1.

Дальний Восток! Могучий форпост советской страны на берегах Тихого океана.

Город Владивосток. Культурный и экономический центр обширного края — Приморья, крупнейший тихоокеанский порт Советского Союза. Отсюда морские пути ведут на Сахалин и Камчатку на Курильские острова и Охотское побережье, в суровые и неповторимые по своей красоте и природным богатствам места. Здесь заканчивается Великая Сибирская железнодорожная магистраль и открывается путь в Тихий океан. [6]

Владивосток раскинулся на сопках и живописными террасами спускается к бухте Золотой Рог. Вдоль бухты тянется главная улица города, улица Ленина. В центре ее, в небольшом сквере, среди зелени и цветов стоит памятник. На мраморном постаменте возвышается фигура человека с открытым, мужественным лицом, в распахнутой солдатской шинели. В опущенной левой руке фуражка, правая согнута в локте. Прямой и ясный взгляд устремлен вперед. Это памятник Сергею Лазо — легендарному герою гражданской войны, бойцу и командиру красногвардейских и партизанских отрядов, одному из руководителей борьбы против японских, американских, английских и прочих интервентов на Дальнем Востоке. Это памятник верному сыну Родины, несгибаемому большевику.

На постаменте надпись: «За эту русскую землю, на которой я сейчас стою, мы умрем, но не отдадим ее никому». Эти слова, брошенные как клич Сергеем Лазо в далекие дни борьбы советских людей против интервентов и белогвардейцев, и сегодня звучат пламенным призывом свято беречь родную страну.

Сюда, в сквер, приходят самые юные жители Владивостока, и среди зелени звенят их веселые голоса. Сторожилы города и новоселы Дальнего Востока подолгу молча стоят, вглядываясь в молодое вдохновенное лицо народного героя. О нем поют песни и слагают легенды. А в памятные дни революционных событий у памятника собираются пионеры, комсомольцы, трудящиеся. Седые партизаны — участники гражданской войны рассказывают о героических подвигах советских патриотов, о замечательной жизни руководителя партизанской борьбы в Приморье, верного сына Коммунистической партии Сергея Лазо.

Давно ушли в историю трудные годы гражданской войны. Новой жизнью живет советский Дальний Восток. А имя Сергея Лазо всегда будет напоминать людям о том, ценой каких усилий и жертв была завоевана победа в этом далеком и близком крае.

После победы Великой Октябрьской социалистической революции Советская республика стала оплотом и надеждой всех угнетенных народов в их борьбе против империализма за свою свободу и независимость. Стремясь удушить молодую Советскую республику, империалисты всех стран, объединившись с внутренними контрреволюционными силами, начали вооруженный поход против Советского [7] государства. Главным организатором интервенции выступила империалистическая Америка. Русский Дальний Восток и Восточная Сибирь стали одним из крупнейших театров войны против Советской России. Здесь действовали вооруженные силы капиталистических стран, главным образом войска Японии, которая, так же как и Америка, пыталась захватить эту территорию.

Борьба против интервентов и белогвардейцев на Дальнем Востоке продолжалась значительно дольше, чем в других районах нашей страны, — до 1922 года.

Лишь в 1922 году, к пятилетию Великой Октябрьской революции, от интервентов был освобожден последний кусок советской земли — Приморье. В. И. Ленин придавал этой победе большое значение. Выступая на пленуме Московского Совета в ноябре 1922 года, он говорил: «...вы знаете, как долго тянулась гражданская война и сколько сил она взяла. И вот, взятие Владивостока показало нам (ведь, Владивосток далеко, но, ведь, это город-то нашенский), показало нам всем всеобщее стремление к нам, к нашим завоеваниям»{1}.

Победа над интервентами и белогвардейцами на советском Дальнем Востоке далась нелегко. Много замечательных патриотов нашей Родины, воспитанных Коммунистической партией, пало смертью храбрых в тяжелой и часто неравной борьбе. В историю этой героической борьбы вписано и славное имя Сергея Лазо.

«Большевики Дальнего Востока, — писала газета «Правда», отмечая одну из годовщин победы на Дальнем Востоке, — вписали в историю пролетарской революции одну из наиболее ярких, наиболее героических страниц. Тайга стала крепостью обороны. Она родила партизан, «штурмовые ночи Спасека, волочаевские дни». Рядом с именами Чапаева и Щорса имя Лазо огненными буквами вписано в историю социалистических побед».

А в одном из народных сказаний о Лазо говорится:

2.

Двенадцать тысяч километров отделяют от берегов Тихого океана Молдавскую Советскую Социалистическую Республику. В одном из районов республики, неподалеку от города Оргеева, находится село Пятры (ныне село Лазо).

При въезде в село установлен обелиск, увенчанный пятиконечной звездой. Надпись на нем сообщает: «В этом селе родился в 1894 году и провел свое детство легендарный герой гражданской войны Сергей Георгиевич Лазо». В доме, где провел детство Сергей Лазо, помещаются школа его имени и класс-музей.

Родители Сергея Лазо происходили из старинной молдавской дворянской семьи с передовыми демократическими традициями. Отец Сергея Георгий Иванович Лазо в 1887 году, в период репрессий царского правительства против революционно настроенных студентов, был исключен из Петербургского университета и переехал на постоянное местожительство в Бессарабию. Мать Сергея Елена Степановна имела высшее агрономическое образование и много времени уделяла общественно полезной работе среди местных крестьян. В доме Лазо была большая библиотека, которой свободно пользовались и дети. Родители не отгораживали своих детей от общения с крестьянами и деревенскими ребятишками, прививали им трудовые навыки, дисциплину, закаляли их физически, воспитывали в них честность и уважение к трудовым людям,

В то время Молдавия была отсталой, угнетенной окраиной России. Положение трудящихся молдаван, особенно крестьян, было совершенно нетерпимым. Их нещадно эксплуатировали помещики и царские чиновники, жестоко подавляя малейшие проявления национального самосознания.

Общаясь с деревенскими ребятишками, наблюдая тяжелую жизнь окружающих его простых людей, юный Лазо, не мог не видеть нищеты, неравенства, несправедливости, и это, конечно, оставило свой след в сознании мальчика даже в самую раннюю пору его жизни.

Весной 1903 года девятилетнего Сережу привезли из деревни в город Кишинев для поступления в кишиневскую [9] мужскую гимназию. Городская жизнь, полная еще более резких контрастов, ошеломила и поразила мальчика. На главных улицах, в шикарных особняках проживали люди имущих классов. Он видел их беспечно прогуливающихся, богато одетых, сытых, всем довольных. А на окраинах города IB грязных лачугах ютилась беднота... На тротуарах худые, оборванные ребятишки и беспомощные старики просили (милостыню и подбирали корки хлеба.

В том году в Кишиневе произошло событие, которое буквально потрясло Сережу. Местные монархисты, стремившиеся разжечь национальную рознь с целью отвлечь трудящихся от классовой борьбы против эксплуататоров, организовали еврейский погром. Пьяная и злобная толпа погромщиков убивала и калечила ни в чем не повинных людей, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков. Вопли и стоны оглашали улицы.

После двухмесячного пребывания в Кишиневе Сережа вернулся в деревню. Виденное и пережитое сделало его старше своих лет и постепенно овладевало миром его детства. Встречаясь со своими сверстниками, устраивая шумные военные игры, он воображал себя борцом против злых и несправедливых людей.

Наступил 1905 год. Расстрел рабочих 9 января в Петербурге вызвал по всей стране волну забастовок протеста против подлого преступления царского правительства. Сходки и забастовки рабочих происходили также и в Кишиневе, и в Оргееве. Поднялось на борьбу с помещиками и крестьянство Молдавии.

В Оргеевском уезде, как и в других районах Молдавии, крестьяне отказывались платить Долги за аренду земли, вырубали помещичьи леса, самочинно запахивали «хозяйскую» межу. Правительство посылало против крестьян карательные экспедиции, полиция устраивала облавы и арестовывала «бунтовщиков».

Двенадцатилетний Сережа Лазо уже начинал понимать смысл происходивших событий и с затаенной ненавистью смотрел на солдат и жандармов, гнавших по пыльным дорогам арестованных крестьян. Его воображение уже занимал молодой вожак обездоленного крестьянства Григорий Котовский, будущий герой гражданской войны. Котовский со своим отрядом совершал дерзкие нападения на помещичьи усадьбы, на крупных купцов, захватывал деньги, которые раздавал беднякам, уничтожал [10] долговые обязательства крестьян. Вооруженный отряд Котовского держал в своих руках Кишиневско-Оргеевский тракт. Однажды вблизи села Пятры отряд напал на конвой полицейских, сопровождавших арестованных революционеров. Полицейские были настолько напуганы, что не сопротивлялись и освободили арестованных, получив от Котовского расписку, в которой говорилось, что арестованных освободил «атаман Адский».

Об этом и многих других боевых делах отряда Котовского Сергей не раз слышал от взрослых, и на смену детским впечатлениям приходили уже настоящие раздумья и поиски правды жизни.

В мальчике росло стремление, еще туманное и неясное, посвятить себя революционной борьбе и быть похожим на тех, кто, не страшась тюрем и виселиц, смело указывает народу путь к освобождению. В душе он уже дал себе клятву стать именно таким, и эта клятва наполняла его радостью и гордостью.

Сережа продолжал жить в деревне, учился дома и каждый год весной уезжал в Кишинев сдавать экзамены во вторую мужскую кишиневскую гимназию. Он уже крепко подружился с книгами, много читал, увлекался произведениями писателя-народника С. М. Степняка-Кравчинского, книги которого «Андрей Кожухов», «Домик на Волге», посвященные жизни революционеров, оказали на мальчика большое влияние. Находясь под живым впечатлением борьбы крестьян против помещиков в Молдавии, Сергей интересовался революционными вожаками крестьянских масс. Он с увлечением читал все, что находил, о Степане Разине, Емельяне Пугачеве. Позднее Сергей с сожалением вспоминал о том, что в те годы возле него не было человека, который мог бы помочь ему советом и подсказать путь революционной борьбы.

Свои мысли и думы Сергей стал записывать в дневник, который вел потом почти систематически. В одной из ранних записей юный Лазо делает вывод, что «нужно готовить себя к революционной борьбе. Для этого нужно приучать себя к лишениям, закалять физически. Нужно овладеть как можно больше знаниями, чтобы передать их потом народу и этим помочь ему в революционной борьбе».

И он действительно стремился овладеть знаниями и закалиться физически. Все свое время, свободное от работы, [11] он отдавал книгам и спорту. Вместе с друзьями ходил на охоту, совершал пешие походы, плавал, ездил на велосипеде. Он становился сильным, гибким, росла выносливость, закалялась воля. Когда в 1910 году вся семья Лазо переехала в Кишинев, Сергей был рослым, стройным юношей и, что самое главное, уже ясно наметившим свой путь в жизни.

Он поступил в седьмой класс кишиневской мужской гимназии. Учился с большой настойчивостью, особенно любил математику и химию. Мать выделила ему отдельную комнату, и он устроил в ней небольшую химическую лабораторию, установил токарный станок, приобрел столярные инструменты, на стене повесил охотничий карабин, на полках разложил любимые книги.

В характере Сергея Лазо была одна важная черта: он был очень дисциплинирован и аккуратен. В его комнате всегда царил образцовый порядок. Расписание дня соблюдалось точно. Режим был построен так, что зря не пропадала ни одна минута. И это, конечно, помогало ему добиваться намеченной цели.

В своем образовании Сергей выходил далеко за рамки гимназической программы. Он интересовался учением Дарвина и Тимирязева, читал много литературы по различным вопросам. Вместе со своими близкими товарищами на уроках «закона божьего» (изучение которого было тогда обязательно) Сергей пытался спорить с учителем-священником о происхождении мира, сомневаясь в существовании бога. За это все «вольнодумцы» были взяты начальством на заметку.

Весной 1912 года Лазо закончил гимназию с отличными оценками и подал прошение о зачислении его в Петербургский технологический институт. В августе этого же года, выдержав конкурсные экзамены, Сергей стал студентом.

Осенью 1912 года во всех промышленных центрах России и прежде всего в Петербурге происходили забастовки.. Революционные настроения находили благодатную почву в среде студенчества. Идея служения народу не покидала Сергея, она росла и зрела вместе с формированием его сознания, его взглядов на жизнь. Здесь, в Петербурге, он надеялся с пользой приложить свои силы, поэтому наладил связь с революционными студенческими организациями и передавал им часть личных, а также собранных среди [12] своих друзей денежных средств для поддержки бастующих рабочих. Чтобы стать ближе к людям труда, он продолжал изучать слесарное дело и механизмы различных машин, посещал заводы, не чураясь так называемой черной работы.

В своем дневнике он записал: «...я думаю, что для студента-технолога нетрудно незаметно изучить как слесарное дело, так и умение управлять машинами… Привычка к работе и лишениям сделают тебя своим человеком среди трудящихся и обездоленных, рассеянных по всем уголкам нашей планеты...».

Случайная, но знаменательная встреча положила начало новому периоду в его жизни.

Однажды, желая попасть на концерт знаменитого певца Собинова, Сергей, большой любитель музыки, стоял ночью в очереди у театральной кассы. Желающих послушать Собинова оказалось немало. Был составлен длинный список стоявших в очереди; запись вел студент Политехнического института. Сергей разговорился с ним. Юноша оказался бывшим жителем города Томска. За участие в революционной деятельности его арестовали, исключили из института и по этапу, в сопровождении царских жандармов, отправили в ссылку в Амурскую область, где он вынужден был прожить два года. Отбыв срок ссылки, он приехал в Петербург, устроился с помощью своих товарищей на службу и, желая продолжить образование, поступил вольнослушателем на первый курс Политехнического института.

С первого же знакомства студент, почувствовав какое-то особое доверие к Лазо, много рассказал о себе, о замечательных людях, с которыми ему приходилось встречаться на работе, в тюрьме и в ссылке. Да и Сергею он показался очень сильным, мужественным, уверенным в правоте своих взглядов, убежденным революционером.

