Бой на Ловати

Укрывшись в кустах на берегу, ребята с тревогой и боязливым любопытством следили за тем, что происходит на реке. Было их трое: Ленька, Серега и Ягодай, который увязался за старшими. Теперь он предпочел бы оказаться дома, но бежать одному по лесной дороге было еще страшнее, чем оставаться на месте.

— Ты гляди не высовывайся, — наставлял Ленька своего младшего товарища. — Она как чиркнет — и будь здоров!

— Кто — она? — не понял Ягодай.

— Пуля.

Ягодай, и без того напуганный, сполз на самое дно ямы и вдавился в горячий песок.

Притихшие и бледные, сидели ребята за бугром и даже друг с другом говорили шепотом, хотя воздух кругом был наполнен грохотом, криками, треском пулеметных очередей и винтовочных выстрелов. Давно надо было бы уйти домой, но что-то удерживало их, заставляло сидеть в песчаной яме под кустами.

Ленька скинул кепку и осторожно высунулся из укрытия.

— Гляди, как бы не заметили! — предупредил Серега.

— Не! Не заметят! Я из-под кусточка... Гляди, опять грузятся... И эти под пулемет попадут. Вот гад!

Ругательство относилось к гитлеровскому пулеметчику, засевшему на парфинской колокольне. Время от времени он выпускал длинные очереди по переправе. Но на том берегу в горячке и суматохе наши не замечали опасности. Так, во всяком случае, казалось ребятам. Вражеский пулеметчик действовал хитро и подло. Он бил только по переправе и только в то время, когда солдаты выплывали на середину реки и укрыться им было негде.

— Смотри, а вон те на плоту... Раненого несут... Два солдата спустились к воде, положили на песок раненого. Еще один сполз вниз, волоча за собой пулемет. Втроем они кое-как подтянули поближе несколько связанных прутьями бревен и опустили раненого на этот плот. Солдат, притащивший пулемет, поставил его на середину плота, но, прежде чем сесть, покачал плот, проверяя, выдержат ли бревна такую тяжесть.

Два других солдата подобрали на берегу жерди, встали на плот и, упираясь в песок, отчалили от берега. Повсюду через реку на бревнах и плотах, а то и просто вплавь переправлялись солдаты. Но все внимание мальчиков было сосредоточено на этом плоту. Плот выходил к середине реки.

— Сейчас застрочит, гад!.. Эх, как бы предупредить... Куда они лезут, не видят, что ли?

Какая-то сила подняла Леньку из ямы. Он вскочил на бугор и, сложив рупором руки, закричал, краснея от натуги:

— Эге-э-эй! Пулемет там!.. Давайте в сторону!.. Пулемет на колокольне!.. Э-эй!..

Ленька кричал что есть силы, указывал рукой на церковь и снова принимался кричать.

Солдаты заметили мальчугана, размахивающего руками, но что он кричит, понять не могли. Двое по-прежнему отталкивались шестами. Пулеметчик на плоту тревожно следил за переправой и рукой придерживал пулемет. А раненый непрестанно поднимал голову, силился встать и снова опускался на бревна.

— Давайте в сторону! Пулемет!.. — крикнул еще раз Ленька, и потом из его горла вырвался только невнятный хрип. Ленька сорвал себе голос. Солдаты опять не поняли. Да и куда они могли свернуть!

Плот вышел на середину реки, и тотчас же с колокольни затарахтел пулемет. Гитлеровец, видимо, хорошо пристрелялся. Пули хлестали по воде, словно длинная веревка. Пенящаяся дорожка пересекла плот, разорвалась, и вода закипела около бревен.

Ленька хорошо видел, как полоснула очередь по раненому, и он перестал поднимать голову. Солдат с шестом взмахнул свободной рукой и повалился в воду. Другой прыгнул сам и исчез под водой. Один только пулеметчик застыл в напряженной позе. Он подтянул сползавший пулемет, пригнулся еще ниже и остался на месте. Видно, оружие для него было дороже жизни.

Еще одна очередь хлестнула с колокольни, и пулеметчик уронил голову на руки, державшие пулемет. А плот развернуло и понесло по течению. Солдат, спрыгнувший в воду, вынырнул и оглянулся. Он отбросил назад мокрые волосы, подплыл к плоту и ухватился за скользкое бревно. Единственный из четверых, уцелевший при переправе, он не оставил погибших товарищей. Вцепившись в плот, солдат, напрягая силы, греб одной рукой. С другого берега кто-то бросился ему на помощь. Вдвоем перенесли они пулемет и убитых.

А Ленька все стоял на берегу. В горле першило, глаза заволокло слезами, и, как сквозь сон, донесся до него голос приятеля:

— Ленька, давай назад! Слышь, назад беги! Убьют там!

В яму он вернулся с дрожащими губами: его бил нервный озноб. Ягодай глядел на Леньку во все глаза.

— Чего уставился? Не видал никогда? — обрушился на него Ленька и отвернулся.

Ребята выползли из укрытия, добрались до канавы и побежали к лесу.

В деревне уже знали, что немцы прорвались к Ловати. Не сегодня завтра они могли захватить Лукине. На огородах рыли ямы, прятали от немцев трудом накопленные вещи.

Ленька пришел и сразу же забрался на печку. Мать звала его ужинать, но он отказался. Екатерина Алексеевна поднялась на приступку, села рядом на печке и положила руку на грудь сына.

— Что с тобой, Ленюшка? Что ты нынче будто сам не свой пришел? Аль случилось что? Сказал бы, оно и полегчает...

Может быть, от материнских слов или от прикосновения ее ласковой руки его словно прорвало — вылилось наружу все, что скопилось в душе. Он поднялся, обнял мать, прижался щекой к ее руке и, всхлипывая, заговорил:

— Да что же это они делают?! Ведь раненых... среди реки... Зверье проклятое... Из пулемета... Что теперь им, гадам, за это сделать?!

Слезы душили его, он не мог продолжать. Мать осторожно разжала Ленькины руки, уложила его.

