Содержание
«Военная Литература»
Биографии

Та же зима

1

Гитлеровские пропагандисты винили во всех своих неудачах русские морозы.

Восемнадцатого декабря представитель немецкого командования объявил корреспондентам в Женеве, что на центральном участке русского фронта стоят сорокаградусные морозы и это сковывает действия германских войск.

Пять дней спустя, двадцать третьего декабря, пытаясь в канун рождества утешить своих приунывших слушателей, берлинское радио сообщило, что, напротив, русская зима — самое подходящее время для боевых операций и надо терпеливо ждать новых побед германского оружия.

«Русский климат сильно отличается от европейского, он резко континентален, температура зимой бывает очень неровная. Морозы часто чередуются с оттепелями, средняя температура в январе составляет лишь минус десять градусов. Холодная погода в России не так чувствительна, как у нас на Западе. Воздух здесь сухой и чистый — это предохраняет от заболеваний. Состояние здоровья у людей здесь зимой лучше, чем весной или в дождливое русское лето... Замерзшие русские дороги значительно облегчают движение, которое летом бывает в некоторых местах почти невозможным».

Затем последовало новое сообщение:

«На Восточном фронте свирепствуют морозы и снегопады, и продолжение военных операций и их характер обусловливаются отныне наступлением русской зимы. На широких пространствах Восточного фронта происходят лишь операции местного значения...»

А через несколько дней наши войска, преодолевая глубокие снега, нанесли сокрушительный удар вражеским армиям, засевшим в блиндажах на подмосковной земле А ведь наступать зимой куда труднее, чем обороняться!

Так сами же гитлеровские пропагандисты запутались в своих рассуждениях о климате.

Крепкие русские люди, а не крепкие русские морозы остановили и обратили вспять гитлеровскую армию. [105]

2

Старчак вернулся в Добринское незадолго до Нового года, и опять его кошевка мелькала между сугробами то в одном конце села, то в другом.

Редактор нашей газеты убедил его, и он разрешил напечатать о декабрьском десанте в район Волоколамск — Лотошино. Тогда-то и появились заметки о Бедрине, Киволе, Панарине и других — о многих, только не о Старчаке: цензор был неумолим.

Как раз в те дни были награждены отличившиеся парашютисты, и мы с редактором побывали на отрядном митинге, посвященном этому событию.

Старчак сказал:

— Мы пережили тяжкое лето, грозную осень, переживаем суровую зиму. Но ведь это уже три времени года, а Гитлер утверждал, что Красная Армия и месяца не продержится. У нас в отряде выросли замечательные парашютисты. Я мог бы назвать десятки имен, но вы сами их знаете лучше меня. У нашего отряда уже есть своя история. Пусть же в ней будет больше прекрасных страниц. Это зависит только от нас. Лучшей благодарностью Родине и партии будут наши дела.

После митинга редактор и я пошли вместе со Старчаком в его штаб.

Дежурный вручил капитану пакет с сургучной печатью. Вскрыв конверт, Старчак прочитал бумагу и сказал нам:

— Это приговор по делу Линовиченко. Он присужден к расстрелу.

Решение трибунала прочли на другое утро перед строем. — Вопросы будут? — спросил Старчак.

Вопросов не было, но Старчак чувствовал, что от него ждут слова.

Капитан сказал:

— Он хотел уцелеть за счет других, пусть даже за счет гибели товарищей. За это одна расплата — смерть. Суровое время — суровая кара.

Старчак ни разу не назвал Линовиченко по фамилии, так велико было презрение капитана к трусу. Вот почему и через два десятилетия Старчак на вопрос о Линовиченко ответил: «Был такой...» [106]

И вот наступило тридцать первое декабря.

Новый год капитан Старчак встретил с друзьями на том же аэродроме, откуда совсем недавно улетали во вражеский тыл. Хотел пригласить капитана Ильинского, послал за ним Бедрина, но в полку сказали: «На задании».

Помянули добрым словом погибших, пожелали скорого выздоровления раненым и обмороженным, лечившимся в госпиталях. А особо выпили за здоровье Бурова, от которого только что пришла весточка. Правда, сам он еще не мог писать — писал его отец, приехавший в Москву из Кольчугина.

За окном бушевала метель, и Старчак, глянув в ночь, предложил еще один тост:

— За тех, кто сейчас во вражеских тылах, за товарищей наших.

Помянули и Руфа Демина, чья судьба особенно всех тревожила. Ведь прошло семнадцать суток...

3

А Демин не заметил наступления Нового года: он потерял счет дням, то и дело впадая в забытье.

