Апогей хлестаковщины
Возвращение Ашинова в столицу походило на триумф. Он сдал страуса в Гатчинский царский птичник, а загадочные подарки — командующему Императорской Главной квартирой и своему давнему знакомому О. Б. Рихтеру. Правда, об этом писал в мемуарах В. А. Панаев, хорошо относившийся к «вольному казаку»{73}. Если верить же недругу Ашинова писателю Н. С. Лескову, «страус покончил свою многострадальную жизнь под сараем на Петербургской стороне»{74}. Девочку-африканку отдали в женский монастырь, мальчик по-прежнему был при Ашинове. Популярность «атамана» выросла в результате его абиссинского вояжа невероятно. «Атаман» стал желанным гостем в салонах «патриотически» настроенных аристократов и сановников. В отличие от прошлых времен, теперь его слушали куда внимательнее. Тем из них, кто относился к Ашинову с полным доверием и помогал материально, он дарил свои фотографические кар-точки, где был изображен в полной казачьей форме, в черкеске и с кинжалом на поясе. Дарственная надпись на фотографии обычно выглядела так: «(Имя), патриоту, вольный атаман Николай Иванович»{75}.
Ощутив ажиотаж вокруг своей персоны, Ашинов почувствовал себя в своей привычной среде. В кругу восхищенных слушателей, доверчиво воспринимавших любую выдумку, он вел себя совершенно развязно, зная, что все сойдет ему с рук. Вот как описывал похождения Ашинова в Петербурге Н. С. Лесков в памфлете «Неоцененные услуги»: «Катков... втер его в благорасположение очень почтенных особ, и Ашинова пошли возить в каретах и передавать с рук на руки, любуясь его весьма замечательными невежествами, какие он производил с безрассудством дикаря или скверно воспитанного ребенка»{76}. Ашинов каждый день появлялся за столом у кого-нибудь из вельмож, особенно желавших прослыть за патриотов, и устраивал там выходки, за которые кого-нибудь другого давным-давно отправили бы в «места, не столь отдаленные». Он по-прежнему говорил подчеркнуто малограмотным языком, за глаза называл видных государственных деятелей, не благоволивших к нему, «холопскими полуименами», оскорблял их. Несмотря на свое якобы казачье происхождение, «атаман» и не думал отдавать честь [42] присутствовавшим на обедах военным чинам, напротив, он «охлопывал по плечам» даже генералов. Садясь за стол, Ашинов вел себя иногда просто неприлично, выхватывая лучшие куски из тарелок соседей, не утруждая себя использованием столовых приборов. Кушанья, поданные ему, он не ел, пока блюдо не пробовал кто-нибудь другой. Делал он это якобы из-за страха перед англичанами, которые-де стремились отравить его за нарушение договора о посылке «казаков» в Закаспийскую область. Хотя Николай Иванович обитал в дешевых меблированных комнатах Человеколюбивого общества, всем слушателям он рассказывал, что остановился у своих «земляков» в казармах конвоя Его Императорского Величества, опять-таки опасаясь мести английских агентов. «И все это верно, — вкладывал Н. С. Лесков в уста одного из своих персонажей собственные наблюдения, — я сам ездил смотреть его в один дом и видел это раскосое лицо, эти ужасные бородавчатые руки, покрытые какою-то рыжею порослью, и слышал даже, как он говорил по-французски — шерше ля хам. Истинно, «шерше ля хам»... и Хам был найден — это был сам он»{77}. Одного из своих почитателей, пожилого поэта М. П. Розенгейма, достигшего на гражданской службе генеральского чина, он при всех трепал по лысине и называл «дурашкой».
Новые «подробности» «многотрудной жизни» Ашинова придумывались им уже без всякого намека на правдоподобие. Он рассказывал слушателям, мастерски подделываясь под простонародный говор, как однажды в Персии был схвачен шахскими войсками. Томясь в темнице, он слышал, как на площади делаются последние приготовления к его казни, но верные друзья-казаки выручили своего атамана. Пятьсот удалых молодцов напали на персидский город и освободили Ашинова, перебив при этом несметное количество шахской стражи{78}. Трагически понижая голос, «атаман» сообщал об искушении, постигшем его еще в прошлый приезд в Петербург. Тогда в него без памяти влюбилась красавица-девица, купеческая дочь, сирота с миллионным приданым. И хоть она тоже была староверкой, пришлось Ашинову отказать ей в любви — «таков завет мне атамана Степана Тимофеевича, не пощадившего своей шемаханской царевны и кинувшего ее в Волгу»{79}. Над параллелью между Ашиновым и самим Разиным, казалось, любой собеседник должен был только рассмеяться. Но «вольный казак» вполне серьезно [43] уверял, что у него имеется какая-то «заговоренная» кружка, прежде принадлежавшая легендарному бунтарю, которая будто бы предохраняет его от вражеских пуль и сабель. Он нигде не называл своей фамилии, именовал себя только Николаем Ивановичем, ибо так якобы было «заведено у казаков — Ермак Тимофеевич, Емельян Иванович». Фамилия же, по его словам, была ни к чему — «один пролет»{80}. Фантазия Ашинова не знала границ. Когда-то он писал И. С. Аксакову, что англичане подбивали его на диверсии в Закаспийской области всего за 60 тысяч рублей. Теперь «атаман» хвалился, будто те же британцы сулили ему и его казакам целый миллион фунтов стерлингов за союз с ними против Махди в Судане. Наконец, речь шла уже не об основании «казаками» небольшой станицы в безлюдных доселе местах. Авантюрист похвалялся, что его молодцы захватили целый город — порт Александер, недалеко от Массауа, в зоне интересов итальянцев{81}. Воистину, гоголевский Хлестаков мог бы гордиться Ашиновым как своим самым лучшим учеником.
