Третья Плевна

Более полутора месяцев русская армия находилась у стен Плевны, которую Осман-паша превратил в неприступную крепость.

Для русского командования Плевна стала камнем преткновения, но надо было довести дело до конца. Какими же средствами и, самое главное, как собирались брать Плевну на сей раз?

Успех у Ловчи настраивал руководство Дунайской армии на мажорный лад. А тут из России и Румынии одна за другой стали прибывать свежие пехотные дивизии, артиллерийские части. Главнокомандующий воспрянул духом и, видимо, не без его ведома армейские острословы пустили в ход присказку: «Уж теперь-то Плевну взять, как два пальца обмочить». Полевой штаб принялся лихорадочно готовить диспозицию на третий штурм Плевны. О настроении, которое сложилось накануне сражения за город, красноречиво свидетельствуют строки воспоминаний одного из участников войны: «Все верили, что Плевна на этот раз непременно будет взята, и что взять ее ввиду принятых мер — совершенные пустяки. В этом были все убеждены от генерала до последнего фургонщика». Однако задача усложнилась. Русские наращивали силы, но и турки не тратили времени даром, их редуты становились мощнее, приток резервов и обозов с боеприпасами и продовольствием не прекращался, правда, шли они по единственной, после взятия Ловчи, дороге на Софию, но все-таки подходили, и вскоре численность турецкой армии в Плевне достигла тридцати трех тысяч человек. С такими силами Осман-паша думал не только обороняться, но и в подходящий момент нанести удар по русским войскам, занимавшимся строительством укреплений, исправлением дорог и мостов.

19 августа турки, выйдя из укреплений, атаковали русские позиции у Пелишата-Сгаловца. Вот тут-то и можно было навязать противнику генеральное сражение. Кстати, сам Николай Николаевич еще 21 июля в письме к Александру II писал о таком случае как о весьма желаемом, но... уж коль Господь Бог военного дара не послал, то появившуюся возможность упустили. Мало того, наступление турок оказалось неожиданным и застало врасплох русское командование. П. Д. Зотов, получив известие о переходе турок в наступление против 4-го корпуса, не решился ударить вр фланг туркам 9-м корпусом, находившимся в непосредственной близости, опасаясь их прорыва к императорской квартире, расположившейся в недалеком тылу, в Горном Студене. Прибывшие к Плевне части Румынской армии оставались пассивными наблюдателями боя, как в поговорке: «Двое дерутся — третий не суйся». И не совались. На сей раз в результате десятичасового кровопролитного боя русским войскам удалось, благодаря героизму солдат, отразить наступление с большими потерями для турок. Боевые офицеры роптали и без обиняков заявляли вслух: «Управляют нами дураки». Опровергнуть подобное утверждение стоило огромного труда. Судьба Третьей Плевны была доверена явно не тем людям. Так, в должность начальника Западного отряда 22 августа вступил князь Карл Румынский, о военных познаниях которого даже Александр II, предложивший князю этот пост, имел весьма туманное представление. Но правитель Румынии безудержно рвался к славе, а победный исход войны освобождал его отечество от унизительной роли вассала Турции. Зотов отошел в тень и затаил недовольство, поскольку, возглавляя штаб Западного отряда, он ничем не мог повлиять на исход сражения. Все наиболее важные решения принимались непосредственно в Полевом штабе и, как правило, шли через его голову. Складывалась парадоксальная ситуация: армейская верхушка отрицала даже саму мысль о какой-либо неудаче, командиры полков, батальонов с трудом верили в успех и все же не щадили сил для подготовки к штурму. Опыт двух неудачных приступов был учтен.

Чем же занимался в это время Скобелев? А все тем же: уговаривал, настаивал, возмущался, пытался вразумить, что брать Плевну в лоб — истинное безумие. «Да, Гривицкий редут — ворота Плевны, — отстаивал свое мнение Скобелев. — Займем мы его, и вся система обороны турок рухнет, как карточный домик. Но ведь не всякий короткий путь краток и преодолим». Его слушали с показным вниманием, поддакивали, играли на тщеславии. Еще бы! Ведь генерал, ни много ни мало, отсек правую руку Осман-паши! Но лишь только за Скобелевым захлопывалась дверь, как вослед ему неслись ядовитые смешки, а предложения ложились под сукно.

И все же настойчивость Скобелева принесла свои плоды — его утвердили командиром авангарда в левофланговый отряд князя Имеретинского. Скобелев без промедления занялся формированием авангарда, который пока существовал только на бумаге.

Как же предполагалось осуществить штурм русско-румынскими войсками? «Основу наступления должно составлять предварительное, возможно продолжительное, обстреливание неприятельских укреплений артиллерией, усиливаемое с постепенным к ним приближением; такое же постепенное, производимое незаметно под прикрытием местности, приближение к укреплениям пехоты и, наконец, атака их открытой силой».

Тем временем войска занимали исходное положение для наступления. Одновременно началась и артиллерийская подготовка, в которой кроме всей артиллерии Западного отряда принимали участие и двадцать осадных орудий большого калибра, доставленных из России.

Однако ни серьезных повреждений, ни потерь из-за бесплановости и распыленности огня противник не понес, а незначительные — восстанавливались по ночам.

На массированный обстрел турки отвечали не менее жестоким огнем. Вот какую оценку действиям русской артиллерии дал А. Н. Куропаткин: «Артиллерийские действия при подготовке, вследствие неправильного употребления артиллерии, неудачны». Громадным преобладанием артиллерии русское командование не воспользовалось.

В отчете генерал-лейтенант П. Д. Зотов писал, что после трехдневной бомбардировки неприятеля пришли к заключению не особенно торопиться с атакой его укрепленного лагеря, а терпеливо дать артиллерии еще и еще делать свое дело разрушения преград, нравственного истомления и материальной дезорганизации обороняющегося, чем так особенно бывает сильна многочисленная артиллерия наступающего, что известно всякому, кто когда-либо стаивал на укреплениях под сосредоточенным ее огнем. Поэтому 28 августа решено было продолжать артиллерийский бой еще день, два, три.

Но обстоятельства обратили это решение в ничто. Продолжать артиллерийский бой оказалось невозможным по двум причинам, из которых и одной вполне достаточно. Обнаружилось, что в артиллерии «легко мог оказаться недостаток в снарядах» и что «от усиленной и непрерывной трехсуточной стрельбы некоторые лафеты осадной артиллерии, а также многие из девятифунтовых орудий полевой артиллерии начали приходить в негодность». Но все-таки бомбардировка продолжалась, поскольку на другое у высшего командования просто не хватило фантазии.

Казалось, опыт предыдущих сражений убеждал в явной нецелесообразности лобовых атак с востока и необходимости штурмовать Плевну там, где она была слабо укреплена. Даже такой сугубо гражданский человек, как известный публицист К. Н. Леонтьев, писал за неделю до третьего штурма Плевны: «Подкреплений пришло много, и... зная местность... нужно теперь... напасть еще на Османа и (если можно?) обойти его с Софии, разбить или взять в плен...»

Зато эта идея обхода не пришла никому в голову как в штабе Дунайской армии, так и в штабе Западного отряда. Осуществлять решили самый, пожалуй, неудачный план создания трех различных по силе группировок, имевших самостоятельные задачи и удаленных друг от друга на значительные расстояния.

На правый фланг для атаки Гривицкого редута направлялись сорок восемь русских и румынских батальонов и сто восемнадцать орудий под командованием румынского генерала Черната; в центр против редута Омар-бей-Табия — тридцать батальонов и сто пятьдесят два орудия генерала Крылова, а на левый фланг двадцать два батальона и тридцать шесть орудий под командованием князя Имеретинского. Кроме этих сил в общем резерве оставалось двадцать семь батальонов.

Читатель уже имел возможность познакомиться с документом, вышедшим из-под пера штабистов Главной квартиры. Опытных русских командиров расплывчатость решения на штурм повергала в уныние. Скобелеву же такое душевное состояние было чуждо. Чего греха таить, поставленная ему персональная задача занятия Зеленых гор вообще не входила в план штурма. Просто первый, второй и третий гребни Зеленых гор по неизвестной причине оказались не заняты турками. Предчувствуя подвох, в штабе Дунайской армии распорядились, чтобы Скобелев не мешкая оседлал с отрядом эту выгодную позицию. А уж как на то отреагирует Осман-паша, оставалось лишь гадать.

В Брестовце, в доме, занятом Скобелевым под штаб, за большим столом — офицеры, на нем карты, карандаши, стаканы с чаем, на деревянных тарелках хлеб. Обсуждался план атаки Зеленых гор и редутов. Спорили все. Скобелев молчал. Так уж повелось с Ловчи. Решение поначалу обсуждалось всеми командирами, а затем он окончательно излагал его, обобщив все «за» и «против». Результат таких обсуждений — все знают задачу твердо, а раз командир ее знает, то и подчиненным растолкует. Если совет помогал делу, Скобелев всегда к нему прислушивался.

Все ясно понимали: бой будет упорным. Осман-паша не слаб умом, чтобы просто так отдать выгодные гребни Зеленых гор, но какими будут его действия и как отвечать на них — вот что волнует Скобелева. Он отдал приказание на выдвижение батарей на высоты, сам осмотрел их расположение, объехал залегшие и изготовившиеся для боя Калужский и Эстляндский полки. Как всегда, для солдат — доброе слово.