Однажды утром он услышал, что кто-то медленно открывает неподатливую скрипучую дверь сарая, занесенную снегом. Демин схватился за автомат. В сарай вошла женщина в старом ватнике с веревкой в руках. «За сеном», — догадался Демин. Он подполз к двери.

Увидев его, женщина вскрикнула.

— Не бойтесь! — сказал Демин и не узнал своего голоса, хриплого, словно чужого.

Женщина заметила у него на шапке красную звездочку и спросила шепотом:

— Ты боец? Давно здесь? Откуда? Демин пожал плечами.

— Ты бы поостерегся: немцы у нас. Вчера всю ночь пьянствовали — Новый год встречали...

— Вот что, мамаша, принеси мне поесть. И одежду какую-нибудь, если найдется.

Вечером женщина принесла Демину узел с вещами и крынку горячих щей.

— Ложку позабыла! — всплеснула она руками, [106]

— Не беспокойтесь, имеется. — Демин достал из-за голенища алюминиевую ложку.

Поев, он стал переодеваться. Сделать это оказалось не просто. Удалось снять только куртку; гражданские брюки, принесенные женщиной, пришлось натянуть прямо на свои, поверх валенок, на выпуск... Надел залатанную тужурку, нахлобучил до самых бровей заячий треух.

Женщина покачала годовой:

— Все равно узнают. Бойца во всякой одежде видно... уходи скорее. Найдут тебя...

Ползком Демин добрался до хутора. Постучал в один дом. Его впустили. Пожилой крестьянин, припадая на одну ногу, провел его через сени и кухню в большую комнату. На полу и на лавках спали женщины, дети.

Начались расспросы, но Демин ничего не успел рассказать: в деревню въехали на санях немецкие солдаты и стали гнать крестьян на расчистку дороги.

Хозяин велел спрятаться на печи и помог туда влезть.

Скоро, видимо под воздействием тепла, обмороженные ноги Демина стали нестерпимо болеть.

Хозяин попробовал разуть его, но каждое прикосновение вызывало такую боль, что Демин громко стонал. Тогда хозяин разрезал оба валенка и стал осторожно отдирать смерзшийся войлок. Демин потерял сознание.

Очнулся он на кровати, укрытый стеганым одеялом из разноцветных ситцевых лоскутков. Рядом сидел хозяин дома, дядя Семен, как он назвал себя.

Ног Демин не чувствовал. Хотел пошевелить пальцами — ничего не получилось. «Отморозил...» — решил он.

В избу вошла молодая женщина, очень похожая на дядю Семена.

— Вот, батя, марганцовка, еле выпросила, — сказала она.

Ноги промыли раствором марганцовки и перевязали как смогли. Другая дочь — Анна отдала пеленки своего малыша.

Боль усиливалась. Демину казалось, что у него гангрена...

Все, что здесь рассказано и будет рассказано о Демине, не вымысел. Многое сообщили мне о нем Старчак и Буров, многое узнал я от дочерей дяди Семена — Анны и Екатерины. Самого Семена Филипповича Гущева уже не было в живых. [108]

4

Лишь на самой подробной карте-двухверстке можно отыскать хутор Курвино, где лежал Демин. Он чувствовал себя все хуже и хуже, но стонал только во сне,

В избу часто заходили соседи попросить щепотку соли или пару спичек и, если Демин не спал, спрашивали его:

— Скоро ли кончится война?..

— Правда ли, что немцы захватили Ленинград?..

— Почему англичане и американцы не ударят с тыла?..

Демин отвечал как мог, хотя многого он не знал сам. Но в его ответах звучала такая убежденность, что она передавалась всем, кто его слышал.

Однажды пришел назначенный немцами староста; благообразный старик с черной бородой. Спросил, как поступит советская власть с теми, кто служил врагу.

— По головке не погладит, — сказал Демин и отвернулся к стене.

Староста отомстил по-своему. Он отвел избу для ночлега солдатам, а Гущевым пришлось перебраться в старую баню с выбитыми стеклами. Приладили фанеру, чтоб держалось тепло.

Перенесли в баню и Демина.

Возбужденная, запыхавшаяся прибежала однажды Катерина. и, поправляя разметавшиеся волосы, сказала:

— Руф, я придумала, как тебе помочь. В школе немцы, лазарет устроили. Я уговорю врача, чтобы операцию сделал... Вот, — она сняла с пальца кольцо. — Это — врачу... Иначе — пропадешь.

Он оглядел тесный, низенький, закопченный предбанник, у порога лежал топор.