Придя домой ранним утром, Сергей уже не мог заснуть. В дневнике он записал об этой взволновавшей его встрече:

«От него всего веет железной силой, мужеством, жизнерадостностью. Все треволнения, которые он испытал, не заставили его проронить ни слова жалобы на свою судьбу; наоборот, от его мощной фигуры, от немного утомленного лица веет необузданной силой и мужеством. На нас, людей, часто имеют влияние книги. Но несравненно большее [13] впечатление производят на нас цельные, живые люди. Впечатление, произведенное им, было особенно сильно и потому, что пришлось оно как раз в пору моим настроениям. Я сейчас же понял, чего мне не хватает, чего мне стоит добиваться и что мне нужно бросать навсегда.

Вдруг настала та минута, когда «человек возвышается до познания». В такую минуту человека не может ужасать возможность смерти, даже и близкой; и вот я увидел, что мне не достает богатой, разнообразной общественной деятельности, и главное — она тут передо мной, налицо. Та деятельность, которую я люблю, которая даст мне возможность широко и разносторонне познакомиться с Русью-матушкой. На меня пахнуло горячим пламенем чего-то неиспытанного, незнакомого. И я страстно к нему потянулся...» {2}

В начале 1914 года, уехав на каникулы домой, Сергей уже не смог вернуться в Петербург: заболела мать, и ему, старшему сыну, пришлось взять на себя заботы о семье. Однако его тянуло в город, к учебе, к друзьям. Но уехать из Молдавии ему удалось только осенью 1914 года, и уже не в Петербург, а в Москву. Сергей поступил в Московский университет на физико-математический факультет и снова засел за учебники. С особым увлечением он занимался математикой. «Значение математики для умственного развития человека огромно, — читаем мы в дневнике Лазо, — она дисциплинирует ум, приучает нас быстро разбираться в том или ином вопросе... В математике есть своя философия, своя поэзия. Она дает человеку силу мышления... Я советовал бы каждому человеку в молодости посвящать два-три часа в день математике, независимо от его знаний. Пусть он полюбит математику, он тогда привыкнет [14] к философии, естественные науки и техника будут ему легко даваться...»{3}.

Помимо занятий в университете, Сергей посещал интересующие его лекции в Народном университете Шанявского, ходил в музеи, в театры, принимал участие в студенческих сходках, в революционном нелегальном студенческом кружке.

В Московском университете Лазо пробыл около двух лет. Это были годы первой мировой войны, которая принесла огромные бедствия народу. Миллионы людей были взяты в армию. Студенты имели право на отсрочку от призыва. Однако Сергей не хотел хлопотать об отсрочке. «Спасаться не буду, — писал он в письме матери. — Если считать себя другом народа, надо разделить его участь... На фронт надо идти не для того, чтобы спасать царскую Россию и убивать немцев, а только для того, чтобы не отставать от народных масс, стать для них близким и родным, овладеть вместе с ними оружием и в нужную минуту помочь им в борьбе».

Так совершенно ясно определил Лазо свое отношение к событиям во время первой мировой войны.

Вскоре его призвали в армию и отправили в Московское пехотное училище.

Шел 1916 год, третий год империалистической войны, принесшей нашей стране огромные бедствия. Поражение на фронтах, разруха в тылу, сотни тысяч раненых, искалеченных и убитых, беспрерывные новые мобилизации в армию, продолжавшую никому, кроме капиталистов и помещиков, не нужную грабительскую войну, — все это ухудшало и без того тяжелое положение в стране. Недовольство трудящихся росло, назревала революция против прогнившего царского режима-

Сергей Лазо в этот период особенно остро почувствовал необходимость своего активного участия в революционном движении. Но как и где применить свои силы? Ведь он в военном училище, будущий офицер. Что ж, и в этих условиях можно и нужно не сидеть сложа руки! Надо овладевать военными знаниями, но только с одной целью: использовать их потом в борьбе с царским самодержанием. [15]

Сергей высказывал свои взгляды друзьям, и это стало известно начальству училища. При выпуске Аазо охарактеризовали как «офицера-демократа», оппозиционно настроенного к царскому правительству. Таких офицеров начальство не решалось отправлять на фронт. Солдатские, массы, сидевшие в окопах, в ту пору уже открыто выражали недовольство затянувшейся войной; из писем, получаемых от родных, они узнавали, как катастрофически разорялись крестьянские хозяйства, как росло количество осиротевших семей... Дисциплина в армии падала. В 1916 году в России насчитывалось более полутора миллионов дезертиров.

Приезд в действующую армию офицера-»вольнодумца» был более чем опасен. Вот почему после окончания военного училища, в декабре 1916 года, прапорщика Сергея Лазо направили в Сибирь, в город Красноярск.

Перед отъездом, получив кратковременный отпуск, он навестил родные места, чтобы попрощаться с семьей и друзьями.

Несколько дней отпуска пробежали очень быстро, и вот Сергей опять в Москве, вместе с матерью, которая приехала проводить сына в далекие сибирские края.

В день отъезда в Москве был большой мороз. Разруха, созданная войной, чувствовалась повсюду. Около магазинов вытянулись большие очереди за хлебом и продуктами. Недалеко от вокзала женщины-солдатки, многие с детьми на руках, толпились у дверей «воинского присутствия» в ожидании грошовых пособий. Многие громко проклинали войну.

Сергей в форме прапорщика прохаживался по платформе. Надвинутая на высокий лоб папаха оттеняла своеобразный разрез его больших черных глаз с длинными ресницами. Мать Сергея, высокая худощавая женщина, очень подвижная, ходила с ним по платформе, стараясь скрыть волнение. Всю жизнь она мечтала: вырастет старший сын, станет хозяином дома и помощником в воспитании двух младших братьев. Но вот началась эта война... Сколько горя принесла она людям!

В душе мать считала, что Сибирь, конечно, лучше, чем фронт, но все же это такая глушь, там суровые морозы, бураны... Сергей выслушивал советы матери, успокаивал, обещал часто писать. Мысли его были противоречивы. Он жалел мать, которой нелегко было «тянуть» на [16] себе весь дом; с сожалением думал и о том, что приходится расставаться с замечательными товарищами, которых приобрел в Москве. И вместе с тем он понимал, что отрыв от семьи, а тем более от хозяйства, вовсе его не интересовавшего, которому он уделял внимание лишь из чувства долга перед матерью, даст ему больше возможностей найти приложение своим силам, знаниям и стремлениям.

...Третий звонок. Мать обняла, поцеловала сына, еле сдерживая слезы. Поезд медленно отошел от перрона, увозя Сергея в далекую Сибирь.

3.

Сергей получил назначение в Красноярск на должность командира взвода 15-го Сибирского стрелкового полка. Уже с первых дней солдаты почувствовали, что прапорщик Лазо не похож на других офицеров. Он интересовался жизнью подчиненных ему людей, часто беседовал с ними. Солдаты всего полка считали, что взвод прапорщика Лазо — это счастливый взвод. В других взводах и ротах офицеры, как правило, грубо обращались с нижними чинами, придирались к ним, взыскивая за малейшую провинность. Это вызывало глухое озлобление солдатской массы.

В 1916 году царское правительство призвало в армию много политических ссыльных, среди которых были и большевики. Служили они, как правило, в запасных воинских частях, расположенных в Сибири, так как на фронт отправлять их не решались, боясь распространения революционной пропаганды.

В Красноярске также находилась группа политических ссыльных, которая вела революционную работу в войсках. От своих людей в Сибирском полку они вскоре узнали и о «хорошем прапорщике» Сергее Лазо, который при всяком удобном случае, когда вблизи не было других офицеров, заводил с солдатами разговоры «по душам» и на «острые» темы. С этого времени ссыльные стали сближаться с Лазо, причем делали это осторожно, соблюдая конспирацию.

В свободное от службы время Лазо часто бродил в [17] окрестностях Красноярска. Ему, уроженцу солнечной Молдавии, очень хотелось познать сибирскую природу, настоящую вековую тайгу. Для этого приходилось уходить подальше от города, так как поблизости лес был вырублен. На гористых же окрестностях Красноярска зеленела молодая поросль. В одно из воскресений Сергей решил отправиться на прогулку подальше, вместе с солдатом-охотником, знавшим здешние места. Сергей называл солдата по-дружески Никифором, а себя просил называть не «вашим благородием», а Сергеем Георгиевичем.

День выдался сухой, морозный, ясный. Для начала Сергей и Никифор решили дойти пешком до Столбов — одного из красивейших мест вблизи Красноярска. Никифор оказался интересным собеседником и неплохо разбирался в политике, что вначале немного удивило Сергея. Шли около трех часов. Сибирская природа поражала Сергея своей суровой красотой. Столбы действительно оказались чудесным уголком. Они расположены в отрогах Саянского хребта и представляют группу скал самой причудливой формы.

Лазо вместе со своим спутником взобрался по тропинке на одну из скал. Перед глазами раскинулись горы, вдали темнела тайга. Сергей мысленно перенесся в Молдавию, сравнивая ее яркую южную природу с своеобразной и прекрасной Сибирью.

— Хорошо здесь! — восторгался он.

— Не плохо, Сергей Георгиевич, в нашей Сибири, — отозвался Никифор. — Может быть, хотите погреться? Тут недалеко есть зимовье.

Сергей не чувствовал холода, но посмотреть зимовье согласился. Спутники направились просекой по тропинке и вышли на поляну, где стояла небольшая бревенчатая избушка.

— В Сибири у нас уж так заведено, — еще в пути пояснил Никифор. — В тайге и по проезжим дорогам люди построили зимовья, чтобы каждый человек мог зайти, обогреться, вскипятить чай. И такой уж здесь обычай: все, что находится на зимовье, остается нетронутым — ведерко, кружка, топор, спички. Запас дров пополняется, да и продукты кто-нибудь нет-нет да и оставит.

— Хороший обычай, — сказал Лазо, осматривая наружный вид зимовья... [18]

— Не плохой, — согласился Никифор. — И редко кто его нарушает. Таков закон тайги!.. Что ж, зайдем, Сергей Георгиевич, — предложил он.

На зимовье находились несколько молодых людей, тоже, очевидно, пришедших полюбоваться красивыми местами. В углу сидел человек в полушубке, в сибирской шапке-ушанке и в унтах; около него стояло охотничье ружье. Он приветливо поздоровался с Никифором, кивнул головой Сергею и предложил присесть к печке.

В избушке было тепло, весело потрескивали дрова. Обогревшись немного, молодежь с шумом и смехом отправилась дальше. Никифор стал кипятить чай, а Сергей разговорился с охотником, оказавшимся жителем Красноярска. Очень скоро собеседники преодолели отчужденность первой встречи. Знакомый Никифора был политическим ссыльным Николаем Мазуриным. Он расспрашивал Сергея о его студенческой жизни в Москве, о службе в полку, о планах на будущее. Лазо охотно отвечал и в свою очередь расспрашивал о жизни населения Сибири.

Новые знакомые расстались друзьями. Николай Мазурин пошел в глубь леса поохотиться на белок. Сергей с Никифором отправились обратно в город.

Через несколько дней Николай Мазурин навестил Сергея на квартире, и они проговорили весь вечер. Лазо понял, что прогулка с Никифором в Столбы и встреча на зимовье не были случайными. Позже он узнал, что Мазурин работал в подполье, а Никифор был одним из его помощников в распространении нелегальной литературы среди солдат.

У Сергея появились друзья среди политических ссыльных. Они стали привлекать его к революционной работе. Перед Лазо открылся новый мир политического подполья с его суровыми законами, трудными заданиями, ясной целью. К такой жизни он давно стремился и поэтому вошел в нее без всяких колебаний-

«Мне везет на людей, здесь я познакомился с административно-ссыльными... Много читаю о Сибири, сам наблюдаю, расспрашиваю, особенно о тех условиях, в которых живут ссыльные. Чем больше становятся мои знания в этом направлении, тем сильнее становятся мой симпатии к здоровой стране, которая не знала рабства, где помещики не развращали крестьян и где в одиноких селах среди России незаметные «политиканы» продолжают свою [19] работу, разыскивают среди народа талантливых самородков»{4}...

Нелегальную литературу в полку распространяли через Никифора (к сожалению, фамилия Никифора не сохранилась в записях Лазо). Сергей Лазо, проводя занятия с солдатами, часто говорил о войне. Он осторожно разъяснял им, что война затеяна капиталистами, которые наживают огромные барыши за счет пота и крови рабочих и крестьян. Народу это надо понять и потребовать прекращения бессмысленной бойни. Если в казарме появлялся офицер, Лазо быстро менял тему беседы. «Это офицер не царский, это наш офицер, лишь бы его не сцапали жандармы», — говорили о Лазо солдаты.

И вот однажды, в хмурое февральское утро 1917 года, улицы Красноярска заполнились людскими толпами. Пришло телеграфное известие о том, что в Петрограде совершилась революция, царя Николая «сбросили». В это же утро к казарме на извозчике подъехал Лазо, которого сразу окружили солдаты. В краткой речи Лазо разъяснил, что произошла революция и царя уже в России нет. Его слова были встречены восторженными криками «ура».

— Дорогие товарищи! — сказал в заключение Лазе. — Не величайте меня больше «ваше благородие», а называйте просто «товарищ Лазо».

Солдатам стало ясно — Лазо вместе с ними. Стоявший рядом Никифор одобрительно кивнул головой и улыбнулся. Он знал, что Лазо не свернет с намеченного пути.

Другие офицеры в этот день в казарме не появлялись. Никифор прошел по всем ротам, побеседовал с солдатами. На другой день в полку был создан полковой комитет из представителей каждой роты. В комитет выбрали и Лазо.

