В боевых походах

22 июня 1941 года. Шесть часов утра. Телефоны на пирсах в Либаве заняты. Командиры лодок звонят во все инстанции, однако ответ один: ждите указаний.

Но вот на борт «Л-3» торопливо поднялся командир дивизиона подводных лодок капитан 3 ранга Анатолий Кузьмич Аверочкин. Поднялся на мостик и через вахтенного вызвал командира.

Поздоровавшись, передал пакет Грищенко и остался ждать, пока тот не ознакомится с его содержанием.

Это был приказ на первый боевой выход. Для Петра Денисовича он незабываем не только потому, что это было начало Великой Отечественной войны, но и потому, что приказ был непонятен и неоправданно тяжелыми оказались испытания в боевом походе. Прочитав приказ, Грищенко заговорил с недоумением:

— Не понимаю! Почему подводному минному заградителю ставят задачу как обычному дозорному кораблю?

Аверочкин развел руками и мягко упрекнул:

— Беда, когда командир с академическим образованием: ему кажется, что все не так делается, как его учили. Но не расстраивайтесь... Надеюсь, что в дозоре вы долго стоять не будете. А приказ есть приказ. — И комдив сошел на пирс.

«Л-3», заняв район дозора, находилась под водой с поднятым перископом. Ход держали два узла. Через каждые четыре часа менялись боевые смены: рулевые, трюмные, электрики, вахтенные командиры. И лишь у перископа не было сменных...

При обнаружении противника Грищенко должен был доложить командиру Либавской военно-морской базы. И вся-то работа. Надо прямо сказать, с выполнением такой задачи вполне бы справились подводные лодки прибрежного [86] действия — «малютки». В Либаве в это время их было девять. Исправных и готовых к боевым действиям! Развернуть их в море перед Либавой — и задачи дозора решались бы эффективнее. А «Л-3» можно было бы направить на выполнение ее основной задачи — ставить мины.

Однако этого не было сделано. Только три «малютки» были посланы вместе с «Л-3» в дозор, остальным шести было приказано покинуть Либаву и идти в Таллинн. Таким образом, подводный минный заградитель — одна из самых больших подводных лодок флота — без всякой необходимости использовался как обеспечивающее средство. Решение было явно непродуманное.

...Пошли пятые сутки войны. Наконец на «Л-3» получено приказание от комбрига: «Закупорить минами Мемель» (Клайпеду).

Радиограмма детально предписывала, где и каким образом ставить мины. Точка начала постановки — широта и долгота, курс постановки, точка поворота — широта и долгота, снова курс постановки, наконец, курс отхода. Все эти указания предварялись строгим словом «приказываю».

Хорошо помнил Грищенко, как учили в Военно-морской академии: если по радио начальник применил слово «приказываю», это означает особую важность указаний, так как сама радиограмма уже есть приказание. Поэтому погибай, но выполняй именно так, как тебе приказывают.

Нанеся все точки, курсы на карту в штурманском посту, Петр Денисович пришел в ужас. Как может подводная лодка ставить мины на глубинах меньше перископных? Это означает, что там, в штабе, решили пожертвовать единственным на флоте минным заградителем в первые же дни войны. Другие подводные минные заградители — лодки «Л-1» и «Л-2» — находились на капитальном ремонте в Ленинграде, а бывшие эстонские лодки «Калев» и «Лембит» хотя и были в минно-торпедном варианте, но проку от них мало: они имели английские мины. К тому же мин оказалось в запасе всего на одну постановку.

Правда, было уже построено несколько больших подводных лодок типа К (крейсерские), которые, как и «Л-3», могли брать на борт запас мин. Но, к сожалению, они не были полностью готовы: шли заводские испытания. И все же одна из них на третьи сутки войны вышла [87] в Южную Балтику ставить мины. Однако система постановки мин была несовершенной, и, когда лодка вернулась в Таллинн, оказалось, что все мины остались в ней, хотя приборы сработали и показывали, что мины поставлены.

Трудно рассчитывать на недостроенную лодку! Любая минная постановка — это сложная боевая операция в море, причем не только в тактическом, но и в техническом плане.

Вот так в первый месяц войны «Л-3» и оказалась единственным на Балтике действующим подводным минным заградителем.

Получив приказание ставить мины по координатам, командир «Л-3» оказался в трудном положении. Глубины моря в указанном районе двенадцать-тринадцать метров, да и то только на оси фарватера, а надо перекрывать всю ширину фарватера, то есть заведомо идти на еще меньших глубинах. Словом, погибай, но ложись на «амбразуру». Приказано ведь!

И все же, несмотря на опасную ситуацию, командир «Л-3» выполнил приказ. Лодка закупорила военно-морскую базу противника и 9 июля 1941 года с большими повреждениями вернулась к своим берегам, но уже не в Либаву, а в Таллинн. Так закончился первый боевой поход. Он оказался успешным.

Докладывая начальнику штаба флота о результатах первого похода, Грищенко заявил решительный протест по поводу неграмотной постановки задачи. «Л-3» за те шесть суток войны, что была в дозоре, могла дважды сходить на минные постановки к тому же Мемелю. А запас мин для «Л-3» в Либаве был неограниченным. Однако их пришлось уничтожить, так как вывезти было уже невозможно, а фашистам оставлять недопустимо. Теперь за минами надо было идти в Кронштадт — лишняя тысяча миль.

Военный совет флота сумел решить эту проблему. Комбригу подводных лодок, по вине которого минный заградитель потерял время в дозоре, было приказано выйти из Ленинграда на одном из тральщиков, зайти в Кронштадт, взять для «Л-3» двукратный запас мин и доставить их прямо к борту лодки, стоявшей в таллиннской Минной гавани в ожидании приказания идти во второй боевой поход.

На мой вопрос, как воспринял комбриг эту жалобу, Петр Денисович отшутился: [88]

— Не знаю, не знаю, но я получил разрешение на инициативу, которая так нужна командиру.

Грищенко блестяще знал особенности использования лодок типа Л. Вот почему он настойчиво добивался, чтобы командиру подводной лодки при применении минного оружия предоставляли свободу действий. Для подводного минного заградителя мины — такое же основное оружие, как и торпеды. И минная постановка, так же как и торпедная атака, по глубокому убеждению Грищенко, — сложный маневр. Командир подводной лодки должен найти противника, доразведать его курсы, периодичность движения, установить частоту следования судов и только потом поставить мины. Расчет постановки был на то, чтобы корабль врага мог «встретиться» с миной и подорваться. Но что же эффективнее в борьбе с противником на море: торпеда или мина?

Грищенко придавал исключительное значение этому выбору, но обосновывал использование того или иного оружия по-своему:

— Если принимать во внимание чисто психологическую сторону, труднее атаковать торпедой, чем поставить мину, — соглашался Петр Денисович со своими боевыми товарищами в годы войны, — надо попасть в движущуюся цель. Но если промахнулся, то исправить ошибку уже невозможно. А при постановке мины, если первая цель прошла («промахнулись»), можно ждать вторую — и так до тех пор, пока не подорвется третья или четвертая.

Но трудно и опасно для лодки ставить мину так, чтобы она оказалась обязательно на курсе вражеского корабля. Для этого, как и в торпедной атаке, надо знать точное направление на проходящие суда и дистанцию до них, чтобы выявить курсы движения. При этом главное, считал Грищенко, — сохранить скрытность действий минзага, не дать обнаружить противнику постановку мин.

«Л-3» могла брать 20 мин и 12 торпед. Верил Грищенко и в то и в другое оружие. И все-таки он, как командир подводного минного заградителя, отдавал предпочтение минному оружию.

Понимание роли минного оружия подводных лодок пришло к Грищенко в Военно-морской академии. Именно там он увлекся проблемой его применения, узнав, что в 1915 году для Черноморского флота был построен первый в мире подводный минный заградитель «Краб». Над [89] его проектом инженер М. П. Налетов начал трудиться еще в годы русско-японской войны.

— Ведь это здорово! — восхищался тогда Петр Денисович. — Сумел наш россиянин попять и оцепить минное оружие.

Поразило Грищенко еще и то, что сразу же после постройки, 27 июня 1915 года, «Краб» скрытно выставил минное заграждение в районе Босфора, и на нем вскоре подорвалась турецкая канонерка. Преимущества подводных минных заградителей были высоко оценены во многих флотах мира.

