I. Далекое прошлое

«Сим с приложением церковной печати свидетельствую, что в метрической книге Ловичской приходской Предтеченской церкви за 1872 год акт крещения младенца Антония, сына отставного майора Ивана Ефимова Деникина, православного исповедания, и законной жены его, Елисаветы Федоровой, римско-католического исповедания, записан так: в счете родившихся мужеска пола № 33-й, время рождения: тысяча восемьсот семьдесят второго года, декабря четвертого дня. Время крещения: того же года и месяца декабря двадцать пятого дня.

На подлинном подписал: Настоятель Ловичской приходской Предтеченской церкви священник Веньямин Скворцов».

Этим казенным языком отмечено было появление на свет и крещение в православную веру Антона Ивановича Деникина, будущего Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России, чье имя неразрывно связано с началом борьбы против большевизма.

Хотя Деникина крестили в Ловиче, родился он во Влоцлавске, уездном городе Варшавской губернии, входившей в те времена в состав Российской империи.

Влоцлавск был тихим, захолустным местом, с польским и еврейским населением, не превышавшим двадцать тысяч человек, без культурной и общественной жизни, даже без городской библиотеки. Но было там реальное училище, куда впоследствии и поместили юного Деникина. Русское население состояло из небольшого числа военных и гражданских служащих.

Детство Деникина прошло не только в бедности, но и в беспроветной нужде. Отец его, Иван Ефимович, из крепостных крестьян Саратовской губернии, родился в 1807 году, за пять лет до наполеоновского нашествия на Россию. Двадцати семи лет от роду он был сдан помещиком в рекруты.

В суровую эпоху императора Николая I солдаты служили 25 лет. За этот долгий срок, переменив много полков, Иван Ефимович потерял связь с родной деревней и со своей семьей. Родители его давно умерли. Были брат и сестра, но, куда они девались, Иван Ефимович не знал. Лишь раз, будучи солдатом, попал он в город, где жил тогда брат. Иван Ефимович с радостью пошел его навестить, и тут случилось глубоко оскорбившее его событие: брат, оказывается, "вышел в люди" и давал в тот день званый обед. Ивана Ефимовича на этот обед не пригласили. Жена брата вынесла ему еду на кухню, но в покои не пустила. Иван Ефимович ушел не простившись из негостеприимного дома своего брата. Больше он с ним никогда не встречался.

Поступив на военную службу лишь со знанием грамоты, Иван Ефимович, по словам своего сына, "кое-чему на службе подучился". Он участвовал в Венгерском походе (1849 год), в Крымской кампании (1854 — 1855годы) и в усмирении Польского восстания (1863 год). В 1856 году он был произведен из фельдфебелей в прапорщики и назначен на службу в бригаду пограничной стражи в Польшу. В 1869 году Иван Ефимович вышел в отставку в чине майора, а через два года, шестидесяти четырех лет от роду, женился вторым браком на польке-католичке Елизавете Федоровне (Францисковне) Вржесинской. От этого брака и родился в 1872 году сын Антон.

Елизавета Федоровна происходила из семьи обедневших мелких землевладельцев, и ко времени знакомства с Иваном Ефимовичем единственным ее заработком на жизнь было шитье. Заработок приносил гроши, и на них она старалась содержать себя и своего старого отца.

«Помню нашу убогую квартирку во дворе на Пекарской улице (во Влоцлавске), — писал впоследствии Антон Иванович, — две комнаты, темный чуланчик и кухня. Одна комната считалась "парадной" — для приема гостей, она же столовая, рабочая и проч.; в другой, темной комнате — спальня для нас троих, в чуланчике спал дед (отец матери), а на кухне — нянька. Нянька моя Аполония, в просторечье Полося, поступив к нам вначале в качестве платной прислуги, постепенно врастала в нашу семью, сосредоточила на нас все интересы своей одинокой жизни, свою любовь и преданность и до смерти своей с нами не расставалась. Я похоронил ее в Житомире, где командовал полком».

Семья Деникиных — пять человек, включая деда и няньку, — существовала на пенсию Ивана Ефимовича в 36 рублей в месяц. Пенсии, конечно, не хватало. Но отец ухитрялся раздавать кое-какие гроши еще более нуждающимся — в долг, но обыкновенно без отдачи... Это выводило из терпения мать, оберегавшую свое убогое гнездо. Сыпались упреки: "Что же это такое, Ефимыч, ведь нам самим есть нечего..."

И читая эти строки из незаконченной автобиографии А, И. Деникина "Путь русского офицера", диву даешься, что в 1966 году издательство Московского университета сочло возможным выпустить книжку "Крах деникинщины", где автор А. П. Алексашенко с апломбом невежды утверждает, что Деникин был "выходцем из курских помещиков". Факт в том, что Антон Иванович Деникин — один из вождей борьбы против коммунизма — был, несомненно, более "пролетарского происхождения", чем его будущие противники — Ленин, Троцкий и многие другие.

Но вернемся к детству Деникина и к тем эпизодам его юности, которые сыграли роль в формировании характера и взглядов и так или иначе оказали влияние на дальнейший ход его жизни.