Большевики вышли из подполья, в городе закипела революционная работа. 3 марта 1917 года начал действовать Красноярский Совет рабочих и солдатских депутатов. Своим депутатом в Совет солдаты избрали Сергея Лазо.

В день первого заседания Красноярского Совета (в нем преобладали большевики) Сергей Лазо вывел свою часть из казармы. В боевом порядке, с красным знаменем [20] солдаты под командованием Лазо пришли к зданию Совета. Здесь Лазо заявил, что отныне часть, которой он командует, будет находиться в распоряжении Совета и выполнять только его приказания. В те дни, когда черные силы реакции вместе с меньшевиками и эсерами пытались остановить революцию, такая вооруженная поддержка имела для Совета очень большое значение.

Вскоре Сергей Лазо стал работать секретарем Красноярского Совета.

Большевистская организация Красноярска пополнялась возвращавшимися из ссылки товарищами. Лазо быстро сближался с этими людьми, прошедшими большую школу политической борьбы, и с каждым днем все больше и больше втягивался в кипучую революционную деятельность. Он стал неутомимым пропагандистом и агитатором, часто выступал перед рабочими и солдатами и завоевал среди них большое уважение и авторитет. Вскоре его избрали председателем солдатской секции при исполкоме Красноярского Совета, и он установил тесные связи со всеми воинскими частями города.

В дневнике, который, несмотря на большую занятость, Сергей продолжал вести, это время коротко охарактеризовано так: «Работа, работа... Любимому делу жертвуешь не только свои силы, но и не побоишься отдать за него жизнь».

Революционные события развивались. В стране все острее разгоралась классовая борьба. В. И. Ленин на апрельской конференции 1917 года поставил перед партией задачу — привлечь на свою сторону рабочих и крестьянскую бедноту для перехода к социалистической революции. Буржуазия в лице Временного правительства все больше смыкалась с предательскими партиями меньшевиков и эсеров, принимая все меры для удушения революции.

В июне 1917 года Сергей Лазо присутствовал на 1 Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, где он впервые видел и слышал Владимира Ильича Ленина. Речь Ленина, призывавшего большевиков бороться за переход всей власти к Советам, произвела на Сергея большое впечатление и окончательно определила дальнейший путь всей его жизни.

После съезда Сергей на несколько дней заехал домой в Молдавию, чтобы повидаться с матерью и братьями. [21]

Он с увлечением рассказывал матери о своей революционной работе, о большой дружбе с бывшими ссыльными большевиками. Елена Степановна, глядя на взволнованное, радостное лицо сына, украдкой вздыхала. Она уже поняла, что сын навсегда ушел из родительского дома в далекий и трудный путь, что в революции он нашел самого себя и теперь ничто не может остановить и вернуть его назад. Конечно, матери было тяжело и грустно, ведь она так надеялась на его помощь семье, хозяйству. Но у сына уже были другие интересы, другие горизонты. И она не упрекала его, так как чувствовала, что он скорее порвет с семьей, чем оставит революционную деятельность.

Вернувшись в Красноярск, Лазо продолжал работу в Совете, упорно изучал военное Дело, читал статьи В. И. Ленина о партизанской борьбе, о революционной армии, следил за выступлениями большевистской «Правды».

В октябре Лазо был избран делегатом в Иркутск на Веесибирский съезд Советов. В своем выступлении он говорил: «Только при всей власти Советов мы сможем направить неорганизбванные массы в одно русло. Мы вовсе не противопоставляем власть Советов Учредительному собранию, но мы не уверены, можно ли будет без передачи власти Советам дойти до него»{5}. Съезд высказался за установление советской власти. Резолюцию съезда послали В. И. Ленину. Был избран Всесибирский исполнительный комитет Советов Сибири — Центросибирь, в состав которого вошел и Лазо.

И вот до Сибири долетела радостная весть: Временное правительство свергнуто, Великая Октябрьская социалистическая революция победила.

В эти знаменательные дни Сергей Лазо, еще формально не являясь членом партии, но находясь в составе «революционной тройки», по заданию большевистской партии руководил вооруженными отрядами красногвардейцев и солдат, которые захватили правительственные учреждения в Красноярске и обеспечили передачу всей власти Совету. Следует отметить, что в Красноярске советская власть установилась раньше, чем в других городах Сибири. Представитель (уже свергнутого в центре) Временного правительства при Иркутском военном округе сообщал [22] в ставку верховного командования о положении в Красноярске:

«Большевики заняли солдатами казначейство, банки и все правительственные учреждения. Гарнизон в руках прапорщика Лазо».

Штаб сибирского военного округа находился в Иркутске: там размещались юнкерские училища. Царские генералы и офицеры, опираясь на штыки юнкеров, при поддержке консулов Америки, Франции и других империалистических стран превратили Иркутск в логово сибирской контрреволюции. В декабре 1917 года им удалось организовать мятеж против Советов.

Лазо срочно выехал из Красноярска в Иркутск с отрядом красногвардейцев. Его ближайшим помощником был солдат-большевик Никифор.

В Иркутск отряд прибыл ночью 10 декабря. На улицах города шли баррикадные бои. Заводские гудки непрерывно призывали рабочих-красногвардейцев на сборные пункты.

Выпущенные белогвардейцами из тюрем уголовники поджигали дома, грабили население.

На вокзале Сергея Лазо встретили представители Военно-революционного комитета Иркутска. На коротком совещании было решено немедленно сообщить в ближайшие города о положении в Иркутске и о необходимости выслать вооруженную помощь. Военно-революционный комитет поручил Сергею Лазо командовать революционными отрядами.

Десять дней продолжалась кровавая борьба на улицах Иркутска. Дни и ночи проводил Сергей на линии огня, а во время небольших передышек обучал рабочих-красногвардейцев военному делу, вдохновлял их горячим и искренним словом. Здесь, в Иркутске, Лазо получил «боевое крещение» и уже тогда проявил великолепные качества командира и организатора вооруженных масс.

Вскоре в Иркутск прибыла помощь из других городов. Контрреволюционный мятеж был ликвидирован, власть перешла к Советам. Сергей Лазо остался в Иркутске. Он был назначен комендантом города и начальником гарнизона, являясь одновременно членом военного комиссариата Центросибири. Большую помощь в этой работе ему оказывал бывший царский генерал Алексей Таубе, перешедший на сторону революции. Он был крупным военным [23] специалистом и, работая рука об руку с Лазо, передавал ему свой опыт и знания.

О своей работе в Иркутске после подавления мятежа Сергей писал матери 25 декабря 1917 года: «В эти дни, когда в городе трещали пулеметы и винтовки и шла непрерывная канонада, разрушались здания, подымались пожары, в эти дни, когда мирные жители страдали несравненно более, чем мы, военные, в эти дни у меня не было ни жалости, ни чувства страха перед этим разрушением... И не потому, что я человек жестокий, а потому, что мы, социалисты, понимаем, что это открытая борьба, это стремление порвать те цепи, которые долгие годы угнетали народ...

Я лучше, чем кто-либо другой, знаю громадную разруху жизни в России, но и последняя не повергнет меня в уныние. Мы видим наряду со старым, которое рушится безвозвратно, мощные ростки новой жизни. 4–1 пусть все упрекают Советы в тех бедствиях, которые происходят, я не брошу этого упрека им. Наоборот, Советы, и они одни, могут дать выход из положения... Вопрос решается не спорами, а классовой борьбой... Живу в общежитии Центросибири, и сегодня — первый день с 4 декабря, когда я смогу лечь раздетым.

Жизнь строится, новая жизнь, и строится как-то иначе, чем ее направляло течение, и ближе к тем задушевным мечтам, которые я носил с раннего детства»{6}.

4.

В тяжелой и упорной борьбе с внешними и внутренними врагами укреплялась советская власть. Империалисты четырнадцати стран пытались задушить, уничтожить первую в мире социалистическую республику. Уже в начале 1918 года белогвардейские генералы и иностранные капиталисты двинули свои полчища, пытаясь восстановить власть помещиков и капиталистов.

На Дальнем Востоке атаман Семенов, перебравшись на территорию Маньчжурии, стал собирать силы контрреволюции [24] и формировать на деньги иностранных, государств белогвардейские отряды.

В январе 1918 года Семенов перешел границу со стороны Маньчжурии и начал продвигаться к Чите. Империалисты снабдили атамана деньгами, оружием, боеприпасами, продовольствием и дали ему задание: выйти на Забайкальскую железную дорогу и, захватив ее, отрезать Дальний Восток от советской России. В то же время империалисты начали интервенцию со стороны Тихого океана. Во Владивостокском порту появились английский крейсер «Суфолк», японские крейсеры «Ивами» и «Асахи» и американский крейсер «Бруклин».

В январе 1918 года на Дальнем Востоке развернулась вооруженная борьба против интервентов и белогвардейцев.

В то время Красная Армия только еще начинала создаваться. Советскую власть защищали рабочие, которые находились в отрядах Красной гвардии, и перешедшие на сторону революции солдаты бывшей царской армии. В Забайкалье с фронтов империалистической войны вернулись демобилизованные казачьи части. Большинство трудящегося казачества выступило за советскую власть, верхушка же казачества и офицеры уходили в семеновские банды.

Перейдя границу, семеновцы начали захватывать пограничные станицы, насильно мобилизовывать мужское население, отбирать лошадей и продовольствие, грабить и расстреливать семьи красногвардейцев. Небольшие отряды рабочих с трудом сдерживали наступление семеновцев. Белые банды угрожали Чите.

Для борьбы с Семеновым Центральный исполнительный комитет Советов Сибири срочно сформировал в Иркутске отряд во главе с Сергеем Лазо. Отряд немедленно выехал в Забайкалье, где создавался Даурский фронт, командование которым было поручено Сергею Лазо. Ближайший друг и помощник Лазо Никифор организовывал снабжение фронта оружием и боеприпасами.

В начале марта Семенов был отброшен в Маньчжурию, но, получив помощь от интервентов, в апреле вновь начал наступление на Читу.

В Чите было тревожно. В городе подпольно орудовали белогвардейские банды. Штаб фронта разместился на станции Андриановка, куда стягивались силы красных. Для пополнения частей Даурского фронта прибыли рабочие [25] отряды из разных городов Сибири и Дальнего Востока и казачьи части из близлежащих станиц. Люди приносили с собой различное оружие: охотничьи ружья, винтовки старого и нового образца.

В этот период Сергей Лазо был особенно деятельным. Вместе с прибывшими на фронт коммунистами и командирами отрядов он формировал воинские части, проводил беседы и митинги, боролся за крепкую военную дисциплину.

В апреле 1918 года положение на Дальнем Востоке еще больше осложнилось. Хорошо вооруженные отряды семеновцев наступали на Читу. Во Владивостоке с иностранных военных кораблей высадились японские и английские десанты. Империалисты совместно с белогвардейцами намеревались захватить Дальний Восток.

В эти тревожные дни Владимир Ильич Ленин послал в Иркутск и во Владивосток телеграмму, в которой предупреждал местные советские и партийные организации об опасности для Дальнего Востока в связи с начавшейся военной интервенцией и призывал их мобилизовать массы на отпор врагу. Телеграмма Ленина определяла конкретные [26] задачи. Коммунисты Дальнего Востока почувствовали, что, несмотря на тяжелое положение в центре Советской Республики, Центральный Комитет партии во главе с Лениным не забывает далекую окраину и оказывает ей помощь в тяжелой борьбе с империалистами.

В Андриановке, в штабе фронта, эти дни были особенно напряжены. Коммунисты выезжали в станицы, созывали сходы, выпускали листовки, призывая фронтовиков записываться в ряды Красной Армии.

Семенов держал позиции примерно в двухстах километрах от Читы. Все пограничные станицы были заняты белыми войсками. Многие жители, спасаясь от насилия и зверств семеновцев, бежали из станиц, поселков и толпами приходили в Адриановку. Это осложняло положение, так как людей надо было кормить и отправлять в тыл.

Однажды вечером, когда Лазо пришел в штаб и, разобрав срочную почту, собирался отдохнуть, он услышал окрик часового, дежурившего около штаба. Никифор, не расстававшийся с Лазо, вышел узнать, в чем дело, и через несколько минут вернулся с мальчиком лет четырнадцати. Мальчик пытался проникнуть в штаб мимо часового. Вид у него был измученный, лицо в синяках, над глазом — рассеченный лоб с запекшейся кровью. Никифор усадил мальчика, успокоил и начал расспрашивать, зачем ему нужен штаб. Женя (так звали паренька) оказался сыном железнодорожника со станции Шарасун. Семеновцы захватили эту станцию, старшего брата Жени расстреляли за то, что отец был в Красной гвардии, а мальчика избили нагайкой и полоснули шашкой по лицу. Ночью Женя убежал и попал на пункт помощи беженцам. Вместе с другими жителями, спасавшимися от семеновцев, его хотели отправить в тыл, но Женя решил пробраться в штаб к Лазо и зачислиться бойцом.

Сергей с Никифором пытались уговорить Женю «немного подрасти» и окрепнуть, прежде чем идти в армию. Но мальчик горячо уверял, что в тылу ему все равно жизни не будет. Он так настойчиво упрашивал позволить ему воевать, что в конце концов Лазо и Никифор пообещали зачислить его в один из отрядов, а пока направили в санитарную часть для перевязки. Женю зачислили в 1-й Аргунский кавалерийский полк, в 7-ю особую сотню, которая выполняла задания в глубокой разведке. Парнишку обмундировали, подобрали ему «ученого» коня. [27] приобщили к военному делу. Бойцы полка полюбили его и прозвали «Женька-меченый» — на лице мальчика остался шрам от шашки семеновца.

В мае 1918 года части Красной Армии начали наступление против семеновских банд. Первой большой победой было взятие станции Оловянная. Под вражеским огнем пришлось форсировать реку Онон, мост через которую был взорван. Семеновцы укрепились на правом берегу реки, лозиции их были удобными: вражеская артиллерия держала наши части под обстрелом, не давая навести разрушенный мост.