После «Краба» только в первую мировую войну 382 подводных заградителя всех воюющих государств выставили тринадцать тысяч мин! А за время двух мировых войн во всех районах было выставлено около двух миллионов мин. Колоссальная цифра! Невольно соглашаешься с мнением Грищенко, что для подводных лодок мина — именно ее оружие.

Эффективность минного оружия Грищенко доказывал не только в горячих спорах, но и подтверждал боевыми успехами в каждом походе.

Во второй боевой поход «Л-3», загрузив мины, доставленные в Таллинн, вышла 15 июля 1941 года. На этот раз — в Южную Балтику, в район Дапцигской бухты. Об этом походе было рассказано в предыдущей главе. Именно в этом походе Грищенко счел возможным доверить постановку мин своему помощнику — Коновалову. Добавлю лишь: эта минная постановка в военно-морском искусстве получила признание как классическая.

Командующий флотом адмирал В. Ф. Трибуц считал Петра Денисовича виртуозом в использовании минного оружия. Он вспоминает о втором боевом походе Грищенко: «...В середине июля 1941 года «Л-3» вышла из Таллинна с заданием разведать фарватеры и самостоятельно решить, где выгоднее ставить мины. Лодка проследовала к Дапцигской бухте. Здесь наблюдатели зафиксировали несколько направлений, на которых появлялись дымы судов. Надо было определить, какое направление чаще всего используется противником. Грищенко, за внешней флегматичностью которого скрывались огромная выдержка и терпение, как нельзя лучше подходил для такого дела. Он довольно долго выбирал точку для постановки минной банки. Но зато поставил ее исключительно удачно. Не прошло и трех часов, как на банке подорвался крупный вражеский транспорт, «Л-3» [90] ушла уже довольно далеко, а в перископ был хорошо виден высокий столб дыма и пламени, и некоторое время в отсеках слышали гул взрыва. Затем в течение часа из того же района доносились звуки разрывов глубинных бомб. Это значило, что гитлеровцы были введены в заблуждение: они предположили атаку торпедами с подводной лодки». Так ставил мины Грищенко!

«Л-3» использовала и торпедное оружие. Правда, бывали и ошибки.

Возвращаясь из второго боевого похода в базу, Грищенко решил заняться активным поиском противника, чтобы атаковать его торпедами. Ведь шел второй месяц войны, а «Л-3» не выпустила по противнику ни одной торпеды! Подошли к порту Виндава (Вентспилс) в надежде, что какой-нибудь транспорт врага выйдет в море. Лодка — в подводном положении.

— Слышу шум винтов транспорта и сторожевого корабля, — доложил акустик.

Осторожно поднят перископ: действительно, из порта выходит огромный пароход в охранении эсминца. Впереди — катера. На лодке объявили торпедную атаку. Торпедные аппараты № 1, 4 и 5 приготовили к выстрелу. И тут же доклад акустика:

— Катера увеличили ход, шум усиливается!

Тотчас начали рваться глубинные бомбы. Один из катеров промчался над лодкой, взрыв раздался с левого борта, затем еще один — справа.

Лодку взрывной волной с большим дифферентом бросило на глубину. Корма ударилась о грунт. Командира пронзила мысль: «Как вертикальный руль?»

— Осмотреться в отсеках! — скомандовал спокойно. С нетерпением ждал доклада.

— Вертикальный руль в порядке, — доложили из кормового отсека. Из остальных также доложили, что серьезных повреждений нет.

Взрывы глубинных бомб продолжались, хотя несколько глуше, — значит, далеко.

Торпедные аппараты готовы к выстрелу, но акустик доложил, что едва прослушивает шум винтов транспорта. Было ясно, что конвой отвернул, а катера снова повернули на лодку. Взрывы бомб приблизились. Очевидно, противник все-таки заметил поднятый на несколько секунд перископ.

Командир БЧ-5 доложил Грищенко, что запаса электроэнергии в аккумуляторах, если идти таким ходом, не [91] хватит до темноты. А ведь только тогда можно будет всплыть и начать зарядку аккумуляторной батареи. По докладу акустика, что транспорты справа и далеко, стало ясно — не догнать. Надо уходить от катеров — один из них снова повернул на лодку и опять посыпались бомбы. Торпедная атака не удалась, и «Л-3» с трудом оторвалась от вражеских катеров. Всплыли, дали ход дизелями, казалось, опасность позади. Только начали зарядку аккумуляторов, катера тут как тут. Пришлось срочно уходить под воду. И снова посыпались бомбы... Одна рванула рядом. Верхняя крышка рубочного люка от взрыва подпрыгнула, и внутрь лодки хлынула вода.

Вышел из строя гирокомпас. Вторая бомба повредила топливную систему, нарушилась герметичность аккумуляторной батареи. Начался пожар... По всей лодке погас свет.

Корабль лишился почти половины аккумуляторов. Это на сутки уменьшало время пребывания лодки под водой. Вертикальным рулем можно было управлять только вручную. Рулевые Волынкин и Обрывченко по очереди, обливаясь потом, управляли рулем по командам командира.

Только к рассвету удалось окончательно оторваться от катеров. Курс лодки держали по магнитному компасу, а точность показания его после близких разрывов бомб вызывала сомнения. Всплыли под перископ, чтобы определить место лодки. Прямо по носу лодки Грищенко опознал наш остров. От сердца отлегло. «Л-3» пришла в зону огня своей береговой артиллерии. Вероятно, поэтому вражеские катера прекратили преследование...

Так 31 июля 1941 года после второго боевого похода «Л-3» возвратилась в Таллинн.

Чтобы подготовить лодку к новым боевым походам, требовались серьезные ремонтные работы. Выполнить их в Таллинне уже было невозможно. Фашисты еще 22 июля 1941 года возобновили наступление на столицу Советской Эстонии. Одновременно с моря они стремились заблокировать наш флот в Таллинне, выставив на подходах к нему тысячи морских мин.

В этой сложной обстановке Грищенко получил приказ перейти в Кронштадт в надводном положении, следуя в группе с минным заградителем «Марти» в сопровождении тральщиков.

К утру 1 августа 1941 года «Л-3» благополучно завершила переход. В этот же день лодка перешла в Ленинград на завод, и начался ее ремонт. Через месяц Петр [92] Денисович вывел «Л-3» в море на позицию к северу от острова Гогланд с задачей — совместно с другими подводными лодками охранять проходы между минными полями, не пропустить врага к Ленинграду с моря. Ровно месяц «Л-3» пробыла на позиции.

30 октября ее отозвали в базу. Причину не указали, но командиру лодки стало ясно, что обстановка на море стабилизировалась и фашисты не решаются прорываться с моря к Ленинграду. Больше в 1941 году в походы «Л-3» не ходила.

Всего же в первый год войны подводный минный заградитель «Л-3» совершил четыре выхода в море для выполнения боевых задач: два — на постановку мин, сложный переход в надводном положении из Таллинна в Кронштадт и выход на позицию для защиты Ленинграда с моря.

Впереди экипаж «Л-3» ожидали тяжелейшие испытания 1942 года.

Фашисты считали, что закупорили Финский залив и советским подводным лодкам в море не выйти. Поэтому в начале 1942 года немецкие транспорты ходили в открытой части Балтийского моря почти без охранения. Чтобы пресечь их походы, надо было прорваться через Финский залив, густо нашпигованный минами.

Кроме мин, сетей и береговой артиллерии наши корабли подстерегали и другие опасности. Противник организовал довольно эффективную систему обнаружения наших сил: корабельные дозоры, штатные маяки... Для наблюдения гитлеровцы использовали и различные строения, церквушки, заводские трубы, одним словом, все высокие сооружения на побережьях Финского залива и Балтийского моря. Эти нештатные посты оборудовались средствами световой связи, прожекторами, а некоторые — и шумопеленгаторными установками.

Вдоль побережья Балтики была развернута сеть радиопеленгаторных станций, которые обслуживали немецкие офицеры связи. Обнаружив нашу подводную лодку, о ней сейчас же сообщали на проходящие транспорты.

В боевых походах для балтийцев особенно опасными были переходы подводных лодок через Финский залив в Балтийское море и обратно в Кронштадт. В один конец — пять-шесть суток. За это время более семидесяти раз они пересекали линии минных заграждений. Тяжелейшие испытания!

С болью вспоминают ветераны-балтийцы те прорывы: [93] не всем удалось преодолеть страшные преграды туда и обратно. Для многих экипажей залив стал могилой...

