IV. Год расплаты

Несмотря на грозные тучи на горизонте, начало 1917 года не предвещало грандиозного размаха надвигавшихся событий.

Жизнь генерала Деникина на Румынском фронте шла своим обычным военно-походным порядком, понять ее помогут письма Антона Ивановича того времени к Ксении Васильевне.

2 января 1917 года

Вот и праздники прошли. Вяло, скучно, тоскливо. Как будто их и не было. В особенности великолепна (была) встреча Нового года: продукты, выписанные к праздникам, не поспели, встречать было нечем, и часов в 11 — по военному в 23 часа — залег в постель, вооружившись историей Востока (читаю систематически историю). Не правда ли оригинально! Встреча Нового года и история Востока и Ассирии! Да здравствует чистая наука и да накажет небо румынских железнодорожников!

7 января 1917 года

Напоминает доброе старое время кавказских войн, когда с Россией сносились только оказиями. Русские армии защищают остатки державной Румынии, но подлые бюрократы ведут спор о какой-то почтовой конвенции, и наша почта ходит с оказией или нарочным.

12 января 1917 года

Отношения с союзниками налаживаются плохо. Друг другу не слишком верим. И нет в нас той немецкой самонадеянности, с которой они наложили свой тяжелый кулак на политику, экономическую жизнь и стратегию своих слабейших союзников.

К концу 1916 года жених и невеста в своей корреспонденции перешли на "ты". Однако в большинстве случаев и тогда, и во все последующие годы своей семейной жизни Ксения Васильевна продолжала обращаться к Антону Ивановичу на "вы" и называть его по имени-отчеству, а иногда, в зависимости от настроения, просто: Иванович.

17 февраля 1917 года

Ты недовольна, что мало пишу об окружающей обстановке. Это верно. Но в отношении большинства вопросов действий, жизни армии и даже страны, вопросов, которые могли бы иметь интерес, мы связаны "соблюдением военной тайны". И не столько сущностью и пользой дела, сколько усмотрением господ цензоров, из которых много людей невежественных. Я раньше получал много задержанных писем по причинам самым нелепым. Так, например, когда мы стояли в болотах Полесья, часто присылали мне "для соответствующего распоряжения" солдатские письма, в которых встречались такие "преступные" фразы: "в окопах вода"!! Кровь стынет в жилах, когда подумаешь, что об этом узнал бы немец, сам в воде плавающий. По тем же причинам чужого любопытства избегаю характеристик. Потому письма мои бледны и малосодержательны. И в отношении вопросов, совершенно нейтральных — сердца и души, — не слишком приятно, когда в них копается чужая и не всегда чистая рука.

Военная цензура, как бы необходима она ни была во время войны, никогда и нигде не пользовалась популярностью.

Наконец грянул гром, и раскаты его из столицы разнеслись по всей России: в Петрограде произошла революция! «События развернулись с неожиданной быстротой и с грозной силой, — писал Деникин 4 марта. — Дай Бог счастья России!"

«Перевернулась страница истории, — писал он четыре дня спустя. — Первое впечатление ошеломляющее благодаря своей полной неожиданности и грандиозности. Но в общем войска отнеслись ко всем событиям совершенно спокойно. Высказываются осторожно, но в настроении массы можно уловить совершенно определенные течения:

1) возврат к прежнему немыслим;

2) страна получит государственное устройство, достойное великого народа: вероятно, конституционную ограниченную монархию;

3) конец немецкому засилию, и победное продолжение войны. Моим всегдашним искренним желанием было, чтобы Россия дошла до этого путем эволюции, а не революции. Надежды не оправдались. Темные силы, старавшиеся в безумии своем "повернуть к обдурам", ускорили развязку.

Теперь только одного нужно бояться, чтобы под флагом освободительного движения грязная накипь его не помешала наступающему успокоению страны... Какое счастье было бы для России, если бы "круг времен" замкнулся происшедшей в столице трагедией и к новому строю страна перешла бы без дальнейших потрясений».

В частном письме генерала Деникина сказалась неосведомленность в быстро менявшихся настроениях Петрограда, в котором оказался оторванный от столицы командный состав армии. Политические события в центре, как снимки на экране кинематографа, мелькали перед глазами с невероятной поспешностью, и 8 марта, когда Деникин писал свое письмо, настроения в столице настолько изменились, что надежда на возможность в России конституционной монархии рухнула навсегда.

3 марта в Петрограде опускался занавес последнего акта царствования в России дома Романовых. Великий князь Михаил Александрович, после того как Николай II подписал манифест о своем отречении за себя и за сына в пользу брата, отказался принять престол.

В тот же день было обнародовано заявление Михаила Александровича, что он воспримет верховную власть лишь в том случае, если она будет предложена ему Учредительным собранием. Великий князь призывал "всех граждан державы российской подчиниться Временному правительству".