— Ну, успокойся, успокойся, сынушка... Зачем тебя понесло на Ловать-то? Чего ты там не видел? А у нас тут мост строят. Сарай на доски разбирают. Говорят, войска переправлять будут... Вот и прогонят его назад, немца-то... Спи!..

Загрубевшими шершавыми руками она вытирала слезы на его щеках, гладила по волосам; и Ленька постепенно утих, задремал.

Это была последняя ночь, которую Ленька провел под родным кровом...

Наутро чуть свет в избу вошли саперы. Они переминались с ноги на ногу и, видно, не решались начать разговор.

— Так что, хозяюшка, избу пришли разбирать, — виновато опустив голову, сказал наконец один солдат.

— Какую избу?

— Вашу. На мост не хватает. Капитан приказал. «Второй этаж, — говорит, — раскатайте, а низ оставьте. Пусть там живут...» Ничего не поделаешь — война!

Солдат говорил тихо, не глядя в глаза.

— Это как так — разбирать избу? — взбунтовалась Екатерина Алексеевна. — Сараи раскатали, теперь за избы взялись? Она нам, изба-то, даром досталась или как?.. Вы пришли и ушли, а нам что делать? Не допущу, и не думайте! Сама пойду к капитану!..

— Да мы разве не понимаем?.. — сказал тот же солдат. — Сами крестьяне. Знаем, как добро достается... Только капитан приказал... Мост надо строить.

— А я что, под вашим мостом с детьми жить буду? Пойду к капитану! Где он у вас?

— Здесь, на деревне. Конечно, пусть сходит. Может, он и отменит приказ, — обратился солдат к товарищам.

Мать накинула платок и направилась к двери.

— Мам, не ходи, — остановил ее Ленька. — Не ходи! Мост-то ведь нужен! А мы и так проживем. Не ходи!..

— И ты заодно?! Больно много у тебя домов, я погляжу! Мал еще в такие дела встревать!

Мать ушла, хлопнув дверью, а солдаты сели и закурили. Они не выкурили и по половине цигарки, как Екатерина Алексеевна вернулась.

— Ну что ж, раз такое дело, раскатывайте, — совсем другим тоном заговорила она. — Что тут поделаешь!.. Вы пособите только вещички перенести. Тут немного...

Солдаты поднялись, стали выносить все, что было в избе, а двое полезли на чердак отдирать крышу.

Пришел отец. Вместе с Валей он зарывал вещи на огороде и не знал еще, что их избу собираются ломать. Услыхав об этом, он только махнул рукой:

— Не до того теперь, мать! Мешкать некогда. В Быки надо уходить, пока не поздно. Народ пошел уж, давайте и мы трогаться.

Еще несколько дней назад мужики решили всей деревней уходить в лес. Место выбрали неплохое — Быки, за Желтыми песками, в самой глуши.

Сборы заняли немного времени. Минуя шоссе, забитое машинами, военными повозками, пушками, обоз тронулся узким проулком и по целине вышел к лесу. Ребята не стали ждать медленно ползущих подвод и ушли вперед, нагруженные кошелками и узлами. Идти предстояло километра четыре. Как и по всей округе, места здесь были хорошо знакомы ребятам.

— Сейчас на блесну щука хорошо берет, — сказал Ленька, — днем так поверху и ходит...

Он сказал об этом, вспомнив, как ловили они с матерью щук. Было это тоже в конце лета, так же алели в темной зелени леса гроздья рябины.

— Теперь уж не до лова! — ответил Сашка и переложил мешок на другое плечо. — На речку будем только за водой ходить. В Быках вода глубоко, не докопаешься...

— А колодцы все равно надо рыть. На речку часто ходить опасно. Того и гляди немцы прознают.

Ленька начал развивать перед ребятами родившийся у него план снабжения водой всей лесной деревни.

Он предложил сделать деревянные желоба, по которым и потечет вода от колодцев.

— А зимой как? — спросил Ягодай. — Замерзнет все!

— Что зимой? Ты до зимы, что ли, в Быках жить собираешься? Живи, пожалуйста!.. Скоро фрицев отсюда прогонят. Только пятки будут сверкать.

Ленька был убежден, что переселялись они в Быки ненадолго, недельки две переждать, и все. Остальные были с ним согласны.

— Надо сделать так, чтобы фрицы до нас не добрались. Давайте построим оборону! — предложил Толька.

— А что, можно! Автоматы достанем, патронов наберем и дежурить будем. Можно и гранат раздобыть. Если к нам подойдут, как шарахнем!

— Гранаты не стоит. Их надо умеючи... — засомневался Сашка.

— А я знаю, как их бросать. Могу зарядить и разрядить. Там запал такой есть, как медный карандашик.

Ленька отличался удивительной способностью узнавать все прежде других. Ребята только завели разговор про гранаты, а он, оказывается, давным-давно знает, как обращаться с ними, как бросать. Недели две назад занимались саперы на берегу Полы, изучали автомат, гранаты. Ленька к ним присоседился и все понял.

— Нет уж, гранаты сами бросайте. Ну их! — сказал Ягодай. — Невзначай разорвется в руках — вот и без глаз...

Ягодай тоже шел не с пустыми руками. Он тащил глиняный горшок с фикусом, и, как ни приноравливался, широкие листья все время загораживали ему ребят. А разговаривать он просто не мог, если не видел лица товарища. Поэтому Ягодай всю дорогу примерялся, нес фикус то на одной руке, то на другой, ставил горшок на плечо и в конце концов устал больше всех.

— Невзначай и громом может убить, — сказал Серега. — А если умеючи — ни один враг не подойдет... Да брось ты свой фикус! Глядеть тошно!

, — Валька под ним жить будет, — засмеялся Толька. — Землянки-то когда еще готовы будут!.. А гранаты, ребята, и вправду давайте пока не трогать. Винтовка — самое милое дело. Особенно если карабин маленький, легкий. Гранату еще изучать надо, одним запалом может пальцы пооторвать.

— Винтовку тоже надо знать, — сказал Ленька. — Дадут тебе затвор разобрать, а ты ни в зуб ногой. Давайте такой кружок устроим — военного дела!

— А кто нас учить будет? — спросил Сашка.

— Сами. Кто что знает, тот и расскажет. А можно кого-нибудь из взрослых попросить.