Несмотря на натянутые русско-польские отношения того времени, жизнь в семье Деникиных шла мирно и дружно. Отец всегда говорил дома по-русски, мать — по-польски. Не было недоразумений и в вопросе религии: отец ходил в православную церковь, мать — в костел. Сына воспитывали "в русскости и православии". Отец был глубоко верующим человеком, не пропускал церковных служб и сына всегда водил с собой в церковь. С детства Антон Иванович стал прислуживать в алтаре, петь на клиросе, бить в колокол, а впоследствии читать Шестопсалмие и Апостола. Но иногда, чтобы порадовать мать, отправлялся с ней в костел. В скромной полковой церкви воспринимал он православное богослужение как "свое, родное, близкое", католическое же богослужение осталось у него в памяти лишь как интересное зрелище.

Бывали случаи, когда русско-польские трения все же врывались в семью Деникиных. Однажды — и этот эпизод запал в душу девятилетнего мальчика — мать вернулась из костела чрезвычайно расстроенная, с заплаканными глазами. Отец допытывался, в чем дело, и под конец выяснил, что ксендз не допустил его жену к причастию, потребовав, чтобы впредь она тайно воспитывала сына в католичестве и польскости.

Узнав об этом, отец — человек прямой и горячий — "крепко выругался" и пошел к ксендзу. Произошло бурное объяснение, в результате которого напуганный ксендз просил отца "не губить его". Дело это, конечно, никаких последствий не имело, но "попытка к совращению" могла печально отразиться на жизни ксендза, ибо приемы власти в русской Польше в те годы были весьма крутые.

«Не знаю, — писал на старости лет Антон Иванович, — как происходили дальнейшие исповеди матери, ибо никогда более родители мои к этой теме не возвращались... С этого дня я, по какому-то внутреннему побуждению, больше в костел не ходил».

Нет сомнения, что Антон Иванович искренне любил своего отца и глубоко был к нему привязан. Несомненно также, что от отца он унаследовал многие черты своего характера.

Вот как он описывает их отношения:

«Меня отец не поучал, не наставлял. Не в его характере это было. Но все, что отец рассказывал про себя и про людей, обнаруживало в нем такую душевную ясность, такую прямолинейную честность, такой яркий протест против всякой человеческой неправды и такое стоическое отношение ко всяким жизненным невзгодам, что все эти разговоры глубоко запали в мою душу».

Мать часто жаловалась на судьбу, беспросветную нужду, отец — никогда. В сундуке лежал его последний военный мундир, пересыпанный от моли нюхательным табаком. Отец хранил его как зеницу ока "на предмет непостыдныя кончины — чтоб хоть в землю лечь солдатом".

И вот еще воспоминание сына об отце:

«Когда происходила русско-турецкая война (1877 — 1878), отцу шел уже семидесятый год. Он заметно для окружающих заскучал. Становился все более молчаливым, угрюмым и не находил себе места. Наконец, втайне от жены, подал прошение о поступлении вновь на действительную службу... Об этом мы узнали, когда спустя много времени начальник гарнизона прислал бумагу: майору Деникину прибыть в крепость Новогеоргиевск дли формирования запасного батальона, с которым ему надлежало отправиться на театр войны.

Слезы и упреки матери: "Как ты мог, Ефимыч, не сказав ни слова... Боже мой, ну, куда тебе, старику..."

Плакал и я. Однако в глубине душонки гордился тем, что папа мой идет на войну».

Но на войну идти не пришлось. Война кончилась, и формирования прекратились.

Молодой Деникин воспринимал бедность своей семьи как нечто вполне естественное. Одним из немногих случаев, где подсознательно он ощутил социальную несправедливость, произошел, когда шести лет босым играл он с ребятишками на улице. Проходил мимо инспектор реального училища и увидел, как один из великовозрастных семиклассников дружески возился с Антоном и подбрасывал его в воздух, что доставляло ребенку большое удовольствие. Инспектор остановился и сделал семикласснику замечание: "Как вам не стыдно возиться с уличными мальчишками!"

«Я свету Божьего не взвидел от горькой обиды, — вспоминал этот эпизод Антон Иванович. — Побежал домой, со слезами рассказал отцу. Отец вспылил, схватил шапку и вышел из дому: "Ах, он, сукин сын! Гувернантки, видите ли, нет у нас. Я ему покажу!"

Пошел к инспектору и разделал его такими крепкими словами, что тот не знал, куда деваться и как извиняться".

Русской грамоте Антось, так молодого Деникина звали дома, выучился четырех лет. А в 1882 году, в возрасте девяти лет, он выдержал экзамен в первый класс Влоцлавского реального училища.

Это было важным событием и большой радостью для родителей. Впервые в жизни повели они своего сына в кондитерскую и угостили его шоколадом и пирожными.

Реальные училища, созданные в Германии в XVIII веке, начали прививаться в России с конца 30-х годов прошлого столетия. В противовес классическим гимназиям это были общеобразовательные учебные заведения, преследовавшие практические цели. Вместо преимущественного изучения классицизма, древних языков и писаний латинских и греческих классиков реальные училища выпускали молодежь с хорошим знанием математики, физики, химии, космографии, естественной истории, рисования и черчения. Они готовили компетентные кадры к поступлению в высшие специальные учебные заведения, инженерные училища.

