расстояние между этими крайностями всего каких-нибудь полфута, которые и нужно найти. Можно же найти их только постоянным внимательным изучением!»
Результаты боевой подготовки эскадры летом 1861 года были отличными. Канонерские лодки четко держались в строю, совершали: сложные эволюции. Эскадра сплавалась, превратилась в организованную силу.
О всей проделанной за этот год работе Бутаков подробно рассказал в «Обзоре плавания и действий практической эскадры винтовых лодок Балтийского флота в кампании 1861 года», опубликованном в официальном отделе седьмого номера журнала «Морской сборник» за 1862 год. Теперь, когда архив адмирала Бутакова доступен для изучения, стало возможным, сопоставив оригинал рукописи «Обзора» с опубликованным текстом, установить, что царская цензура значительно сократила «Обзор». Уже один этот факт говорит о том, что руководящая верхушка морского министерства не одобряла действий начальника практической эскадры.
Из «Обзора» были выброшены те места, в которых Бутаков обосновывал необходимость борьбы с внешним лоском и казенным формализмом, призывал к воспитанию в командирах кораблей инициативы и самостоятельности. «...Мне случалась в настоящую кампанию надобность, — писал адмирал в одном из таких мест, — сказать несколько слов командиру лодки, мимо которой я прохожу, а изготовление его вице-мундира заставляло меня дожидаться в то время, когда я давно уже мог бы объясниться с ним и следовать далее, так что мне приходилось говорить командирам: «Мне были нужны Вы, a не ваш виц-мундир».
...В тех мыслях, что государство снабжает эскадры не для почестей начальникам ...я счел нужным вырвать с корнем тот фальшивый взгляд, на основании которого могли считать почести мне одним из важных предметов в нашем плавании... Относительно необходимости выучиться рисковать, то я должен сказать, что, по моим убеждениям, лучшее средство к уменьшению столкновений, — случавшихся довольно часто и разительно в [93] нашем флоте, — состоит в том, чтобы командиры не опасались последствий за них. Когда же начальник сам рекомендует бойко управляться и не бояться рисковать, тогда подчиненные упражняют свой глазомер, это великое достоинство, с меньшей нервозностью...»{90}.
К числу неопубликованных отрывков из «Обзора» принадлежат также «Общие соображения о цели и составе шхерной флотилии». Взгляды, высказанные Бутаковым в этой части «Обзора», выходят за пределы тактики и характеризуют его, как разностороннего деятеля русского флота.
«Прошедшая война (Крымская война 1853-1856 годов. — Авт.) ясно показала, — писал в «Общих соображениях» Бутаков, — что правительство наше, упразднив в шхерах почти все крепости, кроме Свеаборгской, и держа шхерную флотилию в Або и Выборге, считало эти три пункта главными убежищами для коммерческого флота Финляндии. Как с этой целью и для обороны этих мест, — ибо в настоящее время нельзя не считать доказанной аксиому, что крепость, подобная Свеаборгской, не может быть защищена без канонерских лодок, — так и для того, чтобы по возможности не позволять хозяйничать в шхерах неприятелю, имеющему винтовую флотилию, — мне кажется необходимым России иметь три эскадры канонерских лодок: в Выборге, Гельсингфорсе и Або. Каждая из них должна действовать самостоятельно и состоять: Выборгская из 20 или 30 лодок главнейше для защиты Транзунда; Гельсингфорсская — из 40 или 60 и Абоская также из 40-60...»{91}.
При этом на Абоскую эскадру Бутаков возлагал и задачу защиты торговых портов в Ботническом заливе.
Не пропустила царская цензура и интересные рассуждения Бутакова о том, какие качества должны иметь суда шхерной флотилии. По мнению Бутакова, корабли, предназначенные для плавания в шхерах, должны были иметь малое углубление, хорошую мореходность, маневренность и скорость хода, «как один из главных военных элементов», «емкость для артиллерии, снарядов и провизии, а главное для команды» и, наконец, защиту для командира и рулевых от штуцерного огня. Бутаков также считал необходимым, чтобы часть флотилии состояла из броненосных судов, которые могли бы «принимать на себя первый огонь неприятеля при атаке». [94]
Мысли и предложения Бутакова, изложенные в его приказах и «Обзоре плавания», несмотря на их бесспорную целесообразность в повышении боеспособности флота, не находили поддержки в высших сферах морского министерства. Напротив, там суждения Бутакова расценивались лишь как критика узаконенных на флоте порядков, что вызывало резкое недовольство его деятельностью.