Первые дни в армии после свержения монархии очень живо обрисовал генерал Деникин:

«Войска были ошеломлены — трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифестов, Ни радости, ни горя. Тихое сосредоточенное молчание. Так встретили полки 14-й и 15-й дивизий весть об отречении своего императора. И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы..."

"Многим кажется удивительным и непонятным тот факт, что крушение векового монархического строя не вызвало среди армии, воспитанной в его традициях, не только борьбы, но даже отдельных вспышек. Что армия не создала своей Вандеи.

Мне известны три эпизода резкого протеста: движение отряда генерала Иванова на Царское Село, организованное Ставкой в первые дни волнений в Петрограде, выполненное весьма неумело и вскоре отмененное, и две телеграммы, посланные государю командирами 3-го конного и гвардейского конного корпусов графом Келлером и ханом Нахичеванским. Оба они предлагали себя и свои войска в распоряжение государя для подавления мятежа. Было бы ошибочно думать, что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной "демократической республики", что в ней не было "верных частей" и "верных начальников", которые решились бы вступить в борьбу. Несомненно были. Но сдерживающим началом для всех них явились два обстоятельства: первое — видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиниться Временному правительству, "облеченному всей полнотой власти", выбивал из рук монархистов всякое оружие: и второе — боязнь междуусобной войной открыть фронт. Армия тогда была послушна своим вождям. А они — генерал Алексеев, все главнокомандующие — признали новую власть».

Настроения, описанные генералом Деникиным, преобладали главным образом среди офицеров и известного процента старых, кадровых солдат. Настроение же солдатской массы, по мнению Деникина, "слишком темной, чтобы разобраться в событиях, и слишком инертной, чтобы тотчас реагировать на них, тогда не вполне еще определилось".

Из писем генерала Деникина, цитированных в начале этой главы, мы знаем, как он воспринял переворот.

Деникин не был поклонником старого строя, отлично отдавал себе отчет в его ошибках и бездарности. Считая необходимым создание во время войны сильной национальной власти, опирающейся на доверие широких кругов населения, он с беспокойством и растущим возмущением наблюдал, как царское правительство своими неразумными поступками и отсутствием творческой мысли настраивало против себя даже законопослушный элемент.

«Безудержная вакханалия, — писал он, — какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты».

И тем не менее до самого момента переворота он принимал только путь устранения отживших принципов и методов управления постепенным путем эволюции, а не революции. Хорошо изучив историю своего народа и близко столкнувшись с анархией 1905 года, генерал Деникин понимал невозможность внедрения в отсталой России наиболее прогрессивных форм демократии и политических свобод. А потому он знал цену мечтаниям умеренных социалистов, наивно веривших, что падение царского режима чуть ли не сразу водворит эру неограниченной свободы в стране, являвшейся почти на три четверти темной и необразованной. И немудрено, что его первая реакция на события в Петрограде сводилась к опасению, "чтобы под флагом освободительного движения грязная накипь его не помешала наступающему успокоению страны". Он хотел бы видеть в России конституционную монархию британского типа, но форма правления не играла в его мышлении доминирующей роли. На первом месте стояла Родина, которой грозила смертельная опасность от внешнего врага — германского империализма. А потому он считал необходимым продолжать войну. Временное правительство, придерживалось того же взгляда, и Деникин безропотно и чистосердечно подчинился ему. Как и весь командующий генералитет, он проявил полную лояльность в отношении нового правительства.

Но вскоре Антон Иванович увидел, что в столице параллельно с официальной властью появилась новая, неофициальная, но напористая власть Совета рабочих и солдатских депутатов, взгляды и стремления которого в корне расходились с его личными убеждениями. Он понял, что революция, уничтожив весь огромный правительственный и административный аппарат старой России, поставила Временное правительство в беспомощное положение, без исполнительного аппарата на местах, и что там, в провинции, на всем огромном пространстве страны эта образовавшаяся пустота быстро заполнялась влиянием Советов.

Наконец с возмущением и болью в сердце генерал Деникин готовился вступить в открытую борьбу с развалом вооруженных сил России. Ведь шло время, и он отчетливее сознавал, что на своем пути Россия дошла до одного из тех редких исторических перекрестков, где привычные понятия морали, закона и порядка неизбежно и со страшной силой столкнутся с несущимся вперед хаосом новых утопических идей, и что никому не удастся избежать последствий этого жуткого столкновения.

Нутром своим он чувствовал, что февральская революция, которую с гордостью тогда называли великой и бескровной, "родила бурю и вызвала злых духов из бездны".

В таких вопросах характер Деникина не допускал колебаний. Гражданский долг указывал ему лишь на один выход. И, приняв решение, генерал с твердостью держался его до конца.