Всегда здоровый и крепкий, Иван Ефимович в последние годы жизни стал страдать болями в желудке. Оказался рак. К весне 1885 года он уже не покидал постели. В дни великого поста молясь вслух, он говорил: "Господи, пошли умереть вместе с Тобой..." Молитва была услышана, желание исполнено: он умер в страстную пятницу и похоронен на третий день Пасхи. На могильной плите сослуживцы отца составили следующую надпись: "В простоте души своей он боялся Бога, любил людей и не помнил зла".

После смерти отца пенсию сразу сократили. Мать стала получать лишь 20 рублей в месяц. Антону Ивановичу — тринадцатилетнему ученику реального училища, пришлось подрабатывать репетиторством.

Через два года материальное положение стало настолько невыносимым, что на семейном совете, состоявшем из матери, сына и старой няньки, решено было просить директора реального училища разрешить держать "ученическую квартиру", то есть пансион для учеников. К великой радости Деникиных, директор дал разрешение на квартиру для восьми учеников с платой 20 рублей в месяц с человека за стол и помещение. К этому времени за молодым Деникиным установилась репутация хорошего ученика, и он был назначен старшим по квартире.

Переехали в новое помещение. Это было первым проблеском в беспросветной нужде.

Будучи сыном русского отца и польской матери, он рано почувствовал абсурдность "нелепой, тяжелой и обидной для поляков руссификации", проводимой русским правительством в Привисленском крае. В русской Польше, например, строжайше запрещалось говорить по-польски не только в школе, но даже на "ученических квартирах", то есть в пансионах. Виновные в нарушении этого правила подвергались наказаниям.

Невзирая на это, Антон со школьными товарищами-поляками говорил по-польски, с русскими — по-русски.

В седьмом классе, когда Деникин жил уже вне дома, учился в Ловичском реальном училище, его снова назначили старшим на "ученической квартире". "Должность старшего, — пишет Антон Иванович, — представляла скидку — половину платы за содержание, что было весьма приятно; состояла она в надзоре за внутренним порядком, что было естественным, но требовала заполнения месячной отчетности, в одной из граф которой значилось: "уличенные в разговоре на польском языке". Это было совсем тягостно, ибо являлось попросту доносом. Рискуя быть смещенным с должности, что на нашем бюджете отразилось бы весьма печально, я всякий раз вносил в графу: "таких случаев не было".

Так длилось три месяца, но в один прекрасный день Антона Деникина вызвали к директору училища.

— Вы уже третий раз пишете в отчетности, что уличенных в разговоре на польском языке не было.

— Да, господин директор.

— Я знаю, что это неправда. Вы хотите понять, что этой меры требуют русские государственные интересы: мы должны замирить и обрусить этот край...

«Был ли директор твердо уверен в своей правоте и целесообразности такого метода "замирения" — не знаю. Но до конца учебного года в моем отчете появлялась сакраментальная фраза — "таких случаев не было", а с должности меня не сместили».

Этот малозначительный эпизод на "ученической квартире", свидетельствующий, казалось бы, лишь о том, что Деникин был хорошим товарищем, приобретает более общий интерес в виду последующих русско-польских отношений в период гражданской войны, когда генерал Деникин возглавлял белое движение на Юге России и когда глава Польского государства Пилсудский видел в нем врага Польши. Это суждение повторяли потом многие историки, и оно было совершенно несправедливо.

О том, как Деникин относился к Польше, видно из его письма к одному из своих старых товарищей по реальному училищу во Влоцлавске. Письмо написано было в 1937 году. В нем имеются следующие строки: "...и память моей покойной матери-польки, и детские и юношеские годы, проведенные на берегах Вислы, оставили во мне глубокий след и создали естественную близость, понимание и расположение к польскому народу".

В те далекие времена русские молодые люди в поисках "правды" часто отходили от церкви и искали разрешение вопроса: в чем смысл жизни — в антирелигиозных учениях.

Не избежал этих исканий и молодой Деникин. "Больше всего, — писал он на склоне лет, — страстнее всего занимал нас вопрос религиозный, не вероисповедный, а именно религиозный — о бытии Бога. Бессонные ночи, подлинные душевные муки, страстные споры, чтение Библии народу с Ренаном и другой "безбожной" литературой... Я лично прошел все стадии колебаний и сомнений и в одну ночь (в 7-м классе), буквально в одну ночь пришел к окончательному и бесповоротному решению:

Человек — существо трех измерений — не в силах сознать высшие законы бытия и творения. Отметаю звериную психологию Ветхого Завета, но всецело приемлю христианство и Православие.

Словно гора свалилась с плеч!

С этим жил, с этим и кончаю лета живота своего!"

Несмотря на успешное окончание реального училища, выбор карьеры предопределился окружающей обстановкой. С раннего детства, под влиянием рассказов отца, Антон Деникин пристрастился к военной жизни. С местными уланами ездил он на водопой и купание лошадей, ходил на стрельбища стрелковых рот, за случайно перепавший пятак покупал у солдат боевые патроны, сам их разряжал, а порох употреблял для закладывания и взрывания фугасов. Одним словом, военная служба была его мечтой. Стал он также хорошим гимнастом и отличным пловцом, одним из лучших среди ребятишек, полоскавшихся в Висле.