Трудными были походы «Л-3» в 1941 году, но с ними не сравнить походы сорок второго. Не раз смерть скользила по корпусу «Фрунзевца». Однако искусство командира, мастерство экипажа, совершавших, казалось, невозможное при форсировании Финского залива, побеждали. Ничто не могло остановить балтийских подводников. «Л-3» вместе с другими лодками постоянно держала в страхе и напряжении фашистский флот, в чем признавались его адмиралы. «Каждая подводная лодка, прорвавшая блокаду, представляет собой угрозу судоходству на всем Балтийском море и подвергает опасности наш транспортный флот, которого уже едва хватает», — докладывал Гитлеру в 1942 году адмирал Редер, командовавший военно-морскими силами Германии.

Но чего стоили нашим подводникам эти прорывы! От всего экипажа, а особенно от командира, требовались огромное напряжение всех сил и кропотливый труд еще задолго до выхода. Море не прощает промахов и упущений, оно жестоко наказывает за малейшую ошибку.

Экипаж «Л-3» понимал, что в предстоящем 1942 году надо будет готовиться к каждому конкретному походу, но сам Грищенко пришел к твердому убеждению, что не менее важно создать собственный стратегический «банк» данных по морскому театру, по вероятным маршрутам перехода. К сожалению, такими обобщениями командиры лодок не занимались. Поэтому Петр Денисович всю зиму неустанно штудировал географические описания Балтийского моря, рисовал его узкости и островки, выписывал из лоций и корабельных журналов все, что имело хоть малейшее отношение к предстоящим походам 1942 года. Завел несколько специальных записных книжек с вклеенными картами: о характере глубин, о выставленных фашистами минах. Были отдельные выписки о погодных условиях: ветре, волнении моря, видимости. Нашел материал, которым в ту пору очень интересовались подводники: о течении в центре Финского залива, о том, как влияет на него ветер, как меняется температура воды по глубинам... Еще в академии Грищенко уяснил, что такие данные крайне нужны при длительном подводном плавании для прокладки истинного курса лодки. А теперь они необходимы во сто крат больше, чтобы не оказаться на минном поле из-за неправильного учета течения.

Исключительное место среди всех материалов, которые [94] нужны были во время плавания под водой, занимали карты, вахтенные журналы, личные записи командира за 1941 год. Бесценное сокровище! Оно представляло собой накопленный опыт экипажа «Л-3» и десятков других экипажей. Воедино были собраны собственные и чужие «шишки». Грищенко не раз читывал и перечитывал свои записи. При желании и наличии времени можно было написать целый трактат. Но сейчас он выбирал из рукописей только то, что нужно в боевом походе. Остальное... Подождет до лучших времен. А пока... Возвратились с победами лодки первого эшелона, которые добавили свежие разведданные. Теперь можно еще раз уточнить курсы через Финский залив, узнать, где безопаснее в боевом походе вести зарядку. Все отложилось в голове.

Наконец новый боевой поход, первый в 1942 году.

В 22 часа 15 минут 9 августа 1942 года в Купеческой гавани Кронштадта на мостике «Л-3» раздалась негромкая команда:

— По местам стоять, со швартовов сниматься!

Спустя мгновение эти же слова прозвучали по отсекам. Соскользнула на пирс убранная сходня. Ослаблены и отданы швартовы.

В пятый раз с начала войны выводил командир свою «Л-3» на встречу с врагом. И всегда это — волнующее событие в жизни экипажа и самого Петра Денисовича.

Из подводных лодок второго эшелона первой выходила «Л-3». Командир с мостика посмотрел на корму лодки и поставил ручку машинного телеграфа: «Правый малый назад» Все шире и шире становилась полоса воды, отделяющая лодку от пирса.

Корабль медленно разворачивается носом на выход. Последний взгляд на пирс, прощальное приветствие — и глаза привычно рассматривают гладь залива.

Боевой поход начался. Через четыре часа — остров Лавенсари, последний клочок нашей земли. Дальше — враг. Командир на присланном с острова катере убыл на берег для ознакомления с обстановкой. Лодка, тем временем управляемая старпомом, легла вблизи острова на грунт. Нужно было переждать день, чтобы получить дополнительные сведения об обстановке на театре от командира только что пришедшей «оттуда» «С-7». На переходе в Финском заливе каждая мелочь пригодится. Поэтому на флагманском командном пункте Лавенсарской военно-морской базы в короткой беседе с командиром «С-7» С. П. Лисиным Петра Денисовича интересовало все [95] до деталей: с какой скоростью, на какой глубине возвращалась «С-7»? где бомбили? сколько времени занял переход? где проходили курсы — в южной или северной части залива? После ответов Лисин дружески посоветовал идти маршрутом, которым он только что вернулся. Но у Грищенко уже созрело свое решение: «Идти за тралами до точки погружения и... поглубже... Почти ползком по дну. Путь, предложенный Лисиным, неплох, но не все стыкуется с моими расчетами. Пожалуй, надежнее идти к югу от Гогланда. Там не ждут, ищут скорее всего по маршруту Лисина...»

В два часа 12 августа «Л-3» погрузилась, чтобы форсировать Финский залив. Грищенко работал у стола штурмана, что-то чертил, записывал. Подозвал штурмана:

— Петров! Вот уточненный курс. Следите за глубиной под килем!

Вышел в центральный. Посидел молча, старался не выдать своего беспокойства. От штурмана шли доклады:

— Под килем девятнадцать метров! Тридцать, сорок пять!

Лодка осторожно крадется мимо расставленных мин. Ход самый экономичный — два узла. Где-то над лодкой шныряют вражеские катера. Но все идет по плану, который до малейших деталей тысячу раз продумал Грищенко. Рули перекладываются вручную, все шумящие механизмы отключены. Только чуть-чуть слышна работа гирокомпаса. Пока тихо и спокойно. Грищенко оставил в центральном посту Коновалова и направился к себе в каюту.

Вдруг лодка словно споткнулась. Командир буквально выскочил из каюты:

— Штурман! Глубина под килем? Молчание. В тот же миг новый вопрос:

— Сколько воды над нами?

— Семь метров, — виновато отозвался штурман.

Да, штурман был виноват. Забыл о приказании командира следить за глубиной под килем и вывел лодку на мелководье. Что делать? Подвсплывать? Но ведь над рубкой — всего семь метров! Это значит — всплыть под огонь орудий вражеских кораблей.

Но выхода иного не было. Надо подвсплывать.

— Стоп моторы! Откачать двести литров из уравнительной цистерны!

Быстро подняли командирский перископ. Лодка начала медленно всплывать. Тотчас дали ход, а Грищенко [96] крутил перископ и командовал старпому для записи в журнал:

— Сто семьдесят градусов левого борта — сторожевой корабль. Дистанция тридцать кабельтов, без хода. Штурман! Доложить глубину под килем!

Немедленно были взяты пеленги на береговые ориентиры. Определено место корабля. Хладнокровные и уверенные действия командира всех успокоили. Лодка послушно уходила в сторону от отмели и вражеских кораблей. Противник лодку не заметил...

— Товарищ Коновалов! — это Петр Денисович старпому. — Следите за глубиной под килем, контролируйте работу штурмана — проходим Гогландский рубеж.

И, успокоившись, кратко подытожил:

— Ориентироваться нужно по данным, которые сообщил нам командир «С-7». Но свое место надо знать предельно точно. Сами видите: триста метров в сторону — и чуть не случилась беда.

Коновалов, не проконтролировавший работу штурмана, чувствуя свою вину, стоял понурив голову.

Позже получил «свое» и штурман. Нет, крика не было: командир наставлял его спокойно, деловито, объяснил, в чем ошибка, указал ее причину.

Отпустив штурмана, Грищенко почувствовал, как он устал. Он еще не отдыхал ни минуты, от бессонницы лицо пожелтело и осунулось. Он не мог позволить себе расслабиться, пока «Л-3» не закончит форсирование Финского залива.

Новые сутки похода прошли спокойно. Командир «Л-3» выбрал южный маршрут, который почти вплотную подходил к району Таллинна. Это позволило благополучно миновать последний противолодочный рубеж фашистов. За кормой остались главные опасности: мины, сети и наблюдательные посты противника. Наконец можно прилечь отдохнуть, ведь пошли четвертые сутки похода и двадцать первый час непрерывного подводного плавания. В отсеках уже скопилось много углекислого газа. Дышать стало тяжелей, но надо идти еще дальше, теперь на север, чтобы затем повернуть снова на запад. Грищенко оставил в центральном посту за себя Коновалова, которому, как и всем, нелегко. Помощник нагнулся к устройству регенерации. Полегчало.

