Осень
В отличие от лета осень была совсем короткой: малая частица сентября да октябрь — и все. Ноябрь с самых первых дней властвовал, как настоящий зимний месяц. Он засыпал землю сухим, нетающим снегом, лез сквозь шинельное сукно, превращал сапоги в деревянные колодки.
Помню день двадцать четвертой годовщины Октября. Первый авиационный полк был выстроен на аэродроме, и, пока выносили знамя и читали приказ, темные прямоугольники подразделений потеряли очертания, расплылись, стали пушисто-белыми от снега.
В дни октября капитан Старчак совершил один из своих главных подвигов, если только можно подразделять мужественные поступки на главные и второстепенные. [46]
Передо мной вырезка из газеты «Красная звезда» военного времени. Большая, на целый подвал статья «Стойко оборонять дороги». Читаю один столбец, второй, третий... В четвертой колонке говорится о Старчаке.
«В районе Юхнова капитан Старчак со своими подразделениями успешно сдерживал вчетверо превосходившего по численности врага.Комбат расположил роты за небольшой водной преградой и подготовил оборону на широком фронте. Берега реки в некоторых местах были крутыми и могли служить противотанковыми препятствиями.
Капитан не успокоился на этом и свои огневые средства наиболее плотно сгруппировал поблизости от шоссейной дороги. Здесь же была создана прочная противотанковая оборона.
Неприятельский пехотный полк с пятнадцатью танками несколько раз пытался ворваться в оборону. Каждый раз атаки задерживались огнем на подступах к реке. Дважды небольшим пехотным группам немцев удавалось все же прорваться, но оба раза они были отброшены назад контратаками. Во время этих боев немцы потеряли шесть танков.
Капитан прикрывал дорогу до тех пор, пока не прибыло подкрепление...»
А дальше шел вывод:
«Местность, удачно выбранная капитаном, усиливала прочность обороны. Постройки, рощи, крутой берег реки — все это служило защитой от вражеских танков и маской, скрывающей маневрирование огневыми средствами...»
Прочитав статью — ее автором был полковник, — я подумал, что высокая оценка воинского мастерства Стар-чака очень закономерна. Авиатор до мозга костей, капитан всегда помнил, что конечной целью всякого боя может быть лишь успех в наземном сражении. Слова о том, что пехота — царица полей, которые все мы часто слышали, не были для него только красивой фразой: все предвоенные годы капитан изучал тактику наземных войск, и совсем не случайно оказалась в его штурманской сумке потрепанная книжка — «Боевой устав пехоты». Я видел ее у Старчака в сентябре сорок первого года...
— Не может быть так называемого «чистого» военного парашютизма! — говорил Старчак и, как всегда в минуты волнения, прищелкивал языком. — Парашют — это [47] средство, которое доставляет тебя к месту сражения. Ну, а дальше что ты будешь делать?..
И пока собеседник не сдавался, Старчак не уставал доказывать ему, что парашютист должен быть знатоком военного дела — механиком-водителем танка, командиром стрелкового взвода, разведчиком...
— Это не по-хозяйски, — говорил капитан особенно неуступчивому спорщику. — Да, не по-хозяйски, что тебя из-за нескольких секунд, проведенных в воздухе, в кадрах числят. Нет, брат, изволь быть военным, коль за это дело взялся... Только так.
Здесь хочется привести маленькую историю. Не помню уж, в каком месяце она приключилась, скорей всего в сентябре.
Комендант гарнизона пожаловался Старчаку, что парашютисты не только не подчинились патрульным из батальона аэродромного обслуживания, но и разоружили их и, связав, убежали.
— Разберусь и накажу виновных, — пообещал Старчак. . . .
Он распорядился, чтобы построили отряд, рассказал о жалобе коменданта и велел виновникам сделать два шага вперед.
Парашютисты переглядывались, но никто вперед не выходил.
— Так и будем стоять? — спросил Старчак. — Ну что ж, вольно! Можно закурить. Из строя не расходиться.
Капитан достал пачку «Беломора», надорвал уголок и вытащил своими короткими, но ловкими пальцами папиросу. Пока он нашаривал в кармане зажигалку, папироса, словно живая, перемещалась у него из одного угла рта в другой. Докурив, Старчак взглянул на бойцов и задал тот же вопрос:
— Так и будем стоять?
— Разрешите, товарищ капитан? — Рыжеволосый, веснушчатый даже осенью старшина Васильев сделал два шага вперед и, ловко повернувшись, стал лицом к строю.
— Еще кто? — спросил Старчак.
— Я один,— ответил Васильев.
— Расскажите, как было дело. Васильев молчал.
— Расскажите! [48]
— Ну, в общем, иду я из Юхнова, а они, патрульные то есть, стали приставать ко мне, документы спрашивать... Ну, в общем, виноват я. Не подчинился.
— Легко сказать — не подчинился! — усмехнулся капитан. — Да ты знаешь, что они пристрелить тебя могли... Не подчинился... Рассказывайте дальше!
— Ну, в общем, я вроде за документами полез и в это время выхватил у одного патруля винтовку, а у другого вышиб прикладом... Потом приказал им связать друг друга. И сам тоже помог.
— И все? А сообщники?
— Все — вздохнул Васильев. И добавил: — А сообщников не было. Они, патрули то есть, со стыда врут, что я был не один.
— Ясно, — тихо сказал Старчак. — Все ясно. Ты был один, а теперь про нас всех скажут, что мы анархисты, сторонники всяческого беззакония и безвластия... Не на тех ты нарвался. Я был бы рад; если бы тебе прикладами бока намяли.
— Я тоже, — попробовал улыбнуться Васильев. — Да вот не сумели они — пехота... А вдруг не я бы на них напал, а немец? Тогда что?
— Разговоры! — оборвал капитан. — Десять суток строгого ареста. Еще раз повторится — под суд.
Теперь, когда это происшествие уже стало историей, я спрашиваю Старчака, не гордился ли он, хотя бы в душе, тем, что его безоружный парашютист сумел отнять винтовки у двоих.
Старчак и сейчас с трудом сдерживает гнев;
— Нет. Стыд испытывал, что не сумел такой позорный случай предупредить. А что касается воинского умения, то, нет слов, Васильев показал класс.. Но всякое умение — к месту. Не станет сверхметкий стрелок по фонарям или окнам палить... А главное, что мне не понравилось, — это снисходительный тон, каким Васильев произнес слово «пехота». Впрочем, сам он вскоре очень неплохим пехотинцем себя проявил...
Оборона Юхнова, вернее моста через Угру, протекающую близ этого калужского городка; началась четвертого октября. [49]
Днем раньше, третьего числа, я приезжал в первый авиаполк, а на обратном пути заглянул к Старчаку.
Было послеобеденное время, и .капитан готовился к очередному полету. Спрашивать «куда?»— не принято, и я, конечно, не задал этого вопроса.