— Нет, взрослых нельзя — оружие отнимут, — сказал Серега. — Как узнают, так и отнимут. Лучше самим. А для оружия склад устроим, чтобы никто не знал. Натаскаем туда винтовок разных, патронов, наганы достанем. Будем как партизаны.

— Да про партизан что-то не слыхать. Наверно, не будет их у нас, — пожалел Толька.

— А чего из-за двух недель собирать-то! — ответил ему Сашка. — Все равно фриц дольше тут не продержится. Лучше в Красную Армию пойти.

— Одно другому не мешает. Видно, у нас сплоховали. В других местах небось давным-давно отряды собрали. Немцы придут, а там их встретят как полагается... У нас бы так!

— А может, и у нас отряд будет.

— Когда уж теперь! Что мы, не узнали бы, что ли!

— Да, а знаете, кого я видел? — перебил всех Толька. — Угадайте! Ни за что не угадаете!..

— Лося! — сделал самое невероятное предположение Ягодай.

— Нет! Человека. Все равно не угадаете. Знаете, кого? Мамисова отца! Виктора Николаевича! Помните, он еще в тот год у нас в Лукине был? А потом его за лыжи-то посадили.

— Не может быть! — удивились ребята. — Ему «же два года дали. Он в Старой Руссе сидит.

— Два года и прошло как раз. Не мог я обознаться. Такой же, как был, — бородка остренькая, в очках и в шляпе. И штаны такие же, с кожаными заплатами. Я в Мануйлове был — мать посылала. Иду, гляжу — он мне навстречу. Как раз около избы Кругловых. А дядя Алексей на крыльце стоит, выпивши. Глаза опухли, красные, лохматый весь. Поздоровались они, а Виктор Николаевич и говорит: «У меня к тебе, Алексей Петрович, дельце есть...»

— Чего это он с пропойцей компанию водит? — удивился Ленька.

— Ты слушай, не перебивай. Ну вот. Дядя Алексей глядит на него и думает небось, что это ему спьяну примерещилось. «Ты, — говорит, — откуда взялся?» А тот отвечает: «Из Старой Руссы иду». Тут дядя Алексей и скажи: «Про тебя болтали, будто в тюрьме сидишь». Виктор Николаевич засмеялся, прошептал ему что-то потихоньку, я не расслышал, потом подтолкнул его к двери и сказал: «Пойдем, пойдем, потолкуем». Не знаю уж, о чем они толковали...

— А как же он из Старой Руссы пришел? — спросил Сашка. — Там же немцы...

— Кто его знает!.. Может, тайком как, болотами.

На том и прекратился разговор о Гердцеве, объявившемся снова в этих местах. Ребята подошли к Быкам, пересекли низинку, поросшую густым рыжеющим папоротником, и очутились среди высоких развесистых елей. Здесь расположилась табором вся деревня, ушедшая от гитлеровцев. Многие мастерили нары прямо под елями; некоторые копали землянки и валили высокие сосны на срубы. Бабы возились у костров, варили кашу, как на покосе. Растерянные куры жались к хозяйкам.

Вскоре подошли отставшие подводы. Отец Леньки провел семью к облюбованному месту и сказал: — Вот тут и будем жить. Как дикие люди...

Могила героя

...На третий день Ленька и отец закончили рыть землянку, Они работали в яме, а мать стояла наверху и отгребала землю. Валя возилась у костра, Лида собирала валежник.

— Теперь хватит, — сказал отец, опуская лопату. — Все не под открытым небом жить будем. Шабаш!

— А крыть когда? — спросил Ленька.

— Завтра покроем и землей завалим, а нынче пусть проветрится. Сырости будет меньше. Вылазь!

Больной ревматизмом отец больше всего боялся сырости, а сырость в землянках бывает неминуемо.

Ленька выкарабкался из ямы, воткнул лопату в кучу рассыпчатой мягкой земли и поглядел на свои ладони.

— Аж мозоли набил! — сказал он матери.

— Это без привычки, Ленюшка. Небось мокрыми руками за лопату взялся, вот и набил. Что весло, что лопата — мокрыми руками за них не берись. Отдохни теперь, сынушка!

Так выпало у Леньки свободное время. Еще не придумав, что он будет делать, Ленька сбежал в лощинку, вдоль которой расселились лукинцы. В его голове появился план — сходить в Лукино! Может быть, там уже немцы, а они с ребятами и не знают об этом. Но идти одному не стоит, лучше всем вместе.

Ленька свернул в сторону и прежде всего пошел за Серегой. Но Серегу отец не отпустил. Условным свистом Ленька вызвал Сашку Гуслина, Тольку, и втроем они отправились в свою деревню.

Толька предложил свернуть влево и лесом пройти на Гречневку. Сашка с ним согласился, а Ленька заупрямился.

Спор едва не перешел в ссору. Сошлись на том, что Ленька пойдет ручьем, а Толька с Сашкой — опушкой к Гречневке и сойдутся на голиковских огородах.

Крадучись и напряженно прислушиваясь к каждому шороху, Ленька благополучно добрался до речки. Он зачерпнул пригоршней воды, напился и берегом прошел мимо перевоза. Через речку теперь был перекинут деревянный мост. Тропинкой Ленька стал подниматься к своему дому. Кругом было безлюдно и тихо. Ленька высунулся из-за бугра — и в изумлении остановился. Он смотрел и не узнавал своего дома. Без крыши, без верхнего этажа дом стоял какой-то неприютный, кургузый. Сараи тоже развалили, они не загораживали теперь огородов, и дом сиротливо торчал на голом месте, будто капустная кочерыжка на грядке. Часть сеней уцелела, сохранилась лестница, а наверху виднелась печка с разломанной трубой. В горле у Леньки встал сухой шершавый комок. Он попробовал проглотить его — и не смог. Сердце заныло, Ленька чуть не плакал. Вот все, что осталось от их дома... Как же теперь будут они жить?..

Солнце било в глаза. Ленька приложил ладонь к козырьку и посмотрел на лес. Что это? На опушке леса около Старорусской дороги вдруг появились солдаты. Ленька сразу понял, что солдаты не наши.