В летнюю кампанию 1862 года Григорий Иванович Бутаков снова командовал практической эскадрой винтовых канонерских лодок Балтийского флота. Эскадра состояла из 41 корабля.
На этот раз Григорий Иванович решил усложнить задачи боевой подготовки эскадры, занявшись изучением способов маневрирования для нанесения таранных ударов и уклонения от них. Это решение «беспокойного адмирала» было принято под влиянием событий, происходивших далеко от Финского залива.
В 1861 году в Северной Америке началась гражданская война между северными и южными штатами. В ходе этой войны произошло событие, оказавшее серьезное влияние на дальнейшее развитие военно-морского искусства.
8 марта 1862 года на Хэмптонском рейде произошел бой между эскадрой северян, состоявшей из трех паровых и одного парусного корветов и одного парусного фрегата, и броненосным кораблем южан «Мерримаком». Победил в этом бою «Мерримак».
«Мерримак» не был броненосным кораблем специальной постройки. Это был крупный фрегат, корпус которого обшили четырехдюймовой броней из прокатанных рельсов, а к подводной части форштевня приделали чугунный таран. Все эти усовершенствования сделали «Мерримак» очень неповоротливым.
Бой между «Мерримаком» и эскадрой северян проходил так. Войдя на Хэмптонский рейд, бронированный корабль южан завязал оживленную артиллерийскую перестрелку с кораблями северян. Вскоре от взрыва крюйт-камеры взлетел на воздух паровой 50-пушечный фрегат северян и утонул от таранного удара в левый борт [95] парусный 24-пушечный корвет. «Мерримак» серьезных повреждений не имел, так как ядра отлетали от его брони. Он потерял лишь таран, который остался в борту затонувшего корвета.
Бой показал, что деревянные суда не могут противостоять броненосным.
К вечеру 8 марта на Хэмптонский рейд пришел броненосец северян «Монитор». На следующий день между ним в «Мерримаком» произошел упорный бой, не давший однако никаких результатов, несмотря на то, что противники расстреливали друг друга почти в упор. Снаряды не смогли пробить броню.
Этот бой доказал явное превосходство броненосных кораблей над деревянными. Григорий Иванович Бутаков правильно определил итоги боя. В своем приказе № 4 от 30 мая 1862 года он писал:
«Настало время железных флотилий... «Мерримак» ударил в бок не столько корвет, стоявший на якоре, сколько бюрократические морские администрации Северных Штатов и Англии, которые дремали под защитой деревянных стен своих кораблей и только в виде лакомства для балованных детей строили своим нациям несколько железных судов. Теперь... вопрос о деревянных судах решен окончательно в самых тупых и непредусмотрительных головах тех стран, у которых мы, по нашим обстоятельствам, должны перенимать систему оружия. Итак, — броня, башни и тараны!»{92}
Вскоре в статье «Несколько соображений относительно пароходов-таранов», опубликованной в пятом номере журнала «Морской сборник», Бутаков высказывает идею о создании «удвоенных таранов», о возможности добиться вращения кораблей почти в одной точке для облегчения маневра таранного удара.
Практика показала, что Бутаков несколько переоценил значение тарана как оружия в бою на море, однако в отличие от иностранных военно-морских теоретиков (Ф. Альмайера, К. Грилло, Тушара и других) он никогда не ставил таран выше артиллерийского или минного оружия. Именно об этом свидетельствует вся его последующая деятельность, особенно деятельность в должности командующего броненосной эскадрой Балтийского флота. [96]
Одновременно с повседневной подготовкой к летней кампании Григорий Иванович много внимания уделял и другим делам. В частности, он принимал деятельное участие в работе комиссии, обсуждавшей вопрос о необходимости переделки 17-пушечного деревянного фрегата «Севастополь» в броненосный. Этот план был разработан в Морском министерстве, желавшем по возможности скорее иметь в составе Балтийского флота броненосный корабль. Рассмотрение плана было возложено на специальную комиссию, в которую входил и Бутаков.