В июле 1886 г. «Московские ведомости» порадовали читателей серией статей, представлявших собой интервью знаменитого «вольного казака» сотруднику газеты С. Соколову. Вскоре эти откровения были изданы отдельной брошюрой. Вновь, как и в частных беседах, Ашинов уверял, что его путешествие увенчалось полным успехом. По его словам, абиссинские правители были просто влюблены в Россию. Рас Алула, которого «атаман» именовал Разсовулой, «и не знал, где и как нас посадить. Уж так полюбил нас, так полюбил, и сказать не могу»{82}. Добравшись до самого «царя Ивана», ашиновцы якобы встретили и там самый теплый прием: «Царь Иван тоже хороший очень человек, и нас очень полюбил, и царя нашего любит тоже крепко»{83}. Все это в том или ином виде уже говорилось «атаманом». Новой в этих интервью стала апелляция Ашинова к религиозным чувствам русских людей. Явно искажая положение дел, он утверждал, что все расхождения между абиссинской и русской церквями вызваны лишь невежеством и неграмотностью жителей африканской страны. Так, рас Алула якобы принял подаренную ему ризу просто за нарядную одежду и тут же облачился в нее задом наперед. Сами же абиссинцы, говорил «атаман», искренне желали приобщиться к «настоящей» православной религии. «К ним бы хоть какого-нибудь, да русского архиерея [44] поставить бы следовало, — предлагал Ашинов, — хоть бы дешевенького, лядащего из Белой Криницы, все лучше было бы»{84}. Стремясь завоевать сочувствие у консервативно настроенных читателей «Московских ведомостей», он обрушился на российский суд с его «пустыми болтунами»-адвокатами и некомпетентными присяжными. Суд по-абиссински, осуществлявшийся назначенным негусом судьей, быстрый и справедливый, был, по его мнению, на голову выше{85}.
Практически сразу по прибытии в Петербург Н. Ашинов начал снова добиваться приема у высших государственных деятелей. Порой он вел себя просто вызывающе. По словам Н. С. Лескова, он «уже до того развернулся, что стал ходить в любые часы к министрам и настойчиво добиваться свидания с ними, поднимая при отказе шум и крик. Некоторым из них он в глаза наговорил больших дерзостей в их приемных. Одного сановника он схватил за пальто в вестибюле его казенной квартиры, и тот насилу от него вырвался, покинув в руках его свое верхнее платье»{86}. Целью, которой добивался авантюрист, как и год назад, была встреча с государем. Но на этот раз речь на аудиенции должна была идти уже не об организации Черноморского казачьего войска (об этом Ашинов давно не вспоминал). «Атаман» желал получить государственную поддержку, оружие и деньги для занятия обширных земель на берегу Индийского океана, куда теперь якобы устремились все сотни тысяч его «казаков».
Настойчивость Ашинова и его скандальное поведение привлекли внимание морского министра И. А. Шестакова. Несколько поколений русских флотоводцев жили с мечтой приобрести для России удобный порт в теплых морях. Тем самым российский флот, большую часть года закованный льдом в отечественных гаванях, смог бы действовать независимо от времени года. Отчаянно нужен был России и опорный пункт на берегу открытого океана вблизи международных морских путей. В конце 1870-х гг. русское Морское министерство, стремясь угрожать Англии в ее самом уязвимом месте — морских коммуникациях, призвало жителей России создать на народные пожертвования флот легких крейсеров. Так было создано Общество Добровольного флота. В мирное время его пароходы выполняли регулярные пассажирские рейсы, но их команды состояли из матросов и офицеров военного флота. В случае войны суда Доброфлота [45] вооружались орудиями и превращались в крейсеры. Они должны были полностью прервать сообщение Англии с колониями и другими государствами, захватывая британские торговые суда, и тем самым парализовать основу экономики противника — внешнюю торговлю. Однако существенным недостатком этой идеи была необходимость крейсерам возвращаться для пополнения запасов топлива, воды и боеприпасов в русские порты, расположенные в Балтийском и Черном морях. Британский флот мог легко перекрыть узкие выходы из этих морей в открытый океан и запереть там русские крейсеры. Имея военно-морскую базу в южных морях, Россия могла не опасаться подобного поворота событий. Побережье Абиссинии представлялось для устройства такой базы исключительно удачным: она угрожала бы самому главному торговому пути Великобритании — через Суэцкий канал и Красное море в Индию.
