Глава XVII.

Конец войны

Война была выиграна, Турецкая империя опрокинута, создано арабское государство. Возникала возможность создания арабской конфедерации и даже новой империи. Все это было достигнуто мечом или, вернее, дальнобойной пулей, и подрывными средствами. Военная задача Лоуренса была выполнена. Оставалась политическая задача, хотя он со своей стороны не имел ни малейшего желания принимать участие в ее разрешении. Он хотел лишь добиться предоставления арабам возможности делать то, что они пожелают.

Достижению его цели угрожал договор Сайкса — Пико, а также скрывавшиеся за ним экспансионистские стремления. Последние руководили теперь действиями как французов, так и англичан, но с характерными для них отличиями.

Притязания французов к Сирии основывались на фактах, имевших место еще в средние века, и исходили из того, что после крестовых походов на Левантийском побережье, как обломки после кораблекрушения, остались латинские государства. Во время мировой войны нежелание французов видеть союзника обосновавшимся на этой земле их предков, по-видимому, было столь же сильным, как и стремление оградить свою собственную территорию от вторжения немцев в ущерб участию в кампании против турок на азиатском театре.

Руководители французской политики никогда не теряли из виду послевоенных намерений с того момента, как в марте 1915 г. они объявили о своих притязаниях на Сирию, услышав, что русские заявили о своем требовании на захват Константинополя. Французы готовились начать свое наступление сразу после достижения победы и подкрепить его как военными силами, так и политикой притязаний на роль защитников христианства в восточной части Средиземного моря и ислама — в южной. К несчастью, сирийские мусульмане считали, что французы слишком сильно защищают интересы Алжира и Туниса.

Но если у французов была самая долгая память, то у англичан — самая короткая. В целом это являлось преимуществом, но все же это имело и определенные неудобства, в особенности когда дело касалось народа, который не так-то легко все забывал. Ни французы, ни арабы не собирались предать забвению несколько противоречивых заверений, полученных ими от британских представителей; победа же укрепила их память и усилила аппетиты. Таким образом Англия встретилась с дилеммой: удовлетворить одного союзника означало не только нарушить доверие, но также и вызвать неприятности для другого.

Возникновение дилеммы в значительной степени могло быть приписано отсутствию предвидения, так как, когда арабам давались заверения, что они смогут удержать за собой все ими захваченное, имелась весьма слабая надежда на то, что им удастся захватить так много.

Положение осложнилось также расхождением во взглядах, выявившихся среди членов британского правительства.

Некоторые представители последнего вдохновлялись так называемой исторической целью — распространением британского контроля над менее культурными странами.

Это было равносильно признанию того, что кое-кто из этих апостолов экспансии руководствовался не просто империалистическими стремлениями, но и обоснованной верой в пользу британской администрации как средства обеспечения народу в целом высшей степени справедливости по сравнению с той, которая обычно преобладает у азиатских народностей. Подобная точка зрения, едва ли заслуживающая поощрения, объяснялась, с одной стороны, идеализацией национализма, а с другой — твердолобым консерватизмом, который все еще смешивает обширность с величием. Другим фактором, который повлиял на защитников идеи британского контроля и в особенности в Месопотамии, являлось убеждение в практических трудностях создания эффективной арабской администрации для немедленной замены ею турецкой.

Но каковы бы ни были мотивы, решение задерживалось не только желанием удержаться в Месопотамии, но также и плохо продуманным шагом, нашедшим свое отражение в договоре Сайкс — Пико, по которому Моссульский вилайет попадал в сферу французского влияния. В результате, для того чтобы сохранить единство Месопотамии к будущему благополучию арабов, британское правительство было вынуждено нарушить свою торжественную клятву сохранить суверенитет арабов в Сирии.