Предварительно записавшись вольноопределяющимся, то есть рядовым, в один из стрелковых полков, Антон Деникин поступил осенью 1890 года в незадолго до того открывшееся Киевское юнкерское училище (с военно-училищным курсом).

Началась суровая солдатская жизнь: еда — солдатская, казенное обмундирование и белье — солдатское, и получал он солдатское жалованье в размере 22 1/2 копеек в месяц (!!).

На подобное жалованье раскрутиться было трудно. Не хватало даже на табак... Из скудной пенсии и ничтожного заработка мелким вышиванием мать посылала сыну 5 рублей в месяц.

После окончания двухлетнего курса в училище А. И. Деникин в 1892 году был произведен в офицеры. Вышел он подпоручиком во 2-ю полевую артиллерийскую бригаду, расквартированную в городе Бела Седлецкой губернии, в 159 верстах от Варшавы.

Дворянский состав русского офицерства сохранился лишь в гвардии. В армии он быстро сходил на нет — демократизация шла полным ходом.

«Выросло новое поколение людей, — писал А. И. Деникин, — обладавших менее блестящей внешностью и скромными требованиями жизни, но знающих, трудолюбивых, разделяющих достоинства и недостатки русской интеллигенции».

К этой категории он, несомненно, причислял самого себя.

Людям, незнакомым с русской военной историей, покажется почти невероятным, что в старой императорской русской армии к началу первой мировой войны офицерство на 60 процентов состояло из разночинцев, людей недворянского происхождения.

И в то время как разночинцы в литературе и других свободных профессиях часто приносили с собой ненависть к существовавшему строю, разночинцы, попавшие в корпус офицеров, в большинстве своем явились оплотом русской государственности — генералы Алексеев, Корнилов и Деникин первыми подняли оружие против захвативших власть большевиков.

Город Бела, куда попал Деникин, в культурном отношении вряд ли многим отличался от Влоцлавска. Вспоминая свое пребывание здесь, А. И. Деникин говорил, что это была типичная стоянка для большинства войсковых частей, заброшенных в захолустья Варшавского, Виленского, отчасти Киевского военных округов.

По своим духовным запросам и благодаря начитанности Деникин стоял выше рядового офицерства. Быть может, потому в компании своих сверстников он был не слишком разговорчив, но пользовался большим авторитетом и всеобщим уважением. К его мнению прислушивались, "на него" приглашали — "приходите сегодня, посидим, поговорим — Деникин будет". Немало таких свидетельств дошло до нас от людей, знавших его в молодости.

Он был содержательным человеком, стремившимся анализировать явления жизни. Обладал незаурядным ораторским талантом. Тогда, в молодости, он выражался лишь в "застольных речах", приветствиях тем, кого чествовали, прощальных словах тем, кто уходил, а иногда и в речах на злободневные военные вопросы. После революции 1917 года имя Деникина, как яркого и бесстрашного оратора, стало широко известно в России.

Голос у него был низкий и звучно покрывал большое пространство. Роста он был ниже среднего, скорее низкого, крепкого, коренастого сложения, склонен к полноте. Густые нависшие брови, умные проницательные глаза, открытое лицо, большие усы и клином подстриженная борода. Впоследствии, когда волосы стали редеть, Деникин начал брить голову наголо.

Осенью 1895 года, после нескольких лет подготовки, Антон Иванович выдержал конкурсный экзамен в Академию Генерального штаба, окончание которой — при наличии способностей и удачи — сулило офицеру возможность большой военной карьеры.

После детства и юности, проведенных в глухой провинции, жизнь в Петербурге повернулась к Деникину совершенно новыми для него сторонами. Впервые пришлось ему видеть императора Николая II, впервые быть на придворном балу в Зимнем дворце. Академия Генерального штаба получила туда 20 приглашений, и одно из них досталось Деникину. "Я и двое моих приятелей держались вместе, — вспоминал Деникин. — На нас, провинциалов, вся обстановка бала произвела впечатление невиданной феерии по грандиозности и импозантности зала, по блеску военных и гражданских форм и дамских костюмов, по всему своеобразию придворного ритуала. И вместе с тем в публике, не исключая нас, как-то не чувствовалось никакого стеснения ни от ритуала, ни от неравенства положений".

Впервые также столкнулся Деникин с петербургской интеллигенцией разных толков, со студентами и курсистками, с нелегальной литературой, печатавшейся левыми эмигрантами того времени за границей и переправлявшейся в Россию. Все это было ново, все интересно, обо всем хотелось составить собственное суждение.

Нелегко было ему совместить наплыв новых впечатлений с академическими занятиями. Один из товарищей по академии, знавший Деникина с его первого офицерского чина, оставил интересное свидетельство на эту тему:

«В академии Антон Иванович учился плохо; он окончил ее последним из числа имеющих право на производство в Генеральный штаб. Не потому, конечно, что ему трудно было усвоение академического курса. Да и курс этот вопреки существовавшему тогда в армии и обществе мнению не был труден. Он был очень загроможден. Академия требовала от офицера, подвергнутого строгой учебной дисциплине, всего времени и ежедневной регулярности в работе. Для личной жизни, для участия в вопросах, которые ставила жизнь общественная и военная вне академии, времени почти не оставалось. А по свойствам своей личности Антон Иванович не мог не урывать времени у академии для внеакадемических интересов в ущерб занятиям. И если все же кончил ее, то лишь благодаря своим способностям».