— Да я лучше дамся, чтобы мне вот этим топором ноги отрубили!..

Дядя Семен и Анна напустились на Катерину:

— Человека растревожила! Куда ты его к немцам тянешь! Кто просил соваться? Демин сказал негромко:

— Вы уж не ругайте ее: Она — от души. Только не могу я так...

Спал он беспокойно, метался, бредил. Как-то в баню нагрянули патрульные.

— Кто такой? — спросил старший. [109]

— Братишка, — объяснила Катерина. — Ваши у него валенки отняли, когда он из соседней деревни шел, вот и отморозил ноги...

Патрульный откинул одеяло, взглянул на почерневшие ступни и махнул рукой: «Капут».

А Демин, притворившийся спящим, думал: «Пусть мне одному — капут, а вам всем — капут...»

5

В последний раз я видел Старчака в канун Нового года. Он был особенно весел — получил наконец письмо от жены.

Тогда я не думал, что больше не встречу его, и даже не попрощался.

А когда пятого января вернулся в Добринское, мне сказали, что Старчак в тылу у немцев.

Я не видел, как шла подготовка к полету, и вообще все произошло гораздо быстрее, чем можно было предположить. Ведь лишь в конце декабря Старчак вернулся из района Волоколамска и уже через неделю отправился на задание.

Только недавно я узнал, как было дело.

Накануне полета в тыл пришел приказ — откомандировать старшего политрука в распоряжение политотдела.

Щербина зашел к Старчаку. Сел на табурет, как всегда

далеко выставив длинные ноги и загородив проход. Борис

Петров, писавший что-то, вышел.

— Значит, уезжаешь? — спросил Старчак.

— Выходит, так, — вздохнул Щербина. — Нечего сказать, хорош новогодний подарочек...

Потом Щербина влез в тесную кабину полуторки, направлявшейся в город, и не закрывая дверцу, помахал на прощанье рукой.

В этот же день Старчака срочно вызвали в Москву, в Штаб Военно-воздушных сил.

Вызвавший Старчака генерал поблагодарил его за успешные действия в тылу врага, вспомнил про юхновскую операцию, Подвел его к карте — познакомил с боевой обстановкой. После поражения под Москвой немцы стремились задержаться, на рубеже Юхнов — Сухиничи. Надо сбить их с этого рубежа, завершить, разгром группировки, наступавшей на Москву. [110]

Генерал спросил:

— Ты район Угры хорошо знаешь? Мы должны направить туда десантный отряд, большой, человек в пятьсот. Высаживаться будут люди, которые проходят подготовку в твоем отряде, а командира подберем. Ты ведь только-только прилетел и не опомнился, видно, еще... Не обижаешься, что твоих ребят другому отдаем?

— Обижаюсь, конечно, — ответил Старчак. — А потом, я отдавал Юхнов, мне его и брать. Генерал встал.

— Вот что, капитан. Heт, не капитан, а майор. Почему у тебя по одному прямоугольнику на петлицах? Разве не получил выписку из приказа? Поздравляю, Иван Георгиевич... Я поговорю с членом Военного совета, пожалуй, тебя и пошлем в район Юхнова.

— Благодарю.

— Все указания — у начальника штаба, — сказал генерал, пожимая Старчаку руку.

6

Вот и опять пригодилась мне старая карта Калужской области, подаренная когда-то Старчаком.

Район, где парашютисты держали оборону, представляет замкнутый пятиугольник, образованный селом Троицким на севере, Детчином — на востоке, Кондровом — на юге, деревней Озеро — на юго-западе и Юхновом — на западе.

Эти крайние точки соединены на карте синими карандашными линиями. Теперь, обозначая район, куда был высажен третьего января десант под командой Старчака, я беру красный карандаш. И вот что любопытно: синяя и красная линии почти совмещаются. Можно было бы даже подумать, что, намечая место высадки десанта, в штабе не очень долго ломали голову — взяли старую карту Старчака и велели ему быть в начале января там же, где он находился в первых числах октября...

Я сказал это Старчаку. Он ответил:

— Да, район дали по особому заказу, как ученику-второгоднику, который в географии слабоват... А серьезно говоря, совпадения эти не случайны: и мы в октябре, и немцы в январе для обороны самые выгодные точки выбирали — вот и совместились на карте линии... [111]

В самом деле. Откатываясь под ударами наших войск по Варшавскому шоссе, немецкая армия шла тем же путем, что и в дни своего октябрьского наступления. Она была выбита из Малоярославца, оставила после жестокого сражения Медынь и закрепилась в Юхнове, надеясь перезимовать здесь, а затем вновь ринуться на Москву знакомой дорогой.