Подобная обстановка сложилась постепенно. Перспектива представлялась благоприятной, а договор Сайкс — Пико казался чем-то вроде облачка на горизонте, когда в конце октября 1918 г. Алленби установил военное руководство на занятой территории и поделил ее на три области: «Южная» — под руководством британского администратора — включала Палестину и совпадала с «красной» зоной Сайкс — Пико; «Северная» — под руководством французского администратора — являлась «голубой» зоной Сайкс — Пико на побережье Сирии; «Восточная» являлась значительно более длинным и широким поясом от Алеппо за Дамаск и вниз к Акаба. Она охватывала старые зоны «А» и «Б», поскольку они были добыты силами Алленби. Выполняя свое обещание Фейсалу, Алленби передал этот громадный пояс военной администрации арабов. Более того, чтобы удовлетворить арабские притязания, в «Восточную» область была включена небольшая часть старой «голубой» зоны.

Тогда 7 ноября французское и английское правительства выпустили совместную декларацию о том, что: «...цель, к которой стремятся Франция и Великобритания... заключается в полной и несомненной свободе народов, так долго находившихся под гнетом турок, и в установлении национальных правительств и администраций, власть которых основывается на инициативе и свободном выборе туземного населения.

Для того чтобы выполнить эти намерения, Франция и Великобритания согласились в своем желании побудить и помочь установлению туземных правительств и административных управлений в Сирии и Месопотамии... Совершенно не желая возлагать на население этих областей подобного или подобных учреждений сверху, Франция и Великобритания озабочены лишь тем, чтобы заверить в своей поддержке и практической помощи нормальной работе правительств и учреждений, которые эти народности могут установить по своему выбору».

Каковы бы ни были сомнения в отношении мудрости этого документа, одна лишь эта декларация является достаточной для того, чтобы оправдать часто подвергавшуюся критике линию поведения Лоуренса в отношении послевоенного упорядочения и осудить всех тех, кто во Франции и Англии стремился к другим целям. И все же какой иронией звучит эта декларация в свете последующей истории!

Отъезд Лоуренса из Дамаска, после того как была обеспечена военная победа, дал ему возможность принять участие в борьбе за честь Англии в том единственном месте, где она могла быть выиграна. Однако он не ожидал, что эта борьба наступит так быстро; он не предполагал, что падение Германии последует немедленно за разгромом Турции. Непосредственная причина переезда Лоуренса с востока на запад объясняется лучше всего его собственными словами: «Когда я направлялся в Лондон, я имел в виду начать учиться в качестве младшего офицера новому методу ведения войны во Франции. Восток был высосан до дна».

Для ускорения своего путешествия в Англию Лоуренс не только принял, но и просил о том, что могло быть названо «честью или наградой», — чина полковника. Его равнодушие к подобным отличиям было настолько общеизвестно, что эта просьба вызвала забавные комментарии. Последние возросли еще более, когда он объяснил, что хотел получить этот чин для того, чтобы быстро проехать через Италию в специальном штабном поезде из Торонто. «Спальные места предоставлялись только лицам в чине полковника и выше. Я ехал вместе с Четвудом в чине полковника (полученном от Алленби) и чувствовал себя великолепно. Я люблю комфорт! Для воинских поездов на переезд требуется восемь дней, а для экспресса с международными спальными вагонами только три дня».

По прибытии в Лондон Лоуренс был вызван на заседание восточной комиссии кабинета, чтобы изложить свои взгляды на будущее арабских стран. Он предложил создать три государства с шерифами — в Сирии, Верхней Месопотамии и Нижней Месопотамии — и назначить в качестве их управителей трех сыновей короля Хуссейна. Предложение было отправлено по телеграфу полковнику Вильсону, временно исполнявшему обязанности гражданского комиссара в Месопотамии, который отнесся к нему довольно «прохладно», но комментировал с большей горячностью, поскольку не соглашался ни с разделением Месопотамии, ни с удалением британской администрации.