А. И. Шестаков не обольщался насчет порядочности Ашинова, но выгоды предприятия, предлагавшегося им, перевесили. Двадцать пятого мая 1886 г. адмирал записал в своем дневнике о стремлении «вольного казака» увидеться с императором: «Свидания он вряд ли добьется, а еще менее просимых 15 [тысяч] рублей. У Гирса никогда не хватит на это смелости. А жаль. Нам, пожалуй, нужно бы иметь средства всячески вредить англичанам, и почему бы не употребить тех же средств, что они. Ашинов плут, но мы избавляемся от него у себя. <...> Нужно поговорить с Хитрово»{87}. Очевидно, адмирал решил повлиять таким образом на осторожного Н. К. Гирса, а самому остаться в стороне. В это время все внимание Шестакова было поглощено Дальним Востоком: здесь строился порт Владивосток, закладывался Тихоокеанский флот. Абиссинский проект казался ему заманчивым, но не первоочередным. С другой стороны, на дипломатическое ведомство воздействовал через И. А. Зиновьева и М. Н. Катков. Уступая давлению, министр иностранных дел в июле 1886 г. снова упомянул об Ашинове и его предложениях в докладе Александру III{88}. Но и на этот раз ничего не вышло. Тогда Ашинов решил действовать сам. Под его диктовку В. А. Панаев составил всеподданнейшее прошение царю, где снова излагалась вся история «вольного казака» и утверждалось на этот раз, что «казаки» заняли в Абиссинии уже не один, а целых два порта на побережье Индийского океана — Богос и Сингит, а [46] также подыскали великолепное место для порта на Красном море в районе бухты Зула. Необходима самая минимальная помощь, обращался Ашинов к царю, и тогда «заселим тамошнюю землю многими тысячами русских людей»{89}. Для разъяснения всех вопросов, которые могли возникнуть у императора, «атаман» просил хотя бы самой короткой аудиенции. В конце прошения он многозначительно добавил, что по-прежнему имеет для царя редкие и дорогие подарки от абиссинского негуса, которые может передать только из рук в руки. Но и это прошение, отправленное в августе 1886 г., осталось без ответа. Александр III упорно не желал связываться с назойливым просителем, имевшим сомнительное прошлое.
Шли дни, недели и месяцы. Ашинов продолжал посещать аристократические салоны и кабинеты высоких особ, но у него ничего не получалось. Так, в феврале 1887 г. он добился приема у начальника Главного штаба Н. Н. Обручева. Ссылаясь на личную просьбу негуса, Ашинов просил отпустить для абиссинской армии 10 тысяч винтовок и миллион патронов. Обручев, вероятно, помнивший «вольного казака» по его прошлому визиту в 1884 г., не поверил ему и отказал, приказав адъютанту впредь не принимать авантюриста{90}. Единственным успехом Ашинова стала непрекращавшаяся газетная кампания в его пользу в «Московских ведомостях» и «Новом времени». Зимой 1886 г. издание А. С. Суворина изрядно заработало на сенсационных «репортажах из Абиссинии», написанных самим «атаманом». Теперь газетчики возвращали свой долг Н. Ашинову, периодически публикуя статьи с красочными рассказами о нем и его героических спутниках. Публика не скучала — именно в это время в печати появился еще один план переселения русских людей в заморские края, только на этот раз не на юг, в Африку, а на восток, в Полинезию.
Известный путешественник Н. Н. Миклухо-Маклай, вернувшись из своей последней поездки в Океанию, в июле 1886 г. начал пропагандировать идею создания на тихоокеанских островах русской колонии. Увлеченный идеями народничества, утопического социализма и всечеловеческого братства, ученый предлагал устроить там своеобразную коммуну без частной собственности, с совместной обработкой земли и распределением продуктов по труду. Как и Ашинов, Миклухо-Маклай обратился [47] с таким предложением к царю, в Министерство иностранных дел и через газеты ко всем желающим попробовать новой, справедливой жизни. Как и Ашинову, ему было отказано в приеме у императора, а также предложено прекратить смущать людей своими неуместными прожектами.
«Новое время» принялось всячески травить Миклухо-Маклая, издеваясь над его проектом. Видного ученого газетчики называли шарлатаном, обвиняли в стремлении завлечь доверчивых людей на край света, чтобы получить над ними власть. Имя путешественника появлялось в газете не иначе как с оскорбительными определениями: «тихоокеанский помещик», «тихоокеанский король» и т. п. Но те же самые журналисты, едва речь заходила об Ашинове, совершенно меняли тон, с упоением воспевая легендарного «атамана», и вполне серьезно повторяли все его бредни. Причина такой поразительной избирательности крылась не в слепоте редакции и не в пристрастии ее к патриархальной Руси, которую якобы олицетворял «вольный казак». Издатели «Нового времени» увлеклись головокружительной перспективой роста военно-политического влияния России в случае успеха ашиновского предприятия. Это фактический редактор газеты и сын ее владельца А. А. Суворин разъяснил в письме А. П. Чехову уже позже, после провала авантюры: «Вы иронизируете над Ашиновым и над вышучиванием Миклухо-Макландии. Не забудьте, однако, что сходства между двумя предприятиями мало: Миклуха тащил русских переселенцев в дикий край и лихорадочный климат, точно ближе и переехать было некуда. Абиссинская же затея имела целью вовсе не колонизирование страны, для нас и далекой, и странной и по климату, и по населению, а только приобретение опорного пункта на Баб-эль-Ман-дебском проливе, через который мы могли бы ходить в Абиссинию, как через открытую дверь. Вот разница и причина различно-го отношения к ученому профессору и неучу казаку»{91}.