Посидели, покурили, поговорили о погоде — ночь обещала быть дождливой и облачной, — наступило время уходить. Но пришлось задержаться: комиссар Щербина принес принятую радистом сводку Совинформбюро.
Сводка, как и принятая накануне, была тревожной.
Немецкие войска рвались вперед, чтобы, как объявило германское командование, «завершить кампанию до наступления зимы».
Родина призывала: выполни свой долг, прегради путь врагу!
И Старчак выполнял свой долг.
Недавно я нашел свою старую записную книжку. Мое внимание привлекла такая запись: «30 посадок в тылу в июле, августе, сентябре... Старчак первым на Западном фронте вызвал по радио самолет для посадки в тылу. Надо было решить три задачи: как радировать, чтобы не перехватили, как подготовить место посадки, как прикрыть огнем приземляющийся самолет?.. Дело происходит в тактической глубине: 25 — 30 километров от линии фронта».
Я показал листок Старчаку.
— Ну, о посадках в; тылу я вам уже рассказывал, — заметил он. — Сперва это было делом новым. Пришлось психологически себя переломить, внушить себе: земля наша, вот и сажаем самолет, где нам удобней. Потом освоились наши летчики...
Возвращаясь после одного из полетов, Старчак видел, что на линии фронта, в районе Спас-Деменска, идет ожесточенная артиллерийская перестрелка. Это было на рассвете тридцатого сентября. Капитан подумал, что враг готовит новый удар и предстоят значительные фронтовые операции...
В течение нескольких дачей Старчак вновь летал в тыл. Он побывал и в районе Минска, и в Борисове, и в Самойловичах. Вернувшись в Юхнов, капитан едва успевал сомкнуть глаза, как опять надо было готовить очередную группу, уточнять задание и сопровождать десантников.
Перед одним таким полетом третьего октября я и беседовал со Старчаком. [50]
Когда капитан дочитал сводку, я попрощался с ним и со Щербиной и поехал в редакцию.
О последующих событиях я знаю по рассказам их участников, записанным и сразу же после боев, в октябре и ноябре сорок первого года, и совсем недавно.
Утром четвертого октября, вернувшись из полета, капитан прилег в своей землянке. Вскоре он проснулся — кто-то тряс его за плечо:
— Иван Георгиевич, проснитесь! Полк улетает.
Старчак натянул сапоги и выскочил наружу. Над леском на небольшой высоте с гулом шли в сторону Москвы четырехмоторные бомбардировщики, один за другим поднимавшиеся с аэродрома.
— Езжай в полк! — приказал Старчак старшему лейтенанту Кабачевскому.
Кабачевский сел в кабину грузовика. Бедрин и Петров взобрались в кузов. На аэродроме, куда они приехали, самолетов уже не было. Лишь порыжевшие маскировочные елки валялись перед стоянками.
— Давай в штаб! — сказал Кабачевский шоферу, но и в здании школы, где помещался штаб полка, никого не оказалось.
Кабачевский решил вернуться в лагерь. При выезде из Юхнова, как-то внезапно обезлюдевшего, покинутого жителями, старший лейтенант заметил, что в домике, где расположен узел связи, кто-то есть. Он вбежал туда и увидел пожилого человека в форме связиста с пересекающимися молнийками на рукаве.
— Есть связь с Гжатском? — резко спросил Кабачевский.
Связист покачал головой.
— А с кем можете соединить?
— Уже ни с кем. Всю аппаратуру увезли. Все уехали...
Машина Кабачевского перегнала на шоссе несколько военных грузовиков, ехавших на восток, к Мятлеву. Остановив один из автомобилей, старший лейтенант стал спрашивать сидевшего в кабине майора о положении на фронте, но тот ничего не мог сказать и лишь показывал маршрутный лист, в котором было сказано, что ему разрешается следовать до самой Москвы. [51]
Вернувшись в лагерь, Кабачевский сообщил Старчаку о результатах поездки. Тот созвал командиров.
— Обстановка неясная, — сказал капитан. — Прежде всего нужно узнать, где наши и где вражеские войска, а там уже будем действовать.
Тотчас же Старчак послал разведывательные группы на автомашинах и мотоциклах. По настоянию подрывника Сулимова десантники захватили с собой взрывчатку. Командирам групп капитан дал задание — уточнить обстановку на шоссейной дороге в пяти, десяти, пятнадцати и двадцати километрах к западу от Юхнова.
Одновременно послали группы вправо и влево от магистрали. Одну из них, ту, что должна была действовать в районе аэродрома, возглавили старший лейтенант Петр Балашов и старшина Иван Корнеев.
Старчак приказал командирам рот и взводов привести подразделения в боевую готовность, а сам пошел в рощу, на берег реки.
Уединение... Как необходимо оно, чтобы посоветоваться с самим собой. Хотя бы десять минут, но — каждый день. Оценить правильность того, что сделано, подумать над тем, что впереди.
Старчак увидел поваленную бурей сосну и присел на шершавый мокрый ствол. Задумался, не замечая дождя, барабанящего по козырьку фуражки и потертому кожаному пальто.
Что делать? Погрузиться на машины и отправиться через Москву на тыловой аэродром, куда перебазировался полк? Никто за это не осудит. Полк, вместе с которым действовал десантный отряд, улетел, штаб двадцать третьей авиадивизии, находившийся в Медыни, тоже выехал на восток, так что можно давать команду «По машинам». Поезжай за Москву со спокойной совестью.
Со спокойной совестью...
Капитан закурил, поглядывая на медленно текущую, уже по-осеннему темную Угру. Потом подошел к берегу, увязая в глине, спустился к самой воде, вымыл сапоги.
Над рекой рос клен, такой же, как у землянки, и капитан засмотрелся, как слетают с него остроконечные багряные листья.
Вот один листок оторвался от ветки, покружился, подхваченный воздушным потоком, как бы раздумывая, падать ли на воду — уж больно холодна. А потом, словно [52] решившись, стал описывать круг за кругом, пока не коснулся воды. Река подхватила его и понесла. Там, где били ключи, он быстро вращался и казался уже не звездочкой, а диском.
Кленовый листок продолжал вращаться, и капитан следил за ним, пока не зарябило в глазах. Мысли были все о том же: «Конечно, надо эвакуироваться, тем более, что десантникам предстоит работа в тылу врага». И сам же возражал: «Что может быть важнее, чем преградить дорогу врагу, который, наверное, уже в эту минуту стремится к Медыни, Малоярославцу, Подольску. Пусть спросят твои командиры, почему не прислал вовремя десантные группы. Совесть твоя будет чиста; Ты выбрал самое трудное».
И решение было принято. Капитан созвал командиров подразделений, сказал:
— В городе с нашими силами не удержаться. Отойдем к Угре, за деревню Колыхманову, и там, на восточном берегу, займем оборону. Оттуда и шоссе хорошо простреливается, и мост как на ладони.
— А может, взорвем его? — предложил Сулимов,. .