Впереди слышалась трескотня ружейных выстрелов — казачьи цепи вели огонь по второму гребню. Закрытая, заросшая отдельными деревьями, кустами, кукурузой и виноградниками, местность скрывала расположение и силы неприятеля. Лишь дымки ружейных выстрелов обозначали, по-видимому, редкую цепь турок. Но за гребнем стояли резервы, ждавшие своего момента. Батареи вели огонь по гребню и по редуту у деревни Кришин — турки отвечали огнем своих орудий.

Около трех часов дня Скобелев вызвал на Рыжую гору, куда он переместился вместе со штабом, командира Калужского полка полковника Эльжановского, поставил перед ним задачу овладеть вторым гребнем Зеленых гор и укрепиться на нем. Для прикрытия флангов полка выделялись по две казачьи сотни. Второй гребень Скобелеву было приказано атаковать в десять часов утра, но он рассчитал, что, взяв гребень поближе к вечеру, обезопасит себя от контратак, так как ночью турки вряд ли попытаются возвратить его.

Неприятель заметил движение пехотных цепей и обрушил на них огонь артиллерии всего своего фланга. Скобелев наблюдал за наступлением, через ординарцев давал указания: скопления не должно быть, двигаться цепью, резервам — следом за наступающими. От командира полка Скобелев получил следующее донесение: «Я дошел до неприятельской цепи, которая открыла огонь шагах в 500. Мы стоим по обеим сторонам шоссе. Прошли от нашей позиции версты две. Артиллерийский огонь открыт с малых укреплений; ожидаю приказания. Полковник Эльжановский».

Но не успел Скобелев ответить на записку, как усиливающаяся стрельба была заглушена криком «ура!», который, постепенно удаляясь, становился еле слышным. Скобелев, пустив в карьер свою лошадь, выскочил на второй гребень, но никого на нем не нашел. Батальоны преследовали турок, и тут Скобелев понял, чем это грозит полку. Турки вводили в бой резервы, явно превосходившие по численности наступавших. Немедленно следует команда: «Атаку прекратить! Отражать турок огнем с места». Полк залег. Но в пылу боя, когда командир полка был тяжело контужен, кто-то из офицеров поднял полк, калужцы снова пошли в атаку и с криками «ура!» бросились на турок; короткая, но кровопролитная рукопашная схватка, и вот неприятель бежит, преследуемый солдатами. Бой уже на третьем гребне, турки оставляют позиции, а через некоторое время их выбивают из укрепленных лагерей. Так наступавшие оказались у самого редута, из которого на них обрушился град снарядов и пуль. Невзирая на потери, калужцы спустились к ручью, а отдельные перебрались через него и лезли по скату к редуту. Скобелев быстро оценил обстановку. С большим трудом удалось ординарцам остановить калужцев и отвести назад.

Тяжело пришлось отступавшим, оторвавшимся от своего прикрытия с флангов. Воспользовавшись их незащищенностью, от редутов и со стороны Плевны двинулись колонны пехоты, поддерживаемые конницей. Отбиваясь от наседавших турок, калужцы отошли ко второму гребню. Но самые тяжелые минуты боя позади. Скобелев лично возглавил атаку и своим «Вперед, ребята!» увлек за собой батальоны и отбросил турок.

Но Осман-паша, как предполагалось, не желал мириться с потерей Зеленых гор и двинул против Скобелева новые резервы. Противники сходились и расходились в атаках еще несколько раз. Скобелев был в самой гуще сражения. Если учесть, что бой происходил в зарослях кукурузы и виноградников, то лишь дым выстрелов и разрывы свидетельствовали, у кого дела шли успешнее. В решающую минуту боя Скобелев приказал казакам обойти виноградники и ударить с тыла. Туркам пришлось искать спасения в редутах. Второй гребень остался в руках русских. День подходил к концу, и Скобелев отдал распоряжение убрать раненых, объединить разрозненные подразделения ка-лужцев и приступить к возведению укреплений.

В бою за взятие гребней Зеленых гор русские еще раз наглядно продемонстрировали свои значительные преимущества в действиях на открытой местности. Турки испытали и силу штыковых атак пехоты, и стремительность ударов кавалерии. Даже несмотря на непредвиденный ход боя, Скобелеву удавалось все-таки держать нити управления в руках. Турки понесли большие потери и оставили русским важную позицию, какой являлся второй гребень. Приказ Полевого штаба был выполнен.

...Сумерки опустились на горы. На занятом русскими втором гребне слышен стук лопат. В тыл двигаются калужцы, впереди, по приказу Скобелева, песенники, и вот уже в ночь льется походная песня, стряхнули с себя усталость солдаты, равнение в колоннах. Кажется, и не было трудного боя.

Сам же Скобелев поехал осматривать перевязочные пункты, где скопилось немало раненых и самоотверженно, в невероятно трудных условиях, лишенные порой самого необходимого, работали военные врачи и сестры милосердия.

Прервем на некоторое время описание боев под Плевной и возвратимся к довоенным событиям.

Еще задолго до объявления войны в России возникло женское подвижничество, отличавшееся высокими чувствами милосердия и сострадания к славянским братьям и сестрам, живущим под чужеземным гнетом. В правительственные учреждения, благотворительные общества, славянские комитеты шел поток писем и прошений женщин. Представительницы привилегированных сословий и мещанства, жительницы губернских и уездных городов, требуя, настаивая, умоляя, заявляли о своем желании отправиться на театр военных действий и посвятить себя уходу за ранеными и больными воинами.

Женская половина семьи Скобелевых в полном составе активно включилась в работу Красного Креста. Примечательна одна из статей устава «Русского общества попечения о раненых и больных воинах», согласно которой «лицам женского пола категорически запрещалось занимать должности председателя и товарищей председателя главного управления, а также уполномоченных на театре военных действий». Но Ольга Николаевна благодаря своей энергии сумела преодолеть этот запрет и добилась неофициального признания ее в качестве попечительницы над Болгарским отделением Красного Креста.

Тысячи русских женщин, надев скромную одежду сестер милосердия, фельдшериц и врачей, отправились добровольцами в военные госпитали, заняли места санитарок и сиделок в больницах. Сестер Скобелевых нередко можно было видеть в больничных палатах Крестовоздвиженской общины. Ольга Николаевна, собирая продовольствие, перевязочные материалы, закупая лекарства, зачастую вкладывала и свои средства и неоднократно сопровождала транспорты в Болгарию. Блестящие столичные красавицы, сестры «белого генерала», Надежда, Ольга, Зинаида получили предметный урок сострадания и заботливости, сохранив его в душах на долгие годы. Отзывчивость к человеческому горю Ольги Николаевны принесла ей широкую известность в Болгарии. Замечательные русские подвижницы, искренние патриотки оставили в истории Балканской войны свой незабываемый след...

Около 10 часов вечера Скобелев получил от князя Имеретинского предписание: «Завтра, 28-го августа, с рассветом подкреплю вас 14-ю ротами Ревельского полка. В случае наступления на вас противника в превосходных силах, отойти на позицию, занятую войсками 2-го эшелона, прикрывающими дорогу от плевненского шоссе на Богот. Полагаюсь вполне на ваше благоразумие. Имейте в виду, что получена шрапнель с двухъярусными трубками, которая будет вам отпущена по вашему востребованию».

Но еще через несколько часов, уже ночью, Скобелев получил уведомление о том, что наступление, назначенное на 28 августа, переносится на один-два дня по причине неудачных действий артиллерии.

Скобелев, понимая, что еще несколько суток удерживать все высоты малыми силами будет трудно, решает оставить второй гребень, укрепившись на первой, о чем и доносит Имеретинскому: «Получив в 2 часа ночй^уведомление о том, что атака города Плевны (предполагавшаяся на 28-е августа) отложена на один день, я очистил второй гребень, отведя с него эстляндцев на первый гребень, здесь укрепился, чтобы дать отпор противнику в случае его наступления».

Ночь прошла спокойно. Турки даже не вели огня. Но утром бой за первый гребень разгорелся с новой силой, что убедило П. Д. Зотова в необходимости отложить штурм. И эту мысль он выразил в своем донесении главнокомандующему: «Наступление это (имеется в виду наступление турок. — Б. К.), хотя и неуспешное, но совершенное при тех обстоятельствах, при которых находился неприятель, обойденный кавалерией с тыла, обстреливаемый и теснимый с фронта, естественно, приводило к мысли о значительности сил противника и, стало быть, к необходимости не особенно торопиться с атакой его укрепленного лагеря».

Артиллерию выдвинули ближе к Плевне и еще два дня вели опять-таки малоуспешный обстрел турецких укреплений. Зотов сделал вывод, что из-за низких результатов огня артиллерии «далее медлить становилось прямо невыгодно и приходилось либо отказаться от штурма, либо произвести его безотлагательно». Решено было последнее. 29 августа, вечером, в войска направили диспозицию на третий штурм Плевны, который намечалось осуществить 30 августа.

Накануне штурма в отряд к Скобелеву приехал генерал К. В. Левицкий, помощник начальника штаба Дунайской армии. Скобелев был прекрасно осведомлен о недоброжелательном отношении к нему Левицкого, но действительность превзошла все ожидания. Левицкий даже не соизволил посетить позиции, несмотря на настойчивые предложения генерала. Так и не вникнув в существо дела, он доложил великому князю: «...Турки не могут отдать те высоты, которые приходится атаковать Скобелеву, потому что с них обстреливается и город Плевна, и весь турецкий укрепленный лагерь, в котором стоит их резерв. Атака этих высот приведет к самому кровопролитному бою: не следует делать иллюзий на этот счет».