Перед форсированием Онона Лазо собрал командиров частей. Надо было учесть особенности предстоящего боя, выработать план действий, поставить перед каждым отрядом конкретную задачу. Отряду дальневосточных моряков поручили с наступлением темноты укрепиться на уцелевшем пролете моста. Для выполнения этой задачи матросам пришлось пробираться по разрушенным пролетам, подтягиваться на канатах. На канате был поднят и ручной пулемет. Моряки должны были атаковать с разрушенного моста. Аргунский кавалерийский полк получил приказ ночью переправиться на другой берег и зайти в тыл врагу.

Когда переправа была закончена, в воздух взвилась ракета — сигнал начала атаки. Конский топот прорвал ночную тишину. Аргунцы неслись к семеновским окопам. Моряки укрепив пулемет на уцелевшем пролете моста, открыли огонь и обрушились на первую линию окопов.

Через несколько часов семеновцы, преследуемые красными, оставили свои позиции на берегу реки Онон.

Штаб Сергея Лазо работал в вагоне. Это была наскоро оборудованная теплушка с прорезанными отверстиями вместо окон. В вагоне стоял невысокий стол, на столе — небольшая пишущая машинка, на которой Лазо сам печатал по ночам. Рядом белели копии приказов и донесений. На деревянной полке уместилась небольшая военная библиотечка. Нередко по ночам, когда Лазо вместе с командирами отрядов составлял планы боевых действий, он нет-нет да и снимал с этой полки ту или иную книжку.

Внешне командующий фронтом ничем не отличался от бойцов и командиров. Он носил обычную серую шинель, [28] военную фуражку, простые сапоги. Но фигуру командующего бойцы узнавали издали и сразу же невольно подтягивались и приводили себя в порядок.

Лазо работал много, с большим энтузиазмом. Он знакомился с прибывающим пополнением, интересовался вооружением, сам проверял людей и исправность оружия и часто возвращался к себе в вагон весь запыленный, измазанный и усталый.

После взятия красными станции Оловянная рабочие-железнодорожники возвратились в мастерские и ударными темпами ремонтировали вагоны и паровозы для фронта. По своей инициативе они отремонтировали и служебный вагон бывшего начальника Забайкальской дороги, бежавшего за границу. Во время поездок по линии фронта Лазо часто останавливался в Оловянной, выступал с докладами на собраниях рабочих. В одну из таких поездок, после собрания, железнодорожники упросили Лазо вместе со штабом переселиться из теплушки в служебный вагон. Рабочие убеждали:

— Ты наш красный командир, командуешь фронтом против заклятого врага Семенова. Негоже тебе ездить в телячьем вагоне.

Сергей был смущен и тронут таким вниманием.

Несмотря на трудности, положение на Даурском фронте с каждым днем улучшалось. Коммунисты, находившиеся в частях, вели большую политическую работу, укрепляя дисциплину, поднимая боевой дух бойцов. Отдельные анархиствующие и недисциплинированные элементы были с фронта удалены. Население оказывало красным частям всяческую поддержку.

Лазо решил не давать передышки семеновцам и продолжать наступательные бои. К этому времени на Даурском фронте уже действовала Красная Армия, насчитывавшая около десяти тысяч человек; появилась и артиллерия. Но самым главным и решающим была готовность бойцов бороться и отстоять советскую власть.

Сергей Лазо детально вникал в жизнь бойцов, запросто общался с ними, часто выступал перед ними и сумел сплотить в единый, дружный коллектив всех бойцов, командиров и политработников. Лазо обладал ораторским даром, говорил просто, но убедительно и горячо. Он не любил выступать «вообще». Речь его всегда была насыщена фактами, близкими и понятными массам. К каждому [29] выступлению Лазо тщательно готовил тезисы или план речи, вписывал между строк отдельные фразы, слова, которые, по его мнению, должны были дойти до сознания слушателей. У него был несколько своеобразный южный выговор, и иногда казалось, что он немного картавит.

Бои продолжались. Вскоре белобандиты были выбиты со станций Шарасун, Борзя, Даурия. Семеновцы засели на станции Мациевская, откуда делали вылазки на бронепоезде. Им удалось вывести из строя водокачку. Это затруднило снабжение красных частей водой — ее приходилось подвозить издалека, а местность непрерывно обстреливалась орудиями с бронепоезда. Воды часто не хватало даже раненым. Лазо решил во что бы то ни стало уничтожить вражеский бронепоезд. Он вызвал к себе машиниста Агеева и дал ему задание научиться быстро соскакивать на ходу с паровоза. В тупике подготовили большую открытую платформу, нагрузили ее камнем, щебнем и установили возле поворота железнодорожного пути, где начинался большой уклон к станции Мациевская.

Семеновский бронепоезд обычно не доходил до поворота, ограничиваясь обстрелом местности, где находился источник Урубудук. Отсюда отдельные смельчаки пытались добывать воду. Но бывали дни, когда бронепоезд, обогнув поворот, обстреливал позиции красных.

В день задуманной операции красные усилили наблюдение за противником. Семеновский бронепоезд начал приближаться. Группа семеновских офицеров наблюдала в бинокль, как тщетно некоторые наши бойцы пытались под огнем добраться до воды. Вот маленький, худенький боец, нацепив на себя несколько фляг, ползет к источнику... Его небольшая фигурка то прижимается к земле и исчезает среди засохшего кустарника, то снова движется по направлению к источнику. Это ползет Женька-меченый. Уже не первый день совершает он этот путь под обстрелом врага. Наполнив фляги водой, мальчик возвращается в небольшую лощинку, где в стороне от дороги, в землянках, укрылся полевой лазарет. Там на нарах и земляном полу, на соломенных подстилках, лежат раненые. В землянке жарко. Принесенные Женей фляги с водой быстро осушаются.

Группа белогвардейцев на вражеском бронепоезде продолжала наблюдать за Женей. Вот бинокль взял японский офицер, прикомандированный к семеновскому штабу. [30]

Оскалив рот, он прислушивался к спору офицеров, кто из них попадет в движущуюся мишень.

Присутствие японского представителя среди семеновцев было не случайным. Не так давно он прибыл на крейсере «Ивами» во Владивосток якобы для «охраны» японских граждан от большевиков. Через некоторое время его направили в Харбин, где вместе с белогвардейцами японские солдаты разогнали Совет рабочих депутатов, созданный рабочими КВЖД (Китайская Восточная железная дорога). Он прекрасно понимал, что если японские войска помогут семеновцам свергнуть в Сибири Советы, то Япония получит возможность полностью хозяйничать в этом богатом крае. Вчера японец получил приглашение поручика семеновского штаба осмотреть с бронепоезда позиции красных на Даурском фронте, которым командует большевик Лазо. Поручик уверил японского офицера, что красные плохо вооружены, и гарантировал ему полную безопасность.

Японец вместе с белыми офицерами стал стрелять, пытаясь попасть в Женю. Вот Женя немного приподнял голову, но сразу опустил ее и приник к земле, разбросав руки. С ближней сопки, где находился наблюдательный пункт, бойцы с волнением следили за Женей. Неужели ранен или убит? Эх, Женька, Женька!

В это время семеновский бронепоезд уже мчался вперед полным ходом.

Машинист Агеев находился на своем паровозе возле поворота железнодорожного пути. Впереди паровоза прицеплена платформа. С ближайшей сопки просигналили о том, что вражеский бронепоезд подходит к повороту. Паровоз тронулся с места и набрал скорость. Он несся, толкая перед собой платформу с динамитом и взрывчаткой. Прошла секунда, другая. Пора! От паровоза отделилась темная фигура машиниста. Платформа мчалась под уклон прямо на семеновский бронепоезд. Лязгающий удар, грохот. Сильный взрыв потряс воздух.

(К месту столкновения подбежали наши бойцы и через несколько минут доложили Лазо, который находился на ближайшей сопке:

— Бронепоезд уничтожен. Шесть офицеров убито, среди них один японец. Четверо взято в плен.

— Где машинист Агеев? — нетерпеливо спросил Лазо,

— Агеев! — закричали бойцы. [31]

— Здесь, — отозвался Агеев, поднимаясь с насыпи, куда он свалился, прыгая с паровоза. Лицо у него было исцарапано, одежда порвана, но глаза его радостно блестели. Бойцы окружили машиниста. Среди них был и Женька-меченый. Лазо крепко пожал руку Агееву и ласково взял за плечи мальчика.

— И ты тут? Молодец! А Никифор горевал, думал, что тебя белые пристрелили.

В течение лета 1918 года наши части успешно вели наступательные бои против семеновцез. Атамана с его войсками прижали к границе Маньчжурии. Семеновцы укрепились на последних разъездах Забайкальской железной дороги, заняв позиции на высотах Тавынь-Тологой (Пять голов), где выделялись пять дугообразно расположенных сопок. Семеновцы обнесли сопки колючей проволокой, вырыли окопы. Наше положение осложнялось тем, что вражеские позиции находились недалеко от территории Маньчжурии и артиллерию применять было нельзя: снаряды могли попасть на чужую территорию и дать повод японцам открыто выступить против нас.

Несколько дней Сергей Лазо изучал местность, уезжая на автомобиле в глубь забайкальской степи. Наконец был выработан план уничтожения семеновских банд. Кавалерия должна была сделать глубокий обход и зайти в тыл врагу. Пехоте предстояло действовать вдоль линии железной дороги.

Аргунский полк ночью появился в тылу семеновцев. В ночной тишине бойцы подкрались к палаткам, расположенным за окопами почти у самой границы. В некоторых офицеры еще не спали, слышались пьяные голоса, пение. Твердо памятуя приказ действовать так, чтобы ни одна пуля не залетела на чужую территорию, бойцы пустили в ход ручные гранаты. Среди семеновцев началась паника. Часть наших бойцов подобралась к коновязи, разрубила шашками поводья, и испуганные кони разбежались по стели. Третья группа окружила обоз. Уцелевшие белогвардейцы, обнаружив, что лошадей нет, полуодетые бежали к станции Маньчжурия.

Тем временем наша пехота продвигалась вперед вдоль линии железной дороги. К утру семеновские части скрылись в Маньчжурии. Многие солдаты сдались в плен. Были захвачены большие трофеи. [32]

У самой границы, с территории Маньчжурии, выехала военная делегация реакционного марионеточного китайского правительства. Сергей Лазо как командующий фронтом встретил делегацию и заверил, что наши части не перейдут границу. Со своей стороны от имени Центрального комитета Советов Сибири он потребовал гарантии, что семеновские войска останутся на территории Маньчжурии. Военная делегация хитрила, затягивала время и уклонялась от прямого ответа. Все же ей пришлось, дать обязательство, что в течение трех недель остатки семеновцев через границу пропущены не будут.

Так закончился один из этапов борьбы трудящихся Сибири и Дальнего Востока против империалистов и белобандитов атамана Семенова. Советские части получили небольшую передышку.

Бойцы отдыхали, чистили оружие, вспоминали подробности атаки. Женька-меченый первый раз участвовал в таком бою, и однополчане добродушно подтрунивали над ним, уверяя, что не видели его ночью. Женя, конечно, горячился: ведь трусом он никогда не был.

— Ну, расскажи, где ты был ночью? Что делал? — добродушно посмеивались казаки.

— — Я же в первой группе был, — торопливо объяснял Женя. — Кричал вместе с вами «ура», бросал гранаты в палатки.

— Ишь ты, даже гранаты бросал?

— А как же! Подскочил к одной палатке, думаю, заходить или нет? Заскочил, шашку держу наголо... Стоит в палатке женщина, испугалась она, схватилась за голову и говорит: «Не тронь меня, не тронь, я нейтральная».

— Ну и что же ты сделал с этой «нейтральной?» — смеялись бойцы.

— Рубить, конечно, не стал, а побежал к другой группе, которая окружала обоз. А вы говорите, что не видели меня!

Женю, конечно, все видели в бою, видели его храбрость [33] и бесстрашие и вопросы задавали ему только для дружеской «подковырки».

Бойцам предоставили несколько дней отдыха. Местные жители поспешили навестить родные станции, а остальные приводили в порядок свое обмундирование и грелись на ярком забайкальском солнышке. Конники пустили лошадей в степь на подножный корм. Сергея Лазо вызвали в Читу.

В этот же период (лето 1918 года) Лазо стал членом большевистской партии.

«Мне выпало счастье, — писал Лазо в своем заявлении о приеме в партию, — вместе с вами руководить борьбой вооруженных революционных войск... Только Коммунистическая партия способна повести за собой массы рабочих и крестьян и закрепить победу революции... Я прошу вас, товарищи, оказать мне доверие — принять меня в ряды партии, под знаменем и лозунгами которой я боролся».

Фактически Лазо работал с большевиками еще с декабря 1916 года, выполняя всевозможные задания партийной организации. Но обстоятельства так складывались, что оформление этого важного события в его жизни все время оттягивалось. В январе 1918 года, находясь уже на Даурском фронте, Лазо рассчитывал приехать в Красноярск, где он начал свой революционный путь, и там получить партийный билет. Но вернуться в Красноярск ему не удалось. И только летом 1918 года Читинская большевистская организация вручила Сергею билет члена РКП(б).

Осенью 1918 года положение в Сибири и на Дальнем Востоке вновь осложнилось. Началась открытая военная интервенция против советской России. Огромные территории нашей страны находились в руках белогвардейцев и интервентов. Еще до Октябрьской революции из числа военнопленных был сформирован чехословацкий корпус, который намечалось отправить через Владивосток на Запад якобы для борьбы против германских войск. Фактически же этот корпус был использован для борьбы против Советской Республики. Чехословацкий корпус пополнял свои части белогвардейцами и, двигаясь к Иркутску и Чите, свергал Советы. В августе 1918 года во Владивостоке высадилось большое количество американо-японских и англо-французских войск, которые устремились к Хабаровску. [34]

Все теснее сжималось вражеское кольцо вокруг сравнительно небольшой территории Амурской области и Забайкалья, где еще сохранилась советская власть. Силы врагов значительно превышали силы красных. В конце 1918 года интервенты вместе с белыми насчитывали на Дальнем Востоке и в Сибири войско численностью около 150 тысяч человек. В этих условиях коммунисты Восточной Сибири, собравшись на конференцию на станции Урульга, приняли решение уйти в подполье и начать партизанскую борьбу в тылу врага.