Заседания комиссии совпали по времени с началом летней кампании. Не имея возможности принимать личное участие в работе комиссии, Бутаков представил ей свое мнение письменно. Он писал, что дорогостоящие работы по переоборудованию фрегата себя не оправдывают, так как после бронирования осадка судна резко увеличится и оно не сможет маневрировать, что нет смысла создавать артиллерийские корабли с пушками «а палубах и прорезанными для них в бортах отверстиями — портами, целесообразнее устанавливать орудия в башнях. Бутаков рекомендовал употребить деньги, ассигнованные на переделку фрегата, на постройку нового, действительно броненосного башенного судка.
Однако комиссия не посчиталась с мнением и деловыми предложениями Бутакова и утвердила план, разработанный чиновниками морского министерства. Огромные деньги (около 760 тысяч рублей серебром) были затрачены, и 12 августа 1864 года одетый в броню фрегат «Севастополь» был спущен на воду.
Не получили поддержки не только эти предложения Бутакова. Прошла уже почти половина летней кампании 1862 года, а он все еще не получил одобренного высшим начальством своего отчета о плаваниях практической эскадры летом 1861 года. Обстоятельство это очень связывало Бутакова. Оставалось неясным, считает ли высшее начальство его действия правильными. Казалось, что о его важнейших для флота исследованиях и первом опыте в области совместного маневрирования паровых кораблей просто забыли.
Только в конце июня Григорий Иванович получил письмо от одного из высокопоставленных чиновников морского министерства, который сообщал, что генерал-адмирал ознакомился с его отчетом и некоторыми другими [97] приказами. Оказалось, что высшего руководителя флота не заинтересовали новшества в тактике паровых кораблей, предложенные Бутаковым. Он обратил внимание лишь на то, что начальник практической эскадры в своих приказах высмеивает «бюрократические морские администрации Северных Штатов и Англии, которые дремали под защитой деревянных стен своих кораблей», и эти приказы доводит до нижних чинов, что Бутаков резко выступает против парадности и формализма в служебных отношениях, что он требует от подчиненных не бояться риска, а это может привести суда к «преднамеренной порче и авариям».
Язвительный тон письма, рассчитанный на то, чтобы свести на нет двухлетний упорный труд Бутакова, сумевшего превратить десятки канонерских лодок в стройную эскадру, отличавшуюся согласованными действиями, говорил сам за себя. Это был уже знакомый стиль борьбы стоявших у власти врагов Бутакова, которым была не по душе его прямолинейность, честность и бескорыстное служение родине. Люди эти не понимали того, что «беспокойный адмирал» преследовал на службе не личные карьеристские цели, а стремился к усилению русского флота. Преклонявшиеся перед всем иноземным и презиравшие все русское чиновники морского министерства, возглавляемого генерал-адмиралом, не в состоянии были понять новаторских стремлений Григория Ивановича Бутакова.
Результаты боевой подготовки летом 1862 года превзошли все ожидания «беспокойного адмирала». «В нынешнее лето, — писал он в итоговом приказе по кампании, — мы не были уже более новичками и действовали не ощупью, а сознательно, с уверенностью; благодаря этому и успехи наши шли в геометрической пропорции. Из них я ставлю на первом плане то, что флотилия проложила себе в эту кампанию, без помощи лоцманов, так много неведомых путей сквозь гущу камней и островов в шхерах, а гг. командиры приучились считать надводные камни скорее бакенами, поставленными природой для обеспечения плавания, чем страшилищами, затрудняющими мореходство. Даже колесные пароходы наши нередко ходили теперь в таких узкостях, где в прошлом году мы считали бы едва возможным показаться с лодками»{93}.
С глубоким удовлетворением адмирал отмечал далее, что пароходные построения (эволюции{94}) исполнялись [98] судами эскадры в 1862 году настолько хорошо, правильно и уверенно, что лучшего и ожидать было трудно.