— Пожалуй, рановато: войска от Спас-Деменска будут отходить. В общем, ты подготовь все, а время выберем.
Всякий бой — это борьба за время и пространство. Если решена даже часть задачи — выиграно время, значит, бой велся не напрасно.
Старчак хорошо понимал это. Вот почему, заведомо зная, что противник будет намного сильнее, чем отряд, он все же; решил сражаться.
— Немножко меньше так называемого здравого смысла, — говорил капитан Щербине, — чтобы не получилось, как в -пословице: «Двадцать на двадцать — будем драться, а как двадцать один — котомки отдадим...»
— Пусть их сто, а нас — десятеро,-—сказал Щербина, — не отдадим котомки!
Капитан приказал собрать отряд, и роты выстроились квадратом на поляне.
Вот они, десантники: кто в обычных военных шинелях, кто в телогрейках защитного цвета, кто в гражданской одежде — смотря по тому, какое задание;
Вот стоят Демин и Буров, вот широкобровый Петров, а рядом с ним беленький Бедрин, скуластый бронзовый Эрдеев, чернобородый Сучков... Стоят ветераны отряда — [53] Иван Корнеев, Валентин Васильев, Климов, Гришин, Шкарупо, Поблескивают стеклышки очков авиатехника Старикова...
Старчак показал сорванный с километрового столба лист жести с цифрой «210», сказал:
— Это — расстояние до Москвы. Танковая колонна, если ей ничто не препятствует, проделает такой путь часов за шесты.. Если не мы, то кто же остановит ее? Сегодня дли всех нас — двадцать второе июня. Мы — пограничники. Будем на Угре защищать Москву. Только так. И хоть не полагается обсуждать действия командира, строй, как один человек; выдохнул:
— Правильно!..
и, наверное, для многих великое понятие Родина воплотилось в узкой ленте дороги, ведущей в Москву. Бурый откос шоссе, деревянные шестигранные столбики, не беленные с прошлого года; мокрый черный асфальт, отражающий холодное солнце, даже окопы, где вода до колен — все это до боли свое.
Недавно мы со Старчаком побывали на двести десятом километре Варшавского шоссе. Иван Георгиевич поставил «Москвича» на обочине дороги и, прихрамывая, спустился к Угре.
Он простоял молча на берегу около получаса. Видно, вспоминал те октябрьские дни.
Никакими наставлениями и уставами не предусмотрено, что длительную оборону большого района можно вести лишь с винтовками, пистолетами, гранатами и несколькими пулеметами, без поддержки более мощных огневых средств. Но у десантников иного оружия не было.
Времени оставалось в обрез. Старчаку надо было проследить, чтобы вывезли в Подольск парашюты, надо было уничтожить следы пребывания отряда, раздобыть станковые и ручные пулеметы, запастись патронами и гранатами.
Приказания Старчака были четкими:
— На шоссе идут добывать оружие у отступающих частей лейтенант Альбокринов и старшина Климов.
— Землянки взрывают Сулимов и Корнеев.
— С парашютами едут Линовиченко и Гриша Туляк. Я задаю Старчаку вопрос: [53] — Что за Странная фамилия — Туляк?
— Это не фамилия, а псевдоним. Мальчуган один к нам прибился. Из Тулы он — вот и Туляк.
— А кто Линовиченко? Старчак поморщился:
— Был такой...
Лейтенант Сулимов вместе с Буровым, который когда-то не сумел отнять винтовку у старшего лейтенанта Левенца, готовил к взрыву мост через Угру. Заряды тола были положены под три ряда мокрых, замшелых опор, замаскированные провода были протянуты в окоп, вырытый неподалеку. Теперь достаточно замкнуть электрическую цепь— и мост взлетит на воздух.
Район близ моста был подготовлен к обороне. Старчак не ограничился защитой узкого участка. Нескольким взводам он дал приказ обороняться в лесу на берегу Угры — справа и слева от ленты шоссейной дороги.
Позиции оказались на редкость удачными. Когда-то здесь брали землю для строительства и ремонта дороги, и тут образовались канавы. Они заросли кустарником, получились окопы с естественной маскировкой.
— Считайте, что полсчастья нам уже выпало, — сказал Старчак. — Иначе пришлось бы очень трудно. Лопат и топоров раз-два — и обчелся: только те, что у водителей.
Старчак говорил мне:
— Герой одной книги сулил полцарства за коня... Я бы все царство отдал тогда за сотню больших или пусть даже малых лопат. Если на одном участке были хорошие естественные укрытия, то на другом мы рыли окопы, чем только могли. Даже голыми руками, а пилотками землю выбрасывали. Мне вспомнился шофер, тот самый, что на Минском шоссе не больно-то охотно окапывался... Вот бы, думаю, его с той самой лопатой сюда. Можно было взрывчатку применить. Но мы тол жалели. Это раз, А во-вторых, не хотели раньше срока выдавать себя...
Обойти участок, занимаемый отрядом, противнику было бы трудно: слева и справа — лес. К тому же подрывники минировали места, по которым могли пройти танки. На некоторых участках были заложены управляемые фугасы.
Иван Бедрин рассказывал мне, что Старчак тщательно вырисовывал цветными карандашами план обороны. [55]
И оттого, что река, откос, окоп его, Бедрина, и соседние с ним поместились на карточке, и оттого, что танки противника, изображенные в виде синих ромбиков, попадали в заштрихованный сектор действия огня, — от всего этого на душе у Бедрина становилось легче. Это не беспорядочное отступление, не бегство, а тяжелая ратная работа, где даже есть теория и документация, в общем, полная отчетность...
По дороге отходили остатки воинских частей, разбитых под Ельней и Кировом. Старчак, выставив охранение, направлял обозы в объезд. Он опасался, что на плечах отступающих могут прорваться по шоссе немецкие авангарды.
Проверяя заставы, капитан подъехал на крупном, сером, в яблоках, жеребце, добытом в одном из полков, к спуску с шоссе на объезжую дорогу и услышал громкий спор.
— Какого черта не пускаете по шоссе!
— У меня приказ, — объяснял Альбокринов.
— Мало ли что один дурак другому дураку прикажет!.. Давай! — толстый, небритый командир, в мятой гимнастерке с отпоротыми петлицами махнул шоферу передней машины, и следом за первым грузовиком тронулась вся колонна.
— Стрелять буду! — спокойно предупредил Альбокринов и вскинул автомат.
— Вы по немцам стреляйте, а по своим нечего! — вспыхнул начальник колонны, и его толстая шея налилась кровью. — По нас уже стреляли.
— И мы будем стрелять, если не выполните приказ!— крикнул, подъезжая, Старчак и, поставив лошадь поперек шоссе, преградил путь.
— А ты кто такой?
— Я — Старчак.
— А по мне, что Старчак, что Спартак, — все равно, — усмехнулся начальник колонны.
— Сдать противотанковые орудия, пулеметы, боеприпасы, передать исправные грузовики с шоферами!.. Расписку выдадим, — спокойно сказал капитан, словно не замечая насмешки.