5.

Для Сергея Лазо началась жизнь подпольщика.

Никифор, раненный в ногу, взял с собою Женю-меченого и уехал на заимку, где в далеком таежном месте жил его родственник. Сергею нелегко было расставаться с другом. Крепко полюбил он этого спокойного, уравновешенного и отзывчивого человека, полюбил и горячего смелого мальчика Женю, ставшего замечательным бойцом-разведчиком.

С небольшой группой военных работников Сергей Лазо ушел в глухую тайгу Амурской области. Темной осенней ночью они выгрузились из вагона на одном из небольших железнодорожных разъездов. Несколько дней ехали на лошадях. Добравшись до небольшой речки, взяли на плечи самое необходимое и свернули в глухую тайгу: здесь нашли подходящее место и расположились таежным лагерем.

А между тем на ближайших золотых приисках, куда вернулись прежние владельцы, восстанавливались старые порядки. Появились отряды карателей, выискивавшие коммунистов и красноармейцев.

Наступили холода. Подпольщики согревались оленьими шкурами, укутывались в тулупы. Спать приходилось по очереди. По ночам будили крики гуранов (дикие козлы), напоминавшие лай собак. Разжигать костер и охотиться было опасно, это могло привлечь внимание белогвардейцев.

В этих тяжелых условиях таежной жизни Сергей Лазо всеми силами старался поддерживать товарищей. Если [35] кто-либо грустил, о» подсаживался, шутил, строил планы на будущее. Проходили минуты, часы, и приунывший, было товарищ, уже глядел веселее.

Так прошел месяц. Настало Бремя выбираться из тайги в жилые места. Выходить надо было по два-три человека, с большой осторожностью, чтобы не попасться врагу. На месте лагеря вырыли большую яму, спустили туда пулемет, десять карабинов, несколько ящиков с патронами. Револьверы и гранаты оставили при себе. Заровняли яму, забросали ее листвой, а на ближних деревьях сделали зарубки, чтобы в случае необходимости найти это место. Затем разделились на группки и двинулись в путь.

Путь был нелегкий. Лазо с двумя товарищами шли нехоженой тайгой, лишь изредка находя небольшую, еле заметную тропу. Ночью выходили на дорогу и проверяли направление. Только через две недели добрались до железнодорожного полотна вблизи станции Рухлово (теперь Сковородино). Из предосторожности товарищи оставили Лазо в тайге, в нескольких километрах от станции, а сами направились в поселок в надежде найти там кого-либо из бывших фронтовиков. В одежде приисковых рабочих они побродили по базару, прошлись по улицам и действительно набрели на друзей-фронтовиков. Те привели их к рабочему Оловяннинских железнодорожных мастерских Иванову, хорошо знавшему Лазо.

Прежде всего стали решать, как быть с Лазо. Показываться в поселке ему нельзя. На выручку пришла жена Иванова Устинья Алексеевна, очень смелая и находчивая женщина. На рассвете она пошла к знакомому стрелочнику, жившему примерно в десяти-пятнадцати километрах от станции в путевой будке. Не называя имени Лазо, она попросила стрелочника на некоторое время приютить «одного товарища».

— Ну что же, — согласился тот, — приведите вашего товарища. Пусть поживет.

В путевой будке Лазо прожил около двух недель, а потом, собрав некоторые сведения об обстановке, решил пробираться во Владивосток.

Во владивостокском порту стояли иностранные военные корабли. В городе находился штаб интервентов. Через порт шло снабжение оружием и продовольствием белой армии Колчака, который готовил поход на Москву. [36]

В этом большом промышленном городе Лазо рассчитывал не только укрыться от преследования белых, но и включиться в активную борьбу с интервентами.

Добираться из Амурской области до Владивостока было трудно и сложно. Белогвардейцы вместе с японцами проверяли поезда и расправлялись со всеми, кто казался им подозрительным. Мужчин задерживали почти поголовно.

И тут, как всегда, опять помогла смекалка и находчивость. На Дальнем Востоке проживало много китайцев и корейцев. Они работали на приисках, были грузчиками, мелкими торговцами. Царское правительство всячески издевалось над «инородцами». Придя к власти, белогвардейцы продолжали угнетать корейское и китайское население.

Несколько дней друзья Лазо наблюдали на станции за посадками в поезда и обратили внимание на одну деталь: китайцы и корейцы не допускались в пассажирские вагоны — для них прицепляли теплушки и туда, как правило, набивалось много людей. Эти вагоны белогвардейцами не проверялись.

Решили, что лучше всего ехать в китайской теплушке. Выбрали поезд, который отходил ночью, и, смешавшись с толпой, влезли в вагон. В пути Сергей установил полный контакт с китайцами. Понимая, что русские не случайно присоединились к ним и что им не стоит выходить часто из вагона, китайцы всю дорогу доставали кипяток, подтапливали печку и всячески выказывали свое расположение русским товарищам.

Поезд двигался медленно, так как дорога была забита воинскими эшелонами интервентов. Стали подъезжать к Хабаровску. Это был район, где хозяйничал атаман Камыков. Его отряды состояли из белогвардейских офицеров и уголовников. По железной дороге курсировал карательный бронепоезд с прицепленным к нему «вагоном смерти». При малейшем подозрении или по доносу людей арестовывали и отправляли в этот вагон, где их жестоко пытали, а затем казнили. Редко кому удавалось вырваться из этого застенка на колесах. Поезд охраняли бандиты-головорезы. Они были одеты в форму уссурийского казачества, на рукавах носили нашивки с изображением черепа и костей. [37]

Калмыковцы часто проверяли пассажиров, выискивая новые и новые жертвы. На одной небольшой станции они отворили дверь и китайской теплушки. Китайцы сидели плотной массой вокруг железной печки и что-то варили в котелке. Сергей со своими товарищами лежал в углу на нарах. Нервы его были напряжены до предела. Какая-то секунда решала, удастся ему попасть во Владивосток или все пропало. Но старший из калмыковцев, презрительно оглядев китайцев, хлопнул нагайкой по стене вагона, плюнул и прошел дальше. Лазо и его товарищи облегченно вздохнули.

Рано утром поезд прибыл во Владивосток. Был морозный ноябрьский день. Главные улицы города кишели белогвардейцами и интервентами. Тут были японцы, американцы, англичане, канадцы, французы, итальянцы. Лучшие дома, гостиницы и рестораны были захвачены иностранцами. Они чувствовали себя здесь хозяевами.

Но Владивосток оставался русским городом металлистов, портовых рабочих, грузчиков, моряков. Они жили в небольших домиках на окраинах города — на Первой речке, где находились железнодорожные мастерские, в Голубиной пади, в Рабочих и Матросских слободках. Борьба против белых и иностранных оккупантов продолжалась. Рабочие срывали мероприятия властей, объявляли забастовки, отказывались выполнять заказы для белой армии. Борьбой руководила коммунистическая партийная организация, ушедшая в подполье.

Когда Сергей Лазо и его товарищи вышли из вокзала, они попали на одну из главных улиц, где в это время происходил смотр войскам интервентов. Больше всего здесь было японских частей. На тротуарах стояли белогвардейские офицеры, представители белой власти, разодетые мужчины и женщины, которые приветствовали интервентов.

Надо было быстро уходить, но никто из приехавших не знал города. Сергей и его друзья вернулись к вокзалу, чтобы смешаться с толпой и не привлекать внимания полиции. Неожиданно они столкнулись со стариком китайцем, ехавшим в теплушке, по имени Ли. Китаец внимательно посмотрел на Лазо и, показав рукой в небольшой переулок вблизи вокзала, на ломаном русском языке сказал:

— Ходи туда, капитана, туда надо ходи. [38]

Сергей с благодарностью пожал старику руку и вместе с товарищами пошел в указанном направлении. Пришлось подниматься в гору. Вскоре их взору открылась падь, пересеченная сопками. Среди сопок виднелись небольшие домики.

Это была Голубиная падь. Около домиков бегали оборванные ребятишки; женщины, взбираясь по каменистым тропам, несли в ведрах воду из колодцев; в лощинках паслись козы, копались куры.

Все вздохнули свободнее.

— Ну и попали же мы в переплет, — сказал Сергей, — хорошо, что быстро сюда добрались. Всю интервенцию в течение часа увидели. Спасибо старику китайцу за то, что показал путь в рабочий район.

Сергей остался в лощинке между сопками, чтобы не попадаться на глаза людям. Сопровождавшие его товарищи пошли искать подходящую квартиру. Ходили целый день, пока набрели на комнату, вернее кухню, удобную лишь тем, что она стояла отдельно в глубине двора. Хозяин этой «квартиры» жил в доме, выходящем на улицу, и в помещение кухни не заглядывал.

Сергей был доволен, что обосновался в этом районе. За Голубиной падью начиналась Первая речка — рабочий район, где находились большие железнодорожные мастерские. Рабочие-железнодорожники вскоре после падения советской власти во Владивостоке провели забастовку, продемонстрировав этим свою готовность бороться против интервентов и белогвардейцев. Было ясно, что связи с местной подпольной организацией надо искать именно в этом районе.

Однако установить связь с большевистским подпольем оказалось не так просто. Знакомых коммунистов во Владивостоке у Лазо не было, явок он не знал. Нащупывать связи «на авось» — значило подвергаться большому риску. Как же поступить?

Еще раньше, на урульгинской конференции, где партийный актив распределялся для подпольной работы, Сергею сообщили некоторые адреса явочных квартир в Благовещенске и Свободном. Представителей Владивостока на конференции не было, поэтому владивостокские явки не были известны. Лазо написал в Благовещенск письмо, в котором просил помочь установить нужные связи. Конечно, письмо было составлено иносказательно, его текст [39] внешне выглядел «благопристойно». Прошло некоторое время, но ответ не приходил. Сергей начал беспокоиться. Но вот в один из воскресных дней во двор вошли два человека и направились прямо в дом, где жил хозяин.

— Где живут ваши Квартиранты?

Хозяин указал им комнату. Оказалось, что из Благовещенска в партийную организацию Владивостока сообщили только адрес Лазо, но не сообщили его фамилии и примет. Поэтому местные подпольщики сначала разыскали товарищей, которые знали Лазо в лицо, а потом послали их на это первое свидание. Так была установлена связь с большевистским подпольем во Владивостоке.

Здесь находились советские и партийные работники из многих других городов. Вместе с оставшимися на свободе владивостокскими коммунистами они налаживали деятельность подпольной партийной организации, устанавливали связи с рабочими, заготавливали оружие. Появление Сергея Лазо все встретили с радостью, и вскоре он стал членом Владивостокского подпольного комитета партии. [40]

Белогвардейцы повсюду искали Лазо, пообещав за его выдачу и поимку крупное денежное вознаграждение. Выходил из дому Сергей только ночью, виделся с товарищами подальше от своей квартиры, в безлюдных и глухих переулках. Однажды, возвращаясь домой, он поднялся на Орлиную сопку в Голубиной пади, откуда была видна бухта Золотой Рог. У причалов, на многочисленных иностранных кораблях горели огни. Из ресторанов на центральных улицах доносилась музыка. Шагали патрули интервентов.

Сергей задумался: «Долго еще будет эта мразь хозяйничать в городе? Нет, недолго. Этот прекрасный край скоро снова станет нашим, советским!» Вспомнились ему четкие указания Владимира Ильича Ленина о необходимости устраивать повсюду минные заграждения, подрывать железнодорожные пути, срывать все мероприятия врагов. Ленинская директива должна стать конкретной программой борьбы здесь, в тылу врага.

Сергей присел в темноте на какой-то камень и продолжал размышлять. «Да, борьба предстоит нелегкая. Но в этой борьбе мы не будем одиноки. Правда, нет у нас подробных известий о советской России. Многочисленными фронтами отрезаны мы от центра. Но уже доходят вести о том, что создается могучая Красная Армия, что большие силы направляются на Восточный фронт. Красная Армия далеко, за несколько тысяч километров, но наш долг — всеми силами помочь ей. Ведь здесь, в порту, идет выгрузка американского и английского оружия для белой армии Колчака, который пообещал интервентам взять Москву. Ведь по нашей Уссурийской дороге должен идти этот груз к Колчаку».

Мысль Сергея усиленно работала. Тут, на сопке, он продумал план доклада на собрании актива владивостокской партийной организации о конкретной программе борьбы против интервентов.

Начинало светать... Несмотря на бессонную ночь, Сергей чувствовал себя бодрым, энергичным. Он вернулся в свою комнату-кухню, ясно определив все, что предстояло делать.

В то время Лазо выдавал себя за чертежника, которому приносили работу на дом. На столе у него лежали чертежная доска, готовальня, калька. Но в ящиках стола хранились не чертежные принадлежности, а книги, принесенные [41] товарищами из библиотеки: о Дальнем Востоке, о русско-японской войне, различные политические брошюры и художественные произведения. Особенно тщательно Лазо штудировал переведенную с японского языка книгу Кинайо «Русско-японская война».

Наибольшее количество дивизий на Дальнем Востоке высадила Япония, и Лазо понимал, что в начинающейся партизанской борьбе необходимы более полные знания сильных и слабых сторон этого главного противника. За небольшой промежуток времени, пока Лазо жил в Голубиной пади, он прочел очень большое количество книг, и не только, конечно, военных. Он перечитал работы Маркса, Энгельса, Ленина; особенно тщательно изучил статью Ленина о партизанской борьбе.