В конце приказа Бутаков заявлял, что лично ему «флотилия доставила в кампанию 1862 года полное удовлетворение, доказав на деле положительными фактами правильность теории пароходных построений и действий таранами, а также то, как легко применять ее к делу, когда поняты основания этой теории»{95}.
План подготовки эскадры был выполнен. В сентябре 1862 года Григорий Иванович был уведомлен, что он командируется в Англию «для осмотра выставки и разных верфей».
По окончании летней кампании Григорий Иванович вернулся в Петербург. Здесь он продолжал работать над усовершенствованием вооружения отечественных кораблей. Внимательный к людям, он умел открывать и выдвигать новые дарования, новые изобретения в их авторов, дотоле неизвестных. 28 августа 1862 года Григорий Иванович представил управляющему морским министерством рапорт о кованой пушке, сконструированной русским механиком Свеаборгского порта Смитом. Характерно, что Бутаков перед тем, как рекомендовать каждое изобретение, глубоко изучал его во всех мельчайших деталях. Так было и в данном случае. В своем рапорте он подробно описал техническое устройство пушки Смита и процесс ее изготовления, сделав в конце следующий вывод: «Главное достоинство этого орудия... то, что, соединяя в себе легкость и крепость, оно может исполняться теми небольшими средствами, какие имеются в России; но для постройки орудия необходима высшая аккуратность и верность отделки каждого кольца, без чего он (очевидно, Смит. — Авт. ) не признает это орудие годным»{96}.
В этом же рапорте Бутаков рекомендовал испытать и орудийный станок для броненосных кораблей, сконструированный подполковником Шведе.
4 сентября Бутакову сообщили, что управляющий морским министерством назначил комиссию под председательством начальника артиллерийского управления генерал-лейтенанта Н. А. Терентьева для рассмотрения предложений Смита и Шведе, а в середине сентября Бутаков сам был назначен председателем комиссии по проведению [99] опытов по использованию миноносного тарана с броненосной лодки «Опыт».
Опыты эти сводились к взрывам при помощи гальванических батарей на глубине около двух с половиною метров пороховых зарядов весом от одного до полутора пудов. Заряды прикреплялись к концу 15-метрового тонкого бревна, служившего продолжением форштевня броненосной лодки «Опыт». Взрывы производились при различных скоростях хода судна. Во время производства опытов была взорвана пудовым зарядом стоявшая на якоре шхуна «Метеор», к которой «Опыт» подходил малым ходом.
Опыты дали положительные результаты. Они показали большие перспективы развития минного оружия. «Всеми этими опытами, — писал Бутаков, — Комиссия под моим председательством пришла к убеждению:
1. Что идея миноносных панцырных судов заготовляет нам возможность иметь самое сильное оружие из всех досель придуманных.
2. Что заряд в 1 пуд произведет страшное разрушение в неприятельском судне при совершенной безопасности от этого для минного судна.
3. Что заряд этот совершенно безопасно можно увеличить до 1½ пудов, если мина в расстоянии от своего носа (т. е. от форштевня корабля. — Авт.) на 37 футов.
4. Что такой же заряд можно употреблять и на расстоянии значительно меньше 37 футов; но, проектируя миноносное судно, лучше удержать эту длину шпирона, крепость дна железных броненосных судов может потребовать зарядов более 1½ пудов»{97}.
Эти испытания имели огромное значение для дальнейшего развития минного оружия в русском флоте. Они явились теоретической и практической предпосылкой появления шестовых мин и нового класса боевых кораблей, их использовавших, — минных катеров, которые с успехом действовали во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов.
Кампании 1860, 1861 и 1862 годов были одним из важнейших периодов в жизни и деятельности Бутакова. В этот период, командуя большим соединением винтовых кораблей, он на практике проверил и привел в стройную [100] систему разработанные им правила эволюции паровых судов. Девятилетние упорные изыскания завершились успехам. Отличные результаты, достигнутые в подготовке практической эскадры в маневрировании соединением, подтвердили большую ценность этой работы Бутакова. Во время короткого пребывания за границей осенью 1860 года он воочию убедился, насколько иностранные флоты отстали в этом важном вопросе. Теперь предстояло обобщить полученный опыт и подготовить работу к изданию, чтобы сделать ее достоянием всех офицеров русского флота. [101]