«Вот попал! — подумал Ленька. — Зря от ребят отбился! Надо тикать». В голове у него молниеносно созрел план: пока гитлеровцы будут идти большаком к реке, он успеет добежать к перевозу и ручьем уйдет в лес. Надо только проскочить берегом на другую сторону перевоза. Иначе... Страшно было даже представить, что будет иначе...

Тишину внезапно прорезала сухая раскатистая дробь пулемета. Ленька взглянул на дорогу. Гитлеровцы растерянно бежали к лесу. На земле осталось несколько убитых. Те солдаты, которые первыми подходили к деревне, залегли на Сухой ниве и открыли огонь. Куда они стреляли, Ленька не понимал. Не мог он сообразить и другого: откуда бил наш пулеметчик. Его очереди, то длинные, то хлесткие и короткие, вырывались откуда-то из леса.

Ленька хорошо видел и шоссейную дорогу, и вражеских солдат, лежавших в кювете. Его захватил азарт боя. «Эх, сейчас бы вдоль дороги ударить!.. Ни один не ушел бы!» — подумал он. Ленька восхищался невидимым пулеметчиком: один, а скольких держит! Сейчас бы помочь ему — дорога здесь прямая как струна. Так бы и строчить вдоль дороги!

.Только Ленька подумал об этом, как со стороны перевоза, будто по заказу, застучал другой пулемет. Он дал длинную очередь и умолк. Гитлеровцы, не ожидавшие удара с фланга, бросились в сторону. Упало еще несколько человек, другие начали отползать к лесу.

Затарахтел третий пулемет, но звук у него был иной — густой и отрывистый. Несомненно, это был немецкий пулемет, и стрелял он по перевозу, но наш пулеметчик не отвечал.

На короткое время стрельба утихла, и на опушке снова появились солдаты. Они вышли из лесу, стреляя на ходу из автоматов. Казалось, будто из пожарных брандспойтов поливают они перед собой дорогу, разбрызгивая невидимые струи. Треск поднялся невероятный. В этой беспорядочной пальбе трудно было разобрать, отвечают наши пулеметчики или молчат. Но вот Ленька стал различать выстрелы пулемета, стоявшего у перевоза. Бил пулеметчик и со стороны Сухой нивы — в кустах трепетал желтый огонек.

Противник не выдержал огня двух пулеметов и снова отошел в лес, не прекращая стрельбы. Над Ленькиной головой просвистело несколько пуль, будто кто-то гибким прутом рассекал воздух. Одна пуля расщепила перила. Стало страшно.

Ленька помчался вдоль берега. Только бы успеть проскочить перевоз прежде, чем сюда подойдут враги!.. Он подбежал к мосткам, остановился на минутку передохнуть — и вдруг от неожиданности шарахнулся в сторону: совсем рядом с ним оглушительно затарахтел пулемет. Ленька посмотрел наверх и увидел ноги, обутые в сапоги. Он поднялся немного выше по косогору. Перед ним в неглубокой ямке, отрытой в песке, лежал пулеметчик. Казалось, он ничего не видел, кроме своей цели — вражеских солдат, мелькавших на опушке. Ленька подошел к пулеметчику сзади и смотрел на стоптанные каблуки его сапог, на спину, потемневшую от пота.

— А здорово вы их! — восторженно сказал он. — Я видел...

Пулеметчик, занятый боем, вздрогнул и стремительно повернулся к Леньке.

— А, чтоб тебя! — воскликнул он, увидев перед собой мальчишку. — Чего тебе здесь надо?

— Здешний я... Деревню хотел поглядеть.

— А как она называется, твоя деревня?

— Лукине это, а за речкой — Мануйлово.

— И то ладно. Знать хоть буду, где бой держал... Так, говоришь, здорово я их?.. Опять лезут, погань зеленая!

Пулеметчик выпустил очередь, сменил диск и повернулся к Леньке. Лицо у него было потное, в грязных подтеках.

— А зовут тебя как?

— Ленька... Дядь, может, вам помочь чем?

— Ишь ты, какой шустрый!.. Что ж, помоги. Водички бы принес. Во рту пересохло...

— А в чем?

Пулеметчик снова открыл огонь и ответил почему-то сердито:

— В чем, в чем!.. Кепкой хоть зачерпни. Сил моих нету, как пить хочется!..

Ленька сбежал к реке, лег животом на помост и погрузил кепку в прохладную воду. Потом он оперся коленкой о бревно, приподнялся и тут почувствовал острую боль — кованый железный крючок, торчавший острием вверх, впился ему в колено. Из тысячи дверных крючков Ленька сразу узнал бы этот единственный крючок, на который запиралась дверь в их избе. Вместе с косяком его принесли на переправу. Ленька будто встретился с добрым знакомым. Он потрогал крючок рукой, откинул сначала в одну сторону, потом в другую... Однако задерживаться долго не было времени. Вода вытекла, и Ленька снова наполнил кепку. Пока он добежал до пулеметчика, в кепке осталось совсем мало воды. Солдат жадно приник к Ленькиной кепке, выпил все, что там было.

— Тащи еще, — сказал он, не отрывая напряженного взгляда от опушки леса.

Ленька принес воды еще раз, и от перевоза до пулеметчика протянулся второй влажный след на сухом песке.

Бой продолжался. Два советских пулеметчика дрались за незнакомую им деревню. Им противостояла большая сила, но враги не могли прорваться к реке. Несколько раз ходили гитлеровцы в атаку и снова откатывались в лес. А пулеметчик около перевоза переползал с места на место, давал очередь, полз дальше и снова открывал огонь. Он хитрил, вводил в заблуждение врага: немцы думали, что у реки засело несколько пулеметчиков.

Вот свистнула мина и с металлическим треском разорвалась на берегу.

— Миномет подтащили, — определил солдат. — Теперь отходить пора. Как думаешь, Леонид?

— Не знаю...

— Ты не знаешь, а я знаю. Приказ мы с тобой выполнили. Понял? Надо было держаться здесь до полудня, а теперь скоро вечер.

Сержант сполз вниз и потянул за собой пулемет.