По здравому смыслу, казалось бы, именно поэтому надо приложить все усилия для овладения этими высотами. Но Левицкий сделал неожиданный вывод — сначала овладеть укреплениями Южного фронта.

Весь день 30 августа был пасмурный, холодный и унылый. Пошел мелкий, затем превратившийся в ливень дождь. Глинистая почва стала похожей на месиво. Но и это обстоятельство не повлияло на решение командования начать штурм.

30 августа не простой день. В этот день празднуются именины царя. И как повелось издавна, к празднику преподносят подарки. Вот таким-то подарком императору, по мысли великого князя и его окружения, должен быть успешный штурм и взятие Плевны. Решили «осчастливить» Александра II, полагая, что такое знаменательное событие придаст силы войскам и они без сомнения завоюют победу.

...Уже несколько дней государь ездил в войска и ободрял их своим присутствием. Он выезжал ранним утром из своей квартиры и с одного из холмов наблюдал за ходом бомбардировки. С правой стороны располагался главнокомандующий, сзади в несколько рядов стояли генералы свиты, ближе министры, чины поменьше держались по сторонам пригорка группами — все внимательно следили в бинокли и подзорные трубы за стрельбой. На холме главной квартиры главнокомандующего и вовсе держались свободно: кто лежал на спине, кто на животе, да и разговоры велись совсем не относящиеся к войне — вспоминали то, сё... Однообразие и монотонность бомбардировки без всякого видимого результата мало кого беспокоили.

Вдали серыми пятнами виднелись редуты — сделано солидно: широкие, глубокие рвы, высокие насыпи, и трудно было сказать, какой из редутов был наиболее грозным, — все казались труднодоступными. И вот эту позицию решено было попробовать еще раз взять в лоб. Все понимали, что предстоит великое кровопролитие.

День 30 августа вошел в историю как третья Плевна. Накануне в своем донесении царю главнокомандующий писал: «От всей души поздравляю с днем Ангела, и да поможет нам Господь обрадовать Тебя сегодня чем-нибудь хорошим». И это «хорошее» началось.

Утром главнокомандующий, а затем и вся главная квартира выехали на высоты для наблюдения за ходом сражения. На высотах было многолюдно. Вдалеке гремели выстрелы, слышалась барабанная дробь, и вот под эти звуки началось богослужение перед развернутыми иконами. Царь стоял впереди. Затем все опустились на колени, склонив головы. Священник с дрожью в голосе, вскинув руки и подняв лицо к небу, воззвал: «Еще просим о сохранении воинства расейского». Хор подхватил: «У Господа просим. Подай, Господи». Картина впечатляющая: блеск эполет, склоненные головы, голубизна неба и виднеющиеся вдали горы.

В это время раздался раздирающий уши треск ружейного огня и в центре послышалось: «Ура-а-а-а! Ура-а-а!» Это войска пошли на приступ. Но почему раньше установленного времени? Ведь по диспозиции атака должна начаться в 3 часа дня.

Биографии свидетельствует, что редко какое сражение происходит согласно намеченному плану, нарушения его могут быть либо пагубны, либо полезны, исходя из обстоятельств и от разумной находчивости или от замешательства и растерянности исполнителей. Диспозиция третьей Плевны была составлена так неумело и при таком плохом знании противника и его расположения, что только благодаря нарушению ее возможен был благоприятный исход боя.

После молебна начался завтрак. На холме поставили стол, за которым разместились царь со своей свитой: место и время такого представительного завтрака, прямо сказать, выбрано «удачно» — на поле брани лилась кровь воинства, а за столом рекой лилось шампанское, вдалеке словно Перун мчался на своей колеснице, а здесь тоже своеобразный грохот — выстрелы пробок. Царь: «Выпьем за здоровье тех, которые там теперь дерутся — ура!»

Войска, как намечалось в диспозиции, шли на штурм неприятеля под невыносимым огнем, и если посмотреть со стороны, то общий штурм Плевны разбился на три разрозненных штурма. Каждая из трех группировок генералов Черната, Крылова, Имеретинского, не имея между собой надежной связи, действовала на свой страх и риск. Русское командование вполне могло бить противника числом, ведь общее преимущество над армией Осман-паши было подавляющим. Пехота, например, имела превосходство в два раза, артиллерия — в пять! Но именно раздробленность и отсутствие взаимовыручки, без чего немыслимо такое масштабное сражение, сыграли свою злосчастную роль.

Не стал тревожным для высшего командования и тот факт, что на левом фланге силы русских равняются неприятельским. И хотя это выяснилось уже в ходе сражения, такое открытие никого в Полевом штабе не обескуражило. По диспозиции левофланговый отряд выполнял второстепенную задачу. Документ этот, попав в руки Скобелева, вызвал у генерала легкий шок: он именовался «начальствующим над всеми частями левого фланга». Такой неожиданный кульбит больно ударил по самолюбию князя Имеретинского, а самого Скобелева застал врасплох. Ведь до штурма оставалось всего несколько часов. Надо ли говорить о той сумятице, которая творилась в штабе?

«Разве ты не понимаешь, — обратился князь к полковнику Паренсову перед штурмом, — что Скобелев отнимает у меня все... да ему иначе и нельзя. При чем же я останусь?» К чести Имеретинского, он сумел найти в себе мужество признать превосходство Скобелева: «Михаил Дмитриевич, было бы странно, если бы я вздумал из себя строить человека, знающего больше, чем ты... я вполне сумею подчиниться тебе в эти дни при всех обстоятельствах».

А они складывались явно не в пользу атакующих. В 15 часов румынские войска двинулись на Гривицкий редут. И тут выяснилось, что у турок за ним расположен еще один, не менее мощный, чем первый, который вообще не попадал в поле зрения с исходного положения, и поэтому появление редута оказалось полной неожиданностью для наступавших. Первая, а затем и вторая атаки румын не имели результата, захлебнулась и третья атака. Необстрелянные и не принимавшие участия до сих пор в боях румынские полки подходили к редутам на двести — триста шагов, но всякий раз откатывались назад, неся большие потери, число которых составило три тысячи человек. И лишь в 18 часов с подходом еще одной румынской дивизии и корпуса русских объединенными усилиями союзным войскам удалось захватить одно из укреплений, однако цена успеха оказалась слишком велика — три тысячи шестьсот человек убитыми.

Дела в центре обстояли не лучшим образом. Здесь атаку начали на три часа раньше намеченного срока, в 12 часов дня. Причина стала известна позднее: генерал Крылов услышал стрельбу на левом фланге и решил, что пора и ему вступать в бой. На этом участке творилось непонятное: неудачей обернулась попытка двух полков приблизиться к редутам, два других вначале заняли траншеи, но сильный огонь из редутов заставил их отступить. Затем поодиночке вступали в бой полк за полком — надо бы хуже, да некуда, результата никакого, потери — четыре тысячи триста человек убитыми.

По-иному дело обстояло у Скобелева. Получив из штаба диспозицию, Скобелев, уставший от постоянных боев (Осман-паша не оставлял его в покое), созвал совет, который решил: не ввязываться в бой с находящимся на левом фланге отряда редутом у деревни Кришин, ограничиться его обстрелом с третьего гребня Зеленых гор, где установить две батареи. Для отражения же возможной атаки из этого редута выделить отряд казаков. Основным направлением для наступления Скобелев избрал редуты Исса-ага и Кованлек. Замысел ясен: с захватом этих редутов открывалась прямая дорога на Плевну. Некоторые, истины ради, предлагали выполнить предписанное диспозицией, сначала ударить по Кришинскому редуту и тем самым обеспечить себе левый фланг, а после повернуть на Плевну. Но так как отряд был наименьшим, данное решение, в принципе правильное, втянуло бы его в ненужный бой и отвлекло от главной цели — атаки на Плевну. Правда, редуты Исса-ага и Кованлек предполагалось брать с фронта, но сместись отряд вправо или влево — и он под огнем еще более мощных укреплений. Да ведь и расчет предполагал, что где-то — то ли на правом фланге, то ли в центре — у русских войск будет успех, который не позволит Осман-паше свободно маневрировать силами.

Скобелеву было отпущено не слишком много времени на подготовку к штурму, но он распорядился им настолько умело, что все, от командира полка до солдата, знали задачу, а каждый воин имел все необходимое для боя.

Утром 30 августа Скобелев, воспользовавшись туманом, не начиная артподготовки, приказал Владимирскому полку выдвинуться вперед. Владимирцы почти бесшумно заняли исходное положение в нескольких сотнях шагов от турецких позиций на третьем гребне. Когда туман рассеялся, началась непродолжительная, эффективная артподготовка, после которой Владимирский полк стремительной атакой и с незначительными потерями овладел гребнем. Турки не имели ни малейшего желания оставлять его в руках русских и тотчас предприняли контратаку силой до восьми таборов. В ответ Скобелев подтянул резерв — Суздальский полк. Благодаря совместным усилиям обоих полков контратака турок была отбита, и они отошли в полнейшем беспорядке, оставив на скатах гребня сотни трупов. Больше турки не пытались атаковать. Таким образом, первая часть плана была осуществлена — третий гребень находился в руках русских. Скобелев выдвинул на него батареи и подтянул к подножию остальные полки.