Хотя и трудно дышать, но все в центральном посту и в командирском отсеке повеселели: раз командир ушел спать, значит, порядок. Прошло два часа. Командир проснулся. [97] Вот и весь отдых. Надо готовиться к главному — к атаке. Прошел в центральный пост.

— Боцман! Всплывать на глубину двенадцать метров! I Нажав кнопку, поднял перископ. Быстро осмотрел горизонт. Ничего. Второй раз осмотрел, но уже медленнее, стараясь разглядеть все на воде и в воздухе.

— Товарищ командир! — обратился помощник. — Можно всплывать?

Отдохнувший, но все еще напряженный, Грищенко ответил не сразу:

— Подождем пока, — и, вглядываясь в горизонт, добавил: — Надо уйти подальше от залива в открытое море.

Опустил перископ, приказал погрузиться на глубину двадцать метров и следовать прежним курсом. Сам пошел к штурману. На карте поставил точку, обвел ее кружком — место подводной лодки на данный момент. Глаза заблестели. Еще бы: вышли в Балтийское море!

Все расчеты и действия правильные! Мины, сети, дозоры, самолеты — все миновали, все за кормой! Конец форсированию залива!

Но преодолеть Финский залив — еще полдела. Предстояла главная работа в боевом походе: топить корабли врага. Однако сначала надо их найти.

Грищенко всегда считал, что найти противника, подготовиться к бою, грамотно атаковать — дело непростое, однако посильное для любого, кто усвоил азы командирской науки. Но вот одержать победу в бою — тут азов недостаточно. Тут нужно нечто большее, если хотите — талант и всепобеждающая воля командира.

Рассуждал так: «Наука позволяет с большой долей вероятности рассчитать, где произойдет встреча с противником, определить, что нужно сделать для того, чтобы занять наиболее удачную позицию для торпедного залпа, и так далее. Но все это — арифметика боя. Ее достаточно, если стреляешь по мишени. Но ведь там, на мостике вражеского корабля, тоже умный и хитрый противник. Там тоже мастера. Значит, если хочешь победить, всегда будь чуть-чуть умнее, чуть-чуть изобретательнее, чуть-чуть решительнее и инициативнее, чем враг. Твой ум и талант, твои нервы, воля, сплоченность и мастерство твоего экипажа дают гарантию победы.

Говорят: удачлив в бою... Удача — не дар бога командиру. Удачу делают сам командир и его экипаж. Это высшая математика боя...»

Самый ответственный момент в море — когда противник [98] обнаружен и сыграна «Боевая тревога». Это начало противоборства! Но психологически командир корабля вступил в него еще задолго до этого мгновения.

В стремительно летящие минуты сближения с противником надо думать только о схеме и деталях начавшегося мереного боя. И каждый офицер, матрос на «Л-3» видел, чувствовал, что Грищенко именно в данный период предельно внимателен к окружающей обстановке, но не раз их поражало и другое. Казалось бы, в этой ситуации для командира естественны возбуждение, нервозность. Но Грищенко оставался спокойным, даже команды подавал тише.

Сам Петр Денисович объяснял свое поведение предельно просто: в море, на корабле успех в решающей степени зависит от коллектива. Но на него надо влиять. В бою командир корабля, когда на него смотрят в упор десятки глаз, способных уловить малейшее сомнение, колебание, должен собрать свою волю в кулак и всем своим видом, жестами, взглядом вселить веру в удачу каждому члену коллектива, всему экипажу в целом. Он же в эти минуты — судья поведения каждого, и он же — последняя инстанция контроля. Это колоссальная ответственность за выполнение задачи, за корабль, за жизнь людей.

Беспокойство за корабль, за каждого человека на его борту, вера в свой коллектив — вот, что помогало Грищенко одерживать победы. Напряжение духовных и физических сил во время атаки длится, кажется, целую вечность. И момент залпа после самой короткой команды подводников «Пли!», когда корабль вздрогнет от толчка вышедших торпед, наступает пик командирского напряжения. Еще нельзя расслабиться, так как не пришел доклад о том, что торпеды вышли. Еще не ясно, что расчетные данные на карте-планшете принесут успех. Но вот возбужденный, торопливый голос акустика: «Пеленги на торпеды и на цель совпали!» Но даже после этого напряжение не ослабевает. Начинается новый сложный маневр — выход из атаки.

Послезалповое маневрирование требует не меньшего умения, чем выход в атаку. Пожалуй, здесь уже не навык, а больше искусство. Ведь надо оторваться незамеченным. Но и противник думает, ищет ответа на атаку. Поэтому, чтобы парализовать его, надо попытаться атаковать в это время еще одну цель.

Психологический груз предстоящей встречи с противником (обнаружение, атака и отрыв от преследования) навалялся на Грищенко сразу, как только закончилось [99] форсирование Финского залива. Теперь Грищенко охватило особое нетерпение, переходящее в жажду увидеть в перекрестие перископа цель: корабль, транспорт. При таком возбуждении, напряжении нервов возможны были не только ошибки, но и курьезы. Так было и в этом, пятом, походе.

14 августа — первые сутки после выхода «Л-3» в Балтику, казалось, принесли счастье. На вахте стоял Леонид Иванович Шелобод — минер. Периодически поднимая перископ, он внимательно осматривал горизонт, поверхность воды и воздух. Минуло уже два часа вахты. В очередной раз поднят перископ.

— Боевая тревога! — раздался взволнованный голос Шелобода.

Прошли считанные секунды, и весь экипаж — на боевых постах. Грищенко быстрее всех оказался в центральном посту. Он повис на ручках перископа, вглядываясь в указанную минером цель. Оба главных электромотора, как только перископ был опущен, заработали «самый полный вперед».

Через три минуты прозвучал голос командира:

— Оба самый малый!

Петр Денисович, прильнув к перископу, впивается глазами в обнаруженную цель. Но... подает странную команду:

— Старпом! Отбой боевой тревоги!

Коновалов недоуменно посмотрел на Грищенко. Командир уступил старпому место у окуляров перископа. Коновалов взглянул и все понял. Ложная тревога. Направление на транспорт не менялось. Когда сличили атакуемый транспорт с местом на карте, стало ясно, что этот «транспорт» давно уже не судно. Попросту Шелобод обнаружил севшую на мель посудину — ее мачты торчали у самого берега.

Пятые, шестые, седьмые сутки боевого похода... Противника пока нет.

18 августа 1942 года. «Боевая тревога! Торпедная атака!» Внезапное появление кораблей взволновало и обрадовало экипаж, заждавшийся встречи с врагам. Грищенко не отрывался от перископа. То поднниал то, то опускал. Подозвал к перископу Луганского — младшего штурмана.

— Ну-ка, Иван Степанович, взгляни! Что за посудина? Уж больно длинна!

— Товарищ командир! Танкер, водоизмещением тысяч двадцать! А за ним еще девять транспортов. [100]

— Ну, уж, двадцать! — усомнился Грищенко. — И не десять, а одиннадцать, да плюс два эсминца с катерами. А водоизмещением, будем считать, — пятнадцать тысяч! Первый и четвертый торпедные аппараты, «Товсь!» — скомандовал Грищенко.

Прошло необходимое для подготовки время.

— Пли!

Все в лодке ощутили толчок — это вышли из аппаратов торпеды. Последний взгляд командира в перископ. Томительное ожидание результата — и вот над танкером огромный столб дыма, пламени. Но... прямо на лодку ужи мчатся вражеские катера. Почему? Как они могли определить ее место? Глубиномер... Шесть метров. Молнией пронзает мысль: «При выходе торпед облегченную лодку не удержали на глубине...» Медлить нельзя, и Грищенко резко бросает команду:

— Срочное погружение!

И тут же, почти мгновенно, командиру стали поступать доклады о том, что в отсеках выполняются действия по срочному уходу на глубину. Петр Денисович внешне спокоен. Взгляд устремлен на стрелку глубиномера. Но чувствуется, что каждый нерв, как струна, натянут до предела.

— Подводная лодка погружается! — докладывает боцман.

Но это уже видит и командир: стрелка «поползла» вправо.

— Глубина: десять, двенадцать, четырнадцать метров, — серия взрывов с левого борта обрывает доклад боцмана.

Решение пришло мгновенно. Вперед, к горящему танкеру, под море огня. Лодке он не опасен, а катера сюда не пойдут. Рывок и снова:

— Стоп моторы!