Еще более серьезным, хотя и менее открытым, было сопротивление, подготовлявшееся во французских кругах. 6 ноября в Бейруте высадился Пико в качестве «верховного французского комиссара в Сирии и Армении», 14-го он протелеграфировал в Париж: «До тех пор пока британская армия занимает страну, в настроении населения будет существовать сомнение, благоприятное для враждебных нам элементов. Единственным выходом из положения являются отправка 20 000 солдат в Сирию и просьба к Англии передать ее нам... Если мы будем колебаться... наше положение в Сирии будет подорвано так же, как оно было подорвано в Палестине». Пико был недоволен уже потому, что лицо, стоявшее во главе администрации арабов в «Восточной» области, имело дело непосредственно с Алленби, минуя его самого.

Затем французы узнали, что по приглашению британского правительства Фейсал отправляется в Лондон; это они приписали махинациям Лоуренса. Они отправили резкую телеграмму Хуссейну, в которой говорилось, что Фейсал был бы принят во Франции с почестями, соответствующими сыну союзного правителя, и наряду с этим выражали свое удивление, что проезд не был подготовлен через их представителя. Бремону, находившемуся в то время во Франции, было приказано встретить Фейсала. Ему было указано французским министерством иностранных дел, что Фейсала надлежало рассматривать как «генерала, выдающееся лицо, но ни в коем случае не признавать в нем носителя какойлибо дипломатической миссии. С Лоуренсом же следует обходиться очень резко, показав ему тем самым, что он идет по неправильному пути». Согласно опубликованному отчету Бремона, к этой директиве было добавлено: «Если Лоуренс приедет как полковник британской армии в английской военной форме, то его надо приветствовать. Но мы не принимаем его за араба, и если он будет в арабском одеянии, то нам с ним делать нечего».

Фейсал прибыл на британском крейсере и был встречен Лоуренсом. Бремону не удалось встретиться с ним, пока они 28 ноября не прибыли в Лион. Фейсал был быстро уведомлен о точке зрения французского правительства на Лоуренса, который в связи с этим в тот же вечер решил выехать поездом в Англию. Вопреки заявлению Бремона, Лоуренс не носил одеяния арабов, так что Бремон, по-видимому, либо страдая забывчивостью, либо упомянул об этом в качестве извинения, для того чтобы загладить нарушение вежливости со стороны французского правительства.

В данном случае можно лишь добавить, что указания на то, что Лоуренс часто появлялся в одеянии араба, были сильно преувеличены. Он носил его однажды на вечере просто для забавы; он носил его, когда его рисовал Август Джон; он носил его, когда сопровождал Фейсала в Букингемский дворец в качестве переводчика. Его внешний вид шокировал некое лицо, которое с упреком сказало ему: «Считаете ли вы правильным, полковник Лоуренс, что подданный короны, а к тому же офицер, должен приходить сюда одетым в иностранную военную форму?» На это Лоуренс спокойно ответил: «Когда человек служит двум господам и вынужден разгневать одного из них, то лучше обидеть более могущественного. Я пришел сюда в качестве переводчика эмира Фейсала, у которого это одеяние является военной формой». В Париже он не надевал арабского одеяния, но несколько раз носил арабское головное покрывало с военной формой хаки и британскими знаками отличия — на заседании Совета десяти, выполняя обязанности переводчика для Фейсала и для того, чтобы сфотографироваться вместе с Фейсалом.

После поездки по старой линии фронта во Франции Фейсал и его свита 9 декабря прибыли в Булонь. Пароход подошел к пристани, и Лоуренс сошел вниз по сходням, для того чтобы их встретить. Отдав почести Фейсалу, он любезно передал Бремону приглашение сопровождать Фейсала в Англию, заверив Бремона, что он будет хорошо принят. В этом, конечно, чувствовалась определенная ирония.