В один из ближайших вечеров в небольшом домике на Первой речке должно было состояться заседание партийного актива. День выдался ненастный. К вечеру усилился ветер с моря, полил проливной дождь. Члены комитета и активисты приходили по одиночке, соблюдая все правила конспирации. К десяти часам вечера собрались почти все. Ждали еще одного товарища, которого должны были привести, так как он не знал города.

Раздался условный стук в дверь. Вошел высокий худощавый человек. Это был старый большевик Дельвиг, с которым Лазо встречался в Иркутске. Его сопровождал юноша лет шестнадцати, среднего роста, с вдумчивыми голубыми глазами. Оба промокли и продрогли.

Один из членов комитета оглядел юношу, покачал головой и сказал:

— Ну что, Саша, нам с тобой делать? На этом собрании партийного актива тебе, как молодому члену партии, присутствовать нельзя, но и обратно в такой дождь идти не стоит. Давайте товарищи, — обратился он к присутствующим, — заставим Сашу в порядке партийной дисциплины заснуть на время нашего заседания, а потом мы его разбудим и он проводит товарища Дельвига домой.

С этим предложением все согласились, правда, не без улыбок, и Сашу уложили на кровать, стоявшую в углу. Он добросовестно закрыл глаза, повернулся лицом к стене, но заснуть, конечно, не мог. Только недавно он стал работать в подпольной организации, выполнил уже не мало поручений, но впервые ему довелось послушать доклад [42] Сергея Лазо, которого он также встретил впервые. Разве можно было заснуть?..

Лежа на кровати с закрытыми глазами, Саша Фадеев, будущий известный советский писатель, старался запомнить каждое слово доклада Лазо о текущем моменте и плане борьбы с белоинтервентами. Лазо говорил сжато, конкретно. В городе рабочие должны увеличить количество забастовок, саботировать на производстве, уклоняться от призыва в белую армию. Неизбежно начнутся репрессии. Поэтому надо организовать отправку людей в отдаленные деревни области, где уже имеются партизанские отряды. Крестьянская беднота не хочет воевать против советской власти. Она не сдает оружие, дезертирует из белой армий, вливается в партизанские отряды. Надо, чтобы коммунисты стали во главе партизанского движения.

После доклада присутствующие обменялись мнениями, поспорили, затем приняли ряд решений. Была уже ночь. Сашу Фадеева «разбудили», попросили выйти на улицу и проверить, нет ли там подозрительных людей. Саша быстро вернулся и сообщил, что «все в порядке». Первым вышел Сергей Лазо и вскоре скрылся в ночной темноте. Последними вышли Саша с Дельвигом. Проводив Дельвига на его квартиру, Саша Фадеев долго бродил по улицам города, перебирая в памяти все увиденное и услышадное...

Впоследствии, вспоминая об этой первой своей встрече с Сергеем Лазо, Фадеев писал:

«Представьте себе молодого человека, лет двадцати трех, ростом выше всех на голову, с лицом поразительной интеллектуальной красоты. Овальное смуглое лицо, крылатые брови, волосы черные, густые, глаза темные, поблескивающие, черная вьющаяся бородка и необыкновенно умное лицо... голос у него был очень решительный, громкий, он чуть картавил — приятной такой картавостью... Я много слышал до этого всяких докладов. Но этот доклад поразил меня своей необычайной логикой... И сейчас, закрыв глаза и сосредоточившись, я могу вновь услышать этот голос»{7}.

В начале 1919 года по всей Сибири и на Дальнем Востоке трудящиеся массы активно поднялись на борьбу против белогвардейцев и интервентов. Мобилизация, объявленная [43] правительством Колчака, была сорвана. Несмотря на повальные обыски и облавы, трудящиеся не шли в белую армию... Дальневосточный подпольный комитет выпустил воззвание к населению с призывом добывать оружие и уходить в партизанские отряды. Особенно активно откликнулись шахтеры Сучанского угольного бассейна. Они забастовали, покинули шахты, многие с оружием ушли в тайгу, поднимая на восстание деревню за деревней. Восставшие послали воззвание в другие районы области. В воззвании говорилось:

«Всем, всем, всем!

...Мы восстали потому, что страстно хотим помочь нашей Советской стране свергнуть власть Колчака, восстановить Советскую власть в Сибири и на Дальнем Востоке и прогнать интервентов.

Помогите нам! Организуйте партизанские отряды! Идите в бой с нашим вековечным врагом!

Сучанские партизаны»{8}.

Жители многих сел на своих сходках принимали решение присоединиться к сучанским партизанам и создавали новые отряды.

Весной 1919 года Красная Армия начала наступление на Восточном фронте против армий Колчака. Центральный Комитет Коммунистической партии и лично Владимир Ильич Ленин направили на Восточный фронт» лучшие силы партии и часть рабочих из промышленных районов, поставив боевую задачу — сорвать вражеские планы наступления на Москву. Центральный Комитет предложил также сибирским партийным подпольным организациям содействовать продвижению частей Красной Армии, всячески разрушать тыл Колчака и развертывать партизанскую борьбу. С директивами сибирского центра во Владивосток прибыл товарищ Омич{9}. Он разъяснил, что партизанскую борьбу необходимо вести не разрозненно, а по единому плану, на всей территории Сибири и Дальнего Востока, чтобы удары по врагу были более чувствительными, а также необходимо вести работу среди войск интервентов.

В конце апреля 1919 года было решено созвать во Владивостоке краевую партийную конференцию подпольных организаций, куда должны были приехать представители [44] Благовещенска, Хабаровска, Забайкалья, Никольск-Уссурийска и других дальневосточных мест. Участники конференции собрались в районе Первой речки у коммуниста-железнодорожника, занимавшего небольшой отдельный дом. В целях конспирации открытие конференции приурочили к пасхальным дням. В комнате накрыли стол, создали видимость праздника и веселья и за этим импровизированным «пасхальным» столом обсуждали планы вооруженной борьбы в тылу врага и помощи Красной Армии на Восточном фронте.

Участники конференции с большим вниманием выслушали сообщение докладчика о положении в советской России, отрезанной Восточным фронтом от Сибири и Дальнего Востока.

Партия требовала от коммунистов активной борьбы в тылу интервентов, и эту борьбу надо было организовать так, чтобы всемерно помогать Красной Армии, действующей на Восточном фронте против Колчака. Владивостокская конференция наметила необходимые мероприятия, выделила товарищей для работы в войсках интервентов, а также решила развернуть агитацию за переход к партизанам среди солдат белогвардейских частей. В этих частях было много насильно мобилизованных. Для снабжения партизан был создан склад оружия, которое с помощью китайских лодочников переправлялось ночами в районы партизанской борьбы.

Вскоре после окончания партийной конференции многие члены подпольного комитета партии разъехались на места и возглавили партизанскую борьбу. Сергею Лазо комитет поручил командование партизанскими силами Приморья. Много молодежи, работавшей тогда в подпольной организации или сочувствовавшей коммунистам, пошло в партизанские отряды. Вместе с ними отправился партизанить и Саша Фадеев, которому партия доверила агитационно-пропагандистскую работу среди партизан и населения. Переходя из одной деревни в другую, наблюдая и изучая людей, а также участвуя в боях против белоинтервентов, Саша Фадеев черпал материал для своей будущей книги «Разгром», в которой показал замечательных простых людей, смело боровшихся за освобождение Дальнего Востока от интервентов.

Сергей Лазо и другие члены комитета сделали многое, чтобы подчинить все партизанские отряды единому военному [45] и политическому руководству. Узнавая через агитаторов о положении и настроениях в отрядах, Сергей Лазо и сам вел большую политическую работу, находя для бесед с людьми простые, задушевные слова, воздействуя на них силой своего убеждения. Он умел заставить слушать себя и подчиняться дисциплине порой разбушевавшуюся партизанскую стихию: в отрядах еще находились отдельные любители «пошуметь».

Партизанское движение разрасталось по всей Сибири и Дальнему Востоку. В Сибири, вблизи фронта, партизанские отряды пробивались на соединение с частями Красной Армии, нападали на вражеские тылы, помогали захватывать города и станции. На Дальнем Востоке партизаны пускали под откосы эшелоны с грузами и боеприпасами, захватывали у интервентов склады патронов, обмундирования, продовольствия. Грузчики и портовые рабочие бастовали. Железнодорожники Уссурийской и Китайской Восточной железной дорог также саботировали и задерживали отправку эшелонов, следовавших в Сибирь. Летом 1919 года, во время наступления Красной Армии, на два месяца была выведена из строя основная железнодорожная магистраль, по которой с востока двигались военные грузы Колчаку. Интервенты и белогвардейцы были так дезорганизованы совместными действиями партизан и рабочих в городах, что фактически не могли управлять захваченными ими районами. Они посылали в различных направлениях карательные отряды, держали свои войска на узловых станциях и на Сучанском руднике — угольной базе Владивостока. Партизаны завязывали бои с отрядами карателей и интервентов, часто наносили им большой урон.

На Сучанских угольных копях скопилось большое количество белогвардейских, американских и японских войск. Они обеспечивали снабжение Владивостока углем. Партизанский штаб по указанию Дальневосточного комитета партии решил вывести из строя Сучанские копи. Сергей Лазо выработал подробный план этой операции, решив окружить Сучан с трех сторон. На рассвете были перерезаны телеграфные провода, сожжены деревянные мосты через реки и совершено внезапное нападение на американские войска, расквартированные по палаткам. Среди интервентов началась паника; часть солдат столпилась с поднятыми руками, готовая сдаться в плен. Поступил приказ [46] временно прекратить огонь. Но американцы открыли стрельбу из автоматов, и партизаны снова ринулись в бой.

Операция прошла успешно: американский гарнизон был разбит, а железнодорожный путь разрушен. Шахтеры взорвали подъемники на узкоколейке, по которой доставлялся уголь, партизаны уничтожили шесть мостов, захватили винтовки, патроны, телефонную аппаратуру и походные палатки. Эти палатки они впоследствии использовали для устройства госпиталя в глухой тайге.

В этой операции партизанские отряды действовали уже не разрозненно, а под единым командованием. И их действия сочетались с забастовочным движением рабочих в городе. Командующий американскими войсками генерал Гревс вынужден был признать, что Сучанские копи «стали стержнем всех волнений».

Писатель Александр Фадеев, участвуя вместе с Лазо в боевых операциях, писал в своих воспоминаниях:

«В бою Лазо всегда умел найти неожиданные, смелые, стремительные ходы, но в то же время был расчетлив, распорядителен и абсолютно бесстрашен.

Мне много приходилось видеть смелых командиров. Я видел людей азартных, отчаянных, которые бросаются в бой первыми, полные страсти и боевого темперамента. Я видел просто хладнокровных, спокойно-храбрых людей. Но по поведению даже этих людей всегда можно видеть, что они находятся в бою, что их спокойствие необычно, не такое, как дома, в нормальной обстановке: это — спокойствие мужественного человека, который привык к боям и знает, что он должен быть хладнокровным. Сергей Лазо в бою оставался таким же, как всегда, — со своими приподнятыми бровями, с обычным внимательным и точно несколько удивленным выражением лица, безразличный к тому, что может лично с ним случиться и что о нем могут подумать. Он делал только то, что необходимо было для решения поставленной им боевой задачи»{10}.

Взбешенные интервенты невероятно зверски расправлялись с попадавшими к ним в руки партизанами и всеми, кого подозревали в сочувствии большевикам. Адъютант Лазо, комсомолец Миша Попов натолкнулся на засаду и [47] был схвачен белоинтервентами. Палачи хотели вырвать у него необходимые сведения. Для устрашения населения они на глазах крестьян пытали Попова раскаленными шомполами, но, не добившись ни слова, разрубили его на части. У разведчика Егорушки белые расстреляли мать только за то, что сын находился у партизан. Карательный отряд японских интервентов обстрелял село Ивановку Амурской области. Беззащитных крестьян загнали в амбары и сожгли. Погибло более двухсот человек, среди которых было много женщин и детей. Японский генерал Ямада опубликовал приказ, в котором заявил, что участь жителей села Ивановки постигнет всех, кто будет поддерживать красных.

Но никакие зверства не могли остановить массового партизанского движения. В нем принимали активное участие также китайцы и корейцы, проживавшие в Приморье. Возле села Казанки совместно с русскими партизанами действовали два китайских отряда. Командиром одного из них был старик Ли, с которым Лазо познакомился в теплушке по пути во Владивосток. Китайцы знали все таежные тропы и были хорошими разведчиками. В некоторых поселках китайское население собирало в помощь партизанам деньги, снабжало бойцов табаком-самосадом.

Партизаны были вездесущи и неуловимы. Население всячески помогало им, вовремя предупреждало об опасности. Интервенты и каратели безрезультатно рыскали по тайге, а с наступлением ночи как из-под земли вырастали мохнатые шапки партизан и взлетали на воздух штабы, горели склады. Вблизи Владивостока, в тупике на станции Шкотово, стоял вагон с боеприпасами. Время было зимнее, держались крепкие морозы. Охрану несли японские часовые, не привыкшие к суровому климату. Они надевали на себя по две шубы, уши закрывали меховыми наушниками. Партизаны, наблюдая за японскими солдатами, скоро поняли, что в сильные морозы и метели японцы слабые вояки.

Однажды ночью, когда луна скрылась и стало совсем темно, около станции в лесу появились два партизана. Одетые в короткие полушубки, унты и шапки-ушанки, они легко и быстро скользили на лыжах. Завьюжило. Начиналась метель. В лесу, среди кустарников, стояли сани-розвальни, запряженные парой крестьянских лошадок. Партизаны тихо свистнули, из лесу навстречу им вышел [48] молодой парень, разведчик Егорушка. Он еще с утра приехал в Шкотово на базар и весь день бродил по поселку, незаметно изучая, где и какие части стоят. Подкормив лошадей и дав им отдохнуть, он в условленном месте ожидал партизан. Егорушка сообщил, что вагон с оружием находится в тупике и охраняется двумя часовыми, а воинская часть расположена далеко от тупика. В такую погоду снять японских часовых было нетрудно.