Акустик слушает море. Тишина и в лодке, и за бортом. Но вот:

— Товарищ командир! Катера слева десять градусов, шум усиливается, — это голос акустика Жеведя.

— Самый полный вперед! Право на борт... Боцман, глубина пятьдесят метров, — командует Грищенко.

Снова лодку тряхнуло взрывами, погас свет.

— Включить аварийное освещение, — спокойно, словно на учении, отдает приказание инженер-механик.

И снова взрывы над лодкой одни за другим. Корабль трясет. Ощущение такое, будто находишься в железной [101] бочке, пущенной под уклон по булыжной мостовой. Коновалов, словно метроном, считает взрывы:

— Тридцать семь, тридцать восемь...

Снова тишина. Опять остановлены моторы. Едва слышно гудит гирокомпас. Затем — снова серия взрывов глубинных бомб, но уже глухих, значит, — оторвались... Командир приказывает дать ход и передает помощнику:

— Очередной смене заступить на вахту!

К себе в каюту Грищенко пригласил комиссара.

— Плохо работали во время атаки, могло кончиться все очень печально.

— Но ведь танкер мы потопили, — возразил Долматов. Грищенко, сделав вид, что не расслышал реплики комиссара, продолжал:

— Важно после атаки удержать лодку на заданной глубине. А для этого надо точно уловить момент, когда лодка попытается всплыть. И вот тогда все: боцман, механик, трюмные в центральном посту, я — должны мгновенно отреагировать, удержать глубину. Сегодня мы этого сделать не смогли!

— Ну что ж, в следующей атаке сделаем! — вновь попытался возразить Долматов.

— Раз не сделали сегодня, не сделаем и завтра. Если не натренируемся, как следует.

— Тренироваться в море, рядом с противником? — удивился комиссар.

— Именно в море! — сказал командир. — И важно, чтобы необходимость этого поняли все!

Так было решено тренировать экипаж. Таков уж Грищенко!

Отойдя в центральную часть Балтийского моря, подальше от вражеских маршрутов, Грищенко трое суток отрабатывал торпедные атаки. Только убедившись, что при залпе из шести торпед инженер-механик и боцман могут удержать лодку на заданной глубине, командир приказал ложиться на курс к острову Борнхольм.

...К юго-западу от Борнхольма находятся Мекленбургская, Любекская и Кильская бухты. Глубины в них малые, и на подводной лодке здесь можно ползать только, образно говоря, по-пластунски. Но бить врага надо.

«Л-3» — в центре района, прилегающего к военно-морским базам и судостроительным верфям Германии. Немецко-фашистское командование создало здесь полигоны боевой подготовки своих военно-морских сил, для охраны которых сосредоточило немало противолодочных кораблей. [102] Уверовав в непреодолимость противолодочной обороны, враг не ожидал здесь встреч с советскими подводниками.

Четырнадцатые сутки боевого похода. Доклад акустика Дмитрия Жеведя:

— Шум винтов прямо по курсу!

Лодка меняет курс, глубину. От торпедной атаки Грищенко решил отказаться. «Л-3» — подводный минный заградитель, главное оружие которого мины. А по расчетам лодка уже подходила к району, где надо было ставить мины. О координатах постановки знал только командир. И потому на вопрос офицеров, команды: «Когда в атаку?» — у него оставался один ответ: «Сначала — минная постановка».

Двое суток тщательно вел разведку Петр Денисович. Определил маршрут перехода транспортов: Засниц — Треллеборг. Установил, что Росток — Режне — это маршрут боевых кораблей. Штурман скрупулезно отмечал все данные наблюдений на карте и в навигационном журнале. Ведь маяк Аркона — прекрасный ориентир для точного определения места подводной лодки как днем, так и ночью — работает круглые сутки. Слишком самонадеян враг! Впрочем для навигационных нужд в этом районе и шведских маяков вполне достаточно.

25 августа, время к полуночи. Акустик докладывает: «Слышен постоянный шум винтов транспортов». Отлично! Ледка — точно под оживленным «перекрестком». Можно начинать постановку мин. Отданы команды. И закипела работа... Из имевшихся на борту «Л-3» двадцати мин поставлено семь. Одна минная банка. Вторую решено поставить немного южнее — за Борнхольмом. И вдруг, когда постановка второй минной банки уже заканчивалась, произошло неожиданное.

— Товарищ командир! — почти одновременно обратилась к Грищенко боцман Настюхин, управляющий горизонтальным рулем, и рулевой на вертикальном руле Волынкин.

— Лодка плохо слушается горизонтальных рулей, — первым доложил Настюхин.

— Плохо слушается вертикального руля, — взволнованно добавил Волынкин.

Обстановку прояснил доклад минера Ивана Шелобода:

— Товарищ командир! Видимо, якорь седьмой мины не вышел из нижней трубы.

«Вот так сюрприз», — невесело подумалось командиру. [103]

Значит, на стальном тросе за лодкой буксируется смертоносный груз. Через час мина придет в боевое положение. Наверху враг, всплыть нельзя. Как избавиться от опасного груза?»

— Стоп моторы!

— Самый полный вперед!

Снова стоп, снова самый полный. Циркуляция, потопление, всплытие. Снова самый полный.

Лодка то «прыгала» вперед, то стопорила ход. Шла борьба за жизнь корабля и экипажа. Нервное напряжение обострило мысль, мозг в поисках выхода работал лихорадочно. Пожалуй, никто, кроме командира, да, возможно, минеров, не представлял истинного положения. Но, понимая трудность и сложность обстановки, весь экипаж старательно выполнял команды. Чтобы не нагнетать обстановку в центральном, Грищенко держал себя подчеркнуто спокойно и уверенно. И это действовало: люди, видя, что командир хладнокровен, верили — все будет в порядке. Наконец из кормового отсека доложили:

— Якорь седьмой вышел. Передняя крышка минной трубы закрыта.

Командир «Л-8» вздохнул с облегчением. Можно идти к месту постановки следующей минной банки... Вот выставлены и оставшиеся мины.

На поставленных здесь минах, как впоследствии станет известно, подорвались подводная лодка и три транспорта врага.

Решив главную задачу, Грищенко считает, что теперь можно и «поохотиться». Ведь остались в запасе торпеды.

Но тут — новая беда. Ночью во время зарядки аккумуляторов лопнула верхняя крышка цилиндра правого дизеля. Пришлось срочно погружаться и ложиться на грунт там, где застала беда, — у острова Борнхольм. Другого месте для ремонта вблизи вражеских берегов, как известно, нет.

Работа с дизелем была жаркая в буквальном смысле слова. Температура в отсеке повысилась, стало трудно дышать. Руководил работой механик лодки Крастелев. Мотористы, мокрые от пота, словно борцы на ковре, ворочали тяжелую трехсоткилограммовую чугунную крышку дизеля.

Стучать нельзя, все нужно делать, как говаривал Крастелев, шепотом. Наверху враг. Причем многочисленный: в самый разгар работы в район нахождения лодки пришла целая эскадра противника. Жеведь внимательно прослушал [104] море и доложил: «Шесть боевых кораблей — но характеру шума тральщики — снялись с якорей и ушли курсом на север».

Повезло, подумал Грищенко. Оставаться на грунте стало опасно. Ветер усилился, и здесь на мелководье разгулялась волна. Корпус лодки начало бить о грунт. Да и люди устали. Воздух тяжелый, содержание углекислого газа критическое. Дыхание у всех натужное, глаза налились кровью. Однако без исправного дизеля всплывать нельзя. Наконец звучит долгожданное: «Работы закончены. Дизель исправен». Но всплывать опять нельзя: вражеские корабли снова над лодкой.

Шторм крепчал. И это радовало подводников. Надеялись: не выдержав штормовой погоды, корабли противника уйдут. Так и получилось.

Всплыли под перископ. Горизонт был чист. Всплыли и начали бить зарядку аккумуляторной батареи. Грищенко, посоветовавшись с офицерами, принял решение: ночью «поохотиться» в надводном положении. Так прошло еще двое суток поиска.

За терпение и настойчивость — награда. В темноте ночи Грищенко рассмотрел группу транспортов. Шли они плотно, скученно. А не попробовать ли одним залпом поразить две цели? Выбрали позицию стрельбы. «Пли!». Выпустив торпеды, лодка срочно ушла на глубину. А два почти одновременно прозвучавших взрыва свидетельствовали: атака получилась удачной...