Немецкое командование сумело за три месяца превратить Юхнов и его окрестности в подлинно укрепленный район с долговременными огневыми точками, ходами сообщения, надежными блиндажами. Одной из задач отряда Старчака как раз и была разведка этих укреплений.

Юхнову обе воюющие стороны придавали первостепенное значение. Юхнов — это дорога на Москву. Это также путь на Калугу, Сухиничи, Вязьму, словом, ключевая позиция.

Забегая вперед, скажу, что нашим войскам удалось взять Юхнов и разгромить тринадцатый и двадцать шестой армейские корпуса лишь пятого марта — почти через два месяца после освобождения Медыни, от которой до него всего час езды на автомашине.

Уже давно были освобождены Сухиничи, калужский городок Киров, а Юхнов все держался, и лишь угроза полного окружения заставила гарнизон укрепленного района покинуть свои надежные укрытия и бежать под ударами наших войск.

Давно идет спор о том, что легче зимой — наступать или обороняться.

Если бы наступать в полутораметровых снегах было легче, наши войска еще в январе заставили бы гитлеровцев, засевших в Юхнове, сложить оружие.

Если бы было так, не подвергся бы жесточайшим испытаниям и не потерял бы стольких замечательных бойцов парашютный отряд Старчака.

Если бы!..

Но ведь зимой сорок второго года наступать было гораздо тяжелей, чем держать оборону, что бы на говорили поэтому поводу гитлеровские теоретики и практики войны.

7

На подготовку к декабрьскому рейду отряду Старчака дали почти две недели, а для того чтобы приготовиться к [112] полету в район Юхнрва — всего три дня: первое, второе и третье января. На рассвете четвертого парашютисты должны были быть на месте.

Вновь, еще до наступления темноты, запускают механики моторы, надеясь, что погода позволит самолетам отправиться в ночной рейд. Вновь осаждает Старчак метеорологов, требуя сообщить самые точные данные о погоде в районе выброски десанта. Вновь сдает Борис Петров на хранение в политотдел дивизии свои документы. Только на этот раз вместо комсомольского билета — карточку кандидата в члены партии. Рекомендацию ему дал там, на Угре, Старчак.

И вот над командным пунктом аэродрома взлетают в темное небо, догоняя одна другую, три зеленые ракеты. Это Старчак дает приказ начать посадку в самолеты. Еще две ракеты, на этот раз красные: команда взлететь.

...Тяжелые четырехмоторные бомбардировщики шли на малой высоте. Как и обычно, Старчак летел с капитаном Ильинским. Ему все больше нравился этот спокойный и на вид медлительный человек, с уверенными, точными движениями.

Когда флагманский самолет пролетел над Медынью — этот городок на Варшавском шоссе наши войска освободили десятью днями позже, — зенитные батареи немцев открыли стрельбу. Старчаку, который уже десятки раз летал в тыл врага, не доводилось видеть такого моря ргня. Зенитные орудия крупного калибра, скорострельные пушки, выбрасывающие трассирующее разноцветные снаряды, пулеметы, посылающие в небо веера светящихся пуль, — все это немцы пустили в действие.

Проводив залпами советские самолеты, артиллерийские батареи «передавали» их другим, также расположенным вдоль Варшавского шоссе, и по этому узкому огненному коридору шли бомбардировщики. Немцы включили прожекторы. Светло-голубые зыбкие столбы света, то пересекаясь, то расходясь, блуждали по небу. И не один десяток осколочных пробоин на крыльях и фюзеляжах самолетов пришлось назавтра латать мотористам бомбардировочного полка.

— Иван Георгиевич, скоро Юхнов, — сказал Ильинский.— Смотри, как встречают... — Что подедаешь? Давай-ка покурим. Старчак достал свою трубочку, вытащил зажигалку. [113]

В это время ударила новая зенитная батарея, и Ильинский повел самолет в облака. Старчак пошел к десантникам, сидевшим на скамьях вдоль всего фюзеляжа. — Страшно? — громко спросил Старчак у молодого парашютиста с детски припухлыми губами. Тот смутился, боясь признаться в том, что ему действительно страшно.

Но и сам Старчак испытывал большое чувство тревоги. Еще в Штабе Военно-воздушных сил он узнал, что, по данным фоторазведки, в районе, где предстояло высадиться десантникам, сосредоточены крупные силы пехоты подготовлены долговременные огневые точки: захватить аэродром будет тяжело.