— А это что — кровь? Где же тебя зацепило?

Ленька и сам только сейчас заметил, что нога его была в крови. Кровь сочилась из пальца — может быть, сбил о камень, а может, действительно зацепило пулей.

— Дай-ка я завяжу, парень, пока фрицы примолкли. Дома мать пусть промоет, теперь некогда... Живете-то где?

— В лесу, недалеко здесь.

— Ушли, значит... Правильно!.. Эх, горе! И хозяйство, гляжу, порушилось.

С другого берега крикнули:

— Эй, пулеметчик! Давай сюда, сейчас рвать будем!.. Мост будем рвать! Отходи!..

— Еще в одном пособи, — обратился солдат к Леньке. — Друга у меня утром убили. Наказ тебе даю. Схорони ты его. Вырой могилу и схорони, не надругались чтобы...

Убитый лежал в кустах, накрытый плащ-палаткой. Пулеметчик, обнажив голову, постоял над ним, потом повернулся к Леньке:

— Подай-ка мне пулемет.

Ленька схватился за ствол — и вскрикнул: раскаленный пулемет еще не успел остыть.

— Экий ты!.. За сошник берись или за приклад, не то руки спалишь... Вот так! Повыше немного... Ну, пошел я, Леонид! Может, встретимся когда. Прощай!

Пулеметчик взошел на мост и, тяжело ступая по бревнам, зашагал через реку на тот берег. Ленька стоял и смотрел на советских солдат, уходящих за реку Полу...

А позади Леньки раздавалась стрельба. К деревне подходили гитлеровцы. Вот-вот займут они Лукино, и тогда несдобровать. Надо уходить!

Он торопливо пошел вдоль берега и тут услышал короткий взрыв, точно кто булыжником ударил в ворота. Мальчик оглянулся. Там, где был мост, в воду падали обломки бревен, а по реке расплывалось облако сизого дыма. Саперы, пригнувшись, бежали от берега. Ленька тоже припустился бегом. Он перебежал сухой ручей и сторонкой пробрался к лесу. Сделав большой крюк, он вышел на дорогу к Быкам. Немного постоял, осмотрелся.

«Где же ребята? — подумал Ленька. — Не напоролись бы они на гитлеровцев». Он решил было отправиться на поиски, но тут услыхал тихий свист, каким обычно обменивались мальчишки, потеряв в лесу друг друга. Ленька прислушался, заложил в рот два пальца и осторожно свистнул в ответ. Свист повторился, но уже ближе. Вскоре в чаще замелькали рубашки товарищей. Сашка и Толька тоже разыскивали Леньку.

— Ты где был?

— В деревне. А вы?

— В Гречневке. Немного не дошли. Увидели немцев — и бежать. Из-за тебя только воротились.

— А я из-за вас.

— В самую деревню ходил?

— Ага! Солдатам помогал. Пулеметчику.

— Ну да... — недоверчиво протянул Толька. — Там бой шел. Мы слышали.

— А чего мне врать-то! В бою и помогал.

Ребята не знали, верить или не верить Леньке. Сашка спросил:

— Страшно там, в бою-то?

— А то нет!.. Минами как начали садить!..

По дороге к Быкам Ленька рассказывая ребятам о том, что произошло в деревне, как чуть не столкнулся он с врагами, говорил про пулеметчика и его убитого друга.

— Надо похоронить его. Могилу вырыть и похоронить...

Возле землянок ребят встретила Валя.

— И я пойду, — сказала она, узнав, зачем Ленька берет лопату. — Может, цветов нарву...

В лесу начинали сгущаться сумерки. Солнце уже село, когда ребята подошли к ручью. Крадучись, поминутно оглядываясь, они вышли на опушку. Ленька шел первым, указывая дорогу.

Солдат лежал, прильнув щекой к земле, будто прислушиваясь. Преодолевая страх, ребята осторожно повернули его на спину. Лицо у него было строгое, молодое...

Под соснами вырыли неглубокую могилу. Валя нарвала травы, наломала веток и расстелила их на дне.

Мальчики с трудом подняли убитого. Они останавливались время от времени, опускали солдата на землю, отдыхали, потом шли дальше. Возле могилы его завернули в плащ-палатку и опустили на ветви.

Постояли молча. Босыми ногами они ощущали свежесть вырытой земли. Впервые ребята так близко видели смерть. Валя встала на колени, нагнулась и прикрыла мертвое лицо краем плащ-палатки.

Вскоре над могилой вырос маленький холмик.

— Пошли? — тихо спросил Толька.

— Смотрите, пулемет. — Серега показал на край поляны. Действительно, в лунном свете под кустами поблескивал пулемет.

— Надо взять, — сказал Ленька, — не то фрицам достанется.

— Тяжелый... Потащим попеременке, — предложил Серега.

Валя молча стояла возле могилы, о чем-то задумавшись.

— Ты тоже нам помоги, — сказал ей Ленька. — Возьми мешок с дисками. А ты, Серега, берись за ствол.

Ленька нагнулся к пулемету и увидел на примятой траве пилотку солдата.

— А пилотку-то мы и не заметили... Глядите, со звездочкой! Я ее себе возьму, на память. И буду носить.

Ленька скинул свою кепку, а пилотку надел на голову. В пилотке Ленькино лицо стало еще круглее.

— Пулемет завтра куда-нибудь спрячем, — сказал Серега. — Сегодня отнесем только подальше в кусты. Потом тайный склад сделаем.

Ребята взвалили на плечи пулемет и вошли в темноту леса. Валя задержалась около могилы, вздохнула и побрела следом. В руках она несла рюкзак с пулеметными дисками.

А я не буду терпеть

Пулемет, который ребята унесли в лес, долго не удавалось спрятать. Недели две пролежал он в кустах. Хорошо, хоть Ленька смазал его ружейным маслом, не то мог бы заржаветь.

Наконец ранним пасмурным утром ребята отправились делать тайник. Вырыли его в таком месте, что доберешься туда не сразу. Сначала шел папоротник, доходивший ребятам до самых плеч, потом начинался бурелом. Огромные деревья беспорядочно валялись здесь с вывернутыми корнями. Чтобы пробраться сквозь чащу, приходилось перескакивать с одного ствола на другой. Многие стволы сгнили, превратились в труху и только с виду казались крепкими. Наступишь на такой ствол — и нога проваливается, как в муравейник.