После того как Фейсалу была показана Англия, Лоуренс в январе возвратился в Париж на заседание мирной конференции. На этот раз французы уже больше не могли возражать против присутствия Лоуренса, и он был назначен членом делегации министерства иностранных дел по восточным делам. Однако они возражали против Фейсала и уступили лишь после того, как Клемансо нажал на своих подчиненных благодаря вмешательству англичан и американцев. Фейсал просил лишь о том, чтобы его допустили на конференцию в качестве представителя своего отца, который был признан как король Геджаса. Но даже и этого положения было трудно добиться из-за ревнивых подозрений Хуссейна в отношении целей своего сына. Лоуренсу пришлось использовать свои различные связи, прежде чем в середине декабря была одобрена кандидатура Фейсала. Но его участие было ограничено тем фактом, что право Хуссейна высказать свой голос в отношении будущего Сирии и Месопотамии не было признано открыто.

В действительности голос Лоуренса, сделавшегося советником в деле арабов, проникал из кулуаров версальского дворца в самые отдаленные кабинеты. Его успех был тем более замечательным, что дело, которое он представлял, порождало осложнение, которое ни один из государственных людей, уже запутавшихся в паутине международных отношений, не мог приветствовать.

Его аргументы произвели особенно сильное впечатление на Ллойд-Джорджа. Хотя Ллойд-Джордж и Лоуренс очень отличались друг от друга в отношении своих взглядов, оба они ценили друг друга. По мнению Лоуренса, ЛлойдДжордж не только возвышался над другими государственными людьми в Версале, но и отличался почти от всех их своим желанием сделать то, что являлось, по мнению Лоуренса, справедливым, вместо того чтобы только играть в пользу национального превосходства.

С другой стороны, способность Лоуренса ясно излагать свои мысли была весьма оценена Ллойд-Джорджем, который испытывал затруднения с официальными экспертами, прикрывавшими собственную скудость мысли тяжеловесными объяснениями. Лоуренс изложил Ллойд-Джорджу не только арабскую проблему в том виде, как она ему представлялась, но и то решение, которое он имел в виду. Если главной заботой его являлось желание видеть Фейсала обосновавшимся в Дамаске во главе независимого сирийского государства, оставляя северный берег французам, то организацию подобного же государства в Месопотамии он рассматривал не только в качестве необходимого приложения для избежания неприятностей, но и с точки зрения справедливости. Арабы пустыни должны были удержать свою основную независимость как в новых государствах, так и в старых.

Однако препятствием на путях приближения к подобному решению являлось желание французов добиться контроля над Сирией в такой же степени, как британское нежелание покинуть Месопотамию являлось тормозом для всех наших усилий заставить французов изменить их позицию. Имелся обманчивый проблеск надежды, когда была назначена межсоюзническая комиссия для посещения Сирии, Палестины и Месопотамии и представления доклада о желаниях самого населения в отношении его будущего правительства. Французы позаботились о том, чтобы не назначить своего представителя, и хотя американские члены комиссии все же туда отправились, доклад их не привлек никакого внимания. Их выводы показали, что французский мандат будет совершенно неприемлемым.

Хотя эти месяцы пребывания в Париже и были тяжелыми для Лоуренса, они все-таки не повлияли на его чувство юмора, так как мирная конференция, пожалуй, изобиловала слишком большими возможностями. Одной из забавных историй является рассказ о том, как Лоуренс ветретился с маршалом Фошем, который, как говорят, заметил: «Я полагаю, что вскоре начнется война в Сирии между моей страной и арабами? Будете ли вы руководить их армиями?» — «Нет, до тех пор, пока вы не обещаете лично стать во главе французских армий. Тогда это доставит мне удовольствие». После этого Фош пригрозил пальцем Лоуренсу и ответил: «Мой юный друг, если вы думаете, что я собираюсь рисковать своей репутацией, которую я себе создал на Западном фронте, вступив в борьбу с вами в вашей области, то вы слишком заблуждаетесь».