Между тем идея организации Черноморского казачьего войска все еще не была окончательно забыта. В ее защиту продолжал высказываться катковский журнал «Русский вестник». В январе 1887 г. в типографии Каткова вышла брошюра И. А. Дукмасова «О заселении Черноморского побережья Кавказа казачьим войском». Автор снова вел речь о бесчисленных некрасовцах и прочих «вольных людях» из Персии и Турции, стремящихся [48] якобы послужить своей исторической родине. Повторив все доводы Ашинова в пользу учреждения нового казачьего войска, Дукмасов предрекал: «...в 10–15 лет Черноморское побережье закипит жизнью, энергической деятельностью и изобилием»{92}. Не прекращали своих хлопот и другие энтузиасты первого ашиновского предприятия. Член Императорского Вольного экономического общества А. В. Верещагин в 1887 г. три раза делал доклады по этой проблеме на заседаниях общества. Для всестороннего изучения этого вопроса общество создало специальную комиссию, в состав которой вошел вместе с другими великий русский химик А. М. Бутлеров. Эта комиссия вместе с представителями Общества содействия русской промышленности и торговле и Петербургского отделения Общества для содействия русскому торговому мореходству детально обсудила проблему на объединенном заседании 30 марта 1887 г. под председательством давнего сторонника Ашинова графа Игнатьева. Основой для обсуждения стала брошюра И. А. Дукмасова, также выступившего на заседании. Соединенная комиссия полностью согласилась с предложениями докладчика и постановила выйти с соответствующим представлением в правительство. Однако на заседании самого Вольного экономического общества 4 февраля 1888 г. прозвучали другие мнения. Большинство выступавших обратило внимание на экономическую неэффективность заселения края не привыкшими к тяжелому созидательному труду бродячими элементами, какими могли являться рекламируемые Ашиновым «вольные казаки». Заседание приняло постановление не ограничивать контингент переселенцев одними только казаками, а поощрять переезд на берега Черного моря всех русских мелких собственников без различия сословной принадлежности{93}.
Потерпев неудачу у дипломатов, военных и ученых, Ашинов решил переменить тактику и попытаться достигнуть желаемого с другой стороны, использовав авторитет Русской Православной Церкви. Еще в «интервью» журналисту С. Соколову прошлым летом он вскользь упомянул об активном проникновении в Абиссинию западных миссионеров — католиков и протестантов, стремившихся привлечь на свою сторону «православных» черных братьев. Тогда, небрежно заявлял он, рас Алула по одному слову «атамана» выслал всех этих «совратителей» прочь из страны, и опасность на время была отведена от Абиссинии. [49] Теперь же, рассчитывал Ашинов, русские иерархи обязательно должны были откликнуться на зов братьев по вере. А в таком случае и самому «атаману» выпадал прекрасный случай вновь предложить свои услуги для «святого дела».
Пятнадцатого марта 1887 г. он отправил в Святейший Синод прошение за подписью «почетный атаман круга казачьей вольницы». Рассыпая на двух страницах витиеватейшие фразы о желании «вольных казаков» распространять православную веру, он сообщал, что христианская Абиссиния с 10 миллионами населения жаждет духовного сближения с русской «истинной» церковью. Далее Ашинов рисовал печальную картину отсутствия в африканской стране своих собственных епископов (что было полной неправдой) и даже мало-мальски образованных священников (что было ближе к истине), нехватки церковных книг, икон и богослужебного инвентаря. Особенно «атаман» подчеркивал быстрое проникновение в Абиссинию иезуитов и протестантов, свободно сеявших там «свое злое и поганое учение». Он предостерегал: «Если теперь, еще вовремя, Святейший Синод не обратит на это должного своего внимания, то в недалеком будущем, чего не дай бог, трудно будет вообще на Востоке найти православного»{94}. Сообщая, что «вольные казаки» собираются переселяться на побережье Индийского океана, Ашинов просил Синод дать ему несколько священников и епископа (!). В своей «станице» он обещал устроить православный монастырь, первый на африканском континенте, а при нем — школу для просвещения невежественных африканцев. В заключение «атаман» слезно просил не отдавать это дело на усмотрение Министерства иностранных дел, «которое, за неимением в нем истинных православных христиан и ревнителей, не может сочувствовать истинно христианскому великому делу»{95}.