Видя, что начальник колонны подчиняется, Старчак помчался дальше, и долго еще был слышен цокот подков по звонкому холодному асфальту. [56]
— Кто это?— спросил Альбокринова начальник колонны.
— Командующий Юхновским укрепленным районом, — тотчас же произвел Старчака в несуществующую должность лейтенант.
— Так бы и сказал, я б и спорить не стал. А что он
нас у себя не оставил?
— Да толку от вас не будет, — прямодушно ответил лейтенант. — Большой разбег взяли, вам до самой Москвы не остановится. А нам здесь долго стоять...
Свой командный пункт Старчак выбрал неподалеку от кирпичного домика дорожного мастера. Отсюда были хорошо видны и боевые порядки батальона, и мост через Угру, и шоссейная дорога до самого поворота в Юхнов,
Старчак зашел в домик, судя по всему, давно, уже оставленный хозяевами. Засохли примулы на подоконнике, пожелтела вода в стеклянной банке с уснувшими. золотыми рыбками. Опрокинутая солонка валялась у самого порогами соль скрипела под ногами. Полосатый матрац сполз с кровати.
Весь этот беспорядок больно щемил сердце. Где она теперь, эта потревоженная войной семья?..
Через много лет Старчак узнал о хозяевах.
Однажды из разговора с соседкой в военном городке, где живет Старчак, он случайно узнал, что она родом из-под Юхнова.
— В школу бы надо было, но — война; так два года и пропустила, — вздохнула Ольга. — Когда бои на Угре начались, нас папа в деревню увез. Мы ведь на самой дороге жили, у моста.
У Старчака мелькнула догадка.
— Он, случайно, не дорожный мастер?
— Откуда вы знаете?
— Я у вас дома был. .
Он рассказал про все: и про опрокинутую солонку на пороге, и про уснувших золотых рыбок в банке, и про полосатый матрац, свесившийся с кровати.
— Когда мы отходили с Угры на Изверю, все так и оставалось. Только стекла были выбиты, — сказал Старчак. [57]
— А когда мы вернулись, все было спалено. Одни стены. Зто я хорошо помню, хоть и маленькая была.
— Ну разве не удивительно, — сказал я Старчаку,— что здесь, в военном городке, вы, можно сказать, землячку повстречали?
— И не то случается, — улыбнулся тот. — Мир тесен... Хотя бывает, кого ищешь — не находишь.
...Ночь провели окопах, чутко вслушиваясь, не доносится ли гул моторов, не раздаются ли выстрелы.
Было тихо, но эта тишина не приносила покоя, она, как и всякая неизвестность, лишь усиливала чувство тревоги.
На рассвете где-то в отдалении, километрах в десяти, как определили десантники, послышались глухие взрывы.
Было неясно, что это: то ли взрывают мосты на шоссе западнее Юхнова посланные Старчаком минеры, то ли идет бой.
Прошло с полчаса, и совсем близко, казалось, в самом Юхнове, раздалась пулеметная стрельба. Еще несколько минут — и из-за поворота выскочили мотоциклисты в касках. Следом за ними показались бронемашины, два танка и грузовики, а потом опять танки...
Когда голова колонны была в шестистах или семистах метрах от моста и в сотне метров от боевого охранения, выдвинутого капитаном, Старчаку стали отчетливо видны в бинокль красные флажки на рулях мотоциклов и на крыльях бронемашин и грузовиков.
Три; парашютиста из боевого охранения, думая, что это свои войска, вышли на шоссе узнать, что за колонна и куда она следует. Раздались выстрелы пулеметов, укрепленных на мотоциклах, и бойцы упали на асфальт. Но мотоциклисты не ушли живыми, их сразили пулеметчики из боевого охранения, засевшие в придорожной канаве.
Объехав мотоциклы, загородившие дорогу, бронемашины, танки и грузовики с ходу, не делая попытки развернуться и принять боевой порядок, рванулись на мост.
Передняя бронемашина подорвалась на мине, установленной на подходе к мосту, и загородила проезд. Давя своих пехотинцев, выпрыгивающих из машин, танки и [58] броневики дали задний ход, развернулись и устремились за поворот.
Один танк, штурмовавший мост, был подбит Буровым. Парашютист Анатолий Авдеенко бросил в открытый люк этой машины бутылку с горючей жидкостью, и танк окутался пламенем и черным дымом.
— Никогда не думал, что танк так долго может гореть, — вспоминал об этом случае Старчак. — Наверно, часа два чадил.
Десятки вражеских солдат нашли смерть на мосту. Раненые громко кричали, звали на помощь, и этот отчаянный крик резко отдавался в ушах.
Большие потери понесли и парашютисты. Многие десантники, входившие в боевое охранение, были убиты.
Но главное было сделано: вражескую колонну, рвавшуюся на восток, десантники не только остановили, но и принудили к отступлению.
Так начались первые сутки оборонительных действий отряда Старчака на Варшавском шоссе, на реке Угре, в двухстах десяти километрах от столицы, — действий, сорвавших, как говорил капитан, расписание поездов, составленное в гитлеровском генеральном штабе.
Отважно действовали все парашютисты, но влюбленному в капитана Петрову казалось, что всех бесстрашнее Старчак. Ведь это он попал очередями станкового пулемета в смотровые щели броневика, он расстрелял танкистов, пытавшихся выбраться из поврежденной машины. Петров сказал об этом заместителю политрука Ивану Анохину, который во время боя находился с ним по соседству. Тот ответил, как всегда, рассудительно:
— Он ведь коммунист, почти пятнадцать лет в партии. Ну, и потом комсомольская школа, конечно, видна.
Сорок три человека подали заявления в партию. Рекомендации давали Старчак и Щербина: у остальных коммунистов не хватало стажа. Разбор документов отложили до окончания боев.
Десантники приняли первый бой. Они выдержали, не отступили, но где-то в глубине души у каждого теплилась надежда, что вот-вот подойдут наши подкрепления с востока, а может быть, вдобавок, нанесут удар по фашистам [59] с тыла войска, отходящие из района Ельни, Спас-Деменска, Кирова... Вот было бы славно!
Но не было подмоги ни с востока, ни с запада — приходилось надеяться лишь на свои силы.
Правда, из Подольска, куда Старчак направил одного из командиров, прислали танкетку. Маленькая темно-зеленая бронированная машина, оснащенная пулеметом, показалась грозным боевым средством.
— На таком танке хоть до Берлина, лишь бы горючего хватило! — шутливо говорил Демин. — Поедем, товарищ водитель?
— Поедем, да не все, — отрезал водитель. — Здесь всего два места, так что иные прочие могут не беспокоиться.
— К слову сказать, мы — десантники. Нам и наверху будет уютно, — заметил Демин. — И головой не стукнешься, и бензином не воняет...