В 15 часов Скобелев, сгруппировав силы, дал команду начать атаку. Войска под боевую музыку и барабанный бой, с развернутыми знаменами двинулись вперед на редуты Исса-ага и Кованлек. Движение сопровождалось сильным ружейным и артиллерийским огнем.

У Скобелева полковые оркестры, барабанщики были органичной частью его военных операций. Они первыми «открывали» атаку, поднимая дух войск и вселяя в них уверенность в своих силах. Над частями развевались боевые знамена: символика, издревле присущая русской армии. Отметим, что к подобным приемам прибегал Наполеон и полководцы прусской школы.

И даже когда турки открыли огонь из редутов, им не удалось ни морально подавить наступающих, ни внести в их ряды расстройство. Казалось, что чаша весов явно склонялась на сторону русских. Но внезапно турки преподнесли сюрприз. Во всю мощь заявили о себе укрепления в центре. Отбив атаки отряда Крылова, защитники Плевны повернули орудия в направлении левофлангового отряда Скобелева. Особенно досаждал наступавшим левый редут Омар-бей-Табия. Скобелев был вынужден остановить наступление. Заминка вполне могла оказаться роковой. Но выручили артиллеристы. Они следовали за боевыми порядками пехоты, и Скобелев, словно на полигоне, организовал нечто подобное стрельбам по неподвижной мишени. Редут какое-то время огрызался, а вскоре его пушки и вовсе замолкли.

Во время вынужденной паузы Скобелев подтянул Ревель-ский полк, который прошел через боевые порядки залегших воинов и с ходу атаковал редуты. За ним в сражение вступил Либавский полк. Скобелев почувствовал, что наступила критическая минута боя. Он вылетел из-за пригорка, как всегда, на белом коне, весь в белом, следом за ним несколько офицеров — ординарцы, начальник штаба, казаки. По скату лепились группы воинов, их становилось все больше и больше, и вот уже человеческие фигурки покрыли весь склон. Скобелев догнал солдат, затем опередил их, расстояние между бегущими и серой насыпью сократилось, крики «Ура!» слились с «Алла! Алла!», залпы следовали один за другим. Редут, словно живое чудовище, обжигал наступающих огненными струями, но вот уже и насыпь. Выстрелов почти не слышно — только скрежет штыков да раздирающие воздух вопли: внутри редута — рукопашный бой, жестокости которого не было равных. Такого кровопролитного и беспощадного сражения Европа не знала со времен Бородина. В 16 часов редут взят. Земляные насыпи, орудия сплошь залиты кровью. Уцелевших при защите нет. Избежавшие гибели в стенах укрепления нашли ее на обратном скате. Неимоверная усталость овладела и победителями. Сказывалось напряжение многодневных боев, люди падали от усталости, и лишь только появление Скобелева, проходившего по редуту в сопровождении ординарцев, заставляло солдат подтянуться.

— Спасибо, ребята, за службу, потрудились честно сегодня, я счастлив, что командую такими молодцами. Устали?

— Устали, ва-шство...

— Полдела сделали.

И действительно, передышка была короткой. Турки не собирались за просто так отдавать грозное укрепление, оказавшееся беспомощным перед напором скобелевцев. А русские, в свою очередь, также не желали расставаться с добычей, завоеванной в кровопролитных боях. Вот и схлестнулись стойкость с яростью. Только последняя, изрядно потрепанная бесплодных контратаках, угасла в янычарах, с тем чтобы спустя некоторое время воспрянуть под ударами плеток.

Скобелев понимал, что цель атаки не достигнута, впереди еще один барьер — редут Кованлек, взять его — значит путь на Плевну открыт. Он подтягивает резервы, артиллеристы занимают позиции прямо в редуте, начинается артиллерийская дуэль — не в пользу турок. Дивизион поручика Прохоровича своим метким огнем быстро подавил орудия редута Кованлек. Немалые потери, понесенные турками во время контратак, когда орудия этого дивизиона расстреливали их в упор картечью, создали благоприятные предпосылки для взятия второго редута.

Но вот все готово к атаке. На этот раз она велась лишь небольшой частью сил с фронта, основные же усилия были направлены во фланг. По траншеям под прикрытием огня артиллерии атакующие приблизились к укреплению.

Скобелев руководил боем из занятого редута. На малейшее изменение обстановки тотчас следовало его распоряжение. И на этот раз чаша весов склонилась в пользу наступающих: турки были выбиты из траншей, бой шел уже на бруствере, зазвучало «Ура!», и вновь жестокая рукопашная схватка. Турки бежали из редута. По бегущим — огонь из ружей, затем из орудий, перевезенных сюда из редута Исса-ага. В 18 часов редут Кованлек полностью был очищен от турок, впереди, всего лишь в трехстах шагах, окраина Плевны, кажется, еще усилие, бросок, и город, у стен которого полегло столько отважных сынов России, будет в руках русских войск. Правда, для этого решающего броска сил у наступающих нет, как нет у Скобелева и резервов. Он понимает, что малейшее промедление — и выгодный момент для взятия Плевны будет упущен, и немедленно шлет донесение в Полевой штаб о взятии редутов, генерал просит дать ему подкрепление. Скобелев прекрасно сознавал, что он достиг большого успеха ценой невероятных потерь, и воспользовался бы возможностью взять Плевну — основную цель третьего штурма, имея под рукой достаточные резервы, но...

Пожалуй, наиболее уязвимым местом в деятельности Полевого штаба был сбор информации. Многие донесения вообще не проверялись, другие не отражали и приукрашивали положение дел из-за боязни огорчить царя. Полученное от второстепенного лица донесение сыграло если не решающую, то определенно отрицательную роль в неудаче русских войск под Плевной. Об этом донесении М. А. Газенкампф не упоминает, но о нем написал в своей книге «На войне» В. В. Верещагин, постоянно находившийся во время сражения рядом с главнокомандующим.

«Если не ошибаюсь, около 6 часов вечера из сплошного дыма выделилась фигура всадника в шляпе с широкими полями, в какой-то полувоенной форме, фигура сошла с лошади и стала подниматься; в ней узнали американского военного агента, капитана Грина, возвращающегося с наших позиций.

Государь тотчас же послал попросить его к себе и стал расспрашивать. Я стоял близко и слышал, как Грин рассказывал, что все атаки отбиты и штурм со всех сторон не удался. Я видел, что действие этого рассказа на государя, главнокомандующего и окружающих лиц было ужасное; вероятно, тут же запала в них перешедшая потом в решение мысль о необходимости оставить всякие дальнейшие попытки действовать открытой силой».

Грин явно лгал, но его ложь никто не проверил. Мало того, офицеры Полевого штаба пустились в споры. Упомянули и Скобелева: дескать, виноват, редут взял, да не тот, который следовало брать по диспозиции, и никто не упомянул о том, что вот уже в течение трех суток отряд Скобелева не выходит из боев.

После сообщения Грина у всех опустились руки. Пусть Скобелев был далеко. Но ведь Гривицкий редут был под носом, однако сведения о его взятии поступили слишком поздно, когда уже было принято решение о прекращении штурма и отводе войск. Растерянность командования полнейшая, иначе нельзя объяснить тот факт, что Скобелеву не была оказана так необходимая ему помощь.

Когда в штабе говорили о второстепенном значении взятых Скобелевым редутов, генералы и не подозревали, что в то же самое время разговор о них шел и в лагере турок. Осман-паша собирал силы, перебрасывал их с других участков на свой правый фланг, давая оценку значимости взятых русскими редутов, совершенно противоположную оценке русских. Ему невероятными усилиями удалось унять панику, охватившую Плевненский гарнизон. Турецкие солдаты изнемогали от утомления, они дрались с утра, им нечего было есть, к тому же доставать воду приходилось с большими затруднениями, так как источник находился между укреплениями и позициями, занятыми неприятелем. Не удивительно поэтому, что их дух был несколько поколеблен.

Не лучше, чем у противника, обстояли дела и в отряде Скобелева. Полки потеряли почти треть своих составов, в некоторых батальонах не осталось ни одного офицера, и поэтому Скобелев, воспользовавшись небольшой паузой, наскоро объединил разрозненные подразделения, иногда отдавая их под начало первым попавшимся офицерам. Люди сильно устали, многие не смыкали глаз по две-три ночи подряд. Высились горы трупов, доносился стон раненых, боеприпасы оказались на исходе. Укрепления, взятые отрядом Скобелева, не имели прикрытия с тыла, и поэтому сразу же, заняв их, солдаты принялись устраивать бруствер, материалами для создания которого служили дерн с укреплений, доски и даже трупы. Несмотря на усталость и голод, солдаты понимали, что необходимо окопаться, и не жалели для этого сил. Они рыли или, вернее, ковыряли землю штыками, тесаками, скоблили манерками, выгребали руками, только бы как-нибудь прикрыться от огня с трех сторон. Недостаток шанцевого инструмента сказывался не только в отряде Скобелева. Это был больной вопрос всей русской армии. И все же солдатам удалось возвести нечто похожее на укрытие, докончить строительство которого им не дали турки, предпринявшие в надвигавшейся темноте еще одну попытку отбить Скобелевские редуты — так их теперь стали называть.