Прошение это Ашинову удалось передать самому обер-прокурору Синода К. П. Победоносцеву. Тот давно уже симпатизировал «вольному казаку». Как уже отмечалось, Ашинов был представлен сановнику И. С. Аксаковым в 1884 г. Тогда речь шла лишь о поселении «казаков» на берегах Черного моря и распространении православия на Кавказе. Еще в то время обер-прокурор чрезвычайно заинтересовался колоритной фигурой «атамана». И теперь он стал горячим поклонником Ашинова и его авантюры. Причину такого поведения Победоносцева, человека [50] весьма неэмоционального и очень осторожного, производившего на людей впечатление «человека в футляре», нужно искать в его служебном положении. Обер-прокурор Синода был чиновником, фактически руководившим всеми делами Русской Православной Церкви. В царствование же Александра III во внутренней политике самодержавия, и церковной в частности, заметно возобладали националистические, русификаторские тенденции. Серьезными ограничениями были стеснены даже старообрядцы. Православие не просто имело привилегированное положение, порой, как на востоке Польши, на Правобережной Украине и в Белоруссии, оно насаждалось силой. Миссионерству, то есть распространению православия среди иноверцев, царские власти и верхушка русской Церкви придавали самое серьезное значение. Немало усилий было потрачено на то, чтобы приобщить к «истинной вере» народы Сибири и Дальнего Востока, Северного Кавказа, но результаты получались весьма скромные. Рассказы Ашинова о десяти миллионах потенциальных православных африканцев, находящихся под угрозой окатоличения, обязательно должны были пробудить ревнивое чувство в душе обер-прокурора. Успех на поприще присоединения Абиссинии к лону православной Церкви мог стать самым великим делом Победоносцева за все время его пребывания во главе Синода.
Соблазн оказался слишком велик. К. П. Победоносцев стал одним из самых активных сторонников проникновения России на африканский континент, и конкретно в Абиссинию. Ашинов приобрел в его лице влиятельнейшего покровителя. По указанию обер-прокурора прошение «атамана» было отправлено Петербургскому митрополиту Исидору (в миру Я. С. Никольский), известному своей миссионерской деятельностью. Через некоторое время Исидор дал «достопочтенному атаману Николаю Ивановичу Ашинову и состоящему при нем обществу русских казаков» благословение на сооружение «на занимаемом ими в Абиссинии месте святой православной церкви»{96}.
Поддержка Победоносцева носила пока чисто моральный характер. В военных же и придворных кругах у Ашинова ничего не выходило. К тому же главный покровитель «атамана» М. Н. Катков тяжело заболел и не мог оказать ему прежней поддержки. Желая подбодрить своего благодетеля, Ашинов писал ему якобы от имени всех своих «казаков» подчеркнуто малограмотные [51] письма. Одно из них приведем здесь почти полностью: «Во всех мистах в России Богу молютца о Вашим здравии мы как Ваши дети-казаки, тожа просим за Вас у Богу да пошлет Вам здравия на долгие годы мы служили двенадцать малебнов типерь Бог даст будити здаровы, абисинцы мои и те просят у Бога штобы Бог послал Вам здравея»{97}. Жалуясь на прохладное отношение петербургских чиновников, и конкретно генерала Обручева, к своему предприятию, он сообщал: «Наши дела ничаво Бог дасть насчет Абиссинии, только Иродова вошь с Обручем не желают и тормозят дела праклятый Народ»{98}.
В апреле 1887 г. Ашинов покинул Петербург и отправился в Москву, стремясь получить финансовую помощь от московских предпринимателей и купцов. И снова М. Н. Катков хлопотал за него, представляя «атамана» своим знакомым. Девятнадцатого апреля морской министр И. А. Шестаков записал в дневник: «Московский трибун (Катков. — А. Л. ) возится с абиссинцем-казаком Ашиновым на свой страх, ради собственной политики, выписал в Москву ярого фенияна (то есть смутьяна. — А. Л. ), которому дал возможность проникнуть до первопрестольной без паспорта»{99}. Рекомендации Каткова дали некоторый результат. Один только московский купец А. Г. Кузнецов ассигновал «атаману» 25 тысяч рублей на новую экспедицию в Абиссинию. Познакомился Ашинов с помощью Каткова и еще с одним публицистом славянофильского направления, генерал-лейтенантом А. А. Киреевым. После встречи с ним очарованный генерал записал в дневник: «Долго у меня сидел Ашинов. Добродушный, хотя и не без хитрости, таким... должен был быть и Кортес, и Писарро (испанские завоеватели Южной Америки. — А. Л. ), и Ермак. По его мнению, война такое же ремесло, такое же занятие, как и прочие, торговля, мореходство и т. п.»{100}
Из Москвы Ашинов проследовал в Нижний Новгород, на всероссийскую ярмарку. Здесь он предпринял активную пропагандистскую кампанию по привлечению средств. Он появлялся на банкетах и различных увеселительных мероприятиях в своей неизменной черкеске, с кинжалом и рисовал перед съехавшимися на ярмарку купцами заманчивые картины торговли с Абиссинией. Африканская страна представлялась в воображении не слишком сведущих в географии торговцев сказочно богатым краем, прямо-таки алчущим русских товаров — церковной утвари, [52] тканей, оружия. Стремясь подстегнуть интерес к своему предприятию, Ашинов предупреждал купцов, как перед этим предостерегал церковников, о недремлющих западных конкурентах, спешащих прибрать к рукам выгодное дело. «Атаман» рассчитывал, что русское купечество, которому национальный рынок из-за нищеты населения становился уже тесным, а западный был закрыт в силу низкого качества и дороговизны русских товаров, обязательно заинтересуется новым перспективным рынком сбыта. Но получилось не так. Нижегородцы, как и другие русские купцы, предпочитали не рисковать понапрасну, работая по старинке, на освоенных еще дедами и прадедами направлениях. Денежные пожертвования осторожные торговцы внести согласились, но, заявили они, только после того, как правительство России официально объявит о своем участии в этом предприятии. Без правительственных гарантий они ничего делать не хотели. Помощь, которую Н. Ашинов получил в Нижнем Новгороде, была просто несоизмерима с затраченными на нее усилиями.