Однако в Генеральный штаб он попал не сразу, хотя имел на то полное право. Этот факт сыграл настолько важную роль в жизни Деникина, что следует на нем остановиться.

В академии, к моменту ее окончания Деникиным, произошла большая перемена. Начальник академии, генерал Леер, известный не только в русских, но и в европейских военных кругах как выдающийся лектор в области стратегии и философии войны, был смещен. На его место был назначен генерал Сухотин, человек, по-видимому, сумбурный, властный и грубый, но бывший другом военного министра. Он открыто критиковал своего предшественника, его методы, систему обучения и сразу же начал их ломать.

Достаточно сказать, что список офицеров, назначенных в Генеральный штаб, перед самым их выпуском из академии менялся Сухотиным совершенно произвольно четыре раза. В два первых списка имя Деникина было включено, но в два последних не попало.

Это было нарушением всех правил. Вскоре выяснилось, что, минуя конференцию академии и непосредственное начальство, а также пользуясь своей близостью к военному министру Куропаткину, Сухотин отвозил ему доклады об "академических реформах" и привозил их обратно с надписью: "Согласен".

Примириться с подобным произволом Деникин не мог. Годы лишений, упорного труда, приобретенные знания, широкий кругозор, надежды на будущее — все это сразу сводилось на нет властной волей одного человека. И он прибег к единственному законному способу, предусмотренному дисциплинарным уставом, — к жалобе.

«Так как нарушение закона и наших прав, — писал он впоследствии, — совершено было по резолюции военного министра, то жалобу надлежало подать на него — его прямому начальству, то есть Государю Императору... Я написал жалобу на Высочайшее имя..."

В военном быту, проникнутом насквозь идеей подчинения, такое восхождение к самому верху иерархической лестницы являлось фактом небывалым.

Деникин предложил своим товарищам по несчастью последовать его примеру, но они не решились.

В бюрократическом Петербурге сей эпизод быстро превратился в большое событие. О нем говорили, его обсуждали, делали догадки, чем "этот скандал" кончится. Казалось невероятным, что молодой человек, Бог знает откуда взявшийся, без имени, без связей, без протекции, посмел вдруг ополчиться против всесильной бюрократии. Штабс-капитан — против военного министра! Педагогический персонал и все товарищи Деникина по академии были на его стороне. Произошла большая несправедливость, и они всячески старались проявить к нему внимание и сочувствие. Начальник же академии, генерал Сухотин, хотел придать жалобе Деникина характер "крамолы". Военный министр приказал собрать академическую конференцию для обсуждения этого вопроса. Конференция вынесла решение: действия начальника академии незаконны. Но решение положили под сукно. Военное начальство всеми способами пыталось замять дело, но так, чтобы не осрамиться, чтобы не попасть в глупое положение. В результате Деникина и трех других неудачников вызвали в академию, "поздравили" с ваканциями в Генеральный штаб. Однако Деникину сообщили, что он будет причислен к Генеральному штабу лишь в том случае, если возьмет обратно свою жалобу, заменив ее заявлением, что, мол, хоть прав он никаких на то не имеет, "но, принимая во внимание потраченные годы и понесенные труды, просит начальнической милости...".

Однако академическое начальство не учло психологии Деникина. Он возмутился и вспылил: "Я милости не прошу. Добиваюсь только того, что мне принадлежит по праву".

Так впервые открыто проявились две черты деникинского характера: гражданское мужество и твердость.

Но слишком много впутано было в эту историю бюрократического самолюбия. Деникина не причислили к Генеральному штабу за характер!

Через некоторое время пришел ответ из "Канцелярии прошений, на Высочайшее имя подаваемых". Жалобу Деникина решено было оставить без последствий.

Таким образом, поднятый шум пошел впрок лишь трем его товарищам, жалобы не подавшим, сам же Деникин остался в проигрыше.

Любопытное наблюдение по этому поводу записал один из близких к Деникину людей:

«Обиду несправедливостью молодой капитан Деникин переживал очень болезненно. По-видимому, след этого чувства сохранился до конца дней и у старого генерала Деникина. И обиду с лиц, непосредственно виновных, перенес он — много резче, чем это следовало, на режим, на общий строй до самой высочайшей, возглавляющей его вершины».

Так или иначе, все происшедшее оставило в душе Деникина горький осадок и "разочарование в правде монаршей". "Каким непроходимым чертополохом, — думал он, — поросли пути к правде!" Это его собственные слова.

Итак, делать было нечего: все надежды рухнули. Весной 1900 года Антон Иванович вернулся в свою артиллерийскую бригаду в город Бела. Там снова начались томительные будни.

Два года спустя, когда страсти улеглись, написал он из своей провинции личное письмо военному министру генералу Куропаткину и спокойно изложил ему "всю правду о том, что было".

Куропаткин, прежде смотревший на эту историю лишь глазами генерала Сухотина, на этот раз сам проверил все факты и убедился в своей неправоте. К чести Куропаткина, во время ближайшей аудиенции у государя он "выразил сожаление, что поступил несправедливо, и испросил повеления" на причисление Деникина к Генеральному штабу.