Собрав оставшиеся силы, Осман-паша двинул их на защитников редутов. Подхлестываемые плетками офицеров, турки бросились в первую контратаку. Весь редут окутался густыми тучами порохового дыма. Крики «Алла!» уже рядом, но следует залп, другой — ряды наступающих, словно споткнувшись о невидимую преграду, остановились, затем попятились назад и, развернувшись, бросились в обратную сторону, сопровождаемые огнем и ликующим «Ура!». Уже стемнело, когда турки предприняли еще одну атаку. Пользуясь прикрытием траншеи, ведущей от не занятого русскими редута, они дошли до него и обрушились на малочисленных защитников. Отбивались штыками. Турки, словно саранча, облепили все скаты, их победа совсем близка. Защитники отбивались с одной мыслью — подороже продать свои, казалось, обреченные жизни. Турки теснили, но вдруг могучее «Ура-а-а!» огласило ночную мглу — это свежие силы двух батальонов, приведенных Скобелевым, вступили в бой. Турки, не ожидавшие такого поворота событий, на мгновение растерялись, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы заставить их повернуть вспять. Бежали они в полной панике, бросая оружие, не преследуемые русскими. В эту ночь турки больше не пытались возвратить редуты и ограничились лишь постоянным их обстрелом. С приходом двух батальонов (последнее, что осталось из резерва у Имеретинского) сложилось определенное равновесие сил. Скобелев понимал, что дальнейшее развитие боя зависит от того, какая из сторон быстрее подведет резервы.

Ночью в отряд Скобелева прибыл из главной квартиры полковник Орлов, которому Скобелев объяснил положение дел и просил как можно скорее прислать подкрепление, теперь уже с заботой не столько о развитии успеха, а для того, чтобы удержать занятые с таким трудом неприятельские редуты. Вся ночь прошла у Скобелева в незримом сражении с глупостью и интриганством высшего командования, и в частности, с П. Д. Зотовым.

Утром 31 августа Скобелев получил копию с депеши Зотова князю Имеретинскому. Зотов практиковал такой способ доставки приказаний от подчиненного к начальнику, что значительно «ускоряло» их получение. Депеша гласила: «По приказанию Главнокомандующего предписываю Вам и ген. Скобелеву укрепиться и держаться на ныне занимаемых позициях впредь до особого приказания. Подкреплений не ждите, их у меня нет. Ожидаю точных сведений о потерях 30 августа». Как записал в своих воспоминаниях Д. А. Скалой, Зотов из зависти к конкуренту приказал ни в коем случае не поддерживать Скобелева.

Тревога овладела Скобелевым. Он мерил шагами пригорок, а в руке сжимал скомканную депешу от Зотова. «Черт знает что такое. Пишут, что нет подкреплений, а между тем я видел у них целые колонны, ничего не делающие. Хоть бы произвели демонстрацию и отвлекли от нас часть неприятельских сил, ведь нам приходится бороться чуть ли не со всей армией Осман-паши, — говорил он, волнуясь, Куропаткину. — Если бы мне теперь одну свежую бригаду...»

И такой бригадой наверняка могла быть бригада из 4-го корпуса генерала Крылова, находившегося недалеко на восточной стороне Тученицкого оврага.

Скобелев, всегда умело пользовавшийся различными приемами для поднятия духа войск, посылает в редуты своего ординарца Дукмасова с депешей, полученной от Зотова. Что это, ошибка? Ведь ни о каких радужных надеждах о высылке подкреплений в ней и речи не было. По мысли Дукмасова, эта телеграмма должна произвести удручающее впечатление на героических защитников редутов. Но после зачтения текста ординарец в ответ услышал: «Ну что ж, будем рассчитывать на свои силы, продадим подороже свои жизни». А лица говоривших были суровы, и решительные взгляды подтверждали, что именно так и будет.

Читатель, вероятно, не забыл, что сражение «открыл» банкет в честь тезоименитства государя. Кто и сколько в тот день выпил — осталось вне документов и мемуаров. Но неужели хмель так сильно задурманил начальственные головы, что в них даже не промелькнула мысль оказать помощь Скобелеву? Кто-то из генералов все-таки подал голос, но главнокомандующий так шикнул на него, что более никто не пытался возобновить разговор о поддержке левофлангового отряда. А между тем в полосе его действий режущая слух канонада не стихала целый день. Не прекратилась она и с наступлением темноты. Государь проявил беспокойство. «А не послать ли луда, — указал он в сторону Тученицкого оврага, — подкрепление?» Непокойчицкий тут же нашелся: «Ваше Величество, было бы рискованно ослабить главный резерв, и если Скобелев будет разбит, то это не так важно, лишь бы главная атака была отражена». О какой атаке могла идти речь, когда Осман-паша, обеспокоенный взятием трех мощных редутов, полагал, что русские на следующий день возобновят штурм?

Ни главнокомандующий, ни Непокойчицкий не согласились оголить шоссе на Булгарени из-за боязни атаки турок. Весь штаб словно сговорился: только отступать, а Скобелев просил развить явный успех. Он доказывал, что Плевну надо брать, что туркам нечем закрыть образовавшуюся на фланге брешь. Что бы сделал Скобелев, будь он главнокомандующим? Конечно, не уступил бы позиций, завоеванных столь дорогой ценой. А затем, удерживая Гривицкий редут и тем самым держа турок в постоянном напряжении, перебросил бы часть сил туда, где находился сам. До Плевны от Скобелевских редутов, почитай, рукой подать. Свой расчет Скобелев строил из того, что резервы у русского командования есть. Так какой смысл держать их в неприкосновенности! Ведь решается судьба баталии, а может, и всей войны. Решение, о котором помышлял Скобелев, с тактической точки зрения вовсе не являлось архи-сложным. Но и на него не хватило полководческого дара ни у Карла Румынского, ни у главнокомандующего. Зотов и Непокойчицкий также ратовали за отход. С лозунгом «На все воля Божья!» весь штаб отправился почивать.

Поздно вечером Осман-паша принял решение о переброске на свой правый фланг дополнительных сил с левого фланга и с центра части резерва, не побоявшись тем самым ослабить их, считая участок, где прорвался Скобелев, самым важным. Вот как об этом он сообщил Риза-бею, командовавшему западными укреплениями: «Сегодня мной собран отдельный отряд, из 15-20 батальонов, который завтра произведет атаку занятых противником укреплений, а потому предписываю всем войскам правого фланга упорно держаться на занимаемых ими местах».

У русского командования в распоряжении была ночь, таким же отрезком времени располагали и турки, и они им воспользовались умело. Николай Николаевич не решился отдать приказ об отступлении на левом фланге, редуты все-таки взяты, но и словом не обмолвился о высылке подкрепления Скобелеву — больше волнений ему доставляла забота о безопасности императора, да и свою персону из виду не упускал. Колебался главнокомандующий, а штаб в полном смысле слова шатался. Шли разговоры: «Авось удержим», а вот чем и как — это предоставили решать Скобелеву.

И Скобелев решил. Во-первых, если подхода резервов не ожидается (а он все-таки надеялся на то, что пусть не движение вперед, а важность удержания выгодной позиции заставит командование оказать помощь), сделать все необходимое для отражения атак турок, у которых Скобелевские редуты были бельмом на глазу. Он решил сосредоточить весь шанцевый инструмент, имеющийся в наличии, и, насколько позволит время и физические возможности людей, не выходивших из кровопролитных боев трое суток, укрепить редуты с тыльной стороны. Во-вторых, обеспечить путь к возможному отступлению — этот вариант он тоже предвидел и расположил два батальона Калужского полка на втором гребне Зеленых гор между редутами и позициями артиллерии. С этой же целью должны быть использованы спешенные казаки. В-третьих, выделить хоть какой-нибудь резерв — для ликвидации возможного прорыва турок. В-четвертых, по возможности убрать раненых, формируя из них команды во главе с получившими нетяжелые ранения. Скобелева преследовала мысль, что он не в состоянии захоронить павших русских солдат, тела которых в случае занятия турками редута будут подвержены варварским издевательствам. И последнее: обеспечить питание солдат и подвезти боеприпасы. Последнее было, пожалуй, самым основным.

В то время, когда высшие армейские чины видели сны, Скобелев трудился без устали. Казалось, он успевал повсюду. Солдаты видели «белого генерала» в траншеях, у походных кухонь, в его охрипшем голосе вовсе не звучали нотки уныния. Скобелев умел поддержать дух в войсках, внушить каждому мысль о высоте нравственной силы русского солдата — основного преимущества над турками. И уставшие, измученные воины подтягивались, работали энергичнее.

Высокопоставленные начальники не жаловали своими визитами войска, расположенные на передовой. А если все же они и покидали насиженные места, то эти скоропалительные наезды были окружены такими предосторожностями, что выкроить время на беседу с солдатами попросту не удавалось. Складывалось впечатление, что генералы словно спотыкались о невидимый барьер, который отделял их от нижних чинов. Душа солдата для большинства русских генералов оказалась сокрыта за семью печатями. Но и солдаты отвечали тем же — оставались глухими и равнодушными к слезливым просьбам: потерпеть, выдюжить и т.п. Терпели и стойко переносили они трудности в надежде на помощь Бога, да и об Отечестве желанном памятовали.

В пореформенный период в армии происходил важный процесс нравственных перемен: от шпицрутенов и зуботычин — к созданию системы обучения и воспитания солдат, пользовавшихся относительной свободой. Для многих офицеров этот период затянулся только потому, что они не желали замечать в солдате человека, равного себе, и за нежелание понять это расплачивались глубокой неприязнью.