Но вояж в волжский город не закончился для «атамана» совсем бесплодно. Здесь он приобрел нового влиятельного покровителя в лице нижегородского генерал-губернатора Н. М. Баранова. Тот сам был человеком, не лишенным авантюристической жилки в характере. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 г. он командовал небольшим пассажирским пароходом «Веста», перевозившим солдат из Одессы и Севастополя на балканский театр военных действий, а оттуда вывозил раненых. Осенью 1877 г. он прославился реляцией о героическом бое своего судна, вооруженного лишь несколькими полевыми пушками, поставленными на палубу, с турецким броненосцем. Несмотря на очевидное неравенство сил, капитан «Весты» не только не сдался врагу, но сумел, искусно маневрируя, нанести турецкому кораблю серьезные повреждения и вынудил турок выйти из боя. О невероятном подвиге экипажа «Весты» протрубили все русские газеты, бравый капитан стал кумиром патриотически настроенного общества. Баранова сравнивали с непобедимым «белым генералом» М. Д. Скобелевым. Однако после окончания войны все чаще стали звучать голоса сомнения в подлинности событий, отраженных в рапорте командира «Весты». Военные моряки прямо обвиняли Баранова в обмане. Состоялся громкий судебный процесс, на котором было установлено, [53] что никакого боя в действительности не было, а имела место лишь погоня турецкого крейсера (а не броненосца) за отчаянно удиравшей «Вестой». Русскому пароходу удалось уйти не из-за меткого огня своих орудий, а в силу собственного превосходства в скорости.
После столь громкого скандала Н. М. Баранов был вынужден уйти с морской службы, но без дела не остался. Александр III еще в бытность свою наследником престола познакомился с энергичным моряком, и тому удалось втереться в доверие к цесаревичу. Скандал с «Вестой» не изменил отношения Александра к капитану. Едва придя к власти после убийства народовольцами своего отца в 1881 г., молодой царь назначил склонного к вранью человека на один из самых ответственных постов в государстве — петербургским градоначальником. Баранов на-чал решительно наводить порядок в столице. Так, дворникам было предписано сообщать в полицию о всех подозрительных людях, увиденных ими на улицах, извозчики стали обязаны фиксировать все поездки своих клиентов, домовладельцам объявили, что они впредь будут лично отвечать за благонадежность своих квартирантов. Венцом деятельности нового градоначальника явилось создание выборного совета из крупных владельцев недвижимости, который должен был создать видимость демократизации управления городом. Этот совет за покорность его членов воле градоначальника и созвучие фамилии администратора с не отличающимся особым умом животным столичные острословы сразу же окрестили «Бараньим парламентом». Показавший свою полную беспомощность градоначальник не был, однако, отправлен в отставку, а вскоре назначен на пост нижегородского генерал-губернатора. Здесь он прославился редкостным самодурством и полным пренебрежением к законам. Но Александр III продолжал, несмотря ни на что, благоволить к этому чиновнику. Баранов по-прежнему имел право личного обращения к царю, минуя все надлежащие инстанции. А прямой доступ к главе государства всегда в России придавал человеку влияние, далеко выходящее за рамки его служебных полномочий. Баранов горячо увлекся Ашиновым и идеей проникновения в Африку. Наряду с К. П. Победоносцевым, именно он стал самым энергичным ходатаем за «атамана» при дворе. [54]
Летом 1887 г. Н. Ашинов понес весьма существенную утрату. После болезни 20 июля в Москве скончался М. Н. Катков, так много сделавший для «атамана». На похороны влиятельнейшего журналиста съехались со всей России многие литераторы, общественные и государственные деятели не только консервативного и националистического направления. Свой вклад в чествование покойного решил внести и Ашинов, по своему обыкновению едва не превративший скорбное мероприятие в фарс. Приехав в Москву, он присутствовал на похоронах в своей любимой черкеске, а после погребения возложил на могилу своего благодетеля венок с циничной надписью: «М. Н. Каткову от вольного казачества». Но не это было самым вызывающим. Откровенно глумясь над памятью уважаемого многими человека, Ашинов изготовил свой венок из... страусовых перьев{101}. Злые языки из числа недругов «атамана» уверяли, что для этой цели он ощипал ту самую птицу, привезенную из далекой Абиссинии.