Пять лет (в общей сложности), проведенных Деникиным в городе Бела, не прошли для него бесследно. В свободное время он начал писать. Его рассказы из военного быта и статьи военно-политического содержания печатались в течение ряда лет, вплоть до первой мировой войны, в журнале "Разведчик" и одно время, до 1904 года, в "Варшавском дневнике". Псевдоним он взял себе "И. Ночин". В своих "Армейских заметках" Деникин умудрялся, несмотря на дисциплинарные требования, хлестко обрисовывать отрицательные стороны армейского быта и отсталость командного состава. Это было началом его литературной деятельности.

Там же, в Беле, жил некий Василий Иванович Чиж. Недавно еще сам офицер-артиллерист, он был местным податным инспектором. С ним и его женой Антон Иванович подружился. В год производства Деникина в офицеры у супругов Чиж родилась дочь Ася. Три года спустя Антон Иванович подарил ей на Рождество куклу, у которой открывались и закрывались глаза. Девочка запомнила этот подарок на всю жизнь,

В январе 1918 года в Новочеркасске, перед уходом Добровольческой армии в свой знаменитый первый поход, она стала женой генерала Деникина.

Потеряв после окончания академии два года, Деникин летом 1902 года был наконец переведен в Генеральный штаб. Служба его проходила сперва в штабе 2-й пехотной дивизии в Брест-Литовске; затем для ценза командовал он в Варшаве ротой 183-го пехотного Пултусского полка; а потом, осенью 1903 года получил опять назначение в Варшаву, в штаб 2-го кавалерийского корпуса на должность офицера Генерального штаба. Здесь в чине капитана и застала его русско-японская война.

Непродуманная и легкомысленная русская политика на Дальнем Востоке столкнулась в начале нынешнего века с захватническими устремлениями Японии, где уже тогда зарождались грандиозные планы доминирования на азиатском континенте. Подготовившись сама к войне, Япония знала, что Россия не сможет отразить вооруженное вторжение здесь, на Востоке, за тысячи километров от центра. Без объявления войны Япония внезапно, в ночь на 27 января (ст. ст.) 1904 года, напала на русскую эскадру в Порт-Артуре и вывела из строя два русских броненосца "Ретвизан" и "Цесаревич" и крейсер "Палладу". Этот пиратский налет сразу дал японцам превосходство на море и возможность беспрепятственно перевозить войска на материк.

Русское общественное мнение мало интересовалось Дальним Востоком, и война с Японией явилась для него полной неожиданностью. Война была непопулярна. По мнению Деникина, единственным стимулом, оживившим чувство патриотизма и оскорбленной национальной гордости, было предательское нападение на Порт-Артур.

Деникин очень остро переживал японскую агрессию и считал своим долгом возможно скорее попасть на фронт.

Войска Варшавского военного округа, где он служил, не подлежали отправке на Дальний Восток. Они оставались заслоном на русской границе с Германией и Австро-Венгрией. Несмотря на болезнь (порванные связки на ноге в результате несчастного случая), Деникин сразу же подал рапорт о командировании его в действующую армию.

На японскую войну Деникин попал в чине капитана. На фронте боевая деятельность быстро выдвинула его в ряды выдающихся офицеров Генерального штаба.

Попав сначала на должность начальника штаба одной из бригад Заамурского округа пограничной стражи, Деникин затем стал начальником штаба Забайкальской казачьей дивизии под командованием генерала Ренненкампфа и закончил войну в конном отряде генерала Мищенко — начальником штаба Урало-Забайкальской дивизии.

По своей природе он не слишком любил штабную работу. Его всегда тянуло на более активную роль командира боевого участка на фронте. Эту роль он несколько раз отлично совмещал с должностью начальника штаба.

В историю русско-японской войны вошли названия нескольких сопок, где особенно ярко проявился русский героизм. "Деникинская сопка", близ позиций Цинхеченского сражения, названа в честь схватки, в которой Антон Иванович штыками отбил наступление неприятеля.

Например, в ноябре 1904 года во время Цинхеченского боя генерал Ренненкампф, по просьбе Деникина, послал его в авангард заменить командира одного из казачьих полков. Деникин блестяще выполнил свою миссию и штыками отбил японские атаки.

За отличие в боях Деникина быстро произвели в подполковники, затем в полковники. В те времена производство в полковники на тринадцатом году службы свидетельствовало об успешной карьере.

Сочетание боевых качеств Мищенко и Деникина принесло известность отряду. В мае 1905 года, совершив конный набег в тыл противника, отряд истребил японские склады и транспорты, испортил подвозной путь и телеграфное сообщение, захватил пленных. Но главное следствие этого рейда — моральный подъем в армии, не слишком избалованной успехами.

Деникин уважал и ценил генерала Мищенко. О совместной работе с ним Деникин запомнил, между прочим, следующее:

«Когда бой становился жарким, генерал Мищенко со своим штабом неизменно шел впереди с солдатами в стрелковой цепи. "Я своих казаков знаю, — говаривал он, — им, знаете ли, легче, когда они видят, что и начальству плохо приходится».