Тайник получился хороший. Устроили его под заметной издали сосной-рогулиной.

— Жалко, что в него нельзя часто лазить, — пожалел Толька. — Трудно откапывать!

Когда все следы были скрыты и на месте тайника выросла большая куча валежника, Ленька отмерил расстояние от «рогулины» и сказал:

— Двадцать три шага ровно! Идти надо в сторону бурелома. Теперь чтобы никому ни единого слова! Как военная тайна.

— Надо бы клятву дать, — предложил Серега.

— Зачем?

— Чтобы крепче было.

— Проболтаться боишься?

— Я-то нет...

— А мы что, болтуны?

— Да ладно вам! — вмешался Сашка. — Можно и так и этак. Давайте просто дадим честное пионерское, и все.

Ребята, каждый в отдельности, дали честное пионерское слово, что никогда никому не разболтают военной тайны, и пошли «домой», как теперь называли они свой лесной лагерь.

Около Быков перед ними как из-под земли вырос Валька. Лицо у него было потное, а щеки до того раскраснелись, что даже пропали веснушки.

— Целый час вас ищу! Весь лес обегал. В Быках что делается!.. В другой раз будете знать, как убегать от меня! — одним духом выпалил Ягодай.

Ребята ничего не поняли.

— Подожди, не трещи как сорока! Что в Быках делается-то?

— Что, что!.. Бабы пошли за водой, а их немцы увидели. Как начали гнаться, как начали!.. Им бы надо в другую сторону, а они прямо сюда...

— Кому им — немцам?

— Да бабам! Гитлеровцев, говорю, они в Быки привели. Всё хватают. А вашему петуху шею свернули, — повернулся он к Леньке. — Сперва палкой пришибли...

И правда, со стороны Быков доносились неясные крики и гул голосов. Кудахтали куры, слышался громкий хохот и женский плач. Ребята припустились бегом и скоро были в Быках.

Среди землянок расхаживали гитлеровцы в кителях пыльно-зеленого цвета, в тяжелых башмаках и с черными автоматами, похожими на длинные пистолеты. Рукава у них были засучены до локтей, воротники расстегнуты. Бродили они группами по два-три человека, заходили в землянки и бесцеремонно ворошили там вещи. Солдаты расхаживали с хозяйским видом, не обращая внимания на жителей.

Гитлеровцы уже достаточно нагрузились: из вещевых мешков торчали цветные платья, расшитые полотенца. Многие волокли стеганые одеяла, подушки, но больше всего солдат привлекало съестное. Они забирали масло, куски солонины, сахар, гонялись за курами, брали все, что попадало под руку.

К ребятам приближались два немца. Они прошли было мимо, но передний, долговязый и сухопарый верзила, неожиданно вернулся и подошел к Леньке. Он поглядел на мальчика холодными бесцветными глазами и закричал резким визгливым голосом:

— Руссише швайн! Вас ист лос? Их фраге: вас ист лос{1}?

Обе руки у долговязого были заняты. Он поднял над Ленькиной головой мертвую курицу и глазами, подбородком показывал на его пилотку. Ленька стоял растерянный, не понимая ни одного слова. Долговязый продолжал кричать, и из его беззубого, будто провалившегося рта брызгами летела слюна. Вдруг он бросил курицу, цепкими пальцами сорвал с Ленькиной головы пилотку и больно хлестнул его пилоткой по обеим щекам. Потом швырнул ее на землю и принялся неистово топтать, стараясь каблуком раздавить звездочку.

— Долметчер! Долметчер! — звал он кого-то, вцепившись в Ленькино плечо. Один солдат выбежал вперед.

Ленька хотел вырваться, но тонкие пальцы держали его, словно клещи. Солдат почтительно выслушал долговязого и сказал, коверкая русские слова:

— Герр ефрейтор сказать, что ти есть небольшой большевик. Понимайшь? Еще он спросиль, почему ты имаешь звезда на военный шляпа? И вот эти, как это... э... э... такой знатчок на пиджак...

Позже ребята узнали, что долметчер — это переводчик, но сейчас они ничего не понимали. В другое время картавая речь переводчика вызвала бы у них смех, но в этот раз было не до шуток.

Ленька не успел оглянуться, как пионерский значок, приколотый к его пиджаку, оказался в руках долговязого.

Он бросил значок на землю и раздавил каблуком. Ленька вырвался и отскочил в сторону, к ребятам.

Долговязый что-то пробормотал, засмеялся и погрозил пальцем. Переводчик сказал:

— Герр ефрейтор сказать, что в другой раз он будет тебя повесить. А первый раз будет прощайть...

Тяжко было на душе у Леньки!.. Нет, не пилотку со звездочкой, не пионерский значок растоптал этот долговязый фашист с узким подбородком и костистым носом! Леньке казалось, будто на грудь его гитлеровец наступил каблуком и давит, так давит, что невозможно вздохнуть...

А долговязый ефрейтор поднял с земли курицу и пошел вместе с переводчиком дальше.

Перетряхнув все землянки, угнав несколько свиней и корову, гитлеровцы ушли.

Ленька вернулся на то место, где ефрейтор бросил его пилотку. Измятая и грязная, с раздавленной звездочкой, она там и лежала. Труднее было найти пионерский значок. Наконец увидел и его. Затиснутый каблуком в землю, значок был изломан, погнут, булавка от него отлетела. Только эмалевые языки пламени горели по-прежнему ярко.

— А я все равно буду его носить! — упрямо сказал Ленька. — Вот булавку бы только приделать... Не застращают они меня! А то по морде бить! Нашелся какой!..

Ленька снял с пилотки израненную звездочку и вместе с пионерским значком положил в нагрудный карман.

Ребята пришли к выводу, что при первой встрече с фашистами они вели себя по-пионерски — не растерялись и не так уж струсили.