Капитан Ильинский, поручив управление второму пилоту, вышел из кабины проводить Старчака.

Старчак сделал несколько шагов и оказался у двери, в которую был виден черный прямоугольник неба с мерцающими звездами.

— Ну, счастливо! — Старчак пожал руку Ильинскому и перешагнул через порожек.

Воздушная струя отбросила его по широкому гофрированному крылу самолета. Языки пламени с яростью выбивались из выхлопных труб. Падая, он успел увидеть, как вслед ему прыгнул тот самый юноша который признавался, что ему страшно.

Старчак рванул вытяжное кольцо, стропы больно хлестнули его по щекам, и парашют раскрылся.

«Теперь, — думал Старчак, — не отнесло бы куда-нибудь на деревья или дома». Но Старчака, Бедрина, Петрова и многих других десантников ожидала куда большая угроза. Вновь гулко застучали крупнокалиберные пулеметы, и пунктиры трассирующих разноцветных пуль прошили ночную мглу. Нет ничего в такой момент беспомощнее человека, спускающегося на парашюте. Но если есть гранаты, можно бросить их туда, откуда ведут огонь. Старчак метнул одну за другой две гранаты в пулеметное гнездо, и пулемет замолчал.

Но остальные продолжали вести огонь. Старчак увидел, как бессильно повис на стропах спускающийся рядом десантник. Очередь зажигательных пуль прошила парашют другого бойца; купол вытянулся, превратился в грушу, и десантник камнем полетел на землю... [114]

Старчак приземлился на опушке рощи неподалеку от деревни Большое Фатьяново — это в четырех километрах от Мятлева и в двух километрах от Варшавского шоссе. Погасив купол парашюта, взял горсть сухого жесткого снега и вытер им пылающее лицо. Тихонько свистнул.

Послышался ответный свист, и через несколько минут подошел, поскрипывая по насту, старшина Бедрин, еле различимый в своем белом маскировочном костюме с капюшоном.

Очень трудное дело — быстро собрать группу после ночной выброски, да еще зимой.

Когда высаживались в декабре в районе Волоколамска, противник нисколько не помешал, и то не сразу удалось найти друг друга.

Но значительно более трудными были условия высадки здесь, близ Варшавского шоссе. Во время зенитного обстрела самолеты вынуждены были разойтись, и некоторые из летчиков потеряли ориентировку. Десантники высаживались не кучно, как намечалось, а в разных местах. Вот почему на сбор отряда ушло пять часов — с двадцати одного часа третьего января до двух часов следующего дня.

Во взводах и ротах не досчитались многих молодых парашютистов, для которых первый полет в тыл оказался последним.

Старчак знал: не все, кого не оказалось на месте сбора, погибли; некоторые, наверно, заблудились в глубоких снегах, и есть надежда, что они придут.

В одном из архивов сохранилось боевое донесение, посланное Старчаком. В документе сказано, что при высадке погибло шестьдесят два парашютиста. Это пятнадцать процентов общей численности отряда.

Старчак отозвал в сторону командиров групп и стал объяснять боевую задачу:

— Мы — перед фронтом наступающей сорок третьей армии. Нам приказано отрезать дорогу из Медыни на Гжатск и все дороги на запад от шоссе, закрыть немцам пути отхода из Медыни на Юхнов. Будем держаться до подхода передовых частей. Они дрлжны прийти к утру седьмого января. А сейчас — за работу. [115]

Одной из групп — ее возглавил Андрей Кабачевский— Старчак приказал захватить аэродром, другую направил на шоссе Медынь — Мятлево, третью — на железную дорогу. Сам он вместе со старшим лейтенантом Смирновым, лейтенантами Альбокриновым и Шкарупо, старшинами Бедриным, Гришиным и Борисом Петровым и другими парашютистами взялся за самое трудное дело — уничтожение вражеских огневых точек.

В районе высадки десанта, на высотках, оказалось двенадцать дзотов. Старчаку и его товарищам пришлось несколько дней вести с ними тяжелую борьбу.

В боевом донесении об этом говорится кратко: «Блокируя отдельные дзоты и подавляя их огонь, десантники постепенно сжимали кольцо вокруг дзотов и затем полностью истребляли их гарнизоны».

Еще несколько строк из боевого донесения, чтобы подкрепить дальнейший рассказ:

«...Частью сил десант разрушал железнодорожные пути и уничтожал вражеские грузы и их охрану. 5 января десантный отряд вышел к платформе Костино и взорвал находившийся вблизи нее мост. 8 января он занял станцию Мятлево и захватил два железнодорожных эшелона с 28 танками. С 8 по 19 января велось доуничтожение неприятельских дзотов в районе Мятлево и очищение занятой территории от немецко-фашистских войск...»