Из-за шторма лодку с трудом удавалось держать на перископной глубине. Но на рулях стояли мастера, они вели лодку, как по ниточке.

Грищенко внимательно осматривал горизонт в окуляры перископа. В очередной раз проворачивая перископ, заметил на горизонте большой конвой. Шторм основательно потрепал его: охранение разбросала волна, а катера поотстали. Видно было, что конвой идет без особых мер предосторожности. Гитлеровцы надеялись, что в штормовую погоду нечего ждать угрозы из глубины. Просчитались. «Л-3» вышла в атаку по эсминцу и транспорту. По две торпеды на каждую цель, они были выпущены одна за другой. Потребовался лишь небольшой доворот с одного боевого курса на другой. Все в лодке расслышали взрывы торпед. Подвсплыли. Быстро осмотрев горизонт в перископ, командир убедился — эсминца нет, транспорт тонет, только мачты торчат. Огромный конвой — почти полтора десятка транспортов — после потери двух вымпелов [105] отвернул от курса и исчез за горизонтом. Гнаться за ним было бессмысленно: израсходованы все торпеды и мины. Пора возвращаться домой.

«Л-3» начала движение к устью Финского залива. Теперь главное — сохранить скрытность, незаметно для противника форсировать залив. И прежде всего необходимо соблюдать полное радиомолчание. Вот как об этом рассказывает в своей книге адмирал В. Ф. Трибуц: «Грищенко довольно долго не отвечал на радиограммы из Кронштадта. Он был исключительно дисциплинированным в радиопереговорах, особенно в обстановке такого тесного театра, как Балтика, и обилия радиопеленгаторных станций противника. «Л-3» молчала, и поползли слухи, что минзаг потоплен. Начали говорить о том, что о потере следует доложить в Ставку. Однако Военный совет надеялся, что Грищенко отзовется; верило в это и командование бригады.

Однажды мне позвонил комбриг А. М. Стеценко. Срываясь с тона официального донесения, он кричал:

— Живы! И в порядке! Запрашивают перед входом в Финский залив. Восемь побед! Слышите? Восемь!»

...5 сентября «Л-3» начала форсирование залива. В первые сутки удалось обойти все опасности. Дважды зловещий скрежет минрепов — стальных тросов, поддерживающих мины, — о борт лодки своевременно услышали в носовом отсеке. Немедленно доложили в центральный пост. Командир отреагировал мгновенно. Команда, еще команда — выполнен маневр. И смерть прошла рядом по борту, в нескольких метрах от лодки. Но... идти дальше становилось все труднее и труднее. Рано утром на вторые сутки над лодкой раздался сильнейший взрыв. Корпус корабля как будто вдавили глубже в воду, и он буквально упал на грунт. Глубина девяносто метров. А шли — на глубине двадцать метров.

— Осмотреться в отсеках!

Не успели доложить из отсеков, как по носу лодки раздались четыре глухих далеких взрыва. Над лодкой прошумел противолодочный корабль, сбросил еще серию глубинных бомб. Они разорвались за кормой «Л-3». Настороженные лица наблюдали за поведением командира. Он спокойно стоял около рулевого. Ему было ясно, что это не прицельное бомбометание. Скорее всего реакция на взрывы антенных мин. Главное сейчас — затаиться, а потом малошумным ходом пройти минное иоле.

Тускло горело аварийное освещение. Большинство [106] плафонов разлетелось вдребезги. Но серьезных повреждений не было. Аварийный инструмент, приготовленный во всех отсеках, никому не понадобился. Пробоин не было. Добротно сработана «Л-3». Воздушный пузырь в среднюю цистерну — и лодка мягко снялась с грунта. Снова легли на долгожданный курс — домой!

Петр Денисович понимал: душа каждого моряка рвется на берег. И вам он в мыслях был там, среди родных и близких ему людей. Но он гнал эти мысли. Гнал, чтобы не расслабиться, — ведь именно он, командир, обязан привести всех этих людей — весь экипаж — туда, куда устремлены сейчас все их помыслы. Домой!

И потому Грищенко заставлял себя постоянно делать что-то, связанное с боевой работой, чтобы расхолаживающим мыслям о родном причале не оставить места. Запрашивал обстановку в отсеках, определял наиболее удобный маршрут дальнейшего движения.

Еще один взрыв. На той же глубине, что я первый, — двадцать метров. Теперь была полная уверенность — мины антенные. Касания минрепа о борт лодки никто не слышал. Грищенко, внимательно смотревший на репитер — указатель курса от гирокомпаса, видел — картушка совершенно неподвижна. Стало ясно — компас вышел из строя. Магнитный же компас работал ненадежно. Об этом штурман доложил еще после первого взрыва. Но ориентироваться все же было можно.

Но как идти? К северу или к югу от Гогланда? Из радиограмм, полученных еще несколько суток назад, стало известно, что фашисты выставили новые минные ноля и что к югу от Гогланда подорвалась на мине одна из наших «щук». Что же делать?

— Штурман! — это Алексею Петрову. — Будем выходить на наш старый курс. Ориентироваться по глубинам.

Через несколько минут к командиру, сидящему в центральном посту, подошел Алексей Петров.

— Товарищ командир! Для выхода на старый курс, которым следовали месяц назад, надо повернуть на тридцать градусов вправо. Этим ходом идти пятнадцать минут и, как только обнаружим характерные глубины, надо поворачивать на курс девяносто градусов.

— Молодец, штурман!

Командир отдал необходимые команды и, когда лодка легла на новый курс, вызвал помощника в центральный пост. Оставил его за себя, а сам с Петровым направился [107] в командирский отсек. Включил эхолот и принялся через каждые две минуты наносить глубины на кальку: сорок два метра, сорок три, сорок, шестьдесят пять... Так, теперь лево руля... Вышли на старый курс.

Грищенко направился в центральный пост. Внимательно посмотрел на магнитный компас, приказал по нему держать курс. Снова поспешил в штурманский пост. Там неистово жужжал эхолот. Петр Денисович склонился к штурманскому столу, еще раз разложил кальку с нанесенными на ней глубинами.

— Глубины совпадают! Идем верно! — радостно сообщал стоящий рядом с командиром штурман, наблюдая за показаниями эхолота, Грищенко вновь оторвался от стола и пошел в центральный пост.

Когда до точки встречи со своими кораблями оставалось совсем немного, сильнейший взрыв раздался над лодкой. Вышел из строя указатель вертикального руля в боевой рубке. У боцмана, стоящего на горизонтальных рулях, стрелка глубиномера прыгнула на отметку «сто»! Провал!? Но лодка слушается рулей. Стрелка отошла на девяносто... Восемьдесят... «Л-3» точно держит глубину пятьдесят метров. Из отсеков короткие доклады:

— Началось поступление воды. Вода поступает медленно. Насосы справляются! Замечаний по работе механизмов нет.

Грищенко облегченно вздохнул. Силен гидравлический удар, но все обошлось.

Мучительно долго тянулись последние часы перехода.

— Товарищ командир, — тихо обратился инженер-механик, — аккумуляторная батарея разряжена почти до предела. Если идти таким ходом, электроэнергии хватит не более чем на час.

В ответ механик услышал негромкое, но твердое:

— Отключить камбуз, выключить освещение. Помпы остановить, пускать только по моему приказу.

Тут же командир приказал помощнику перейти за ручное управление вертикальным рулем. Надо было экономить на всем.

В точке всплытия лодку ожидали наши корабли. В двадцать часов с них заметили появившуюся из-под воды рубку, затем и палубу «Л-3». Поднявшийся на мостик Грищенко полной грудью вдохнул свежий воздух. Рядом с ним стоял матрос, размахивающий бамбуковым шестом с опознавательным флагом. Два катера и тральщик сопровождали [108] «Л-3» к причалу острова Лавенсари. Ночью Грищенко перевел лодку в Кронштадт.

Месяц длился этот боевой поход. Встреча «Л-3» в Кронштадте 10 сентября 1942 года была торжественной: члены Военного совета КБФ, председатель Ленинградского горисполкома, группа ленинградских поэтов и писателей: В. Азаров, Вс. Вишневский, А. Крон, В. Кетлинская, А. Штейн, О. Берггольц.