Офицер, вернувшийся на танкетке из Подольска, сказал Старчаку:
— Плохо дело. На всем пути ни одного нашего бойца, хоть шаром покати. Старчак вздохнул:
— Значит, надо держаться. Только так. Было решено отправить на танкетке в Юхнов небольшую разведывательную группу.
— Поедут добровольцы, — объявил Старчак. — Кто хочет?
— Кольчугинцы! — выкрикнул Демин.
— А почему не ивановцы? — возразил Забелин.
— А владимирцы чем хуже? — заступился за земляков старшина Бедрин.
Старчак назначил Демина старшим, а его заместителем — Забелина. Взяли на танкетку и Бурова.
На рассвете, высекая звеньями гусениц искры, танкетка мчалась по Варшавскому шоссе к Юхнову. План был простым и дерзким: ворваться в город и, не задерживаясь, повернуть обратно.
Туда добрались благополучно, проскочив мимо немецкой засады; на обратном пути танкетка была встречена орудийным огнем. Что мог сделать пулеметчик против артиллерии?.. Один из снарядов попал в двигатель, и танкетка остановилась.
И водитель, и пулеметчик были убиты. Григорий Забелин, [60] охнув, отпустил поручень, за который держался, и упал на дорогу. Он был сражен осколком, Буров и Демин, прячась в придорожной канаве, добрались до своих. Гитлеровцы отошли к Юхнову. Видимо, они не рассчитывали на то, что встретят сопротивление, и были озадачены.
— Знаете, что они будут делать? — спросил Старчак у Щербины. — Авиацию, если погода позволит, вызовут, артиллерию подтянут. Но это ничего. Главное то, что мы почта сутки у них выиграли...
— Гляди, наш летит, — перебив Старчака, Щербина указал на кромку леса, над которой проходил четырехмоторный самолет.
Старчак пожал плачами:
— Не знаю, откуда он здесь и чего ради вздумалось засветло этому чудаку летать. Того и гляди — собьют.
Самолет шел на восток, к Москве.
А еще через несколько часов, когда уже смерклось, Старчаку доложили, что прибыл старшина Иван Корнеев, тот самый, который был послан вместе со старшим лейтенантом Балашовым на аэродром.
— Ну как, что, где старший лейтенант? — забросал капитан Корнеева вопросами.
— Все в порядке. Отбыл на ТБ-3 в Москву. Вы, наверно, видели, как он пролетел.
— А самолет где взяли?
— На краю аэродрома в лесочке был.
— А ты что ж не улетел? Старшина ответил:
— Услыхал выстрелы и пришел вот. Ведь почти три года вместе, Иван Георгиевич...
Он впервые назвал капитана по имени и отчеству, и Старчак пожал ему руку:
— Спасибо, тезка!
Все следующее утро немцы не предпринимали никаких действий. Парашютисты ждали. Они знали, что новые испытания, которые выпадут на их долю, будут грознее, чем
первое.
Усталые, небритые, в мокрых от неперестающих дождей шинелях, они решили во что бы то ни стало выстоять, не пропустить врага к Москве. [61]
Нервы у всех были напряжены до предела, и когда и кустах, за окопами, раздался шум, парашютисты взялись за гранаты.
Храпя и фыркая, продирались сквозь кустарники неведомо как оказавшиеся здесь крестьянские лошади.
— А я думал, окружили нас, — сказал Петров, клaдя гранату на бруствер.
— Вот так и рождается паника, — строго заметил Старчак.
В два часа дня начался обстрел участка, занимаемого десантниками. На клочок земли в шестьсот метров длиной и четыреста шириной обрушились залпы орудий и минометов. Валились деревья, песчаными ямами покрывался мокрый, еще зеленый косогор.
Фашисты выкатили на открытую позицию орудие среднего калибра и повели стрельбу прямой наводкой. Снаряд угодил в высокую сосну, и она, помедлив немного, рухнула, с треском ломая вершины и ветви соседних деревьев.
Немцы произвели четыре огневых налета.
После артиллерийской подготовки две роты пошли в наступление. Пехотинцы бежали по мокрому лугу плотными серыми цепями, поскальзываясь и поднимаясь на ходу. Бежали без опаски, надеясь, что все живое уничтожено их снарядами и минами. Через несколько минут передовая цепь появилась на пригорке.
— Не стрелять! — приказал Старчак. — Подпустим ближе.
Немцы совсем рядом, видны их лица, видны руки, автоматы. Борису Петрову и Ивану Бедрину кажется, что они слышат прерывистое дыхание приближающихся врагов — так тихо стало после того, как смолк гул орудий.
Наконец раздалась команда: «Огонь!» Передние попадали, а те, кто в задних рядах, бросились обратно... «Дурная атака», как назвали десантники неудавшееся наступление фашистов, захлебнулась.
Дважды еще пытались в этот день гитлеровцы захватить мост, но оба раза безуспешно.
— Что, страшно? — спросил Старчак Бедрина.
— Когда все вместе, не очень, — ответил старшина и добавил: — Убегать страшно. А обороняться — совсем другое дело... [62]
Эту мысль высказывали на войне многие. Страшна не сама опасность, а представление о ней. Вот почему дневной налет вражеских бомбардировщиков кажется менее грозным, чем ночной: ты видишь, куда и как падают и упадут бомбы, ночью же каждая бомба кажется тебе «твоей»...
Когда стемнело, к Старчаку прибыл парашютист из группы воентехника Кравцова. Он сообщил капитану, что группа находилась в засаде на аэродроме «Восточный» и ей удалось уничтожить истребитель «Мессершмитт-109». Хотели поджечь и трехмоторный Ю-52, высаживавший стартовую команду, но не удалось: моторы не были выключены, и «юнкере» улетел.
Связной передал капитану летные карты, письма и другие документы, взятые Кравцовым в кабине «мессершмитта».
...Новый день принес парашютистам Старчака новые испытания. Под прикрытием артиллерийского огня, в сопровождении танков и бронемашин гитлеровцы опять пошли в наступление.
На этот раз огня обороняющихся оказалось недостаточно. Группа вражеских пехотинцев сумела пробраться к мосту и выйти на восточный берег реки. Но здесь выстрелы парашютистов сделали свое дело. Капитан Старчак остановил пулеметными очередями бронемашину, когда она была уже меньше чем в двухстах метрах от линии обороны. Мотор заглох, из дверцы броневика выскочил немецкий офицер без шлема, он тут же был убит.
...Снова огневой налет. Артиллеристы пристрелялись, и каждый их залп наносит все больший урон. Вот схватился за грудь снайпер Николай Стариков. Превозмогая боль, он сделал еще несколько выстрелов, но, обессиленный, опустился на дно окопа.
После артиллерийского налета две роты гитлеровцев устремились на мост. Их замысел вскоре стал ясен: они сбрасывали с моста тела убитых, не щадя и судорожно цеплявшихся за перила тяжелораненых, лишь бы расчистить дорогу своим танкам и бронемашинам.