Выходит, что не три дня, как намечалось, а почти три недели действовал отряд Старчака во вражеском тылу.

— На захваченном нами аэродроме, — говорит Старчак,— должны были приземлиться самолеты с подкреплением отряду, но непогода помещала выполнить этот план. Не смогли за три дня пробиться к нам и части сорок третьей армии: очень уж прочной была вражеская оборона — не сразу удалось ее взломать. И получилось: три дня — это теория, а три недели — практика.

Отряду в триста пятьдесят человек пришлось нелегко. Известно: длительные бои сводят на нет преимущества десанта — внезапность и подвижность. Десантный отряд превращается в обычную пехотную часть, сжатую вражеским кольцом.

Вот почему, видя, что удержать аэродром можно лишь ценой больших и неоправданных потерь, Старчак решил не цепляться за него, тем более, что из-за снегопадов взлетная полоса пришла в полную негодность. [116]

Старчак создал небольшие группы. Каждое из подразделений имело определенное задание. Одним группам было приказано сорвать передвижение фашистских колонн на шоссе Медынь — Мятлево —Юхнов, другим — преградить путь немецким войскам на участке Медынь — Кондрово — Калуга, третьим — взять под свой контроль мосты и не дать гитлеровцам взорвать их при отступлении, четвертым — разведать систему вражеских укреплений в Юхнове. Сам командир с несколькими парашютистами отправился спасать села от уничтожения врагом.

Повинуясь приказам своего верховного командования, отступавшие немецкие войска стремились превратить оставляемые территории в «зону пустыни». Всё, что может гореть, должно быть сожжено, всё, что может быть разрушено, должно быть превращено в развалины. Такой приказ.

Делу разрушения был придан размах. Были созданы специальные команды, снабженные автомашинами, огнеметами, тяжелыми плугами, выдирающими рельсы и разрезающими шпалы. До чего не додумается злобная разрушительная мысль!.. Поджигатели имели отпечатанные в типографиях инструкций, действовали по разработанной в тихих кабинетах штабов методике.

Группы в десять, пятнадцать, а то и двадцать человек подъезжали к селам на автомашинах или санях; если дорога была занесена снегом, выгоняли из домов жителей и тотчас же поджигали избы, применяй для этой цели ранцевые огнеметы, артиллерийский ленточный порох, ампулы с горючей жидкостью, факелы, плоские бидоны с бензином.

Вот за такими-то отрядами и охотились Старчак и его друзья. Узнавая у местных жителей, куда направляются поджигатели, парашютисты устраивали засады и уничтожали врагов. И в том, что многие селения близ Юхнова и Мятлева спасены от огня, заслуга парашютистов Старчака. Капитан говорил:

— Что нам их, бояться! мы у себя дома, а они пробираются, втянув голову в плечи, как, воры...

Разведчики, возвращавшиеся из-под Юхнова, докладывали Старчаку об укреплениях, возводимых немцами:

— близ Колыхманова — дзоты, y Пречистого — тоже и у Корцева... Вот схема... [117]

В дополнение к земляным и бревенчатым укреплениям были воззедены ледяные валы, опоясывающие Юхнов... Заставив крестьян из окрестных сел работать день и ночь, гитлеровцы спешно устраивали завалы на дорогах, добиваясь полной неприступности укрепленного района.

Старчак понимал, что взять Юхнов нашим войскам удастся лишь после жестокой борьбы, и он делал все, чтобы гарнизон укрепленного района не усиливался за счет частей, отступавших из Медыни и Мятлева.

9

С востока, сбивая вражеские заслоны, шли по снегам полки сорок третьей армии, перед фронтом которой высадились парашютисты Старчака. Все слышней был гул орудий.

Старшина Бедрин и лейтенант Альбокринов, находясь в дозоре, встретили на лесной опушке конных разведчиков тридцать четвертой отдельной стрелковой бригады.

— Теперь скоро, — сказали разведчики.

Получив нужные сведения и отдав всю махорку парашютистам, они поскакали к своим.

— Теперь скоро... — повторил Бедрин.

Трудно было узнать в этом худом, бородатом и усатом человеке в рваном, закопченном маскировочном халате Ивана Бедрина.

Он охрип, и когда шептал что-нибудь товарищам, они смеялись:

— Ты на нас не кричи! Объясняй, пожалуйста, потише...