К сожалению, та версия, которую я слышал от Лоуренса, более проста. Фош сказал ему в шутливом тоне: «Когда мне потребуется умиротворение Сирии, то я пошлю Вейгана», на что Лоуренс возразил: «Нам там будет очень хорошо — до тех пор, пока не приедете вы сами». Этот тонкий оттенок лести напоминает один из классических эпизодов встречи между двумя великими полководцами пунических войн. Когда Ганнибал на вопрос Сципиона, которого он считал величайшим из всех полководцев, назвал первым Александра, вторым Пирра и себя третьим, Сципион спросил: «А что будет в том случае, если вы победите меня?», Ганнибал ответил: «Тогда я буду вынужден поставить себя на первое место».

Дав аналогичный ответ Фошу, Лоуренс из вежливости скрыл свое фактическое впечатление, так как сомневался в глубоком знании военного искусства Фошем еще с тех пор, как он обнаружил в своих углубленных проработках перед войной, что большая часть материалов в учебниках, которые создали Фошу репутацию военного мыслителя, являлась «заимствованием из трудов германского автора». Личный контакт с Фошем дополнил его разочарование. Другое замечание, которое сделал Лоуренс, когда узнал, что я занялся изучением карьеры Фоша, слишком метко для того, чтобы его не привести: «Он был довольно серой фигурой, обладавшей, конечно, больше зубами, чем мозгами. Это было иронией судьбы, что история сделала его победоносным генералом последнего периода».

В отношении высших военных руководителей восхищение Лоуренса было оставлено за Алленби, но скорее в качестве дара его характеру, чем способностям. «Он был командующим с таким здравым суждением, что мы все работали для него без устали и почти без передышки».

Вопреки общепринятому мнению, Лоуренс не презирал профессионального военного как такового. Его презрение относилось к военному, выказывающему знания, которыми он не обладает, и не прилагающему усилий для того, чтобы их приобрести. Подобный взгляд породил другой рассказ, основанный на действительном случае, происшедшем с Лоуренсом на мирной конференции. Некий генерал, который в дальнейшем командовал на Рейне и в отношении которого можно было сказать, что лай его был хуже, чем его укус, рассерженный самоуверенной манерой Лоуренса выражать свои взгляды, разразился глупейшим упреком: «Вы не являетесь профессиональным военным». Лоуренс едко возразил: «Совершенно верно, но если у вас будет дивизия и у меня будет дивизия, то я заранее знаю, кто из нас будет захвачен в плен!»

Этот рассказ подтверждается мнением, которое было высказано Алленби, когда он был спрошен Робертом Грейвсом о том, думает ли он, что Лоуренс сделался бы хорошим генералом регулярных частей: «Он был бы очень плохим генералом, но, несомненно, хорошим командующим. Нет такого дела, в отношении которого я сомневался бы, что он его не выполнит, если захочет, но ему необходимо давать полную свободу действий».

С мельничным жерновом (в виде Месопотамии) на шее британская государственность оказалась в безнадежном положении в своих попытках добиться видоизменения условий договора Сайкс — Пико. Французы настаивали на получении своего полного «пайка» не только потому, что они изголодались по новым колониям, но также и потому, что боялись потрясения в своих старых колониях в Африке, если они согласятся на независимость Сирии. Фейсал апеллировал к Совету десяти, но не получил удовлетворения. Когда Пишон, французский министр иностранных дел, коснулся истории крестовых походов как основания французских притязаний на Сирию, Фейсал уколол его красноречие спокойным вопросом: «Простите, мосье Пишон, но кто из нас оказался победителем в крестовых походах?» Именно в этом случае Лоуренс, официально присутствовавший в качестве переводчика Фейсала, проделал ловкую штуку, обратившись к собранию с этим вопросом последовательно по-английски, по-французски и по-арабски.

Поскольку французы твердо стояли на своей позиции, англичане уступили. Необходимость разрешения более серьезных вопросов являлась удобным извинением для этой уступки в отношении Среднего Востока. Новое изобретение под названием «мандаты», которое арабы выговаривали как «протектораты», было использовано для придания внешней оболочки истинным намерениям.