Другое дело — Скобелев. В нем удачно сочетались замечательные качества, воспринятые у выдающихся русских полководцев прошлого — Суворова, Кутузова, Багратиона. В их ратных подвигах находил он ту любовь и уважение, которую известные военачальники питали к «серой массе», к простому русскому солдату, несшему на своих плечах тяжкое бремя войны. Во все времена человек, надевший солдатскую шинель, был особо почитаем у русского народа. Существовал неписаный наказ, который давали соотечественники отправлявшимся на воинскую службу. Нарушить его означало навлечь на себя несмываемый позор. Скобелев, в силу жизненных обстоятельств имевший мизерную возможность общения с простыми людьми, стремился познать этот мир, где слова «честь», «Родина» и «долг» были вовсе не пустыми звуками. Солдаты приняли генерала «за своего». Любовь была взаимной. Скобелев, посылая солдат в самое пекло, откуда выйти живым почиталось за великое счастье, никогда не отсиживался за спинами подчиненных, вровень с солдатами стоял перед смертью. Он всегда ревностно оберегал достоинство русского воина.

Ни для кого не являлось секретом, что господа офицеры грешили рукоприкладством. Узнав однажды, что один из полковых офицеров ударил солдата, Скобелев вызвал провинившегося и сурово отчитал:

— Я попросил бы вас этого в моем отряде не делать. Теперь я ограничиваюсь строгим выговором, в другой раз должен принять иные меры.

Офицер стал оправдываться, сослался на дисциплину, на глупость солдата, на то, что зуботычина — единственный способ внушения...

— Дисциплина должна быть железною, — едва сдерживая гнев, сказал Скобелев, — в этом нет никакого сомнения, но достигается это нравственным авторитетом начальника, а не бойней. Срам, полковник, срам! Солдат должен гордиться тем, что он защищает свою Родину, а вы этого защитника, как лакея, бьете!.. Гадко!.. Нынче и лакеев не бьют. А что касается глупости солдат, то вы их плохо знаете... Я очень многим обязан здравому смыслу солдат... Нужно только уметь прислушиваться к ним...

На полях сражений русско-турецкой войны кабинетная стратегия терпела крах. Скобелев, пожалуй, одним из первых оценил это. Впрочем, он никогда ей и не следовал, предпочитая видеть картину боя на самом поле сражения. Солдатская тактика и смекалка зачастую подсказывали ему самые неожиданные решения. Так было под Ловчей, когда в ход пошли ходули для преодоления глубоких ручьев. Здесь, под Плевной, солдаты использовали небольшие переносные лестницы, по которым ловко карабкались на крутые скаты редутов. Да, на таких солдат надобно было молиться! Когда Скобелев слышал выражение «Война все спишет», то приходил в неописуемый гнев:

— Солдат на войне должен чувствовать заботу, и если он голоден и оборван, грош цена такому командиру!

Заметим, говорил это генерал, значительно уступавший седовласым командирам в возрасте и жизненном опыте. И вовсе не случайно, что солдаты отвечали ему безграничной преданностью, любовью и с гордостью говорили: «Мы — скобелевцы!»

...Хотя Скобелев был брошен командованием на произвол судьбы, ему все же удалось добиться того, что войска выполнили намеченное. В эту ночь, как и ранее в боях у Ловчи, большую помощь Скобелеву в организации обороны оказывал начальник штаба его отряда Алексей Николаевич Куропаткин. Он родился в семье офицера в 1848 году, и поэтому на выбор его жизненного пути большое влияние оказали семейные традиции. В 1866 году после окончания Павловского военного училища служил в Туркестане, где принимал участие в военных действиях, затем поступил в Николаевскую академию Генерального штаба и в 1874 году закончил ее. До начала русско-турецкой войны находился в Туркестане, откуда по прошению был направлен в Дунайскую армию. К началу войны с Турцией Куропаткину было двадцать девять лет. Молодость, энергия и личная храбрость — вот те черты, которые повлияли на решение вопроса о выборе начальника штаба. Скобелев, знавший Куропаткина по Туркестану и ценивший в нем эти качества, а кроме того, штабную культуру и отличное знание военного дела, остановился именно на нем. Дальнейшие события подтвердили правильность выбора.

Начиная с рассвета турки, не опасаясь за другие участки, на которых стояла тишина, дали себе волю и обрушили на защитников Скобелевских редутов ураган огня. Но Скобелев, сознавая то, что наспех возведенные укрытия не могут служить прочной защитой для обороняющихся, отдал распоряжение на отвод части сил за редуты, тем самым значительно сократив потери от перекрестного огня...

Рассветало, туман рассеялся. От Кришина показались густые цепи турок, медленно продвигающихся вдоль первого редута. Издавая гортанные крики, они бросились на штурм. Картечные гранаты дивизиона капитана Васильева и плотный оружейный огонь вырывали из их строя один десяток за другим. Турок отделяло от редутов около сотни шагов, но это расстояние оказалось непреодолимым. По трупам, густо усеявшим склон, можно было судить, что первый приступ дорого обошелся наступающим.

Отойдя от редутов на одну версту, они привели свои ряды в порядок, залегли и открыли ружейный огонь, готовясь к атаке. Осман-паша направил сюда новые подразделения. Около восьми часов утра атака повторилась, теперь уже более значительными силами. Скобелев, наблюдавший за движением турок, послал ординарца с приказанием снять две роты с третьего гребня и нанести удар во фланг наступающим, кроме того, на этот гребень он приказал выдвинуть батарею. Турки, оказавшись в огненном мешке, неся тяжелые потери, залегли в ста метрах от редута и открыли беспорядочный огонь. Как ни стремились офицеры поднять их в атаку, ничего не вышло. Огонь орудий с фронта и фланга заставил все же турок подняться и побежать, но в сторону, противоположную редуту № 1. Расположив свои потрепанные цепи против него и открыв огонь, турки, поняв бесплодность атак на редут № 1, решили изменить направление удара, перенеся его на редут № 2, предварительно подтянув резервы из Плевны. Теперь против героев действовало двадцать два табора (около тринадцати тысяч человек), то есть почти половина всего гарнизона Плевны. Могли ли рассчитывать защитники редутов, при всей их стойкости, на успех в отражении атак при почти трехкратном превосходстве неприятеля?

В 10 часов 30 минут Скобелев получил записку от П. Д. Зотова:

«По приказанию Великого Князя главнокомандующего, если вы не можете удержаться на занятых вами позициях, то начните, но, по возможности, отнюдь не ранее вечера, медленное отступление к Тученице, прикрываясь конницей Леонтьева. Сообщите это приказание Его императорского Высочества князю Имеретинскому. Держите все это в великом секрете, а в том, что вы сумеете и поймете сделать должное, сомнения нет.

Гривицкий редут у нас в руках, но продолжать наступление не с чем, а потому решено медленное отступление».

Просили продержаться до вечера, но каким способом? Об этом в записке не было сказано. Во всем полагались лишь на Скобелева — авось не подведет. И Скобелев не подвел.

Невозможное поначалу делалось возможным благодаря мужеству и героизму русских солдат. Критическим моментом в обороне редутов стала третья атака турок. Началась она с такого сильного обстрела, что, казалось, в этом море огня вряд ли кто из защитников уцелеет. Цепи турок приблизились к редутам, и защитники их дрогнули, сначала поодиночке, а затем группами стали покидать их. И тут в ряды отступающих ворвался Скобелев:

— Ребята, не годится показывать спины проклятым туркам!

И окровавленные, измученные до предела остатки полков, словно скинув с себя груз усталости, бросились в окопы. Турки не воспользовались представившимся моментом, защитники встретили их дружными залпами. Атака турок захлебнулась, хотя потери русских были велики.

Какие силы надо было иметь, чтобы не дрогнуть в этом кромешном аду? Какие слова надо было найти, чтобы у подчиненных не возникло сомнения в необходимости защиты редутов? Какой выдержкой необходимо обладать, чтобы с уст не сорвались слова проклятий тем, кто бросил его отряд на произвол судьбы? Какое мужество надо было проявить, чтобы горечь не заполонила разум? Сражение было чем-то похоже на уличную драку, где припертый к стене смельчак-одиночка отчаянно отбивался от наседавших недругов, выискивая при этом путь к спасению.

Внезапно напомнил о себе редут Омар-бей Табия. На остальных позициях турки чувствовали себя вольготно и свободно маневрировали силами. Увы, Скобелев немногое мог противопоставить натиску. Опыт подсказал, что с началом обстрела лучше будет, если солдаты покинут редут. Сам-то Скобелев, конечно, остался, ведя наблюдение за противником. И как только турецкие цепи потеряли бдительность (укрепление-то безмолвствовало), приказал вернуться. Мощный залп дал понять наступающим, что силы у защитников еще есть. Почти без перерыва четвертая атака обрушилась на Скобелевские редуты. Но и она успеха не имела. Редуты представляли к этому времени страшную картину. Трупы русских и турок лежали грудами. В глубокой траншее, связывающей редуты, продольные неприятельские выстрелы клали сразу десятки людей, и горы трупов, заполнявших траншею, чередовались с еще живыми защитниками. На редуте № 2 часть бруствера, обращенного к Плевне, была сложена из трупов. На редуте № 1 три орудия 5-й батареи 3-й артиллерийской бригады были частью исковерканы и лишены прислуги и лошадей. Остальные два орудия 2-й артиллерийской бригады, также утратившие прислугу, были уведены раньше. Стоявшее в редуте орудие тоже было подбито. Скобелев велел вынуть кольца, чтобы орудия не попали в руки турок.