Никогда еще здесь, в этой реке, со времени стояния [63] на Угре, когда в последний раз встретились русские войска Ивана Третьего и полчища татарских завоевателей, — никогда еще не было здесь столько крови...
Мост расчищен. Танки рванулись вперед. Сидящий в замаскированном окопчике Буров замкнул электрическую цепь — и вместе с машинами, въехавшими на настил, взлетела в воздух ферма моста, окутанная дымом и землей. Но две опоры моста остались невредимыми... Видно, при обстреле были повреждены провода взрывной системы.
Увидев это, Буров схватился за голову. Чуть не плача от обиды, оглушенный взрывом, он приполз в окоп к Старчаку.
— Разрешите, товарищ капитан, я доделаю. — Он не сказал, что именно собирается доделать. Капитан покачал головой:
— Не теперь. Когда стемнеет.
Немцы вновь откатились. Но тревожно на душе Старчака. Он знает, что долго на этом рубеже не удержаться: враги обойдут отряд с флангов, к тому же израсходованы почти все патроны, нет снарядов, осталось несколько гранат... Эх, скоро ли подкрепление!..
Старчак приказал группе десантников отойти по шоссе вглубь, на восток, и подготовить новую линию обороны на левом берегу реки Извери.
...Еще один артиллерийский налет — который уже по счету? — и еще одна атака пехотинцев, поддерживаемых бронемашинами и танками. На этот раз гитлеровцы решили преодолеть реку вплавь. Командир роты, занимавшей оборону на левом фланге, лейтенант Коновалов подпустил наступавших вплотную к реке; некоторым даже удалось войти в воду. И всех уничтожил огнем автоматов и ручных пулеметов.
Десантники из отделения Николая Артамонова — Косорыжников, Мазин, Миронов, Ильин, Абрамян, Косов, Кулясов, — поклявшиеся отразить натиск фашистов, выстоять во что бы то ни стало, свято держали слово.
Безуспешно окончилась атака немцев и на правом фланге. Не помог гитлеровцам и самоходный понтон с пулеметной установкой, который сопровождали солдаты, одетые в плавательные водонепроницаемые костюмы.
— Нет, братцы, лучше уж нагишом плавать, — сказал Демин. [64]
Ни один из обладателей водонепроницаемых костюмов не выбрался живым из Угры.
Во второй половине дня Старчаку донесли, что противник значительными силами сходит с Варшавского шоссе западнее Юхнова и продолжает движение параллельно Угре, в сторону Калуги. Говорилось в донесении и о том, что западнее и юго-западнее Юхнова скопилось много танков и грузовых автомобилей с пехотой. Немцы готовились к ночному маршу, заправляли машины бензином, наливали в радиаторы воду.
Вскоре прибыли два парашютиста из группы, посланной Старчаком на шоссе западнее Юхнова еще в первый день обороны. Они доложили о действиях группы: подорван один танк, обстреляна колонна грузовиков, уничтожен мост на шоссе.
— А где остальные? — спросил Старчак, — Вас было восемь.
— Четверо убито, двое подорвались, когда взрывали мост. У нас— ни патронов, ни гранат.
Вечером, оставив на Угре огневой заслон из коммунистов-добрбвольцев во главе с Николаем Щербиной, Старчак стал собираться к переходу на новый рубеж, который уже был подготовлен по его приказанию на берегу Извери.
— Товарищ капитан, можно остаться? — обратился к Старчаку Буров. И напомнил: — Вы разрешили мне взорвать мост. Работу доделать.
Слышавший этот разговор лейтенант Сулимов заметил:
— Я уже послал людей. Через двадцать семь минут мост будет уничтожен. Буров вздохнул.
— Не бойся, на твою долю мостов много осталось: и взрывать и ладить, — улыбнулся Старчак.
Когда отходили с Угры на Изверю, Петров, идя рядом со Старчаком, ведущим коня в поводу, спросил:
— Товарищ капитан, почему мы все время отступаем? Не только наш отряд, а мы все, вся армия?
— Вся армия по той же причине, что и наш отряд. [65]
Сил пока у немцев больше, танков, самолетов... Но ничего, скоро и у нас силы поднакопятся.
— Скорей бы, — вздохнул Петров, — почти до самой Москвы докатились.
Старчак промолчал. Ему, как и другим кадровым военным, было горше, чем кому-либо другому, видеть наше отступление. Но он верил, что мы непременно победим, — и это привлекало к нему бойцов.
Однажды капитан привел любопытный факт: подсчитал с линейкой в руках, что гитлеровская армия со всеми ее танками, самолетами, автомашинами наступает медленней наполеоновской.
— Выходит, — проговорил Старчак, — что мы и сами не заметили, как немецкая идея «молниеносной войны» провалилась. — И добавил: — Отступать они, пожалуй, быстрее будут. Надо постараться.
— Нам сидеть у моря и ждать погоды нельзя. Сомнут нас, — сказал Старчак старшему лейтенанту Кабачевскому, когда смерклось. — Надо посылать ребят в Стрекаловр. С одной группой пойду я...
— Нет, Иван Георгиевич, — резко возразил Кабачевский. — Ты нужен здесь. А с разведчиками пойду я.
Село Стрекалово, о котором говорил капитан, расположено на Варшавском шоссе, между Изверей и Угрой. Сюда и отправились разведывательные группы.
В ночь на восьмое октября группа под командой старшины Васильева достигла окраины Стрекалова. В одном из домов десантники захватили трех офицеров и двух солдат. Немцы оказали сопротивление, пытались поднять тревогу.
— Ну, и пришлось, товарищ капитан... — оправдывался утром перед Старчаком Васильев, — пришлось заставить замолчать. Одного вот доставили. Жалко, простой пехотинец...
Пленный оказался не простым пехотинцем. Это был, как установил немного говоривший по-немецки Борис Петров, воспитанник гитлеровской диверсионной школы. Он высокомерно поглядывал на десантников, то и дело одергивая свою опрятную куртку зеленовато-серого сукна.
— Ну. вот, оказывается, воспитанник воспитанника [66] изловил, — заметил старшина Бедрин. Он знал, что Васильев вырос в детском доме. Васильев обиделся:
— Гад он, а не воспитанник!..
Пленного отправили на машине в Подольск, в штаб, на допрос.
Другая группа разведчиков, возглавляемая старшиной Иваном Корнеевым, обошла село Стрекалово с западной стороны. Парашютисты не только выяснили, где расположены танки и артиллерийские батареи, но и вступили на обратном пути в бой с большой вражеской группой. Корнеев, оставшийся вместе с напарником прикрывать отход товарищей, был тяжело ранен.
— Иди, — сказал он товарищу. — А я здесь останусь. Не бойся, живым не сдамся.
— Неправильно говоришь, старшина, — возразил Улмджи Эрдеев, тот самый, которого Иван Корнеев частенько защищал от шуток Мальшина. — Не имеешь права оставаться!..
И он, взвалив Корнеева на плечи, медленно потащил его по лесу к реке, туда, где были свои.