Берггольц, восхищенная мужеством экипажа подлодки и ее командира, написала стихотворение «Подводная лодка уходит в поход» (первоначально оно называлось «Песня о подводной лодке», пелось на мотив «Раскинулось море широко»). Стихотворение было опубликовано 4 октября 1942 года в газете балтийских подводников «Дозор». О подвиге «Л-3» в те дни было написано еще одно стихотворение — «Встреча героев» (автор Борис Тимофеев), напечатанное в газете «Красный Балтийский флот».

Только за этот один поход под командованием Грищенко экипаж «Л-3», по уточненным данным, потопил восемь судов противника общим водоизмещением сорок две тысячи тонн.

Подвигу Грищенко была посвящена почти вся газета «Красный Флот» от 22 сентября 1942 года. На первой странице этого номера в четверть листа была фотография с надписью: «Командир подводной лодки капитан 2 ранга П. Грищенко». На второй полосе газеты — очерки А. Зонина и А. Штейна.

Один из них назывался «Сорок две тысячи тонн», другой — «Стиль советского подводника». В этих материалах было много строк о командире подводной лодки: «Подводники учатся у своего командира, перенимают стиль его действий». ...»Грищенко не тратит зря ни одной торпеды». ...»Грищенко, в котором краснофлотцы души не чают...».

Командующий Краснознаменным Балтийским флотом адмирал В. Ф. Трибуц дал исключительно высокую оценку действиям «Л-3»: «...по искусству кораблевождения и использованию оружия, по тактике, словом, по всем боевым показателям поход «Л-3» не имел равных в обоих эшелонах» (имеется в виду второй и третий). Такая оценка командующего приобретает особое значение, если вспомнить, что в походах двух эшелонов участвовали двадцать шесть подводных лодок. Три из них: «Л-3», «Щ-309», «Щ-303» — за победы в этих походах удостоены гвардейского звания, а еще три стали Краснознаменными. В последующем за более чем два года войны ни одна из [109] балтийских подводных лодок гвардию не пополнила. Командиры каждой из подводных лодок, действовавших в составе эшелонов, проявили решительность, мужество и героизм. Свидетельством тому является присвоение звания Героя Советского Союза командиру «Щ-406» капитану 3 ранга Е. Я. Осипову и командиру «С-7» капитану 3 ранга С. П. Лисину.

Из многочисленной группы героических кораблей, блестящей плеяды их командиров на самую верхнюю ступеньку командующий флотом поставил «Л-3» и ее командира капитана 2 ранга П. Д. Грищенко.

В следующий боевой поход Грищенко повел «Л-3» через полтора месяца — 27 октября 1942 года. Это был выход вместе с «Щ-304». Известно, что это была последняя встреча Петра Денисовича с Яковом Павловичем Афанасьевым — командиром «Щ-304». Обе подводные лодки благополучно форсировали Финский залив и вышли в Балтийское море. Но «Щ-304» из похода не возвратилась... «Л-3» пришла одна...

После прорыва в Балтийское море Грищенко занялся поиском и выявлением в Або-Аландском архипелаге фарватеров противника, по которым шло оживленное движение судов из фашистской Германии в Финляндию. Спустя неделю «повезло» — обнаружили эскадренный миноносец. Но на эсминце заметили подводную лодку. Осветив ее прожектором, эсминец полным ходом устремился к ней — на таран. Открыл огонь из пушек и пулеметов. «Л-3» успела уйти под воду и произвести торпедный залп. Выпустили две торпеды. Томительное ожидание... Вдруг враг отвернул? Тогда промах... Но не прошло и минуты, как услышали далекий глухой взрыв. Победа!

Снова поиск противника. Галс за галсом, днем и ночью.

При движении на перископной глубине вахтенные офицеры вглядываются в горизонт. Непрерывно несет вахту гидроакустик. На каждый обнаруженный шум реагирует командир. Но сутки идут за сутками, а враг или проходит далеко, или шумы оказываются ложными. То косяк рыбы, то просто шум моря. Сложно в то время было акустику различать характер шумов, слишком несовершенна была акустическая аппаратура.

Поиск ночью вели уже в надводном положении. Мешали самолеты. Приходилось по нескольку раз за ночь уходить на глубину по команде «Срочное погружение». Сорок — сорок пять секунд требовалось «Л-3» для ухода под воду. «А что, если в это время под прикрытием самолетов [110] проходит конвой?» — приходила в голову командиру «Л-3». Решение Грищенко нашел и здесь: не надо погружаться. Если самолет обнаружен ночью — «Стоп дизеля». Тогда не будет кильватерного следа, который своим белым, пенистым треугольником за кормой выдает ледку.

Застопорить ход — и ждать. Не заметит, не должен заметить ночью остановившуюся лодку пролетающий самолет. Да, риск есть, и немалый. Но зато вероятность обнаружения конвоев, если они идут под охраной самолетов, резко повышается.

До предела взвинчены нервы. Надрывно звучат моторы невидимого в темном небе вражеского самолета. Тяжело в эти мгновения не только командиру, тяжело всем. И понятно! В морском бою матрос подводной лодки не сталкивается лицом к лицу с матросом противника. Никогда, ни при каких условиях. Столкновение скорее психологическое. И успех этого противоборства определяется мастерством командира подводной лодки, сближающего или удаляющего корабль относительно противника, мастерством ее экипажа. Не видеть, не слышать врага, но чувствовать его и уверенно, спокойно сидеть за прибором, пультом или просто за столом с карандашом. Ждать! Верить, что командир корабля не ошибется. И так не час, не два, а сутки, недели, месяц... Тягостное ожидание! Этот давящий груз ожидания подводники экипажа «Л-3» испытали не единожды. Но врага все-таки обнаруживали. Тогда звучал властный голос командира, и каждый собирал нервы в кулак, напрягался, как пружина, чтобы с силой разжаться и выиграть бой, выпустив торпеды по врагу, или поставить мины прямо на курсе цели.

Петр Денисович был поистине мастером минных постановок. Командование флота хорошо это знало и учитывало, посылая Грищенко на задание.

В воспоминаниях комфлота адмирала В. Ф. Трибуца есть, на первый взгляд, ничем не примечательная фраза: «...Долго выбирал точку для постановки минной банки». Выбор этой течки бывал, как правило, настолько неожиданным и дерзким, что противник даже представить не мог такого. На это и рассчитывал Грищенко в шестом походе.

На седьмые сутки похода 2 ноября 1942 года поставили первую минную банку из десяти мин. Уходить не стали, легли на грунт неподалеку. Стали ждать. Вечером на порту «Л-3» все отчетливо услышали сильный взрыв [111] по направлению на выставленные мины. Не ушли и после взрыва.

С рассветом подвсплыли и в перископ Грищенко увидел знакомую картину: тральщики врага «работают» на фарватере, чистят проход, ось фарватера обозначена буем, за который ошвартован сторожевой катер противника. «Ну, что ж — пусть почистят! А мы потом сюда же добавим смертоносного груза».

Но на сей раз мины решили ставить не за тралами, а прямо около буя со стоящим катером. Буй обходят стороной тральщики. А транспорты противника как раз идут до буя и поворачивают. Это хорошо рассмотрел Грищенко.

«Л-3» подкралась к бую и выставила вторую минную банку — семь мин, да так, что их никак не обойти. Прозевал вражеский катер минную постановку. А стоил этот «зевок» фашистам двух транспортов.

И снова начался томительный поиск врага. Прошла еще одна неделя. Получено приказание возвращаться в базу. Но у «Л-3» на борту десять торпед и три мины. Командир решает на пару дней задержаться. И вот, когда надежда обнаружить противника почти исчезла, на лодке раздался сигнал боевой тревоги. Это вахтенный офицер Иван Луганский обнаружил конвой, идущий курсом из Финляндии на юг.

Через десять секунд командир лодки был уже в боевой рубке. В перископ наметил для атаки самый крупный транспорт. Но видимость была очень плохая. Над морем висели рваные полосы тумана, которые скрывали то борт транспорта, то мачты и трубы. Это сильно затрудняло замер дистанции до цели. Да и направление до цели определить по перископу непросто. Временами видимость составляла не более одного кабельтова — это всего около двухсот метров. А до кораблей противника — сорок кабельтов.

При такой погоде, прикидывал Грищенко, немудрено попасть под таран. И все же он решил не отказываться от атаки. Слитком долго искали противника. И наконец цель — огромный транспорт.

Видимость ухудшалась. Теперь вся надежда на акустика. Дмитрий Жеведь — вот кто должен выручить. Он уже доложил, что прослушиваются транспорт и несколько кораблей охранения. «Подойти бы поближе... А может, — подумал Грищенко, — попробовать поднырнуть под корабли охранения? И тогда рукой подать до транспорта. Лишь бы не ошибиться в дистанции!» [112] И вот «Л-3» уже под кораблями охранения. Глубина погружения пятьдесят метров.