Еще до японской войны недовольство правительством в левых кругах интеллигенции проявлялось в различных выступлениях и даже в политических убийствах. (Были убиты министр народного просвещения Боголепов и министр внутренних дел Сипягин). Но военные просчеты дали повод открыто пойти на разрыв с непопулярным правительством.

Каждая новая неудача на фронте увеличивала раздражение и критику, которые затем перешли в беспорядки. Начались террористические акты, аграрные волнения, крестьяне сводили счеты с помещиками, жгли и громили их усадьбы. В Петербурге и других городах образовались Советы рабочих депутатов — предвестники Советов 1917 года. И впервые там промелькнула беспокойная фигура Льва Троцкого. Волна забастовок прокатилась по России. В октябре 1905 года всеобщая политическая забастовка, включая железные дороги, парализовала на время жизнь страны. Прошли военные бунты, вспыхнуло вооруженное восстание в Москве. Хаос анархии охватил всю страну.

Начиналась первая русская революция — прелюдия к тому, что произошло в 1917 году.

В создавшихся условиях правительство не могло продолжать войну. В сентябре 1905 года был заключен Портсмутский мир.

С дальневосточной окраины по Сибирскому пути внутрь России двинулась волна демобилизованных солдат. В эту волну попал и Деникин.

В то время как действующая армия каким-то чудом сохранила свою дисциплину, солдаты запаса быстро разлагались под влиянием антиправительственной пропаганды. Они буйствовали, бесчинствовали по всему армейскому тылу. Не считаясь ни с чем, требовали немедленного возвращения домой. Военное начальство растерялось. Не организовав ни продовольственных пунктов вдоль Сибирского пути, ни охрану этой бесконечно длинной дороги, командование приказало выдавать в Харбине кормовые деньги запасным сразу на все путешествие. Затем их отпускали одних без вооруженной охраны поездов. Результат легко можно было предвидеть: деньги пропивались тут же, а потом голодные толпы солдат громили и грабили все, что попадало под руку. А вдоль магистрали тем временем как грибы после дождя выросли вдруг различные "республики": Иркутская, Красноярская, Читинская и т. д. В отличие от петербургского Совета рабочих депутатов советы этих "республик" включали также группы солдатских депутатов.

Впервые пришлось Деникину близко наблюдать "выплеснутое из берегов солдатское море".

Самое бурное время первой революции провел он на Сибирской магистрали. Из-за забастовок газет на пути не было, достоверных сведений о том, что происходило в России, тоже не поступало.

А запасные продолжали бушевать, безобразничать и захватывать силой паровозы и поезда, чтобы вне очереди пробираться в европейскую Россию. Поезд, в котором ехал Деникин, набитый солдатами, офицерами и железнодорожниками, пытался идти легально, то есть по какому-то расписанию и соблюдая очередь. Но ничего из этого не получалось, Делали они не больше 150 километров в сутки, а иногда, проснувшись, видели, что их поезд стоит на том же полустанке, так как ночью запасные проезжавшего эшелона отцепили и захватили их паровоз.

Наконец потеряв терпение, Деникин и еще три полковника образовали небольшую вооруженную часть из офицеров и солдат. Комендантом поезда объявили старшего из четырех полковников, отобрали паровоз у одного из бунтующих эшелонов, назначили караул и с вооруженной охраной двинулись в путь полным ходом. Сзади за ними гнались эшелоны взбунтовавшихся солдат, впереди их ждали другие, чтобы преградить дорогу, в любую минуту грозила кровавая расправа. Но при виде организованной вооруженной команды напасть никто не решался. Ехали они большей частью без путевок, передавая иногда с дороги распоряжение по телефону начальникам попутных станций, "чтоб путь был свободен".

Как ни странно, это фантастическое путешествие закончилось благополучно. Деникин этот эпизод хорошо запомнил. Он понял, что при безвластии и государственной разрухе даже маленький кулак — сила, с которой считаются.

До Петербурга добрался он в начале января 1906 года, проведя недели две в Харбине и свыше тридцати суток в дороге.

Правительство, вынужденное под давлением событий идти на уступки, формально признало конец неограниченной монархии. Манифестом 17 октября 1905 года оно обещало даровать населению конституцию, свободу слова, совести, собраний, союзов, неприкосновенность личности. Более правая часть оппозиции, умеренные либералы из имущих классов, уже достаточно напуганные общественными эксцессами, перешли тогда на сторону правительства.

Еще в августе 1905 года был издан манифест об учреждении Государственной думы. Но этот манифест никого не удовлетворил, ибо Дума трактовалась в нем как учреждение "совещательного" характера при самодержавной власти. Манифест же 17 октября объявлял незыблемое правило: никакой закон не может войти в силу без одобрения Государственной думы. Он тоже обещал, что народным избранникам будет дана возможность участвовать в контроле над законностью действий властей.

Новый русский парламент должен был состоять из двух палат: Государственной думы и Государственного совета.

Избирательное право в Думу давало преимущества цензовому элементу и имущим классам. Но даже в этом урезанном виде сам факт привлечения народных представителей к участию в государственном управлении был чрезвычайно важным шагом вперед.

Государственный совет, существовавший уже со времен императора Александра I (с 1801 года), был преобразован в "верхнюю палату" с половиной своих членов по выборам, а с другой половиной — по высочайшему назначению.

