Содержание
«Военная Литература»
Биографии

IX. Переходная фаза

Деникинское командование Юго-Западным фронтом длилось меньше месяца.

В Петрограде после июльских дней большевики временно притихли. Но на Юго-Западном фронте, особенно в Бердичеве, они безнаказанно вели свою пропаганду. Большевистская газета "Свободная мысль", печатавшаяся в Бердичеве, недвусмысленно, по словам Деникина, угрожала офицерам варфоломеевской ночью. С комитетами и комиссарами отношения генерала не налаживались. Наоборот, они обострялись.

Пришло письмо от генерала Алексеева. "Мыслью моей сопутствую вам в новом назначении. Расцениваю его так, что вас отправляю на подвиг... Ничего не сделано и после июля главным болтуном России. Власть начальников все сокращают".

Письмо, пропитанное пессимизмом, находило отклик в мыслях генерала Деникина. Но в душе он продолжал надеяться. Ждал, что правительство примет наконец корниловскую программу оздоровления армии. Но правительство, одобрив лишь один ее пункт о невмешательстве в назначения высшего командного состава, об остальных упорно молчало.

Молчала и Ставка. Сведения из внешнего мира доходили до Деникина лишь из газет. Среди офицерства нарастало возбужденное ожидание.

В эти напряженные дни Антон Иванович жил догадками.

«Корниловская программа все не объявляется. Несомненно, идет борьба. Есть еще надежда на благоприятный исход в Петрограде. Но как пойдет проведение ее в жизнь? Какое противодействие встретит она на фронте — в войсках, в комитетах?"

Эти мысли не давали ему покоя.

А тем временем события назревали с невероятной быстротой.

Деникин знал, что Корнилов дважды ездил в Петроград, сперва 3, а затем 10 августа. Но сведения, доходившие до Бердичева об этих поездках, были отрывочны и туманны. Тем не менее становилось ясно что вопрос, интересовавший Антона Ивановича, натолкнулся на упорное сопротивление, а что сопротивление исходило от Керенского, в этом у Деникина не было сомнения.

Антон Иванович не знал тогда, что в первый приезд Корнилова в столицу его доклад, приготовленный в Ставке, не был представлен правительству на рассмотрение. Савинков, Филоненко, а затем и Керенский, просмотрев доклад, нашли, что редакция его и аргументация составлены в форме, слишком резкой для социалистов, входивших в правительство. С согласия Корнилова решено было приготовить аналогичную записку в военном министерстве в форме, приемлемой для всех заинтересованных сторон. Таким образом, рассмотрение мер, предложенных генералом Корниловым, снова откладывалось. Но, пользуясь присутствием Верховного Главнокомандующего в Петрограде, Керенский предложил ему, не затрагивая "программ", сообщить правительству о положении на фронте.

И тут произошел инцидент, имевший серьезные последствия. Он определил дальнейшее отношение Корнилова к составу Временного правительства.

«Когда он (Корнилов), — свидетельствовал потом Борис Викторович Савинков, — коснулся (на заседании правительства) наших и союзных стратегических планов, я написал Керенскому записку приблизительно следующего содержания: "Уверен ли министр-председатель в том, что сообщаемые здесь Верховным Главнокомандующим государственные и союзные тайны не станут известны противнику в товарищеском порядке?"Я написал эти записку, — продолжал Савинков, и — потому что мне было известно, что в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов находились липа, состоявшие в сношениях с противником, и что некоторые из членов Временного правительства общаются с ними как с товарищами. Керенский прочел мою записку и передал ее генералу Корнилову. Генерал Корнилов сократил свое сообщение, а после заседания обратился ко мне с вопросом, не имел ли я в виду министра земледелия Чернова».

Свой ответ на этот вопрос Савинков не привел. Но Корнилов вынес определенное впечатление, что и Керенский, и Савинков подразумевали именно Чернова, того самого Виктора Чернова, который до революции был политическим эмигрантом и пораженцем.

Корнилова глубоко возмутил факт, что среди министров Временного правительства мог находиться человек, в лояльности которого сомневались и премьер, и управляющий военным министерством, оба — товарищи Виктора Чернова по партии социалистов-революционеров.

В ту же ночь генерал Корнилов выехал обратно, в Ставку, с тем чтобы вернуться в Петроград через неделю, когда доклад, приготовленный военным министерством, будет представлен правительству на обсуждение.