Вскоре произошли изменения и в личной жизни Н. Ашинова. Он обвенчался с дочерью богатого черниговского помещика Софьей Ивановной Ханенко, тоже страстной путешественницей, совершившей недавно поездку на Ближний Восток. Разумеется, о провозглашавшемся два года назад «завете Степана Тимофеевича» хранить холостой образ жизни «вольный казак» уже не вспоминал. В ходу были другие рассказы — о том, как он познакомился с будущей супругой. По словам Ашинова, это произошло во время его прошлого путешествия в Абиссинию. На пароходе, идущем в Александрию, на барышню напали грабители, и, конечно же, доблестный «атаман» кинулся на помощь несчастной девице. Та воспылала к мужественному и загадочному спасителю пламенной любовью. Он, однако, долго не решался расстаться со свободой, пока, наконец, не сдался. Говорили, что отец предоставил дочери огромное приданое, едва ли не 100 тысяч рублей и приличное поместье{102}.
На полученные от тестя деньги Ашинов решил поискать поддержки за границей. В октябре 1887 г. он вместе с молодой женой отправился во Францию. Здесь сложилась довольно парадоксальная ситуация. Ашинов нашел восторженный прием в среде крайне правых националистически настроенных общественных и политических деятелей, которые сами являлись сторонниками колониальной экспансии Франции во всем мире, и в частности [55] в Африке. Казалось бы, они должны были всячески воспротивиться активности новых конкурентов, русских, в сфере своего политического влияния на берегу Индийского океана. Затея Ашинова противоречила интересам Франции в этом регионе. Но французские националисты, приветствуя русского авантюриста, действовали в соответствии с другой логикой. На протяжении 1870–1880-х гг. главная опасность Франции исходила от ее соседки на востоке — Германии. В войне 1870–1871 гг. Франция была разгромлена наголову. Условия мирного договора, навязанного победителями, были откровенно унизительными и оскорбительными: Франция теряла богатейшие промышленные области Эльзас и Лотарингию, выплачивала огромную контрибуцию. С тех пор мысли о реванше стали навязчивой идеей для любого француза, считавшего себя патриотом. Германия же по-прежнему вела себя заносчиво, при каждом удобном случае бряцая оружием. Страх быть еще раз раздавленными германской военной мощью и жажда отмщения за поруганную национальную честь побуждали французских политических деятелей искать союзника, с которым можно было не бояться возможной войны. Таким союзником могла стать только Россия, при Александре III вконец испортившая некогда замечательные отношения с Германией. Все восьмидесятые годы XIX в. прошли под знаком осторожного сближения дипломатии двух стран. В 1887 г. во время очередного всплеска напряженности между Францией и Германией российское правительство заявило, что не гарантирует своего нейтралитета в случае войны. Дело шло к заключению военного союза, что и произошло двумя годами позже. А пока французские реваншисты во главе с генералом Буланже всячески подталкивали к этому и торопили свое правительство, требуя союза с русским царем во что бы то ни стало. В общественном сознании Франции под влиянием их пропаганды укоренилось преувеличенное представление о мощи русской армии. Ее сравнивали с паровым катком, который своей тяжестью (то есть многочисленностью войск) просто раздавит Германию. Союз с Россией против немцев представлялся французским националистам неизмеримо более важным, чем споры из-за влияния в далеком африканском углу. Буланжисты, будь их воля, отдали бы царю не только сомалийскую колонию, но и многие другие. Ашинов же, одетый в экзотическую для Парижа черкеску и с успехом разыгрывавший роль [56] «атамана вольных людей», вполне отвечал сложившимся в Европе стереотипам загадочного русского «казака» — простого, грубоватого, воинственного, но открытого и преданного друзьям.
Ашинов был тепло принят в общественно-литературном кружке, сложившемся вокруг писательницы и публицистки Жюльетты Адан, издательница журнала «Nouvelle revue». Особенно сблизился он с непримиримым противником Германии поэтом и общественным деятелем Полем Деруледом. Дерулед основал в 1882 г. реваншистскую Лигу патриотов и был известен своими постоянными призывами к новой войне с немцами ради возвращения Эльзаса и Лотарингии. Впоследствии, в 1899 г., он, недовольный «миролюбивой» политикой своего правительства, пытался даже поднять военное восстание, но был схвачен, привлечен к суду и... оправдан присяжными. В число почитателей Ашинова вошел и Поль Гранье де Кассаньяк, журналист и политический деятель крайне правой ориентации. Как представитель дружественной России «атаман» был принят и самим вождем националистов генералом Буланже. Ашинов настолько понравился генералу, что тот позже преподнес ему в подарок великолепно отделанную винтовку. Так, по крайней мере, похвалялся сам авантюрист{103}.