Эрдеев был невысок ростом, и длинные ноги Корнеева волочились по земле.
— Да ведь и тебя, Улмджи, тоже зацепило, — сказал старшина, заметив темное пятно на плече товарища.
— Так, задело немножко... А ты молчи, тебе вредно. Саша Кузьмина ругаться будет.
Трудно руководить боем, когда нет ни телефонов, ни радиостанций и приходится передавать приказания через связных. Но и в этих условиях Старчак четко направлял действия своего отряда.
Бедрин, Мальшин и другие посыльные не раз докладывали капитану, что такой-то офицер убит и его заменил старшина.
Старчак спрашивал:
— Держатся?
И неизменно слышал ответ:
— Держатся, товарищ капитан. Капитан Старчак, узнав, что старшина Корнеев тяжело ранен, подбежал к нему и велел десантникам быстрей [67] доставить его в медпункт, а оттуда на машине в Подольск, в госпиталь.
Не успела Кузьмина перевязать Корнеева, как Демин принес еще одного раненого — Бажина. Видя, что девушка сбилась с ног, Демин сам сделал ему перевязку.
— Ну, оставайтесь, а я побегу к ребятам, — сказал Демин Кузьминой, управившись с делом. — До свидания, товарищ военфельдшер!
Разведывательной группе младшего лейтенанта Наумова сопутствовала редкая удача. Наумов, Белов, Луз-гин и другие десантники, находясь в засаде у самой шоссейной дороги, подпустили вплотную два легковых штабных автомобиля, сопровождаемых бронемашинами. Из лимузинов вышли на дорогу поразмять затекшие ноги пять офицеров и генерал. Десантники открыли огонь из автоматов и бросили две связки гранат. Офицеры и генерал были убиты. С большим опозданием броневики открыли пулеметный огонь по кустам, откуда были брошены гранаты.
Парашютисты скрылись в лесу и через полчаса были на Извере.
— Об одном жалею, — говорил младший лейтенант, — портфели со штабными документами не захватили. Попробуй сунься, если пулеметы так и шпарят...
Одна из групп была послана Старчаком западнее Извери, в поселок Мятлево, стоящий на Варшавском шоссе. Туда пробрались немецкие автоматчики, решившие отрезать советским десантникам путь к отходу.
Неугомонный Демин вызвался пойти вместе с группой, которую тут же окрестили Мятлевской.
Когда парашютисты — их было восемь — вошли в поселок, немцы, засевшие на колокольне, обстреляли их из автоматов. Десантники открыли ответный огонь, но так ничего и не смогли поделать: пули отскакивали от тяжелых колоколов.
Группа разделилась на две части. Четверо, прячась за каменную ограду, побежали к церкви, остальные, взобравшись на крышу соседнего дома, завязали перестрелку с автоматчиками, отвлекая их внимание. Штурмовая группа взломала дверь и, ворвавшись на крутую винтовую [68] лестницу, с боя беря каждую, ступеньку, устремилась вверх.
Пули, чиркая по штукатурке, крошили известь, и она засыпала парашютистов. В воздухе стояла густая белая пыль. В горле у Демина першило.
Надо было подниматься по косым, шатким ступеням.
Двое парашютистов были ранены осколками гранаты, но не покинули товарищей:
— Наверху перевязку сделаем...
Теперь, когда десантники стреляли снизу, пули то и дело попадали в зевы колоколов, и медь глухо отзывалась на каждое попадание.
— Ура! — закричал Демин, когда до последней площадки остался один лестничный марш.
— Ура! — подхватили его товарищи.
Через мгновение все было кончено. Демин и его друзья достигли верхней площадки. Немецкие автоматчики — их здесь было трое — были убиты. Один лежал в проеме стены, как бы еще прицеливаясь в парашютистов, засевших на крыше соседнего дома. Другой свесился головой со ступенек лестницы. Третий закрыл руками голову, будто защищался от удара...
Демин дернул — не удержался — за веревку, привязанную к языку колокола.
Бомм!.. Густой басовый звук поплыл над безлюдным Мятлевом, оповещая об успехе Демина и его друзей.
— «Кольчугинский завод», — прочитал Демин слова, выгравированные вязью на кромке колокола. — Вот где земляка встретить пришлось. — Он еще раз дернул за веревку: пусть капитан Старчак услышит, что все в порядке.
Десантники уже сбегали вниз, а над Мятлевом все еще стоял гул колокола, отлитого в Кольчугине.
Когда колокола стихли, галки уселись на кресты, и их грай долго был слышен парашютистам.
Небо заволокло тучами, стало темно, и по дороге, крышам, спинам забарабанил крупный дождь.
Проклиная непогоду, Демин и его друзья возвращались в отряд. В одной деревне они зашли в дом, чтобы переждать ливень.
Старчак, проезжая через деревню, услышал музыку. Она доносилась из раскрытого окна.
Капитан вбежал на крыльцо и распахнул дверь, держа высоко над головой гранату. [69]
— Фу ты, черт! — выругался капитан, увидев Бедрина, Демина и Бурова, слушающих патефон.
— Нашли время! — упрекнул их Старчак.
— Мы недолго, — стал оправдываться Демин. — Жалко пружина лопнула: приходится пальцем вертеть диск... Хорошая музыка.
— Марш отсюда!— приказал капитан. — И чтобы все как есть осталось.
Он вспомнил чувство неловкости, какое испытал, зайдя в домик дорожного мастерами ему было досадно, что его люди хозяйничают в чужой избе.
Словно уловив мысли капитана, Демин сказал глухо:
— Все равно сюда немцы придут... Старчак посмотрел на него:
— Значит, поэтому можно врываться в чужой дом? Демин поставил патефон на комод, Бедрин, щелкая шпингалетами, закрыл окна.
— Вот так, — сказал капитан и вышел из дома. Успешно действовали все боевые группы. Несколько вражеских автомашин подорвалось на минах, и в течение всей ночи и следующего дня немцы не отваживались двигаться по шоссе.
Не раз принимались они бомбить участок обороны.
Двухкилевой самолет со свистом снижается почти до самой земли и, когда кажется, что ему уж не выйти из пике, круто берет вверх. Зияет глубокая яма — след бомбы;
— Редеют наши ряды, Андрей, — сказал возвратившемуся из Стрекалова Кабачевскому капитан Старчак. — Не знаю, как в тех группах, которые мы выслали на разведку и в тыл, а здесь, на шоссе, считая нас с тобой, осталось всего сорок четыре человека.
— А было сколько?
— Двести...
На шестые сутки со стороны Медыни, с востока, на шоссе показались мотоциклы, бронемашины, грузовики с пехотой. Это шла на выручку старчаковцам моторизованная бригада, посланная командованием Западного фронта.