Но чья-то таинственная рука, имевшая доступ к секретным бумагам правительства, не теряла времени. Уже 4 августа доклад генерала Корнилова, не сообщенный даже членам кабинета, очутился в редакции советского официоза "Известия". А днем позже в "Известиях" появились выдержки из корниловского доклада с ушатами грязи по адресу Верховного командования, с требованием убрать Корнилова.

Таким образом, меры по оздоровлению армии (не без чьего-то умысла) были брошены на улицу, на обсуждение толпы.

Травля Корнилова, слухи об его удалении из Ставки породили волнения среди друзей. Союз офицеров, Союз георгиевских кавалеров, Совет Союза казачьих войск — все эти военные организации требовали в печати, чтобы генерал Корнилов остался на своем посту. Они протестовали против травли Корнилова "безответственными людьми".

Все эти известия глубоко волновали Антона Ивановича. Ему непонятна была роль Савинкова. Он не мог тогда знать, что за политическими кулисами возникли серьезные трения между Савинковым и Керенским. Савинков быстро убедился, что "военный министр Керенский руководствовался не только интересами армии, но и настроениями и резолюциями Петроградского Совета, состоявшего в значительной степени из людей большевистского и циммервальдовского образа мыслей, чуждых идее родины, любви к отечеству и заботы о сохранении фронта".

В течение нескольких дней Савинков тщетно пытался добиться от Керенского подписи под докладом, приготовленным военным министерством. Подпись Керенского была нужна, так как он являлся военным министром, а Савинков был лишь управляющим военным министерством. Главным пунктом доклада был законопроект о смертной казни в тылу за военные преступления. Керенский всячески тормозил этот вопрос и оттягивал его обсуждение.

«Вообще, — писал Савинков, — с первого же дня моего вступления в должность между мной и Керенским установилось явное разномыслие. Оно касалось не только принципиальных вопросов. Достаточно сказать, что почти ежедневно Керенский возвращался к вопросу о смещении генерала Корнилова, причем предполагалось, что Верховным Главнокомандующим будет назначен сам Керенский, и почти ежедневно мне приходилось доказывать, что генерал Корнилов — единственный человек в России, способный возродить боевую мощь армии.

8 (августа) ночью... я попросил разрешения поговорить с Керенским наедине. Я сказал ему, что докладная записка уже изготовлена Филоненкой, и спросил, подпишет ли он ее. Он ответил, что никогда и ни при каких обстоятельствах не подпишет законопроекта о смертной казни в тылу. Тогда я сказал, что этот его ответ, а также отказ его и Авксентьева (член партии эсеров, министр внутренних дел Временного правительства) подписать составленный военным министерством список подлежащих аресту большевиков убеждают меня, что разногласие между мною и Временным правительством так велико, что я вынужден просить об отставке... Керенский моей отставки не принял».

И как бы угадывая мысли Керенского о смертной казни в тылу, Петроградский Совет начал требовать отмены смертной казни и на фронте, как меры, "преследующей явно контрреволюционные цели".

Вторично Корнилов поехал в Петроград 10 августа.

Из газетных сообщений было видно, насколько Верховный Главнокомандующий не доверял ни правительству, ни тем более Совету.

В Ставке опасались покушения на его жизнь, и генерал Корнилов отправился в столицу с вооруженным конвоем. Сопровождал его отряд верных ему текинцев — уроженцев Туркестана.

В Зимнем дворце, где происходило свидание между Верховным и премьером, текинцы на всякий случай расставили свои пулеметы в вестибюле. Судя по газетным описаниям чисто внешней стороны корниловской поездки в Петроград, можно было предполагать, что и переговоры между главными действующими лицами не отличались особым дружелюбием.

Программа Корнилова продолжала висеть в воздухе.

Третья и последняя встреча Корнилова с Керенским произошла 14 августа на Государственном совещании в Москве.

Керенский, задумавший это совещание, хотел созвать на него представителей всех классов и политических группировок, чтобы "проверить пульс страны". Совещание должно было дать правительству возможность объяснить свои стремления и задачи.

Совещание происходило в Большом театре. Правую половину обширного красно-золотого зрительного зала занимали несоциалистические круги. Там были представители торгово-промышленников, профессорской и писательской интеллигенции, бывшие члены Государственной думы, представители казачества, выдающиеся военные авторитеты. Социалистическое крыло расположилось в левой части театра.

Судя по свидетельству очевидцев, когда хлопала ораторам одна половина театра, другая или молчала или свистела.