Можно только догадываться, что именно рассказывал Ашинов новым французским друзьям о своих «подвигах». По сообщению Н. С. Лескова, «вольный казак» на досуге принялся описывать свои «наблюдения» над высшим обществом Петербурга, называя всех действующих лиц полными именами и «характеризуя каждое из них довольно метко, но с резкостью, свойственной его дикой и невоспитанной природе». Какими были эти оценки, можно судить по «характеристикам», выданным Ашиновым самим принимавшим его французам: «Мадам Адан — баба штуковатая. Буланже — молодчина, только рыхлеват. Дерулед — занятный парень, но торопыга, как Комарев (В. В. Комаров, ультранационалист, редактор русской газеты «Свет». — А. Л. ). Кассаньяк — патриот почище Мещерского (князь В. П. Мещерский, издатель охранительной газеты «Гражданин». — А. Л. ), дипломаты — одна выжига»{104}.
Ашинов заявлял всюду, что его цель — объединение усилий Франции и России в проникновении в Эфиопию. Интересы обеих стран, по его словам, в этом регионе полностью [57] совпадали. Общими были и враги — Англия и Италия. Следовательно, французы должны были помочь русским «казакам», проникающим в Абиссинию. Ашинов просил денег для организации экспедиции и оружия не только для себя, но и для оснащения абиссинской армии. Однако каких-либо реальных результатов в это время в Париже Ашинов не добился. Шовинисты не обладали возможностями повлиять на власти, а французские официальные лица и финансисты не пожелали связываться с сомнительной личностью. Франция и так обладала уже обширными колониями и несла на них значительные расходы. К тому же правительство после недавнего скандала с коррупцией в распределении наград находилось в крайне неустойчивом положении и не могло рисковать, ввязываясь во внешнеполитические авантюры{105}.
Из Парижа Ашинов отправился в Константинополь, куда прибыл на Рождество 1887 г. Турецкая столица с ее пестрым многоязычным населением служила прибежищем для многих темных личностей. Как и ранее, «атаман» остановился на подворье Афонского Пантелеймоновского монастыря. Здесь проживали в ожидании попутного парохода русские паломники, направлявшиеся в Палестину, в их среде можно было узнать много полезной информации о Ближнем Востоке, наконец, здесь Ашинов мог найти себе новых сподвижников. По мнению английского историка Ч. Есмана, «вольный казак» сошелся здесь с другим русским авантюристом, капитаном Набоковым. Несколькими годами ранее тот пытался поднять восстание в Болгарии, чтобы объединить страну, расколотую по решениям Берлинского конгресса. После неудачи Набоков вернулся в Россию, был арестован, но вскоре бежал и скрывался в Константинополе. Очевидно, Ашинов намеревался использовать способности Набокова в своей новой африканской экспедиции. Российские власти знали о пребывании двух авантюристов в Константинополе, по приказанию из Петербурга консул Лаговский установил за ними частное наблюдение. Им было установлено, что Ашинов и Набоков располагали значительными суммами денег и производили закупки оружия и боеприпасов. По слухам, они готовили экспедицию во Внутреннюю Африку под покровительством Италии. Эти приготовления выглядели очень подозрительными в глазах европейских дипломатов, и российскому [58] Министерству иностранных дел пришлось даже публично отрицать всякую связь с ними. Видимо, почувствовав слежку, в январе 1888 г. Набоков исчез из Константинополя. Ашинову не удалось привлечь на свою сторону деятельного военного. Впоследствии капитан Набоков вернулся в Болгарию, где продолжил свою подстрекательскую деятельность, был схвачен болгарскими властями, предан военному суду и расстрелян{106}.
Тем временем в настроении русского императора происходили заметные изменения. Прежде царь и слышать не хотел о предложениях «вольного казака», приказывая не допускать его в свой дворец. Теперь же он заинтересовался перспективой приобрести порт в Красном море. Нет сомнения, что на Александра III воздействовали с разных сторон сторонники ашиновской авантюры — и К. П. Победоносцев, и Н. М. Баранов. Явно при содействии командующего Императорской Главной квартирой О. Б. Рихтера в сентябре 1887 г. очередное письмо Ашинова попало на стол к царю. На этом прошении Александр III написал резолюцию: «Желал бы знать мнение И. А. Шестакова, кажется, он ему сочувствовал»{107}. Смысл доклада морского министра, сделанного после этого царю, можно узнать из мыслей, записанных им в дневнике 23 сентября. Адмирал писал: «Я сочувствую каждому, стремящемуся поперечить Англии в ее насильственности, но едва ли можно надеяться на Ашинова»{108}. Оказывается, в последний раз на приеме у И. А. Шестакова «атаман» мимоходом заметил, что среди его «молодцов» есть бывшие моряки, разбирающиеся и в морских минах, и в пушках-скорострелках. Это заставило старого адмирала насторожиться: «Кто же эти моряки могут быть, кроме нигилистов (то есть революционеров. — А. Л. )?»{109} Однако давление со стороны Победоносцева и других решительно настроенных сановников перевесило. Александр III дал согласие на предварительную разведку в районе Африканского Рога. [59]