Законы, принятые Думой, должны были быть одобрены Государственным советом и лишь затем утверждались государем.

Деникин, считавший, что "самодержавно-бюрократический режим России являлся анахронизмом", приветствовал Манифест 17 октября 1905 года. Для него этот манифест, хотя и запоздалый, был событием огромной исторической важности, открывшим новую эру в государственной жизни страны. "Пусть избирательное право, — говорил он, — основанное на цензовом начале и многостепенных выборах, было несовершенным... Пусть в русской конституции не было парламентаризма западноевропейского типа... Пусть права Государственной думы были ограничены, в особенности бюджетные... Но со всем тем этим актом заложено было прочное начало правового порядка, политической и гражданской свободы и открыты пути для легальной борьбы за дальнейшее утверждение подлинного народоправства",

В самом конце 1905 года правительство очнулось от состояния прострации и стало принимать меры к подавлению анархии. Были арестованы члены Совета рабочих депутатов, сурово подавлено восстание в Москве. Для наведения порядка на Сибирской магистрали навстречу друг другу двинулись два воинских отряда. Один шел из Харбина на запад, другой — из Москвы на восток. К середине февраля 1906 года движение на Сибирском пути постепенно восстановилось.

Но беспорядки "слева" вызвали беспорядки "справа". Контрреволюционная деятельность монархистов крайне правого толка с помощью тайной полиции была направлена против революционной интеллигенции, евреев, а также конституции 17 октября. Во многих городах и местечках произошли погромы.

Революционное движение 1905 — 1906 годов, широкое в смысле недовольства существующим строем, включало в себя людей со слишком различным подходом к конечной цели. Не было ни ярко выраженного вождя, ни объединяющего начала, кроме разве общего желания свергнуть самодержавие. Политические партии, лишь недавно появившиеся на русском горизонте, не успели еще окончательно выработать свои программы; среди них происходили постоянные ссоры и расколы по вопросам тактики.

И хотя большевики приписывают теперь себе руководящую роль в событиях того времени — это неправда. Левые политические группировки являлись тогда скорее активными подстрекателями к народному мятежу, чем руководителями организованного движения.

Какие же политические взгляды исповедовал в то время А. И. Деникин? На этот вопрос он ответил так:

«Я никогда не сочувствовал "народничеству"(преемники его — социал-революционеры) с его террором и ставкой на крестьянский бунт. Ни марксизму, с его превалированием материалистических ценностей над духовными и уничтожением человеческой личности. Я приял российский либерализм в его идеологической сущности без какого-либо партийного догматизма.

В широком обобщении это приятие приводило меня к трем положениям:

1) конституционная монархия, 2) радикальные реформы и 3) мирные пути обновления страны.

Это мировоззрение я донес нерушимо до революции 1917 года, не принимая активного участия в политике и отдавая все свои силы и труд армии».

Политические взгляды Деникина сложились в его академические годы в Петербурге.

Активного участия в политике он никогда до 1917 года не принимал, но в те годы (после первой революции) уйти от нее было почти невозможно. Возникали вопросы, над которыми раньше он не задумывался, и пытливая мысль искала на них ответ. Для офицера того времени Антон Иванович, несомненно, был человеком с левым уклоном. Но революцию он категорически отрицал, так как на примере того, что видел в 1905 — годах, убедился: победа революции выльется в уродливые и жуткие формы, где лозунг — "Долой!" — своей разрушительной силой подорвет все устои государства. "Приняв российский либерализм в его идеологической сущности", он хотел верить, что кадетская партия, ближе других отражавшая его мировоззрение, пойдет на сотрудничество с исторической властью, искавшей тогда поддержку в либеральной общественности, и что совместная работа сможет привести Россию путем серии назревших реформ к конституционной монархии британского типа. Но кадетская партия отвергла руку, протянутую правительством. К такой партийной политике Деникин отнесся чрезвычайно отрицательно. Он чувствовал, что кадеты, не желавшие революции, своей обостренной оппозицией к правительству способствовали созданию в стране революционных настроений. Он ясно отдавал себе отчет в том, что близорукая политика кадетской партии объективно поддерживала стремление социалистов подготовить вторую революцию.

В 1905 году правительство проявило растерянность; и если русская монархия была спасена в момент кризиса, то это произошло в значительной степени благодаря усилиям двух незаурядных и ярких людей, обладавших инициативой, воображением и силой воли: С. Ю. Витте и П. А. Столыпина.

Деникин высоко ценил государственные заслуги Витте, его способности отделять важное от второстепенного, находить прямой путь к достижению намеченной цели. Мы уже знаем, что Деникин горячо приветствовал разработанный Витте Манифест 17 октября 1905 года как первый шаг на пути крупных преобразований, направленных к утверждению в России подлинного конституционного строя. И тем не менее в памяти и в чувствах Деникина Витте занимал несравненно меньшее место, чем Столыпин, который после отставки Витте сменил его на посту Председателя Совета Министров.

В Столыпине Деникин видел одного из очень немногих государственных деятелей России за последний век императорского режима, сумевших властной рукой направить ход исторических событий в то русло, которое казалось ему желательным.