Борис Петров, раненный на Извере в руку, не захотел покинуть отряд Старчака, ехал в кузове грузовика вместе [70] с Бедриным, Васильевым, Кузьминой, Буровым, Деминым, командиром отделения Артамоновым, Улмджи Эрдеевым, который тоже не пожелал лечь в Подольске в госпиталь. Капитан Старчак сидел в кабине и спал, прислонившись небритой щекой к плечу водителя.
Когда на контрольно-пропускных пунктах, которые встречались тем чаще, чем ближе подъезжал автомобиль к Москве, требовали проездные документы, шофер доставал маршрутный лист и вполголоса объяснял что и как. Но напрасными были предосторожности заботливого водителя. Капитан спал так крепко, что до самой Москвы ничто не смогло бы разбудить его. Он проспал Верхние Котлы, Даниловскую площадь, не заметил, как доехали до Серпуховки, и только на Каменном мосту проснулся: зазнобило от резкого ветра.
Столица, с частыми надолбами на дорогах, с забитыми окнами магазинов, суровая и строгая, и Петрову, и Кузьминой, видевшей Москву только в кино, и Старчаку, который не раз бывал здесь, — всем парашютистам показалась особенно дорогой и близкой.
По приказанию капитана шофер поехал через Красную площадь, хотя ради этого пришлось сделать крюк. Старчак велел водителю ехать помедленнее, он глядел на площадь, на Кремлевскую стену, на Мавзолей... Все: и ровная брусчатка площади, и древний кирпич Кремлевской стены, и пологие крыши дворцов — все было покрыто краской, замаскировано. Но разве мог камуфляж скрыть от влюбленных в Красную площадь парашютистов ее неповторимые черты?
Проезжая по одной из улиц, Старчак увидел нарядные витрины парфюмерного магазина, почему-то не прикрытые щитами.
— Погоди малость, — сказал капитан водителю. Через минуту Старчак вышел из магазина, держа в руках две картонные коробки.
— Это вам, — сказал он Кузьминой, — а это — моей Наталии Петровне,
Кузьмина не удержалась и раскрыла коробку. Там, в обтянутом голубым атласом футляре, сверкали флаконы духов и одеколона, лежали в углублениях мыло и пудра.
— Набор «Молодость», — прочитал этикетку Борис Петров. [71]
Кузьмина, чуточку растерявшаяся, стала благодарить Старчака:
— Ой, спасибо, Иван Георгиевич! У меня такого никогда не было...
Вечером того же дня, получив указания в Штабе Военно-воздушных сил, капитан отправил бойцов на дачу Горького, а сам поехал на один из аэродромов, расположенных за Москвой. Там базировался Первый бомбардировочный полк, который неделю назад стоял в Юхнове. Надо было договориться о будущих десантных полетах.
Старчака встретили как дорогого гостя. Командир полка все благодарил;
— Как славно, что твой Балашов самолет из Юхнова пригнал. Он, говорят, пять кругов над Тушинским аэродромом сделал, прежде чем сесть решился. Ведь впервые на такой машине...
Старчак, собравшийся было наговорить командиру полка много резких слов за то, что не предупредил там, в Юхнове, о вылете, только и мог сказать:
— Вы нас огня и воды лишили, без всего оставили... Так не годится. Тот смутился:
— Ладно, ладно, мы еще вернемся к этому вопросу.
На даче, где расположились на отдых парашютисты, встретившись за ужином с Балашовым, капитан пошутил:
— Видно, придется тебе в летчики переквалифицироваться.
— Только бы взяли.
— А как ты взлетел?
— Взлететь — это не шутка. А вот сесть...
— Ты же сел.
— Зато страху натерпелся! Глянул на взлетно-посадочную полосу — и сердце замерло: то и дело поднимаются и приземляются самолеты. Сбросил вымпел с запиской: «Освободите полосу полностью, сажусь впервые...» Дежурный по полетам, наверно, не понял, в чем дело, но на всякий случай мое требование выполнил. Пошел я на посадку, но промазал. Сам понимаешь, не чувствую высоты на такой большой машине, это ведь не У-2. Опять надо заход делать. Только на пятый раз получилось, сел как полагается. [72]
— Знаешь, Иван Георгиевич,— вздохнул Балашов.— Ты ведь правильно мою мечту определил. В летчики я хочу, в штурмовики. Отпустишь, а?.. С такой яростью воевать буду, представить себе не можешь.
— Отпущу, — ответил капитан, и добавил: — Трудное это дело.
— Значит, отпустишь? — переспросил Балашов.
— Летай! Только вымпелы точнее выбрасывай.
Старчак долго рассказывал мне о Балашове, о его мастерстве и отваге. Сообщил он и такую подробность. 18 августа 1933 года, когда в Москве в первый раз праздновался День авиации, двадцатидвухлетний Балашов выполнил затяжной прыжок. И таким захватывающим было это зрелище, что многие молодые люди тоже решили стать парашютистами.
— Ну вот, — сказал Старчак, — как же я мог не отпустить Балашова?.. Взял он свой вещевой мешок, попрощался с товарищами и в тот же день уехал.
«Дача Старчака» расположилась на даче Горького.
Большой дом с белыми колоннами стоял на крутом берегу старицы Москвы-реки, и, выходя на террасу, Старчак любовался открывающимся отсюда видом. Даже тогда, когда осень сорвала листву с деревьев, окрасила луга в бурый цвет, а небеса — в серый, — даже тогда трудно было оторваться от печальных далей...
Из политотдела дивизии прислали несколько пачек газет — за весь октябрь, — и Старчак читал номер за номером. В «Правде» от одиннадцатого числа он увидел небольшую заметку о том, как его отряд держал оборону на Угре. «Правда» первой из всех газет сообщила об этом.
Шла подготовка к действиям в тылу врага. Заново комплектовались взводы и роты: прибыли дополнительные группы добровольцев с комсомольскими путевками; было доставлено вооружение, мины, радиостанции, парашюты; интенданты привезли легкие, но теплые куртки и брюки, меховые шапки и рукавицы, валенки, шерстяное белье... Да и пора бы: стояли холода. [73]
Старчак, Щербина, Кабачевскйй, вернувшийся из рейда в тыл врага, подрывник Сулимов и другие офицеры по шестнадцать часов в сутки проводили занятия с парашютистами.
Ноябрь стоял холодный, и теплая одежда, которую выдали парашютистам, пришлась очень кстати.
В первых числах ноября, как уже было сказано, наступили зима. Она, в отличие от других времен года, наступает внезапно, без разбега, как снег на голову. Так было и в сорок первом.
Весь месяц капитана не оставляло чувство тревоги: он не знал, кто из товарищей, сражавшихся на Угре, жив. Неизвестной оставалась судьба группы, ушедшей вместе со старшим лейтенантом Левенцом, о котором так горевала Саша Кузьмина. Не поступало сведений и о том, живы ли десантники, высадившиеся в глубоком тылу врага еще в сентябре. Хорошо еще, что парашютисты, возвращавшиеся после выполнения заданий, могли узнать в Москве, где теперь находится отряд.