— Товарищ командир! Слышимость ухудшилась, — беспокойно сообщил акустик.

«Вот те на!» — пронеслось в голове Петра Денисовича. — «Значит, надо уменьшить глубину...»

— Боцман! Держать глубину пятнадцать метро»! Механик! Принять две тонны воды в уравнительную цистерну!

— Слышу отчетливо цель! — громко доложил акустик.

— Отлично! — немного повеселев, откликнулся Грищенко.

Но на душе было все же неспокойно. Размышлял: «Уж очень опасен маневр. А вдруг цель изменила курс, повернула на лодку? Тогда дистанция совсем мала. И все же надо продолжать атаку. Охранение позади, до залпа остались две-три минуты. Главное — дистанция! Надо бы глянуть в перископ. Другого выхода нет... Ничего: пятнадцать метров — эта глубина практически исключает попадание под таран транспорта. В худшем случае повредим перископ... Надо рисковать...»

Рука командира потянулась к кнопке подъема перископа. Перископ начал подниматься. Одновременно Грищенко приказал приготовить торпедные аппараты № 2, 3 и 6.

Как только окуляр перископа показался из шахты, Грищенко припал к окуляру. Видна неспокойная поверхность моря. И вдруг... Объектив перископа закрыл борт транспорта. Все произошло в доли секунды. Огромный, острый, словно лемех плуга, форштевень транспорта подмял поднятый перископ. Сотрясение было столь сильным, что Грищенко ударился головой о нижнюю головку перископа. Оглушенный, командир потерял сознание. Тело обмякло, поползло вниз, нога соскользнула в шахту. И быть бы беде, но подъемный трос перископа задержал командира от падения в восьмиметровую шахту.

Транспорт прошел над лодкой, погнув перископ и сорвав листы обшивки ограждения боевой рубки...

Усилием воли Петр Денисович заставил себя открыть глаза. Взгляд на глубиномер — лодка погружалась с краном на правый борт. В голове пронеслось: «Молодец механик, что принял две тонны лишней воды. Иначе бы — верная гибель. Будь лодка на одни метр выше — пиши пропало...» Но тут же обожгла вторая мысль: «Зато теперь [113] две тонны тащат корабль вниз. А там — тоже гибель».

Однако экипаж действовал четко. Лодку удалось удержать на глубине пятьдесят метров. И когда командир окончательно пришел в себя, она, удерживая глубину, шла под электромоторами, как будто ничего и не произошло. Только в центральном посту побледневшие и взволнованные помощник командира и механик продолжали отдавать приказания, приняв управление.

Бесперископная акустическая атака, увы, не состоялась. Случай помешал? Расчеты были не точны? Это станет предметом серьезного размышления Грищенко уже после войны. А пока — лодка получила повреждения и предстояло сложнейшее возвращение домой. Четыреста миль, из них добрая половина — по Финскому заливу.

Задача неимоверной трудности — идти вслепую несколько суток. В этой сложной обстановке Петр Денисович не мог забыть сорвавшуюся атаку: «В чем ошибся — разберусь потом, но убежден — решение атаковать без перископа было правильным. Если бы чуть-чуть лодка уменьшила глубину, если бы дистанция была больше на один кабельтов... Или чуть-чуть лучше была бы гидрология на глубине двадцати метров... Но главное — нам бы хорошую акустическую аппаратуру, а не старый «Марс», который, к сожалению, не был богом войны. И был бы порядок! Можно, можно атаковать только по акустике! И рисковать тоже надо — без этого не победить!..»

С наступлением темноты «Л-3» выставила оставшиеся три мины на маршруте вражеских транспортов и, отойдя подальше от фашистских кораблей, ведущих наблюдение в этом районе, всплыла в надводное положение.

Оценили характер повреждений. Тумба перископа сбита набок, перископ погнут под углом девяносто градусов и торчит в сторону борта. С большим трудом удалось его несколько развернуть в корму. Но все равно опасно: он мог захватывать минрепы при форсировании Финского залива. Второй перископ тоже оказался поврежденным.

Домой шли в надводном положении. Требовалось зарядить аккумуляторные батареи. Погода резко ухудшилась, в полночь разыгрался шторм. Вода заливала мостик, вахтенных на мостике и через люк попадала внутрь лодки. Командир сначала всех отправил вниз, а сам остался наверху, привязавшись к поручням. Кипящее море норовило сбросить его за борт. Но самое неприятное — вода по-прежнему [114] мощным потоком через люк заливала нейтральный пост. Помпы не справлялись с откачкой. Возникла новая угроза — затопление аккумуляторной батареи. Пришлось и командиру спуститься а боевую рубку и захлопнуть верхний рубочный люк. Слепая, с открытыми шахтами подачи воздуха к дизелям «Л-3» мчалась к Финскому заливу. Уйти под воду нельзя — не окончена зарядка, а перед форсированием Финского залива надо было иметь полностью заряженные аккумуляторы. На этом участке отлично сработали штурманы. Не видя береговых ориентиров, они все же точно привели корабль к месту погружения — в точку начала форсирования залива.

Выручил эхолот. Он помог командиру и штурманам вести лодку по глубинам. Они тщательно ощупывали эхолотом дно моря, и в полном смысле слова шли на удачу.

Мысли о минах беспокоили командира непрерывно. С уходом под воду он предельно ясно представлял картину: натянутые минрепы, словно стальная сеть, в ячейки которой протискивается лодка. Главное — пройти между ними. Каждая струна наверху оканчивается миной. А может, есть и антенные мины? Тронет корпус лодки эту антенну — и взрыв. А что будет, если взрыв над лодкой? А если в стороне? А у борта?..

Трудно отогнать эти мысли. Не дают они покоя командиру. Но Грищенко надеялся, что пройдет корабль точно по курсам, которые в начале похода безопасно вывели его в море.

Только бы погнутый перископ не задел минреп... Но что, если все же заденет? Так, прикинем: «Отвести корму, минреп должен соскользнуть...».

Постепенно тревожные мысли отступали, голова становилась ясной. Но напряжение не спадало. Начали форсировать залив.

— Центральный! Докладывает первый отсек! С левого борта скрежет, звук перемещается в корму.

«Вот она! Сейчас минреп дойдет до торчащего в борт перископа — и...»

— Стоп левый мотор! Лево руля!

Пронесет или нет? Тишина, все затаили дыхание. Скрежет прекратился.

— Право руля. Ложиться на курс девяносто. Оба мотора, малый вперед.

«Удачно выбрали глубину, корабль прошел значительно ниже мины», — пронеслось в голове командира. Он [115] знал — это последнее испытание. Минная опасность позади. На курсе нет больше минных преград.

— По местам стоять, к всплытию!

Звонкие, радостные доклады идут в центральный пост о готовности лодки к всплытию.

Боевой поход закончен...

Это к ним, вернувшимся «фрунзевцам», можно отнести стихи поэта-подводника А. А. Лебедева, не дожившего до победы:

На берегу уже лежал снег, когда «Л-3», раненая, но победившая стихию и потопившая шесть вражеских судов, вернулась в Кронштадт. Она была последней подводной лодкой из состава третьего эшелона, возвратившейся в 1942 году. Переход лодки без перископа через Финский залив доказал высочайшее искусство мореплавания, которым владел весь экипаж корабля.

В 1943 году «Л-3» принял и вступил в командование ею помощник и воспитанник П. Д. Грищенко Владимир Константинович Коновалов. В этот год «Л-3» в море не выходила. В 1944 и 1945 годах «Л-3» совершила три боевых похода, в которых под командованием В. К. Коновалова было потоплено десять судов противника: пять торпедами и пять подорвались на минах. Общий результат боевых действий «Л-3» в годы войны просто удивительный: двадцать один транспорт и семь военных кораблей противника потопили и повредили гвардейцы. Такого «послужного списка» не имел ни одни другой подводный корабль нашего флота.

До сих пор советские и иностранные исследователи продолжают уточнять «лицевые счета» подводных лодок, приводя достоверные данные потерь. Думается, сегодня это уже не столь важно. Однако эти исследования подтверждают высокую результативность боевых действий «Л-3». По числу потопленных фашистских кораблей она занимает первое место среда подводных лодок Советского Союза. [116]