Но положение отряда Скобелева после четвертой атаки стало безнадежным. Оставив мысль получить подкрепление, Скобелев с угрюмым видом обходил укрепления. Огонь турок почти стих, но лишь по той причине, что готовилась пятая атака. Возглавить ее решил сам Осман-паша. Он приказал стянуть все имеющиеся резервы, тем самым ослабив до крайности состав гарнизонов в траншеях и редутах на всех остальных позициях. Дабы придать новые силы подчиненным войскам, Осман-паша приказал нести впереди исламское зеленое знамя, а муллам в таборах распевать молитвы. Позади атакующих расположилась батарея и два кавалерийских полка, которые получили приказ стрелять и рубить каждого, кто вздумает отступать.

Что мог сделать, оказавшись в таком положении, Скобелев? Отступить. Но его просили продержаться до вечера, да и отступление превратилось бы в бегство, так как его нечем было прикрывать, все силы брошены в редуты. И в это время он получил сообщение, что в его расположение прибыл ослабленный во вчерашнем сражении Шуйский полк, направленный командиром 4-го корпуса Крыловым. Разве это те силы, в которых нуждался Скобелев? Весь корпус стоит без дела, а ему выделяют полк, потерявший в боях более одной трети своего состава. Скобелев понимает, что это конец, и отдает распоряжение командиру полка оставаться в резерве, в готовности прикрыть отход основных сил отряда из редутов.

В 16 часов 30 минут турки несколькими линиями густых колонн двинулись в атаку на Скобелевские редуты. В нее они вложили всю ярость. Огонь защитников косил их, внося расстройство и ломая ряды, но, невзирая на это, огромная масса наступавших неумолимо двигалась вперед. Вот они уже у редута № 1, комендантом которого Скобелев назначил майора Горта-лова. Силы явно неравны, и Скобелев, как ему ни тяжело это сделать, отдал приказ собрать раненых и отступать. Вокруг Скобелева — оставшиеся в живых ординарцы, несколько офицеров из редута.

— Господа, мы отступаем, — голос его дрогнул. — Мы отдаем туркам взятое. Сегодня день торжества наших врагов. Но и нам он славен... Не покраснеют мои солдаты, когда им напомнят тридцатое августа... Мы уходим! Шуйцы прикроют отступающих.

Небольшая горстка защитников во главе с майором Горта-ловым продолжала оставаться в редуте № 1. Они, несмотря на приказ, не пожелали отойти, бросились на турок в штыки и все погибли{39}.

Не пожелали уйти из редута № 2 его защитники во главе с комендантом подполковником Мосцевым. Он организовал круговую оборону, видя, что турки начинают обходить редут с флангов. Скобелев, оценив обстановку, понял, что это может привести к напрасной гибели нескольких сотен героев, и повел в атаку Шуйский полк, но перед этим направил Мосцевому записку с приказанием отступить.

Корреспондент Максимов, раненный на одном из Скобелевских редутов, страдая от потери крови, записал в блокнот:

«До нас донеслись ликующие крики турок: "Алла!" Что значат эти крики, эта музыка, этот зловещий... грохот орудийных колес? Неужели турки отняли у нас редуты, доставшиеся нам кровью тысяч людей, — редуты, на которых мы с такими жертвами держались 24 часа? Неужели все эти тысячи раненых, убитых, изувеченных, обезображенных — все это напрасные жертвы нашей злосчастной судьбы? Неужели мы снова отступили с плевненских позиций?»

В 5 часов вечера турки овладели обоими редутами. Максимов стал свидетелем следующей картины. Скобелев, используя кратковременную передышку, отдал приказ подобрать раненых. Положили на импровизированные носилки и Максимова. Полюбившийся Скобелеву корреспондент, можно сказать, отправлялся в тыл с удобствами, остальных же раненых санитары и солдаты тащили на себе. При этом уцелевшие воины, опять-таки по распоряжению Скобелева, образовали некое подобие каре, по внешним сторонам которого кружили русские конники. Турки попробовали сунуться, но получили отпор. Да и артиллеристы-молодцы поражали турецкие цепи с такой меткостью, что у тех пропала охота к преследованию. Так, отбиваясь от наседавших турок, остатки Скобелевского отряда вышли на второй гребень.

Скобелев присел на валун и низко опустил голову. Он выглядел так же, как и его солдаты: мундир был облеплен грязью, сабля изломана, Георгиевский крест сбился набок, лицо черное от порохового дыма, волосы обгоревшие, глаза полны слез, голос охрип. На душе тягостно, и эта тяжесть болью отзывалась в сердце. У этого, казалось бы, железного человека, лишившегося почти всего отряда, пережившего и смерть друзей, и трагические переходы многочасового боя от победы к поражению, по щеке медленно катилась огромная слеза.

— Пошлите сюда казака...

И быстро на листке бумаги набросал несколько строк: «Из редутов выбит. Отступаю в порядке, прикрываюсь вашим Шуйским полком».

— Отдать этот листок генералу Крылову. Спешите.

Гонец исчез в темноте.

До вечера 1 сентября Скобелевский отряд занимал второй гребень, который турки обстреливали лишь ружейным огнем, но чувствовалось, что и на этой позиции они не оставят Скобелева в покое, и он как мог укрепился на нем. В 7 часов вечера Скобелев получил приказание об отводе войск со второго гребня на позиции, которые занимал отряд до начала третьего штурма Плевны. Потом стало известно, что против Скобелева было направлено до 40 батальонов, то есть 4/5 всех сил Османа.

Так закончился теперь третий штурм Плевны. Как и после неудачи второй Плевны, верховным командованием овладела паника. Главнокомандующий и Непокойчицкий не знали, за что взяться, царь опасался наступления турок, опасался этого и Зотов, и поэтому приказал спешно демонтировать осадные батареи и отправить их к переправе в Систово.

В этот день на одной из осадных батарей главнокомандующий провел военный совет, на котором едва не возобладало мнение: не следует ли при создавшихся обстоятельствах снять осаду Плевны? Между прочим, было решено вызвать из России всю гвардию, в ожидании же ее начать отвод войск от Плевны. На сей раз Скобелева пригласили на этот совет, чтобы объявить о производстве в чин генерал-лейтенанта и вручить орден Станислава I степени{40}. Получив, хотя и запоздалую, возможность высказаться, Скобелев отмолчался. Моральное истощение последних дней вконец утомило.

Но ни чин, ни орден не могли ему дать большего удовлетворения, чем то, которое он получил от назначения начальником 16-й дивизии. Вакансия освободилась почти при анекдотических обстоятельствах. Скобелев был утвержден начальником дивизии вместо генерала Померанцева, которого имеретинский жеребец сбросил с себя на землю и вдобавок изрядно лягнул. Наконец-то справедливость, правда не совсем полная, но восторжествовала, и ему доверили командование большим соединением, которым в то время считалась дивизия. Достаточно напомнить, что даже такой видный военный деятель, как Драгомиров, начал войну начальником дивизии.

Скобелев попросил разрешения у главнокомандующего дать ему отпуск. Ни в какой награде он так не нуждался, как в отдыхе. Великий князь не отказал, и Скобелев выехал в Бухарест.

Отгремели жестокие сражения третьей Плевны. Мертвое молчание разделяло стороны. Утихли бои, но мысли вновь и вновь обращались к этой жестокой сече. Все пытались найти причину неудачи. Казалось, все осуществлялось по науке: и подготовка к штурму, и обстрел позиций противника, и сам штурм, а успех вновь ускользнул. Это доказывало либо силу турецкой армии, либо слабость русской армии, чего нельзя было предположить, ибо во всех сражениях русский солдат показывал истинный героизм, стойкость и значительное моральное превосходство над турецким. Причина была совсем в другом — в совершенной бездарности высшего русского командования. И это стало настолько очевидным, что даже царь был в нерешительности. Кому же поручить покончить с Плевной? И как добиться перелома в войне, которая складывалась не в пользу русских?

Вечером 31 августа Александр II вызвал Д. А. Милютина и сказал: «Приходится отказаться от Плевны, надо отступать».

«Пораженный как громом таким неожиданным решением, — вспоминал Милютин, — я горячо восстал против этого, указал неисчислимые пагубные последствия подобного исхода дела».

«Что же делать, — сказал государь, — надобно признать, что нынешняя кампания не удалась нам».

В трех штурмах Плевны русская армия потеряла тридцать две тысячи человек убитыми. Потери эти усиливались большим количеством раненых, которых только после третьей Плевны было около десяти тысяч человек. Потери большие, а цель так и не достигнута. За два с половиной месяца войны высшее командование Дунайской армии ничему не научилось, да и не имело такового желания. Все его действия были основаны не на реальном соотношении сил, а в расчете на доблесть русского солдата, на благоприятную случайность, предоставленную Всевышним, и на глупость турецкого командования. Мало того, за весь период с начала кампании совместными усилиями наделали столько ошибок, что их хватило бы на несколько войн, и самое главное то, что за глупость верхов приходилось расплачиваться реками русской крови, пополнявшимися ручьями братской крови болгар, на которых турки вымещали всю злобу за свои, даже небольшие, неудачи.

Высшее командование не желало понять простую истину, что вести войска на смерть можно, только имея шанс на успех. А убеждения как такового и не было, все действия строились на авось. Полное безволие и неспособность руководить войсками особенно проявились при третьем штурме Плевны, когда даже несомненный успех высшее командование сочло за неудачу.