Тем временем на лыжах подъехало еще несколько партизан. Разбившись на две группы, они бесшумно пробрались к вагону. Японские солдаты, закутанные и замерзшие, ничего не видели и не слышали. Партизаны стремительно набросились и обезоружили их. Один из солдат пытался выстрелить, но его свалили и связали, другой сам протянул свою винтовку. Партизаны быстро сорвали пломбы с вагона, выгрузили оружие, патроны и все захваченное перенесли на подводу. Прошло еще несколько минут, и сани партизан понеслись в темноте по снежной дороге все дальше и дальше от станции.

Силу партизанской борьбы на Дальнем Востоке должны были признать и враги. Управляющий Приморской областью сообщал министру внутренних дел колчаковского правительства: «Большевистские выступления во всех уездах развиваются прогрессивно, имеют определенный план, чувствуется тонкая руководящая сила, планомерность сказывается в последовательных ударах по крупным промышленным центрам»{11}.

В эти дни Лазо не знал ни минуты отдыха. Он проверял, как идет обучение партизан военному делу, выступал на собраниях отрядов, бывал в таежном госпитале, куда по нехоженым тропам доставлялись больные и раненые, а во время боя находился на самых опасных участках под огнем.

В те далекие, уже ушедшие в историю годы наша страна была отсталой и разоренной. Красной Армии и всему народу приходилось преодолевать большие трудности, испытывать огромные лишения. В тылу врага было еще тяжелее. Штаб партизан очень часто менял свое местонахождение. Интервенты охотились за партизанскими командирами. Лазо не всегда имел возможность пользоваться лошадью, ему нередко приходилось делать большие переходы [49] пешком и в любую погоду ночевать в тайге. Лазо всегда носил за спиной, как любой боец, винтовку и походный мешок со всем необходимым. Этот мешок в шутку называли «походной канцелярией». В нем умещались оленья шкура (на случай, если придется ночевать в тайге), одеяло, котелок, немного продуктов, две-три книжки. К «канцелярии» относилась и небольшая записная книжка с двумя листками копировальной бумаги. Шифрованными записями в блокноте Лазо отмечал дислокацию отрядов, пароли, приказы. Несколько страниц было отведено для выписок из любимых книг. Другие странички представляли собой небольшой русско-китайский словарик, с помощью которого Сергей мог разговаривать с китайцами на их родном языке, если приходилось заходить в их фанзы, или давать указания китайскому партизанскому отряду.

В районе действия партизан Дальневосточный обком совместно с временным военно-революционным штабом партизанских отрядов 27 июня 1919 года созвал в селе Сергеевке первый съезд трудящихся Ольгинского уезда. Во время работы съезда не прекращались бои с белоинтервентами.

На открытии его под дружные аплодисменты почетным председателем был избран В. И. Ленин.

Работой съезда руководили М. Губельман, С. Лазо, И. Слинкин, в секретариате работали А. Фадеев, Г. Лобода и другие.

На съезде были приняты решения по ряду вопросов военного, политического и хозяйственного положения Приморья.

Кроме того, съезд выработал и направил консульскому корпусу во Владивостоке декларацию, адресованную правительствам и войскам, участвующим в интервенции в Сибири и на Дальнем Востоке.

В декларации говорилось:

«...Мы, крестьяне и рабочие Ольгинского уезда, заявляем вам, что ведем и будем вести беспощадную борьбу с правительством Колчака и признаем единственное правительство России — Советское правительство в Москве... Вы помогаете кучке спекулянтов, торговцев, капиталистов, промышленников, офицеров и чиновников издеваться над волей большинства, творить неслыханное насилие над рабочими и крестьянами. Мы заявляем вам, экспедиционным войскам, что мы не воюем с народами стран и не [50] хотим воевать с вами, но до тех пор, пока вы находитесь на нашей территории вооруженными, пока вы поддерживаете врагов, мы будем вести борьбу до последней капли крови»{12}.

Как командующий партизанскими силами Приморья, Сергей Лазо вместе со своими товарищами отдал много сил тому, чтобы партизанская борьба в Приморье стала неразрывной частью общей борьбы Красной Армии, защищавшей завоевания Великой Октябрьской социалистической революции.

Осенью 1919 года Лазо тяжело заболел. На некоторое время ему пришлось выбыть из строя. Сергея уговорили отправиться в партизанский госпиталь, находившийся в тайге. Накануне ночью японский отряд внезапно напал на одно из сел, где размещались раненые, и они с трудом выбрались в тайгу. Лазо решил идти вместе с ними. Больным и раненым пришлось двигаться пешком по глухой тайге, расчищая путь топорами. На десять человек была одна лошадь, да и ту пришлось забить и питаться ее мясом. Став опытным таежником, Лазо безошибочно вел свою группу. Продовольственные запасы иссякли, люди шли без пищи, собирая лесные ягоды. Лазо приблизительно знал место расположения госпиталя. Оставив раненых в небольшой деревушке, он пошел отыскивать госпиталь.

В госпитале было тревожно. Связь со штабом, который снабжал продуктами и медикаментами, прервалась. Людей томила неизвестность. Более крепкие, выздоравливающие несли караульную службу. Вокруг были выставлены дозоры. На рассвете близ шалаша караульных внезапно появилась высокая фигура человека с винтовкой и походным мешком за спиной. Крик изумления вырвался у бойцов:

— Лазо!

Вид у Лазо был поистине ужасный: лицо болезненно отекло, ноги опухли, он шатался от слабости.

Весть о приходе Лазо тотчас разнеслась по госпиталю. Из палаток высыпали больные, окружили командующего, забросали вопросами. Партизанский врач Александр Сенкевич уговаривал Лазо немедленно лечь в постель. Но Лазо прежде всего организовал доставку в госпиталь [51] больных и раненых, оставшихся в деревне, а потом решил проинформировать товарищей о последних событиях. Врач настоял, чтобы информация была сделана в палатке, где в углу для Лазо уже была Приготовлена койка. Лежа в постели, Сергей рассказал об успехах Красной Армии на Восточном фронте, о последних боях партизан с японцами и белыми.

После доклада Сергей почувствовал большую слабость. Сказалось напряжение последних дней. Партизаны притихли, они видели, что командующий тяжело болен. Многие из находившихся в госпитале раньше встречались с Лазо, видели его энергичным, неутомимым, смелым и находчивым в бою. Один из партизан долго сидел возле заснувшего Лазо, вглядывался в его изменившееся лицо и тихо сказал товарищу по койке:

— Видно, не быть ему больше воином...

Месяц пролежал Лазо в таежном госпитале, окруженный заботой врача и товарищей. И молодой организм поборол болезнь.

В то время у нас уже была маленькая дочь. Но обстоятельства долго не позволяли Сергею увидеть ее. Однажды по документам земской учительницы я приехала с партийным поручением в село Гордеевку. Лазо тайком пробрался сюда и нашел избу, где я в ту пору жила. Но оставаться долго он не мог. Я успела передать ему фотографию нашей дочки. Когда Сергей ушел, я вышла из избы и направилась по тропинке в надежде, что он где-нибудь тут недалеко меня ожидает. И действительно, он стоял в кустах и при свете зажженной спички разглядывал карточку дочери...

Надо сказать, что в подпольной работе участвовала тогда вся наша семья, «участвовала» даже и наша маленькая Ада. Ведь на детских пеленках мы писали донесения, связывавшие таежников-партизан с большевистским подпольем Владивостока. Не раз мне удавалось удачно проходить через заградительные отряды с ребенком на руках, завернутым в эти самые «письмена». И никому, конечно, не приходило на ум заглянуть, во что завернут ребенок.

В ноябре 1919 года обком вызвал Лазо во Владивосток. Партийная организация находилась в глубоком подполье. Белогвардейская полиция изощрялась в поисках членов комитета и активистов-подпольщиков. Она засылала [52] предателей в ряды партии с целью захватить и уничтожить руководителей. Уже через несколько дней после приезда Лазо в город об этом стало известно белой контрразведке. За поимку Лазо были обещаны большие деньги.

Лазо жил в Рабочей слободке. Партийная организация его хорошо законспирировала. Сергей имел паспорт на имя грузчика Малышева и соответствующую одежду: черные брюки из «чертовой кожи», ватную куртку, шапку-ушанку и большие рабочие сапоги. Все это, как полагалось грузчику, таскавшему на спине кули, было вываляно в мучной пыли. Кроме паспорта, Лазо имел удостоверение, выданное администрацией первореченской мельницы. Документы были искусно изготовлены на подлинных бланках.

Однажды Лазо возвратился домой поздно. По обыкновению он зажег коптилку и сел за чтение. Вдруг застучали в дверь.

— Кого это так поздно черти носят? Я сплю! — сердито крикнул Лазо. Он сразу понял, что пришли с обыском.

— Открой!

Недовольно ворча, Лазо поставил на стол пустую бутылку из-под водки, положил кусок хлеба с колбасой и открыл дверь. В комнату вошли белогвардейцы и начали обыск. Они проверили документы, быстро перерыли каморку, но ничего подозрительного не нашли, кроме потрепанной книги по высшей математике, изучению которой Лазо посвящал свой досуг.

— Откуда это у тебя?

— Нашел на мельнице. Думал, хорошая книга — почитаю от скуки. Оказалось, барахло, — ответил Лазо, зевая. — Бери, если хочешь себе. Только оторви мне бумаги на курево. Там много написано, с тебя хватит.

Белогвардеец презрительно поглядел на Лазо и буркнул: [53]

— Тебе бы только «Бову Королевича» читать!

Он дал Лазо листок бумаги, а книгу сунул в карман и направился к двери. За ним ушли все остальные.

Сергей остался один. Он вышел во двор и, укрывшись за надворными постройками, еще некоторое время наблюдал, не возвращается ли белогвардейский патруль. Убедившись, что все в порядке, Лазо широко, всей грудью вдохнул ночной воздух и пошел в свою каморку. «Ну вот, еще один раз миновала опасность, — думал Сергей. — И не последняя в предстоящей борьбе, в предстоящих больших делах!»

Приближался конец 1919 года. К этому времени положение Советской страны несколько улучшилось. На юге Деникин, а в Сибири Колчак были разгромлены. Красная Армия победоносно двигалась по Сибири, освобождая с помощью партизан крупные центры. Армия Колчака, почти не оказывая сопротивления, быстро откатывалась на Дальний Восток. Колчаковщина разлагалась, большинство населения ненавидело интервентов, рядовые солдаты при первом удобном случае перебегали к партизанам.

В декабре 1919 года во Владивостоке собралась партийная конференция, которая приняла решение о подготовке вооруженного восстания в Приморье и Приамурье. Сергею Лазо было поручено руководить военным отделом краевого подпольного комитета партии. Через некоторое время был создан объединенный военно-революционный штаб, куда вошли представители революционных солдат Владивостокского гарнизона и организаций, борющихся против белоинтервентов. Лазо стал председателем этого штаба.

Комитет партии выпускал в этот период много листовок и подпольную газету «Коммунист». Сергей Лазо писал статьи и воззвания, составлял лозунги. В одной из передовых статей Лазо писал: «Областной комитет призывает всех, кто не может и не хочет мириться с владычеством интервентов, выступить под единым руководством организации Российской коммунистической партии на Дальнем Востоке для победы Советов...».

К моменту восстания революционный штаб проделал огромную массовую и организационную работу. К середине января 1920 года почти во всех вражеских воинских частях существовали нелегальные партийные ячейки. На [54] тайных собраниях солдаты и матросы принимали решения оказывать сопротивление офицерам и выступать на стороне восставших.

Рабочие организации готовили всеобщую забастовку, на предприятиях формировались вооруженные дружины. Связь с партизанскими отрядами в области не прерывалась. Продолжая борьбу силами мелких отрядов, партизаны подтягивались к городу.

Военно-революционный штаб готовился к восстанию в тесной связи с Хабаровском, Благовещенском, Спасском, Иманом, Никольско-Уссурийском и другими районами.

Огромное значение Лазо придавал руководящей роли партии. Незадолого до восстания в одном из воззваний он писал:

«Борьба с интервентами может вестись успешно только при создании крепкой военной организации... Такую организацию может создать только партия, в распоряжении которой имеется налаженный нелегальный партийный аппарат, имеются партийные работники, могущие руководить борьбой».

К восстанию были подготовлены крепкие силы, почти все рабочие организации Владивостока, большинство частей гарнизона и партизанские отряды, которые уже были наготове. Лазо имел детально разработанный план борьбы. Накануне восстания от имени штаба он разослал ряд приказов:

«Станция Угольная, частям 35-го и 34-го полков, находящимся там партизанским отрядам.

...Двинуть главные и лучшие свои силы с артиллерией и пулеметами в сторону города Владивостока. Вперед послать броневик...».

Команде миноносца «Богатырь», который был в руках японцев, Лазо приказывал:

«В случае если японское командование потребует «Богатырь» для конвоирования японских транспортов, приказываю вам испортить машины. Если это не представится возможным — взорвать миноносец и всей команде уйти на высоту 55 в расположение 1-й Амурской батареи и там ждать дальнейших распоряжений».

С центральным бюро профсоюзов, руководившим всеобщей забастовкой, был установлен тесный контакт. Особо через штаб была дана следующая директива: [55]

«В шесть часов утра 31 января через товарищей электромонтеров прервать телефонное сообщение в городе. 31 января весь день непрерывно поддерживать связь с электромонтерами, чтобы по первому требованию восстановить действие телефонов»{13}.

Подобные конкретные указания были посланы во все рабочие и военные организации, в которых находились коммунисты, ответственные за точное выполнение приказов штаба.