На другой день Екатерина Алексеевна собралась за водой. Она хотела еще завернуть в свою деревню, чтобы вместе с соседками поглядеть, что там делается, узнать, целы ли вещи, спрятанные на огородах. С женщинами увязались и мальчишки.

Из Быков вышли рано. Шли с бидонами, с ведрами на коромыслах. Утренники начались холодные, и босые ноги стыли так, что впору было возвратиться назад. Но в ходьбе ноги разогрелись, а вскоре выглянуло солнце и стало теплее.

Женщины шли лесом, постепенно забирая влево. К речке они хотели пройти Гречневкой, мимо голиковского дома. Думали, что на краю деревни немцев будет меньше — не как на перевозе. Ребята шагали впереди. Миновали ветлы на голиковском огороде.

— Гляди, сколько народу!.. — удивился Серега.

На улице около голиковской избы толпились мануйловские и воронцовские жители.

— Что это тут? — спросил Ленька мальчишку, шнырявшего в толпе.

— Сам не знаю, — ответил тот. — Фашисты зачем-то народ согнали. В вашей избе хотят собрание делать.

— Пойдем поглядим! — предложил Ленька ребятам. Цепляясь один за другого, мальчишки взобрались на завалинку и заглянули в распахнутое окно. Народу в избе было немного. На расставленных скамьях сидели немецкие солдаты. Несколько женщин теснились в дверях. Но вскоре изба стала заполняться. Чьи-то спины совсем загородили окно.

— Что здесь будет-то? — снова спросил Ленька.

Ему никто не ответил. Кругом мальчики видели взволнованные, расстроенные лица. К ребятам протиснулся приотставший Валька.

— Слыхали? Егора хромого здесь судят — Зыкова, — громким шепотом сообщил он. — И Васька. За то, что комсомольцы они...

— Чего брехать-то? — не поверил Ленька, но тут же услышал, как незнакомая женщина спрашивала кого-то:

— Чего же им теперь будет?

— В Старую Руссу небось повезут, в тюрьму...

— Ой, тошнехонько! Да за что же? Что они такого сделали?

— Ничего! Алеха, говорят, доказал. Вот и взяли. Теперь это запросто!..

Ленька, захваченный этим разговором, не слыхал, как звал его Толька.

— ...Оглох ты, что ли? Погляди, кто стоит-то! Вот это да!.. — Толька указывал на немецкого офицера, стоявшего на крыльце.

— Да ведь это... — Ленька осекся. — Не может быть!.. До чего похож! Вылитый!..

Ребята зашушукались, заспорили. Гитлеровец удивительно походил на Мамисова отца. Такая же рыжеватая бородка клинышком, те же очки, только одет он был в немецкую форму с погонами, а на рукаве у него виднелся какой-то белый знак.

Появление Алехи Круглова рассеяло все сомнения. Алеха вышел из раскрытой двери, приблизился к офицеру, весь изогнулся и воскликнул слащавым заискивающим голосом:

— Доброго здоровьица, Виктор Николаевич! Вас и не признаешь в таком обличье!

— Что, удивлен? — засмеялся офицер. — Давно я этот мундир не носил!..

Да, это был, несомненно, отец Эдика, Виктор Николаевич. Но как же так: Гердцев, живший здесь столько лет, и гитлеровский офицер — одно и то же лицо?!

Ребята придвинулись поближе к крыльцу.

— Как же вас величать теперь прикажете? — угодливо спрашивал Алеха. — В каком звании находитесь?

— Называй — господин майор.

— О-о! — изумился Алеха. — Майор?! Быстро это вы!

— Не так уж быстро, — ответил Гердцев. — За двадцать лет службы в германской армии — не так уж быстро.

— А как же... — Алеха недоговорил.

— Что — как же? Как я в финотделе работал или как в вашу тюрьму попал? Ха-ха-ха! — Гердцев самодовольно расхохотался. — А ты и вправду подумал, что я тогда на лыжи позарился? Просто в тюрьме от большевиков удобнее было скрываться. Вот я и придумал этот трюк с лыжами. Плохо разве? — Гердцев снова захохотал.

А Ленька смотрел, слушал — и не мог поверить!.. В ином свете начинал он видеть прошлые события, которым не придавал никакого значения. Так вот кто он, Гердцев! Немецкий шпион!.. Значит, и с Алехой Кругловым он недаром встречался... Вот гады!

Ленька нагнулся к Тольке и прошептал:

— А твой Алеха тоже предатель, пропитая шкура!

— Мой?! Чем это он мой? — обиделся Толька.

— Нет, я просто так. Больно уж зло меня разбирает. Слыхал про тюрьму-то? Вот гад хитрый! Других переловили, а он сам в тюрьму спрятался. Отсидел за лыжи — и все, а поймали бы за шпионство, может, и к стенке бы поставили!..

— ...Сегодня зайдешь ко мне, — начальственным тоном приказал Гердцев Алехе. — Поговорить надо...

— Слушаюсь, слушаюсь, господин майор, — кланяясь и чуть не приседая, говорил тот. — В нашем усердии не извольте сомневаться!

— О чем это они?

— Кто их знает! Теперь у них дела будут всякие. Пойдем поглядим, что там делается, — предложил Ленька. — Давайте только с улицы.

Мальчики снова пробрались к окну. Поднявшись на цыпочки, они заглянули внутрь избы. Перед столом, накрытым зеленым сукном, стояли Егор Зыков и Васек Грачев. Руки их были связаны. За столом сидел краснорожий немец, такой толстый, что шея его вылезала из тугого воротника, как перестоявшее тесто из квашни. Рядом с толстым немцем сидели двое тоже в военной форме. Один из них что-то писал, а другой спрашивал. Васек отвечал, но так тихо, что невозможно было разобрать ни слова.

Еще один стул оставался свободным. Вскоре вошел Гердцев. Он уверенно прошел вперед и уселся на свободный стул.

С крыльца донесся голос Алехи.

— Вам что было сказано? — кричал он. — Всем вовремя явиться на суд. Значит, заходите в помещение, присутствуйте. Марш все в избу! Я что говорю? Приказа германских властей не слушаете?! Сейчас вот господину майору доложу. Мне, что ли, за вас отвечать?