Однажды Бедрин и Альбокринов встретили на опушке леса старика.

— Я свой, — сказал он. Но парашютисты не поверили. Обыскав его, они нашли пистолет системы Токарева и несколько обойм с патронами. Документов у задержанного не было.

Старика привели к командиру группы Кабачевскому. Тот взглянул на старика и узнал в нем того самого телефониста, которого видел на узле связи еще в октябре, в Юхнове...

— Бриться надо, папаша, — улыбнулся Кабачевский. — Бриться надо, тогда и не будут тебя парашютисты пугаться, Ну, рассказывай, что узнал, что разведал. [118]

Собранные старым телефонистом сведения о расположении немецких зенитных батарей и о местонахождении других воинских подразделений были переданы по радио в штаб армии.

— Есть у меня для вас новогодний подарочек, командир, — сказал телефонист. — Правда, Новый год миновал, но считайте, что мой подарок задержан доставкой. В общем, слушайте. В Мятлеве, на станции, немцы грузят танки на платформы. Два эшелона. Завтра, наверно, отправят.

Сообщили Старчаку об этом, и он пошел в Мятлево с группой парашютистов. По шоссе идти было опасно, поэтому шли по снегу рядом с дорогой. Головные менялись через каждые три — четыре минуты. Когда часа через три добрались до Мятлева, сильно устали.

Еще издалека слышали разведчики станционные шумы: гнусавое пение рожков, свистки и гудки паровозов.

На станции были потушены все огни. На подъездных путях стояли два эшелона с танками, против обыкновения не укрытыми брезентом.

Парашютисты решили не подрывать эшелоны, а ограничиться разрушением станционных путей и взрывом моста у платформы Костино.

Туда, в Костино, пошли Старчак, Петров, Авдеенко, старшина Гришин и старый телефонист, фамилию которого десантники так и не узнали. Он был убит часовыми, охранявшими железную дорогу, когда десантники отходили от Мятлева. Воинским салютом старому мирному человеку, неизвестному партизану был взрыв моста близ платформы Костино.

Через несколько дней двадцать восемь исправных танков составили трофеи частей, захвативших Мятлево.

Все решительней действовали парашютисты на Варшавском шоссе. Они не ждали, когда враг подойдет к ним, а сами нападали на противника, вселяя в него чувство страха, обреченности и расстраивая всю сложную тыловую машину.

После каждого боя недосчитывался Старчак кого-либо из товарищей. Роты стали взводами, взводы — отделениями... И лишь отряд оставался отрядом. [119]

Вторую неделю уже действуют десантники в расположении вражеских войск. Взлетают на воздух железнодорожные и шоссейные мосты, падают в снег телеграфные столбы, в пружины свиваются перерезанные провода, целыми пачками идут в Германию похоронные извещения в конвертах с черной каймой.

Кабачевский сообщил Старчаку итоги боевых действий своей группы. Донесение было написано на листке из ученической тетради. Группа Кабачевского уничтожила 167 солдат и офицеров, взорвала мост, перерезала линии связи в 57 местах, обстрелял а десять автомобильных колонн. Потери группы были таковы: убиты один офицер, три сержанта, восемь рядовых, трое ранено, десять человек обморожено. Как видно, мороз, вопреки утверждениям гитлеровских пропагандистов, не был нашим союзником. И мороз и глубокий снег мешали действиям парашютистов, приводили к потерям, не меньшим, чем те, которые наносил десантникам противник.

Миновало две недели суровых боев, пошла третья. Парашютисты устали так, как никогда еще не уставали. Старчак видел это. Он сам валился с ног. Но он знал: надо действовать, ибо остановка равносильна поражению.

Петров и Бедрин, ходившие в разведку, донесли Старчаку, что по шоссейной дороге движется большая колонна танков и автомашин. Командир решил пойти на хитрость. Вклинившись в середину вражеской колонны, группа десантников открыла из трофейных миномётов и пулеметов огонь. Не разобравшись в темноте, в чем дело, гитлеровцы, находившиеся в голове колонны, повели огонь по своим же автомашинам и танкам, замыкавшим ее. Там также началась беспорядочная стрельба.

Пока по обочинам шоссе, то и дело проваливаясь в снег, бежали связные и начальник колонны, размахивав пистолетом, наводил порядок, немало немцев погибло от огня своих же солдат.