Предоставленный, таким образом, самому себе, Фейсал отложил конец переговоров, договорившись с французами или, по крайней мере, с Клемансо. Вопреки общему мнению в Англии, «тигр» был менее жадным, чем многие из его «шакалов». В достижении этого временного соглашения Фейсал воспользовался затруднениями, возникшими у французов в Сирии. Последние были заняты скрытой войной с недемобилизовавшимися турками, которые пытались повторить свой трюк, проделанный ими во время балканской войны, а именно — взять обратно во время перемирия ту территорию, которую они потеряли во время войны.

Вследствие этого Клемансо, который вначале не желал считаться с Фейсалом, теперь сам предложил признать независимость Сирии при условии, что Фейсал будет поддерживать интересы Франции.

Убедившись, что британская поддержка оказалась весьма обманчивой, Фейсал был вынужден согласиться с предложением Клемансо к большому негодованию своего отца, который, услышав об этом, стал смотреть на него как на человека, продавшего свою душу за «чечевичную похлебку».

Частично именно от возмущения этой сделкой с неверными Хуссейн и предпринял роковой для него шаг, объявив себя верховным повелителем правоверных — акт, который немедленно восстановил претив него имама Йемена и ассирийского эмира Идрисси. Это же обстоятельство вызвало взрыв негодования среди фанатичных ваххабитов, которые начали добиваться окончательного низложения Хуссейна. Катастрофа уже предчувствовалась к концу мая, когда Абдулла, выступивший по настоянию своего ослепленного гордостью родителя через границы Неджда, был захвачен врасплох ночью. Из всего отряда шерифа, состоявшего примерно из 4 000 человек, с Абдуллой спаслась бегством лишь горсть арабов. Остальные были убиты с жестокостью, свидетельствовавшей о дикости ваххабитов и снискавшей для них уважение со стороны англичан, всегда готовых назвать таких людей «благородными дикарями». С того момента сохранение Хуссейном Мекки являлось лишь вопросом времени и поддерживалось только британской сомнительной защитой союзника, который уже не представлял никакого интереса.

Хотя Фейсал и вступил в соглашение с французами, исходя из практического понимания государственных дел, которое отсутствовало у его отца, он, возвратясь в мае в Сирию, по-видимому, не питал никаких иллюзий относительно слабости своих перспектив и тех стремлений и надежд, которые втайне лелеяли французы. Он откровенно заявил их представителям: «Я приму вашу помощь, но я никогда не приму рабства».

Изгнание Фейсала являлось последней каплей горечи, переполнившей чашу Лоуренса, хотя продолжительное ожидание этого события и смягчило до некоторой степени его остроту. Это ожидание, смешанное с сознанием своей собственной бесчестности в прошлом, являлось одной из причин, которые заставили Лоуренса, когда он увидел короля, просить об освобождении его от британских военных наград.

После года беспокойств его предчувствия оправдались. В сентябре 1919 г. во время своего вторичного посещения Лондона Фейсал был уведомлен о том, что правительство вошло в соглашение с французами об удалении британских войск из Сирии в ноябре. Ему был дан совет договориться с французами непосредственно, т. е. пойти по тому пути, по которому он уже заранее пошел и который тогда предугадывал. Тем не менее теперь Фейсал сознавал лучше, чем когда бы то ни было, всю ненадежность подобной договоренности и еще раз обратился с отчаянным призывом к Англии не оставлять его без поддержки. Это произвело впечатление, но не привело к удовлетворительным результатам. Месопотамия была не только преградой на пути Англии, но и бревном в глазу лорда Керзона, империалистические стремления которого в отношении Месопотамии давно задерживались политикой его собственных помощников в министерстве иностранных дел.

Когда Лоуренс возобновил свои попытки помочь Фейсалу и предлагал, чтобы британское правительство раскрыло свои истинные намерения в отношении Месопотамии, Керзон воспротивился и отвлек внимание от этого вопроса, указав на «сучок в глазу» Фейсала — на визит, который был нанесен некоторыми офицерами шерифа из Дамаска племенам Месопотамии. Тамошние военные власти подозревали их в попытке создать антибританское движение. Однако какова бы ни была правда в этом обвинении, которое Нури Саид со всей горячностью отрицал, имелась правда и в жалобе офицеров шерифа, что отношение британских офицеров было совершенно отличным от того отношения, которое им было известно по пути в Дамаск.