Стоявшие около крыльца неохотно начали заходить в избу. Там стало еще теснее. Ребята больше ничего не могли разглядеть.

Вскоре из открытых дверей на улицу повалил народ: суд кончился. По растерянным, испуганным лицам многих женщин текли слезы.

— Что там? Что? — спрашивали ребята, но никто им не отвечал.

Все глядели на крыльцо, где под конвоем солдат появились Егор и Васек. Оба бледные — ни кровинки в лицах. Увидев ребят, Васек, как всегда, застенчиво улыбнулся.

— Ой, родненькие мои!.. — всхлипнула женщина рядом. — Молодые-то какие!..

— Что с ними? Ну что? — приставали ребята.

— Да отвяжитесь вы! И без вас тошно! К расстрелу их присудили, вот что! Страх-то какой... — Молодая женщина закрыла лицо руками.

Леньке показалось, что у него остановилось сердце. Васька и Егора приговорили к расстрелу! За что?! Он сжал кулаки, стиснул зубы. Как же это? Не может быть! Васек был вожатым — разве за это судят? А Егор? К смерти за то, что был комсомольским секретарем? Леньке вспомнилась встреча в ракитнике, когда бежал он к учителю. Тогда Егор шел прихрамывая, весело улыбался и сбивал палкой листья с верхушек кустов. Сейчас он без палки, руки его скручены за спиной, и ему, видно, очень трудно идти.

За солдатами вышел Гердцев. Он что-то приказал ефрейтору — это был тот самый долговязый, который сорвал с Леньки пионерский значок. Ефрейтор вытянулся, выслушал приказание и козырнул.

Связанные комсомольцы стояли на ступеньках. Губы Егора были плотно сжаты. Ленька видел, как он наклонился к Ваську и что-то шепнул ему на ухо. Васек кивнул, и глаза его загорелись.

Тем временем ефрейтор отдал команду солдатам. Кто-то толкнул Егора в спину. Ефрейтор указал в сторону Гречневки: иди, мол. Тут Егор весь как-то сжался, пригнулся и вдруг, выпрямившись как пружина, с неистовой силой ударил ефрейтора головой в подбородок. Гитлеровец упал навзничь.

— Бейте их, гадов! — громко крикнул комсомолец. — Прощайте, това... — Егор не закончил фразы: солдат ударом кулака сбил его с ног.

А Васек тоже, будто очнувшись, ринулся в драку. Он пнул кого-то ногой, бросился к Гердцеву и вцепился зубами в его руку. Каратель вскрикнул, отдернул руку, из которой брызнула кровь, и наотмашь ударил Васька по лицу.

Солдатские спины заслонили от Леньки упавших комсомольцев. Их пинали ногами, били куда попало. Над головами взлетали кулаки разъяренных солдат.

Ефрейтор поднялся, вытирая ладонью окровавленный рот. Он сплюнул выбитый зуб и, отчаянно ругаясь, начал протискиваться вперед, чтобы принять участие в расправе. Гердцев зажимал рану и что-то кричал Алехе.

Избитых, истерзанных комсомольцев поволокли к Гречневке.

Толпа оцепенела. Никто не знал, сколько прошло времени. Люди с ужасом прислушивались, ожидая чего-то страшного, что вот-вот должно произойти. Ленька услышал чей-то крик — тоскливый, пронзительный. Следом отчетливо прозвучала очередь автоматов, а через мгновенье раздалось еще несколько отдельных выстрелов.

Ребята не помнили, как добежали до Быков. Бежали молча, ошеломленные и подавленные происшедшим. Матери не было. Ленька забился в землянку, лег на нары и так пролежал до вечера.

Мать пришла только в сумерках. Усталая, замерзшая, едва передвигая ноги, спустилась она в землянку и позвала Леньку ужинать. Ужинали под открытым небом. Ленька молча сел за стол, сколоченный из неструганых досок. Про расстрел комсомольцев не говорили — слишком было тяжело. Мать рассказывала, как, зачерпнув в реке воды, шла она обратно в Быки. На улице остановил ее немецкий офицер и знаками приказал идти за ним. Привел ее в гуслинскую избу, набрал ворох грязного белья, дал кусок мыла и велел выстирать все это на речке. А вода такая холодная, что руки стынут. Пальцы разогнуть трудно, не то что стирать!

— Не знаю уж, как и достирала, — тихо говорила Екатерина Алексеевна, бессильно опустившись на скамью. — До того измучилась, что из ведер воду вылила на дороге. С пустыми ведрами и воротилась. Мочи моей не было. А немец мне за эту стирку пайку хлеба дал, расщедрился...

Екатерина Алексевна достала ломоть хлеба величиной с ладонь.

— Валюшка, — сказала она дочери, — займи у соседей с полведерка воды. Хоть горяченького кипяточку попьем.

Ленька сидел, низко опустив голову. Вдруг он поднялся из-за стола.

— Мама, — голос его сорвался. — Знаешь что, мама? Брось ты этот хлеб! Помру с голоду, крошки ихней в рот не возьму! Пусть им подавятся! Все равно наши скоро придут. Запомните все: придут, и я с ними уйду. Не могу я так больше! — Ленька ударил кулаком по столу. — Бить их всех, гадов, надо!

Отец сидел у другого края стола — больной, согнувшийся под непомерной тяжестью, свалившейся на его плечи.

— Ты чего это удумал? — мрачно спросил он, не поднимая головы. — Ты, малый, запомни: мы теперь пленные. Нам терпеть надо! Освобожденья ждать. А когда это будет — кто знает? Вон он, немец-то, Украину занял, к Москве подходит.

— Значит, руки сложить? Не будет этого!

Отец строго посмотрел на Леньку, но сын выдержал его взгляд. Впервые так по-взрослому говорил он с отцом.

— Будет не будет, а стучать кулаком по столу нечего! Больно горяч стал! Тебе все игрушки — гранаты да ружья всякие таскаешь, а мне надо семью беречь. Гитлеровцы узнают — — никого не помилуют. Ты мне это брось! Терпеть надо!

— А я не буду терпеть! Не могу!..

Ленька встал из-за стола и, не разбирая дороги, пошел в темень леса.