Росли боевые трофей парашютистов. Они захватили много автомашин, мотоциклов, минометов, винтовок. Однажды десантникам удалось задержать огромный обоз, состоящий из ста двадцати подвод. Лошадей выпрягли и угнали в лес. Обоз остался на дороге, а потом его передали армейским частям. [120]

Очень не хотелось, чтобы у читателя создалось впечатление, чтo малые и большие победы легко доставались отряду Старчака.

Нет, недаром указывают, что предельный срок пребывания десантной группы в расположении вражеских войск - три дня. Так велика физическая и нервная нагрузка.

А ведь шла уже третья неделя...

Тридцать пять километров от станции Мятлево, которую захватил отряд Старчака, до Юхнова, всего тридцать пять... И была у командира парашютистов мечта: вместе с передовыми частями войти в этот городок. К сожалению, она не сбылась...

Чтобы вывести свою боевую технику из-под удара, немецкие инженерные подразделения возводили на реках ледяные переправы. Старчак решил помешать противнику. Он и его товарищи устраивали препятствия в виде наледей и полыней, расположенных в шахматном порядке, вскрывали участки льда на реках, взрывали ледяные мосты. Десантники не давали себе ни минуты передышки, пробивая пешнями проруби.

Работали, стоя по колено в ледяной воде. Старчак первым вошел в воду, увлекая за собой других, — иного выхода не было: разведчики доносили, что приближается огромная колонна вражеских танков, и надо было во что бы то ни стало преградить ей путь.

Коченели ноги. Но капитан не мог разуться: чтобы снять, валенки, покрытые коркой льда, их пришлось бы разрезать. Он мечтал о том, что, закончив устройство препятствий для танков, пойдет вместе с товарищами в лес, разведет костер, согреется, обсушится. Потом Иван Георгиевич перестал ощущать боль в ногах. Это немного успокоило его.

Близился рассвет. Снег из черного сделался синим, потом голубым. Старчак почувствовал, что не может стоять, покачнулся и упал. Бедрин подбежал к нему:

— Что с вами, товарищ командир?

Старчак махнул рукой:

— Ничего, обойдется, видно, устал... Бедрин побежал за Петровым и Авдеенко. Когда он вернулся, Старчак был без сознания. Парашютисты, сделав из досок, отодранных от снегозащитных [121] щитов, носилки, положили на них командира. Разрезали валенки Старчака и смерзшиеся портянки, стали растирать его побелевшие ноги спиртом. Старчак не приходила себя.

— Плохо дело, — сказал Борис чуть не плача. Потерять командира теперь, когда вот-вот придут наши войска, теперь, после стольких испытаний, выпавших на долю парашютистов!

Бойцы понесли Старчака в лес. По глубокому снегу идти было тяжело, и четверки через несколько минут менялись.

Кузьмина пыталась привести Старчака в сознание. Он глухо стонал, а потом умолкал, стискивая зубы.

Парашютисты уложили командира в домике лесника, натопили печь и сидели молча, чтобы не потревожить больного.

Старчак бредил.

Радист связался со Штабом Военно-воздушных сил, и через несколько часов на опушке приземлился санитарный самолет. Летчик каким-то чудом нашел ночью лесок, где расположились десантники. Петров и Бедрин уложили Старчака в фюзеляж самолета, укутав командире теплыми куртками. Саша Кузьмина устроилась на сиденье, расположенном позади пилотского, и самолет, разбежавшись на лыжах, поднялся в воздух. Это было на восемнадцатый день боевых действий десантников во вражеском тылу близ шоссе Медынь — Мятлево— Юхнов. Тогда-то и сообщили в первый бомбардировочный полк о гибели Старчака.

Отряд вернулся из вражеского тыла без командира, отряд, где роты стали взводами, а взводы — отделениями. Было четыреста шестнадцать парашютистов, осталось восемьдесят семь.

Я попросил генерала, с которым беседовал о юхновском десанте, сказать, какую роль сыграли парашютисты Старчака в разгроме укрепленного района.

Воздушный десант под командованием Старчака затруднял врагу маневрирование резервами, а временами вовсе исключал это маневрирование. Парашютисты нарушили нормальную работу вражеского тыла, облегчили наступательные действия войск, ускорили окружение [ 122] кондрово-юхновско-мятлевской группировки противника. Все это позволило нашим войскам быстрее продвинуться вперед и легче сбить противостоящие им вражеские части.

Лучшим концом этой главы, как, впрочем, и всей повести, было бы возвращение отряда в Юхнов.

Но в повести о действительно случившихся событиях нет места вымыслу, пусть даже самому прекрасному. Поэтому приходится оставить все так, как было на самом деле.

Дальше