Дела подходили к своему мрачному концу. Вопрос о будущем правительстве Месопотамии разбирался в ноябре на междуведомственном совещании, где было решено сделать «что-то» для удовлетворения чаяний арабов, и сэр Перси Кокс являлся .тем человеком, который должен был взять бразды правления от существовавшего в то время военного руководства. Однако военное министерство считало, что положение должно оставаться таким же до тех пор, пока не будет улажен вопрос относительно мандата и пока не будет достигнута ратификация мира с Турцией. Со своей стороны, сэр Перси Кокс, естественно, не желал брать на себя ответственность, пока не получит полной свободы действий. В дальнейшем последовали и другие задержки.

В марте 1920 г. воркование союзнических голубей было прервано известием о том, что арабский конгресс, собравшийся в Дамаске, объявил Фейсала королем Сирии, а Абдуллу — королем Ирака. Это мероприятие, по-видимому, было инспирировано слишком соблазнительной перспективой повторения успеха переворота Д'Аннунцио в Фиуме. Однако арабам вскоре пришлось понять, что они относятся к другой категории, чем великие державы. Керзон быстро ответил на призыв французов к совместному действию; была отправлена телеграмма, которая резко порицала решение конгресса и приглашала Фейсала присутствовать при франко-британских переговорах, которые должны были уладишь вопрос. Предложение это имело определенно неприятный привкус.

Мандат на Сирию был передан Франции, на Палестину и Месопотамию — Англии. Французы формально отказались от своих притязаний на Мосул.

Однако между получателями имелась существенная разница, заключавшаяся в том, что британское правительство хотя и слишком медленно, но шло по пути предоставления арабам Месопотамии фактической доли участия в правительстве Ирака, в то время как новое французское правительство, сменившее правительство Клемансо, шло быстрыми шагами к тому, чтобы отстранить сирийских арабов от контроля над Дамаском.

В Ираке англичане поплатились за свою задержку восстанием племен, расположенных у Евфрата. Возникшие повсюду вспышки восстания не удалось подавить до конца года, в связи с чем потребовалась отправка крупных подкреплений из Индии. В результате в том году и в последующем британские военные расходы в Ираке достигли 60 000 000 фунтов стерлингов. В этом отношении весьма интересным является тот факт, что умиротворение арабов в Ираке на протяжении этих двух лет обошлось, грубо говоря, в шесть раз больше той суммы, которая нам потребовалась для поддержания в течение такого же периода арабского восстания против Турции.

В Сирии Фейсал поплатился за французскую поспешность, поскольку обладатели вновь присужденного мандата воспользовались первой же возможностью, чтобы отметить договор, заключенный им с Клемансо, и обосновались в Дамаске. Даже допущение штаба французского верховного комиссара потребовало от Фейсала борьбы с воинственностью арабских экстремистов; и все же он сделался мишенью того ультиматума, который французы отправили 14 июля при появлении признаков вооруженного сопротивления. Напрасно он отправил телеграмму, в которой соглашался на требования ультиматума — факт, подтверждаемый самими французами. По приказу генерала Гуро, солдатская простота которого делала его легким орудием в руках политических руководителей, французские войска были приведены в движение. Остановить их было грудно: в силу знакомого заявления о «военной необходимости» войска Гуро продолжали свое наступление и заняли 25-го Дамаск, а Фейсал потерял свой трон. Он спасся бегством в Палестину, откуда направился в Англию, повторив еще одну бесплодную попытку добиться британской интервенции для своей поддержки. Однако французы пожалели о том, что они его свергли, так как им пришлось встретиться с рядом неприятностей, которые обошлись гораздо дороже и были более продолжительны, чем те, которые претерпели англичане в Ираке.