Чем же объяснить, что Скобелева не поддержали? Нетрудно догадаться, что и в таком важном деле, как штурм Плевны, не последнюю роль сыграли интриги. Именно В. В. Верещагин, неотлучно находившийся при Главной квартире, первым высказал эту мысль. Вспомните поведение Левицкого, Зотова, Непокойчицкого в самые напряженные моменты сражения. Вспомним записи, которые сделал в журнале боевых действий Дунайской армии Газенкампф. Нет, вовсе не отсутствие информации, а нежелание протянуть руку помощи Скобелеву, который с обескровленным отрядом сражался со всей армией Османа-паши, сыграло свою злосчастную роль. Талантливость, молодость и храбрость Скобелева будили во многих зависть. Он выполнял свой долг на совесть и был прям в суждениях о высших должностных лицах. Такое разве могло пройти бесследно! Несомненно, успехи Скобелева в третьем штурме Плевны объясняются беспримерным героизмом солдат и офицеров его отряда. Но ведь такие же войска, такие же солдаты и офицеры служили и в других частях и в бою проявили доблесть не меньшую, чем подчиненные Скобелева. Поэтому можно сделать вывод, что для общего успеха 30 августа недоставало искусной руки, ума и отваги — всех тех качеств, которыми в достатке обладал Скобелев. Он постоянно находился в самой гуще сражения, следил за его ходом, вовремя принимал необходимые решения, а в особо критические моменты сам вел войска, увлекая их личным примером.

«Наполеон великий, — вырвались у Скобелева горькие слова, — был признателен своим маршалам, если они в бою выигрывали ему полчаса времени для одержания победы: я выиграл целые сутки, и меня не поддержали».

Третья Плевна открыла глаза на многое и показала истинную цену каждому военачальнику. Обвинять ротных, батальонных, полковых командиров в каких-либо просчетах — несправедливо. Тактика лобового удара напрочь отвергала любую инициативу.

Окружение императора всеми правдами и неправдами пыталось скрыть поражение под Плевной, однако тревожные вести с Балкан различными путями проникали в Россию, вызывая возмущение в различных слоях общества. Очень точно охарактеризовал обстановку в России К. П. Победоносцев: «Ошибки, упорные, повторяющиеся изо дня в день, теперь на устах у всех и у каждого. Приезжающие из армии не находят слов выразить горечь и негодование свое на бессмысленность планов и распоряжений... Это грозит в будущем великой бедой целой России, если все останется в армии по-прежнему... Что-нибудь надобно делать, чтобы растворить эту желчь, чтобы погасить это негодование».

Теперь относительно потерь. Скобелеву еще долго ставили в вину то, что у него потери, самые высокие. Говорили: «У кого больше перебили солдат, как не у Скобелева?» — это было еще до замораживания 24-й дивизии на Шипке, до Горного Дубняка{41}, до перехода гвардии через Балканы. И объясняли это его тщеславием: «Он пошлет десятки тысяч на смерть ради рекламы. Ему дорога только своя карьера».

Заметим, что с начала войны и до третьего штурма Плевны Скобелев не занимал никакой штатной должности. А как только заполучил ее, то преподнес и доморощенным стратегам, и противнику предметный урок. И вовсе не желание выслужиться, чуждое Скобелеву по натуре, а боевой опыт, помноженный на знания, укрепляли авторитет «белого генерала». Получив под командование значительный по численности отряд, Скобелев тут же претворил в жизнь собственные задумки. Зеленые горы стали полигоном, где Скобелев опробовал тактику глубокого эшелонированного прорыва и активного артиллерийского наступления. Еще труднее упрекнуть Скобелева в бездушном отношении к солдатским жизням.

Сравнивая задачи трех отрядов, штурмовавших Плевну, можно заключить, что задачи левого фланга были значительно сложнее остальных. При взятии редутов потери у Скобелева были наименьшими, чем на остальных участках, и лишь после того, как турки подвергли левый фланг русских в течение суток яростным атакам, число их, естественно, значительно возросло.

Официальные цифры потерь при трех штурмах Плевны выглядели так: более пятидесяти тысяч с русской стороны, около двадцати тысяч — с турецкой. Становилось очевидным, что четвертый штурм намного увеличит этот скорбный счет... И вот тут выяснилось, что относительно дальнейших действий русских войск ни в штабе Дунайской армии, ни у сиятельных особ единомыслия нет. Государь поодиночке побеседовал с братом, Милютиным, Непокойчицким. Николай Николаевич предложил свернуть лагерь под Плевной, перейти Дунай и стать фронтом на границе Румынии. Милютин подал идею «правильной осады Плевны», Непокойчицкий вообще не высказал ничего вразумительного, сославшись на Божью волю.

Как нам помнится, государь дал твердое обещание не вмешиваться в управление войсками. И до сих пор Александр Николаевич слово свое держал. Теперь же настал момент, когда на карту были поставлены судьба армии, исход войны. Груз ответственности пришлось взять на себя. Но прежде чем сделать это, государь созвал 1 сентября военный совет. Высказывались поочередно. Николай Николаевич вновь заладил об отступлении. По праву старшего государь оборвал брата, а тот вспылил: «Как видно, я не способен быть воеводой, ну и смени меня, пойду заниматься коннозаводством». К сожалению, государь не откликнулся на это предложение. Совет продолжался. Зотов поддержал великого князя, а вот помощник Непокойчицкого Левицкий ловко выдал мысли Милютина за свои, и военному министру пришлось как бы заимствовать их. Но он выступал последним и со всей прямотой высказался за организацию осады Плевны.

Беспокойство государя было глубоким. Доверие к высшим чинам было подорвано. Насмешки, которые безудержно сыпались из уст европейских правителей, раздражали. Сообщения из России выглядели угрожающими. Прояви государь чуточку ранее решительность, избавься от тех, кому место было в обозе и все могло сложиться по-другому. Но нет, никто не услыхал упрека, никто не был смещен. Более того, Зотов стал «начальником обложения Плевны». Александр II согласился с настояниями Милютина держаться и укрепляться на прежних позициях до прибытия подкрепления из России, а затем перейти к постоянным атакам неприятельских укреплений, перерезав путь сообщения с Виддином и Софией.

Зотову недолго пришлось осуществлять задуманное военным министром. Действовал генерал вяло, с оглядкой на великого князя и вынудил-таки государя рубануть сплеча. Зотов был отстранен от должности, а Александр II воспользовался советом Милютина и поручил ему отправить телеграмму в Петербург Э. И. Тотлебену{42}. Герой Севастополя внимательно следил за событиями на Балканах и, получив приглашение, дал согласие на назначение на пост командующего войсками, действовавшими против Плевны.

«До третьей Плевны, — говорил Скобелев, — я был молод, оттуда — вышел стариком! Разумеется, не физически и не умственно... Точно десятки лет прошли за эти семь дней, начиная с Ловчи и кончая нашим поражением... Это кошмар, который может довести до самоубийства. Воспоминание об этой бойне — своего рода Немезида, только еще более мстительная, чем классическая... Я искал тогда смерти и если не нашел ее — не моя вина!..»

В последней фразе все же больше эмоций, нежели правды. Жизнелюб Скобелев очень хотел увидеть то, что сотворится через год, два, пять... Да и свою персону он зрел отнюдь не затерявшейся в русском генералитете. Настроение подавленности у «белого генерала» было недолгим. Помогли, как всегда, книги. Он перелистывал страницы военно-исторических изданий, сверял их с записями в блокноте, с которым был неразлучен, делал умозаключения, строил планы.

Здесь, в Бухаресте, никто не пользовался такой известностью и таким уважением, как Скобелев. Раненые солдаты и офицеры, принимавшие участие в боевых действиях, еще до приезда «белого генерала» рассказывали, не скрывая восхищения, о военачальнике, с которым им пришлось воевать. И совсем не случайно на биваках звучала солдатская песня «Генерал Скобелев-2 под Плевной».

(Записана в Тамбовском полку в 1890 году. — Б. К.) Так уже при жизни Скобелева начала складываться легенда о генерале-богатыре, народном любимце.

В Бухаресте же произошла и первая встреча Скобелева с Тотлебеном, который остановился здесь перед тем, как отправиться в действующую армию. Тотлебен 12 сентября писал из Бухареста:

«Завтра рано утром поеду с генералом Скобелевым в Зимницу, а послезавтра надеюсь прибыть в главную квартиру в Горный Студень. Генерал Скобелев был болен, оставался поэтому несколько дней в Бухаресте... Я признаю нашу встречу здесь счастливой случайностью, так как он хорошо знаком с положением дел... Он сообщил мне, конечно, много интересного... Скобелев и многие другие... говорят, что в армии ожидают меня с большим нетерпением».

На первых порах они сошлись, даже казались неразлучными. Вместе обедали, ужинали. Обоих объединяло общее дело и недоверчивость к «штатским генералам». Но несхожесть характеров, различие взглядов на войну сомнению не подлежали.

Один — весь осторожность, даже медлительность, спокойствие, рассудительность (Тотлебену было под шестьдесят). Другой — кипучая жажда деятельности, отвага, стремительность в принятии решений, порывистость — словом, качества, необходимые в открытом бою с неприятелем. Поэтому для блокады Плевны нужнее был Тотлебен, а для сражения — Скобелев.