Ставленник Колчака во Владивостоке генерал Розанов, не надеясь на солдат гарнизона, думал использовать для подавления восстания офицерскую школу, находящуюся на Русском острове (район крепости Владивостока). Незадолго до восстания по поручению подпольного обкома РКП(б) безоружный Сергей Лазо ночью пробрался на Русский остров и выступил перед офицерами:

«За кого вы, русские люди, молодежь русская? — обратился он к офицерам, — За кого вы? Вот я к вам пришел один, невооруженный: вы можете взять меня заложником... убить можете... Этот чудесный русский город — последний на вашей дороге! Вам некуда отступать: дальше — чужая страна... Чужая земля... и солнце чужое...

Мы русскую душу не продавали по заграничным кабакам, мы ее не меняли на золото заморское и пушки. Мы не наемными, мы собственными руками защищаем нашу землю; мы грудью нашей, мы нашей жизнью будем бороться за Родину против иноземного нашествия...»{14}

Такое страстное выступление Сергея Лазо заставило задуматься офицеров школы, среди которых было не мало насильно мобилизованных в белую армию. И в момент восстания офицерская школа не выступила. Свержение белой власти прошло почти без кровопролития.

В ночь на 31 января во Владивостоке началось вооруженное восстание. Отряды рабочих заняли телеграф, штаб военного округа и другие важнейшие пункты. Солдаты воинских частей, изолировав офицерство, перешли на сторону восставших. На рассвете в город вошли партизанские отряды. [56]

Сергей Лазо бросил в это время часть вооруженных сил к тюрьме, чтобы спасти жизнь товарищей, томившихся в белогвардейском застенке. Среди освобожденных оказался разведчик Егорушка, который, находясь в городе по заданию партизанского штаба, был предательски выдан белым.

Ставленникам колчаковского «правительства», оставшимся без армии, пришлось просить помощи у интервентов. На автомобиле с японским флагом умчался в порт, а затем на иностранный пароход генерал Розанов — представитель колчаковской власти в Приморье. Ненавистная народу белая власть была свергнута. Улицы Владивостока заполнились людьми. По главной улице Светланской (теперь улица Ленина) прошли в строю вооруженные отряды партизан, рабочих дружин и революционные части гарнизона, перешедшие на сторону восставших. Около вокзала на площади был организован митинг, на котором выступали члены подпольного обкома партии. Сергей Лазо, выступив на митинге, поздравил бойцов и население с победой. Чтобы не вступать в конфликт с войсками интервентов, власть была передана областной земской управе, куда вошли и коммунисты. [57]

6.

Но империалисты не хотели сдаваться. С согласия основных империалистических держав, в первую очередь Англии и Америки, Япония оставила свои войска в Приморье и подготавливала захват всего Дальнего Востока.

После свержения в Приморье колчаковского «правительства» Сергей Лазо возглавил революционный Военный совет. Перед Военным советом стояла неотложная задача — создать сильную и боеспособную революционную армию. В воинских частях надо было навести порядок, установить дисциплину, развернуть политическую работу.

Японские войска всячески старались создавать конфликты, чтобы спровоцировать части революционной армии на столкновение. Между тем Центральный Комитет партии и лично В. И. Ленин требовали избегать конфликтов и столкновений с японцами.

Надежды империалистов на захват Приморья подогревались выступлением панской Польши против советской России. Английские газеты того времени писали, что Японии надо предоставить на Востоке полную свободу действий. Польша с запада, Япония с востока — таков был план империалистов при организации нового похода интервентов против Советской Республики весной 1920 года.

Японское командование использовало широкую сеть шпионов, которые проникли в различные организации, собирали военные и экономические сведения, составляли списки коммунистов для кровавой расправы.

Сергей Лазо принадлежал к числу тех, кто был особенно ненавистен империалистам. Командуя Даурским фронтом, он разгромил войска агента империалистов Семенова, умело руководил действиями партизанских отрядов, организовал восстание. Естественно, что интервенты стремились уничтожить Лазо.

Между тем Лазо, не думая об опасности, которая угрожала ему, отдавал все силы подготовке масс и назревавшей борьбе с японскими интервентами. Сохранился ряд его приказов, направленных в Хабаровск, Благовещенск и другие пункты. Лазо разъяснял необходимость не вызывать столкновений с японскими войсками, не отвечать [58] на их провокации, но в то же время готовиться к возможной партизанской войне в случае открытого выступления Японии. Лазо разработал план вывоза военных запасов в глубинные районы области, чтобы создать базы для развертывания партизанской борьбы. Он выезжал в части, руководил работой по реорганизации армии.

Первого апреля 1920 года начались переговоры с японским командованием по урегулированию спорных вопросов. Японцы лицемерно заявляли о своем желании договориться обо всем. Но Лазо, зная коварство империалистических хищников, зорко следил за их действиями. В секретном донесении Реввоенсовету 5-й армии, находившейся в Иркутске, он сообщал: «Японцы будут создавать инциденты, давить на нас, вплоть до оккупации ряда пунктов, в целях больше получить при заключении мира, но возможно, что мы стоим накануне их открытого выступления».

В первых числах апреля Сергей Лазо выступал на собрании представителей рабочих организаций в народном доме. Горячей верой в победу коммунизма в советской России была проникнута его речь.

— Наша молодая Красная Армия, — говорил Лазо, — сильна не своим числом, а тем, что за ней стоят неисчислимые ряды угнетенных народов... В глаза угрожающему нам японскому империализму мы смотрим открыто, мы смотрим как победители... Как ни черны те тучи, которые нависли над нами, не им принадлежит победа, а нам! Мы — победители!

Это было последнее выступление Лазо перед трудящимися. Через сутки, в ночь с 4 на 5 апреля 1920 года, японские войска коварно и внезапно напали на наши революционные части во Владивостоке, Никольско-Уссурийске, Спасске и Хабаровске.

В. И. Ленин, характеризуя японский империализм кап агрессивно-разбойничий, разъяснял:

«Здесь соединение всех методов царизма, всех новейших усовершенствований техники, с чисто азиатской системой пыток, с неслыханным зверством»{15}.

Действительно, выступление японских войск сопровождалось жестокой расправой не только с революционными [59] войсками, но и с мирным населением — с женщинами и детьми. За два дня японцы убили и ранили в Приморье свыше пяти тысяч человек. Все правительственные учреждения были заняты японскими отрядами, которые с ожесточением срывали с зданий красные флаги и водружали японские.

Сергей Лазо вместе с членами Военного совета Всеволодом Сибирцевым и Алексеем Луцким в момент предательского нападения японцев находились в здании следственной комиссии. Узнав о случившемся, Лазо немедленно связался с частями революционной армии и, отдал им приказ, не принимая боя, с оружием уходить в глубинные районы области. Одновременно он вместе с товарищами уничтожал секретные документы, которые не должны были попасть в руки врагу. Японцы, очевидно, знали, что в этом здании находятся военные работники и Лазо, так как окружили квартал, бросив туда большие силы.

Телефонная связь еще действовала, и Лазо получил сообщение о том, что на запрос правительства Приморья японское командование заявило, что захваченные японцами бойцы революционной армии будут освобождены.

Получив это сообщение, Лазо надеялся, что и ему удастся, не называя, себя, освободиться в общей массе бойцов и командиров. Но японцы действовали коварно: они освободили почти всех людей из отрядов, охранявших здание, а членов Военного совета Лазо, Луцкого и Сибирцева задержали и изолировали. Было ясно, что в отношении руководящих военных работников японские империалисты имеют свои намерения и расчеты.

Сергей Лазо отдавал себе отчет в угрожающей ему опасности, но сохранял спокойствие и хладнокровие. Эти черты его характера не ослабевали даже в самые критические моменты его жизни. Он целиком был поглощен мыслями о партии, о работе, о борьбе с врагом и меньше всего думал о своей личной участи. В военной форме, стройный, спокойный, с черными поблескивающими глазами, с ярко-красной пятиконечной звездой на рукаве (такова была форма командного состава революционной армии на Дальнем Востоке) Сергей Лазо держался с достоинством и твердо.

Разведчик Егорушка, освобожденный в момент восстания из белогвардейской тюрьмы, был захвачен японцами вместе с Лазо. Этот бесстрашный паренек, беспокоясь за [60] жизнь Лазо, долго уговаривал его спороть пятиконечную звездочку.

Лазо твердо отвечал:

— Этим я себя не спасу, а со звездочкой чувствую себя лучше.

Лазо был прав. Пятиконечная красная звезда или красная ленточка, которую носили партизаны, была символом преданности делу революции и интернационального братства. Даже в японской армии были случаи, когда солдаты прикалывали к шинелям кусочки красной материи и отказывались выполнять приказы офицеров. С такими солдатами жестоко расправлялись, воинские части расформировывались и отправлялись в Японию, где «бунтовщиков» ожидали тюрьма и каторга.

Через несколько дней по приказу японского командования членов Военного совета — Лазо, Луцкого и Сибирцева — погрузили в машину и увезли в неизвестном направлении. Несмотря на протесты и требования рабочих организаций освободить Лазо, Луцкого и Сибирцева, японские интервенты нагло ответили, что у них в списках означенные лица не числятся.

Первого мая 1920 года трудящиеся Владивостока вышли на демонстрацию. Многие колонны несли плакаты: «Освободить Лазо, Луцкого и Сибирцева».

Впоследствии было установлено, что японцы увезли членов Военного совета в район расположения своих войск на Первую речку, откуда через некоторое время их переправили на станцию Муравьево-Амурская (ныне станция Лазо) Иманского района. Здесь под покровительством японских интервентов действовал отряд белобандита Бочкарева.

Японцы привезли Лазо, Луцкого и Сибирцева в мешках и передали их бочкаревцам. Белобандиты согнали с паровоза № ЕЛ-620 паровозную бригаду и подняли мешки в паровозную будку. Здесь они вытащили из мешка Сергея Лазо и попытались втолкнуть его в горящую топку. Лазо, обладавший большой физической силой, начал сопротивляться. Во время борьбы ему удалось отбросить от себя двух белобандитов. Тогда его ударили по голове, и он потерял сознание. В бессознательном состоянии, но еще живого его бросили в топку, и пламя мгновенно охватило тело мужественного борца. Алексея Луцкого и Всеволода [61] Сибирцева бандиты пристрелили в мешках и затем бросили в топку.

Такова картина трагической гибели этих трех боевых товарищей, восстановленная по рассказам очевидцев и историческим материалам.

Память о Сергее Лазо живет в сердцах советских людей. Этого народного героя помнят Сибирь, Дальний Восток, помнят трудящиеся всего Советского Союза. Его имя, как и имена других легендарных героев, отдавших свою жизнь за дело революции, за дело коммунизма, будет жить в веках. О таких героях, как Сергей Лазо, сказал Маяковский в поэме «Владимир Ильич Ленин»:

Народ создал о Сергее Лазо много сказаний, песен и легенд. В одном сказании говорится, что на допросе японский генерал Оой хотел сорвать с Лазо пятиконечную звезду, но звезда так ярко горела, что обжигала японца, и он не смог до нее дотронуться.

В дни Великой Отечественной войны, когда Смоленская область была в руках гитлеровцев, в Ельнинском районе организовался партизанский отряд имени Сергея Лазо. Командовал отрядом директор средней школы Василий Казубский, комиссаром был секретарь подпольного райкома ВЛКСМ Андрей Юденков. С четырнадцати человек отряд вырос до двух тысяч человек. 310 партизан этого полка были награждены орденами и медалями.

В 1945 году, в дни боев с войсками империалистической Японии, во Владивостоке состоялось открытие памятника Сергею Лазо. Тысячи трудящихся собрались у памятника. Воины Советской Армии и Тихоокеанского флота склонили боевые знамена своих частей и кораблей и поклялись до конца разгромить японских империалистов. [62]

* * *

В марте 1964 года страна отмечала 70-летие со дня рождения Сергея Георгиевича Лазо.

Сергей Лазо прожил короткую, но яркую жизнь, отдав все свои силы и жизнь делу пролетарской революции. Этим он завоевал свое бессмертие. Он словом и действием зажигал сердца трудящихся и вел их на борьбу за дело ленинской партии и именно поэтому имя его было всегда страшно и ненавистно врагам.

И хотя давно ушли в историю тяжелые годы гражданской войны, а на смену им пришли годы мирного строительства социализма, и хотя наша Родина вновь прошла тяжелое испытание во время войны с гитлеровской Германией, народ не забывает и чтит память тех, кто отдал свою жизнь в борьбе за наше лучшее будущее, за коммунизм.

Память о Сергее Лазо свято хранится в сердцах дальневосточников. Вокруг памятника Сергею Лазо уже разросся большой красивый парк. Несколько лет назад был открыт новый памятник Лазо на станции Лазо, где он погиб вместе со своими товарищами — членами Военного совета. Совсем недавно сучанские рабочие-шахтеры открыли ему памятник в городе Сучане, где вместе с рабочими Сучанских рудников Сергей Лазо наводил страх на оккупантов всех мастей.

Есть во Владивостоке улица имени Лазо, есть не мало колхозов, носящих его имя.

Высоко чтят память своего земляка трудящиеся советской Молдавии: в городе Кишиневе особой популярностью пользуется музей героев гражданской войны — Г. Котовского и С. Лазо. В республике имеются район, колхозы, предприятия, носящие имя Сергея Лазо. В Оргеевском районе село, где родился Сергей Лазо, тоже носит его имя; имеется школа его имени, а в школе — класс-музей.

Когда начинается навигация на Волге, от Горького до Астрахани курсирует белоснежный теплоход «Сергей Лазо».

У далекого Сахалина бороздит воды еще один пароход «Сергей Лазо». Команды обоих судов соревнуются между собой, с честью нося имя несгибаемого большевика-ленинца.

В Москве и в других городах нашей страны, во многих школах имеются многочисленные пионерские организации, имени Сергея Лазо. [63]

Но самое главное — это то, что все коллективы, носящие имя Сергея Лазо, упорно, самоотверженно борются за высокие показатели в работе и учебе. И это является лучшей памятью тем, кто начинал великую борьбу за коммунизм.

Примечания