Отсутствовали представители крайне правых. Не было и большевиков. Но большевики, присмиревшие после неудачного восстания в начале июля, быстро сообразили, что правительство Керенского продолжало топтаться на месте. Вместо того чтобы избавиться от влияния Совета на правительство, сговориться с военными кругами, найти в них опору против угрозы слева, как того ожидали логично мыслившие большевики, Керенский по-прежнему проявлял свое пристрастие к словам и фразам. К моменту начала совещания большевики открыто призывали рабочее население Москвы к уличным выступлениям и забастовкам протеста.

По мнению представителя кадетской партии, на московском совещании "правительство делало смотр силам, противопоставляя левым правых и видя в этом средство — самому удержаться посередине", а Керенский "продолжал балансировать между обеими сторонами для сохранения собственной власти".

Керенский знал, что в военных кругах настроение против него быстро накалялось, и с нескрываемой опаской оглядывался на Корнилова, которого буржуазные круги и офицерство выдвигали на роль диктатора. Чувство страха и в то же время желание казаться сильным вылились у Керенского в истерическую риторику и в угрозы.

Милюков, присутствовавший в Большом театре и принимавший участие в совещании, описал поведение Керенского следующим образом:

«Выражением глаз... напряженной игрой рук, интонацией голоса, который то и дело целыми периодами повышался до крика и падал до трагического шепота, размеренностью фраз и рассчитанными паузами этот человек как будто хотел кого-то устрашить и на всех произвести впечатление силы и власти в старом стиле. В действительности он возбуждал только жалость..."

— Пусть знает каждый, — выкрикивал Керенский, — пусть знают все, кто уже пытался поднять вооруженную руку на власть народную, что эта попытка будет прекращена железом и кровью!.. И какие бы и кто бы ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее.

Кроме железа и крови он угрожал стать твердым и неумолимым, вырвать из души своей цветы и растоптать их, а сердце свое превратить в камень.

И на кликушество Керенского откликнулся в театре истерический вопль какой-то женщины:

— Нет, Александр Федорович, вы этого не сделаете!

А оратор, охваченный порывом страсти — или душевным припадком, — говорил, говорил и не мог закончить речи.

На сцене Большого театра происходило странное зрелище. На виду у всех главный актер и режиссер спектакля, потеряв душевное равновесие, терял то, чего он больше всего добивался, а именно — поддержку как правого, так и левого крыла собравшейся публики.

Приезд генерала Корнилова в Москву на Государственное совещание был обставлен торжественно. Его приветствовали речами, встречали восторженными криками. В этом порыве, казалось, объединились все несоциалистические группировки. Появление его в Большом театре вызвало шумную овацию. Речь генерала, сухая, но сильная, оказалась очень сдержанной. В ней не было резких выпадов против правительства.

«С глубокой скорбью я должен открыто заявить, — говорил Корнилов, — у меня нет уверенности, что русская армия исполнит без колебаний свой долг перед родиной... Враг уже стучится в ворота Риги, и если только неустойчивость нашей армии не даст нам возможности удержаться на побережье Рижского залива, дорога в Петроград будет открыта". Он изложил свою программу, подчеркнув, что ее необходимо реализовать безотлагательно. "Невозможно допустить, чтобы решимость... каждый раз появлялась под давлением поражений и уступок отечественной территории. Если решительные меры для повышения дисциплины на фронте последовали как результат Тарнопольского разгрома и утраты Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги"...

И действительно, 20 августа Рига была занята германскими войсками.

Левая печать, уже требовавшая смещения Корнилова, обвинила его в предательстве. "Ставка, — писали "Известия", — старается запугиванием грозными событиями на фронте заставить Временное правительство принять ряд мер, направленных прямо и косвенно против революционной демократии и ее организаций".

В своей "Истории второй русской революции" П. Н. Милюков обратил особое внимание на ту часть доклада генерала Корнилова где он касался Риги.

«Это — то место речи Корнилова, — писал он, — из которого большевики впоследствии вывели нелепое обвинение, что Корнилов намеренно сдал Ригу немцам, а Керенский хочет сдать Петроград».

К тому, что написал Милюков, нужно добавить следующее; большевики, конечно, сознательно лгали, чтобы очернить политического врага. Но и Керенский не удержался впоследствии от нелепого обвинения Корнилова в намеренной сдаче Риги. Истина же в том, что ни Керенский, ни тем паче Корнилов не могли желать неудачи оружию.

Дальше